СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЭ ДЕ ВЕРНОН

ЗАПИСКА

Записка о военных операциях генералов Кюстина и Гушара,
в продолжение 1792 и 1793 годов, изданная бароном Гэ де Верноном, бывшим офицером генерального штаба, стр. XXXVI и 344 в 8 д. л., с двумя картами. Paris, 1844.

(Mémoire sur les opérations militaires des généraux en chef Custine et Houchard, pendant les années 1792 et 1793, publié par le baron Gay de Vernon, ancien officier d’ état-major).

Это сочинение может иметь достоинство исторического источника касательно кампании 1792 и 1793 годов на Рейне и в Нидерландах, потому что содержит в себе замечательные факты об операциях генералов Кюстина и Гушара, описанные маиором генерального штаба Гэ де Верноном, отцом издателя, очевидным свидетелем большей части операции. Маршал Гувион Сен-Сир [130] называет его офицером редких достоинств. При Наполеоне, он был произведен в генералы и известен как автор traité d’art militaire et de fortification, напечатанного в 1805 году.

Книга разделяется на пятнадцать глав с несколькими дополнениями. В длинном предисловии, издатель упоминает, между прочим, о нравственном состоянии французской Рейнской армии при начале войны. Она находилась тогда под начальством маршала Лукнера, бодрого семидесятилетнего старика, который умел держать войска в строгом повиновении; но когда он был назначен, в мае, главнокомандующим северною армией, на место Рошамбо, прислан был на Рейн генерал Ламортиер, слабый восмидесятипятилетний старец, уже неспособный к поддержанию дисциплины. Автор рассказывает, что усилия эмигрантов побудить войска к отпадению, увенчались тогда успехом, и что кавалерийские полки Дофина перешли на их сторону, а офицеры второго карабинерного полка, которым не удалось увлечь за собою солдат, вышли в отставку и вступили в ряды союзников. Лагерь и гарнизон Ней-Брейзаха были в полном восстании. И так, если надежды эмигрантов были не совсем не основательны, и если бы Австрийцы и Прусаки двинулись на Рейн месяцем раньше, вообще если бы они избрали Альзацию предметом своих первых операций, кто знает не приняли ли бы дела совершенно другой оборот? Укрепления Ландау находились тогда в столь жалком состоянии, что Кюстин мог проехать верхом через пролом главного вала, а в донесении своем новому главнокомандующему Бирону, от 6 августа 1792 года, он говорил, что «сорок кавалеристов могли бы проехать фронтом сквозь этот пролом». Потерны были открыты, прикрытый путь без палисадов. Обо всем этом, конечно, знали союзники; у них много было друзей в Рейнской армии, которая состоя с небольшим из 30 000 человек, должна была занимать пространство в тридцать немецких миль.

Несравненно лучше отзывается автор о первых [131] баталионах национальных волонтеров, примкнувших к Рейнской армии в сентябре. Вторжение союзников в Шампань воспламенило их патриотизм, они горели нетерпением сразиться с неприятелем. Но этот пыл скоро охладел, потому, прибавляет автор, что «трудно затрогать такую струну, каков энтузиасм; не должно доверять этому вспомогательному средству; надобно пользоваться им осторожно: одни стойкие солдаты доставляют прочные успехи, и только в сказках войска выходят из под земли совершенно готовыми на битву» (стр. 39).

Кажется Кюстин, командовавший левым крылом Рейнской армии, предложил сам военному министру снова овладеть Шпейером и Майнцом, а в последствии ему было поручено и главное начальство над Рейнскою армией, так что Бирон нисколько тем не обидился, напротив добровольно поступил под команду своего подчиненного, как это видно из письма его к Кюстину. Майнц был обстреливаем полевыми гаубицами, но без всякого успеха, почему огонь и был скоро прекращен, — между тем как майнцский гарнизон поддерживал его сорок восемь часов.

Автор справедливо порицает набеги Французов между Майном и Ланом, равно как взятие Франкфурта и сбор тяжких контрибуций. Такие поступки не могли привлечь на их сторону жителей. Ежели Кюстин не хотел ограничиваться овладением Майнца с его большими запасами, то он должен бы был стараться уничтожить магазины в Кобленце, тем более, что кобленцский магистрат ожидал его посещения и заранее предлагал четыре милиона франков контрибуции. Замечательно, что Кюстин отпустил депутатов без решительного ответа, а еще замечательнее, что Бирон настаивал о срытии верков Майнца. Кюстин не только не последовал его совету, но приказал привести верки в возможно лучшее оборонительное состояние, обратить предместье Кастель в мостовое укрепление, и просил о присылке новых войск.

