СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

БРУНО КВЕРФУРТСКИЙ

ПОСЛАНИЕ К ГЕНРИХУ II

НЕИЗДАННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО СОВРЕМЕННИКА О ВЛАДИМИРЕ СВЯТОМ И БОЛЕСЛАВЕ ХРАБРОМ.

В Гамбургской Городской Библиотеке находится список с неизданного еще послания одного Немецкого епископа-миссионера к королю Генриху II. Оно писано было, как показывает содержание, в 1007 году, и во многих отношениях замечательно, особенно для Славянской истории. Читатели «Русской Беседы» прочтут конечно с любопытством этот памятник старины.

Список (как видно, весьма верный) сделан был в 1716 г. для известного в то время археолога Уффенбаха (Список этот вошел в состав сборника разных неизданных исторических документов, принадлежавшего Уффенбаху и доставшегося после него Гамбургской Городской Библиотеке. Сборник хранится там в отделе «Historia», 321, под заглавием: «Varia politico-historica quae hinc inde conlexit ac per amanuensem describi fecit Z. C. ab Uffenbach MDCCXVI, 438 страниц. Наш памятник занимает стр. 238-255. ОТД. II.). Подлинник писан (так отметил Уффенбах) на желтом пергамене в четверку, почерком конца Х-го и начала ХI-го века, вслед за комментарием к Донатовой «Ars Grammatica» (известному в средние века [2] учебнику): рукопись хранилась и теперь еще, как кажется, хранится в Касселе.

В заголовке послания не выставлено полное имя писавшего. Сказано: «Королю Генриху Б.» Такое сокращение было общим в средние века обычаем, когда копия с послания или грамоты вносилась в какую-либо книгу. Что король Генрих, к которому наш автор обращается, был Генрих II, последний из знаменитого дома Саксонских Лудолфингов (вступил на престол 1002, получил императорскую корону 1014, ум. 1024), в том нет никакого сомнения. В послании он является современником и озлобленным врагом Великого Князя Польского, сына Мешкова, Болеслава (Храброго): действительно, упорная борьба этих двух государей составляет одно из великих явлений средневековой истории. Но кто был писавший? Из послания видно, что он был епископ (См. ниже, послание Бруна, стр. 245; мы приводим страницы по Уффенбаховскому списку.), что он стоял во главе миссий Римской церкви в северо-восточной Европе (Там же, 254.), что он пользовался большим уважением и расположением короля и что он, когда писал свое послание, собирался идти на проповедь к язычникам Прусам. Современный летописец Титмар (род. 976, 1009 сделан епископом Мерзебургским, ум. 1018) скажет нам, кто был этот человек, и ознакомит нас с его жизнью: «Был некто по имени Брун, пишет он в своей Хронике (VI, 58), мой сверстник и соученик, принадлежавший к знаменитому роду, но Божиим изволением преимущественно пред всеми единокровными своими избранный в число чад Божиих. Особенно любимый матерью своею, почтенною Идою, он передан был в обучение Геддону философу (См. о нем Титмара, VII, 25. Он был учителем в знаменитой тогда школе при монастыре св. Иоанна в Магдебурге.), снабженный в изобилии всем нужным. Его отец был Брун (Графе Кверфуртский, как свидетельствует Annalista Saxo (у Пертца в томе VIII) под 1009 г.), господин отличный и во всех отношениях [3] достохвальный, связанный со мною кровным родством и более всех других близкий мне дружбою. Его сын, ему соименный, когда утром собирались идти в школу, отпрашивался бывало, прежде нежели ученики выйдут из (монастырского) приюта (Hospitium: дом, в котором жили ученики монастырской школы.), и пока мы играли, он предавался молитве. Праздности предпочитал он труд и, таким образом совершенствуясь, достиг зрелого возраста. Оттон III пожелал иметь его при себе и принял ко двору. Но Брун покинул его, отыскал себе отшельническое убежище и жил собственным трудом. После смерти достославного императора, когда, Божьею милостью, воцарился Генрих II, он пришел в Мерзебург и просил, чтоб ему дозволено было получить, с разрешения господина Папы, епископское благословение. По приказанию короля, его посвятил архиепископ (Магдебурский) Тагино, и ему дан был омофор (paltium (Знак архиепископского достоинства, который всякий раз посылался из Рима Папою. Брун был поставлен архиепископом gentium, т.е. главою миссий Римской церкви у язычников.)), который Тагино привез с собою (из Рима). Затем, ради пользы душевной, подвергся он тягости огромного путешествия по разным странам, наказуя плоть свою неядением и распиная бодрствованием. Много всякого добра получал он от Болеслава (Польского государя) и от других богачей, и тотчас раздавал все церквам, а также своим родственникам и бедным, себе же он ничего не оставлял. На двенадцатый год своего пострижения и своего достославного труженичества отправился он в Пруссию (ad Pruciam), дабы оплодотворить сию неблагодарную ниву семенем Божиим, но, при множестве терний, не в состоянии был преодолеть их жестокости. И когда он проповедовал на границе вышеозначенной страны и Руси (Rusciae), то сперва получил от туземцев приказание прекратить проповедь, а как он продолжал благовествовать, то был схвачен и вслед за тем обезглавлен за любовь к Христу, который есть глава церкви; и пострадал он 14 Февраля, кротко, как агнец, с 18-ю [4] товарищами. Тела мучеников лежали не погребенными, пока Болеслав, получив о том известие, купил их и тем снискал будущую отраду своему дому. Это случилось во время пресветлейшего короля Генриха, которого Бог Всемогущий прославил и, уповаю, искупил чрез торжество столь великого святителя. Отец же помянутого епископа, долгое время спустя, разболелся и, приняв по сыновней заповеди (так он мне сам рассказал) монашеский образ, мирно почил 19 Октября». (Год не известен.)

