-

ОБ ИНДИЙСКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ И ТЮРЬМАХ

Всем, вероятно, известно, что на индийской почве, между удивительной растительностью, произрастают еще более-удивительные преступления. Колыбель человеческой премудрости и цивилизации — Индия питает остаток выродившегося населения, наследовавший от своих предков одни религиозные и сословные предрассудки и глубокое нравственное растление — следы исчезнувшей цивилизации и религиозных верований, нравственный смысл которых для него потерян. И та страна, от которой европейские народы наследовали образование, с упорством больного, отталкивающего целебный напиток, насильно, но капле принимает от них плоды его дальнейшего развития.

К несчастью Индии, первые попытки европейцев внести в нее возрождающее начало религиозного просвещения, несмотря на быстрым успех, только запутали и затруднили дело. Иезуитское правило: всякое средство оправдывается целью, применено было здесь последователями Лойолы блистательным образом, но последствия и здесь, как везде и всегда, также блистательно обнаружили всю лживость этого парадокса. Мы расскажем в коротких словах чем ознаменовали иезуиты свое присутствие в Индии.

Первым католическим и европейским миссионером в Индии был св. Франциск-Ксаверий. Он не имел никакого успеха и, после девяти лет тщетных трудов, возвратился в Европу. Его дело в следующем (XVII) столетии продолжал Роберт Нобилиус, иезуит и французский дворянин. Нобилиус собственно и положил основание знаменитой мадурской миссии. Глубокий политик, он тотчас же понял, что только религиозные предрассудки и составляют живое чувство индийца, и решился обратить их в орудие пропаганды, выдав себя туземцам за брамина-реформатора, получившего свыше назначение: возвратить их религию к первоначальной чистоте. Он переносил всевозможные труды и лишения, чтоб поддержать ложь, которую его преемники, с своей стороны, поддерживали до последней минуты с полным успехом. В одежде оранжевого цвета и тигровой коже, с посохом о девяти сучках, не вкушая мяса животных и воздерживаясь от [2] запрещенных напитков, мадурские иезуиты открыто исполняли все требовании религии браминов и скрывали свою истинную веру и свое происхождение, как тайну, от которой зависела и их жизнь, и успех миссии. Трудно поверить словам людей, которые довели обман до таких огромных размеров; но при виде гигантских развалин мадурской миссии, нельзя сомневаться в важности результатов, которых они достигли в какие-нибудь несколько лет... Когда в Риме узнали о постыдном способе, к которому индийские иезуиты прибегли для распространения истинной веры, им было повелено, под страхом отлучения от церкви, прекратить обман. Но приказания, угрозы и папские буллы остались без всякого действия: иезуитские миссионеры продолжали начатое ими дело, и конец ему положила не власть наместника Петра, а англичане из политических видов; они открыли истину туземцам, которые, увидев подлог, немедленно возвратились к своим прежним верованиям и заблуждениям. Реакция была так быстра и полна, что Дюбуа, отправившийся в Индию в конце XVІII-го века, утверждает, что он в-течение двадцати-пяти лет не встретил между туземцами ни одного христианина!..

Но этого еще было мало. Впоследствии прямая обязанность распространения просвещения в Индии упала на европейский народ, который привлечен был в эту дальную страну и водворил там свое владычество исключительно с меркантильною целью. Все, не только материальные, но и нравственные усилия и пожертвования, употребленные им на это, составляли как-бы частный коммерческий капитал и прежде всего должны были окупиться и принести известный процент. При таких условиях интересы человечества, между которыми распространение цивилизации стоит на первом плане, должны были неминуемо столкнуться с частными интересами и, так-как они, по существовавшим тогда понятиям, ложность которых сделалась очевидною вовсе еще не так давно, противоречили этим последним, то и были принесены им в жертву.

Трудно поверить, что английское правительство формально запрещало и сдерживало стремление частных лиц к религиозной пропаганде в Индии, в видах интересов почтенной компании, с которой оно совпадало в политических мнениях насчет вредных последствий пропаганды этого рода.

Если при этом принять в соображение необычайное лукавство, составляющее отличительную черту индийского населения, обман и ложь, сделавшиеся у нас как-бы обычаем в-отношении власти и правосудия и, наконец, какое-то апатичное равнодушие к жизни, которая чужда всякой практической деятельности и проходит в отправлении религиозных треб, в насыщении потребностей бессмысленного спиритуализма, то легко понять, каким образом на ряду с цивилизованной жизнью господствующего европейского населения, в тиши, незримо, среди роскошной растительности, растут, зреют, совершаются преступления, ужасающие и как-бы [3] невозможные. Понятно, что там, где преступления вытекают из нравственной порчи целого бесчисленного населения и принимают таинственный, религиозный смысл, они должны получить огромные размеры, своего рода организацию и, наконец, составить целую систему.

Многим, может-быть, в-частности, известно какого рода преступления совершаются в Индии; но мы полагаем, что и для них общая картина этих поразительных явлений не может быть лишена интереса. Вместе с тем постараемся ознакомить наших читателей с теми главными предупредительными и уголовными мерами, которые пресекают, искореняют это глубокое зло, или, по-крайней-мере, ограничивают его пределы.

