ЦАРСТВО СЕИКОВ И МАГАРАДЖА РУНДЖИТ-СИНГ.

(Статья Ксаверия Раймона.)

(В то время, как смерть знаменитого Рунджит-Синга и возведение на высшую степень власти Хозрева-Паши, могут быть поводом многих событий в Азии, нам кажется, для читателей будут любопытны жизнь и характеристика того и другого, составленные людьми, лично их знавшими, и неувлекаемыми ни желанием клеветать, ни пустыми политическими софизмами. Р. С. О.)

Вероятно, во Франции не забыли еще впечатления, произведенного в 1835 году возвращением в отчизну генерала Аллара, блистательная и исполненная приключений жизнь которого так хорошо была рассказана Жакемоном. Капитан кавалерии в 1815-м, адъютант маршала Брюна, чудом избавленный от несчастного приключения, в котором погиб маршал его, Аллар, решился лучше пойдти в изгнание, в сопровождении соратника своего, г-на Вентуры, нежели в отечеств своем следовать за жребием государственных перемен и партий. Явясь сперва в Египет, куда их [100] привлекали предании прежних походов, оба офицера отправились потом в Персию; отсюда, перейди Кандагар, они прибыли наконец на берега Инда, в страну народа воинственного, недавно возродившегося и между тем свободного от владычества, наложенного Англиею почти на всех народов Индийского полуострова. В предводителе сего народа увидели они государя, знаменитого во всей Азии блеском побед, великолепием Двора, и влюбленного, как все Восточные князья, в великую эпопею царскую, лучшие эпизоды которой столь часто очаровывают прелестные ночи Азиатских расскащиков и биваки караванных сказочников. Он благосклонно принял офицеров Наполеона, и, как Солиман Паша в Египте, они устроили в Пенжабе правильную армию, прославившуюся блистательными победами, одержанными ею над Музульманскими Фанатиками в Афганистане. Все сии происшествия, о коих рассказ передан нам свидетельством путешественником, единодушных в чувствах почтения к характеру генерала Аллара и его соперников, украшались еще подробностями, приятно льстившими самолюбию народному. Кто не вспомнит того письма, где Жаксмон, едва успокоившийся от празднеств, данных ему Английскими офицерами, рассказывает о своем первом свидании с правильными отрядами Сеиков, и о своем удивлении, когда он встретил у подошвы Гиммалая Французскую кокарду и знамя, узнал родной марш, выбиваемый Индийскими барабанами, услышал, что офицеры, сопровождающие его, производят всю команду на Французском языке, и весьма правильно? Все это в свое время возбуждало живое и гордое любопытство. Ныне наступила минута извлечь из всего какие нибудь положительные сведении, ибо дела Востока приняли развитие, противное тому, когда Сеики вышли на сцену. Деятельным образом соединяют они свои войска с теми, которые Английское правительство направляет на Кабул, и, может быть, на Герат. Впрочем, после недавней смерти генерала Аллара и последовавшего за ним в могилу повелителя, принявшего его столь радушно, не обязаны ли мы посвятить хоть нескольких строк памяти офицера, прославившего в Индии имя Французов, и [101] государю и народу, умевшим основать новое государство на берегах Инда, при самом входе в Индостан, где сосредоточились теперь обширные политические виды нашего времени?