Стало быть Брун, сверстник и соученик Титмара, родился около 976 г. (в городе Кверфурте, как видно из других известий (Кроме Титмара, источниками для жизни Бруна служат: Кведлинбургская летопись (у Пертца, Monumenta Germaniae, в т. V, 80). Магдебурская летопись (у Мейбома, Rerum Germanicarum т. II, 279, 284) и Житие Ромуальда, писанное около 1040 г. его учеником, Петром Дамиановым сыном (у Пертца т. VI, 849-851).)) и лет 12-ти отдан был в Магдебургскую школу, в которой несколько времени перед тем учился знаменитый Войтех, главный основатель католицизма в Чехии, окончивший бурную жизнь свою мученичеством у Прусов. Юноша знатный и, как говорит одно древнее сказание, «необыкновенно образованный в свободных науках, особенно же отличавшийся в музыкальном искусстве» (Vita S. Romualdi, cap. 27. Erat autem adprime liberalium artium instructus maximeque in modulationis musicae studio adprobatus.), Брун, взятый ко двору, до того полюбился молодому, прекрасному Императору Оттону III, — самой поэтической личности в средние века, — что Оттон, по словам этого сказания, не называл его иначе, как «душа моя». Вероятно в 996 г. сопутствовал он Императору в Италию и там, следуя общему порыву века, решился отказаться от мира. Он постригся под именем Бонифация, провел несколько времени в уединении и потом вступил в братство, которое собралось около пустынника Ромуальда, славившегося по всей Италии (Основателя ордена Камалдулов.), жил с ним в Тибуре, на Монте-Кассино, наконец, в Перее близь Равенны. В 1002 или 1003 г. возвратился [5] он в Германию и получил епископское посвящение. Возвести в епископский сан молодого человека 27 лет, особенно если он принадлежал к знатному роду, было в то время делом довольно обыкновенным. Генрих II указал Бруну на деятельность миссионера и, не смотря на его молодость, которая внушала королю некоторые опасения, как пишет сам Брун, он доставил ему паллиум, знак архиепископского достоинства, и с тем вместе сделал его главою миссий in partibus infidelium. Конечно, Брун и прежде уже имел в виду это служение. Его воспламеняла слава старшего товарища по училищу, Войтеха, слава, которая гремела в то время по всей Европе. В Италии, на Моyте-Кассино, все напоминало о великом мученике: Войтех приходил туда два раза и долго там жил, изгнанный из Праги народом. Брун написал житие Войтеха, которое дошло до нас и дышит пламенным аскетизмом (Напечатано у Пертца, Mon. Germ. VI, 596-612.).

Титмар и другие источники говорят только о последней проповеди Бруна, увенчавшейся мученичеством. Но из его послания мы имеем более полные сведения об его деятельности. Письма писались в те времена редко, но зато большие, и давали отчет о многом.

Брун посетил сперва Венгрию. Здесь только что начинало водворяться Христианство стараниями короля св. Стефана, которого, как известно, крестил Войтех Пражский в 995 г. Понятно, что Брун надеялся найти тут обширное поле деятельности; но понятно также, почему он, как сам сознается в своем послании, не имел в Венгрии успеха. Он был Христианский миссионер, но с тем вместе и представитель политики Германского престола, который считал себя в праве требовать вассальства всех соседних народов, принимавших Христианство: на эту светскую сторону своих действий он сам указывает (см. стран. 254 послания). Стефан не мог быть этим доволен; он, напротив, держал себя всегда чрезвычайно гордо в отношении к Германии и для [6] противодействия ей, как нежно более, сближался с Римом. Немецкого проповедника он, вероятно, стеснял и старался удалить.

Из Венгрии Брун отправился в Русскую землю (в 1006 г.); но в самой Руси ему нечего было делать, как и другим Западным миссионерам, которые не раз приходили к князю Владимиру. Он просил только, чтоб его пропустили к Печенегам. Каким образом ему пришла мысль идти к этим степным дикарям, свирепейшим изо всех язычников, как он об них отзывается? Еще в Венгрии мог он познакомиться с Печенегами, узнать их язык: там жили целые поколения Печенегов и других Тюркских кочевников, которые вместе с Мадярами или вслед за ними вторглись в Придунайские равнины (См. Anonymus regis Belae notarius (у Эндлихера, Monumenta Arpadiana) и Vita S. Stephani maior (у Пертца Mon. Germ. т. XIII).). У Русского государя он пробыл только месяц. Радушно принял его Владимир. К сожалению, он мало рассказывает про него и про Русь; он даже не упоминает имени Русского государя, который столь заботливо предостерегал его об опасностях путешествия в степь. Что этот государь был Владимир, достоверно: Владимир княжил тогда один на Руси, во всей своей славе. И в тех немногих подробностях, которые Брун передает о нем, рисуется светлая личность Владимира: добрый, богатый, гостеприимный, окруженный своими старшинами, боярами, покровитель и поборник Христианства, заклятый враг степных хищников, не тот ли это самый Владимир, которого изображает Нестор и народная песнь?

Важно свидетельство Бруна об укрепленной частоколом, и засеками линии (sepes), которою Владимир оградил свою землю от Печенегов. Оно подтверждает и дополняет сказание Нестора о городах, основанных им для защиты со стороны степи, и придание народное о богатырских заставах, оберегавших Киев.

Русский князь с дружиною проводил Бруна до границы. [7] Владимир со своими вышел за ворота ограды (без сомнения укрепленные и охраняемые войском) и стал на сторожевом кургане; Брун с товарищами пошел вперед, в степь, с крестом и с пением стихов Евангельских.

