-

САЛТЫКОВ А. Д.

ПИСЬМА ОБ ИНДИИ

КНЯЗЯ А. Д. САЛТЫКОВА.

(Продолжение.)

Лудиана, 16 Февраля 1842.

Я приехал в Лудиану нынешней ночью. Здесь нет домов, назначенных для отдыха путешественников (Теперь выстроили.), и я приказал спустить паланкины на песок. Вплоть до утра пробыл я под дождем и грозой; но на рассвете не вытерпел и написал г. Клерку записку, в которой уведомлял его о моем прибытии и просил какого-нибудь помещения. Клерк был верстах в двух от города, в Английском лагере. (Англичане предпринимают вторичную экспедицию в Афганистан.) По приглашению Клерка, я отправился в лагерь, и теперь пишу тебе из походной палатки. Дом Клерка в полуторе мили от Лудианы; я помещусь там, и уже послал передовым Франциска с паланкинами; сам пущусь в дорогу после завтрака. Клерк человек порядочный, еще не стар, ходит в усах, и вообще имеет воинский вид, хотя служит по гражданской части. Он говорил мне, что при настоящих обстоятельствах отправляться в Лагор опасно, что недавно [126] там очень дурно обошлись с Германским живописцем Шефтом, по что ему, Клерку, дней через осемь придется туда поехать, и он может прихватить меня: я поблагодарил, и теперь сижу у моря, да жду погоды. В самом деле, это приглашение очень любезно, потому что ставит Клерка в ответственность перед Английским правительством, которое не доверяет путешественникам, желающим осматривать пограничные с его владениями земли. Впрочем это одно предположение, и очень, может быть, ошибочное: Клерк пользуется и полным доверием правительства, и славою одною из лучших дипломатов. Надеюсь, что он не изменит своего намерения, и я увижу Лагор, не подвергая себя никакой опасности. На Кашемир нет никакой надежды: тамошний губернатор погиб в недавнем возмущении, и теперь весь Кашемир (провинция Лагорского короля) во власти мятежников и в самом жалком положении»

Лудиана — граница Английских владений, примыкающая к Пенджабу или Лагорскому королевству. Местность песчаная; кругом пустыня... Кой-где разбросаны хижины и землянки... Английский лагерь; множество верблюдов; множество слонов... Впрочем, я ничего еще не осмотрел порядком. Идет дождик. — Прощай.

Лудиана, 19 Февраля 1842 года.

Недавно отправил я к тебе письмо, а уж опять хочется поболтать с тобой.

Франциск очень доволен, что мы отправляемся в Лагор, по очень сожалеет, что надежда на поездку «nach Kaschemir» уменьшается с каждым днем. Осемь дней тому прибыл сюда молодой Английский медик Джэмисон, он же натуралист, геолог и проч. Отправившись на днях в Кашемир, он взял с собой конвой из двухсот солдат Лагорского короля: но по дороге на его караван напали семьсот неприятельских всадников, убили шесть человек конвойных и отняли все пожитки. Джэмисон [127] обратился в бегство, но за ним долго гнались по следам. К счастию, на пути встретилась крепостца, принадлежащая Лагорскому королю, и Джэмисон успел в ней укрыться от погони, да и то еще с грехом пополам: ему пришлось переодеваться, чтобы не попасться в руки сторожких врагов. Все это рассказывал мне он сам, и его слова подтвердились формальным рапортом об этом происшествии.

Федор приедет с моим пожитками не ближе недели. С своей стороны я должен отправиться завтра в лагерь Клерка, который уже двинулся к Лагору. Как скоро Федор приедет, его тотчас же пошлют с конвоем догонять нас; мы вероятно уйдем не далеко, потому что с нами артиллерия. Сперва направимся мы на Пенджабский город Омритсар, где чрезвычайный Английский посол г. Клерк будет встречен Лагорским Двором, а из Омритсара двинемся в самый Лагор.

Лудиана какое-то захолустье, наполненное Кашемирскими выходцами, бежавшими из своей очаровательной долины, которая теперь залита кровью. С первого взгляда на этих бедных Кашемирцев можно убедиться, что они принадлежат к Еврейскому племени. На улицах видишь толпы народа, Грязного донельзя и прикрытого каким-то рубищем в роде холщевой рубашки. Но впрочем вид у этих бедняков прерадушный, и все они усердно занимаются работой: ткут, клеят коробочки и т. п. Кашемирцы до того напоминают собой Жидов, что Лудиана кажется мне нашим Тульчином или Житомиром.

Сегодня 20 Февраля. К вечеру носильщики будут готовы, и я безотлагательно отправлюсь в лагерь Клерка. Очень холодно и ветрено: я в комнате сижу в ваточном пальто и в меховой шапке... Вдали поднимаются Гималаи; их очерк похож на вид Кавказских гор с Минеральных вод.

21 Февраля.

