СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 7

[Послание императору Карлу]

Императора римского и короля испанского Карла приветствует германский рыцарь Ульрих фон Гуттен, оратор и увенчанный лаврами поэт

Я знаю, как ты занят сейчас неотложными и до крайности важными делами, о Карл, государь мой и непобедимый § 1 король, но я всегда считал уместным обратиться к тебе в любое время, как только до меня дойдут сведения, что мои враги намереваются выступить перед тобой с обвинениями по моему адресу. Между тем несколько дней назад я узнал, что один из папских легатов упорно § 2 стремится вызвать у тебя недовольство мною, и немедленно передал настоящее послание доблестному мужу, твоему советнику и полководцу, а моему другу Францу фон Зиккингену, который как раз ехал ко двору.

Папа направил к нам легата из Рима, чтобы возвести на меня обвинения. Ты думаешь, по-видимому, что дело § 3 на том и кончается, но я выяснил и довожу до твоего сведения, что мои враги уже давно подыскали людей, которые взялись покончить со мною кинжалом или ядом – чем придется. И все это должно было совершиться у тебя при дворе, где меня удерживали тогда какие-то дела.

Ты должен узнать и еще об одном преступном § 4 замысле: как мне стало известно, Лев Десятый приказал каким-то нашим князьям схватить меня и в оковах доставить в Рим. Эти планы намечались еще до того, как мои обвинители решили обратиться к тебе с жалобой,– и те самые люди, которые покушались на убийство, хотят теперь меня же сделать подсудимым! Заклинаю тебя § 5 [326] величием твоей императорской власти и слезно взываю к твоей справедливости: пусть не добьются негодяи того, что они осмелились потребовать. Ведь они требуют, чтобы ты разрешил им заковать в цепи и увезти германского рыцаря § 6 – члена сословия, главою которого состоишь ты. За какое же злодеяние? Да ни за какое – даже по их собственному свидетельству! Но все-таки – по какой причине? По той, что я встал на защиту христианской истины и отверг заново выдуманные папами басни; что я не перестаю помышлять о свободе, издавна и по праву принадлежащей нашей стране и твоему престолу, и ненавижу чужеземное § 7 ярмо. Что за преступление в том, чтобы несколько ноуменьшить доходы римлян? Ты, может быть, не догадываешься, что разъярило их больше всего? То, что мне нестерпим ущерб, который наносят величию твоей власти их алчность и своекорыстие. И так как я считал недостойным германской доблести, что отеческое наше достояние подвергается ежедневному расхищению и дом наш всегда открыт для новых грабежей, я напоминал родине о ее § 8 правах, о ее достоинстве. Даже если само по себе это и преступление, тем не менее, как твой подданный, я не подлежу чужому суду и, признавая тебя своим государем, не обязан терпеть наказание от рук иноземца,– разве что у тебя нет ни темниц, ни мечей, ни виселиц, чтобы карать виновных. Но эти люди все отлично знают и понимают и хотят лишь добиться у тебя разрешения действовать по § 9собственному усмотрению. Тебе же следует остерегаться, как бы не уступить им слишком многого,– я уже не говорю, «если ты дашь им такое разрешение» (ибо нет ни малейшего опасения, ни даже подозрения, что ты на это пойдешь) , но если только будешь терпеливо внимать подобным § 10 прошениям. Мне кажется, ты должен особенно внимательно отнестись к этому делу потому, что вся Германия заключена в тебе одном, и затем,– чтобы не создалось мнения, будто ты не заботишься о тех, кого нужно было бы отличать похвалами и наградами, и равнодушен к обидам тех, кто вправе ждать от тебя высоких почестей.

§ 11 Во всяком случае, подумай, каким примером для будущею может это сделаться. К чему придет Германия, что останется от нашей свободы, как будут судить чужеземцы о мужестве нашем и благородстве, если нельзя [327] больше служить своему государю, и заботиться о благе родины – небезопасно? И, наконец, где здесь религия, где благочестие, если учение Христово предается забвению и бессмертные заветы господни нас заставляют подчинять жалким человеческим преданиям? Если бы ты знал, какую § 12 скорбь вызвало отовсюду это насилие, какие тяжкие вздохи исторгает из груди эта несправедливость, с каким нетерпением ожидают, что ты восстановишь истину и все изменится к лучшему! Ведь римляне попирают все законы божеские и человеческие, всех обирают до нитки. Пример тому и надежное доказательство – хотя бы случай со мною. Не выслушав обвиняемого, не дав ему оправдаться, без всякого следствия и суда человека хотят лишить свободы, подвергнуть пытке, убить, в то время как он ждет и требует разбора дела,– разве это не беспримерная жестокость?!