Пять месяцев пробыл он у Печенегов, едва не погиб, но умел приобрести влияние на старшин и крестил до 30 человек. Он сделался посредником мира между Печенегами и Русью и возвратился в Киев: как только Владимир узнал, что Христианство нашло отголосок и у Печенегов, он решился отправить к ним в заложники собственного сына, чтобы скрепить мир и тем облегчить действия миссионеров. Брун поставил епископом для печенегов одного из своих спутников; что с ним потом сталось, неизвестно, но надежды Бруна не сбылись.

Из Киева Брун пошел навестить северные миссии, Скандинавскую и Поморско-Прусскую. С первою он вошел в сношения, вторую принял под личное руководство. Средоточием и главною опорою ее была Польша. Здесь княжил в то время Болеслав Храбрый. То был великий человек, хотя оставил он своему преемнику государство, которое тотчас расстроилось и пало. «Болеслав Великый», говорит о нем Нестор. Как любил и чтил его Польский народ, как потом прославлял его! Победы и завоевания, приветливость и гостеприимство, милость к бедным, любовь к дружине, мудрые законы, справедливый суд, все соединялось для Польского народа в образе Болеслава. Год целый после его смерти, говорит летописец, не пелось ни одной песни по всей Польской земле. Духовенство видело в нем самого ревностного поборника Христианства; он употреблял огромные средства на построение церквей, на пособие приходившим в Польшу священникам, на поддержание миссий у язычников. Особенно заботился он об обращении Прусов, всегдашних врагов Польши, которых ему удалось покорить; он надеялся, что Христианство примирить их с Поляками. И этот-то государь был в постоянной [8] распре с Германиею; против него король Генрих водил, вместе с войсками Немецкими, недавних врагов Германии, упорнейших из всех язычников в северной Европе, воинственных Славян — Лютичей. Мы не удивимся тому негодованию, какое внушала Бруну эта противная Христианскому чувству политика Генриха, которая вредила успеху его проповеди и тем, что отвлекала в другую сторону внимание и средства Болеслава, и тем, что в лице Лютичей давала язычеству опору и признание. Читатель увидит, что против нее преимущественно направлено его послание и что главная его цель — убедить Генриха в необходимости помириться с Болеславом, приобрести его дружбу ценою некоторых уступок и в союзе с ним направить свои силы против язычников, Лютичей и Прусов.

Вот это послание. Латинский текст приведен со всею точностью (Только следуя общепринятой методе издания средневековых памятников, я поставил новые знаки препинания по смыслу речи, дополнил сокращения, писанные под титлами, и начертание и заменил, где нужно, буквою v.); в переводе я придерживался подлинника, как можно ближе, и не имел никакого притязания на изящество.

ПОСЛАНИЕ БРУНА К ГЕНРИХУ II.

Мужу, преданному церкви, королю Генрику Б(рун), который что иное, как не жалкое существо? То, что прилично королю и угодно всевидящему Господу Богу, без сомнения должно быть известно благочестивому королю. [9]

Нет никого, живущего на земле, кто более (нежели я) любит ваше спасение в Господе и более желает вам всяческой чести в мире сем, полном тяготы. Ваш дражайший епископ Бруно (Это был, без сомнения, Бруно епископ Аугсбургский, родной брат короля Генриха II. Он, действительно, в 1004 году, будучи в ссоре со своим братом, удалился в Венгрию и оттуда завел сношения с королем, вследствие которых они и помирились. Смотр. Летопись Титмара, VI, 2 (у Пертца, V, 805) и Annales Hildesheimenses под 1004 г., там же 92. — Этою ссорою объясняется холодность, с какою наш Брун говорит о брате королевском.) сказал мне, когда я пребывал в земле Венгров, что вы, король, питаете благосклонную обо мне заботливость и чрезвычайно боитесь, чтобы я не погиб. Это действительно было бы со мной тогда, и теперь бы случилось, если бы не возбранял, и теперь, и тогда, милосердный Бог и господин мой святейший Петр. Воздай тебе Бог на земле живущих за твою заслугу, что ты, доблестный король, который должен управлять едва не целою вселенной (Средневековое понятие о Германо-Римском государе, как о светском главе всего Христианского мира.), удостоил [10] иметь об моей участи, меньшего из рабов твоих, столь благородную заботу во имя Господне. Слава Богу! ты, следуя в королевском сане мудрости, которою тебя Бог одарил, стараешься быть благим и католическим правителем, быть таким благочестивым и крепким кормчим, какого должна иметь св. Церковь. Подобным образом и мы, — будучи твоими, сколь мы ни убоги, — стараемся трудиться и работать, по скольку внушает нам единая милость Духа Святого, дабы мы не истратили напрасно сей жизни и не оказались нагими (от добрых дел) в день смерти; (стараемся) по слову блаженного Павла: (Неверно переведенный текст из Деян. Апост. XX, 24. В Славянском переводе, согласно с подлинником, сказано: ниже имам душу свою честну себе.) «не творю души своей честнее, чем себя.» Итак сам по себе, не делаю ничего, кроме зла; а что до Господа, то, где Он хощет, скорее, нежели успеешь сказать, творит Он всякое благо. [11]