Я прибыл в лагерь Клерка, раскинутый уже в Лагорском королевстве. Вчера, часам к десяти вечера, я [128] заснул, забившись в паланкин. Сейкские носильщики слегка покачивали паланкин, и мне грезилось, что меня несут на огромную отвесную гору, что носильщики по временам спотыкаются и спалзывают на несколько аршин вниз, но цепляются за землю и поднимаются снова. Далее приснилось мне, что мы взобрались на какую-то возвышенную плоскость, где воздух был чрезвычайно редок (ночь была холодная), и вошли при лунном свете в очаровательный город. Город был пуст... Изредка попадалась конная стража... К моему паланкину подходил содержатель гостиницы, Француз... В это мгновение я проснулся. Отворив дверцы паланкина, я высунул голову, и моим глазам представилось странное зрелище: кругом меня, в голой степи, облитой лунным светом, стояли Друиды с пылающими факелами: это были мои новые носильщики Сейки (Сейк значит верный.). Я пристально вглядывался в их величественные образы, и они смотрели на меня с удивлением, и как будто с отвращением или боязнию; когда я подходил к одному из них, он тотчас же скрывался. Не знаю, почему Сейки не пользуются доброю славой: на взгляд они кажутся очень добродушными. Вероятно, что они никогда не видывали Европейца, и чем далее буду я углубляться в Пенджаб, тем сильнее буду на них производить то впечатление, которое бывает в каждом человеке при виде неприятного насекомого. Едва успел я заснуть, вернувшись в мою колыбель, как почувствовал сильный толчок: носильщики уронили меня и поднимали торопливо, боясь выговора; но я никогда не сержусь на такие нечаянности. Однакож меня роняли раза три в ночь: неслыханная неловкость между Индийскими носильщиками... Солнце поднималось выше и выше, дорога более и более оживлялась лошадьми, слонами, Сейкскими всадниками, и наконец я прибыл в лагерь. Подле моей [129] палатки раскинут намет главнокомандующего Индо-Английскою армиею, который приехал сюда на смотр полков, идущих в Афганистан.

21 Февраля, в лагере.

Перечитывая эту болтовню, я заметил, что падения паланкинов могут отбить у тебя охоту посмотреть на Индию. Знай же, что толчок вовсе не велик: может разбудить, если спишь, может уронить бутылку или стакан — вот и все. Притом же подобное падение случается только в тех странах, где паланкины не в употреблении. Лагор — страна воинов, верблюдов, слонов, лошадей и палаток. Мы разбили лагерь в бесконечной равнине... Становится теплее, и вероятно вскоре начнутся сильные жары. Помещение, отведенное мне Клерком в одной из палаток, очень удобно: и места много, и сквозного ветра нет. Клерк советует мне по вечерам собирать мои пожитки в кучу и приставлять к моей постели часового, потому что здесь очень много воров. Иные забирались даже и к нему в палатку. В лагере две пушки и порядочный отряд пехоты, под командою пяти офицеров, славных ребят. Тут же находится Английский гусарский офицер в блестящем мундире, посылаемый главнокомандующим к Лагорскому королю Шир-Сингу, сыну Рэнджит-Синга. Сам главнокомандующий снялся с места сегодня поутру; за ним последовали его жена, дочери, несколько генералов, адъютантов, офицеров и многочисленный отряд войска с лошадьми, верблюдами и слонами. Все это направляется к Фирузпуру. Теперь нам лагерь кажется пустым... С прибытием в Пенджаб я совершенно успокоился, потому что прежде меня истомили нравственно и физически поездки по Английским владениям, тщетные поиски чудесного и неизвестность относительно дальнейшего путешествия... Ум был в постоянном напряжении. Здесь все спокойно, все первобытно: так и веет древнею Азией. [130]

Накануне отъезда, главнокомандующий, сэр Джаспер Никкольс, подъехал к моей палатке на слоне и пригласил меня на обед и на вечернюю прогулку. На другом слон сидели леди Никкольс и ее дочери. Мы объехали некоторые окрестности, потом сели за стол, а после обеда стали собираться партии в вист. При сем зрелище я втихомолку отправился восвояси; но за то на другой день с рассветом вскочил с постели, надел пальто и побежал в генеральскую палатку с намерением проститься с генералом и поблагодарить его за ласку. Я остался при одном намерении: генерал уже уехал. В Индии пускаются в путь спозаранок, а иногда и ночью, потому что с Индийским солнцем нельзя шутить, даже зимою. Часам к девяти утра стараются заблаговременно укрыться в какой-нибудь тенистый приют. К счастию, я наткнулся на какого-то отсталого капитана и поручил ему передать главнокомандующему мои извинения и благодарность.

22 Февраля.

