СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 6

[Послание германцам всех сословий]

Германцев всех сословий и званий, князей, дворянство и простой люд приветствует рыцарь Ульрих фон Гуттен, оратор и увенчанный лаврами поэт

§ 1 Когда из любви к истине, а равно из преданности отечеству я обнародовал недавно то, о чем умалчивать почитал и бесчестным и противным моему чувству долга; когда я написал о непомерной власти римского папы, о царящих в Риме испорченности и развращенности, о роскоши и алчности священнослужителей, о Симоновой ереси, о наглости куртизанов,– и вообще о тех, кто, притязая на звание духовной особы, живут отнюдь не духа ради, но преданы делам плоти в большей мере, нежели кто другой из людей, и пагубно погрязли в наслаждениях; когда я говорил о все новых и новых распоряжениях палы, о сверхтиранической жестокости булл, поступающих к нам ежедневно, и тому подобных «творениях», которые всевозможными, почти неисчислимыми средствами гонят прочь христианскую истину и тяжким бременем ложатся на германский народ (и все это – до того открыто, что отрицать уже невозможно, так вопиюще несправедливо, что никаких оправданий нет и быть не может),– поступая указанным образом, я никак не предполагал, что совершаю преступление, но, напротив, ждал награды, как человек, оказавший услуги родине. Ведь я напоминал о том, что содержится в учении Христовом и мне представляется достохвальным, соответствующим религии, а для нашей Германии прямо необходимым, я хотел заставить этих римлян опомниться и образумиться, дабы христианский люд не воздвиг на них, в конце концов, более чем справедливых гонений. [317]

Затевая все это и действуя с теми намерениями, с тою надеждою, с тою верой, о которых я только что сказал, я с самого начала почувствовал в некоторых людях смятение, какое обычно бывает всякий раз, когда готовится государственный переворот: я слышал страшные угрозы, видел ожесточенную ненависть, непримиримых врагов и прямую опасность для жизни. Иные из друзей предупреждали, § 2 что мне уже уготован перун папской анафемы, а по другим сведениям – темница или даже казнь; некоторые сообщали, что я втайне приговорен к смерти и что меня либо убьют из-за угла, либо отравят, подмешав яда в вино; так или иначе – но моя смерть всем казалась делом решенным. Иные признавались, что они знают многое, но только не решаются высказать. Наконец, из самого Рима § 3 мне написали, кому обязан я такой «заботой» о своей особе.

Когда вскоре после того я прибыл в Брабант и несколько дней провел при дворе нашего непобедимого государя императора Карла, друзья и родичи тут же стали уговаривать меня как можно скорее уехать, если только мне дорога жизнь: по их словам, именно здесь, при дворе, мне грозят величайшие опасности, здесь расставлены тенета, от которых не спастись никаким иным способом, кроме немедленного бегства. Сначала, твердо полагаясь на свою невиновность, § 4 я не обращал внимания на эти толки, но слыша все те же речи не от одного, не от двух, а от многих людей сразу, я счел разумным прислушаться к предостережениям и необходимым – не мешкая, покинуть Брабант. Я не могу § 5 назвать вам, германцы, того, кто злоумышлял против меня, не могу даже сказать, что именно он затевал. Знаю только, что друзья предупредили меня: тебе грозит гибель, ты на волосок от смерти. Когда же я принимался с крайней § 6 настойчивостью расспрашивать, с какой стороны нужно ждать нападения, они отвечали, что главные зачинщики – это легаты папы римского в Германии и что лучше бы мне держаться подальше от куртизанов. Что предостерегавшие § 7 меня таким образом были правы, доказывают дальнейшие события: когда я на обратном пути из Брабанта поднимался вверх по Рейну, мне случайно встретились люди, возвращавшиеся из Рима, и многие из них прямо говорили, что папа непримиримо ожесточен против меня, что он уже твердо решил воздвигнуть на меня самые [318] жестокие гонения,– в Риме-де это каждому известно. В Майнце ко мне пришли друзья и радовались, видя меня целым и невредимым, а иные из них были просто поражены, § 8 что я до сих пор жив: ведь повсюду ходили слухи, будто мне расставлены такие ловушки, из которых едва ли возможно выскользнуть. А потому друзья уже давно отчаялись в моем спасении и считали меня все равно что мертвым.

