СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ОТЛОХ САНКТ-ЭММЕРАМСКИЙ

КНИГА ВИДЕНИЙ

LIBER VISIONUM

ПРОЛОГ ЭТОЙ КНИГИ

Господь и Спаситель наш, открывая стремящимся к совершенству многие первоосновы идеала, среди прочего учил также, что и все скудоумные и нищие в своем внутреннем и внешнем человеке (Рим. 7, 22; 2 Кор. 4, 16), не сумев стяжать полноту добродетелей, не должны совсем отчаиваться обрести спасение. Ведь Он сказал: «И кто напоит чашею холодной воды во имя мое, не потеряет награды своей» (Марк. 9, 41). Думаю, что эти слова следует, конечно, воспринимать не только буквально, но видеть в них также и духовный смысл, понимая, что как тот, кто от скудости своей внес хотя бы самую малую лепту милостыни (Марк. 12, 41–44; Лука. 21, 1–4), а именно подал нуждающемуся чашу холодной воды, обретет награду, так и тот заслужит воздаяние, кто, обладая возможностями, оказал помощь невежде, сообщив ему нечто касательно духовного устроения, сам, впрочем, будто собирая повсюду крохи, упавшие с щедрого стола (Матф. 15, 27; Иоанн. 6, 12).

Итак, одухотворенный надеждой на это, хочу во имя попечения о верующих поведать о некоторых видениях. Одними удостоил меня Господь, другие доподлинно узнал из сообщений прочих надежных лиц. Излагаю же видения, являющиеся нам не только в спокойных, но и в тревожных снах, а именно, когда мы, стесненные в дыхании, претерпеваем всяческие потрясения или подвергаемся бичеванию. Повествую также о тех видениях, которые открываются обычно многим бодрствующим, особенно пребывающим в чрезвычайных обстоятельствах. Разнообразные такого рода видения часто встречаются в Священном Писании, но главным образом в четвертой книге Диалогов, составленной благочестивым Григорием ¹. Подражая в этом скромном труде его усердию, молю, чтобы кто-нибудь не пренебрег им вследствие ничтожности моей или по причине незамысловатости самого повествования, но скорее внял бы тому, что [227] неотесанной речью передано мной для общего духовного устроения. Ведь обыкновенно нередко вкушаем услаждающий напиток из малоценного сосуда (2 Кор. 4, 7). И, о несчастные, пренебрегающие предостережениями милости Божьей, которыми удостаивает не одних бодрствующих, но и погруженных в сон, то ниспосылая нежнейшее увещевание и превосходящую человеческие силы поддержку, то являя ужасное видение будто бы грозящих кар преисподнии и самого судного дня. Тогда же, когда она узрит, что от мягкости вышеописанных видений не последовало никакого улучшения, со строгостью удостоит суровых страданий, дабы отвратить от распущенности и смертельного бездействия.

Ведомо мне, как всего этого тем осмотрительнее надлежит беречься и тем искренне в это верить, чем более сам на собственном опыте постигал это. Ибо грехи мои вспоминаю (Быт. 41, 9), ведь никто более меня не сомневался по поводу такого рода знамений, пока не был приведен к вере через суровейшие испытания, как об этом и будет впоследствии сказано. Но что удивительного, если всемогущий Бог может посетить во сне, увещевая таким образом кого угодно, когда мы читаем, что Он так поступал с разными святыми людьми, пребывающими еще в этой жизни? Изложив все эти соображения, приступим, наконец, собственно к сути дела. Единственно мы просим тех, кто прочтет написанное, поверить, что все было так, как нами рассказано, – ведь многие, повествованием которых я воспользовался, еще живы. Также о том следует знать, что мы изложили все истинно, как мне было сообщено, изменяя лишь то, что, может быть, забылось, или в действительности произошло иначе, чем мне передали. А о тех видениях, которые попытался изложить от своего имени и которые хочу прежде всего, предваряя последующее, описать, Бог, на виду у которого мы все обретаемся, знает, что я ни о чем ином не желал говорить, кроме как об увиденном или услышанном, исключив кое-что лишь в силу стремления к краткости или по причине того, что, по моему мнению, не имеет отношения к устроению духовному.

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА ВИДЕНИЙ [1]

Когда я, облаченный еще в светское платье, был молод и предавался разнообразным излишествам, распутству и всевозможным грехам как духовным, так и плотским, что большей частью свойственно этому возрасту, божественная любовь усердно стремилась исторгнуть меня из пут разврата, однако, не подобно тому, как, уничтожая нечестивых людей, ниспосылает внезапную гибель, но, словно преодолевая ступеньки, переходила от более легкого лекарства увещевания к более существенному. И то, как Он возвышал меня от малой к великой части дара своей милости, подобно мне, возвышавшемуся обычно от малого порока к великому, представляется все еще наиблагосклонным и сверх силы человеческой снисходительным, будто бы в частности на мне хотел Он исполнить речение апостольское: «Когда умножился грех, стала преизобиловать [228] благодать» (Рим. 5, 20). Однако вследствие того, что побуждаемый настойчивыми, но мягкими предостережениями, как сказал, мало заботился об улучшении себя, ниспослал мне более значительное лекарство своей строгости. Ведь был напуган и встревожен дивным откровением некоторых видений. Из них первым хочу изложить... ²

...начал вспоминать то, что многое дано мне, все сильнее и сильнее укреплялся и вдохновлялся к пению, и стал петь псалом, хотя и длинный, до конца. И чтобы всем слушающим пение казалось более приятным и достойным одобрения, при каждом стихе я повторял зачин. Столь длительное пение, звуча красивей и глубже, нравилось, кажется, не только ангелам, но и людям, отделившимся со мною по правую руку (Матф. 25, 34), а также Господу нашему ³. В тех случаях, когда между прочим слышалось бормотание стоявших вокруг, тот ангел, который находился вблизи алтаря, исполняя обязанности дьякона, мановением руки кротко призывал к тишине: «Молчите, ибо Господь наш услаждает слух свой таковым песнопением». Но хотя мне, согласно с условием состязания в псалмопении, ангелом не раз было приказано умолкнуть, он все же никак не мог совладать, поскольку многие из добрых, славившие мой успех, громко восклицая, умоляли, чтобы мне дали возможность закончить начатое, и напротив, поскольку также иные из порочных, чиня мне ущерб завистливыми голосами, предрекали, что я вследствие присущего мне самомнения возгоржусь возгласами этого рода и не смогу завершить пение. Еще они пророчили, что скоро, вне сомнения, случится положенное всем гордецам: «Каждый, кто возгордится, унизится» (Матф. 23, 12), и то присовокупили: «Ведь этот человек начал строить и не смог окончить» (Лука 14, 30). А также добавили, справедливо ли мне одному простить то, что никому там же не было позволено, и не должно ли подкрепить это разными чудесами. Слыша такое с обеих сторон, весьма старался, чтобы сочувствовавшие мне не были опечалены моим поражением, а противники мои не возрадовались ему. Немалую же уверенность и силу обрел вследствие того, что чем усерднее пел, тем, казалось, сильнее плачет Господь, будто сострадая трудам моим. Но после того, как весьма утомленный пением, в той же манере, в которой начал, завершил с великим прилежанием псалом, и остановился, ожидая с трепетом, каково будет решение Божье по поводу этого состязания.