Да, я признаю, что своими сочинениями пытался изменить § 13 создавшиеся порядки, исправить положение дел. Но где же здесь преступление, где здесь хоть тень какой-то провинности? Не стану отрицать, я действовал решительно, но решительность была уместна, я был дерзок, но – лишь по необходимости. Как твердо верю я в свою правоту, ты можешь видеть из того, что я и теперь не перестаю во всеуслышание обличать врагов истины, угнетателей нашей общей германской свободы, осквернителей твоего достоинства. И никогда не перестану – разве что ты сам запретишь мне печься о тебе и заботиться о родине. Но ты § 14 этого не сделаешь, ты даже краем уха не станешь внимать просьбам, с которыми римляне обращаются к тебе потому, что нестерпимы для них добрые императоры на германской земле. Оставайся же самим собою, дабы не удалось им сделаться всевластными, как они того хотят. Печься о тебе – мой долг; любить родину – святая § 15 обязанность. Во всем этом нет с моей стороны ни особой заинтересованности, ни своекорыстных побуждений. А в противном случае – чего бы только ни учинили мои враги, как неистово бы они ликовали!

И тем не менее они преследуют меня, хотят погубить, мало того – вымогают у тебя согласие и одобрение. Я же § 16 полагаюсь, прежде всего, на свою чистую совесть, а затем надеюсь на твою справедливость. В своих книгах я по доброй воле свидетельствовал в пользу истины, желая [328] помочь тебе и отечеству. Я выдвинул неопровержимые доказательства против папских бредней ¹. Я пытался опрокинуть осадные орудия, угрожающие твоему престолу и § 17 нашей свободе. Где же заслуженная награда, без которой иным «может померещиться, будто я опасаюсь наказания за совершенный мною проступок?

Но стоит ли удивляться, если то, что должно было доставить мне благосклонность и дружбу людей порядочных, вызвало неудовольствие негодяев? Выслушать их ты, конечно, можешь, но соглашаться с ними не должен, ибо нет ни малейшего сомнения, что, раз добившись своего, они уже не остановятся ни пред какими мерзостями и подлостями. Так и будет, клянусь любовью Христовой, так и будет! Ведь ни разу еще их алчность не сумела § 18 сдержать себя, никогда не знала ни границ, ни меры. Вот почему столь многое зависит теперь от твоего решения, в особенности –для меня; правда, ты еще не слышал моих объяснений, но я только о том и думаю, чтобы (предстать перед твоим судом, и готов выступить по существу дела, когда тебе будет угодно.