Достойно раскрывать и объявлять дела Божии. В особенности же пред вами умолчать их не могу, так как в следствие ваших святых увещаний (Летописцы хвалят Генриха II за его особенную ревность к Церкви; в последствие его причислили к лику святых. Странным образом, однако, Брун в другом месте послания (стран. 246) по-видимому, противоречит себе и говорит, что Генрих рассердился на него, когда он предпринял свое странствование. Видно, король уговаривал его готовиться к проповеди у язычников, но считал его еще слишком молодым для такого подвига и был недоволен тем, что он слишком рано пустился в путь (27 или 28 лет, это почиталось в то время еще юношескими годами).), я стал епископом , который по примеру св. Петра приношу Евангелие Христово языкам. Наверное, дни и месяцы исполнили уже целый год, с тех пор как мы, пробыв долго понапрасну между Венграми (В 1003 г. Бруна видели мы в Германии: епископ Аугсбурский, с которым он встретился в Венгрии, был там в 1004 г.; Брун писал свое послание, как видно, в 1007 г. (см. ниже, стр. 248) и год перед тем оставил Венгрию; стало быть он провел там около двух лет, 1004 и 1005 г.), оставили их и направили путь свой к жесточайшим из всех язычников, Печенегам (О них упоминает также Титмар: в одном месте он пишет Pezineigi (VI, 55), в другом (VIII, 16) ставит почти рядом три формы Pedenei, Petinei и Pecinegi.). [12] Государь Русов (Senior в смысле средневековом, le Seigneur. Имени Владимира, вероятно почти незнакомого Немецкому королю, Брун не счел нужным упомянуть; врочем оно приводится Титмаром, Wlodemirus IV, 37. VII, 52.), великий державою и богатством, месяц удержал меня и противясь моему намерению, как будто бы я хотел добровольно погубить себя, старался убедить меня, чтобы я не шел к столь неразумному народу, где не мог бы снискать душ (для спасения), а лишь найти смерть, и то постыднейшую. Как он уж не мог (склонить меня) и его устрашило некое видение обо мне недостойном, то он два дня проводил меня сам с войском до последнего предела своего государства, который (предел) он, по причине скитающегося (Т.е. кочевого.) неприятеля, оградил отовсюду самым крепким частоколом на весьма большое пространство (Сравн. известие о сторожевой линии против Печенегов у Нестора Н. С. Р. Л. I. 52). «И рече Володимер: «се не добро, еже мал город (вар. мало городов) около Киева.» И нача ставити городы (т. е. укрепления) по Десне и по Востри и по Трубежеви и по Суле и по Стугне и поча нарубати муже лучшие от Словен и от Кривич и от Чюди и от Вятич, и от сих насели грады; бе бо рать от Печенег, и бе воюя с ними и одоляя им». — Между сторожевыми городками, особенно в открытых местах, вероятно, сделан был ров и вал, с чем-нибудь в роде крепостного палисада: на это укаэывает слово sepes.). Он [13] слез с коня на землю; я шел впереди с товарищами, он следовал со своими старшинами, и так мы вышли за ворота (Ворота в сторожевой ограде, вероятно в каком-нибудь «городе».); он стал на одном холме, мы стали на другом. Обнимая руками крест, я нес его сам, и пел великолепную песнь: «Петр, ты любишь меня, паси овцы мои!» Когда кончен был антифон (Responsorium есть род антифона, употребительный в Римской церкви; см. об нем словарь Дюканжа.), государь послал старшину своего к нам с сими словами: «Я довел тебя до места, где кончается моя земля, начинается неприятельская. Ради Бога прошу тебя не погубить, к моему бесчестию, жизнь свою понапрасну (По древним понятиям гостеприимства, для хозяина было бесчестным посрамлением не только, если гость пострадал под его кровлею, но если он отпустил его в опасное место, не проводив или не обеспечив, и со странником приключилась беда. Вот на что намекают слова Владимира. — Вм. iuvenum я читаю invanum.). Знаю, завтра [14] прежде третьего часа, без пользы, без причины, вкусишь ты горькую смерть». Я послал ответ: «Да откроет тебе Бог рай, как ты открыл нам путь к язычникам». Что же? никем невредимы (Брун шел по степи, где, видно, в то время не было кочевников.) шли мы два дня; на третий день, 6-го Февраля, три раза, утром, в полдень, в девятом часу, вели нас всех, с согбенными шеями, на убиение, нас, которые столь часто уходили от устремлявшихся на нас врагов (по слову господина и вождя нашего Петра) безвредно, дивным знамением. В Воскресенье достигли мы более многочисленного народа (Т. е., вероятно, главного кочевья.): нас оставили жить, пока через поспешных вестников созван будет весь народ на собранье. И так в другое Воскресенье, в девятом часу, зовут [15] нас перед собрание, бьют нас, самих и коней наших; бросается на нас многочисленная толпа с кровавыми глазами и поднимает страшный вопль; тысячью секир, тысячью обнаженных над нашими шеями мечей вотще угрожают они изрубить нас. Мучили нас до ночи, увлекли в разные стороны, пока старшины (О восьми главных и 40 подчиненных им старшинах Печенежских см. Константина Багрянор. de adm. imp. 37.) земли силою (Слово bellum здесь очевидно значит не война, а просто насилие.) вытащили нас из их рук, и, услышав наши речи, поняли, как люди разумные, что мы для добра вступили в их землю. Таким образом, с изволением дивного Бога в честнейшего Петра, пробыли мы пять месяцев у этого народа, обошли три его части, не коснулись четвертой (Эти четыре части были, без сомнения, четыре отдельных Орды Печенежских. Брун вполне подтверждает известие Константина Багрянородного, что Печенеги состояли из четырех «тем (областей) или народов» (т. е. Орд) на западной стороне Днепра и из таких же четырех на восточной. Но к которой из двух половин Брун ходил проповедывать?), откуда [16] пришли к нам вестники от лучших людей (Вероятно, ему прислали сказать, чтобы он не ходил, что его убьют.). Приведши около тридцати душ в Христианство, мы, помощью Божьего перста, утвердили мир (Т. е. с Русью: из слов Нестора видно, какая была при Владимире ожесточенная и непрерывная война с Печенегами.), которого, как они (т. е. Печенеги.) сказывали, никто кроме нас не мог бы сделать. «Этот мир, говорили они, сделан тобою. Если он будет прочен, то мы все охотно примем Христианство, как ты нас учишь. Если же государь Русов станет колебаться в верности (миру), то мы просто будем воевать с ним, без ущерба Христианству» (Т. е. будем воевать с Владимиром, но не отвергнем и не станем преследовать у себя Христианской веры. Из этого обещания видно впрочем, что Русский князь тогда уже почитался у Печенегов представителем Христианства; вероятно, его нравственное влияние не мало способствовало успеху Бруновой проповеди, к несчастию столь кратковременному.). С этим пришел я государю Русов, [17] который, ради дела Господня удовлетворяя моей просьбе, дал в заложники сына. И мы посвятили в епископы одного из своих, и он (т. е. Русский государь) отправил его вместе с сыном своим в середину земли (Печенежской). И водворился, к большей славе и хвале Спасителя Бога, Христианский закон среди самого дурного и жестокого из всех языческих народов, какие существуют на земле.