Теперь, когда среди всех присутствовавших воцарилось молчание, Господь разрешил дело так: я стал, как мне привиделось, первым, ибо непрерывно плакал Он либо вследствие удовольствия от моего пения, либо скорее в порывах сострадания к скорби и печали души моей. Слезы же, которые ниспадали из глаз Его, отирал легкой рукой. Затем, открыв уста свои, промолвил ласковым голосом: «Из милости нашей, а также в награду за пение даруем тому царствие небесное». Возможно, читателю покажется пространным или прихотливым, если мы пожелаем окинуть взором все видение этого сна, а именно поведаем о том, какова была радость добрых людей после вынесения приговора и сколь проявилась мрачность злых. Но достаточно уже сказанного, которое, молю, никто да [229] не сочтет в силу низменности предмета недостойным доверия или чтения. Ведь я не настолько безумен, чтобы, основываясь на сновидении, присвоить себе безмятежность. Напротив, хочу сделать явным внушение милости Божьей, доподлинно открывшееся во сне и духовно и телесно. Хотя, конечно, часто дивился этому сновидению, а еще чаще рассуждал о природе его вплоть до того, что сказанное тогда записывал, ибо в то время имел некоторый опыт в составлении и значительные познания в переписывании ⁴, но еще не обратил сердце к улучшению, потому, пожалуй, что обладал и здоровьем телесным и увлекался слишком многим, что в молодые годы представляется приятным. После того, как полагаю, прошло два года и новые грехи содеял, о которых и тогда и ныне знаю, между тем милосердие Божье явило мне новое видение.

ДРУГОЕ ВИДЕНИЕ [2]

Насколько помню, открылось мне тогда, что в той же церкви, в которой привиделся в описанном выше сновидении судный день, будто бы, собравшись с другими клириками, находился для отправления хвалений вечерни. В то время, как мы небрежно исполняли их, что свойственно почти всем неотесанным клирикам (villanis clericis), а я между тем, поскольку собирался стать там священником, приблизился к алтарю с возженным кадилом в руке, услышал внезапно голос, будто что-то нашептывающий. Я, приведенный в ужас, отбежал с кадильницей назад.

Однако, в течение некоторого времени стоял и старательно вслушивался в надежде, по-видимому, разобрать хоть слово, произносимое шепчущим голосом. Но, нисколько не преуспев в этом, полагал даже, что совершенно напрасно испугался, и захотел вновь с тем же усердием приблизиться к алтарю. Подойдя же обратно, как и до этого, услышал голос, будто бы шепчущий и стремящийся помешать моему приближению. Опять чрезвычайно устрашенный, снова бросился назад туда, где, как и раньше, тщательно прислушивался, стараясь в этот раз понять какое-либо слово, доносившееся со стороны алтаря. Когда, ожидая дольше обыкновенного, не услышал никакого голоса, и подходя к алтарю, как в первый, второй, так же и в третий раз, желал пронести над ним кадильницу, внезапно явственно услышал внутри той же алтарной части голос. И тотчас вслед за тем, как прозвучали слова, увидел некого старца, а именно того, который говорил, выходившего из южных пределов алтаря в облике пресвитера, вполне готового к отправлению мессы. Увидев его, стремительно бросился назад и, будто беглец, трепеща, остановился с кадильницей в неком более удаленном месте. Он же, как мне привиделось, был облачен в красную ризу. А слова, произнесенные им в пределах алтаря, помнится содержали следующий смысл: «До сих пор, – сказал он, – через других настойчиво передавал и приказывал, дабы обязанности служения мне и вознесения хвалений отправлялись с большим старанием, но, поскольку вижу, что эти повеления дальше и дальше отвергаются вами, теперь сам, не желая столь долго выносить [230] небрежение людей и их презрение ко мне, пришел исправить все, на что слишком давно через посланцев моих указывал и что было оставлено без внимания». Итак, когда могущественнейший разум изрек это, присутствовавшими овладело столь сильное смятение, что немедленно прервалось пение хвалений вечерни. Затем все, находившиеся там, выказав старцу благоговение, умолкли, и никто не сомневался, что это сам всемогущий Бог. А Он, приблизившись постепенно, миновав видных лиц, которые расположились подле алтаря, остановился там, где, как обычно, находился хор клириков, распевавших псалмы, и обратился к этим собравшимся клирикам со словами: «Почему столь нерадиво исполняете обязанности служения мне? Почему с таким небрежением пели те, недавно начатые вами хваления вечерни? Неужели вы полагаете, что меня услаждает лишь движение губ (Юдифь 13, 6), а не то благоговение, которое должно испытывать к псалмопению, и с ним ваша общая настойчивость в стремлении к благочестию? Почему столь часто отрываете меня от покоя и не заботитесь ни о чем из вверенного вам? Ибо, как и теперь, когда вы пели и двигались губы, сердца ваши блуждали далеко, также в другое время и в других местах имеете обыкновение служить мне, скорее изображая, что следуете путем истины (Пс. 118, 30)». Это и подобное тому говоря клирикам, вообще... ⁵

...где близ алтаря обычно горит свет, сказал Господину, указывая пальцем: «Господи Иисусе, поскольку эта служба только и достойна бичевания, предай какому-нибудь недугу тело, наказав этой палкой, дабы так по крайней мере заставить меня вспоминать о твоих словах». Он же молвил в ответ:

«Не нужно этого и время еще не настало.

Не угодно мне дольше оставаться здесь, но хочу быстрее вернуться к покою моему. Зная же более того, о чем ты испрашиваешь, ибо мне все известно, как исповедь принимаю от тебя скорбь и рыдания твои, а также улучшение нравов».

После того, говоря мне «прощай», вернулся на то место, где ранее стоял, сделавшись слышным для клириков, и остановился там, внимательно всматриваясь в народ, который размещался, как принято, за хором, обратившись к нему со следующей проповедью: «Поступайте же, о миряне, как подобает добрым людям, не следуйте дурным деяниям, которые, как вы видите и слышите, совершаются пастырями, а именно клириками вашими, но скорее творите дела ваши согласно с дарами собранного вами по милости Божьей знания, учитывая, без сомнения, что настолько большая награда ждет вас за труды в будущем, насколько мало воодушевляют вас теперь на путь добрых дел те или иные поступки пастырей». Еще многие другие наставления, подобные этим, прочел тогда мирянам. Но, поскольку они далеки от моего повествования, угодно мне привести здесь только те слова, которые помню и с которыми, как казалось, Господь в конце своей проповеди обратился ко всем собравшимся там.

Он сказал: «Помните увещевания мои и все прощайте». Промолвив это, тотчас тем же путем возвратился в ту часть алтаря, откуда [231] появился, и, вступив в пределы его, стал невидим (Суд. 13. 21). Проснувшись же и ощутив щеки еще влажными от слез, я пребывал в великом оцепенении, размышляя о том, что это было за видение, а именно от Бога ли, и раньше иногда увещевавшего меня во сне, или от дьявола, в фантастическом наваждении издевавшегося надо мной. В самом деле, если от Бога, то как получилось, что ничтожнейший человек будто бы беседовал с тем, кто лучший, кто вообще единственный добрый (2 Макк. 1, 24) и чей взор ни ангелы, ни наисветлейшие люди не могли вытерпеть? Если же от дьявола, то как согласуется это с тем, что тот, кто является вдохновителем всяческого разврата, усердно старался кого бы то ни было подвигнуть во время сна к улучшению нравов? Об этом и подобном сам с собою размышляя и не желая на основании тех или иных доводов истолковать сновидение, поднялся и поверил Богу все свои сокровенные мысли. К тому же именно с тех пор, вобрав в себя малость страха и любви Божьей, однако, больше, чем имел обыкновенно, и с усердием предаваясь молитвам и благочестивому чтению, а также стремясь к большей умеренности, удерживал себя от неуемного разврата. Ибо весьма дивился тому, что видения предыдущего сна, о котором выше рассказывал, и этого ниспослали мне великое пособление, и что было такое созвучие между обоими, уверовал, что они поэтому являются некими предзнаменованиями будущих великих чудес.