Мы еще день пробудем на месте. Эта проволочка мне по сердцу: Федор успеет подойдти с моими пожитками. Покамест я, благодаря заботам г. Клерка, не нуждаюсь ни в чем. Он распорядился, чтобы у меня были постоянные носильщики, дает мне для ежедневных прогулок, что я захочу: лошадь, слона, верблюда и даже карету; для разнообразия я могу прогуливаться и пешком. Переходы наши будут очень коротки, миль по десяти в день. После завтра мы сделаем не более трех миль, потому что нужно будет переправляться через Сотлидж, а это очень затруднительно при таком множестве палаток, слонов, верблюдов и экипажей. У Клерка есть четырехместная карета, на которую он часто садится за кучера. Вчера я ездил на слоне и сидел на нем в «гаударе», местечке, похожем на кабриолет; в гаударе можно поместиться двум, и в случае надобности [131] посадить еще назади слугу. Прогуливаясь в этом гаударе, с гусарским капитаном Кроулеем, мы встретили толпу Сейков. У одного из них было в рук копье с росписным древком, на котором были изображены цветы, женщины и Индийские божества. По нашему требованию, Сейк с довольным видом подал нам копье и объявил, что оно стоит две рупии; очень дешево: мне послышалось двести рупий, и я ни сколько не удивился. Потом мы осмотрели лагерь Сейков, высланных на встречу г. Клерку. Красивые и полосатые палатки отделены пестрыми холщевыми перегородками, которые называются кгнатами и делают лагерь удобным. Сейки окружили нас с любопытством и внимательно рассматривали наш наряд. В этой толпе зверовидных дикарей, вооруженных щитами, фитильными ружьями, саблями и пиками, красовался мальчик, замечательно хорошенький и ловкий. Это был сын Сейкского Раджи. В ушах у него были продеты серьги с жемчужными и изумрудными подвесками; платье на нем было из тонкой кисеи, протканной золотом, и он с гордым видом поворачивал в руках, украшенных серебряными запястьями, маленькое ружье. Были еще два замечательные лица: старик с белой бородой и в желтой одежде, и еще какой-то Сейк, весь в красном с головы до ног, с черной как смоль бородою и с бронзовым лицом.

Омритсар, в Пенджабе. 3 Марта 1842 года.

Слава Богу, переписка наша установилась; сегодня утром я получил твои письма от 9 и 10 минувшего Декабря, и теперь совершенно спокоен; и денег много, и все мои желания исполнились. Только этот Кашемир преследует меня и днем, и ночью. Придумываю, придумываю, ничего не могу придумать... Все говорят, что поездка в Кашемир невозможна, а причин этой невозможности не объясняют. Решиться — не спросяся броду, сунуться в воду, и потом заплатить за безрассудную смелость поздним расканием, я не желаю, а между [132] тем плохо верю основательности предостережений... Не знаю — что и делать. Третьего дня мы приехали в Омритсар. (Омритсар значит по-Санскритски Святая вода, потому что в этом городе есть священная купальня. По крайней мере мне так говорили.) Шир-Синг приехал на встречу г. Клерка, Английского посланника. Мы ехали с Клерком на слоне, в сопровождении большой свиты Сейков и Англо-Индийских войск. Приближаясь к городу, мы заметили издалека ряд слонов и целую тучу всадников: это был первый министр Диан-Синг, с своими приближенными и отрядом войска. Когда вся эта толпа окружила нас, мне показалась, что я перенесен манием волшебного жезла в седую древность. По зеленой равнине рассыпались тысячи всадников в богатых одеждах и на бешеных конях; они напоминали собою Нашествие Гуннов, набросанное Рафаэлем на одной из Ватиканских фреск. Между ними были и регулярные кирасиры Лагорского короля, в кирассах и касках, несколько кольчужников, вооруженных луками, в шлемах с перьями. Но большая часть всадников была одета в парчу, бархат и шелк, в чалмах и в узких панталонах. С виду они очень похожи на Черкесов — Сагендак или в Сагендаке: помнишь, мы никак не могли добиться от нашего друга Кази-Гирея, что это за слово — имя существительное или прилагательное? Узнали только, что оно означает воина в полном вооружении. Не правда ли, перед глазами моими было занимательное зрелище?

Главные вельможи, все в золоте и драгоценных каменьях, сидели на слонах, покрытых парчовыми чапраками; за каждым из вельмож сидело по одному прислужнику. Прислужники были совершенно нагие, или кое-как прикрытые грязными лохмотьями. Между блестящими всадниками было тоже несколько голых человек, на превосходных конях, овьюченных великолепными седлами: это — конюхи вельмож. Некоторые из этих бедняков держались за хвосты господских коней, а сами господа, молодые Сейкские денди, одетые в парчу и цветную кисею, [133] гордо покачивались на седле, поглаживая раздвоенные и зачесанные к ушам бороды. Здесь мода — усы поднимать кверху, а бороду расчесывать на две половины, как носит сам король. Представь себе, что в этой толпе нам попадались какие-то чудаки, престранно одетые, в высоких чалмах с перьями, с усами и бородой, зачесанными кверху: эти господа осыпали нас проклятиями, ревели во все горло и замахивались на нас саблями. Я узнал, что они были последователи привилегированной секты Акали, секты до того многочисленной, что Лагорское правительство никак не может подавить ее. Акали никто не смеет тронуть, и поэтому Сейкские нарядные всадники давали им дорогу, избегали их встречи и позволяли им оскорблять нас. Эти-то Акали изувечили Германского живописца Шефта. Позабыл я тебе сказать, что первый министр, чуть не опрокинувший нас своим слоном при встрече, приподнялся на своем гаударе и передал г. Клерку огромный мешок с рупиями, обычный подарок, за который Англичане постоянно отдариваются. Клерк случайно обронил этот мешок, но конвойные тотчас же его подняли и доставили нам в целости и сохранности. Нам приготовили за городом дом, выстроенный посреди сада, и палатки, подбитые кашемирскими шалями, но очень неудобные, и поэтому Клерк приказал раскинуть на равнине свои палатки, окружил их Сейкскими и Англо-Индийскими солдатами, расставил пушки, и мы теперь в безопасности. Сегодня утром я был на аудиенции короля Шир-Синга, называющегося сыном старого Ренджит-Синга. Со смерти Ренджита, Англичане отправляют еще первое посольство, которому и поручено изъявить прискорбие о давнишней впрочем кончине жестокого старика и несчастного юноши Наунагаль-Синга, раздавленного упавшими воротами. Я понимаю возможность этого случая, и всякий раз, въезжая на слоне в одни из Омритсарских ворот, дрожу за свою жизнь. Каждый городской квартал отделен воротами до того ветхими, что мне кажется, если бы мой слон [134] задел хоть один кирпич, все бы рухнулось. Притом же ворота так низки, что, въезжая в них, всегда нужно наклоняться. Вообще архитектура здесь преуродливая. Слон, проходя по узким улицам, трется своими боками о стены домов и задевает парчовым чапраком за шаткие балконы. На балконах часто видишь женщин: они очень грациозны, почтительно кланяются с своих балконов и террасс; но трудно разглядеть их хорошенькие личики, потому что у них в ушах, в носу и на голове несчетное множество серег, колец и цепей. Здешние женщины закутываются с ног до головы в покрывала с золотой каймой и носят узкие панталоны. Я два раза проезжал на слоне по самым тесным базарам; за мною на Другом слоне ехал Франциск и скакал целый конвой всадников, которые неслись во веси, дух, били и топтали лошадьми всех, кто осмеливался чем-нибудь нас оскорбить.