Говоря о дальнейших предприятиях генерала Кюстина [132] в эту краткую кампанию, автор опровергает многие преувеличения французских полководцев в донесениях их национальному конвенту. Достойно внимания впечатление, произведенное на Рейнскую армию известием о казни Лудовика XVI. Линейные войска были поражены, волонтеры торжествовали; офицеры первых советывались между собою, должно ли, при таких обстоятельствах, удалиться за границу, и как подавать просьбы об отставке, целыми ли командами, или каждому порознь. Близость неприятеля дала другое направление мыслям.

При описании событий в кампанию 1793 года на Рейне, автор с такою же правдивостию говорит о недостатках французского военного начальства и излагает несколько личных отношений и подробности операций, доселе неизвестные. Приезд коммиссаров конвента в армию и вредные последствия вмешательства их в обязанности главнокомандующего составляют новую фазу революционной войны. На стр. 150 сказано, что Кюстин, по поручению министра иностранных дел республики, Тандю-Лебрёня, еще в апреле вступил с герцогом Брауншвейгским в тайные переговоры о сдаче крепости Майнца, с условием свободного выхода гарнизона и общего перемирия на несколько месяцев. О ходе сих переговоров более ничего не упоминается, а только замечено, что недоверчивость к республиканскому образу мыслей Кюстина получила от того новую пищу. Вскоре Кюстин уехал, в сопровождении своего начальника штаба, Бараге д’Иллиера, подполковника Гэ де Вернона и многих адъютантов, в Страсбург, а отсюда через Париж в Бамбре, где 25-го мая принял главное начальство над северною армией.

Северная армия находилась тогда в плохом состоянии. Из 36 000 человек, стоявших лагерем при Бушене, 6 000 не имели оружия, и столько же были вооружены обыкновенными охотничьими ружьями. Изгнание из лагеря при Фамаре произвело уныние; обложение Конде и Валансиенна союзниками возбуждало новые заботы, и хотя [133] отвсюду стремились волонтеры, но они мало знали службу, не имели опытных офицеров. Не было ни кавалерии, ни полевых батарей с лошадьми, ни военных снарядов всякого рода. И здесь, как на Рейне, коммиссары конвента приставали к Кюстину, чтобы он спас угрожаемые крепости генеральным сражением. Того же требовали и предводители волонтеров. Но ни Кюстин, ни его генералы не осмеливались вести на верную смерть не дисциплинированные массы; они считали необходимым заняться прежде их обучением. Лагерь Цесаря превратился тогда в учебный лагерь, и здесь-то возникло зерно той армии, о которой в последствии единогласно говорили, что без этого зерна осталась бы одна мякина. Беспристрастные современники полагают, что Кюстин оказал в то время весьма важную услугу республике, упорно устраняя от себя требования вступить в сражение, бедственный конец которого не мог быть сомнителен. Иначе думали не опытные демагоги. Они обвиняли его в злонамеренности, а линейные войска в трусости. Ежедневно между сими последними и национальною гвардией происходили кровавые поединки; при обоюдной ненависти, не было недостатка и в клевете. К несчастию, Бушот явился теперь в главе комитета благоденствия; он вступил в должность военного министра и был враг Кюстина, который также добивался этого места. Все эти интриги кончились тем, что Кюстина потребовали в Париж, лишили звания и казнили. Кюстин знал очень хорошо опасности его ожидавшие и явно говорил об этом своим друзьям и врагам; он мог бы последовать примеру Дюмурье, и, быть может, был бы счастливее, потому, что линейные войска оставались ему верными. Вандея уже была в полном восстании; в южной Франции, генерал Феликс Вимпфер намеревался идти с 80 000 человек на Париж, чтобы выгнать Якобинцев; он приглашал к тому и Кюстина, но Кюстин, не одобрявший его намерения, поехал в Париж и погиб жертвою своих благородных [134] поступков. Если бы в то время (в июне и июле) союзники лучше распорядились своими силами, и результаты была бы иные. Но после падения Валансиенна, они имели неблагоразумие разделить свою армию для осады Дюнкирхена, к чему ревностно стремилась политика Англии, не обращавшая внимания на общий ход дела,