Вот почему часто упрашивал тогда Господа, чтобы, если Он внемлет мне, удостоил бы привести к благочестию монашеской жизни, как я некогда, будучи еще младенцем (1 Кор. 13, 11), обещал в силу того, что по сравнению со многими преуспел в учении. Но об этом, по-видимому, достаточно сказанного.

[3]

Теперь спешу перейти к рассказу о веренице событий третьего видения ⁶. Эти события трудны для понимания и поэтому необходимо, описывая их, приводить пространные разъяснения. Вот почему, дабы лучше было понято, как сила Божья в справедливой суровости завладела мной, проявляя при таковой суровости великое милосердие, помня и во гневе о милости своей (Пс. 97, 3), угодно было мне так или иначе восстановить связь предшествующих и последующий событий, объясняющих это видение. После описанного выше видения, предварявшего при настойчивом размышлении то, к чему в сознании был приведен увещеванием Божьим, решил, что вернусь к обетам монашеского благочестия, от которых почти по принуждению из-за настойчивых просьб отца моего удалился. Но по мере того, как возникали разнообразные препятствия, пренебрегал этим размышлением. Между тем случилось, что некий архипресвитер, весьма выдающееся лицо в епископстве Фрайзингском, по имени Веринхар, внушающий благоговение всем, и не только клиру и народу, но также и высоким князьям, останавливавшимся в этом диоцезе, ожесточился против [232] меня из-за некоторого порока. Многие, полагая, что он без причины возбудил против меня столь значительное, заступались за меня длительное время, но не могли добиться хоть какого-нибудь снисхождения. Наконец, я, набравшись уверенности, в гневе недомыслия восстал на него так, что многие вирши (эти вирши начинались так:

«О предлагающий закон, восстанавливающий декреты Катона,

Мне одному должны быть приписаны проступки многих...») ⁷,

возвышенные изощренной аргументацией, передал ему для прочтения в собрании, проводимом по поводу моего дела, перед всеми присутствовавшими там, говоря ему: «Ибо в обычном разговоре я не настолько речист (Исход 4, 10), как требует моя нужда, прочтите это послание и внемлите ему, как если бы имел возможность ответить вам письмом». Взяв его и прочтя, хотя преисполнился великой яростью, все же несколько сдержал себя и будто в спокойном состоянии духа промолвил: «Это письмо, в котором был опорочен тобой больше, чем когда-либо любым другим человеком, хочу предъявить моему сеньору епископу ⁸, дабы он решил, что следует предпринять по поводу такого недомыслия и ярости, направленных против меня».

Как сказал это, подошло к концу и собранье. Так впоследствии и произошло. По возвращении архипресвитер Фрайзингский предъявил данное ему письмо своим товарищам. Среди них были некоторые, считавшие, что доселе невиданная дерзость должна быть со всей строгостью наказана; были также и другие, друзья как мои, так и того архипресвитера, говорившие, что он возбудил против меня слишком большое ожесточение и потому должен умерить себя. Когда же последние возобладали, ко мне были посланы легаты, которые убеждали меня отправиться во Фрайзинг. И тогда я, хотя и долго отказывался, наконец, согласившись, все же отправился и, по совету разных друзей, помирился с этим мужем. Однако само перемирие продолжалось недолго, ибо вскоре Веринхар вновь был озлоблен моими строптивыми речами. Знаю, что все случившееся заслужил грехами моими. Ведь тому, кто противится Господу, все противостоит. Поскольку вследствие возобновившейся несправедливости и архипресвитер восстановился против меня, а я, гордый свободным знанием (scientiae liberalis), которым, казалось, овладел, стремился все больше и больше как устно, так и письменно обвинить его, подумалось мне затем, что лучше перебраться куда-нибудь в другое место, нежели, подвергаясь всевозможным несправедливостям, терпеть большие страдания. И тем сильнее эта мысль овладела мной, чем охотнее не раз желал находиться среди более ревностных и ученых клириков, а не среди невежд (villanos clericos). Со временем, оставив всех моих близких, приехал в Регенсбург, где, испрашивая приема у Бурхарда, почтенного аббата монастыря святого Эммерама ⁹, быстро получил его в силу того а именно, что монахи этого монастыря полагали, де от моих познаний им будет польза в писании и обучении каноников. В то время, как там достаточно долго гостил, однажды случилось, что, оставшись за воротами предоставленного мне госпиция, погрузился в чтение Лукана ¹⁰. И когда [233] читал там, внезапно трижды поразил меня обжигающий и могучий ветер (Исх. 10, 13; Иер. 4, 11; 18, 17), налетевший с юга, так, что после третьего порыва не осмелился оставаться вне жилища, но, подобрав книгу, вошел в дом, пребывая поначалу в сильном оцепенении, вскоре же после того заболел. Однако я еще не знал, о чем говорит такой напор ветра, представляет ли он обычную перемену погоды или вызван неким воздействием милости Божьей, касающимся только меня. Ибо тогда настолько внезапно лишился всех чувств как внутреннего, так и внешнего человека (Рим. 7, 22; 2, Кор. 4, 16), что либо от страха, либо от смятения привиделось мне в это время, как какое-то чудовище схватило меня. И сколько раз был одержим этим безумием или наваждением как будучи среди людей, так и пребывая в одиночестве, словно бранясь в долгой беседе с кем-то, нападающим на меня. Между тем, однако, часто, прилагая усилия, насколько был способен, возвращался к чтению Лукана. Когда почти в течение недели был охвачен этим недугом (Иоанн 5, 4) и не думал о благе души моей, не избавившись поэтому даже от малости грехов моих, одной ночью внезапно привиделось мне, покоившемуся, как обычно, в постели, что некий человек весьма ужасного вида и с грозным выражением лица, встав подле меня так отстегал меня плеткой, что, как полагал, в нем не было ничего похожего на возможную у людей жестокость и суровость. Ведь побои, которые, насколько помню, тогда были мне нанесены, казались тяжелыми и долгими, даже бесконечными. Во время бичевания пребывал в убеждении, что это видение никак не послано Господом, и спрашивал себя, кто же мог кого бы то ни было так истязать плетью. Но и то помню, что мне казалось будто всякий раз, когда я хотел открыть уста с тем, чтобы испросить пощады, тот, кто меня бичевал, мгновенно, словно негодуя, наносил еще более жестокие удары, укоряя меня в неких проступках, которые казались мне тогда известными, теперь же не могу их припомнить. И всю ночь погруженный в чудесный сон терпел бичевание, которое представлялось мне тогда бесконечным. Поскольку же разбуженный затем утренними лучами сразу вспомнил, какие побои и ранения недавно испытал, очистил одежду и все постельное покрывало, намокшие от крови, вытекшей из ран. Сделав это, не мог потом найти подтверждения случившемуся в каком-либо плотском образе. Осмотревшись, я дивился тому, где я и как таковое вытерпел, и долго, потрясенный, думал, что был погружен в безумие.