Но я забываю о короле... И так я был ему представлен. Он принял нас в каком-то полуразрушенном балагане; кругом короля стояла толпа Сейков, похожих на хор жрецов в Волшебной Флейте, но вооруженных с головы до ног. Все они, по случаю траура, были в белых одеждах; даже ковры тщательно были закрыты полотном. Возвращаясь от короля, я заметил какого-то странного всадника, сидевшего на дромадере; на нем были полинялые лохмотья и чалма с пером цапли, борода его была зачесана кверху. Я указал на него Клерку, который посоветовал мне подозвать его к моей палатке и срисовать. Кончив в четверть часа рисунок, я дал рупию этому бедняку, напоминавшему собой Самиэля из Волшебного Стрелка, но он сделал мне гримасу и показал пять пальцев: ему хотелось пять рупий. Тогда я попытался было взять рупию назад, но не тут-то было: держал крепко!

4 Марта.

В день нашего прибытия, вечером, пришли к нам королевские посланцы с факелами и с подарками. [135] Впереди шли вельможи с огромным подносом, на котором лежала куча золота — тысяча сто голландских червонцев. Остальные подарки состояли в корзинках с плодами, различных лакомствах, съестных припасах и вин. Всего этого нанесли столько, что можно было накормить весь наш лагерь. Вообще все съестные припасы плохи; но ими пробавляется сам король, а для бедных людей и воинов они неоценимы. Корм нашим лошадям и слонам доставляется также от короля. Из подарков Клерк мог удержать одни съестные припасы, все прочее отсылается в кассу Ост-Индской Компании. Покойный Ренджит-Синг подарил однажды Клерку превосходную саблю и свой портрет, осыпанный драгоценными каменьями: Клерк принужден был отослать и эти подарки. Но вот что забавно: в числе подарков была особая корзина с королевским вином; к каждой бутылке был приклеен ярлык, а на ярлыке прописан рецепт вина и подписан министром, в присутствии которого вина было составлено. Тут же выставлена и цена вину: каждая бутылка стоила триста рупий (30 ф. стерлингов), потому что в это вино всыпаются измельченные драгоценные каменья и жемчуг. На рецепте значилось: столько-то рубинов, столько-то изумрудов, жемчугу, алмазов и золота. Примесь драгоценных каменьев считается в Пенджабе сильным возбудительным. Королевское вино очень сильно, также сильно, как крепкая водка: я взял в рот каплю и обжег себе язык. Но довольно о вине. Спешу отдать тебе отчет в сегодняшнем утре. Вчера мы были у короля с скорбным визитом, а сегодня король делает нам парадный прием. Перед нашими глазами раскинулось баснословное зрелище: меня, ослепили блеск алмазов, драгоценных каменьев, и сочетание самых ярких цветов. В густой зелени сада пестрела толпа Сейков, желтых, красных, розовых, белых, золотых, серебряных, зеленых, лиловых, голубых. На иных были одежды необычайного покроя, сияющие бриллиантами, на других кольчуги. Из толпы вышел нам [136] на встречу король, плотный, сорокалетний, довольно безобразный мужчина, обложенный драгоценностями, как окладом. На правой руке его горел первый алмаз в свете — куинур. Король обнял Клерка и усадил нас против себя на серебряных стульях, а сам со своими любимцами воссел на золотые кресла, литые из голландских червонцев; под ноги им были подставлены золотые скамейки. Голландские червонцы доставляют сюда на верблюдах из Бомбэя, для поделки разной домашней утвари; здешние самородки золота, называемые могутами, идут на такие же поделки. Спустившись с наших слонов, мы стали на Кашемирские шали, разостланные по земле. Усевшись на своем стуле, я заметил, что все аллеи, площадки и дорожки были устланы шалями. Богато овьюченные лошади попирали их копытами. Мы сидели под портиком полуразрушенного киоска. По всему саду были расставлены воины, вооруженные луками, стрелами, щитами, саблями, ружьями. В руках у них дымились зажженные светочи.

