-

1. ВОСПОМИНАНИЯ О БЕНГАЛИИ

Было шесть часов вечера; мы находились под 2 градусами южной долготы, неподалеку от западного берега Суматры. Водная зыбь стояла тихо, как зеркало; солнце, столь прекрасное и великолепное в этих странах, просияло на одну минуту при восходе своем и потом на целый день скрылось за облаками. Корабль наш, почти недвижимый, покачивался только от внутреннего колебания моря, повидимому спокойного, но в некотором расстоянии от нас начинавшего уже [248] волноваться. Паруса наши лениво висели на мачтах. Душная атмосфера едва позволяла нам дышать, и казалось, будто небо, обратясь в необозримую массу чугуна, тяготело над нашими головами. Это оцепенение всех стихий продолжалось ровно до семи часов.

Вдруг почувствовали мы сильный толчок, как бы ударясь о какую-нибудь скалу, причем корабль не поплыл, не нырнул, но движение его сделалось так быстро, так порывисто, что мы решились снять брамстель. Лодка и большая шлюбка наша, стоявшие на райне, разбились, ударясь одна о другую, между тем, как в кухне опрокинулся котел, и кухмистер экипажа был обдан кипятком, в нем заключавшимся. Все это происходило не более как секунд в десять, но мы в это время увидели, что в двух милях от нас море разверзлось и из средины его поднялся высокий холм, по обеим сторонам которого образовались две водяные горы; они скоро соединились вместе и от соприкосновения их хлынула почти до облаков обширная пелена воды, которая вдруг упала опять вниз с чрезвычайным шумом и такою силою и плеском, что брызги ее достигли и до нас. Но еслиб случилось нам приблизиться на милю к этому ужасному феномену, то без сомнения мы бы поглощены были бездною и покрыты массою вод, затворившею собою пасть ее. Позже [249] сказывали нам, что это страшное землетрясение чувствовано было также и в Суматре, где причинило значительные опустошения.

Спустя несколько времени после этого происшествия, я поселился в Калькутте и ездил оттуда в Бофак, чтоб видеть слона, присланного райою нагпурским правителю Восточной Индии.

Слон этот был красоты до того невиданной и блистал великолепными украшениями. Оба клыка его, сохраненные во всей длине их, оканчивались золотыми шарами, осыпанными алмазами и другими драгоценными камнями. Ноги его были вызолочены; чепрак из дорогой турецкой шали весь зашит золотыми и серебрянными гиероглифами, представлявшими иносказания браминов; а на спине гордого животного, назначенного лорду Веслею для переездов его по индийским областям, возвышалась небольшая башенка с решетчатою галереею из чистого золота, почитавшеюся чудом искусства. По словам корнаков, которые пользовались наследственным правом ходить за этим слоном, ему было тогда более 180 лет. Он принадлежал до того попеременно многим раяйм, употреблявшим его в путешествиях; но не смотря на старость свою, был еще во всей силе, что доказывали сто сорок миль или более, совершенных им в три дни от Калькутты до Патны, [250] по гористой и излучистой дороге. Таким образом прекрасное животное это, переходя из рук в руки, сделалось наконец собственностию правителя Бенгала.

Между жонглерами, встречающимися в Индии на каждом шагу, есть такие, которые не делают никаких фокусов и не выдают себя за колдунов, но показывают ручных животных, которых научают разным трудным и удивительным штукам. Человек, о котором я намерен говорить, принадлежал к этому разряду жонглеров, но безрассудная доверенность его к опасным его воспитанникам стояла жизни как самому ему, так и сыну его, хотевшему отомстить за смерть отца.

Шарлатан вступил в бой с одним маленьким пресмыкающимся, которое, не смотря на малость свою, есть одно из самых опасных в целой Индии Это был уж или небольшая змея, называемая капеллою, которой жало производит действие синельной кислоты, то есть, убивает в одну минуту.

Индиец, устроив театр свой под ветвистым деревом, вынул из коробки своего ужа и подставил ему трость, на которую уж тотчас вскарабкался и потом обвился вокруг стана жонглера, к удивлению и страху товарищей его, вообще очень редко отваживающихся на подобные опыты. После многих опасных игр в [251] этом роде, он положил наконец змею на землю, и она несколько времени лежала неподвижно, притворяясь мертвою, после чего, по данному знаку, отскочила назад шагов на шесть и вдруг, бросясь со всего прыжка вперед, прямо вцепилась ему в лицо. Неизвестно, что возбудило до такой степени ее ярость: то ли, что ей не нравилась новая игра, к которой она еще не совсем привыкла, или, может быть, что она в это время как нибудь ушиблась Но как бы то ни было, она ужалила нижную губу жонглера и несчастный, испустя пронзительный крик, сказал громко на своем природном языке: «Все кончилось! я утром позабыл дать ей молока и вырвать у нее жало!» Между тем злая капелла, вися на губе его, никак не покидала ее, не смотря на его крики и суматоху зрителей: надлежало жечь ее огнем и тогда только она наконец отвалилась. В эту минуту молодой человек, сын жонглера, изо всей силы ударил по ней дубиною, но, в смущении своем, он не мог нанесть ей тяжелого удара, и змея, увернувшись, укусила ему ногу; тогда он вырвал ее из раны своей и со всего размаха бросил на землю, где она разбилась на части. В это время случившиеся тут врачи, заботясь о спасении жонглера, выжигали ему губу; но все старания их были тщетны, потому что яд уже заразил всю кровь его, и он через час умер. [252]

Я не дождался конца этой ужасной сцены, но на другой день узнал, что бедному молодому человеку отняли ногу в том самом месте, где она была укушена, и что он не пережил ночи.