Но еще раз вернувшись к этим мыслям и вспомнив, что читал некогда, как святой Иероним подвергался в снах бичеванию ¹¹, решил, что и со мной приключилось нечто похожее. Но в другой раз отказался от такого предположения, поскольку нет никакого сходства в том, что случилось со мной и с тем святым человеком. Пребывая в течение некоторого времени в подобного рода сомнениях, поднялся и, качаясь, подойдя к мальчику, который спал при мне, разбудил его, спрашивая, не слышал ли он ночью шума в этой комнате. Когда мальчик ответил «нет», тогда все больше и больше недоумевая, забыв, что духовное происходит без какого-либо [234] физического шума, сняв одежду, попросил его сказать, видны ли на спине какие-либо воспалившиеся стигматы.

Он же ответил, что вся кожа сплошь покрыта разбухающими рубцами. Тогда, едва поверив, всячески ощупывал себя. Допускаю, что был услышан вполне, когда просил Господа выпороть меня, о чем рассказывал выше.

Как бы ни раскрылась природа этого видения, да не покажется, прошу, обременительным для читателя, если теперь прибавлю то, что воспоследовало, словно именно я, идя из Иерусалима в Иерихон, попался в руки наидурнейших разбойников, которые оставили меня едва живым, раздев и изранив, Самаритянин же тот лучший, проходя, увидев меня едва живого, сжалился, и, подойдя, перевязал мне раны, возливая масло и вино (Лука. 10, 30–34). Масло же то было приятнее всех масел, вино же горче всякого уксуса. Возможно, вливание и того и другого внедряется в иных жестоких и негодных для обуздания их негодности, как свидетельствует Писание: «По наказании одного пагубного, многие глупцы научатся» (Прит. 19, 25), и через благотворно действующее испытание, ниспосланное милостью Божьей, явится польза для слабых и отпавших. Но и тех наставит, кто до сих пор был верен, с тем, чтобы они, твердые в началах, избежали прочих опасностей. И, как помню, по истечении двух дней после того бичевания, которое втайне и духовно претерпел, не имев, однако, никакого усердия в подобающем покаянии,

Тотчас открыто отяготился пестрым недугом,
И что сожаленья достойно более разных болезней,
Будто безумец, почти во всем скованный ныне.
Как полумертвый лежал я теперь без надежды,
Одолеваемый демонов стаей несметной
Не сохранил азов католической веры,
Для отпущенья, мне, умиравшему, нужных.
Чела не умел осенить даже крестным знаменьем.
Между тем многократно охвачен был горьким виденьем,
В котором мне открылись ужасные кары.
Сколько раз это было, казалось тогда без счету.
Понял я, наконец, чем воздают нечестивым,
И речение вспомнил: Богу известны все тайны (Иезек. 28, 3),
Так Он, читая сокрытое в сердце,
Справедливым решеньем обрек меня им (карам) навеки,
Избегнуть которых надеялся вместе со всеми.
Я же тогда не роптал на такую суровость,
Только дивился любви божественной силе,
Мое неразумье столь долгое время терпевшей ¹².

Эта слабость, начавшаяся во вторую или третью неделю Великого Поста, продолжалась, причиняя постоянные мучения, вплоть до Четверга Вечери Господней. Ибо позапрошлой ночью отдыхал от страшного сновидения, чем и поддерживал ослабленные силы. Они постепенно так окрепли, что возрадовался возможности прийти в церковь в день святой Пасхи, после же вскоре окончательно поправился. Между тем многие [235] монахи из соседнего монастыря святого Эммерама посещали меня, напоминая о тягостях того недуга, который мне довелось претерпеть и утверждая,

что не зря случился таковой припадок ¹³.

Поэтому они часто убеждали меня, чтобы я, покорившись Христу, милость которого вернула мне жизнь, принял в их монастыре монашеские одежды. Я же поначалу, успешно восстанавливаясь от страданий прошедшей болезни, клятвенно обещал это. Затем, однако, по мере того как жизнь моя все менее подвергалась опасности, все больше забывал,

каковые мучения изведал,

и полагая, что они привиделись как пустые сны ¹⁴,

в конце концов пренебрег обязательствами этой клятвы. Остатки мои еще не были истощены (Пс. 74, 9), потому и случилось по справедливости, когда вторично отведал из чаши гнева Господня (Отк. 14, 10) и узнал, как тяжело идти против рожна (Деян. 9, 5). В то же время, как полагаю, все это случилось потому, что Всемогущий Бог, который желает, чтобы все люди спаслись (1 Тим. 2, 4), на мне и другим явил богатства силы, терпения и доброты своей, столько раз умерщвляя и оживляя меня, низводя в преисподнюю и вознося вновь (1 Цар. 2, 6). И молю, да услышат это кроткие и возвеселятся и величают Господа со мной и превознесем имя его вместе (Пс. 33, 3–4). После того, как таким образом, о чем рассказано, быстро исцелился и пренебрег всеми немощами, а также ранами в душе и на теле, все же решил вернуться в мир, хотя снова подталкивали меня многочисленные печали к тому, чтобы отказаться от мирских дел. Влекомый этим настойчивым стремлением в течение дня, в который намеревался покинуть Регенсбург – а именно на восьмой день – перед тем, как собрался уехать, начал хворать и был охвачен таким недугом, что одна часть тела, то есть лицо и голова вместе со всем остальным была осыпана невиданными и жалкими бородавками, все же прочие члены, исключая язык и губы, словно отмерли, охваченные сильнейшим параличом. И так как три дня находился в этом болезненном состоянии, потеряв функции почти всех органов, ни имея никакой надежды на эту жизнь, послал и призвал поспешно некоторых монахов из близлежащего монастыря святого Эммерама. Когда те весьма скоро появились, слезно молил их об одном, чтобы теперь единственно во имя любви к Богу удостоили приобщения к монашеской жизни, к которой меня часто побуждали благочестивыми увещеваниями. Но они, внимательно оглядев меня, неизлечимого по виду разраставшихся бородавок и одновременно лишенного функций всех членов, спросили: «Почему теперь добиваешься монашеских одежд, когда знаешь, что, едва дыша, скоро умрешь? Если, быть может, Богу будет угодно дать тебе пожить еще, какую пользу ты сможешь когда-нибудь принести слепой и парализованный, каким, без сомнения, ты будешь всегда в этой жизни, на которую теперь надеешься? Когда же сделаешься здоровым после неизмеримых мучений твоего недуга, тогда и нам, часто тебя к тому призывавшим, будет угодно с величайшей охотой принять тебя в нашу конгрегацию, и ты будешь выполнять [236] обеты этого призвания с большей пользой для себя и для нас. Но никто из нас теперь не может тебе этого обещать.