Между Клерком и королем завязалась на столько занимательная беседа, на сколько может быть занимателен оффициальный разговор, прерываемый молчанием, во время которого каждый ломал себе голову для составления красноречивых изъявлений дружбы Сейков и Англичан, очень похожей на дружбу волков и ловчих. Подарки Английского правительства были представлены. Эти подарки служили доказательством признания царственной власти короля Английским правительством. Они должны были вызвать изъявления удовольствия, но Сейкский этикет требовал видимого равнодушия. Во все время множество людей подходили по очереди к королю, кланяясь низко и подавая ему по нескольку рупий, которыми он невнимательно наполнял руку и ронял их изредка наземь. Этим странным образом взимается подать, составляющая один из главных доходов государства.

Король встал, и, взяв Клерка за руку, повел его в сопровождении небольшой свиты, в том числе и меня [137] на противоположный конец здания, ведущий в другой маленький уединенный садик (тут же был богато одетый ребенок сиротка, находящийся под покровительством короля). Дверь первой комнаты — род сарая — оказалась запертой; началась стукотня без всякого следствия. Король намеревался уже обойдти кругом, но к счастию, наконец дверь была уже отворена, и мы вышли на крыльцо, устланное шалями и выходящее на грязный маленький пруд — род лужи с испорченным водометом посередине. Нас привели туда для осмотра царских лошадей, которых водили поочередно по Кашемирским шалям, с завязанными глазами. Первый выведенный конь был Сейкский колосс, похожий на тех коней, которых представляют на картинах под наездниками средних веков. Сбруя была унизана крупными изумрудами и жемчугом; начельник был из одного огромного изумруда. В этом роскошном убранстве, в шалевых чапраках, король повелел ввести коня в воду. Между тем привели другую лошадь, белую, с окрашенными но колено розовою краской ногами и в украшениях из невероятной величины рубинов, всю увешанную золотыми побрякушками, словно как красавицу; за нею водили множество других лошадей. Все они были превосходных статей и масти. Каждую из них вводили поочередно в воду: это ему очень нравилось. Из воды их еще раз проводили мимо нас. Вся эта сцена представляла настоящий кагал. Давка, смешение людей, лошадей, звуков, цветов, целый хаос золота, стали, драгоценных каменьев, бархатов, кашемиров, шелковых тканей. Король суетился наряду с своими царедворцами и гостями. Возвращаясь, мы прошли мимо нарядной толпы. Тут же стояли богато одетые плясуньи с драгоценными подвесками в носу. Между ними были большие и маленькие, дурные и хорошенькие. Они приветствовали нас улыбками и поклонами. С первого взгляда я не мог решить, к какому полу принадлежали эти неопределенные создания в узких панталонах и коротких юбках. [138] Наконец мы простились и воротились к нам лагерь — проводить однообразную жизнь, потому что быть окруженным беспрестанно солдатами и выезжать на слонах под конвоем, по моему, все равно что сидеть в темнице. Красивые плясуньи, сияющие золотом и молодостью, прогуливаются вокруг нашего лагеря, в маленьких тележках, запряженных волами. Им бы хотелось выйдти из своего бедного экипажа, где они чуть не сидят одна на другой; печально смотрят они по сторонам, ожидая приглашения, посылают пленительные поклоны, делают ручки, но солдаты и слуги отгоняют их прочь. Танцовщиц запрещено впускать в лагерь.

Кругом нас расстилаются великолепные нивы. В виду стоят лагерем сто двадцать тысяч человек Сейкского войска. Погода стоит теплая. Солнце очень печет, только изредка.

Позабыл я тебе сказать, что я видел гробницы женщин, погибших на костре. Труп умершего Сейка не хоронят до тех пор, пока он не предастся совершенному тлению: тогда жену кладут на костер, в ее объятия кладут труп и зажигают... Ужасно. Клерк был свидетелем подобной сцены. Бедняжке, которую хотели сжечь, было не более семнадцати лет. Не смотря на усилие браминов и на упорство самой жертвы, Клерку удалось ее спасти. Вдруг он с негодованием узнает, что изуверы похитили ее ночью и уже жгут на маленьком огне: дерево дорого, а брамины скупы. Клерк попал во время, чтобы избавить несчастную от мучительной смерти. Теперь она в Амбоде, в Английских владениях, и занимается тканьем. На возвратном пути я непременно повидаюсь с ней.

Вчера ввечеру, покуда я описывал тебе мое представление, вошел Франциск и доложил мне о каких-то посетителях. Я приказал просить; в комнату вошли под покрывалами и с факелами в руках два существа: огромный факир в сопровождении высокой женщины, с [139] подвесками в ноздрях и в ушах, золотыми бляхами на лбу и на щеках, в газовой драпировке, которой укутано было все тело. Женщина начала пищать и жаловаться, но вдруг, обернувшись, превратилась в дородного и совершенно голого факира, который заревел, как зверь.

Я понял, что это были пантомимы, составляющие любимую потеху короля, который богато содержит своих актеров, снабжая их тучными Пенджабскими землями. Я не знал еще этого обстоятельства и предложил им рупий, желая поскорее избавить себя от неприятного их присутствия, но они учтиво отказались и просили позволения остаться. Тогда надо было пригласить их садиться, и они тотчас же уселись — на полу. Вместе с ними уселись и факельщики их, подливавшие в светильники масляное. вещество, вид и дух которого возбуждал тошноту.