Чтоб придать некоторую систему нашему изложению, начнем с обычая — принесение в жертву людей, который встречается не у одних индийцев, а существовал и у других народов во времена их младенчества. Существование этого обычая и его религиозное значение всем известны. Остается только сказать, в какой степени он распространен в Индии и какие меры принимает против него правительственная власть. Казалось бы, что такое очевидное и вопиющее нарушение прав человека должно было встретить энергическое противодействие со стороны просвещенного правительства и исчезнуть под его влиянием. Но на самом деле оказывается, что усилия англичан в этом отношении далеко не увенчались желанным успехом. Еще недавно в индийских судах производилось дело о разных преступлениях, совершенных религиозными фанатиками, и в числе их был брамин, который, принеся в жертву богине Кали козу, без особой побудительной причины зарезал тем самым ножом, на котором дымилась еще кровь убитого им животного, двух туземцев, служивших ему при жертвоприношении. Также недавно туземец, низшей касты, был приговорен к смертной казни за то, что убил младенца. Он сознался перед судом, что решился на это преступление в надежде, что божество исцелит его больного сына. Впрочем, обычай этот сохраняет вполне свою силу только в самых диких племенах, земли которых окружены, однакож, англоиндийскими владениями.

Только в 1835 году английская администрация узнала, что у индийцев приносят людей в жертву. Прежде всего этот обряд был замечен у племени кондов, занимающих небольшую страну к северо-востоку от Бенгальского Залива, где они поселились, еще прежде покорения страны индусами. Разумеется, начало их теряется во мраке минувших времен, но самый образ тесно связав с основным догматом их религии. Жертвы проносятся злому началу — богине земли (доброе начало — бог солнца), и люди, приносимые в жертву, называются у них мериа. Этих мерий доставляют кондам продавцы человеческого мясо, которые похищают, или покупают их у индусов и выменивают в округах, заселенных кандами, на кур, свиней баранов и т. п. [4] Богиня одинаково принимает все жертвы, не различая какого они возраста и пола; но понятно, что так-называемые поставщики жертв всего чаще и скорее могут доставлять им детей. Конды даже предпочитают детей, потому-что от них легче скрыть ожидающую их участь. Попав к кондам, мериа становится святыней; ему оказывают всевозможное внимание и часто он живет так несколько лет до-тех-пор, пока какое-нибудь событие не потребует его крови. Наконец наступает роковой день. Жрец, истолкователь воли богини, объявляет, что только жертва, соответствующая великости бедствии, угрожающих народу, может отвратить эти бедствия, и участь мериа решена. Три дня страдает жертва, три дня увеселяется все окрестное население, которое толпами стекается на страшный праздник. Первый день посвящается пляске, пению и пиршеству; на другой день жертву, облеченную в новые одежды, торжественно отводят в рощу, предназначенную для совершения церемонии. Здесь привязывают ее к столбу, вокруг которого теснится толпа, и приносят в дар цветы, елей и шафран. Ночью жрецы и старшины определяют в каком месте всего лучше совершить жертвоприношение, и на третий день поутру отводят туда мериа. После некоторых приуготовлений, жрец слегка ранит жертву ножом в горло; тогда толпа бросается на нее и разрывает на части при звуках музыки и страшных криках; после чего каждый отправляется восвояси, унося с собою клочок мяса, который посвящается домашним богам, Это наиболее-употребительный способ жертвоприношения. В некоторых округах, впрочем, жертва убивается иначе: мериа погружается в ров, наполненный кровью только-что зарезанной свиньи, и тогда уже разрывается на части, когда совершенно задохнется.

Невозможно определить даже приблизительно сколько совершается ежегодно подобных жертвоприношений в округах, населенных кондами; но число их должно быть довольно-значительно, судя по тем фактам, которые встречаются в официальных документах английского правительства. В-течение какого-нибудь полугода английская война освободила девять мерий в небольшой долине, заселенной кондами; вся долина эта — клочек земли в две мили длины и три четверти ширины. В настоящее время все меры, которые английское правительство принимает и может принимать к прекращению этого преступного обычая, ограничиваются надзором. Округи, обитаемые кондами, окружены бдительной полицией с целью воспрепятствовать похищению мерий в равнинах, прилегающих к горным округам. Полиция постоянно наблюдает за всеми действиями членов касты ponwas, которые, по преданию, занимаются поставкой человеческих жертв; дальнейшие затем меры состоят в дипломатических сношениях с начальниками племени: их стараются склонить к добровольному и постепенному уничтожению страшного обряда. Поручение это возложено на особого агента, который непосредственно подчинен высшему начальству. [5]

Варварские обычаи диких племен, населяющих горные округи, отделяющие Бенгальское Президентство от Мадрасского, не ограничиваются только принесением люден в жертву: при ближайшем знакомстве с туземцами английское начальство открыло, что в большое части этого первобытного населения преобладает обычай убивать детей женского пола прежде, чем исполнится седьмой день после их рождения. Племена, у которых детоубийство обратилось в обычай, вовсе не приносят в жертву людей, хотя их религия основана на тех же самых началах. Принимая догмат двух противоборствующих сил — добра и зла, они смотрят на уменьшение женщин как на законное противодействие злому началу, которое в них воплощено. Странное положение, которое занимает женщина в этом младенческом обществе, если хотите, в известной мере оправдывает страшную предупредительную меру. Женщина свободная со всеми ее великолепными аттрибутами — заветная мечта некоторых умов нашего полушария, умов прогрессивных до степени помешательства — осуществлена между этими фурьеристами Южной Азии. У кнодов брак не налагает на женщину ни обязательств, ни обязанностей. Интриги, неверность не навлекают на ее голову никакой ответственности; в то время, как мужчина, нарушая супружескую клятву, навлекает на себя всеобщее презрение, женщина может бросить своего мужа, когда ей угодно, только не в беременном состоянии, и выбрать себе любовника между холостяками своего племени. Кроме-того, женщины пользуются большим влиянием на дела своего общества; они сопровождают на войну мужей, родственников, для возбуждения в них храбрости, и заведуют мирными сношениями между враждующими племенами. Эти преимущества покупаются дорогою ценою: официальные документы единогласно свидетельствуют о страшном истреблении детей женского пола. По тщательному наблюдению людей, которым было поручено собрать сведения для составления статистических таблиц, в некоторых деревнях на сто семейств не приходится и одного малолетнего ребенка женского пола.