Вот подвергаешься каре, которая, как предрекали, грядет! Ибо ясно видели, что ты, выбравшись из столь же страшной болезни, ничего иного не должен был делать, кроме как, оставив все мирское, удалиться в монастырь!» Я же ответил им: «Сознаюсь так и есть, как объявили мне. Ведь бедствие тела моего испытывало, каково доселе было стремление моей души. Но умоляю, сжальтесь над страданием моим и услышьте просьбы мои, пока еще обладаю несчастной душой». Они же, побуждаемые к тому милосердием, удалились, обещая просимое, насколько дело было в них. Но когда вскоре вернулись, сообщили мне, что общее собрание братии постановило, де лишь тогда присоединят меня к телу своей конгрегации, если, вернувшись к жизни, буду иметь такое здоровье, которое позволит мне быть вовлеченным в дело, имеющее какую-либо ценность для монастыря, и не раньше, чем отвергну все дела мирские. Услышав этот ответ, хотя еще не был уверен в испрашиваемом телесном здоровье, почувствовал затем при поддержке милости Божьей существенное и более быстрое приближение выздоровления. Осознав же, что великая милость Божья помогает мне, весьма воодушевился в ожидании последующих событий. С наступлением нового дня сила телесная столь приумножилась, что сделал без посторонней помощи то, что ранее от других ожидал, а именно, самолично придя к старшим монахам, усердно просил о своем деле. И случилось так, что они настолько быстро приняли мое прошение, насколько ясно увидели, как стремительно крепнет мое здоровье. Вообще мне известно, что по справедливости следует вспомнить следующий стих псалмопевца: «Строго наказал меня Господь, но смерти не предал меня» (Пс. 117, 18). Итак, от немощи этой быстро вернулся к прежнему здоровью, лишь во сне испытывая беспокойство вследствие различных видений, являвшихся мне в продолжение почти всего времени, проведенного по причине выздоровления вне монастыря. Часто виделся мне рядом призрак, будто бы грозивший гибелью, если не исполню того, что ранее обещал. И это была важнейшая причина, которая заставила меня с большей поспешностью уйти в монастырь ¹⁵. В другом сочинении я полнее описал все то, что случилось со мной в дальнейшем как по милости Божьей, так и по умышлению дьявольского коварства, ведь случилось в будущем многое и с той и с другой стороны ¹⁶. Действительно, и Бог не менее уделял мне от свойственных ему милосердия и строгости, и противник Его не прекращал в обычной своей злокозненности нападать на меня. Но ибо заставили меня надолго отступиться от начатого труда, здесь, насколько могу кратко, постараюсь рассказать еще лишь о двух испытаниях, которым подвергся как во сне, так и наяву.

Вскоре по вступлении в монастырь мне, хотя и неопытному преподавателю, было поручено ненавистное воспитание мальчиков, ибо считался весьма сведущим в свободном знании (librali scientia). Среди них были многие старшего возраста, которые, разумеется, как это свойственно их летам, чаще обычного преступали пределы дозволенного. Одного из них, [237] который казался мне особенно дерзким, выбранив в присутствии всех, наградил позорными и горькими словами более, чем он того заслуживал. Тогда, не ведая еще хрупкости своей и его натуры, полагал, что для меня не будет вреда в том, как бы я не поносил его, глупого подростка, который по праву был подчинен мне. Он же по причине поношений казался сильно опечаленным, а я, скоро оставленный прежним хладнокровием и уверенностью в снисхождении свыше, погружался больше и больше в такое малодушное состояние и испытывал столь великое горе и страх, что думал либо скоро поглотит меня развергнутая твердь, либо падет на меня некая кара небесная. Но поскольку весь тот день от часа, когда произнес бранные слова, вплоть до вечера страдал, колебался поначалу, чем заслужил такое скорбное настроение. Затем же, еще раз тщательно обдумав события этого дня, признал по совести свою вину. Ведь именно от язвительных слов, брошенных юноше, происходит и моя горечь. Вслед за тем, насколько мог в такой печали, уповал на привычное утешение любви Божьей. Однако в тот день и следующей ночью не чувствовал, чтобы громадность нахлынувшей печали сколько-нибудь уменьшилась. И даже, напротив, когда в установленное время хотел вздремнуть, не мог обрести во сне покоя, препятствуемый видением всяческих ужасов. Вследствие этого едва дождался того, как братья, поднявшись для ночных хвалений, отслужат их. Я же, снова обретя возможность втайне молиться, искал поддержки святых, смиренно распростершись у каждого алтаря, прося, чтобы через их святое посредничество благодать Божья призрела меня, дабы удостоился прозрения, как умиротворить этого ожесточенного юношу. Действительно, среди прочих тягостей душевных особенно заботило то, каким образом с тем, кто мне подчинен, легче всего без ущерба для него и для меня сблизиться, либо, преклонив колена, как задабривают старших, либо лишь словами, как умилостивляется молодость. Если же преклоню колена, думал, что ущерб будет обоюдным, для него, а именно вследствие высокомерия, которое в дальнейшем на этом основании, возможно, присвоит себе, для меня же, потому что, пережив в прошлом унижение, лишусь уверенности для порицания его. Когда же, находясь в таких душевных муках, вплоть до наступления дня предавался обильным рыданиям и мольбам и настоятельно просил Всемогущего Бога указать, как надлежит поступать в создавшемся двусмысленном положении, внезапно, оторвав меня от этой молитвы, вбежал тот юноша и, униженно распростершись предо мной, просил прощения за проступок, который накануне совершил, вынудив меня браниться и переча мне. Он обещал в дальнейшем никогда не причинять мне подобного, но вместе с тем смиренно испрашивал, чтобы, если когда согрешит вследствие несовершенства человеческой природы, соединенного с невежеством в один порок, который легко подбирается к юношам, я бы не смущал его немедленно, браня со свойственной мне страстью перед прочими учениками, но скорее с бескорыстной любовью попытался кротко и наедине увещевать его. Ведь в нем ничего не изменит порицание жестокое и публичное. Если же такое предложение покажется мне мало полезным, тогда сам по строгому [238] размышлению решу, [как поступить]. Когда юноша произнес эти и подобные смиренные и разумные слова, я и сам, ласково ответив на его мольбы, увидел в обоих нас действие, произведенное божественной кротостью. В нем, поскольку терзающийся просил прощения за допущенное им прежде, во мне же по причине его великого смирения возникли угрызения совести и раскаяние. После этого прошла вся прежняя печаль и случилось, что из-за подобного рода порока старался потом быть осторожнее в упреках.

ДРУГОЕ ВИДЕНИЕ [4]