Сеики не составляют народа в этимологическом смысл слова; они происходят от породы Брахманической, но не представляют ни ветви, ни племени, ни семейства сей древней и многочисленной породы. Религии одолжены они были соединением в одно особенное общество, и анархия, театром которой в продолжение второй половины XVIII-го вика был Индийский полуостров, позволила им возвыситься на степень политического владычества. Первый творец их фанатических преданий, Нанах-Шах, явился в царствование императора Бабера, основателя Могольской империи Индостана; следственно, он жил в начал XVI-го века. Идеи веротерпимости, могущие торжествовать во всякое время, а особенно в минуту нового завоевания — таково было основание учения Нанаха, цель которого, кажется, состояла в соединении Индусов и Музульман, на учении, основанном на общей вер их в единство Бога. Правила и мнения новой секты были постепенно развиваемы в книгах, называемых Гранты, десятью Гурусами, или духовными начальниками, которые доныне почитаются Сеиками за святых. Последний из них, Гуру-Говинд, жил во времена Ауренгзеба, и как будто в замену преследований, коих был он жертвою, с большим числом своих учеников, внушил он Сеикам, дотоле миролюбивым и промышленным, сильнейшую ненависть против Монголов и Музульман. Когда блеск, брошенный на мгновение Ауренгзебом, помрачился при его слабых наследниках, видим, что Сеики, пользуясь анархическим состоянием их государства, и разделенные на шайки, более или менее многочисленные, смотря по заслугам начальников, которые ими управляли, грабили Индию, соединялись со всеми бунтовщиками, жили грабежом и становились в ряды земиндаров, или мызников которые, по разорении земель их, принуждены были принять несчастное ремесло дгарвиса, или человека больших дорог. Такое состояние дел продолжалось до тех [102] пор, пока наконец Монголов не прогнали Маратты, а последних Афганы (или Авганцы), но ни те, ни другие не могли основаться в разоренной стране, и Пенжаб остался окончательно во власти Сеиков. Все звания общества, купцы, земледельцы, горожане, представляли тогда толпу народа, в разрыве и без защиты преданную образованию военному и духовному сектаторов Нанах-Шаха.

Со времени восьмого и последнего покушения Афганов на Пенжаб, которое произвело только новое опустошение, Сеики, в 1764 году, сделались полными обладателями страны. Положение их с того времени можно сравнить с положением, в котором находились Франки и Саксонсы, после покорения земель на севере Галлии и в Англии; еще более, конституция, которую образовали себе сии Индийцы, представляет большое сходство с конституциею племен Германских, и следствия, произведенные там и здесь, были почти одинаковы, не смотря на разность времени, места и лиц. Сеики устроили военный союз, в котором союзное единство представлялось мизалами, или обществами, где предводительствовали начальники, или сердари. Каждый из мизалов в сущности был ни что иное, как одна из завоевательных шаек. Соединение начальников (саргат-халза), настоящий сейм, происходил два раза в год в Амритзире, для рассуждений об общественных выгодах. Когда областное разграничение мизалов было означаемо их завоеваниями, земли, из коих они составлялись, были разделяемы между сердарями и теми, кто следовал за ними, как вольный товарищ, или как служитель. Такое разделение произвело два рода поместьев: одни совершенно независимые, другие подверженные разного рода обязательствам со стороны владельца, как некогда были в Европе белые поместья, и поместья, подверженные денежным оброкам и военной службе. К первому роду принадлежали у Сеиков сердари, или земли начальников, правивших соединенными силами мизала; паттидары, или части, доставшиеся начальникам маленьких отрядов и простым всадникам Сеикским, которые добровольно, но совершенно присоединились к мизалу; [103] мизальдары, или поместья, доставшиеся начальникам передавшимся Сеикам, но сохранявшим свою независимость относительно союза, и присоединявшимся к тому или другому мизалу по воли. В сей категории считалось несколько Музульманских начальников, приставших к Сеикам, для того, чтобы воспользоваться падением империи Могольской. Второй род поместьев состоял из табадары, или земель, полученных со времени общего раздела служителями начальников, и из джагиры, или уступок, сделанных начальником из участка, доставшегося в его собственность и отданного родственникам и служителям. Оба рода поместьев приносили владельцу денежную пошлину и отправляли военную службу по требованию сердара; поместья были пожизненные и наследственные, по его воле, и даже табадары были почитаемы, как существенная часть владений сердаря. Наконец, часть земель была уступлена для духовных и благотворительных заведений Сеиков, или оставлена пирцадам, таким же заведениям Музульманов в Индии.

