КЛОД ВИКТОР ПЕРРЕН, МАРШАЛ БЕЛЛУНО
ЗАПИСКИ
КАМПАНИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕЗЕРВНОЙ АРМИИ В 1800 ГОДУ
Из неизданных записок маршала герцога Беллуно
ГЛАВА I
Бонапарте, Первый Консул.
В Бонапарте, страсть к могуществу соединялась со страстию к славе; они возбуждали друг друга и усиливали его пылкую энергию: славою он хотел достигнуть могущества, могуществом хотел заслужить славу, какой ни один смертный никогда не приобретал или не мог приобрести на земле. Его гений равнялся его исполинскому властолюбию, и потому он был уверен в достижении своей цели.
Мы были свидетелями как он шествовал по поприщу, которое, действительно, один он мог измерить и совершить; мы видели этого необыкновенного человека, одаренного способностию возноситься до возвышеннейших соображений и нисходить до самых мелочных подробностей, пролагать дорогу посреди революции, то медленно, то быстро, [2] употребляя иногда смелость, иногда осторожность, прибегая то к политике, то к войне, сначала в неизвестности и безмолвии, потом посреди громов и молний, всегда готового ошеломить, ослепить умы, обольстить, увлечь их удивлением и энтузиасмом.
И вот, после стольких усилии и чудесных трудов, он достиг верховной власти! Но еще не здесь предел его шествию; для него это только ступень, с которой он устремится к своей цели с большею независимостию и силою.
Чтобы придать приобретенной власти силу и прочность, необходимые для исполнения обширных замыслов, Бонапарте хотел показать, сколько он был достоин ее; он хотел исцелить все язвы Франции, удовлетворить все ее потребности, и возвратить мир и благоденствие народу, который, в продолжение восьми лет, изнурял себя раздорами и безначалием. Подобный подвиг превышал, казалось, силы одного человека; не смотря на то, Бонапарте обрек себя на этот труд и совершил его.
По его голосу, неукротимая и гордая Вандея сложила оружие и опустила то старое знамя, за которое пролила свою чистейшую кровь; смертные приговоры уничтожены; изгнанники отвсюду возвращены на родину; между ими были и достойные служители алтаря, которые предпочли гонение отступничеству; скоро они войдут в храм Божий, скоро увидят торжественное воздвижение попранного Креста, который опять заблестит над алтарями. Правосудие снова является в судилищах; свод законов начинает выходить из хаоса старинных [3] обычаев и революционных декретов, всюду образуются муниципальные советы, они облегчают и совершенствуют внутреннюю администрацию; права и интересы всех сословий обеспечены деятельно и предусмотрительно; искусные финансовые соображения упрочивают верное и скорое взимание податей и дают государству средства исполнять все обязательства, покрывать все расходы; учреждение народного банка возвышает кредит; наконец науки и изящные искусства, земледелие, промышленность и торговля, поощряемые великодушным и просвещенным покровительством, с доверчивостию принимаются за свои труды, и открывают все источники полезных сведений, возвышенных удовольствий и истинного богатства.
Вот какие благодеяния распространил Бонапарте над Францией в течение нескольких месяцев, и Франция приняла их с справедливым восторгом признательности и изумления. Но она не могла наслаждаться ими вполне до тех пор, пока раздавался вокруг ее гром оружия: Бонапарте это чувствовал, и герой стольких битв, с искренним усердием, трудился над водворением общего мира.
Из всех враждебных Франции держав, Англия, бесспорно, была самою опасною и самою ожесточенною: душа коалиции, она беспрестанно раздувала пламя войны и поддерживала его своим золотом. Бонапарте и начал с Англии: если она согласится на мир, то и все наемные мечи тотчас будут вложены в ножцы. И так он известил Георгия III о вступлении своем в звание Первого [4] Консула, и просил его с благородным, пламенным красноречием «положить конец бедствиям, обуревавшим свет, восстановить мир, первое блого народов, первую славу правительств».
«Англия только тогда подпишет мир, когда Франция войдет в свои прежние пределы», таково было дерзко-лаконическое объявление министра Питта от имени короля. Бонапарте, оскорбленный до глубины души, поклялся отмстить. Прежде всего он обнародовал свое письмо и ответ на него: он знал, чем можно воспламенить Францию. Столько же тронутая его благородными усилиями к утверждению мира, сколько раздраженная презрительною надменностию Англии Франция, стеснилась вокруг его еще с большею любовию и доверчивостию, нежели прежде, и раздался крик: «К оружию».
Бонапарте затрепетал от восторга и гордости. Но, не желая действовать торопливо, рассчитывая на удары решительные, он взял верх над собственным нетерпением, и, чтобы упрочить за собою все выгоды борьбы, старался кончить дело дипломатическими средствами, и, если можно, разорвать узы, соединявшие членов коалиции.
Узнав о неудовольствии Императора Павла на союзников, он поспешил сблизиться с Россией.
В Берлине, переговоры, весьма искусно веденные адъютантом Консула Дюроком, побудили Прусского Короля не только к соблюдению строжайшего нейтралитета, но и к посредничеству, имевшему целью отвлечь Швецию и Данию от союза, составленного Англией. [5] Испания не нарушала условий базельского мира; довольно было поддерживать ее в этом счастливом упорстве, что и не стоило большого труда.
В Италии, Первый Консул, призываемый желанием патриотов, мог надеяться на многочисленную партию в духовенстве и в народе: честь, отданная им памяти несчастного Пия VI, участие, которое он принимал в выборе его преемника, и особенно приглашение во Францию священников, произвели в умах переворот, благоприятный его замыслам.
Наконец, одаренный необыкновенною предусмотрительностью, он возобновил с Соединенными Американскими Штатами дружественные сношения, прерванные Директорией, и таким образом приобрел себе за Атлантическим Океаном союзника полезного и верного.
Когда все было приготовлено искусно и мудро, тогда он подал Франции давно ожидаемый сигнал, и в свою очередь воскликнул: «К оружию!».
ГЛАВА II
План кампании. — Приготовления к ней.
17-го вантоза (8-го марта н. с.) Первый Консул обнародовал декрет о сформировании резервной армии в Дижоне, и призвал на защиту французской территории и народной чести всех старых солдат и всех граждан, способных носить оружие. Бертье был назначен главнокомандующим этою армией, а Карно вместо его военным министром. [6]
Бертье, потому ли, что чувствовал себя неспособным к трудному званию главнокомандующего в тогдашних обстоятельствах, потому ли, что не хотел расстаться с Бонапарте, которого, как он думал, привязывала к Парижу политика, или, наконец, потому, что ему не легко было отказаться от упоительных почестей, сопряженных с саном военного министра, Бертье, говорю я, не очень обрадовался своему новому назначению; он почитал его даже опалою, и при всяком случае обнаруживал свое неудовольствие. Бонапарте тайно подсмеивался над негодованием Бертье; он видел в нем доказательство привязанности к своей особе, и какое приятное изумление почувствует этот странный недовольный, узнав, что Первый Консул сам будет командовать резервною армией, а Бертье останется начальником штаба Бонапарте!
Назначение Карно военным министром зависело от причин политических. Бонапарте старался соединить около себя все партии, с тою целию, чтобы все они содействовали его возвышению, а Карно стоял в челе самых ревностных и упорных республиканцев. Присоединяя его к членам своего правительства, Первый Консул отвращал тем подозрения этой недоверчивой партии и приобретал средства примирить ее с собою: вознаграждая за несправедливости Директории, он возлагал на Карно и его приверженцев долг признательности.
Начальство над рейнскою армией поручено было Моро. Деятельно вспомоществуемый Бертье, [7] Бонапарте занимался организациею этой армии с особенною заботливостию, не только для того, чтобы она была в состоянии выполнить свою важную обязанность, но и для того, чтобы его не подозревали в отнятии, из низкой зависти, сильных средств у человека, которого еще многие ставили с ним на одну степень, как полководца. Победы Моро, способствуя восстановлению мира, долженствовали упрочить могущество Первого Консула. И Бонапарте не только не хотел препятствовать им, напротив, для собственной пользы, должен был им содействовать. Притом, он надеялся сохранить и для себя долю славы, которую не уступит никому.
В начале апреля, он сообщил свой операционный план главнокомандующим трех армий, которые должны были участвовать в его исполнении.
«Рейнская армия первая начнет действия: она будет разделена на два корпуса, из которых один, под непосредственным начальством генерала Моро, переправится через Рейн, вступит в Швабию и двинется к Баварии, где должен своим расположением прервать сообщение Германии с Миланом, ведущее через Фельдкирх, Хур и италиянский округ Швейцарии. Другой корпус, составляющий правое крыло рейнской армии, будет простираться до 25 000 человек, под начальством генерала Лекурба; он займет сначала Швейцарию, чтобы обезопасить правый фланг генерала Моро, облегчить вторжение в Швабию, и удерживать неприятеля вне Швейцарии, препятствуя ему проникнуть через [8] Рейнек, Сен-Готар и Симплон. Когда первоначальное назначение его будет исполнено, и генерал Моро удалится на двенадцать или пятнадцать переходов от Рейна, тогда генерал Лекурб поступит под начальство генерала Бертье, перейдет через Сен-Готар и вступит в Италию.
Часть резервной армии направляется в то же время в Вализский Кантон, и равномерно проникает в Италию, чрез Симплон, или чрез Сен-Готар, между тем как остальная половина займет, в Швейцарии, место Лекурба.