Индийскому правительству давно было уже известно о существовании этого кровавого обычая. Прежде всего он обнаружился в некоторых частях Бенаресского Округа, смежного с королевством Ойд. Вскоре после того оказались признаки подобных убийств совершенно на другом конце индийских владений, между населением, занимающим провинции Куттиавар и Кут, смежные с Бомбэйским Президентством. Мало-по-малу, по мере того, как английское начальство, входя в более-тесные сношения с туземцами, приобретало и сведения более-точные об индийских правах, открылось, что детоубийство вошло в обычай и у ражпутов и что, следовательно, эта общественная язва распространена по всей Центральной Индии. Но здесь, в-добавок, варварский обычай не основывается даже на слепом и диком, но все-таки религиозном веровании. Религия воспрещает ражпутам в-особенности [6] убийство женщин: закон предвещает убийце столько лет адских мучений, сколько было волос на голове его жертвы. У них это преступление свершается из побуждений особого рода. У ражпутов родовая спесь достигает размеров фанатизма, который бесконечно превосходит претензии и предрассудок самого гордого и спесивого гидальго благородной Кастилии, и хотя каждое колено этого племени ведет свое происхождение не иначе, как от солнца и луны, тем неменее они не все в равной степени знатны. Дочь, выходя замуж за человека низшего происхождения, или оставаясь в девках, наносит бесчестие не только своему семейству, но обществу, к которому принадлежит. Притом обычай, освященный преданием, налагает на родителей обязанность тратить на свадьбу дочерей весьма-значительные суммы: общественные праздники, подарки мучку и, сверх того, подарки особого рода жрецам-трубадурам, прославляющим в эпических песнях генеалогию ражпутских семейств, требуют немалых издержек. Как жадны эти индийские трубадуры, видно из народной легенды, которая повествует, что один туземный властитель, во время свадьбы дочери, дал обещание в-течение целого года удовлетворять все их просьбы; но прежде, чем окончился год, он роздал всех лошадей, оружие, деньги, драгоценные каменья, и когда последний из них, зная, что у него ничего уж не осталось, потребовал от него головы, гордый набаб, не желая нарушить данного слова, собственноручно отрезал себе голову и отдал ее просителю... У ражпутов в этих случаях обыкновенно даже и не спрашивается родительского совета; новорожденного умерщвляет сама мать, или, в семействах знатных и богатых, служители, и это делается без всяких формальностей. Процес истребления совершается различно, только вследствие различия местных обстоятельств и тех способов, которые представляются в данную минуту. В одном месте ребенка умерщвляют, выдергивая у него пуп; в другом его топят в молоке; случается иногда, что орудием убийства служит ядовитая пилюля или тонкий яд, которым намазывается грудь матери; часто, наконец, младенца кладут в корзину и бросают в какую-нибудь яму или оставляют в пустынном месте, на съедение тиграм и шакалам.

Индийское правительство употребляло всевозможные меры, чтоб положить предел таким злодеяниям; но зло так распространилось и укоренилось, что до-сих-пор не уступает самым энергическим усилиям. Достигнуть успеха в настоящем случае особенно трудно потому, что ражпуты, как и другие племена средней и восточной Индии, не состоят в непосредственном подданстве Англии. Со всеми почти властителями этой части индийской территории давно уж заключены договоры, которыми они обязались воспретить в своих владениях убивать новорожденных детей. Но время от времени оказывается, что некоторые из них сами, в тиши гаремов, следуют страшному обычаю, воспрещая его своим подданным официальным образом. Притом же в странах, [7] где, по восточному обыкновению, семейный быт и супружеская жизнь окружены непроницаемой тайною, почти нет возможности собрать по этому предмету точных статистических данных, ибо нельзя сделать верного заключения о времени беременности и рождения. Как-бы то ни было, официальные документы, при всей их неполноте, очевидно и единогласно показывают всю великость зла; из них видно, что число детей женского пола несравненно-меньше числа мальчиков: в некоторых местах оно составляет треть, в других четверть, а ость такие племена, у которых оно равняется пятнадцатой доли и даже бывает еще менее.

Мы не будем говорить об обычаях сютти, обычае, налагавшем на вдов печальную обязанность отправляться на тот свет тотчас вслед за мужем. Подобные случаи теперь так редки, что обычай этот можно считать вполне-уничтоженным.

По относительно общества тугов, существование которого должно быть известно читателям «Вечного Жида», английское правительство не достигло еще вполне-удовлетворительных результатов. Вот краткая история этого злодейского общества, единственного, может-быть, в мире по своему могуществу и организации. Общество тугов возникло в глубокой древности. Индийцы сами изъясняют его происхождение мифологическими легендами, существо которых заключается в следующем:

В первые дни мира начало зла, богиня Кали или Bowhance, чтоб иметь помощников в борьбе с творческим началом, учредила орден тугов, которым открыла искусство удавления. Этим еще не ограничились ее благодеяния; приверженцы богини получали от нее непрерывные доказательства ее благорасположения и покровительства: она скрывала следы их преступлений; но раз как-то туги, побуждаемые любопытством, стали наблюдать за богиней и подстерегли ее в ту минуту, когда она, сойдя на землю, занималась истреблением трупов убитых ими людей. Они были наказаны за такую нескромность и с той поры сами должны скрывать в недрах земли материальные доказательства совершаемых ими убийств. Впрочем, богиня, лишив орден тугов своего непосредственного покровительства, не перестает заботиться об успехе их предприятий.