Я же теперь отправляюсь к Прусам (Прусы, западная ветвь Литовского племени, в это время привлекли общее внимание западной Европы убиением знаменитого Пражского епископа Войтеха (Адальберта) и упорною борьбою с новообращенною Польшею, которая тщетно старалась ввести у них Христианскую веру. При всем томе Прусы, как известно было, отличались кротостью и добродушием, и это вероятно подавало миссионерам надежду на успех между ними, тогда как они почти отчаивались в возможности обратить ближайших из языческих соседей Германии, свирепых Славян-Лютичей. ОТД. II.), куда должен предшествовать мне Тот, кто предшествовал доныне, милосердный Бог, и господин мой честнейший [18] Петр, и где Он должен сотворить все, что сотворил (у других народов). Я слышал о Черных Уграх, к которым в первый раз пришло никогда не ходящее вотще посольство св. Петра, (я слышал) что невзирая на некий великий грех, ослеплявший наших (да простит его Бог!), они все обратились и сделались Христианами (Угры (Венгры), водворившиеся на Дунае, прозваны были Белыми (см. Нест. в II. С. Р. Л, I, 5): стало быть Черные Угры были те, которые, оставшись в восточных степях, ушли от своих гонителей, Печенегов, к пределам Персии (см. Конст. Багр. de adm. imp. 38): о посольстве к ним от Папы и об успехах Христианства между ними, нет, сколько мне известно, никакого другого свидетельства. Слова Бруна показывают несомненно, что было такое посольство; успех его мог быть только временный, как успех самого Бруна у Печенегов, и, во всяком случае, Брун получил о нем преувеличенные известия.). Это все единственно слава Божия и благого Петра; что до меня, то мне не принадлежит ничего, кроме греха; и самое добро (Божие) было бы (во мне) потеряно, если бы сам Бог не творил (его во мне), не умножал и не усугублял его, ради крови святых и особливо тех, которые пролили ее [19] в наш век на земле. Государь мой! ты сделал всяческое добро в отношении ко мне. Воздай тебе Бог мзду при Воскресении праведных, особливо за то, что ты заботишься обо мне, как бы я из заблуждения молодости не предался мирским делам и не покинул дел духовных. От этого-то происходило, что ты казался недовольным, когда я отправлялся в путь. От этого произошло и то, что ты, в моем отсутствии, осмеял меня и многое, что во мне есть смешного, перед окружающими тебя витязями (Трудно угадать, на какого рода насмешку Брун намекает: может быть Генрих подшучивал над неуспехом, с каким он, пустившись в путь вопреки его советам, начал свою миссионерскую деятельность в Венгрии. — Витязи (heroes), окружавшие короля, были его бароны.). Эти три вещи, любовь, гнев и насмешка не были бы у тебя в отношении ко мне, если бы ты был ко мне равнодушен; и если бы ты не был добр, то никогда конечно, не стал бы негодовать на то, что тебе казалось во мне дурным. [20] Скажу в утешение: пока изволит Бог святый милосердствовать ко мне ходатайством блаженного Петра, я не погибну; и будучи сам по себе мерзок и дурен, желал бы, Божьею благодатью, быть добрым. — Скажу, как мольбу: всемогущий и милосердный Бог и меня да исправит, давнишнего грешника, и вас да сподобит, день ото дня, посредством непрерывных добрых дел становиться все лучшим и лучшим государем. Если кто-нибудь скажет, что к государю этому (т. е. к вам) я питаю преданность (Fidelitas в смысле средневековом не значит просто верность, а преданность.) и наибольшую дружбу, то это правда; по истине я люблю его, как душу свою, и более, чем жизнь свою. Но Тот, от кого ничто не скроется, общий Бог наш, мне [21] драгоценный свидетель, что я для вашего же блага люблю вас, потому что, сколько могу, хочу преклонить Его к вам. Так если можно, с позволением короля, сказать это: хорошо ли преследовать Христианина, и вести дружбу с народом языческим? (В 1005 г. Генрих II, жертвуй всеми предубеждениями века дли борьбы с опаснейшим соперником Германии, Болеславом Польским, заключил союз с язычниками Лютичами, которые со своей стороны боялись Болеслава, как могущественного и властолюбивого соседа и ревностного Христианина. Слова Титмара показывают, какое впечатление произвел на современников этот небывалый союз с языческим народом, который недавно еще был данником Германии (только с 983 г. Лютичи успешным восстанием приобрели себе вновь совершенную свободу): «Накануне перехода наших (т. е. войска, которое Генрих вел в 1005 г. в Польшу) через Одру, говорит летописец (Титм. VI, 16), присоединились к ним Лютичи, идя вслед за своими богами (знамена которых неслись впереди). Я страшусь говорить об них и про... Такие-то воины, продолжает он, описав суеверия и быт Лютичей. — некогда рабы наши, а ныне, по беззакониям нашим, свободные, — в сопровождении своих языческих богов, снарядились на помощь королю. Беги, о читатель, от их суеверий и общения с ними» т. д. Союз Генриха с Лютичами продолжался более десяти лет.) Какой договор Христа с Велиаром, какое соглашение света со тьмою? каким образом сходятся вместе Сварожич или диавол (О Сварожиче, как о главном боге Лютичей, упоминает и Титмар; он пишет Zuarasici. — Zuarasi вместо Zuarasici в Бруновом пoслании, очевидно, описка. Подробно разобрал я значение этого божества сына Сварогова, в Истории Балтийских Славян. т. I,222. Для объяснения непонятных имен языческих богов, благочестивые средневековые монахи часто употребляли, как синоним слово диавол: вот в каком смысле Брун говорит: Сварожич или диавол.) и [22] вождь святых, ваш и наш покровитель, Маврикий? (Слово в слово — «вождь святых ваш и наш, Маврикий». Св. Маврикий был особенно чтим Саксами; дом Лудолфингов (Саксонских Императоров) призывал его, как своего особенного заступника (См. Ann. Qnedlinb. аnn. 1007., Титмар, VI, 3. VII, 11; ему посвящена была соборная церковь в Магдебурге, митрополия Саксов.) под каким видом встречаются друг с другом священное копье (Священное копье, приписывавшееся Константину Великому, а иными Св. Маврикию, было одною из главных регалий Германских королей и вручалось им, при их избрании, с особенною торжественностью. См. Титм. V, 8., также Слов. Дюканжа, lancea.) и насыщаемые человеческою кровью диавольския знамена (Титмар также говорит о священных знаменах богов, которые Лютичи несли с собою в поход; он выставляет это, как один из их замечательнейших обычаев (см. VI, 17. VII, 47); на некоторых знаменах (а может быть и на всех) было изображение божества; благоговение к ним было необыкновенное. Перед ними приносились в жертву, люди (особливо пленные Христиане), как рассказывает Титмар, подтверждая слова нашего Бруна.)? Разве не считаешь ты за грех, о король, когда Христианская глава, — ужасно сказать! — приносится в жертву пред знаменем бесов (См. Титм. VI, 18. Гельмольд I, 23.)? Не лучше ли бы было иметь союзником такого человека, помощью и советом [23] которого ты мог бы получать дань и водворять святое Христианство в языческом городе (Замечательно это сопоставление, tributum ассiреre et christianismum facere, собирать дань и водворять Христианство, у Славянских племен, сопредельных Германии. Это понятие проистекало из общего строя средневекового, Римско-католического и Германского запада. Я исследовал этот вопрос в приведенном выше сочинении (Ист. Балт. Сл. I, 310 и след.); там приведено из средневековых памятников много выражений, подобных тону, которое здесь вырвалось у Бруна. Этим объясняется самая вражда некоторых славянских племен к Христианству.)? О как бы я желал иметь не врагом, а союзником того, о котором говорю, государя Болеслава! Быть может, ты ответишь: «я желаю». Так сотвори милосердие, отложи злобу; если хочешь иметь его союзником, перестань его преследовать (Все подробное повествование Титмара показывает, до какой степени король Генрих II озлоблен был против Болеслава; видя в нем главного соперника Германии, который угрожал ей соединением всех западных Славянских народов, он употреблял против него все свои силы и средства, жертвуя и влиянием своим в Италии и Франции, и начатыми планами покорения Балтийских Славян, и даже, как мы видели, чувством религиозным. При всем том нет сомнения, что Генрих желал мира и дружбы с Болеславом, и что он даже мог выражаться в этом смысле; но он желал этого на условиях невозможных, т. е. чтобы могущественный Болеслав, властвовавший от Балтийского моря до границ Баварии, а потом и до Днепра, признал себя, подобно своему слабому отцу Мешке (Мечиславу), вассалом и данником Немецкой короны.); если хочешь иметь его своим рыцарем (miles в средние века значило рыцарь, и в отношении к высшему лицу, имело смысл вассала.), сделай это [24] посредством добра, чтобы его привлечь. Берегись, король, если ты станешь все делать властью, а ничего милосердием, которое любит благий Иисус, чтобы Он, ныне за тебя поборающий, от тебя не отвратился. Но я не стану противоречить королю. Будь, как угодно Богу и как ты хочешь... Не лучше ли сражаться с язычниками за Христианство, чем делать Христианам насилие из мирского честолюбия? По истине, человек предполагает, Бог располагает. Не вступил ли король (т. е. не вступил ли ты, король), с язычниками и Христианами, во всей силе своего государства, в землю эту (т. е. в землю Болеслава, в Польшу) (Из этого места также, как из других обстоятельств, видно, что Брун писал в Польше.)? и не защитил ли ее (Брун говорит о походе 1005 года, в котором Генрих II, со всеми силами Германии и с своими языческими союзниками Лютичами, через Лужицы и Силезию вступил в Польшу, дошел до Познани, но должен был там заключить мир (не совсем, видно, выгодный, потому что на другой же год он поспешил объявить, что расторгает его), и возвратился домой, потеряв значительную часть войска. Летописец Титмар представляет этот поход так, как будто бы успех остался на стороне Германии; из слов Бруна выходит совсем другое.) [25] однако св. Петр, коего данником он (Болеслав) себя признает (Известно, что Болеслав, желая положить конец притязаниям Германских государей на вассальство Польши, призвал себя непосредственно зависимым от Римского престола.), и святой мученик Адальберт (Войтех, по-немецки названный Адальбертом, епископ Пражский, замученный Прусами: Болеслав выкупил у Прусов его тело и положил его в великолепной раке, в Гиезненском соборе.)? Разве пятеро святых, проливших кровь свою и сотворивших, под устрашающим покровом Божиим многие чудеса, почали бы в земле его (Болеслава) (Об этих пяти святых, убиенных в Польше, подробно рассказывает Чешский летописец, Косма Пражский (I, 38, у Пертца XI, 60) под 1004 годом. Было в Польше шесть иноков-отшельников, Венедикт, Матвей, Иоанн, Исаак, Христин и Варнава. Они вели благочестивую подвижническую жизнь и сделались вскоре известными Польскому князю (Болеславу, которого Косма здесь, как и в других местах, смешивает с отцом его Мешкою); он приехал навестить их и поручить себя их молитвам; увидев, в какой они живут нищете, он оставил им кошелек со 100 марками (серебра); бедные отшельники не знали, что делать с деньгами, которых никогда не имели, и, боясь соблазна, отправили брата Варнаву возвратить князю его дар. Ночью ворвались в ним враги (manus inimica), стали их пытать и обыскивать и, не находя ничего, убили пятерых отшельников, 11-го Ноября 1004 г. Стало быть Брун намекает тут на событие современное.), там убитые, если бы они не хотели помогать ему (Он хочет сказать, что если бы эти мученики не хотели быть заступниками Польши, то мощи их не остались бы там.)? Господин мой, ты не слабодушный король, что было бы вредно, но справедливый и крепкий правитель, что всем [26] нравится: только одного не достает, чтобы ты был милосерд, и не всегда властью (Генрих думал покорить Болеслава, как феодальный государь своего возмутившегося вассала: вот в каком смысле употреблено здесь слово potestas.), а также милосердием (старался) (В подлиннике глагол пропущен.) подчинять себе народы, — и тогда война, которая нынеутебяс трех сторон (В 1007 г. была у Генриха война на востоке с Польшею, на западе с Балдуином Герцогом Фландрским (см. Титмара, VI, 22), на северо-востоке со Славянами Бодричами (см. там же, 21).), не будет ни с одной.