В то время, когда генерал Бертье вступит в Италию, генерал Массена, соображая свои действия с его движениями, привлечет на себя внимание неприятеля, принудит его разделить силы и будет маневрировать таким образом, чтобы соединиться с резервною армией. До тех пор, генерал Массена должен действовать оборонительно; горы, его прикрывающие, принуждая к бездействию кавалерию и артиллерию неприятеля, дают ему возможность удержаться в своей позиции, что покамест и должно быть его прямою и единственною целию. И так, да не вступает он в равнины! Иначе он побудит к действованию неприятельские силы, которые, по свойству страны, им теперь занимаемой, парализированы, и в таком случае нельзя будет подать ему прямо помощь, достаточную для приобретения решительного перевеса; эта помощь явится к нему чрез Швейцарию, зайдя неприятелю в тыл. По соединении обеих армий, крепости Пиемонта и Ломбардии будут взяты или [9] блокированы, и тогда начнутся наступательные действия с таким преимуществом, которому неприятель не в состоянии будет противиться.
Колонны, вступившие в Италию, будут вообще состоять почти из 65 000 человек, именно: 25 000 генерала Лекурба и 40 000 генерала Бертье, из числа которых около 6 000 кавалерии и 2 000 артиллерии».
В инструкциях своих, Первый Консул не определял точки перехода резервной армии; с намерением или без намерения он умалчивал о Сен-Бернаре.
Бертье получил приказание соединиться с Моро, который находился при своей армии, готовясь приступить к исполнению операционного плана. Генерал-Лейтенант Виктор отправился в Дижон, чтобы принять начальство над резервною армией и наблюдать за устройством ее во время отсутствия главнокомандующего 1. [10]
Нелегко было согласиться между собою Моро и Бертье: первому не хотелось уступить Лекурба своему товарищу; наконец, после многих переговоров и прений, было положено:
1) Чтобы Моро составил корпус из 40 баталионов пехоты и 6 полков кавалерии, под начальством Лекурба; из числа этих баталионов 11 назначались наблюдать Швейцарию, под командою генерала Монсея, и между тем как рейнская армия будет действовать на правом берегу, остальные 29 баталионов составят правое крыло Моро.
2) Лишь только Моро приобретет над Краем поверхность, он отделит Лекурба с отрядом, составленным из четвертой части пехоты и пятой части кавалерии рейнской армии, на присоединение к резервной армии;
3) Бертье немедленно отправит часть своих войск в Женеву, и подкрепит корпус Монсея, на который возложена защита Вализского Кантона;
4) Моро должен действовать таким образом, [11] чтобы отвлечь неприятеля от Тироля и облегчить операции Бертье.
Распоряжения сии согласовались с намерениями Первого Консула; они были изложены на бумаге, которую Моро подписал, как будто хотел руководствоваться ими. Тогда Бертье принял начальство над своей армией, и назначил дивизионного генерала Дюпона начальником штаба. Он прибыл в Дижон 28 жерминаля (18 апреля).
В то время, в резервной армии состояло на лицо: 32 367 человек, из числа которых: 27 455 пехоты, 4 043 кавалерии и 869 артиллерии. Войска были расположены в департаментах Кот-д’Ор, Соны, Лоары и Роны; кроме того 19 667 человек, находившиеся в различных местах внутренних департаментов, в первых числах флореаля (в исходе апреля) должны были усилить эту армию до 52 000. Для сформирования ее, вызвали из усмиренной Вандеи восемь пехотных полубригад и три кавалерийских полка; из италийской армии были вытребованы и пополнены конскриптами части войск, в которых оставались одни кадры; наконец были учреждены депо восточной армии. Хотя половина армии состояла из конскриптов, однакож она представляла довольно удовлетворительное целое; старые и молодые солдаты были одушевлены одинаковым рвением, но материяльная часть заставляла желать многого. В деньгах был недостаток; различные распоряжения исполнялись медленно, встречали препятствия, не смотря на усердие и дарования генерал-кригс-коммиссара Дюбретона и помощника его [12] Ламберта, имевшего поручение собрать в Женеве необходимые запасы. С трудом могли добыть только две трети нужного провианта; транспортов не было; артиллерия не имела лошадей; вещи коммиссариатские, оружие и снаряды по числу своему далеко не соответствовали действительной потребности.
Бертье увидел знаменитую рейнскую армию; она была втрое многочисленнее резервной, и, не смотря на то, снабжена всем в изобилии, большею частию его заботливостию. Теперь он справедливо мог выразить свои жалобы, и потому написал к Первому Консулу письмо, наполненное обвинениями и упреками против министра Карно, его образа действий, медленности, непредусмотрительности. «Здоровье мое расстроено, — говорил Бертье в заключение, — если я заслужил какую нибудь награду, то прошу наградить меня тем, чего давно желаю: спокойствием и забвением. Эта награда была бы в особенности кстати теперь, когда вы уволили меня от управления министерством, которого я не добивался». Как видно, военное министерство недоброжелательствовало Бертье, и хотя жалобы его на Карно могли иметь источником досаду, однакож они были не без основания: так, например, еще не были учреждены этапы от Дижона до Женевы. Бонапарте, столько же не расположенный наградить Бертье спокойствием и забвением, сколько Бертье, не смотря на свои жалобы, не был расположен удовольствоваться подобного рода наградою, успокоил его исполнением, по возможности, его требований. Вместе с деньгами, он отправил к нему генералов [13] Мюрата и Мармона, одного для устройства и начальствования кавалериею, другого для заведывания артиллериею, возбудил деятельность военных департаментов и поспешил изготовлением всех предметов, необходимых для скорого начатия действий.
Приезд Мюрата распространил радость и в главной квартире, и в целой армии. Этот храбрый генерал только что вступил в брак с женщиною привлекательной наружности и возвышенного ума, с Каролиною Бонапарте; он был счастлив и гордился сим союзом, который, увы! должен был довести его до трона и до казни!.. Но тогда еще он не увлекался почти всегда пагубными обольщениями честолюбия и власти, блистая молодостию, силою и мужеством, в родстве с героем Франции, любимый своими ратными товарищами, он видел в будущем только битвы, славу, счастие, и эта лестная перспектива еще более возбуждала природную живость его ума и откровенную веселость характера. Неудивительно, что его приняли с общим удовольствием; сам Бертье сделался любезен; при том, присутствие Мюрата, казалось, возвещало о скором приезде Бонапарте.
Первый Консул почитал не нужным скрывать долее тайну, касательно намерения своего лично руководствовать операциями резервной армии. С 15 жерминаля (5-го апреля), генерал-адъютант Лористон готовил, по всей дороге от Парижа до Женевы, квартиры для отряда консульской гвардии, долженствовавшего сопровождать Бонапарте; везде говорил он о немедленном прибытии Первого [14] Консула к армии, и о намерении его лично вести войска в Италию. Войска приняли эту весть с восторгом; но в гражданах она произвела смешанное чувство радости и беспокойства: ежели, с одной стороны, присутствие Бонапарте при армии ручалось за успех, то, с другой, его удаление из Франции могло быть причиною новых беспокойств, возбуждая к волнению партии. Если народ имел нужду в первом из полководцев для отмщения за свои внешние неудачи, то этот же первый из государственных мужей был необходим для утверждения внутреннего спокойствия. Таким образом, народ, по противуречию, вдвойне славному для Бонапарте, и желал и боялся его отъезда. Никогда человек не имел на народ подобного влияния, но никогда и не было человека достойнее иметь его. Эта эпоха, бесспорно, лучшая в жизни Наполеона, и часто, погружаясь в думы, во время своего заточения, он должен был вспоминать о ней с справедливою гордостию и с тягостным сожалением!..
Между тем известия из Италии показали, что надобно поспешить движением резервной армии, если хотели, чтобы ее содействие было своевременно и полезно.
Массена, не смотря на побеги и болезни, уменьшавшие ряды его армии и без того слабой, потому что в ней считалось не больше 30 000 человек, с успехом и часто победоносно оборонялся от Австрийцев; но наконец, атакованный на многих пунктах превосходным в числе [15] неприятелем, не мог воспрепятствовать Меласу отрезать правое крыло французских войск от центра, а центр от левого крыла. Посредством смелого соображения, он пытался снова соединить свою армию, но усилия его остались тщетными, потому что приказания не были выполнены с обычною точностию и энергиею. Массена был принужден броситься в Генуу с 12 000 человек, составлявших его правое крыло, под начальством генерал-лейтенанта Сульта; центр его, в числе не более 7 или 8 000 человек, отступил в горы Ницского Графства, чтобы оспоривать их шаг за шагом, а левое крыло, в котором было под ружьем только 6 000 человек, имело назначение защищать, под предводительством дивизионного генерала Тюрро, долины, через которые мог проникнуть неприятель, в обход Бриансона, Монлиона, и т. д.
Отдав Первому Консулу отчет в сих печальных событиях, Массена говорил: «Совершенный недостаток во всех возможных средствах, надежда сохранить для вас, еще в продолжение некоторого времени, ту точку в Италии, которой, как я заметил из вашей переписки, вы приписываете величайшую важность, необходимость занимать все силы неприятеля для отвлечения от вас, побудили меня отказаться от всяких переговоров, и держаться в Генуе до последней крайности. Трудно представить себе вполне бедственное положение мое: неприятель овладел всеми окрестными мельницами, прервал водопровод, снабжавший городские фонтаны. Я не могу вообразить, чтобы вы уже не шли [16] к нам на помощь, и чтобы ваши операции на Рейне, в Швейцарии и в Верхних Альпах не отвлекли наконец неприятеля, меня осаждающего. Продолжая уменьшать рационы и кормя солдат овощами, я могу продержаться еще десять или двенадцать дней, может быть и две недели. Умоляю вас, гражданин консул, спешите к нам на помощь. Горсть храбрых, мною командуемых, заслуживает, конечно, своею твердостию и самоотвержением полного вашего внимания».