§ 19 Желать спасти отечество – и за это погибнуть самому? Как же станешь ты расправляться с отцеубийцами, если я заслужил такую кару? Пытаться разбить оковы всей Германии – и самому попасть в оковы? Что же тогда останется на долю какого-нибудь разбойника, если ты вынесешь мне такой приговор? Я потому погублю свое доброе имя, что заботился о твоей славе, меня назовут лжецом потому, что я учил истине, убьют, потому что я звал к жизни? Что же станешь ты делать со всеми клятвопреступниками, злодеями, мошенниками, святотатцами, убийцами, еретиками и идолопоклонниками, если за подобные § 20 поступки караешь столь тяжко?.. Вот они, наместники Христовы, вот они Петровы преемники! Не дай же, о Карл, государь мой, одержать надо мною победу вечным врагам твоей империи, не дай им надругаться над невинным, не дай справить триумф подлецам! Лишь меря тебя меркою собственной низости, они домогаются того, чего ты, если ты человек благородный, да нет – потому именно, что ты – благороднейший из людей,– никогда не допустишь, точно так же, как они, не будь они отъявленными негодяями, никогда бы не стали этого домогаться, в § 21 особенности – у такого государя, как ты. И все же – [329] домогаются, ибо не умеют смирять свои подлые вожделения. Но ты не уступишь, ты не позволишь, чтобы справедливость была предана забвению. Я знаю и твердо убежден, что твоя честность и добропорядочность с величайшим омерзением отворачиваются от этого позора и не потерпят, чтобы сеявший свободу пожал рабство; ты не допустишь, чтобы в твоей империи носил цепи тот, кто хотел избавить от ярма всю Германию. Даже не будь я твоим § 22 подданным, все равно – сама человечность подсказала бы тебе такое решение, и ты не оставил бы невинного, пришел бы на помощь сокрушенному духом, освободил утесняемого, утешил и подкрепил угнетенного. Впрочем, не защитить меня ты просто не можешь, если только не намерен перестать называться государем и монархом: ведь ты же император, то есть – блюститель свободы всего государства. Кем же ты станешь, если римским епископам дозволено будет заковывать в цепи и увозить в Рим свободных и знатных германцев? Конечно, у нас нет ни § 23 малейших подозрений на твой счет, однако, следует задуматься о том, на что отважатся они теперь, после того как однажды приступили к тебе с подобными увещаниями. Они и прежде с поразительным пренебрежением относились к величию твоей короны: неоднократно и под различными предлогами присваивали себе законные права твоих предков, всемерно ослабляли их власть, нечестиво прибегая к насилию, обману, к навязанным против воли соглашениям, презрительно протягивали ногу для поцелуя самим императорам, из коих ни один не мог, с их соизволения, долго оставаться на своем престоле, если не приносил присяги на рабское служение римскому первосвященнику. Произвольно и своекорыстно они установили § 24 такие порядки, которые лишали нас всякой свободы, с ног до головы оплели нас своими путами. То, что предки наши по своей щедрости пожаловали церкви, они алчно утащили к себе в Рим. Они пожелали, чтобы в Германии не § 25 было иных епископов, кроме тех, которые за большую цену купили свою кафедру у папы: все высшие духовные должности в Германии они распределяют сами с немалой для себя выгодой; сначала – от случая к случаю, потом – ежегодно и, наконец, ежедневно прибывали и прибывают к нам все новые и новые кипы индульгенций; затем следуют отпущения, диспенсации, разрешения и [330] бесчисленные буллы, которые они продают, ловко надувая простой народ, питающий к ним глубокое почтение. Такими-то и тому подобными способами – разве все перескажешь – они уже успели вывезти за Альпы бог знает сколько § 26 денег. Кроме того, многих германцев, и среди них – людей самых знатных и влиятельных, они предали анафеме, некоторых отравили, иных, прикинувшись друзьями, нечестиво и безбожно предали в руки врагов. Постоянно они вызывали и всячески поддерживали раздоры между нашими князьями, то и дело препятствовали самым прекрасным замыслам, самым славным начинаниям – к немалому ущербу для всего христианского мира и во вред нашему государству.

§ 27 Все это (не говоря уже о многом другом) они учиняли и прежде. Недоставало, насколько я могу судить, лишь одного – заключать в оковы провинившихся, по их мнению, германцев и, по своему усмотрению, увозить заключенных в Рим. И вот теперь, в дни твоего правления, легаты Льва Десятого и решили применить это крайнее средство. По какому «праву», скажи на милость? Не но тому ли самому, по какому в прошлом году они запретили выбирать тебя императором – как в силу других причин, так в особенности и потому, что в число твоих владений входит королевство Неаполитанское; между тем одно из их «замечательных» установлений гласит, что король Неаполитанский не должен занимать престола Римской § 28 империи. А так как я видел, что это наносит значительный ущерб нашему государству и роняет нас в глазах чужеземцев, то, вне себя от скорби и горя, я кричал, вопил, писал, печатал. Из лучших побуждений, с лучшими намерениями старался я открыть людям глаза на то зло, которое приносят нам римляне; многих знатных и могущественных смутили и зажгли мои слова.

§ 29 Вот откуда их ненависть ко мне – до того лютая, что утишить ее, не сломив самих римлян (а ты и можешь, и должен это сделать!), по-видимому, не удастся. Призри же на беды наши, о непобедимый Карл, блюди высокое твое достоинство и добрую славу! Расчисть нам этот путь к свободе, открой доступ к возрождающейся христианской § 30 истине! Кто решится впредь говорить тебе правду, кто решится по доброй воле принять на себя заботу о тебе, если мне, и в самом деле, уготованы подобные [331] утеснения? А ведь ты и можешь, и в силах, и вправе, и должен выполнить то, о чем я говорю. Сверх всего – истинная и прочная слава ожидает тебя, в противном же случае – подозрение в слабости и бессилии. И нечего тебе, в предвкушении безграничной славы, пугаться жалкой вражды или отказываться от блистательного подвига из опасений перед грошовою ненавистью. Я уже писал, что § 31 эти люди действуют вопреки твоим интересам, грабят твое имущество, ослабляют твою власть, подтачивают твои силы. Все это – чистая правда, и тем не менее надо мною собралась буря, и молния вот-вот ударит в меня. Нет сомнения, что тут усерднейшим образом орудуют лукавые куртизаны, но лишь от тебя зависит выбрать средство для обуздания своих приближенных.