Сделавшись по истечении десятилетия деканом в нашем монастыре ¹⁷, поскольку аббат тем временем устраивал там многое не по установлениям святого правила, но в соответствии с предписанием епископа или по настроению неких младших [братьев], я изо всех сил постоянно противился подобного рода указаниям ¹⁸. По этой причине между мной и аббатом разгорелась большая ссора, так как ни он, ни я не желали отказываться от своей позиции. Между тем часто сам, а часто через других просил его, чтобы, поскольку мой характер ему совершенно неприятен, освободил меня от вверенного мне поста декана. Однако в течение долгого времени мне не удавалось этого достигнуть. Вот почему и случилось, что, так как ничего не мог от него добиться, подвигнутый страстью большей, чем была бы оправдана, сказал ему некоторые язвительные и опрометчивые слова, опозорив себя даже злословием. Хотя за это тогда и принес покаяние перед аббатом, но, поскольку пренебрег покаянием перед Богом, по отношению к которому главным образом и согрешил, захворал через несколько дней. Верил, что все произошло так, ибо располагаю с детских лет и до сего дня милостью божественного порицания, часто также просил у Господа, дабы всякий раз, как совершал тайно или явно какой-либо тяжкий грех, тотчас же или через несколько дней подвергался бы столь же тяжелому недугу или некому другому мучению. Знаю, что именно по этой причине, о которой только что сказал, и возникла болезнь, упомянутая выше. Недуг же этот так протекал. Болезнь, в течение двух или трех дней усилившись, заставила меня остаться в доме для больных. И случилось, что там, после комплетория лежа в постели, изрядно обессиливший, подумал, что мне станет лучше, если, поднявшись, сяду перед постелью. Сделав это, увидел при горевшем там светильнике будто бы весь дом наполнился курениями (Исайя 6, 4). По этой причине мной настолько овладели страх и оцепенение, что, покинутый верой и самообладанием, которые всегда имел в Боге, поднялся и, шатающийся, подошел к тому мирянину, избранному для бодрствования там ночью, ища для себя благословения. Но, хотя стоял перед его постелью, преисполнившись великим стыдом, – ведь желал добиться от него милости благословения – вернулся без результата. В другой раз, подойдя с той же целью к постели одного больного брата, но, найдя его спящим, поступил как и прежде. [239] Между тем охваченный все больше и больше ужасом представлявшихся взору курений, обессиленный, вернулся к своей постели, находясь в которой, размышлял, что мне делать, куда сокрыться от такого наваждения. И во истину не сомневался, что все это было от злых духов, которые, как мне привиделось, спорили в клубах дыма о том, как меня терзать. Когда понял, что этот спор происходит не физически, но духовно, и не надеялся на помощь кого-либо из находившихся там, – ведь все крепко спали, – обретя на мгновение уверенность, принялся петь разные псалмы и, выйдя, вступил, продолжая петь, в ближайшую церковь святого Галла. Там, распростертый перед алтарем, молился, отдавая все силы псалмопению. Между тем, однако, поскольку вся сила моего разума и тела, изгоняя грехи мои, скоро пришла в упадок, ощутил, как злые духи стискивают мои губы, чтобы они не могли двигаться при пении псалмов. Я же в борьбе с ними, обеими руками довольно долго пытавшись открыть уста, столь обессилил, что не мог их без труда разомкнуть. Тогда, выйдя из этой церкви, скорее ползком, нежели шагом, добрался до церкви святого Эммерама, которая там является самой большой, чтобы хотя бы в ней получить какое-то облегчение от нахлынувшей беды. Впрочем в ней случилось равным образом то же, что и прежде. Из-за болезни вымолвив едва несколько слов молитвы, тяжело ступая, вернулся к своему одру, надеясь, что теперь ввиду усталости смогу обрести покой живительного сна. Но когда, питая эту надежду, лег в постель, не смог предаться вожделенному сну, и, куда бы ни поворачивался, везде видел представлявшиеся взору курения. Так лежал охваченный тяжким недугом сколь душевным, столь и телесным. Между тем, почувствовал, что я не вполне бодрствую и не целиком пребываю во власти сна. И увидел внезапно, что нахожусь на неком известном мне поле, окруженный толпою демонов, резвящихся передо мной с рукоплесканиями и оглушительным хохотом. Я же, нисколько не сомневаясь, кто они и с каким коварством делали все, более и более погружался в печаль, по мере того, как слышал, что хохот их усиливается. Ведь понимал, что они собрались на погибель мою. Но те, как только увидели, что я не желаю им улыбаться в ответ, воспаленные великим гневом, прокричали: «Неужели ты не хочешь радоваться и шутить вместе с нами? Но раз ты выбрал печаль, в самом деле изведаешь се вполне». Сказав это, тотчас слетелись со всех сторон и попеременно убеждая самих себя в моей печали, говорили:

«К чему теперь медлите в том, чего часто просили? Вот в руках ваших тот, кого искали упорным обманом». Затем же начали подступать и, избивая меня с обеих сторон, заставили идти также быстро, как они сами. Движение же их казалось мне столь стремительным, что за одно мгновение преодолели огромнейшее пространство. Поскольку не был в состоянии делать то же самое, но тем не менее был принуждаем частыми пинками злых духов, чувствовал, что от одышки и недостатка воздуха скоро умру. И вот в такой нужде перенёс многое, что нельзя выразить словами, и, промчавшись мимо многих мест, очутился, наконец, перед некой огромной пропастью, чрево которой едва не поглотило меня, дно же се [249] было недостижимо для взора. Пока я, озираясь, искал там места, где бы мог спастись, и которого, как казалось, не было, демоны, кружась вокруг меня со всех сторон, говорили: «Где же теперь то упование (Тов. 2, 6), которое имел на Бога? Где же теперь сам Бог твой (Пс. 41, 4)? Не знаешь разве, что, как говорится, и Бога-то нет (Пс. 13, 1), и ничья сила не имеет хоть в чем-нибудь над нами перевес. А что это правда, ты, без сомнения, признаешь. Оглянись, ведь никто здесь не помощник тебе и никто не сможет вызволить тебя из наших рук. Итак, теперь выбирай, как поступить, ибо, если не согласишься делать впредь то, что угодно нам, низвергнешься в бездну». Я же, слыша такие слова, был весьма удручен, поскольку не представлялось мне безопасным ни дать согласие, ни противодействовать им. Хоть и при слабом рассудке вспомнил все же, ведь некогда твердо верил и читал, что Бог повсюду обретается и потому огляделся вокруг, не послана ли, может быть, как уповал, некая помощь от Бога. И в то время, когда демоны, отгоняемые мной, с ожесточением вопрошали, что же я пожелаю выбрать из предложенного, и дело дошло почти до того, что обещал действовать так, как было угодно им, вдруг привиделся некий муж, стоявший подле меня, который промолвил: «Не делай то, к чему тебя принуждают, ибо это непристойно (Рим. 1, 28). Ведь все ложь, что ты от этих злейших совратителей слышишь теперь. Будь тверд в вере, которую давно имеешь в Боге. Узнав же об этом, ибо Бог все, что ты претерпел, ведает, послал меня для благополучия твоего». Сказав это, тотчас исчез. Демоны же сразу после его удаления, как и раньше, кружась вокруг меня со всех сторон, сказали: «Ничтожнейший! Зачем тому, кто пришел тебя обманывать, жаждешь поверить? Разве по тому, что не осмелился он дольше находиться здесь в нашем присутствии, не можешь оценить характер его? Сделай, убогий, что намереваешься сделать, вверившись нашей власти». Говоря это и подобное тому, увлекая меня между тем с безмерным неистовством, удалились оттуда и, скитаясь столь же долго по равнинам и кручам, по горам и дебрям, побуждали меня поспевать за ними, нанося с обеих сторон жестокие побои. Наконец, они остановились перед пропастью, которая была гораздо ужасней предыдущей. Там они так же, как и прежде, извергая разнообразные поношения и всяческие угрозы, до такой степени запугали меня, что был вынужден делать то же, что и раньше. Но когда я в этой борьбе и притом довольно долго тщился делать противоположное тому, к чему меня подталкивали, и, надеясь на обещанное облегчение, озирался по сторонам, снова уповая на какую-либо защиту от Бога, явился внезапно тот же муж, которого видел раньше, вселяя еще большую уверенность, чем прежде. Действительно, те утешительные слова, которые до того тайно, ныне более открыто произнес: «Противься, прошу, противься исполнению того, о чем раздумываешь. Да укрепится сердце твое (Пс. 26, 14) против нападающих на тебя». Я же ему ответил: «Не могу, господин мой, столь долго выносить эти испытания, ведь огромное полчище борется против меня и никто мне не помогает. Когда же ты удалился, утешив меня в прошлый раз, то был причиной более жестоких мучений, которые я претерпел от этих [241] негоднейших духов. Вот почему хотя бы теперь, оставшись со мной, помоги мне, чтобы, если ты снова уйдешь, не вызвал опять еще больших пыток для меня». Он же ответил: «Они не смогут возобладать, сколь ни велики их угрозы, если ты будешь со всем усердием держаться лишь твердой веры и упования на Господа, а потому крепиться, ибо, чем упорнее впредь будешь вести борьбу, тем скорее она окончится. Кроме того, предрекаю тебе также, что, если постоянно будешь вести войны Господа (1 Цар. 18, 17), стяжаешь впоследствии вечную награду, а в этом мире распространишь о себе громкую славу». Сказав это, снова исчез, оставив меня после своего ухода в величайшей опасности. Ведь в его присутствии демоны ничего не замышляли против меня; после же того, как ушел, чинили мне столь великие жестокости, что творимое ими раньше показалось пустяком. Они говорили: «Неужели не предупреждали тебя и прежде, что никто не в состоянии вырвать тебя из наших рук? Почему не веришь повторенному нами столько раз? Тот искуситель твой теперь поступил так же, как и в прошлый раз, убегая от нас. Мы слышали, что он наобещал тебе и в самом деле многое, а именно, что, если поддашься его искушениям, станешь знаменитым на земле. Напротив, мы объявляем тебе, что если не подчинишься нашим увещеваниям и приказам, ввергнем тебя в такой конфуз, что по всей земле о нем станет хорошо известно. К этому также добавим, что, если каким-либо образом все же ускользнешь из наших рук, – а это, знаем, невозможно, – то подвергнешься от нас великим и вечным гонениям». Когда, это и тому подобное часто повторяя, чинили мне невыразимые страдания, по милости Божьей зазвучал колокольчик, первый сигнал к ночным хвалениям. Услышав его, я, лежа при смерти в постели, постепенно пришел в себя, ощутив радость этой жизни, и более не видел курений. Вспомнив также слова, которые только что были сказаны мне в видении мужем, утешавшим меня, воскликнул: «О, сколь истинно говорил тот, предсказавший, что противоборство мое должно скоро окончиться!» Увы! Увы! Ведь не знал в течение всей прошедшей ночи, что спасительным для меня, пребывавшего в беде, окажется звук этого колокольчика! В самом деле, если бы догадывался, пусть ползком, какой бы ни была беда, постигшая меня, вошел бы в дормиторий, чтобы, гораздо раньше заставив кого-нибудь позвонить в этот колокольчик, уменьшить хоть немного страдания долгого и мучительного видения. Однако затем впал в такой недуг тела и души, что по причине множества невзгод, часто грозивших мне, желал быстрее освободиться от этой жизни. Когда же окреп, понял, что предсказание видения было истинным, поскольку из-за мести злых духов, как они и обещали, многочисленные искушения, уже давно остывшие во мне, вновь стали разгораться. С другой стороны, во всем прочем, сказанном мне, настолько тогда и до сих пор не уверен, что знаю без милости Божьей, на которую, умудренный опытом, полагаюсь, ничего не заслужил и в дальнейшем никогда не смогу заслужить. [242]