Письмо это было писано из Генуи от 3 флореаля (23 апреля); но прежде нежели оно пришло, желания Массены, столь живо выраженные, большею частию были исполнены: Моро переправился через Рейн, и Бонапарте приказал Бертье двинуться со всеми войсками на Генуу. Бертье выступил 7 флореаля (27 апреля).
В резервной армии считалось тогда 53 955 человек; но 13 000 должны были прибыть в Дижон только в течение месяца, и многие солдаты, состоявшие на лице, не были ни вооружены, ни одеты; следовательно, при немедленном выступлении в поход, можно было рассчитывать только на 30 000, или, по большей мере, на 35 000 человек. В военных снарядах господствовал прежний недостаток, продовольственных запасов было мало, транспортов почти вовсе не было. Как итти на неприятеля при таких обстоятельствах? И где проникнуть в Италию? Ничего еще не было решено в этом отношении... Бертье писал письмо за письмом к Первому Консулу, требуя его [17] приказаний, помощи, и, главное, его присутствия. Бонапарте старался его успокоить, обещал ему, что все уладится вовремя, и вывел его из недоумения касательно пункта, на котором резервная армия долженствовала перейти через Альпы: от 7 флореаля Бонапарте писал, что, по надлежащем размышлении, Большой Сен-Бернар представляет, при выходе, широкие и удобные дороги для одновременного вторжения в Пиемонт и Ломбардию.
12 флореаля (2 мая) главная квартира была перенесена из Дижона в Женеву. Дивизия Ватрена, первая выступившая в поход, уже расположена была в Сен-Морисе и Вильневе. Ватрен и инженерный генерал Мареско убедились в проходимости Большего Сен-Бернара. Дивизия Шабрана, имевшая назначение перейти через Малый Сен-Бернар, отправилась в Тарантезу. Ее присутствие на этом пункте позволяло отделить часть войск Тюрро, и сделать полезную диверсию через гору Сенис; генералу Тюрро было приказано стоять на-готове. Прочие дивизии были эшелонированы в окрестностях Женевы.
15 флореаля (5 мая) Первый Консул уведомил Бертье, что он выезжает этого числа в Женеву и посылает Карно в рейнскую армию, чтобы устроить там движение колонны в 25 000 человек в Италию.
19 флореаля, объявлено приказом о прибытии Первого Консула в Женеву; эта весть одушевила войска, которые от него надеялись чего-нибудь необыкновенного и чувствовали себя достойными исполнить его повеления. [18]
Бонапарте приехал с Ланном, которому предоставлял важное поручение — проложить армии путь к победе; вместе с производством в чин генерал-лейтенанта он поручил ему главное начальство над дивизией Ватрена, которая составляла авангард и вскоре долженствовала быть усилена 28-ю полубригадою. Эта полубригада, состоявшая под командою генерала Майнони, находилась с некоторого времени, в виде наблюдательного отряда, в Вализском Кантоне.
Пули, порох, оружие, пушки, лафеты, сани, аммуниция и сбруя, столь нетерпеливо ожидаемые, наконец были доставлены, и можно было поставить под ружье еще 8 000 человек; часть провиантская и фурштатская получили также лучшее устройство. Все это не имело ни правильности, ни полноты; преимущественно был ощутителен недостаток в военных снарядах, но их надеялись отыскать в сумах и ящиках неприятеля. При том обстоятельства были так благоприятны, что непростительно было бы ими не воспользоваться. Бонапарте не мог сделать подобного упущения.
Австрийский кабинет, твердо убежденный в истощении Франции как людьми, так и деньгами, не придавал большой важности сформированию резервной армии, столь торжественно возвещенному; он воображал, что эта армия составлена из нескольких тысяч конскриптов и инвалидов, и уверяют, будто сам угрюмый гоф-кригс-рат улыбался при этой мысли. О намерении Бонапарте лично предводительствовать резервною армиею не могли [19] не знать; но никто не верил осуществлению его намерения. Все полагали, что Бонапарте не оставит своих занятий по делам внутреннего порядка и утверждения своей власти, чтобы подвергнуть себя опасностям кампании, с горстию солдат неопытных или слабосильных. «Весть о скором его приезде была, на-верное, одною угрозою, но нас не легко обмануть или настращать — говорили Австрийцы. — Конечно запасы, собранные вокруг Женевы, свидетельствовали о попытке помочь Массене, но как и где подать ему помощь? Этого никто не знал, и вообще мало о том беспокоились. Все горные выходы были заняты достаточными силами для удержания войск, которые захотели бы прорваться через Альпы. Следовательно, с полною безопасностию можно было продолжать блистательные успехи, приобретенные в продолжение, предшествовавшего года, взять Генуу, уничтожить италийскую армию, и, вступив победоносно в Южную Францию, возбудить там контр-революцию» 2. Таковы были лестные надежды, которыми убаюкивала себя Австрия, в ту минуту, когда громы Маренго уже собирались над нею.
В это время числительная сила императорско-австрийской армии простиралась еще до 100 490 человек, из числа которых 13 740 кавалерии; более 34 000 были размещены в крепостях Истрии, Романьи, Тосканы, Ломбардии, Пиемонта и Генуэзской [20] Области. Барон Мелас приказал генералу Отту блокировать Генуу с корпусом в 24 221 человек, между тем как он сам, с 15 757 чел., шел на завоевание Графства Ницского. Остальные войска, под начальством Вукасовича, Кейма и Гаддика, были растянуты, более или менее значительными отрядами, от озера Маджоре до Кони.
Половина дивизии Вукасовича, в числе 7 647 человек, охраняла Сен-Готар, расположась у Беллинцоны; другая половина Симплон, у Домо-Доссолы. 3 300 человек, под начальством генерала Бриея, стояли близ Ивреи; их аванпосты находились у подошвы Большего Сен-Бернара, а две или три роты обороняли укрепление Бард, закрывающее долину Доры-Балтен. Генерал Ламарсель, с 3 900 человек, и Генерал Нимич, с 3 600, наблюдая Тюрро со стороны Сюза и Пиньероля, защищали долины Доры-Рипарии и Клюзоны; долины По, Враиты, Макры, Стуры и Джессо, были охраняемы тысячью Пиемонтцев; тут же были расположены слишком 6 000 человек кавалерии; 5 или 6 баталионов составляли гарнизон Турина.
Вспомогательная пиемонтская армия простиралась до десяти тысяч человек, но они готовы были воспользоваться первым случаем, чтобы покинуть знамена Австрии. Вообще, италиянские народы обратили свою старинную ненависть к Французам на имперцев, которые притесняли их с большею надменностию и грубостию 3. [21]
Бонапарте знал как о положении австрийской армии, так и о духе народов Пиемонта и Ломбардии. Можно вообразить себе его радость, когда он убедился, что неприятель углубляется с большею частию своих сил в Ривиеру, в Графство Ницское, и запальчиво стремится на свою погибель и посрамление.
От 20 до 24 флореаля (от 10 до 14 мая) получаемы были известия от Моро, Массены и Сюше. Последний, выдержав несколько сражений, принужден был уступить Ниццу Меласу, и готовился к решительной обороне линии Вара. Массена доносил, что может держаться еще недели две. Моро уже приобрел над генералом Краем такую поверхность, что мог, не подвергая себя опасности, отделить часть войск от своей армии; она была на марше, но Моро оставил при себе Лекурба и послал не более 13-14 000 человек. Бонапарте поручил начальство над ними достойному генералу Монсею, приказав ему сосредоточивать их, по мере прибытия, у подошвы Сен-Готара.
Решительная минута настала: Первый Консул приказал еще раз осмотреть горный проход. Отдавая отчет об этой рекогносцировке, представили ему все ужасы препятствий и опасностей подобного подвига. «Но можно ли пройти?» — спросил он отрывисто. «Можно...». «Ну, так пойдем!»... И войска тронулись.
24 флореаля (14 мая), вся армия направилась к Сен-Бернару, на который уже взбирался ее авангард. [22]
Величайшее затруднение состояло в перевозке артиллерии. Лафеты-сани, построенные в Оссоне, оказались на деле неудобными, и теперь не знали, что предпринять. По счастию, туземцы придумали средство к перевозке и проще и надежнее: взяв сосновые брусья и выдолбив их вполовину, положили в эти впадины орудия, потом запряглись по 60 и 80 человек на каждую пушку и дотащили их до вершины Сен-Бернара. Так была перевезена артиллерия авангарда. Но работа представляла столько трудностей, что горцы отказались от нее; генерал Мармон предлагал им деньги; они не приняли и разбежались. Тогда взято было несколько сот солдат из дивизий Лоазона и Буде; но и солдаты, после первой попытки, так утомились и обнаружили такое неудовольствие, что, казалось, невозможным принудить их ко вторичной попытке. Первый Консул приказал, чтобы каждая дивизия тащила свои пушки, и обещал по 500 франков за каждое орудие. Это предложение произвело на солдат действие счастливое и неожиданное: они были им изумлены, огорчены, доведены до негодования. «Перевезем, — говорили они между собою, — а денег не надо!.. Деньги помрачили бы нашу честь, а мы хотим чести неопозоренной!..».