Это предание, одинаково-принимаемое всеми тугами, доказывает, что если магометанский элемент и вошел в это общество, то гораздо-позже его основания, которое, очевидно, относится к героическим временам индийской истории. Суеверные обряды, которыми туги сопровождают отправление своего кровавого ремесла, во многом очень-близко подходят к наивным церемониям религии браминов. Как принимаются, например, вновь-поступающие в секту? После обряда омовения, поступающий в новом платье, представляется членам общества, собирающимся в дом. Оттуда шайка отправляется в освященное место. Здесь, перед лицом неба, гуру (духовный начальник общества) призывает богиню и просит ее выразить каким-нибудь знаком, что она согласна на [8] принятие вновь-поступающего и будет оказывать ему свое покровительство. Знамения ожидают в молчании, и когда богиня выразит свое согласие воем шакала, блеянием осла, полетом птицы или каким-нибудь столь же несомненным признаком, общество возвращается в дом. Здесь, вновь-посвященному дают в руки железную ось — девиз ордена, и заставляют его повторить клятву, которую произносит гуру. Вслед затем он получает из рук жреца кусок сахара, освященный молитвами, чем и кончается обряд посвящения. Вновь-вступивший с этой минуты принадлежит к ордену тугов и на всю остальную жизнь становится служителем кровавой богини. Главная забота и занятие тугов должны клониться к тому, чтоб приобрести благорасположение этой ужасной покровительницы.

Когда тут, пред отправлением в экспедицию, соберутся, то прежде всего воздают хвалу богине, которая сама указывает им дорогу, по которой они должны следовать. Каждое убийство сопровождается церемониями в честь покровительствующего божества, и часть добычи, следующая богине, непременно отдается жрецам, посвященным в таинства самой веры, таинства, недоступные для остальных членов ордена. Эти последние делятся на три разряда: бутотов, совершающих убийство, люгов, владеющих искусством устроивать незаметные могилы, и сутов, играющих самую важную роль в этой таинственной и страшной общине; они заманивают. Процес совершения преступлений у тугов существенно всегда одинаков. Они никогда не прибегают к открытой силе; каждое убийство совершается исподоволь, с крайней осторожностью; хитрость и обман — их постоянное орудие, как это показывает самое их название, происходящее от индийского глагола тугна — обманывать... Трупы убитых складываются кучей в заранее-приготовленную могилу таким образом, что лицо одного приходится к ногам другого, но убитому предварительно вскрывают живот, чтоб предупредить малейшее возвышение земли; люги засыпают яму песком, и затем злодеи отправляются в укромное местечко, по соседству, воздать обычную благодарность богине.

Политические условия, в которых в-течение целых веков находится индийский континент, разделенный на маленькие государства, соперничествующие между собою, и, главное, освященная временем привычка туземных населений сильно способствовали распространению и грабительству тугов. Большие дороги, способы постоянного перемещения еще так новы в Индии; да и в настоящее время дороги, по которым приходится следовать путешественникам, не что иное, как тропинки, пробитые в тростинке, в горах, в пустынях. Туземец, верный обычаям предков, на своем пути оставляет след только разве подле лавочки, где запасается на день рисом. Впрочем, не этого сорта люди делаются обыкновенно жертвами тугов. Их любимые жертвы, пред которыми они расточают свой богатый запас лицемерия и тончайшей хитрости, разнощики, которые из конца в конец проходят [9] Индию с ношей драгоценных каменьев и металлов. Нужно заметить, что между начальниками тугов бывали люди, пользовавшиеся, по своему положению, почетом, устранявшим всякую мысль о возможности сообщничества с грабителями, которые делились с ними добычей. Приведем, для примера, факт, который показывает, как смело иногда они действуют и какие точные сведения имеют возможность получать. Начальником тугов, избравших, несколько лет назад, поприщем для своих подвигов ингольский округ, был один из богатейших тамошних купцов. Узнав, что из Бомбэя отправляется Никольский купец с весьма-значительной партией шелковых изделий и сукна, он представил в таможню самый точный и подробный список этим товарам, и получил дозволение ввести их. Потом отправился на встречу транспорту с шайкой тугов, которые передушили хозяина и его людей, после чего он перевез чрез границу товары под своим именем.

В истории Тугизма всего печальнее то, что туземные правительства в-продолжение, может-быть, нескольких веков не обращали на него повидимому никакого внимания. Администрация Индийской Компании заметила существование тугов только после пятидесятилетнего владычества англичан в Индии. В то время вдруг исчезло несколько туземных солдат, которые, получив отставку, возвращались по деревням при деньгах. Розыски, произведенные вследствие этого, обнаружили существование тугизма, но никто тогда не предполагал, чтоб зло было так велико, и в-продолжение следующих двадцати лет против злодеев не принималось никаких особенных мер. Между-тем в руки английского правительства вдруг попалось значительное число тугов и между ними нашлись такие, которые купили себе жизнь, сознавшись в своих преступлениях и назвав своих сообщников. В числе донощиков был один из начальников, Фарингеа, которого Сю описал в «Вечном Жиде», переделав его, разумеется, по-своему. Имя Фарингеа, впрочем, действительно должно занять почетное место в летописях преступлении. Он принимал участие в 779 убийствах и с гордостью, смешанною с сожалением, говорил одному английскому чиновнику, что еслиб ему не пришлось просидеть двенадцать дет в тюрьме, то, с помощью богини, он, вероятно, достиг бы тысячи.