Приемником Кюстина был назначен Гушар, который в два года из драгунских капитанов шагнул в главнокомандующие. Автор хвалит его отличные военные достоинства, его дарования в начальствовании авангардом, в операциях малой войны. В качестве главнокомандующего, он не обнаружил ни сметливости, ни решительности. На первом смотре он явился в огромном якобинском колпаке, что показалось солдатам очень смешно, хотя они и уважали его. Неопытный в предводительствовании армией, он окружил себя военным советом, и это нанесло удар единству воли, энергии действия. Почти в одно время с прибытием Гушара к северной армии, обнародован был декрет о новой организации пехоты. Упоминая о сформировании 30 полубригад легкой пехоты, автор, в длином примечании к стр. 233, отзывается невыгодно о сформированных в 1840 году герцогом Орлеанским Венсенских стрелках, и ссылается при этом на суждение Наполеона о пехоте. Надобно заметить, что автор упустил здесь из вида важное обстоятельство, именно особенный случай, подавший повод к сформированию сих стрелков, и что об этой новой легкой пехоте еще нельзя судить ни теоретически, ни исторически. Венсенские или орлеанские стрелки были сформированы преимущественно для войны в Алжирии, где половина их ( 6 баталионов ) находится постоянно. Впрочем, сам Наполеон сказал: «намерение (при сформировании легких полубригад) состояло не в том, чтобы иметь две различные пехоты, потому что они были одинаково обучены, одинаково вооружены, и т. д.» Орлеанские же стрелки, как известно, отличаются во всех [135] существенных отношениях от прочей пехоты, следовательно и приговор великого полководца не может иметь к ним применения.

Известно, как дурно распорядились Англичане относительно осады Дюнкирхена, и кажется непонятным, каким образом герцог Иоркский, не имея осадного парка, потребовал от коменданта сдачи крепости, которая едва в половину могла быть обложена. Неприбытие же английской флотилии, под начальством адмирала Мэкбриджа, с осадным парком (кроме того эта флотилия долженствовала обложить Дюнкирхен с моря), автор объясняет парламентскими интригами. После потери сражения при Гондшоотене, осадный корпус лишился 40 железных корабельных орудий, доставленных по Фюрнскому каналу из Ньёпора; этим он был обязан комитету благоденствия, который, вместо обещанных Гушару 40 000 человек подкрепления, прислал только 12 000, и постоянно вмешивался в операционный план главнокомандующего. Притом, известие о казни Кюстина, сильно подействовало на дух его преемника и внушило ему опасение за собственную голову. Странно, что автор говорит (стр. 274) об отнятии всех осадных принадлежностей (atterail complet de siège), тогда как адмирал Мэкбридж явился уже после снятия осады Дюнкирхена, и Англичане в две недели по открытии траншей окончили только первую параллель, и вооружили единственную батарею шестью орудиями, которая обстреливала крепость калеными ядрами.

Не скрывая ошибок Гушара после прибытия к Дюнкирхену вспомогательного войска, автор выставляет на вид, что главнокомандующий не распоряжался лично атаками против позиций Голландцев на Лисе (Lys), хотя уже утром второго дня (13 сентября) ему было известно, что между генералами Гедувилем и Берю возникли несогласия. Несчастный конец сего предприятия, в следствие прибытия австрийской дивизии Больё, был причиною, что генерала Гушара предали суду, обвинили и обезглавили (16 ноября). Здесь оканчивается изображение событий, [136] потому что генерал-адъютант Гэ де Вернон (отец), из записок которого автор заимствовал главное содержание своей книги, равным образом был обвинен.

Дополнительные статьи (стр. 288-311) заключают в себе занимательные рассуждения о судьбе обоих главнокомандующих, Кюстина и Гушара; опровергая нелепые обвинения в измене, они показывают кровожадную подлость их судей во всей ее отвратительной наготе. Здесь опровергаются также многие места из записок Левассёра, который, быв коммиссаром конвента при северной армии, мог ближе видеть весь ход дела и всю неосновательность смешных обвинений. Не смотря на то, спустя тридцать шесть лет, в записках своих, появившихся в 1839 году, он опять возращается к фактам и суждениям, разительно противуречащим друг другу, вероятно с тою целию, чтобы уверить свет в справедливости смертного приговора.

Для молодых честолюбивых французских офицеров, история этой революционной войны, конечно должна быть привлекательна, потому что в те времена можно было скоро дослужиться до генеральских эполет. Но кровавая судьба двух упомянутых и многих других генералов показывает также и обратную сторону медали; она служит доказательством, что ни высокое, ни низкое происхождение, ни любовь к отечеству, ни храбрость, ни какие гражданские и военные доблести не спасаются от секиры палача там, где необузданная толпа отуманена жаждою крови.