Последуем за храбрыми воинами по чудесному пути, где следы их изгладили следы Аннибаловых солдат. [23]
ГЛАВА III
Переход чрез Большой Сен-Бернар.
Войска выступили из Мартиньи. По выходе из этого местечка, они увидели перед собою такую плотную цепь гор, что казалось невозможным проложить чрез нее путь. Не смотря на то, солдаты идут; вскоре раздается глухой гул, будто раскат отдаленного грома; по мере приближения к подножию гор, шум становится яснее и страшнее; он возвещает близость потока и долины. Войска вступают в нее узким ущельем, и вдруг останавливаются, изумленные зрелищем величественным и ужасным. Справа и слева, горы высятся до неба; бока их поросли вековыми елями; дремучий лес прерывается кое-где широкими бороздами, проложенными лавиною, опустошения которой везде видны: деревья, вырванные с корнем, поваленные; утесы, раздробленные, сдвинутые с места; все исковеркано, перемешано. И между этими обломками, бешеная Дранса низвергается водопадами, крутится, кипит, хлещет об утесы, и рев ее далеко разносится по долине.
По крутым берегам потока извивается тропинка, по которой едва может проехать небольшая телега; перил нет нигде; порою, попадаются зыбкие, дрожащие мосты: и вот по какой дороге должны были итти солдаты около двух миль.
В Брокаре, картина начинает изменяться; местность принимает вид менее угрюмый и не столь грозный; каштановые деревья, некогда насаженные [24] промышленными жителями этой деревни, для защиты от лавин и для доставления себе лакомой пищи, разрослись по дороге густым лесом, и их нежная зелень представляет приятную противоположность с красноватыми утесами, служащими им подножиями. Мало по малу долина оживляется, дорога идет в сторону от Дрансы; бурные и глубокие воды горного потока уже не производят головокружения, их страшный рев не поражает слуха; правда, они еще шумят, но как утихающий гнев; по крайней мере, можно говорить и слышать друг друга; ветерок доносит свежесть и благоухание Баньской Долины, которая видна в отдалении; человек дышит свободнее, сердце трепещет от радости.
Армия весело достигает Сен-Бранше, старинного, довольно большого местечка, лежащего при соединении долин баньской и антрмонской. Здесь солдаты отдыхают от понесенных трудов, и с новым рвением выступают в дальнейший поход.
Дорога опять суживается; но, по крайней мере, попадаются лишь веселые ландшафты, тучные пастбища, плодоносные поля, живописные местоположения. Особенно между прелестными деревнями, Орсиером и Лиддою, природа собрала свои лучшие и богатейшие уборы: на каждом шагу горы представляют новые, удивительные виды: на их крутых покатостях, жители этой благословенной части Антрмона не побоялись возделать землю плугом; от подножие до вершины, вместе с обильною жатвою, они поросли всеми полезными растениями [25] и плодовыми деревьями; смесь золотистых плодов, зелени и цветов представляет одно из восхитительнейших зрелищ, каким только может наслаждаться взор человека, и в то же время зрелище благороднейшее, потому что оно свидетельствует о благотворной силе промышлености и воли человека. На последнем плане, высятся снежные вершины Сен-Бернара, дикий вид которых придает какую-то особенную прелесть, какое-то роскошное величие целой картине.
Солдаты, не бесчувственные к красотам природы, восхищаются ими; но они предчувствуют, что в сих очарованных местах природа улыбнулась им в последний раз, и что терпению их предстоят тяжкие испытания. Действительно, вскоре местность становится унылою и мрачною; следы возделанных полей исчезают, бесплодие усиливается, и наконец господствует неограниченно и безраздельно. Долина расширяется; она усеяна огромными гранитными глыбами, которые не принадлежат здешним горам, но заброшены сюда неведомым переворотом. С вершины крутой тропинки, по которой едва можно итти, видны одни пропасти: Дранса, порываясь между утесами, замедляющими ее течение, опять наполняет воздух оглушительным ревом.
Так войско достигает Сен-Пиера, последнего местечка Вализского Кантона, и видит перед собою Сен-Бернар.
Горы, наваленные друг на друга превыше облаков, увенчанные вечными снегами и льдами, [26] перерезанные бездонными пропастями с страшными гребнями, разорванными бурею или подрытыми водой, вот грозный оплот, по которому должна взбираться французская армия. Эта картина не приводит в уныние, но одушевляет солдат, и с доверчивою радостию готовятся они встретить врага-исполина.
Снаряды вынуты из зарядных ящиков и разложены по другим, нарочно приготовленным ящикам; лафеты восьми-фунтовых орудий будут везены на мулах, а лафеты четырех-фунтовых понесут люди на носилках; каждая пушка уложена в сани, которые потащат сто человек. Все готово; раздается команда: вперед! Длинная колонна заколебалась и потянулась на гору.
Посреди груды утесов, только одна тропинка проложена с незапамятных времен пастухами и путешественниками, которые из любопытства или корысти дерзали посещать эти страшные пустыни. Тропинка имеет в ширину от 1½ до 2 футов, и иногда висит над отвесными скалами; с одной стороны ее окружают горы, покрытые снегом, который скатывается при малейшем усилии ветра, с другой пропасти, куда может увлечь один неверный шаг. При таких опасностях, имея над головою лавины, а под ногами бездны, неся оружие, снаряды, багаж, везя пушки, солдаты подвигались медленно, но смело.
Между тем ничто не нарушает поразительного однообразия картин разрушения, ничто не развлекает взоров, не тешит сердца: нет ни хижин, ни дерев, нет никаких растений; везде обнаженные [27] горы, опрокинутые скалы; только изредка, посреди обломков, виднеются деревянные кресты, поставленные в память какого-нибудь несчастия, какого нибудь горестного события, и места эти вообще известны под мрачными названиями. Подняв глаза, видишь мертвую гору (Mont Mort); опустив их, погружаешься в долину мертвых (Vallée des Morts). С каждым шагом глушь становится и печальнее и страшнее. Только ураган, ударяясь об углы утесов или завывая в их расселинах, нарушает безмолвие; толстый слой снега одевает горы будто необозримым саваном, и закрывает бездны. Ослепленным глазам трудно, воображению страшно; все предметы сливаются; не знаешь, что видишь перед собою, и ни на одном языке не найдешь слов для выражения изумительно грозной картины.
Это зрелище удивляет, поражает солдат, но не колеблет их мужества, не охлаждает их рвения; по временам, они останавливаются утомленные, едва переводя дух. Но, отдохнув несколько минут, восклицают: вперед! И при барабанном бое, идут по трудному пути с новою энергией; потом полковая музыка играет патриотические песни; солдаты повторяют хором воинственные припевы, и пустыни, до сих пор оглашавшиеся шумом бури или отчаянными воплями путешественника, оживляются, дрожат при героических звуках, которые знаменуют теперь торжество над природою, как прежде знаменовали столько торжеств над врагами Франции.
Однакож тропинка становится все труднее и опаснее: она занесена снегом; что шаг, то [28] усилие... А солдаты все идут, идут... но они желают достигнуть скорее конца утомительного шествия: какая человеческая сила вынесет такие труды?.. Вдруг тропинка прерывается, и войско видит себя на площадке, по средине которой красуется старинное и обширное здание; на каждом из его боковых фасов стоит каменный крест, возвещающий страннику, с который бы стороны он ни шел, благочестивое назначение здания. Это монастырь, основанный в десятом веке Бернаром де Мантоном, архидиаконом аостским. Здесь вера Иисуса Христа, обнимая взором все точки земного шара, где страдания грозят человеку, поставила неутомимых стражей, день и ночь бдящих для безопасности странника, откуда бы он не был, какую бы религию не исповедывал.
Плоская возвышенность окружена со всех сторон горами, из которых иные господствуют над ней на 700 тоазов; она сама стоит на 1 200 тоазов над уровнем моря. Здесь вечная обитель бурь и снегов, и едва ли восемь или десять раз, в течение целого года, солнце осветит ее бледными лучами; здесь не цветет ни одно растение, и самое дикое животное не ищет здесь убежища. Но в сих местах, где природа кажется мертвою, живет христианская любовь; она воздвигла себе храм, и вот уже слишком восемь веков, по какому-то чуду, этот храм никогда не оставался без служителей алтаря. Вот они — воины Христовы, в грубой шерстяной рясе, в белом поясе, одни состаревшиеся на святой и опасной службе, другие [29] еще юные, приучающиеся к подвигу, но все равно одушевленные бестрепетною ревностью веры; все они носят на челе, как и в душе, сладостное и безмятежное спокойствие христианской добродетели.
Они были предупреждены незадолго до прибытия многочисленных гостей, и приготовили все к их принятию, хотя подобное событие казалось им невозможным. В назначенный день, с утра, отшельники собрались у выхода страшной тропинки; нагнувшись, они смотрят, прислушиваются с невыразимым волнением; возле них стоят, насторожив уши, пристально устремив глаза, вытянув шею, те смышленые животные, которые разделяют с ними труды... Странные, смешанные звуки достигают наконец до них... Звуки эти приближаются: уже можно расслушать барабанный бой, шаги и голоса людей, ржание лошадей, стук оружия... Да, это целые баталионы, целые эскадроны взбираются на неприступные высоты!.. Изумленные пустынники смотрят друг на друга; они едва верят своим ушам; но голова колонны показывается; все приветствуют ее криками радости и удивления!.. И, по мере того, как солдаты приходят, монахи поспешают снять с них все, что они несут на себе, потом ведут их за длинные столы, расставленные вокруг монастыря и обильно снабженные хлебом, мясом, вином, и с удовольствием сами прислуживают воинам.