В этом чудовищном сознании не было ничего преувеличенного, По следам донощиков земля, как-бы повинуясь волшебной власти, раскрывалась, обнаруживая всюду до-тех-пор незримые могилы. Во всех округах Индии, от севера к югу и от запада к востоку, но указанию пойманных, найдены ямы, наполненные человеческими костями, которые красноречиво свидетельствовали о злодеяниях и могуществе поклонников богини зла. К-счастью, в главе управления компании в то время стоял человек энергический, истинный друг человечества, лорд Уйльям Бентинк. Он тотчас же понял, что самые тщательные усилия обыкновенной полиции должны в этом [10] случае остаться тщетными. По его настоянию, была учреждена особая коммиссия, на которую возложили обязанность преследовать секту убийц всевозможными мерами на всем протяжении индийских владении. Благодаря энергическим действиям высшей индийской администрации, положен был, наконец, предел этому страшному злу.

Не одни только туги составляют грозу путников в Индии; почти наравне с ними, по великости и числу преступлений, могут быть поставлены отравители, или даттуреа, названные так по имени ядовитого вещества, которое обыкновенно служит им орудием убийства. Они рассеяны целыми сотнями по всем трем президентствам. Это — сброд людей всех каст, переодевающихся в разное платье и под разными видами отправляющих свое злодейское ремесло без явного насилия, в чем редко и представляется надобность, благодаря примитивным обычаям путешествующих туземцев. Индиец во время путешествия редко прибегает под кров; он располагается на краю дороги, под тенью группы манговых или тамариндовых деревьев, готовить себе обед под открытым небом и тут же ложится спать, чтоб восстановить свои силы. Пользуясь первобытной простотой подобных обычаев, отравители всегда находят возможность пристать к путникам и, когда между ними водворится некоторая короткость, они, при удобном случае, подсыпают им в кушанье яд, а потом обирают их на-просторе. Шайки злодеев этого рода не составляют одного общества, подобно тугам; они состоят из небольшого числа лиц, и потому те меры, которые английское правительство принимает против них, не имели большего успеха. Этот вид преступлений распространен в Индии до чрезвычайности. Еще недавно отравители подсыпали яду одному факиру и его сыну, который и умер от этого, чтоб овладеть одеялом, стоившим не более франка.

Наконец существуют еще преступления, исключительно-свойственные только Индии и тамошнему населению. В Индии беспрестанно происходит особый вид грабежей, известный под именем дакоит. Они во всех своих подробностях напоминают кровавые похождения кочегаров (chouffeurs), которые и конце прошедшего века производили такие страшные насилия в некоторых департаментах Северной Франции. Ночью шайка людей, замаскированных, или с выкрашенными лицами, вламывается в дом, схватывает живущих в нем и подвергает их всевозможным истязаниям до-тех-пор, пока они не укажут, где у них спрятаны деньги или драгоценности. Пытка, к которой дакоиты прибегают чаще всего, состоит в том, что они обматывают руки захваченных ими людей паклей до самых локтей, зажигают ее и подливают в огонь масло до-тех-пор, пока боль не вырвет у несчастных желаемое признание. Дакоитов можно разделить на два разряда, ибо одни из них предаются грабежу только при удобном случае, временно, а между — тем занимаются какою-нибудь более-честною промышленостью; другие же обращают грабеж в ремесло [11] и только им и живут. Эти последние живут целыми обществами в вертепах, под управлением атаманов. Есть даже касты, в которых несколько поколении сряду занимаются этой промышленостью. Следующие цифры из официальных документов показывают, как велико число дакоитов. В-течение четырех лет было 14,168 подсудимых по обвинению в этом преступлении; из них 4,665 человек приговорены к смерти, или к ссылке.

Чтоб дать точное понятие о преступлениях, совершающихся в Индии, недостаточно еще назвать всем известный род преступных действии, в которые нищета и страсти вовлекают человека; мало сказать: убийство, воровство, подлог, клятвопреступление, прелюбодеяние. Нужно еще заметить при этом, что в Индии вообще все преступления сопровождаются с такой жестокостью, котором вовсе не встречается в европейском населении; потому ли, что у индийцев нравственное чувство подавлено одуряющим деспотизмом — деспотизмом, продолжающимся несколько веков, или потому, что их плоть и нервы переносят страдания легче, нежели мускулы европейца; только в туземном населении заметна как будто бы прирожденная, инстинктивная страсть к истязаниям. Как наказывает, например, отец порочного сына? Он вливает ему к глаза жгучий сок красного перца! Хозяин рассердится на работника: он возьмет его да и положит на несколько часов под раскаленные лучи солнца, с связанными руками и ногами, засунет в какую-нибудь трущобу или закопает в негашеную известь. Туземная полиции придерживается таких же способов: чтоб вынудить сознание, она поставят обвиняемому моксы, повесит за волосы или за усы. Наконец, воры, и те не хранят данных друг другу клятв. Рассказывают, что один путешественник схватил за ноги плута в ту минуту, когда тот выползал из палатки. Он начал тянуть его к себе и вытащил обезглавленный труп: товарищи вора, посредством этой решительной меры, лишили его всякой возможности сказать что-нибудь лишнее при допросе!.. В числе тех страшных способов, к которым индиец прибегает для удовлетворения своих страстей или из жадности, едва-ли не самый ужасный состоит в умерщвлении посредством заостренной палки: убийца засовывает ее во внутренность своей жертвы. Этот способ так распространен в Индии, что его употребляют даже дети. В числе подсудимых довольно-часто попадаются малолетные злодеи, убивающие таким образом своих товарищей из-за какого-нибудь браслета или ожерелья.