Но какое нам дело? Пусть рассудит в своей мудрости держащийся правды и добра король, пусть рассудят и все благие в подаянии совета епископы, графы и герцоги. Что же касается до моего, или скорее, Божьего дела, скажу еще одно (В подл. «скажу еще одно и другое».), и больше ничего не прибавлю. Двум великим бедствиям подверглось слово Божие и воинствующая проповедь Петра (В подл. «воинствующий Петр».) среди грубого язычества, и [27] их должна будет сильно ощутить новонасажденная (у прусов) церковь. Во-первых, государь Болеслав, который охотно взялся поддержать меня средствами духовными и вещественными для обращения Прусов и решился не щадить на это ни каких денег, — вот он остановлен войною, которую (ты), мудрейший король, сделал для него необходимою; пособить мне в деле Евангелия у него нет ни досуга ни средств. Во-вторых: Лютичи — народ языческий и служат кумирам, а Бог не внушил сердцу короля мысли достославною борьбою за Христианство одолеть их, что значит, — по повелению Евангельскому, принудить их вступить (в церковь) (compellere intrare (принудить войти) — как в этих двух словах рисуется дух западной проповеди! Здесь Брун относит эти ложно понятые им слова Евангелия к Лютичам, на которых действительно, вместе с другими племенами Балтийских Славян, с наибольшею тяжестью обрушилась завоевательная рука Западной церкви.). [28] Не была ли бы для короля великая честь и великое дело спасения, стараться, с целью умножения церкви и получения пред Богом имени апостольского, о том, чтобы крестился народ языческий, и помириться с теми, которые могут быть союзниками, но союзниками Христианскими? А все зло происходит от того, что ни король не верит Болеславу, ни он разгневанному королю. Увы, бедственные наши времена! О святой император, великий Константин, о лучший образец благочестия, Карл! есть теперь такие, которые преследуют Христианина; нет никого почти, кто бы обращал язычника! Посему, о король, если ты дашь мир Христианам в намерении сражаться, на пользу Христианства, с язычниками, то ощутишь блаженство, [29] когда, покинув все, в последний день стоять будешь пред лицом Владыки, (и стоять будешь) тем более безболезненно и тем более радостно, чем более будешь вспоминать добра, тобою сделанного. Не боитесь ли вы, король, за веру? разве человек, который помнит, какое от этого происходит зло, станет действовать заодно с язычниками? Только невозможного не добивайтесь (т. е. от Болеслава: это невозможное, которого король от него требовал, было то, чтобы он, по примеру своею отца, призвал себе вассалом Германии.); все прочее будет так, как угодно вам, королю нашему. Болеслав сей удостоверяет вас, что он вовек вас не оставит, так как его обязанность помогать вам всегда со всею ревностью в покорении язычников и во всем усердно служить вам. О какие блага и выгоды произошли бы для [30] охранения Христианства я обращения язычества, если бы также, как отец Мешко (Приняв крещение и подчинившись Западной церкви, сын Земимыслов, Мечислав или Мешко, великий князь Гнезневский, отдал себя под покровительство Германии и содействовал ей в борьбе со Славянами на Эльбе.) поборал за покойного Императора (Оттоном III.), так и сын Болеслав действовал за одно с вами, королем нашим, который остался единою надеждою вселенной!