Излишне рассказывать здесь о том, что еще мне удалось § 9 тогда узнать. Скажу только, что прибыв из Майнца во Франкфурт, я застал там письма и гонцов от друзей, которые мне сообщали, что папа римский особыми посланиями настоятельно потребовал у некоторых германских князей (а кое-кому – и приказал, воспользовавшись своим правом) схватить меня и отправить в Рим. С таким требованием он обратился, между прочим, и к одному из самых могущественных государей, считая, что ему проще всего привести в исполнение намеченный в Риме план и при этом грозил всякими страшными карами в случае неповиновения, предупреждая, что впредь лишит его своей § 10 дружбы и отвратит от него свое милосердие. Тут многие из тех, кто прежде были моими друзьями, перепугались и пришли в смятение, и вскорости самые малодушные и слабые стали от меня отрекаться. Не успела весть об этом распространиться, как вот уже новые слухи, новые страхи: оказывается, некий папский легат плетет такие же точно интриги при дворе императора Карла, имея от папы поручение изловить меня, где только случится; на этом основании он добивается у Карла разрешения действовать невозбранно по всей Германии и,– что бывает лишь в самых исключительных случаях,–ходатайствует о даровании ему прерогатив светской власти.

§ 11 После всех этих ужасных предупреждений я убедился, что начинает свершаться то, во что я прежде не верил и не мог поверить; хоть я никогда не помышлял ни о чем ином, кроме того, что – в полном согласии с общественным благом и выгодой для отечества – несет в себе высшую добродетель, неоспоримую истину и подлинное благочестие, что заслуживает похвалы, но никак не осуждения, все же размеры угрожавшей мне тайной опасности (ибо со стороны блюстителей закона и общественного порядка мне ничего не грозит) не оставили для меня места при [319] дворах государей и лишили возможности оказывать услуги друзьям, как я это делал прежде. Одним словом,– ведь эти куртизаны вездесущи, у них наготове и яд, и кинжал, и они пойдут на все, лишь бы угодить папе,– одним словом, я убедился, что оказался в положении изгнанника – и это не за какой-нибудь проступок или преступление, а только по необоримой злобе тех, кто не желает слушать правды о своей неправедной жизни. Итак, когда я воочию убедился во всем этом, я понял, что остается лишь покинуть дворы, где царит зло, покинуть собрания и советы, покинуть людей – иного выхода нет. Да, § 12 покинуть, но при этом – ни на миг не переставая возглашать истину, которая должна быть превыше всего, и отстаивать свободу отечества, во имя которой я бестрепетно приму даже смерть. Этим двум делам я посвятил § 13 всего себя уже давно, но потерпел неудачу, пытаясь мирно, кроткими увещаниями убрать преграды с пути, и теперь я уже ищу не союзников, которые бы вместе со мной возглашали истину и отстаивали свободу отечества,– необходимость заставляет меня искать заступников, которые спасли бы меня от тюрьмы и смерти. Вот почему § 14 я, тот самый Гуттен, что еще совсем недавно, окруженный бесчисленными притеснителями христианской истины озирался кругом в надежде, что помощь придет и мы сорвем с нашей религии позорящую ее лицемерную маску, сбросим то гибельное антихристово ярмо, которым обременили нас тираны взамен благостного ярма Христова, уничтожим рабство, в котором уже столько веков держат нас римские первосвященники, вернем себе древнюю свободу, которую Христос милостиво даровал своим верным, а эти деспоты отняли, безжалостно растерзали и едва не погубили вконец,– тот самый Гуттен, повторяю я, который еще совсем недавно ни о чем другом и не думал, теперь, стиснутый когтями коварства, загнанный и затравленный, всех умоляю о помощи, поддержке и добром совете, дабы сохранить свою жизнь, не изменяя прежнему образу мыслей и действий.