Не одни только физические истязания служат в Индии средством для достижения преступных целей: там употребляются и нравственные средства вымогательства и употребляют с большим успехом, потому-что дух каст и страх быть униженным, оскорбленным в сословных правах едва-ли не единственные чувства, сильно-действующие на индийца. Несколько лет назад, в марутском суде производилось дело о туземцах, обвиненных в [12] убийстве родственника. По делу доказано, что они умертвили его по собственной его просьбе. У покойника были личности с полицейским чиновником, который объявил ему, что он заставит его жену прогуляться по базарам на осле, с открытым лицом, если он не лишит себя жизни. Несчастный не имел сил наложить на себя руки и упросил родных убить его, чтоб избегнуть только позора, который обесчестил бы его и вес семейство. Столько же странные преступления совершаются и из других побуждений, Например: для того, чтоб навлечь на врага особенное мщение, преследующее убийцу, мужчины, а иногда и женщины, садятся у дверей своего врага и умирают тут с-голода: ни отогнать их, ни подать им помощи в таком случае нет возможности. Тот же суеверный предрассудок побуждает отцов убивать детей. Вообще в Индии встречается множество преступлений, которые совершаются именно из-за этого дикого убеждения. Один динапорский брамин, чтоб заставить своего врага, тоже брамина, испытать те страшные муки, которые Брама готовит тому, кто лишит жизни члена священной касты, заперся в часовню и поджег ее. Ему подали помощь, но он уже обгорел и не мог жить. При последнем издыхании он обвинил в убийстве своего врага, желая, вероятно, чтоб он был еще наказан людьми прежде, чем получит наказание на том свете. К-счастью, обвиненному легко было оправдаться: дверь часовни была заперта изнутра, а другого входа в нее не было.

К обману и подлогу туземцы чаще всего прибегают в случаях прелюбодеяния. Почти не было примера, чтоб закон, определяющий наказание за нарушение супружеской верности, был применяем к делу. Оскорбленный муж всегда старается отмстить какими-нибудь косвенными путями. Случается, например, что он захватит любовника у себя в доме и обвинит его в воровстве или в покушении на убийство; виновная супруга, в таком случае, непременно подтвердит это обвинение. Нужно заметить, что зло этого рода даже увеличилось в последнее время, вследствие некоторых несовсем-благоразумных нововведений, допущенных английским правительством. К числу их принадлежит уничтожение клятв над Кораном и водами Ганга. Клятвы эти, разумеется, не всегда побуждали туземцев говорить истину, но, во всяком случае они по своей торжественности действовали на их суеверные умы несравненно-сильнее, чем простое показание, их заменившее. Здесь выражается дух религиозной нетерпимости, столь сильный в Англии: опыт обнаружил всю невыгоду означенной меры, но попытки высшего индийского начальства отменить ее до-сих-пор были еще тщетны.

По действующим в Индии законам, смертная казнь определяется только за умышленное убийство; орудием казни служит виселица. По поводу смертной казни, мы можем указать на факт, из которого видно, как далеко заходит у индийцев и странность их суеверных предрассудков, и апатичное равнодушие к [13] жизни. Чисто случалось, что приговоренные к смерти шли на плаху с музыкой, увенчанные цветами; они сами оканчивали последнее приготовление к казни и умирали посреди рукоплесканий толпы, которая, в глубине своего бессмысленного суеверия, взирала на это законное возмездие как на жертвоприношение, приносимое какому-нибудь нечистому божеству туземного Олимпа. Только недавно состоялось постановление, положившее конец этим скандалёзным выходкам, которыми в-особенности отличались туги, осужденные на смерть.

Обратимся теперь к тюрьмам, которые вместе с смертной казнью и ссылкой составляют высшие степени уголовного наказания, определяемого местными законами.

В Индии преступники, присуждаемые к тюремному заключению, содержатся в центральных тюремных замках, устроенных в плавных городах округов. Фридолён, француз, долго-живший в Индии (мы заимствуем у него сведения об индийских исправительных заведениях), описывая алипорскую тюрьму, находящуюся недалеко от Калькутты, говорит, что все индийские тюрьмы, как по устройству, так и относительно порядка содержания заключенных, почти одинаковы. Последуем же за ним в альпорскую тюрьму и посмотрим, какова она и что в ней делается.