Между тем да будет известно королю, что епископ наш с отличным монахом, которого вы знаете, Родбертом, отправился за море проповедовать Евангелие Шведам (Христианство, принесенное в Швецию Св. Анскаром около 830 г. и потом опять подавленное там противодействием язычества, возобновилось у Шведов на грани X и XI века, под влиянием Датчан, уже большею частию крестившихся. Главным проповедником в Швеции был тогда епископ Сигфрид, уроженеи Англии; о нем вероятно говорит Брун. О монахе Роберте я не нашел никакого другого известия.). Как заподлинно сказали прибывшие оттуда с вестями, он, слава Богу, крестил самого государя Шведского, супруга которого была [31] уже давно Христианка (Первый Шведский король, принявший Христианство, был Олаф Скаутковунг (скаут, Немецк. Schooss, значит колени: прозвище произошло от того, что Олаф ребенком, сидя на коленях, принимал присягу Шведов): юношею, находясь в Дании, крестился он, но потом отрекся от Христианства; около 1000 г. Сигфрид обратил его вторично. Его жена была Славянка из племени Бодричей, по имени Эстред (форма скандинавская: настоящее Славянское имя неизвестно), от которой он имел дочь Инград или Ингагерд, жену Вел. кн. Ярослава Владимировича. Адам Бременский, сохранивший это известие (II, 37); не говорит, была ли она Христианка; но свидетельство Бруна подтверждается тем, что в это именно время Христианство было весьма сильно распространено у Бодричей (см. Ad. Brem. II, 24. Helm. I. 16-18.).). С ним вместе удостоились вскоре той благодати тысяча семь человек из народа (Так я перевожу, читая: mille homines et septem plebis, вм. plebes; если чтение plebes правильное, то следовало бы перевести: «тысяча человек и семь племен», т.е. «из семи племен»; но это менее вероятно.). Прочие, в негодовании за это, хотели их убить. Имея надежду впоследствии возвратиться вместе с епископом, они на время все удалились. Посланные разведать об их положении и надеждах на возвращение не приходят назад. Какие бы вести они ни принесли, я себя почту обязанным сообщить их вам в точности, как раб своему государю, [32] который приготовил меня для проповеди Евангельской. Что еще скажу? Знайте, — я беру в свидетели Христа, что где только могу, я стараюсь быть ревностнейшим заступником ваших выгод. И не умея, пред лицом Господним, достойно молиться, не престаю вопить (В подлинн. лаять.), чтобы вас благословила спасительная сила Божия, и во всяком деле сопровождала вас благодатная милость Петра. Вы же не оставляйте подавать нам, какой только можете, совет, какую можете, помощь для обращения Лютичей и Прусов, как подобает благочестивому королю, надежде вселенной: ибо на обращение, благодатью Духа Святого, жестоких сердец сих язычников, должен ныне устремиться наш труд и употреблена быть неутомимо вся наша [33] деятельность, все наше старание, при поборничестве Петра.