Благочестивые отшельники, с чертами лица кроткими и важными, прямодушные воины с физиономией открытой и оживленной, смесь монашеских [30] ряс и мундиров, пир посреди льдов, веселые остроты в обители вьюг и мятелей, пирамиды ружей и знамен, беспокойные лошади, нетерпеливо взрывающие копытом землю, хладнокровные мулы, потряхивающие колокольчиками, тяжелые смертоносные машины, встащенные сюда как бы волшебством, и, наконец, декорация из разрушенных утесов и грозных отвесных скал, окружающая сцену, все это представляет картину столь странную, столь трогательную и величественную, что воображение едва может представить ее, и от описания которой должно отказаться.
Обед кончен; солдаты подкрепили свои силы и могут с большею уверенностию итти на новые подвиги. Барабан бьет сбор; в одно мгновение каждый берет оружие, занимает свое место, и опять войско тронулось. Оно проходит мимо добрых пустынножителей, которые не могут опомниться от чудесного предприятия, и напутствуют воинов словами любви и желаниями счастия. «Вечная честь вам, защитники отечества!» — говорят монахи; «Вечная благодарность вам, благодетели человечества!» — отвечают солдаты.
Недалеко от монастыря, дорога идет сначала мимо того места, где суеверный страх Римлян воздвигнул храм Юпитеру Карающему, потом около небольшого озера, унылого, холодного, которое простирается до Сен-Реми и исчезает в Долине Горбатых; (Vallée des Bossus). Миновав это озеро, вы уже находитесь на противуположном скате Сен-Бернара, вне пределов Валцзского Кантона и в [31] границах Пиемонта. И так французское войско ступило на землю, которую должно освободить от власти Австрийцев и присоединить к Франции.
Но спуск с гор так же труден и опасен, как был всход на них. Тропинка до того поката и скользка, что люди и лошади не могут удерживаться и часто останавливаются в нерешительности. Сколько прежде требовалось забот и усилий при встаскивании пушек на высоту, столько теперь нужно, чтобы удерживать их на покатости. Но, соблюдая осторожность, войско подвигается вперед, и дорога мало по малу становится ровнее и шире; по бокам утесов показывается угрюмая растительность; она служит признаком близости живой природы. Еще далее, и уже видны ели, лиственницы, каштаны; солдаты ускоряют шаг и выходят наконец из страшных ущелий. С торжеством, разделившись на отряды, вступают они в очаровательную долину, орошаемую Дуарою, веселыми кликами приветствуют весенние цветы и призывают неприятеля.
ГЛАВА IV
Авангардные дела. — Укрепление Бард. — Взятие Ивреи. — Сражение при Киюзелле и при Гравиере. — Положение Меласа. — Переправа чрез Тессино. — Вступление в Милан.
Переход чрез Сен-Бернар, начатый 24 флореаля (14 мая), был совершенно кончен 2 прериаля (22 мая). Дивизия Ватрена составляла авангард под начальством Ланна; за ней следовали: корпус Дюгема (дивизии Лоазона и Буде), италиянский легион, [32] корпус Виктора (дивизии Шамбарльяка и Монние), консульская гвардия и вся кавалерия. Дивизия Шабрана спускалась в тоже время с Малого Сен-Бернара в долину Аосты, чтобы скорее соединиться с авангардом.
25 (15), Ланн вытеснил из Этрубля несколько неприятельских постов; 26 (16), он двинулся на Аосту; венгерский баталион, хотевший защищать мост через Клюзу и город, был опрокинут. На следующий день, авангард соединился с дивизией Шабрана, которая осталась в Аосте; Ланн пошел на Шатилион и прибыл туда вечером 28 (18). Тысяча Австрийцев занимали окрестные высоты и охраняли мост пушкою; Ланн приказал генералу Малеру обойти их, но как генерал сей встретил препятствие, замедлившее его движение, то и приказано было итти в атаку с фронта: гренадеры 22 полубригады взяли мост и деревню штыками, и неприятель был выбит из всех позиций. Генералы Ватрен, Майнони и офицеры главного штаба пустили в атаку один эскадрон 12 гусарского полка; Австрийцы потеряли человек сто убитыми и ранеными, да двести или триста взятыми в плен, две пушки и четыре зарядные ящика. После этого дела войско отдыхало, и 29 числа (19), на рассвете, снова выступило в поход.
При быстром следовании к Иврее, где армия долженствовала сосредоточиться, встретилось на пути препятствие гораздо важнейшее, нежели думали. Именно укрепленный замок Бард, построенный на [33] скале, которая возвышается отвесно над левым берегом Доры. Этот замок совершенно господствует над узкою долиною, где пролегает, через деревню Бард, дорога из Аосты в Иврею. Укрепление имеет две стены, два этажа батарей и достаточный гарнизон; оно требует, по мнению Мареско, правильной осады или блокады. Но успех превосходного соображения Первого Консула зависит от быстроты, и малейшее замедление могло бы уничтожить его; положение затруднительное... как из него выйти?
По горе Альбаредо вьется тропинка, которая, обогнув укрепление, ведет из Орнаса в Дона, где пролегает большая дорога. Тропинка эта трудна для пехоты, еще труднее для кавалерии, а для артиллерии она решительно непроходима. Что же? Ее приведут в такое состояние, что пехотинцы и кавалеристы без труда пройдут по ней; между тем сделают покушение на деревню Бард, чтобы овладеть главною дорогою; быть может, найдут, средства провезти по ней пушки; в противном случае, сняв орудия с лафетов, пронесут их по тропинке. Бертье предлагает этот способ; Бонапарте одобряет его, и немедленно приступают к делу.
30 флореаля (20 мая) авангард получил приказание направиться, по орнаской тропинке, на Сетто-Витоне, находящееся при выходе из ущелий. После пятичасового утомительного марша, авангард встретил австрийского генерала Бриея, который, с двумя баталионами, двумя эскадронами и двумя пушками, [34] занимал Дона и Сен-Мартен, и, по видимому, намеревался преградить путь. Ланн тотчас послал против этого отряда 40-ю линейную полубригаду и часть 20-й легкой. Неприятель не выдержал первого натиска и рассеялся; Брией поспешно отступил на Иврею, откуда пришел; французский авангард занял Сен-Мартен и Карему, а на другой день Сетто. Дивизии Буде и Лоазона, поставленные, одна между Орнасом и Дона, на высотах, другая в Орнасе, перед Бардом, окончательно облегли крепость.
Бертье назначил атаку Барда в ночь с 1 на 2 прериаля (с 21 на 22 мая). Эта деревня окружена стеною, и дорога, сжатая между горами и рекой, перерезана двумя подъемными мостами; в несколько минут, четыре роты гренадеров, одушевляемые присутствием и примером генерала Дюпона, выламывают ворота. Но дорога идет под пушками укрепления, и на протяжении пятидесяти тоазов надобно выдержать огонь двух батарей на весьма близком расстоянии. Первая попытка провезти, пользуясь темнотою, одно четырех-фунтовое орудие и одну гаубицу, не удалась: из тринадцати канониров один убит и девять ранены. Не смотря на то, на другой день решились на вторую попытку, приняв предосторожности, которые были упущены из вида накануне: дорога была покрыта соломою, колеса орудий и зарядных ящиков обвернуты также соломою. В полночь, пятьдесят человек запрягаются в каждую повозку и пускаются бегом по опасному, пути. [35]
Неприятель бодрствует, догадывается о цели предприятия, осыпает французов пулями, картечью, бросает ручные гранаты и другие зажигательные снаряды; но все они, пущенные на удачу и с торопливостию, не причиняют вреда; две четырех-фунтовые пушки и одна гаубица провезены благополучно; в следующие ночи продолжалось тоже самое и с таким же успехом.
Между тем происходили работы на альбаредской дороге; сюда были посланы 1 500 человек. Там, где покатость слишком крута, устроены лестницы; где тропинка окружена пропастями, воздвигнуты оплоты; где она прерывается широкими рытвинами, наведены мосты, и вскоре эта дорога, едва доступная пешеходам, становится удобною и для кавалерии: теперь форт Бард не может преградить движения.
Авангард уже вступил в равнину; не ожидая ни своих пушек, ни кавалерии, он смело двинулся на Иврею, и 2 прериаля (22 мая) уже был в виду этой крепости. Валы ее нельзя разрушить, но можно взобраться на них. По знаку Ланна, войска бросаются на цитадель и на город: частоколы, палисады, рогатки, все вырвано, изломано, повалено; через два часа, один баталион 22-й полубригады, ведомый капитаном Коше, адъютантом генерала Малера, берет цитадель штыками; но город еще не взят, и между тем как часть солдат влезает на стены и удерживает неприятеля, другая выламывает ворота: они наконец падают под усиленными ударами топора, путь открыт, и войска устремляются в город. [36]
Ошеломленный, устрашенный сею неодолимою стремительностию, Брией уже не думает защищаться: он удаляется с потерею 300 пленных и 14 орудий в Романо, чтобы соединиться там с 5 баталионами и 8 эскадронами, которые Граф Гаддик привел из Турина в Кьюзелле.
Внезапное взятие Ивреи было для французов самым счастливым событием: не много позже, Австрийцы заняли бы город и привели бы цитадель в оборонительное состояние; тогда движение было бы остановлено и успех кампании подвержен сомнению.