«Представьте себе (говорит он) обширное прямоугольное здание, с крышей в виде террасы, с маленькими башенками по углам. В башенках, разумеется, часовые (наружный вид, следовательно, не представляет ничего особенного и самые башенки, вероятно, ничто иное, как наши будки, что отнимает у них — увы! поэзию ужасного, поэзию, которой воображение всегда старается окружать темницу). У наружной двери начальник тюрьмы предлагает посетителю револьвер и толстую палку (это, конечно, должно несколько рассеять то разочарование, которое производит незначительная наружность тюрьмы). Вооруженные таким образом, мы переступаем за ограду, под прикрытием шести полисменов, в красных тюрбанах, с мечами на плече. Перед нами открывается обширный двор, посреди которого вырыт большой пруд, весь наполненный рыбою. По всем сторонам возвышаются одноэтажные здания, в которых живут заключенные. Они помещаются в огромных залах, которые выходят окнами на двор (окна, конечно, с решетками) и как — нельзя-более напоминают те строения, которые в зоологических садах отводятся знаменитостям звериного царства. Свернутые циновки, несколько сундуков — вот и вся мёбель в этих залах, но за-то в них царствует чистота удивительная. Заключенные работают в разных мастерских, составляющих внешнюю часть тюремной ограды. Здесь они очищают рис или мелют зерна, которые идут им в пищу; там занимаются ремеслами столярным, слесарным; тут делают седла, вьют канаты; еще дальше идут мельницы, которыми приготовляют масло: заключенные вертят жернова; вот, [14] наконец, бумажная фабрика, где делают грубую бумагу, употребляемую индийской администрацией для документов туземцев. Все это, не правда ли, заставляет покуда предполагать, что ривольвер и толстая палка предложены посетителю более для украшения, нежели для защиты; и действительно, он сам чувствует это. Более всего (продолжает он) поражает меня то, что я, не испытывал того невольного ужаса, который овладевает вами, когда вы вступаете в страшные здания, где получают возмездие преступления, совершающиеся в Европе. Какая разница между этой тюрьмой под открытым небом, где отвсюду проникает воздух и льется свет, и старой европейской тюрьмой с ее высокими стенами, с ее длинными темными коридорами, в которых раздается скрип затворов! Притом же осужденный индиец, хотя у него иногда и бывают страшные вспышки — чиновник, сопровождающий меня, носит на лице следы недавней раны (это обстоятельство, спешим мы заметить, придает, наконец, некоторый смысл ривольверу и толстой палке) — так осужденный индиец (говорит Фридолён) несмотря на свои вспышки, вовсе не носит на своем лице признаков того отчаяния, которым отличаются колодники и содержащиеся в тюрьмах на нашем цивилизованном континенте; спокойный и покорный своей судьбе, он молча предастся своим занятиям и носят свой позор, Передник и кандалы, составляющие тюремный костюм, без угрызений и наглости».

В качестве иностранца его ввели в то отделение, где содержатся тюремные львы. Прежде всего львы эти явились в виде семнадцати тугов; по сигналу, они выступили вперед, окружили посетителей, опустились на корточки и очутились в позе обезьяны, сидящей на хвосте, в этой любимой и непостижимой позе индийского человека. «Не думаю (говорит Фридолён), чтоб меня обвинили в претензии на необыкновенную чистоту нрава, если я скажу, что никогда мне не случалось быть в более-дурном обществе, потому-что самый невинный из этих семнадцати злодеев принимал участие по-крайней-мере в десятке убийств. Все они, впрочем, были уже люди пожилые, с длинными белыми бородами, с суровыми чертами лица и могли послужить весьма — приличной моделью для живописца. После того меня повели в комнаты, где содержатся, в одиночку, преступники с неукротимым характером. Никогда не забуду я лица одного из обитателей этих мрачных казаматов; это был человек лет тридцати, необыкновенно — высокого роста и удивительной красоты, прикованный к стене толстой цепью; он бросил на нас взгляд, полный такой злобы и гнева, что я не мог вынести его зловещего блеска. Впоследствии я узнал, что эффектный преступник был начальником шайки воров. Приговоренный к ссылке, он, во время переезда из Дели в Калькутту, обещал сопровождавшему его унтер-офицеру 50,000 фр., если он поможет ему убежать. Заключенные начинают работать с семи часов утра; в [15] одиннадцать им дают отдохнуть часа полтора, а потом снова за работу до пяти часов вечера. На каждого заключенного отпускается в день по фунту риса или крупы».

Несмотря на порядок и необыкновенную чистоту, замечает Фридолен, алипорская тюрьма во многих отношениях уступает тюрьме агрской. Последуем же за ним в тюрьму главного города северовосточных провинций Индии. «Агрская центральная тюрьма (говорит он) возвышается посредине самого города, напротив, католического собора, что представляет большие неудобства и давно уже возбуждает жалобы соседей. Вокруг тюрьмы группы заключенных, в кандалах, делают земляную насыпь и бьют щебень с необыкновенным и непонятным в колоднике усердием. От внешней ограды ко второму отделению тюрьмы ведет аллея, между высокими стенами; направо и налево группы туземцев, с апатичным равнодушием ожидающих той минуты, когда одних выпустят на волю, других внесут в число заключенных, третьих погонять на работу. У калитки второй ограды четыре солдата, под начальством капрала, заменяют полисменов, в красной чалме с живописными мечами, охраняющих посетителей в алипорской тюрьме. Визит начинается с приговоренных к пожизненному заключению. Они размещены по дворикам, за решетками; посреди возвышается строение, в котором они живут. У некоторых на лбу еще клейма, хотя клеймение уже лет двадцать назад отменено в Индии. Говорят, что с заключенными на всю жизнь несравненно-легче управляться, чем с другими тюремными обитателями, потому-что из них большая часть осуждена за убийства, совершенные в порывах страстей, ревности и, в-особенности, мести; между ними нет злодеев, закоренелых в преступлениях.