Любопытное сражение ихневмона с капеллою не было еще описано нигде, и потому я намерен рассказать о нем. Борьба этих двух животных, питающих, как часто бывает в природе, одно к другому непреодолимое отвращение, есть сама по себе ничто, но она замечательна по тому чудному инстинкту, с которым враги, стараясь умертвить друг друга, стараются каждый о сохранении собственной жизни своей с удивительным предвидением.

Ихневмон или мангуст, как известно, большая египетская крыса, и в Индии отменно походит на белку.

Если мангуст увидит в лесу или в долине ненавистное ему животное, то прямо идет к нему на встречу. Змея с своей стороны не бежит от него, но, остановясь на одном месте, подымается на хвост, как бы для того, чтоб лучше рассмотреть неприятеля и запастись всеми средствами для нападения или защиты; причем глаза ее, блестящие как два яхонта, готовы, кажется, выскочить из головы ее. Мангуст, испуганный такою гордою отважностию, обходит около змеи в двух шагах расстояния, и в это время капелла, смотря на него пристально и [253] следуя за всеми его движениями, тихо повертывается на хвосте своем, как бы на винте, и с ужасным свистом высовывает из оцененной пасти своей смертоносное жало, которое она для него готовит.

Скоро враги утомляются и несколько времени отдыхают, но не спуская однакож глаз друг с друга; потом вместе бросаются один к другому и тогда начинается между ними отчаянная и продолжительная борьба; но когда змее удалось уже укусить мангуста, тогда он, забыв о неприятеле своем, слегка его обхватившем, бежит, унося его с собою; потом останавливается и, повидимому нимало не заботясь о яде, который течет в жилах его, щиплет какую-то траву, одному ему известную, и через несколько минут, с новою яростию устремясь на врага, катается с ним по земле и наконец, совершенно обессилив его, разрывает ему зубами голову и, довольный победою, продолжает путь свой. Теперь остается нам разрешить любопытный и важный вопрос касательно травы, служащей мангусту противуядием. Может ли благодетельное действие ее излечить также укушенного человека, или оно полезно только одному животному?

В пяти или шести милях от Шатигана жил один знакомый мне добрый Индиец, который, не имея довольно денег и невольников для [254] обработывания нескольких принадлежавших ему десятин земли, долго оставлял их невозделанными, как вдруг пришла ему странная мысль употребить на то молоденьких обезьян.

Отправясь с сыновьями своими в окружные леса, он наловил там пятьдесят молодых орангутангов и принялся учить их хлебопашеству. Сначала это было чрезвычайно трудно, потому что ученики его были непослушны, мстительны и шаловливы, и он несколько раз хотел уже отказаться от предприятия своего. Но самолюбие и советы друзей заставили его продолжать начатое, и через полтора года воспитанники его, хотя и не могли сеять рис, или маис, потому что съедали семена дорогою, но по крайней мере пололи его поля, косили траву небольшими сделанными нарочно для них серпами и ходили на работу связанные по два вместе веревкою. Старый Индиец, вооруженный длинным кнутом, стоя за работниками, растянутыми в одну линию, понуждал ленивых и таким образом дело шло как нельзя лучше. Иногда однакож, плод, упавший с дерева или какой нибудь сладкий корень развлекал внимание работников и производил между ими ссору; но в таком случае несколько легких ударов кнута напоминали им о должности их — и все приходило опять в прежний порядок. Домой возвращались обезьяны попарно, составляя две ширенги [255] совершенно прямые, и шли всегда тихо и чрезвычайно пристойно. Дважды в день кормили их вареным рисом, древесными листьями, бананами и другими плодами, а вечером распускали играть под огромным банановым деревом, где эта веселая и проказливая труппа большую половину ночи кривлялась, прыгала, лазила по сучьям и наконец, вероятно на несколько часов, засыпала.

На берегах Пегу и Сиама производится ловля жемчуга, но не столь обильная, однакож, как на острове Цейлане, этой классической земле корицы, драгоценных каменьев и жемчуга. Г. Мураж, живущий в Мадрасе, взял на подряд эту трудную ловлю.

В море, миль на шесть пространства, так же как и в узком Манаарском проливе, в котором едва могут ходить маленькие береговые суда, есть необозримые песчаные отмели, похожие на отмели Новой Земли, столь обильные трескою. Те, о которых говорим мы, имеют в глубину не более нескольких сажен и содержат в себе перловые раковины или устрицы, углубленные в песке; каждый год в течение трех месяцев приходят туда всякое утро индийские лодки; отважные водолазы спускаются в море для доставания на дне его драгоценных раковин, остаются под водою восемь или десять минут и по возвращении своем [256] складывают все устрицы в лодку; но открывают их уже по прибытии на берег, где находится особое заведение для жемчужной ловли.

Не все однакож устрицы содержат в себе жемчуг; те же, которые имеют его, так противны вкусу, что есть их нет возможности. Перл — болезнь устрицы; величина ее изменяется по мере возрастающей его толщины. Форма перла не всегда правильна; круглой чрезвычайно редок и потому он один имеет цену; но есть еще жемчуг плоский, продолговатый, остроконечный, и такой, который походит на цифру 8; все они не стоят почти ничего. Цена круглого жемчуга зависит от числа зерн его: одно зерно, как, бы оно прекрасно ни было, есть само по себе почти ничто, но чем их больше, тем дороже они покупаются.

Эта обильная и любопытная ловля послужила основанием колоссальному богатству Армянина Мурата, который один в целой Индии обладает жемчугом, невходящим в торговлю по чрезвычайной своей ровности и дороговизне. Набабы, райи и все индийские владетели покупают его у Мурата; когда же выбор их сделан, тогда остальной жемчуг обращается в торг и украшает голову парижской щеголихи или перстень английского лорда.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о Бенгалии // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 27. № 106. 1840