Но где мне искать убежища? Откуда ждать помощи? § 15 К вам обращаюсь я, вас призываю, германские князья и доблестные мужи: неужели вы допустите, чтобы лишали родины тех, кто верно служил ей, чтобы карали невинных?! Нет, да не будет этого, да не ляжет на вас [320] позорное клеймо, да не скажут о вас, что вы отказали в покровительстве единоплеменнику, меж тем как до сих пор даже чужестранцы пользовались в Германии неизменным гостеприимством! Не забывайте и еще об одном: если вы бросите меня на произвол судьбы, я вынужден буду § 16 обратиться к иноземцам и просить их о помощи. Меня преследует не закон, а насилие противной партии. Не справедливость требует меня на суд – разнузданное бешенство врагов преследует меня. Где же ваше мужество, германцы? Где эта известная всему миру и воспетая всеми § 17 племенами и народами доблесть? Заступитесь все за одного, как он один трудился и страдал за вас всех.

Да, я трудился, я не щадил своих сил, но случай покоряется лишь воле божией, а не человеческим желаниям; что же касается угрожающей мне опасности, то она ничуть не меньше, чем если бы я успешно достиг своей цели – вам на благо, германцы. Я мог бы пользоваться милостями римского папы, если бы, в заботах об отечестве и общественной пользе, не старался многое изменить и опрокинуть – ценою стольких трудов, столь тягостных скитаний, горьких ошибок и поражений, вопреки враждебной судьбе! Сколько бессонных ночей, германцы, сколько дорог исхожено и днем и ночью, сколько утомительных трудов, сколько бедствий, какая жалкая нищета, сколько лет изгнания, поглотившего лучшую § 18 пору жизни! Преданность истине и любовь к отечеству подвигли меня на это. Как же можете вы допустить, чтобы все мои усилия пошли прахом?! Плоды трудов должно пожать,– если не из иных соображений, то по крайней мере для того, чтобы не казаться неблагодарными.

§ 19 Нет еще ни обвинителей, ни свидетелей, не слышал я вызова в суд, не знаю, что за преступление вменяется мне в вину – так на каком же основании требуют меня на расправу, тащат на эшафот?! И вы допустите, чтобы человека казнили без суда и следствия?! Допустите, чтобы его казнили в Риме, хотя в Германии для преступников § 20 найдутся и плахи и виселицы?! Нет, уж если выступят против меня с обвинениями, пусть судит один из вас – наш общий повелитель и государь, прославленный Карл; а если изобличат – пусть казнят здесь. Я не бегу от суда,– напротив, среди вас я чувствую себя уверенно,– не дайте только свершиться насилию, для того хотя бы, [321] чтобы, погубив невинного, они не смогли клеветать на меня после моей смерти. А если моя судьба вас мало § 21 тревожит, подумайте о моем роде, не дайте позору запятнать его. Об этом молят вас престарелые родители, об этом взывают юные братья, потрясенные неслыханной несправедливостью всего происходящего, об этом просит вас вся моя родня, бесчисленное множество друзей, столько ученейших мужей, столько знатных рыцарей... Я радел § 22 о вашей славе, германцы,– не оставьте же и вы в небрежении мое доброе имя. Я неустанно пекся о вашей чести – призрите же теперь на мои бедствия. Я повсюду прославлял вашу доблесть – не покиньте же меня в грозный час опасности. О, я несчастный! Неужели мне суждено оказаться вдали отсюда, от этой земли, которая услышала мой первый крик, от этого неба, которое выкормило меня, от этих людей, которые мне так дороги? Неужели я покину эти очаги, эти алтари?.. А что ждет меня на чужбине? Даже не жалкое существование изгнанника, но жестокая казнь и позорная смерть!

Так заступитесь же, земляки, придите на помощь, не § 23 дайте заковать в цепи того, кто пытался расторгнуть ваши оковы! Как ни привычен, как ни силен произвол, да не станет он причиною моей гибели! Я прошу у вас только § 24 платы за свой труд, лишь должного вознаграждения за услуги: оттолкните руку чужеземца, грозящую смертью вашему земляку, у которого есть все права на ваше заступничество и который, если он действительно в чем-то провинился, готов подвергнуться вашему наказанию.