«Остальные преступники рассеяны по огромным мастерским, в которых и светло и чистый воздух. Тут занимаются они самыми разнообразными ремеслами: тут найдете вы и переплетчиков, и седельников, и ткачей, наконец, типографщиков и литографов. Один из этих последних подал посетителям в то время, как они проходили мимо него, план Севастополя. В мастерских царствует глубокое молчание; заключенные находятся в безусловном повиновении; малейшее отступление от заведенного порядка наказывается тяжкой работой, которая состоит глинным образом в растирке масляничных зерен жерновами и приготовлении мочек для бумажного производства в толчеях. Но как ни тягостны под знойным небом Индии эти утомительные труды, тюремные обитатели предпочитают их одиночному заключению в казаматах, которому они подвергаются в тамошнем исправительном заведении за важные нарушения дисциплины. Казаматы эти находятся в особом строении; у дверей каждого надпись, на туземном языке, показывает род преступления, время, на которое приговорен к заключению преступник и — черта английского эксцентризма — количество веса, бывшего в нем при поступлении в казамат. Многократные опыты показывают, что уединение [16] удивительно благоприятствует здоровью заключенных: они от него полнеют, как султанские жены от арабского ракау. По-крайней-мере посетитель говорит, что он заглянул в один только казамат и действительно увидел там изумительной толщины брамина. Конечно, это мог быть только счастливый случай. Содержащиеся в одиночных казематах должны в продолжение дня смолоть известное количество зерен или повернуть определенное число раз колесо, которое снабжено указателем, выходящим наружу, так-что сторож всегда может поверить, как успешно идут их упражнения. Кроме-того, их каждый день переводят часа на два в казаматы под открытым небом, где они могут порезвиться и совершить свое омовение. Мололетние работают в особой мастерской, по соседству с зданием, в котором помещается женское отделение, куда мужчина входит не иначе, как в сопровождении самого директора. Женщины одеты в темное платье; они сидят в два ряда посреди двора, в глубоком молчании, под наблюдением дамы сурового и грозного вида. Она распоряжается ими деспотически. Большая часть из них, говорят, осуждены за детоубийство.

«Заключенные обедают за общим столом и едят под открытым небом, в столовой странного, но очень-живописного устройства. На дворе, который прилегает к мастерским, устроены клеточки, величиной в два квадратные фута; они отделены друг от друга низенькими перегородками и образуют на земле шахматный узор. В определенный час заключенный является в назначенное ему отделение, садится по-своему, конечно, на пятки, и получает следующую ему порцию. Кушанье стряпается тут же, в котлах под арками.

«Общий стол введен в индийские тюрьмы с большим трудом и эта реформа возбудила толки, которые приняли размеры важного политического вопроса. И немудрено: ей предшествовало введение системы постоянных и обязательных работ в тамошние исправительные заведения. Когда эта система была введена, то тотчас же обнаружилось все неудобство прежнего способа содержания заключенных, доставлявшее им не только возможность копить деньги, но и постоянное развлечение, столь-усладительное для индийца. Заключенный сам покупал себе провизию, систематически, по всем правилам кулинарного искусства, разводил огонь, наблюдал с любовью за шипеньем варящегося риса или крупы. И эти сладкие труды наполняли весь день преступника; его существование, как жизнь Буффа итальянской опоры, заключалось в том, чтоб есть, пить и потом спать».

Сравнение таблиц уголовной статистики Индии с такими же таблицами, публикуемыми в Англии и Франции, с первого раза заставляет предполагать, что цивилизованные народы Европы, в-отношении нравственности, немногим превосходят население Бенгалии. Но на самом деле между ними большая разница. Не следует забывать, что в Европе статистические документы [17] представляют почти верные данные, которые могут служить надлежащим основанием для общих выводов, тогда-как сведения, собираемые бенгальским начальством, не заключают в себе даже и приблизительно-верных данных. Большая часть преступлений ускользает от наблюдения. Иначе, каким образом объяснить то, что, судя но этим документам, число преступлений в Индии постоянно возрастает. Число это, например, в период с 1838 по 1844 год увеличилось на целую треть. Очевидно, что по мере улучшения полиции и более-короткого знакомства с образом жизни и обычаями туземного населения, те нарушения закона, которые прежде оставались в тайне, приводятся в известность.

Нет никакого сомнения, что общественное воспитание, при надлежащем развитии, представляет одно из самых верных обеспечении народной нравственности. Общественное воспитание в Индии далеко еще не достигло цветущего состояния. Но, кроме воспитания общественного, воспитания в школах, где оно измеряется часами, есть еще другое, ежечасное, ежеминутное. Это — воспитание домашнее. В чем же заключается домашнее воспитание индийца?.. С самого детства ум его ограничивается кругом механических форм, суетных обрядов, в которых заключаются все отправления индусской религии. В молодых летах и старых индиец предлагает идолам листва, которые потом молодые и старые съедают под тем предлогом, что идолы уже сыты. Филины, шакалы, тыквы, самая последняя, наконец, домашняя посуда, обращаются в божества, которым покланяются самым серьёзным образом в посвященные им дни. Вокруг ребенка беспрестанно раздаются беспутные песни, прославляющие подвиги злых богов, которые отличаются от людей только глубиной своего цинизма и разврата. Первые слова, которые научаются произносить его невинные уста, слова проклятия и заклинания, призывающие грозу на голову врага. Прибавьте к этой атмосфере, разрушительной для нравственного чувства, вредное влияние некоторых нечестивых обычаев, как, например, обычай покидать больных или выставлять трупы на берег реки; приймите во внимание, что в индийском семействе мать играет самую унизительную роль, что она исполняет самые низкие обязанности, что последний из сыновей пользуется несравненно-большим уважением — и вы сделаете печальный, но логический вывод о том, что в Индии домашнее воспитание исключительно клонится к тому, чтоб исказить понятия, извратить рассудок, убить, наконец, чувства добра и истины, прирожденной человеческому сердцу. Что ж удивляться, после этого тому, что ложь, возмутительная ложь наполняет всю жизнь этого общества, построенного на лицемерии и обмане, и что почва, усеянная зародышами таких стремлений, от которых вянут и глохнут в человеке его нравственные инстинкты, дает атакую обильную жатву разврата и преступлений?

Текст воспроизведен по изданию: Об индийских преступлениях и тюрьмах // Отечественные записки, № 7. 1857