ДРУГОЕ ВИДЕНИЕ [5]

Когда еще мальчиком был отправлен в монастырь Херсфельд для переписывания (scribendi causa), случилось мне услышать рассказ о примечательном видении из Хильдесхаймского киновия ¹⁹. Дело в том, что оттуда блаженной памяти епископом Годехардом были посланы два каноника для обучения в школе, которая в то время при аббате Арнульфе весьма ценилась ²⁰. Младшего из этих каноников звали Бото, другого же Вольфхар ²¹. Итак, этот Вольфхар, когда мы нередко погружались в сопоставление науки духовной и физической, и каждый что-нибудь рассказывал о своей родине, поведал мне о своем монастыре: «Много лет назад в нашем монастыре существовал такой обычай, согласно которому никто из клириков не носил иной одежды, кроме дорогой как в быту, так и в праздничные дни. Седалища и скамьи их были также подобным образом украшены; и насколько кто-либо был богаче, настолько драгоценнее была та утварь, которую он имел. И поскольку они давно жили, не страшась высшего суда, явился ангел Господен (Суд. 6, 12), молвив в видении одному из тех клириков: «Пойди и скажи епископу этого города, чтобы удерживал и себя и свой клир от неумеренных и противоестественных украшений, чтобы не явилось мщение Божье над ними». Клирик же, пробудившись, сочтя видение игрой сна, пренебрег приказанием. Но ангел Господен, снова точно так же явившись названному клирику, спросил его: «Зачем пренебрег ты приказаниями моими (2 Цар. 12, 9)? Остерегайся поступать так и дальше. Истинно говорю тебе, что, если и впредь будешь так поступать, подвергнешься наказанию». Клирик же, хотя испугался, размышляя в течение долгого времени о видении, все же, как и прежде, в конце концов пренебрег им. В третий раз ангел, явившись не как раньше, когда увещевал клирика во сне, но наяву, разбудив его, промолвил: «Как дерзнул ты столь долго пренебрегать моими повелениями? Неужели не говорил тебе, что, если ты и дальше будешь противиться их исполнению, изведаешь подобающее наказание?» Клирик ответил ему: «Нет, господин мой, не по небрежению не исполнил требуемое, а в силу того, что мне известно, какое великое негодование вызовет это у моего сеньора епископа. Ведь, если не представлю некое знамение, подтверждающее ваши приказания, большая опасность будет угрожать мне». На это ангел сказал: «Если знака от меня просишь, получишь вполне надежный». Молвив это, он взял плеть и, изрядно отхлестав ею клирика, объявил: «Вот знак, которого ты просил!

Если не печешься о том, чтобы другие словам нашим верили,

Подаем тебе знак, которому всякий без промедленья поверит.

Ступай же теперь и передай наши приказания». Он тотчас, не сомневаясь, отправился к епископу и передал ему повеление ангела. Однако епископ, услышав эти слова, впал в великий гнев, восклицая: «Зачем, глупец, дерзнул мне открыть всякий вздор своего сновидения? Пусть то и то сделает мне Бог (Руфь 1, 17), если ты, бесчестный, делаешь мне столь дерзкое предложение безнаказанно». Вслед за тем, как епископ сказал это, [243] клирик, немного отойдя от него, снял с себя одежды и, быстро приблизившись, показал спину, нещадно поротую, говоря: «Вот, какого знамения удостоился, когда, боясь тебя, сделался непокорным Богу! Ведь дважды было мне велено Богом передать тебе Его предписание, но не решаясь на это в силу страха перед тобой, претерпел такое бичевание». Епископ, устрашенный словами и зрелищем, приказал тогда же созвать синод, на который собрался весь клир. Когда они сошлись, объявил повеления Божьи, предписывая всем покаяние и воздержание от неподобающих украшений одежд. Они, подвигнутые этим увещеванием, обратились к духовному совершенствованию и стали срывать украшения с одежд. После того прошло, однако, немного времени и, влекомые старым врагом к тому, к чему побуждала дурная привычка, постепенно вернулись к обычным для всей их утвари украшениям. Вновь тем же клириком, посланным к ним через ангела Божьего, были, как и прежде, просветлены. Одновременно им было передано, что, если и в третий раз поступят по своему обыкновению, не останутся без суровейшего возмездия. Так и произошло. Действительно, когда они – как пес возвращается на блевотину свою (Прит. 26, 11) – обратились привычным образом к вредоносному соблазну приятно украшать свои одежды, случилось, что однажды во время мессы сильнейшие молнии и раскаты грома потрясли церковь, наполнив ее пламенем ²². В одном месте они раскололи и крепчайшие стены этого храма, как и сегодня можно видеть, а субдьякона, читавшего в то время, разорвали пополам, пресвитера же и дьякона, приготовившихся к мессе, оставили едва живыми. Кроме того, в церкви или в пределах киновия не было ни одного клирика, независимо от того, где он стоял, который не сохранил бы на всю жизнь тот или иной телесный недуг, полученный тогда. По этой причине и состоялся общий собор с тем, чтобы все проживающие там клирики отказались не только от излишних украшений одежд, но также и от некоторых вредоносных крайностей в нравах. С тех пор и по сей день никто из клириков, живущих у нас, не дерзнул покрыть дорогим паллием длинные рукава своего пеллиция, которые как угодно используются другими клириками. Что это правда, можешь впрочем убедиться, взглянув на мой пеллиций. Ведь одет не в отборные шелка, но лишь в достойное уважение полотно». Это сообщил мне вышеназванный клирик, когда мы вместе учились, что теперь и излагаю для духовного наставления других, а именно тех, которые, хотя и являются пастырями церкви и для прочих поставлены как зерцало благочестия, полагают, что нет в том греха, если пытаются всячески украсить себя наподобие жениха, будто не надлежит им сторониться того, за что других считают не только зараженными [пороком], но даже проклятыми. [244]