Будь здрав, король, живи истинно для Бога, памятуя о благих делах; окончи век свой устарелым в добродетелях, богатым годами.

Не суждено было Бруну иметь успех и на севере, между Прусами. Как показывают собственные слова его в приведенном послании к королю Генриху, он не действовал уже в чистом духе Евангелия, в духе кротости и любви: он требовал от мирской власти помощи для крещения язычников, он побуждал Христианского государя к завоеванию их, он не боялся произнести страшное compellere intrare, «принудить вступить в церковь»; но с другой стороны он не жил еще в томе веке, когда западный миссионер вел железный строй рыцарей обращать еретиков Вальдензов и язычников Лютичей, Прусов, Ливонцев. Слово Бруна было уже бесплодно, а рука его еще не была вооружена. Он погиб года полтора или два после того, как писал к Генриху. Титмар рассказывает, что его убили где-то между Прусскою землею и Русью: стало быть в Литве. Так действительно свидетельствует Кведлинбургская летопись под 1009 годом: «Бруно, другим именем Бонифаций, архиепископ и монах, на одиннадцатый год своего пострижения, погиб, 9 Марта (7 Id. Martii. По Титмару, 14-го Февраля.), обезглавленный язычниками на границах Руси и Литвы (in confinio Rusciae et Lituae) с 18 товарищами, и принят был на небеса» (Annal. Quedl. у Пертца, V, 80. ОТД. II.). [34] Римская церковь причислила его к лику святых. Об его последнем подвиге носились разные сказания; но ни в одном из них не видно исторической основы (Одно из них напечатана у Пертца (VI, 579) и принадлежит современнику: оно писано почерком XI в. и сочинитель его, по имени Виперт, выдает себя за одного из товарищей Бруна, который будто бы сопутствовал ему в Пруссию и при казни его был ослеплен и отпущен язычниками; но в сказании столько несообразностей и под благочестивыми фразами видно так мало исторической были, что оно есть несомненно изделие самозванца. Другое сказание внесено в упомянутое уже нами Житие св. Ромуальда (Pertz, VI, 851), писанное в Италии около 1040 г.; пока весть из Литвы пришла туда, в ней не осталось ничего исторического, и сказание это, записанное почти современником Бруна, имеет вид совершенно баснословный: действие перенесено на Русь, Брун разными чудесами обращает в Христианскую веру государя Русского (rex Russorum), но убит его братом.).

В заключение выражу свою благодарность Русскому поверенному в делах в Гамбурге, Х. Е. Кудрявскому, за обязательность, с какою он доставил мне тщательно критически обработанный список с изданного здесь послания: этим списком я пользовался.

Л. Гильфердинг.