Что касается до законов, которые долженствовали поддерживать всю систему, надобно думать, что они были очень неопределенны, или, лучше сказать, совсем не существовали. Сообразовались с предписаниями священных книг и с местными обычаями, что до сих пор еще продолжается. В некоторых мизалах право старшинства в силе, и старший браг обязан содержать своих братьев, уступая им всего чаще джагиры; другие исполняют закон равного раздела между братьями; некоторые оставляют старшему брату двойную часть, но дочери всегда исключены из преимущества наследства, и даже можно сказать, что они составляют часть его, ибо их продают. Иногда вдовы получают пожизненный джагир, но часто также брат умершего женится на ней, как то делалось по закону Моисея. Споры решаются всего более силою между людьми знатными, но часто также судом и вмешательством власти людей, более значительных. Сеикский обычай позволяет, как закон Германский, окуп пролитой крови. Плата за аренду и подать взносятся деньгами и произведениями, но подать, как [104] Музульмане всегда делали, платится селением, а не землею, и не по домам, но по семействам. Деревня каждая управляется советом (пенчаит), состоящим из пяти и более человек, как и самое имя показывает; совет составляется посредством наследства прав и посредством избрания. Наконец, Сеики не знали другой непосредственной подати, кроме только пошлины в таможню, когда государь их учредил подать на хартии инвеституры, и другие бумаги, доказывающие оффициальными актами владение.

Положение дел, столь худо определенное, предававшее народ множеству мелких тиранов, и лишавшее общество покровительства высшей власти, влекло за собою все беспорядки, произведенные в других местах феодальною эпохою. Здесь анархии надобно было кончиться, в тот день, когда какое нибудь семейство, более ловкое и более счастливое, покорит другие своему могуществу. Подобное семейство явилось, и было то самое, от которого произошел Рунджит-Синг (или Ранджит, Ренджит; слово Синг почетный титул, и значить лев).

Первый из предков его, о котором предание сохранило память, был незначительный земиндар, или земледелец деревни Сукар-Чак, по имени Дизу, живший в начале XVIII-го века. Об нем ничего не знают, кроме того, что он владел двумя сохами, в своем родовом наследстве, и был отец Нод-Синга, первого из сего семейства принявшего веру Сеиков. Нод-Синг умер в 1750 г. и сын его, Гарат-Синг, дедушка Рунджит-Синга, начал благосостояние семейству основанием мизала, который назвал Сукар-Чаки мизал, по имени места происхождения его дома. Он умер, одни говорят в 1771, другие в 1774 году, и оставил двух сыновей, из которых старший, от роду не более лет 11-ти, Мага-Сннг наследовал ему в его сердаре, под опекою матери. При совершеннолетии, Мага-Синг, открыв доказательства любовной связи между брамином и матерью, убил ее собственною рукою — свидетельство правосудия варварского, но которое между тем, кажется, не помрачало славы судии в глазах его земляков. [105] Воин, столь же счастливый как и храбрый, Мага-Синг умер в цвете лет, 1792 года, умножив свои богатства и владения, и оставив одного только сына, Рунджит-Синга, 12-ти лит от роду, уже женатого на Метаб-Кунваре, дочери Сада-Кунвары супруги сердаря, которого он изгнал из владений.

Родившись в 1780 году, Рунджит-Синг заболел, спустя несколько дней по рождении, оспою, оставившею на нем неизгладимые следы, и лишавшею его глаза — обстоятельство, по которому он получил прозвание Кривого (Кана). Оставшись слишком молодым по смерти отца, и обремененный тяжестью дел; он подпал под опеку ловкой и хитрой Сада-Кунвары, его тещи, бывшей долгое время его верною советницею. В 17-ть лет, Рунджит-Синг управлял уже сам собою, и хотя воспитание его было совершенно пренебрежено, ибо он не умел ни читать, ни писать ни на каком языке, он показал себя столь же способным, как и отец его, пользуясь всеми случаями к умножению могущества, то заставляя мелких начальников признавать власть его, то захватывая имения сердарей, умиравших без наследников, или оставлявших наследников слишком молодых, то вмешиваясь в споры своих соперников, наказывая их от имени конфедерации, для своей пользы изгоняя начальников, соединявшихся с Афганами, после бесполезных покушений, которые Шах-Заман делал в 1795, 1796 и 1797 годах против Пенжаба. Рунджит-Синг умел устроить все таким образом, что был признан Афганами владыкою Лагора. Политика, сопровождаемая неутомимою деятельностью и увенчанная успехом, увеличивавшим в прямом смысле могущество, сделала его в 1809 г. повелителем почти всей страны, заключающейся между Сатледжа и Индом с одной стороны, и между горами и Мултаном с другой. Он старался распространить власть свою между Сатледжа и Жумною, когда начальники, жившие независимо в стране сей, стали просить пособия у Англии, и получили от правительства Калькутского декларацию, поставлявшую их под покровительство Британии.