Лишь только пришли кавалерия и артиллерия, Ланн выступил против неприятеля. 6 (26), он показался в виду австрийского лагеря, где, на правом берегу Кьюзедды, находилось до 5 000 пехоты и 2 400 кавалерии. Лагерь был защищен редутами и пушками; мост обороняем 4 орудиями. Шестая легкая полубригада атаковала мост и овладела им после довольно упорного сопротивления; но вдруг бросаются на нее полки Кинского и Бината и принуждают к отступлению. Бригадный начальник, Макон, в отчаянии от неудачи, приказывает солдатам переправиться через реку в брод, имеющий в глубину до четырех футов; он сам ведет эту колонну, под градом картечи, в обход неприятеля. Едва достигла она берега, как на-встречу ей устремился генерал Граф Пальфи с несколькими эскадронами; французские егеря дают залп; Пальфи падает смертельно раненый, и отряд его обращает тыл. В эту самую минуту, 22 линейная [37] полубригада, под предводительством генерала Жанси, снова атаковала мост, вытеснила Австрийцев и нанесла им совершенное поражение. Они могли бы потерять много пленных и пушек, если бы многочисленная кавалерия не прикрывала их отступления. Французские войска преследовали Австрийцев до Романо, высоты которого они пытались удержать. Здесь, на равнине, простирающейся у подножие этого городка, 22 и 40 линейные полубригады должны были выдержать несколько кавалерийских атак, которые впрочем ни сколько их не расстроили; подоспевшие полки 12 гусарский и 21 конно-егерский окончили сражение, опрокинув дружным натиском всю массу неприятельских всадников; слишком 200 лошадей драгунов полка Латура остались на поле битвы. Австрийцы отступили в беспорядке и переправились через Орко близ Фольиссо; 6 эскадронов расположились в окрестностях Кивассо; один баталион спустился вниз по реке По до Казале, имея повеление собрать все суда у правого берега; прочие войска заняли позицию между Бениньо, Боско-Нагро и Алией. Ланн, продолжая движение, появился 8 (28) на левом берегу Орко, оттеснил неприятельскую кавалерию от Кивассо, и остановился в этом городе, только в шести милях от Турина.
Между тем как авангард французской армии занимал Пиемонт с такою быстротою и с таким успехом, генерал Тюрро шел к Сюзе и теснил Ламарселя в занятых им позициях. 28-го флореаля (18 мая) он послал 600 человек с горы [38] Женевра в Шомону, чтобы тревожить австрийские аванпосты; 30 (20), явился с 2 000 человек в верхней долине Сюза, и в то же время направил 3 000 человек с горы Сениса на Новалезе. Ламарсель поместил 4 роты с четырьмя пушками в сюзском замке, и занял крепкую позицию между этим городом и Ла-Гравиерою; здесь, колонна Тюрро атаковала его 2 прериаля (22 мая). Битва, была упорная, и успех не склонялся еще ни на одну сторону, когда колонна, прибывшая из Новалезе, показалась перед укрепленным замком и угрожала овладеть мостом через Чинизелью, по которому пролегает туринская дорога. Тогда Ламарсель очистил Сюзу, и был преследуем так живо, так дружно, что нашелся вынужденным покинуть все свои позиции и поспешно отступить к Авилияно; форт сдался на капитуляцию в десять часов вечера. Это дело стоило неприятелю слишком 500 человек убитыми или ранеными, 1 500 взятыми в плен, значительного числа оружия и снарядов; потеря Французов простиралась до 60 убитыми и 250 ранеными. В следующие дни, Тюрро приблизился, двумя колоннами, с одной стороны к Сан-Джоржио, с другой к Виллару Альмезе, а 6 (26) пошел на Авилияно, показывая вид, что хочет овладеть этим пунктом. Здесь находился Кейм с некоторыми подкреплениями, которые он вел Ламарселю. Французский генерал оттеснил неприятельские аванпосты до Сан-Амброзио, но голова его колонны была сильно атакована 3 эскадронами, расстроена и потеряла 300 человек; после этого, он не хотел [39] продолжать дела, и как единственною целию его было занятие с этой стороны Австрийцев, то он и отступил на Киано и Буссолино.
Движения Ланна и Тюрро служили, по видимому, доказательством, что вся резервная армия скоро явится под Турином, чтобы выручить Массену и Сюше; австрийские генералы были в этом убеждены: они обманулись. Впрочем, и сам Бертье не лучше неприятеля знал о намерениях Первого Консула; он писал Бонапарте 4 прериаля (24 мая), спрашивая, должно ли ему маневрировать на его правом фланге, чтобы соединиться с Тюрро, или на левом, чтобы соединиться с Монсеем. Бонапарте сам привез ему ответ и тем вывел его из недоумения.
После перехода армии через Сен-Бернар, Первый Консул почти один переехал через эту гору; он останавливался на несколько минут в монастыре, чтобы засвидетельствовать монахам свое благоволение и признательность. Смотря на героя, по мановению которого войска ознаменовали себя таким чудесным подвигом, благочестивые отшельники не могли не почувствовать глубокого изумления и невольного страха: Бог положил печать на челе этого мужа, и легко было видеть в нем одного из тех грозных избранников, которых Провидение посылает на землю для решительных переворотов. [40]
Прибыв 3 прериаля (23 Мая) в Аосту, Бонапарте оставался там до 5 числа. Он приказал дивизии Шабрана продолжать блокаду замка Барда, а генералу Монсею послал повеление перейти через Сен-Готар и направиться на Лугано и Лукарно, между тем как генерал Бетанкур, с отдельным корпусом, должен был перейти в тот же день через Симплон, чтобы сделать диверсию.
5 прериаля (25 мая), Первый Консул отправился в главную квартиру; на другой день, на рассвете, пытались взять штурмом замок Бард, но храбрость войск не могла одолеть препятствий, противопоставленных, для обороны этого укрепления, природою и искусством. Решено было ограничиться блокадою.
Вечером 6 числа, Бонапарте вступил в Иврею, где собрались все войска и ожидали его повелений, которые и были даны им в следующем виде: Ланн останется в Кивассо до нового приказания, а Тюрро будет, по прежнему, маневрировать между Сюзою и Турином, чтобы удерживать Имперцев в недоумении касательно движения и операций резервной армии. Эта армия пойдет прямо на Милан; Лекки, с италийским легионом, вступит между тем в долину верхней Сезии, чтобы таким образом содействовать маневрам Бетанкура против австрийского корпуса, находившегося близ Домо-Доссолы; а Монсей, опрокинув отряд, стоящий в Беллинцоне, спустится через Комо на Милан. В несколько дней, вся Ломбардия будет завоевана. Необходимо, чтобы, при первой вести о [41] вторжении, неприятель оставил и Генуу и Вар, чтобы он поспешил на спасение своих сообщений и магазинов: он придет поздно, и если захочет дать сражение, горе ему!
Таков был план Первого Консула: 7 (27), утром, армия уже выступила для исполнения этих распоряжений.
В этот же день, генерал Монсей, предводительствуя авангардом, составленным из дивизии Монте и одной бригады легкой кавалерии, вытеснил из Верчелли слабый австрийский отряд, занимавший сей город, и овладел им. За тем, не встречая ни малейшего сопротивления, он переправился через Сезию и продолжал движение до Тесино; прочие дивизии шли за ним в некотором расстоянии. 11 (31), утром, Первый Консул прибыл на берега этой реки. На левом берегу находилась многочисленная неприятельская кавалерия и несколько орудий. Мюрат построил батарею, и, во время обоюдной канонады, приготовился к переправе. Жители деревни Галиате предложили Французам значительное число лодок, которые успели скрыть от поисков Имперцев; на этих лодках было перевезено несколько гренадерских рот на остров, откуда они открыли против неприятеля убийственный огонь, заставивший его очистить место переправы. В продолжение шести часов, переправлены были на противуположный берег 1 500 человек и 2 пушки; австрийская кавалерия ходила несколько раз в атаку, но без успеха. Под вечер, генерал Монние атаковал деревню Турбиго, которую неприятель, [42] подкрепленный одною пехотною бригадою, пришедшею из Сесто-Календе, защищал упорно; но Французы овладели ею, взяли в плен 200 человек и положили на месте 300. Имперцы ночью отступили, прошли через Лоди, Крему, Кремону, и остановились в Боццоло.
12 прериаля (1 июня) Мюрат занял позицию в Корбетте, в трех милях от Милана, и вся армия переправилась через Тессино по мостам, наведенным в Турбиго и в Буфалоре. 13 (2), после полудня, Первый Консул вступил в столицу Ломбардии.
Предположения его всюду были исполнены с одинаковым успехом. Монсей, перейдя через Сен-Готар, с дивизиями Лапоипа и Лоржа, отбросил австрийский корпус, занимавший Беллинцону, за Моизу, и направил первую дивизию на Комо, вторую на Лугано. Бетанкур, спустившись с Симплона, вытеснил из меджиандонских ретраншаментов неприятельскую бригаду, которая хотела остановить его, потом занял Арону. Лекки, переправясь через Сезию, близ Ривы, овладел Вараллио, взял здесь в плен 300 человек, и двинулся на Сесто-Календе, где ему надлежало перейти Тесино. Наконец форт Бард сдался на капитуляцию 12 числа, так что сообщения Французов по этой дороге были теперь совершенно свободны и безопасны.