Как же так – обвинять не желают, а казни требуют?! Я твердо убежден, что достоин уважения и благодарности сограждан, я не знаю за собой никакого преступления,– а на меня покушаются с ядом, с мечом, хотят уволочь в Рим, дабы те, что строят все эти козни, не лишились сладостного для них зрелища!.. Кто из вас § 25 настолько неприступен, настолько черств сердцем, чтобы не заплакать при виде моих бедствий? Ты, Христе-боже, ты все видишь и замечаешь, обрати же спасительное око свое на эти несчастья! А вы, германцы, защитите согражданина, защитите невинного: поднявшись все за одного, вы будете отстаивать общее дело, которое касается каждого. Разве вам все еще не ясно, чем будет чревата § 26 расправа со мною? Берегитесь, как бы пример не [322] оказался заразительным! Мое бедствие – это опасность для вас, моя гибель – это ваше рабство. Откройте глаза, германцы, и убедитесь сами, куда вас завели и что вас еще ожидает!

§ 27 Меня обвиняют не в том, что я жил неправильно, а в том, что правильно мыслил,– и за это карают. Меня привлекают к суду не за то, что я кого-то унизил, а за то, что хотел многих избавить от унижения,– и за это тащат на эшафот. Гуттену вменяют в вину не насилие, а высокое § 28 стремление защитить истину от насилия. Стало быть, мое преступление – не в том, что я раздул у нас какой-то новый пожар, а в том, что пытался умерить вековечную римскую алчность, которая разлилась теперь, словно безбрежное море,– на погибель всей Германии. Но это не преступление, а заслуга, не позор, а величайшая честь! Все порядочные люди мне сочувствуют и только негодяи – ненавидят. О, германцы, к вам я взываю, к вашей безупречной справедливости: вступитесь, помешайте одержать бесчестную победу тем, кто не желает честно сражаться, не дайте свалить и затоптать Гуттена, который рисковал своей жизнью ради того, чтобы вы могли подняться и выпрямиться.