Английское правительство, победившее в Индии [106] Французов, Типпо-Саиба и Мараттов, решилось тогда более не распространять своих завоеваний, в стране, управление которой стоило ему более, нежели приносило. Целью его усилий было старание установить порядок, жестоко нарушенный возмущениями, театром коих был Индийский полуостров, продолжавшимися полвека, и поддерживаемыми бесчисленным множеством грабителей, размножившихся по примеру Мараттов. Оно предлагало свое покровительство всем владетелям, уцелевшим при стольких бедствиях, и в замену своего всемогущего покровительства требовало только соблюдения общего мира, участия в случае войны, безопасности дорог и некоторых уступок в пользу Английской торговли, монополиею которой завладела Компания. Такой способ правления, благоразумный и честный, позволявший мирно управлять многими милльонами людей, посредством нескольких уполномоченных офицеров при дворах главных раджей, был самый лучший, какой только можно было избрать и придумать. Таким образом, не только предупреждалось увеличение в расходах, какие требовались бы на новые завоевания, но еще освобождал он Компанию от всякого сомнения, касательно внутреннего управления, и оставлял ей свободное распоряжение всех сил в случае вторжения Французов, что сильно занимало в то время Англию. Наконец, власть Англичан не должна ли была надеяться, благодаря своей умеренности, что ей охотно пособят против общего неприятеля владетели, у которых она охраняла престолы и умножала способы усиления поддержкою мира?

Можно думать, что Рунджит-Синг остался не очень доволен определением Англичан, не позволявшим ему распространять его завоеваний на юг. Он покорился необходимости, и в Апреле 1809 г. заключил в Амритзире трактат, по которому обязывался ничего не предпринимать по ту сторону Сатледжи. С того времени, с своими могущественными союзниками всегда жил он в тесной дружбе, поддерживаемой частою посылкою писем и взаимными подарками. В то же время Рунджит-Сингу в первый раз случилось увидеть некоторое число регулярных войск, составлявших конвой Английского [107] посланника, Сир Джона Меткальфа. Немного нужно было Индийскому политику, дабы понять все превосходство регулярных войск, и он тотчас возымел желание предводительствовать армиею, устроенною по Европейски. Но подобное желание могло исполниться только в 1822 г., по прибытии соотечественников наших ко двору Лагорскому. Между тем, как ни несовершенны были опыты, которые сам Рунджит покушался делать, они приносят ему не мало чести, особенно по тому повиновению, которое умел он внушать подданным. Так, на пример, при взятии богатого города Мултана, он велел отдать жителям его всю добычу, какую у них захватили грабители, и никто не посмел ему противоречить.

Остановленный к югу Англичанами, Рунджит-Синг обратил свое честолюбие к другим сторонам. В 1822 году, он овладел, после множества сражений, долиною Кашемирскою, Мултаном, Аттоком, открывавшим ему переход через Инд; наложил дань на некоторые из племен Белутшистанских, живущих на запад от Инда, и даже на некоторые области Тибетские. С сего времени, будучи повелителем правильной армии, он мог с успехом направлять действия свои против Афганов Пешавера и Музульман, поселившихся в горах, находящихся между сим городом и Кашемиром. После ряда трудных экспедиций и кровавых побед, в которых Аллар, Вентура и Курт принимали главное участие, Музульмане покорились в 1831 г., и Афганский князь Пешавера признал верховную власть царя Лагорского. То были последние его завоевания. Удрученный годами и расстроенный состоянием своего здоровья, Рунджит не мог принимать начальства над своими армиями, которыми почти всегда прежде командовал лично, и уже ничего не предпринимал до самой своей смерти. Однакож, он присоединил отряд войск своих к экспедиции, направленной Англичанами против Кабула, дабы предупредить следствия интриг, которые Персия могла завязать в царств Непаульском, и далее во внутренности полуострова.