Обратимся назад и перенесемся в главную квартиру Меласа: посмотрим, что происходило там с того времени, когда резервная армия открыла кампанию завоеванием Сен-Бернара, до [43] той минуты, когда водрузила она свое знамя в столице Ломбардии.
Мелас, разделяя мнение своего правительства касательно ничтожности резервной армии, ничего не изменил, как мы уже видели, ни в размещении, ни в силе австрийских корпусов, долженствовавших защищать выход из Альпов; он имел в виду единственно продолжение своих успехов в генуэзском поморье и в Графстве Ниццском. Овладев сею последнею страною, он почитал свое присутствие ненужным для окончательного истребления немногих тысяч Французов, перед ним бежавших, предоставил генералу Эльсницу этот нетрудный подвиг, учредил в Ницце свою главную квартиру, и мирно опочил на лаврах. Взятие Генуи и сдача в плен победителя при Цюрихе, разбитие Сюше и вторжение в южную Францию, таковы были обольстительные мечты, лелеявшие дремоту Меласа, когда грозные слухи вдруг раздались в его ушах и прервали его сладкий сон. «Республиканцы перешли через Мон-Сенис», говорили одни. «Через Малый Сен-Бернар», утверждали другие. «Через Большой!» — восклицали третьи. Наконец, многие верили, что опасность угрожает от Симплона и Сен-Готара. Все были правы, но всем казалось это невероятным. Однако Мелас подозревая, что тут что нибудь да кроется, поручил генералу Цаху, начальнику своего штаба, осведомиться о происходившем. Впрочем, обстоятельства казались ему [44] столь ничтожными, что он усилил корпус Эльсница бригадою Сен-Жюлиена, пришедшего из Савоны, и теперь все силы, для нанесения решительного удара Сюше, простирались слишком до 17 000 человек. Затем, Мелас полагал вызвать этот корпус к себе, в случае надобности. Распорядившись таким образом, он выступил, 19 мая, к Турину, с бригадою Ауерсперга, и шел малыми переходами. 20 он был в Соспельо, 21 в Лимоне, 22 в Кони, где оставил гарнизон, и только 25 явился в Турине. На этом походе он получал многие донесения, которые начали открывать ему глаза и заставили предчувствовать опасность положения; вскоре он узнал об успехах резервной армии и о движении части войск Моро в Италию. В это же время Мелас получил депешу от товарища своего Края, который убеждал его сделать диверсию в Швейцарию согласно условленному между ними плану: просьба пришла не вовремя. Мелас поручил Краю воспользоваться ослаблением Моро и сильно атаковать его; вместе с тем, он обещал, тотчас после падения Генуи, двинуться на корпус Французов, пришедших в Италию, и сделать диверсию в его пользу.
В Турине, Мелас убедился, что резервная армия действительно существовала, и что ею предводительствовал тот Бонапарте, гений которого был столько гибелен Австрийцам. Минута, когда рассеялись его заблуждения, была унизительная, тяжкая. Он не мог долее обманывать себя: императорская Пиемонтская армия подвергнется бесчестию, погибели, [45] если не сосредоточится как можно скорее: следовательно должно отказаться и от взятия Генуи, и от вторжения во Францию! Мелас покорился сей жестокой необходимости. Он приказал Эльсницу, после тщетных покушений его против Сюше, оставить позицию на Варе, очистить Графство Ниццское, воротиться через тендское ущелье, и итти в Александрию через Кони; Отту, немедленно снять осаду Генуи, и также направиться на Александрию, общее сборное место; многим полкам, посаженным на суда в Ливорно для отправления в Ниццу, велено было выйти на берег в Сестри, и спешить туда же.
В это время Мелас полагал еще, что резервная армия шла на Турин: прибытие и остановка авангарда в Кивассо подтверждали, по-видимому, эту мысль; но, 30 мая, Ланн вдруг исчез; что с ним сталось? По какой дороге он пустился?.. Покамест об этом рассуждали, Ланн направился на Павию; он вступил туда 13 прериаля (2 июня), и нашел там значительное количество пушек, оружия, снарядов, и огромные склады всякого рода продовольственных предметов. Роковая весть сия мгновенно разоблачила перед австрийским генералом всю истину: теперь ему уже невозможно было спасти Милан, все его магазины достались неприятелю, все его сообщения с корпусами, находившимися на другом берегу Тессино, и с Германией были прерваны. Не смотря на то, он надеялся поправить столько бед: с войсками, прибывшими из Тосканы, с дивизиями Кейма и Гаддика, разве он [46] не может с такими силами победоносно проложить себе путь?.. Да, вступить в сражение было для Меласа самым достойным и самым верным средством: эта мысль мелькнула у него в голове, и он остановился на ней.
ГЛАВА V
Восстановление Цизальпинской Республики. — Совершенное занятие Ломбардии. — Капитуляция Генуи. — Сосредоточение австрийской армии под Александрией. — Взятие Французами Пиаченцы. — Переход чрез По. — Дело при Страделье. — Сражение при Кастеджио или при Монтебелло. — Прибытие Десекса. — Беспокойство Бонапарте.
При первом вступлении Бонапарте в Милан, в 1796 году, одни демократы, число которых было не велико, искренно радовались его успехам; все прочие видели в нем полководца искусного и счастливого, но вместе с тем почитали его опасным орудием честолюбия и революционного деспотизма, и таким образом Бонапарте внушил к себе только чувства страха и ненависти. А теперь какая перемена! Все сословия принимают его с равным восторгом: этот непобедимый герой торжествует единственно для водворения мира! Этот животворный гений помышляет лишь о независимости и благе народов! Так думали о Бонапарте в первые три месяца его консульства. Смелый переход через Сен-Бернар и внезапное появление в Ломбардии с многочисленною армией, когда все были убеждены в торжестве Австрии и в неизбежной гибели Франции, вознесли его на высочайшую степень справедливого удивления и славы. [47]
Причины личные, политические и военные побудили Первого Консула провозгласить восстановление цизальпинской республики: она возникла из его первых побед; возобновляя ее существование, он показывал тем один из лучших своих трофеев; кроме того, учреждая республиканское правление, он хотел убедить, что если и останавливал необузданные порывы революции во Франции, то нисколько не отвергал ее основных начал. Таким образом Бонапарте надеялся устранить все подозрения и опасения, которые возбудил после 18 брюмера между пламенными патриотами; наконец, вооружая жителей Ломбардии против Австрии, он рассчитывал, что, в случае продолжительной войны, на его стороне будет новая опора, а неприятель встретит новые затруднения.
Бонапарте старался оправдать надежды, возлагаемые на него добрыми гражданами. При всех заботах, неразлучных с управлением армии, он нашел время устроить администрацию цизальпинской республики; определил людей умных, умеренных и особенно поручил им противодействовать реакциям; обещал покровительство духовенству, и потребовал от него присяги в верности; большая часть духовных присягнули не по принуждению, но с радостию, и многие епископы, письменно поздравляя его с достославным возвращением, уверяли в своей преданности.
Для совершенного и безопасного утверждения нового правительства в Ломбардии, надлежало вытеснить отсюда австрийские войска, еще находившиеся [48] в разных местах. Первый Консул возложил это дело на дивизии Лоазона и Буде, и на италийский легион; в несколько дней оно было кончено. Дивизии сии выступили 14 прериаля (3 июня); Лоди, Орчи-Нови, Крема, Брешие, Кремона, Бергамо и другие города постепенно отворяли ворота французским войскам; войска Вукасовича, отвсюду теснимые, принуждены были отступить за Олио, и подкрепили гарнизон Мантуи.
Во время сих благоприятных событий, Бонапарте получил весть, которая сильно его обеспокоила, потому что, по его рассчетам, она могла помешать его планам и возвысить мужество неприятеля: Генуя сдалась на капитуляцию 15 прериаля (4 июня).
Массена, осажденный с моря и с суши, запертый с горстию солдат между многочисленными жителями, на верность которых нельзя было полагаться, и которых опасности и бедствия осады необходимо должны были довести до отчаяния, Массена умел внушить своим войскам самое геройское мужество, и удержать Генуэзцев в полном повиновении. Вспомоществуемый генерал-лейтенантом Сультом, разделявшим с ним славу до 13 мая 4, и дивизионными генералами Газаном и Миолисом, которые содействовали ему во все время достопамятной обороны, он не только уничтожал [49] все покушения неприятеля, но не раз нападал на Австрийцев в их позициях и побеждал их. К несчастию, в Генуе было мало продовольственных запасов; даже, при бережливой раздаче рационов, они скоро истощились, так что под конец состояли из вредной смеси миндаля, отрубей, крахмала и какао. К голоду присоединился другой бич — повальная болезнь. Народ терпел те же самые лишения, был поражен такими же бедствиями; в госпиталях не стало мест для больных; улицы были завалены умирающими и трупами; во всем обширном городе, еще недавно столь роскошном, царствовала могильная тишина, прерываемая лишь воплями страдания, предсмертными стонами, угрозами мятежа и страшным гулом пушек и бомб. Не зная, что делается вне города, истощив все средства энергии и благоразумия, чтобы подавить отчаяние, его окружавшее, Массена увидел себя в необходимости решиться на единственную меру, которая могла спасти остатки его мужественной дружины: он вступил с неприятелем в переговоры; это было 1 июня.