§ 29 Но зачем говорить о помощи и покровительстве?! Предоставьте мне то право, в котором до сих пор не отказывали еще никому,– право выступить в защиту самого себя. Существует древний, искони присущий германцам обычай – никого не казнить и вообще не карать без суда, даже самых закоренелых преступников: по каждому делу производится дознание и выносится приговор. Так не отказывайте же мне в том, что доступно любому § 30 ничтожеству, любому проходимцу! Ведь если бы мне дали выступить в свою защиту, я бесспорно вышел бы победителем, но если всё будут решать сила и меч, то будущее мое зависит больше всего от вас. Если вы вступитесь – я в безопасности, если нет – мне грозит гибель, но и в этом случае, уверенный в своей правоте, я пребуду тверд § 31 духом: я уповал на господа, и он исхитит меня из рук врагов ¹ и не предаст душу мою когтям Льва, хотя бы и не было рядом ни избавителя, ни спасителя. Да, ибо «псы окружили меня, скопище злых обступило меня» ²; «схватили меня, точно львы алчущие добычи» ³, но «господь воздаст за зло врагам моим, истиной своею истребит [323] их» ⁴; он спасет меня из сети ловцов-куртизанов, и грозные речи Десятого не повредят мне. Это верно, что папа вне § 32 себя, ослеп и обезумел от ярости, но все же ни в коей мере я не могу считать себя в безопасности. Другая опасность – куртизаны; они упорно теснят меня, идут по пятам. Хотя гнев божий и тяготеет на них, должно и вам преградить им путь, ибо рукою верных своих карает господь нечестивых. Сначала они жестоко истерзали § 33 германскую нацию, а теперь готовят нам гибель, и прежде всего – тем, кто разоблачает их тайны. Неужели вы готовы стерпеть это, неужели не положите предел бесчинствам этих бесноватых? А чтобы вы до конца поняли, кто мои враги и ненавистники, узнайте, что это те самые люди, которых я изобличил; не трогай я ни их, ни их прислужников и согласись отозваться о них с похвалою – и я не только что никого бы не страшился сегодня, но жил бы себе припеваючи, в свое удовольствие. И советами § 34 и делами своими они грабят и расхищают наше отечество,– гнусные куртизаны, трижды проклятое отродье Симона-волхва! Они пустили в обиход подлый и грязный обычай, каковой есть надругательство над Христом, извращение истины, они наносят ущерб Германии не только по-разбойничьи покушаясь на ее достояние, но и растлевая нравы вывезенными из Рима пагубными примерами. Они – источник и начало всех наших бедствий; § 35 служа папе, с немалой для себя выгодой, они помогли ему забрать такую власть, о какой он и думать бы не мог без их содействия. По их вине суеверие – на троне, а истинное благочестие – в изгнании; их попустительством папы обнаглели до такой степени, что своими корыстными декретами осмеливаются всерьез посягать на евангельское учение. Они набивают это римское чрево, эту ненасытную глотку, которая, пожирая наше добро, повсюду губит добрые нравы. Это они ухитрились § 36 накинуть петлю вам на шею, и боюсь, что немцам не избавиться от нее, не распутать узлов, пока целы и невредимы коварные охотники. Они – искусители, рожденные на погибель отечеству, они – птицеловы, которые снабжают дичью римский стол, но чем больше они ловят, тем прожорливее и ненасытнее римляне. Откройте же, § 37 наконец, глаза, германцы, и сами поглядите, кто вас обирает, кто позорит вас перед чужеземцами, кто виновен [324] во всех ваших бедствиях и горестях. Вот они, мерзопакостные торговцы индульгенциями, осквернители святых таинств, промышляющие диспенсациями, отпущениями и всевозможными буллами, превратившие в рынок церковь господню, меж тем как господь еще когда изгнал § 38 из храма и продавцов и покупателей мирского ⁵. Это они громоздят обман на обман, плетут и расставляют сети, от них наше бесправие, от них рабство нашего народа. Это они чинят мне всяческие препятствия, доставляют тревоги и беспокойства, это они готовятся столкнуть меня в пропасть единственно лишь за то, что я разоблачил их приемы, раскрыл преступления, помешал их грабежам, воспрепятствовал разбоям, одним словом – за то, что моими стараниями они понесли внушительные убытки, а истинное благочестие получило прибыль, и немалую.

§ 39 Я всегда держался подальше от беспорядков, роль зачинщика мятежа была мне всегда чужда. Насколько я был далек от мысли о насильственном изменении существующего порядка, видно из того, что я писал по-латыни, словно увещевал тайком, я не хотел сразу же посвящать в наши споры простой народ, не хотел тревожить слух сограждан, хотя оснований для этого было больше чем § 40 достаточно. И сейчас, хотя никакие мирные уговоры, по-видимому, не способны их образумить, хотя на братские предостережения они отвечают угрозою убийства, я не стану звать вас к таким же крайностям и жестокостям; я только жалуюсь вам на несправедливость и насилие и прошу вашей поддержки, германцы, молю вас о помощи – не для того, чтобы погубить врагов, но чтобы § 41 спастись самому. Даже теперь, (после всех оскорблений и покушений, я не хочу, чтобы творивших зло карали по моему настоянию,– пусть только впредь откажутся от злых дел! Сама жизнь и без моих речей должна заставить вас § 42 принять верное решение. И если слова мои западут вам в душу так глубоко, что все сделается для вас зримым и очевидным, то не будет больше нужды мне жаловаться, а вам оказывать помощь. Прощайте и зрите!

За четыре дня до октябрьских календ.

Расторгнем узы их и свергнем с себя оковы их! ⁶

Комментарии

Написано 28 сентября 1520 г.

1. Ср. Псалмы, XXI, 9.

2. Псалмы, XXI, 17.

3. Псалмы, XVI, 12.

4. Псалмы, III, 7.

5. См. прим. к стр. 69.

6. Псалмы, II, 3.