СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

УЛЬРИХ ФОН ГУТТЕН

Светлой и дорогой памяти отца – Переца Маркиша посвящаю свою работу

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Три человека работают над текстом давным-давно умершего автора – историк, историк литературы и переводчик. Для первого книга, лежащая перед ним,– «источник» или «документ», для второго – «литературный памятник». Первый вплетает ее в сеть событий, ищет в ней недостающих примеров и доказательств, подкрепляющих или опровергающих ту или иную гипотезу, второй указывает ее место в единой цепи литературной традиций, восхищается мастерством писателя или, напротив, хулит его за неряшливость. А переводчик? В каких отношениях находится со своим автором переводчик? Мне кажется, он должен объединять в себе и литературоведа (а иначе – как сможет он расшифровать узоры художественной ткани произведения и выткать их заново, на своем языке?) и историка (а иначе – он многое просто не поймет или переведет неверно); и если общеисторическая и общелитературоведческая эрудиция его, разумеется, гораздо менее основательна, чем у соответствующего специалиста, то во всем, что касается его автора,– прежде всего в вопросах толкования текста – он может и должен быть судьею.

Но это еще не все. Долгая работа над одним писателем, сложные и чаще всего мучительные поиски адекватной (вернее и честнее говоря – хотя бы приблизительно адекватной) формы выражения позволяет временами с необыкновенной отчетливостью, почти воочию увидеть человека, личность за мертвыми буквами и давным-давно отзвучавшими словами. Стремление перевыразить эту личность, заставить проникнуться ею каждую русскую строчку – вот что прежде всего делает «работу переводчика творческой.

Избранные произведения Гуттена появляются на русском языке впервые, и переводчику хотелось бы, чтобы читатель вместе с ним услышал не только [30] провозвестника идеи единства Германии, не только ревностного реформатора и неукротимого врага католицизма, но и замечательного мастера, одного из лучших латинских писателей эпохи Возрождения, человека, удивительно щедро одаренного, натуру цельную и сильную. Переводчику хотелось донести до читателя хотя бы искры того пламени, которое он увидел, хотя бы отблески гнева Гуттена, его мужества, гордости и злобы, любви к отечеству и жестокой – подчас непомерно – ненависти к попам.

И еще одну черту гуттеновской натуры, отразившуюся в его творчестве, мне хотелось передать. Гуттен был прирожденным оратором, страстным трибуном, и, сидя в башне замка Эбернбург наедине с собственной чернильницей, он видел вокруг себя людской океан, жадно внимающий каждому его слову. Так сложился его ораторский, декламационный стиль – стиль устной речи, почти импровизации,– часто неряшливый, страдающий ненужными, назойливыми повторами одной и той же мысли, но необыкновенно насыщенный эмоционально. Желая воспроизвести его, по возможности не обеднив, я жертвовал точностью ради художественности в тех случаях, когда это представлялось необходимым, но, разумеется, ни в какой мере не искажало мысль автора.

Что касается состава сборника, он определен характером серии «Научно-атеистическая библиотека АН СССР», в которой книга выходит; в то же время было бы несправедливым считать, будто Гуттен появится здесь в каком-то искаженном виде н некая важная сторона его творчества останется скрытой от читателя, впервые с ним знакомящегося. Ведь почти вся литературная жизнь Ульриха фон Гуттена прошла под знаменем борьбы с Римом, а подавляющее большинство лучших его произведений были оружием в этой борьбе. «Письма темных людей» не могли быть использованы в «настоящем издании, так как до сих пор неизвестно, что именно в них принадлежит Гуттену.

Филологический подход к текстам оправдывает вынесение «немецкого Гуттена» в особое приложение. Если Гуттен-латинист – блестящий мастер, то как немецкий писатель он еще неопытный подмастерье. Слишком художественно неравноценны «Наблюдатели» и «Жалоба и предостережение», чтобы помещать их рядом.

С. Маркиш