Я бы мог, подвергшись несправедливому нападению, § 32 оказать справедливое сопротивление, и, сделавшись жертвою насилия, с полным правом защищаться. И разум не возражал, и сама природа подсказывала мне взяться за оружие; были для этого и силы, были и союзники. Но я предпочел все отдать на твой суд и твоими руками покарать негодяев. И ныне благополучием твоим и спасением заклинаю тебя: внемли благосклонно моим словам. Я осмеливаюсь просить не только о том, чтобы ты не § 33 слушал их клеветы и не гневался на меня, но и о том, чтобы их самих призвал к ответу за содеянные ими злодеяния,– этого требует справедливость! А твое достоинство, император, твой авторитет? Да, наконец, сами обстоятельства и без моих просьб должны привести тебя к такому решению! Ты, конечно, догадываешься, какие надежды лелеют § 34 те, кто угрожает моей свободе; и не так уж ты прост разумом, а потому не можешь не понимать, что все это, в известной мере, касается и тебя лично. Не думаешь же ты в самом деле, что тебе предоставят возможность вершить по своей воле делами, если меня лишают возможности выступать по своей воле с увещаниями! Разве тебе не яснее ясного, что осуждение Гуттена – это подкоп под твою власть, оковы для твоих суверенных прав! Так § 35 защити же меня,– ведь ты видишь, какой ущерб неизбежно нанесет тебе моя гибель! Позаботься хоть о своей доброй славе, если не желаешь принимать в соображение мою невиновность. Я же не стану описывать здесь мои тяжкие труды и заботы, не стану вспоминать о своей учености и [332] жизненном опыте, приобретенных всеми возможными способами и средствами, ценою стольких опасностей, § 36 стольких несчастий и жесточайших бед: хотя все это должно было бы пробудить в тебе немалое ко мне участие,– не говоря уже о том, что в своих сочинениях я прославил подвиги твоих предков,– я хочу, чтобы ты судил обо мне на основании лишь этого одного поступка, не обращая ни малейшего внимания на смысл и цель всей моей деятельности.

§ 37 Если бы мне удалось довести до конца начатое дело, так чтобы этим негодяям впредь неповадно было грабить Германию, унижать твое императорское достоинство, попирать ногами нашу свободу и под покровом лжи скрывать от глаз и ушей наших евангельскую истину,– вот тогда я попросил бы у тебя награды, потому что ни § 38 о каком наказании уже не было бы и речи. Если бы я этого достиг, то считал бы себя счастливым, впрочем несчастным не назову и сейчас, пусть даже окажется, что я усердствовал впустую. Нет, отнюдь не впустую,– раз ты насторожился, раз ты понимаешь неотложность дела и готов покарать виновных. § 39 Зло, которое еще наши предки почитали чрезмерным, мы видим сегодня бесконечно умножившимся. Что за рабство, боже бессмертный, что за тяжкое рабство! И доколе победители могущественных царей и народов будут покоряться ничтожным буллам и пустым словесам?! Неужели до такой степени оскудела Германия доблестью, покинута отвагой?! Неужели не осталось ни капли § 40 разума, духа, чувства?! Нет, еще ничего не потеряно: тебя даровала нам благосклонная судьба! Тебя, в несказанном своем милосердии и благости, послал германской нашей отчизне Христос, тебя, о августейший Карл, дабы ты распознал § 41 и исцелил. Этого жду я от тебя с таким нетерпением, что даже о собственной судьбе больше не забочусь: я решил бы, что достаточно пожил, если бы воочию увидел, как ты идешь к той цели, к которой я звал и в писаниях своих, и в речах.

А что до моего дела, так ты должен рассмотреть его и вынести приговор. О если бы мне дали выступить перед тобой! Но именно так и будет, только так! Потому что иного судьи, кроме тебя, у меня быть не может, иного я и не потерплю! Да и вообще, что за дело германскому [333] рыцарю до римского епископа! Но решать – это твое право, § 42 я же никому не позволю издеваться над величием императорской власти и славою германского имени. И если ничего другого мне не останется, я сделаю хотя бы то, чего люди не в силах запретить,– тайно, в душе буду роптать на несправедливость и проклинать судьбу, которая не захотела споспешествовать моим начинаниям.

Прощай, император, и живи долго нам на благо.

Комментарии

Написано в сентябре 1520 г. и передано Зиккингену для вручения адресату.

1. Гуттен говорит здесь о своем трактате, вышедшем в конце 1520 г. и представлявшем собой краткое извлечение из хроник и исторических сочинений, сделанное им для Карла V, с целью «указать на всегдашний вероломный и несправедливый образ действий римских пап по отношению к германским императорам» (см. стр. 393–426 настоящего издания).