Сегодня в мою палатку вбежал Акали и оглушил меня ругательствами: это была тоже пантомима. Через несколько мгновений актер превратился в Раджу, окутанного шитой золотом и каменьями кисеей. Таким образом он обежал все палатки, везде превосходно выполняя свои роли. По всему Пенджабу раскинуты лагери, которые очень красивы посреди зеленых полей и золотых нив. Серые мазанки, слепленные из грязи, и кой какие укрепления прекрасно вырисовываются на светлой зелени.

Позабыл я тебе сказать, что при встрече, которую нам сделали в Омритсаре, я заметил в толпе всадников и слонов зеленые, трехугольные знамена, на которых по шелковым тканям были нарисованы тысячерукие и тысяченогие Индийские божества. Не написал тебе также, что некоторые из Акали, богато одетые, находятся в свите короля, и к их чалмам прилажен отточенный железный обруч; этим обручем они раздробляют головы, бросая чалмы на далекое пространство. — Видел еще другое оружие, что-то в роде перчатки с железными когтями, которыми схватывают противников. Это [140] оружие называется по-Английски — Tigers clow, тигровые когти. Рассказываю тебе эти подробности, потому что они тебя занимают... А меня занимает одна мечта — недоступная: таинственная долина Кашемира, отчужденная от целого света пропастями Гималаев... Пожалей обо мне, мой друг!

Лагор, 22 Марта 1842 года.

Я здесь дней с осемь; живу под городом. Обнесенный высокими стенами, башнями, оврагами, Лагор кажется сплошной массой ветхих домов, какой-то грязной, зловонной кучей. Вскарабкавшись на слона, с трудом протесняешься по узким улицам, поджидая каждую минуту, что вот-вот обрушится на тебя одно из пятиэтажных, шатких зданий, с балконами и обитателями. Триумфальные ворота, которыми отделены части города, находятся тоже в полуразрушенном состоянии. Все постройки сложены из кирпича. По улицам текут грязные ручьи и на каждом шагу попадаются ямы, через которые слон Делает уродливые прыжки. По сторонам тянутся лавки с съестными припасами, которых один вид возбуждает отвращение; толкутся зверовидные существа, голые или едва прикрытые лохмотьями, с длинными бородами, отвратительные евнухи, факиры, осыпанные пеплом, уродливо развращенные, с тигровой шкурой на плечах, в фантастических перевоях с перьями, с длинными трубами, шайки изуверов в черных одеждах, и так далее. Все это стучит, ревет, гремит оружием. Изредка попадаются очаровательные личики, но с болезненным цветом кожи и худые. Это я говорю об улицах; но ежели взглянешь вверх, изо всех окон и балконов на тебя наведут наглые взгляды продажные прелестницы и плясуньи, все в золоте и драгоценных каменьях. На некоторых окнах и балконах, словно на насестях, сидят петухи и куры и наполняют воздух своим кудахтаньем. Эта смесь разряженных девушек и птиц тешит взоры, а веселый, звучный хохот Индианок, указывающих [141] пальцами на мою Европейскую одежду, заставляет меня забывать про опасность, которой я себя подвергаю, протираясь по этим закоулкам. Вдруг мне загораживает дорогу древняя, вызолоченная колесница, запряженная парою быков; один из быков падает и не хочет подняться. Еслиб это был не бык, через него переехали бы непременно; но бык животное священное и, стало быть, неодолимое препятствие: нужно подаваться назад шаг за шагом до первого закоулка, где можно свернуть в сторону.

Может быть, ты желаешь получить некоторые сведения на счет Лагорского зодчества? Здесь все выстроено в Мавританско-Индийском стиле. Перед приездом в Лагор мы провели целый день в садах Шалимара. Так называется сад, находящийся в четырех милях от города: для Лагора он то же, что Версаль для Парижа. Это-то место и называется висячими Лагорскими садами, может быть потому, что сады расположены уступами. Здесь называют их Шалимар-Баг. Отличительные признаки этой местности — свежая зелень померанцев и огромные пруды, оживляемые целыми стадами уток и серых гусей. Бесчисленные водометы и водопады орошают повсюду этот эдем влажной, ускользающей от глаз пылью; через полчаса прогулки по прямым аллеям сада, вы можете быть уверены, что ваше платье совершенно измокнет. Киоски и беседки, иногда сложенные из мрамора, не очень красивые, но за то обвешены превосходными кашемирами и орошены кристальными струями, которые кажутся алмазными потоками. По саду бродят люди подозрительного вида, вооруженные с головы до ног. Чтобы привлечь их чем-нибудь к себе, я просил позволения осмотреть их оружие, и тотчас же добродушная улыбка разгладила их свирепые лица.

На другой день нашего приезда в Лагор, король пригласил нас на охоту, и по сборам можно было предвидеть, что это увеселение будет занимательно. Выехавши, мы составили фронт из пятидесяти парадных слонов, [142] покрытых парчовыми чапраками; нам предшествовало и сопутствовало несметное число богато одетых и вооруженных всадников на красивых конях. Целый регулярный батальон Сейков гремел в барабаны и трубы, чтобы поднять дичь. Все приехавшие на охоту были очень усердны к делу. Король принимал деятельное участие: он стрелял очень метко в перепелок; целые сотни бедных птичек погибли. Когда же из равнин мы вступили в джонгли, из кустарников и кустов, подымавшихся в уровень с нашими слонами, выскочило множество диких кабанов. Впрочем застрелили только одного и долго дорубливали его саблями. Отвратительно было смотреть на эту бойню.