Небольшой ростом и изуродованный оспою, Рунджит-Синг имел однакож наружность величия, распространенного во всей его особ. Одаренный чрезвычайно [108] живым понятием и неутомимою деятельностью тела и ума, он всегда был окружен секретарями, которые были беспрестанно заняты, и которых иногда будил он в полночь, для диктовки им депешей. Память его была весьма замечательна. Точный блюститель правил своего закона, не менее того вдавался он в чрезмерные распутства, которые, как и труды его, не менее способствовали к разрушению его здоровья. Жакемон рассказывает о соблазнительном зрелищ, какое Рунджит-Синг несколько раз являл собою публично на улицах Лагора и в других местах. Обладаемый, как все Восточные цари, страстью собирать богатства, он был однакож щедр и великолепен в содержании своего Двора. Страстный охотник до лошадей, несколько раз начинал он войну, только для того, чтобы присвоить себе какое нибудь из сих животных, слава которого возбуждала алчное желание любителя. Наконец, надобно сказать, что сей Азиятский деспот, самовластный повелитель жизни своих подданных, хвастался, и справедливо, тем, что никогда и никого не приказывал казнить без суда.

По смерти своей оставил он государство, народонаселение которого простирается до четырех милльонов человек, армия до 80,000 человек (из коих 27,000 регулярного войска), с артиллериею из 400 каменометов, возимых на верблюдах, и 376 орудии, из коих треть совершенно отделана и приготовлена для войны. Сокровища его, сокрытые в крепости Говинд-Гарх, ценятся в 250 милльонов франков, и годовой доход его государства простирается кругом до 65 милл. франков, а по словам генерала Аллара до 100 милльонов.

Хотя жизнь Рунджит-Синга была богата событиями, надобно однакож пожалеть, что он не занялся основанием правильной администрации, главного предмета заботливости истинных основателей государств. Его способ управления был так прост, как только можно себе вообразить: он состоял в отдаче на откуп городов и селений людям, которые безнаказанно грабили после того подлежащих подати, ежели только сами правильно выплачивали сумму, следующую за аренду. Такая несчастная система могла продолжаться до тех пор, пока грозная [109] рука Рунджит-Синга поддерживала ее; но мызники, плательщики податей, лишенные имений сердари, будут ли оказывать наследнику Магараджи такое же повиновение, к которому он принуждал их? Будущее покажет нам последствия, но верно теперь, конечно, только то, что если в Пенжабе обнаружатся возмущения, Англичане не замедлят занять страну, которую можно почесть за настоящий ключ к Индостану.

Рунджит-Синг оставил одного сына, признанного им, Каррак-Синга, родившегося в 1802 году, от Раджи-Кунвары, его второй жены. Первая жена его, изгнанная им в 1807 г., утверждает, что через несколько месяцов после развода родила она будто бы двух сыновей близнецов. Дело осталось нерешенным, и Рунджит-Синг всегда отпирался от усыновления ее детей, хотя и употреблял одного из них, Шир-Синга, в военных экспедициях, причем тот успел приобресть себе много славы. Может быть, здесь заключается причина будущего раздора, и еще более потому, что известия, полученные нами на счет Каррак-Синга, далеко не представляют его, как достойного сына Рунджит-Сингова.

Текст воспроизведен по изданию: Царство сейков и магараджа Рунджит-Синг. (Статья Ксаверия Раймона) // Сын отечества, Том 11. 1839