ДРУГОЕ ВИДЕНИЕ [6]

Еще каноником молодых лет был призван в качестве писца (scribendi causa) блаженной памяти епископом Вюрцбургским Мегинхардом ²³. В самый день моего прибытия туда услышал от хозяев моих о видении, явившемся там недавно, изложение которого может быть полезным для твердых во Христе. Итак, в этом городе жили два трибуна ²⁴, пришедшие к власти в одно и то же время. Из них одного звали Адальрихом, другого же, как помню, Энгильпертом. Энгильперт имел некую служанку, которая, будучи в течение долгого времени тяжко больна, наконец, скончалась. После ее смерти потребовался еще один день, чтобы тем временем подготовить все необходимое для погребения. Когда же наступил следующий день, народ во множестве собрался для перенесения тела, и вот внезапно покойница, едва не погруженная в могилу свою, поднялась. То, что случилось, привело всех присутствующих в ужас. Они решили, что это вызвано властью дьявольской. Но та, которая воскресла, заблуждавшихся быстро поправила, говоря им: «Молю вас, не обманывайтесь (1 Кор. 15, 33) из-за страха передо мной. Истинно, я та, вернувшаяся к жизни, какой была и прежде, милостью Божьей от смерти призванная, дабы передать живущим Его веления. Скорее же призовите Адальриха, ибо к нему послана». Когда же его позвали и он встал подле, молвила: «Отец ваш Руотпольд, испытывающий великие кары преисподнии, послал меня к вам, чтобы во имя любви к Богу и его упокоения вернули тот двор (curtilem locum), который, как вы знаете, неправедно был им захвачен. Но и то попросил вам передать, что, если этот двор не будет возвращен тому, у кого несправедливо отнят, не смогут его освободить от вечного наказания ни милостыня, ни благие поступки, творимые вами. И мать ваша, которую я, побывав в раю, видела среди многих тысяч святых женщин, страстно просит, чтобы вы позаботились о спасении и себя и отца вашего от вечных мучений». Также многое другое, чего, однако, не помню, рассказали мне об этой воскресшей женщине.

Слышал и о том, каким образом несправедливо был захвачен Руотпольдом тот двор. В то время в городе жил некий горожанин, столь бедный, что не мог вернуть цензовую задолженность (dominici census debita) за один или два года. Руотпольд же из-за этого, поскольку был его магистром, часто созывая собрание (facto concilio), принуждал его вернуть в троекратном или большем размере цензовую задолженность, которая в назначенное время не была внесена. А он по причине бедности не мог передать даже первоначальную сумму. Поэтому впоследствии, вынуждаемый великой необходимостью, а также алчностью этого Руотпольда, публично (traditione publica) уступил Руотпольду доставшийся ему по наследству от отца двор, который, как мне рассказывали, находился близ базилики святой Елены, на север от нее. Таким образом этот бедняк избежал опасности, которая по причине неуплаты долгов угрожала ему. Руотпольд же, снабдив место, предоставленное ему, превосходными козлятами (edibus), оставил его после своей кончины сыну Адальриху, [245] которого и я видел. Но Адальрих то, о чем ему было сказано и к чему его призывали усопшие отец и мать, никак не желал исполнить, предпочитая вместе с отцом быть осужденным на вечную смерть, чем лишиться клочка земли. Это видение, хотя и не помогло тем, кому оно было специально явлено, возможно, однако, будучи открытым, принесет пользу другим, которые стремятся захватить чужое и обратить в свою собственность.

Комментарии

1. Григорий I (590-604). Хотя Отлох и указывает на Григория Великого как на своего предшественника, лишь одно, тринадцатое, видение из книги регенсбургского монаха соответствует типу короткого примера, характерного для IV книги "Диалогов" Григория.

2. Как можно судить по сгибу, один лист рукописи соответственно после третьего и четвертого листа вырван.

3. Указание на сцену Страшного Суда; см. также начало второго видения.

4. См. введение к настоящему изданию.

5. См. примеч. 2.

6. Эти события происходили в марте и апреле 1032 г. Ранее Отлох в стихотворной форме уже рассказал о них. См.: De doctrina spirituali // PL. Т. 146. Р. 277-280.

7. Эти две стихотворные строки были вставлены Отлохом в первую часть рукописи "Книги видений", принадлежавшую анонимному переписчику. См. введение к настоящему изданию.

8. Епископ Фрайзингский Эгильберт (1005-1039).

9. Бурхард аббат монастыря св. Эммерама (1030-1037).

10. Лукан (39-65) - римский поэт, которого Отлох упоминал в связи с Боэцием в другом своем произведении "Диалоге о трех вопросах". См.: Dialogus de tribus quaestionibus // PL. T. 146. P. 62.

11. Hieronymus. Ep. 22, 30 ad Eustochium // Labourt J. Saint Jerome Lettres I. 1949. Р. 110-160.

12. Стихи восходят к более раннему произведению Отлоха "Об учении духовном". Здесь он поместил их в слегка измененном виде. См.: De doctrina spirituali // PL. Т. 146. Р. 279.

13. Ibid. Р. 280.

14. Ibid. Р. 279.

15. О вступлении в монастырь см. введение.

16. Возможно, имеется в виду упоминаемая в «Книге об искушении некого монаха» рукопись De confessione actuum meorum, письменная исповедь Отлоха на случай внезапной смерти. См.: Libellus de suis tentationibus, varia fortuna et scriptis // PL. T. 146. P. 56.

17. Отлох стал деканом при аббате Регинварде (1048-1060). Видение имело место между 1052 и 1056 г.

18. Отлоху приписывают несколько фальшивых документов, составленных в пользу Санкт- Эммерама. См.: Philipp-Schauwecker H. Otloh und die St. Emmeramer Faelschungen des XI. Jh. // Verhandlungen des Historischen Vereins fuer Oberpfalz und Regensburg. 1966. 106. S. 103-120. См. также видение 10.

19. Отлох имеет в виду соборный капитул Хильдесхайма.

20. Св. Годехард был аббатом Нидералтаиха и одновременно около 1001-1002 гг. аббатом Тегернзее, с 1022 по 1038 г. он являлся епископом Хильдесхайма. Аббат Херсфельда Арнульф (1012-1031), ученик Годехарда, также вышел из Тегернзее. В Тегернзее Отлох получил воспитание и, как он сам пишет, еще ребенком был отправлен в скриптории Франконии, где находился около 1024 г. По-видимому, тогда же Отлох работал в Херсфельдской школе.

21. Вольфхара, упоминаемого Отлохом, обычно отождествляют со знаменитым биографом св. Годехарда.

22. Пожар случился в 1016 г. Епископом Хильдесхайма тогда был св. Бернвард.

23. Епископ Вюрцбургский Мегинхард I (1018-1034). Отлох был в Вюрцбурге между 1024 (см. примеч. 20) и 1032 г., когда он стал монахом в Санкт-Эммераме.

24. Имеются в виду городские шультгейсы.