Недавно мы приглашены были королем на вечер, который он располагал дать в своем загородном дворце. Король принял нас под открытым небом, приятно освещенным полным месяцем, на обширном дворе, обнесенном высокими стенами. В этой ограде было десятка три великолепно овьюченных лошадей. Синеватый свет, падающий от факелов и свечей, расставленных по стенам, придавал лошадям странный вид: белые, украшенные изумрудами, казались тенями волшебного фонаря или сказочными конями, а вороные, в рубиновой сбруе, при красноватом отблеске факелов, напоминали коней мрачного бога Аида. Король с спокойным видом повел нас по извивистым дорожкам, и мы очутились на другом дворе, устланном мраморными плитами и драгоценными тканями. По средине двора, в обширном водоеме, плавали разные водяные птицы, а небольшие водометы бросали в воздух алмазную пыль, которая отливала радугой от тысячи разноцветных шкаликов.

Мы подходили к великолепным палаткам, подбитым цветными шалями, золотой и серебряной парчой. В это время, в глубине двора поднялся огромный занавес, поднялся медленно и постепенно, и перед нами открылась великолепная зала. — Стены и потолок были [143] выстланы разноцветными кристаллами, оправленными в золото: точно ковры из драгоценных камней. Король повел г Клерка за руку, и нашим глазам представился бесконечный ряд столов, заваленных королевским оружием: сотни сабель, кинжалов, щитов, кольчуг и шлемов; все это очень, богато, но нисколько не добротно. Удивляться решительно не чему. Я пришел бы в большое затруднение, если бы мне позволили выбрать из этой кучи оружие что-нибудь для твоего арсенала. Между прочим тут была броня со шлемом и поручнями, кажется, выписанная генералом Алларом из Франции: какое-то театральное оружие без стиля и вкуса. Однакоже Англичане очень дивились этому вооружению и наперерыв примеривали поручни, вероятно из сочувствия ко всему, что идет из Европы. Сейкам это может нравиться, как всякая невиданная новость. За тем следуют серебряные сервизы, различные поделки из агата, украшенные драгоценными камнями, и пять или шесть портретов без рамок, писанных масляными красками Германским художником Шёфтом, о котором я тебе писал. Портрет короля, представленного в богатой одежде с длинным прямым мечем, поднятым к верху; портрет первого министра, Диан-Синга, красивого молодого человека в пресловутой броне. Диан-Синг представлен верхом, по повелению короля. Из оружейной залы нас повели по другим покоям, в которых король выставил на показ все свои сокровища; с его стороны это очень любезно. По средине залы был накрыт стол; под серебряными колпаками приготовлены были различные яства и лакомства; но королю было очень совестно пригласить нас к столу, зная постоянство наших вкусов. Однако же он решился, и по его приглашению, все общество расположилось на золотых и серебряных стульях пред столами, уставленными плодами и необыкновенной формы бутылками с тем дорогим вином, которое стоит триста рупий. Это вино удивительно крепко. Король налил и подал из своих рук чашу посланнику и мне, и хотя [144] был почти уверен по опыту, что мы не будем пить, однако, глотая свои стакан, пристально смотрел — как мы едва подносим драгоценный состав к губам. Придворные Сейки на мои вопросы о причине примеси в вино драгоценных камней говорили: «что крепче алмаза? стало быть он крепит желудок и все тело человека». Яхонтам приписывали также очень много полезных свойств. В это время стали подходить к королю, одна за другой, множество танцовщиц, молоденьких, хорошеньких девочек в роскошных костюмах. Небольшие носики их так были увешены подвесками, лоб и щеки так раззолочены, что мы насилу могли рассмотреть их черты. Ноги и руки их, украшенный кольцами и зеркальцами, были очень миловидны, хотя цвет кожи чрезвычайно смугл. Одежда их состоит из прозрачных покрывал разноцветного или золотого и серебряного газа, из коротких юбок, бархатных или матерчатых, под которыми изящно обрисовывается их стан. — Эти милые существа подходили к королю и подавали рупии; он, разговаривая с посланником, обращался к ним рассеянно, но вместе с тем и благосклонно.

Непринужденность, добродушие и простосердечие короля вызывают на расположение к нему, и, не смотря на то, что черты его лица вовсе не привлекательны, в них таится что-то пленительное. Говорят, что при видимой его застенчивости и простоте он бесстрашен и неукротим в битвах. Он то брал подаваемые ему деньги, то тихо отталкивал подносящую руку, то сам всыпал в нее целую горсть рупий. — Девушки подходили без всякой застенчивости, с веселыми, блуждающими по сторонам глазами. Они уселись кучками промеж столов. У многих из них были самые плутовские лица. Две из них начали медленную пляску, пода, звуки жалобной музыки; другие продолжали сидеть, как блестящие рои бабочек или жучков, жужжа и смеясь между собою. — Королю было угодно показать нам часть своего дворца, занимаемую женами во втором и третьем этаже. Но [145] обитательницы его скрылись от глаз наших. Со времени покорения Индии магометанами и введения туда их закона, Индийцы также прячут жен своих, представляя на общее лицезрение только особенный класс женщин. Мы вошли в ряд маленьких, раззолоченных комнат, в продолговатый покой, где был накрыт для царских жен ужин и где стояли под занавесами кровати. Но многие танцовщицы, вместо того, чтобы продолжать без зрителей балет свой, последовали за нами. Музыка умолкла. Одна задругой проникали плясуньи в гарем и с любопытством осматривали покои, которых до сих пор, может быть, никогда не видали. Они любовались всем, ни до чего не дотрогиваясь, как умные дети, и ступали легко маленькими, босыми ножками своими, неумышленно задевая иногда короля, который не обращал на это никакого внимания, как будто эти существа были домашние кошечки. Он позволял им забегать вперед и шнырять мимо его, проходил, не толкая их, не смотря на то, что они беспрерывно совались ему под ноги. В тучной особе этого короля заметно странное смешение комической робости и вместе с тем наружного величия. — Толщина не мешает ему ходить легкой, хотя несколько медленной походкой; все его движения отзываются этою медленностию, в следствие заимствованной важности его; особливо с Клерком, который обходится с ним очень гордо, бедный король приходит беспрерывно в смущение.

Пока девушки плясали, в зубчатой ограде двора шла потеха: начался фейерверк и пошел такой гром, как будто бы мы были в осаде. В то время, как мы ходили по комнатам, осматривая различные редкости, нас неоднократно принимались подчивать вином и каким-то холодным из курицы и дичины; холодное подавали на маленьких тарелках, без ножей и вилок. Все это нам совали почти насильно, потому что Сейки вообще не обходительны и неловки в обращении; они великодушны и просты, предлагают все, что имеют, без всяких церемоний. Здесь все патриархально и воинственно. Король обходится [146] с своими царедворцами и подданными запросто, по воински, и доступ к нему очень легок. Между Сейками нет жестокости. Увечить человека они почитают невозможным: просто запросто убивают наповал выстрелом из ружья, ударом сабли или вешают. Вот чему я был свидетелем однажды. — Мы с королем возвращались с осмотра войск в Омритсаре, и наша блестящая кавалькада проехала мимо виселицы. Висельник, кажется, вор, уже весь предался гниению; собаки отгрызли ему ноги... Я содрогнулся, но вся толпа нарядных всадников проехала мимо, не обратив решительно никакого внимания на труп.

Купил я две-три шали, чтобы что-нибудь вывезти на память из Лагора. Теперь я хочу отправиться на ярмарку в Гардуар. Наперед я посылаю Франциска. Мне очень грустно, что я подвергаю моих людей опасностям, рассылая их по этим пустыням, но что делать? Я рассудил, что лучше послать Франциска, отставного Прусского гусара, чем моего молодого парня Федора. С своей стороны я думаю отправиться чрез несколько дней в золотой королевской карете, запряженной четверкою мулов, которые летят как ветер, а потом отправлюсь в почтовом паланкине в Английские владения. Я забыл сказать, что, возвращаясь вечером от короля Шир-Синга, который остался на высокой террасс своего дворца, где он любит спать под очаровательным небом Пенджаба, мы не нашли у подъезда наших слонов. Вместо них стояли раззолоченные кареты, запряженные мулами и верблюдами, которые понесли нас во весь опор по самой страшной дороге. Впечатление, произведенное на меня этою обратною поездкою в лагерь, похоже было на те впечатления, с которыми возвращаешься домой из театра.

В этой стране все до малого ребенка ходят с оружием; даже наши факельщики были со щитами.

Не давно перестроили ворота, которые, несколько лет тому, задавили Магараджу Наунагаль-Синга; я ходил смотреть на них. [147]

Сегодня 23 Марта. Дня через два я стану поджидать твоих писем. При Дворе находится несколько красивых мальчиков, одетых воинами, с саблей и кинжалом, с золоченными щитами за спиною, в красивых чалмах с перьями и в чоге, коротенькой мантии с рукавами. Хотелось мне достать несколько обращиков их маленького оружия, но нигде не мог найдти. Однако полно об этом... Я тебе ничего не писал о несчастной женщине, которую закопали живую в землю за прелюбодеяние? Ее гробница рядом с нашим лагерем. В последствии открылось, что эта бедняжка была невинна и над ее могилой выстроили великолепный могильник. Сегодня вечером в Шалимаре праздник: будут иллюминация, фейерверк и вероятно.

Представь себе: у Шир-Синга есть доктор, Немец; ходит с длинной бородой и в желтом атласном мундире, шитом золотом. Он мне продал Лагорскую скрипку и вид города, снятый туземцем... В Сейкском войске я не видал Французов, кроме одного Лароша. Сейкские солдаты очень смешны: все с огромными бородами; офицеры носят атласные, бархатные и парчовые мундиры. Впрочем от произвола их зависит только выбор материи и цвета мундиров, а покрой установлен Алларом, и во всех полках один и тот же: Французские мундиры, сшитые из парчи и желтого или розового атласа.

Текст воспроизведен по изданию: Письма об Индии князя А. Д. Салтыкова // Москвитянин, № 22. 1849