В эту самую минуту, когда генералу Отту сделаны были столь желанные предложения, курьер от барона Меласа привез повеление немедленно снять блокаду и итти в Александрию через Боккету. Отт уведомил главнокомандующего о положении дел; в ожидании ответа, продолжал переговоры и делал все нужные приготовления к отступлению. Мелас предписал ему согласиться на все условия Массены, и выступить к Александрии [50] тотчас по занятии Генуи. 4-го июня, генерал Массена, генерал Отт и адмирал Кент собрались для окончательного утверждения статей капитуляции. После упорных прений, во время которых Массена явил благороднейшую твердость, статьи были наконец подписаны: французский генерал хотел капитуляции, достойной себя, и получил ее. Согласились, чтобы генуэзский гарнизон вышел с оружием, тяжестями и артиллерией и тогда же мог начать неприязненные действия.
5 июня, утром, Массена отплыл с своим главным штабом в Финале, где надеялся собрать и привести в порядок остатки италийской армии, так, чтобы немедленно выступить в поход. Генерал Газан отправился в тот же день почти с 4 000 человек в Вольтри; генерал Миоллис остался в крепости с таким же числом больных и выздоравливающих.
Князь Гогенцоллерн, командовавший императорскими войсками в генуэзской ривиере, вступил в Генуу с 16 баталионами. Генерал Отт послал генералов Фогельзанга и Готесгейма, каждого с 5 баталионами, первого в Тортону через Боккету, второго в Пиаченцу — важный пункт, оставленный без всякой обороны; главнокомандующий приказал немедленно занять его. Сам Отт, с дивизией Шелленберга, состоявшею из 11 баталионов, выступил 6 числа на Тортону по той самой дороге, по которой приказал итти Фогельзангу. Князь же Гогенцоллерн должен был примкнуть к австрийской армии, лишь только Англичане сменят [51] его 7-ю тыс. человек, ожидаемых по их словам, с острова Минорки. Но как эти 7 000 человек не являлись, то Князь Гогенцоллерн выступил с своими 16 баталионами уже восемнадцать дней спустя, когда надлежало сдать крепость Французам.
И так, в сущности, капитуляция Массены принесла более пользы, чем вреда соображениям Первого Консула, ибо, во-первых, она замедлила несколькими днями сбор императорской армии, а во- вторых, лишила ее 8 000 лучших солдат.
Не смотря на то, в главной квартире Меласа все были очень довольны; но общая радость вскоре была возмущена известиями, полученными от Эльсница: он жестоко потерпел при отступлении. Сюше, получив подкрепление из Франции, преследовал его с самою неутомимою и губительною живостию; он так тревожил, обходил, отрезывал, поражал колонны Эльсница, что генерал сей из 17 200 человек привел только 6 000; от 8 до 9000 были убиты или взяты в плен, и все Пиемонтцы, служившие в этом корпусе, частию перешли к Сюше, частию разошлись по домам.
Следовательно, Мелас, более нежели когда-нибудь, находился в самом критическом положении, потому что, отделив войска, необходимые для охранения крепостей генуэзских и пиемонтских, он имел в своем непосредственном распоряжении только 40 000 человек, почти столько же, сколько мог ему противопоставить Бонапарте. Не смотря на то, или не зная в точности сил неприятеля, или надеясь на свои прошедшие успехи, [52] Мелас упорствовал в намерении проложить себе путь битвою. Этого только и желал Бонапарте.
16 прериаля (5 июня), Ланн, с дивизией Ватрена, опять составлявшей авангард; Виктор, с дивизиями Шамбарлака и Гарданна, потом дивизии Монние, Буде, Лапоипа и большая часть кавалерии, приготовились перейти через По, между Павией и Пиаченцею. Числительная сила всех сих войск простиралась до 30 000 пехоты и 3 000 кавалерии. Пехотою этот корпус превосходил австрийскую армию, но кавалерии и артиллерии имел гораздо меньше. Первый Консул надеялся и при таком числе войск окончить кампанию. Дивизии Лоазона и Лоржа, отряды Бетанкура, Жилли и Лекки (от 15 до 16 000 человек) он назначил для обороны Тесино, Ольо и Адды, под начальством генерала Монсея. Дивизия Шабрана, после взятия замка Барда, занимала окрестности Ивреи, Кивассо и Крешентино. Тюрро стоял, по прежнему, между Сюзою и Турином.
16 числа (5) по полудни, генерал Мюрат, предводительствуя дивизией Буде и частию кавалерии, явился перед пиаченцским мостом и атаковал его. Мост был прикрыт ретраншаментом, защищаемым 200 человек и 6 пушками, и кроме того обстреливаем 16 орудиями большого калибра, стоявшими на правом берегу. При таких средствах, горсть Австрийцев держалась до ночи, а потом, пользуясь темнотою, разрушила часть моста и отступила. Мюрат, не достигнув цели, двинулся к [53] Ночетто, куда прибыл на другой день, на рассвете; он нашел здесь до двадцати лодок, поспешно, посадил на них войска, и лишь только два баталиона переправились на противоположный берег, направил их на Пиаченцу. Граф О’Рейли незадолго перед тем вступил туда с 280 человеками пехоты и 3 эскадронами. За ним следовала колонна из 5 баталионов и 5 эскадронов, посланная Меласом в Пиаченцу из опасения, что генерал Готесгейм не придет во время для подания помощи сей крепости; но 3 баталиона этой бригады явились в ту минуту, когда О’Рейли, увидев невозможность противиться Французам, решился отступить. У пармских ворот завязалось жаркое дело. Как войска Мюрата получали новые подкрепления по мере переправы французских войск через реку, то бой сделался слишком неравным; Австрийцы побежали, большею частию к Страделье, а некоторые по направлению, к Парме. Французы вступили в Пиаченцу. В это время прибыл один неприятельский баталион, спешивший из Тосканы на соединение с армиею, и атаковал ариергард Мюрата, но вскоре принужден был отступить.
Занятие Пиаченцы доставило Французам 600 пленных, продовольственные запасы и мост, который Мюрат поспешил исправить. Но, посреди сих успехов, победитель не мог не сожалеть о весьма важной потере: неприятель захватил 60 пушек и несколько сот повозок с военными снарядами, отправленных без прикрытия в Брони, при первой вести о приближении Австрийцев. Узнав об этом, [54] Мюрат послал в погоню свою кавалерию: уже было поздно; кавалерия не могла настигнуть Австрийцев.
Утром, 17 прериаля (6 июня), дивизия Ватрена начала переправу по пловучему мосту, наведенному при Бельджиозо; но как этот мост оказался удобным только для пехоты, то был построен другой, по близости, для кавалерии и артиллерии.
28 линейная полубригада и часть 40-й находились на другом берегу, и Ланн приказал им занять позицию, как вдруг показался довольно многочисленный неприятельский отряд: это была колонна, оставленная генералом О’Рейли позади. Она стремительно атаковала штыками Французов, еще не совсем построившихся в боевой порядок, и опрокинула их центр; Ланн немедленно послал один баталион 28 полубригады под командою храброго адъютанта (adjudant général) Ногеса, чтобы взять неприятеля во фланг; это движение его остановило. Французы, быстро выстроившись, атаковали в свою очередь Австрийцев и гнали их до Страдельи. Здесь завязалось дело с новым ожесточением; войска сражались до девяти часов вечера, когда, наконец, эта жаркая схватка обратилась в пользу Французов; Австрийцы поколебались и были оттеснены довольно далеко за деревню по пиаченцской дороге. О’Рейли, возвращаясь из Пиаченцы с частию войск, которые были там разбиты, восстановил порядок и поспешил в Брони; здесь он нашел и увез с собою артиллерийский парк, уже ускользнувший от Мюрата. На следующий день, он [55] занял позицию при Кастеджио, куда прибыл 8 числа авангард генерала Отта.
18 и 19 (7 и 8), остатки дивизии Ватрена и дивизия Шамбарлака, с 200 кавалеристами и несколькими пушками, переправились через реку; но внезапное возвышение воды в реке По удержало на левом берегу дивизии Гарданна, Монние, Лапоипа, и почти всю кавалерию и артиллерию; к довершению препятствий, узнали, что пиаченцский мост снесен водою. Бертье, уведомляя о сих обстоятельствах Первого Консула, спрашивал, не лучше ли будет, по трудности переправы и опасности атаки, отступить на Пиаченцу. Не так думал Бонапарте: он приказал переправиться через реку, каким бы то ни было образом, на том же месте, и, в ожидании авангарда, дойти до Вогеры; Мюрату же послал повеление немедленно двинуться на Страделью, а Лоазону отправиться в Пиаченцу, для блокирования замка и для составления резерва.
20 прериаля (9 июня), в 6 часов утра, генерал Ланн приказал дивизии Ватрена стать под ружье, и направил ее из Брони к Кастеджио.
Это местечко, выгодное в оборонительном отношении, по своему положению, и окрестные высоты, были заняты генералом Оттом, с 13 000 пехоты и 1 400 кавалерии, поддерживаемых многочисленною артиллерией. Отту пришла в голову странная мысль, что французские корпуса, о которых в Страделье получены были столь свежие и столь положительные известия, переправились через По [56] единственно с тою целию чтобы маскировать движение резервной армии на Мантуу; в следствие такого убеждения, вместо того, чтобы итти прямо в Александрию, как ему было приказано, он собрал все свои силы при Кастеджио, в намерении непременно отнять у неприятеля Пиаченцу.
Около девяти часов, 6-я легкая полубригада, составлявшая голову колонны Ватреновой дивизии, встретила австрийские аванпосты при вилле Сан-Джулете (в одной миле от Кастеджио) и без труда оттеснила их на полмили до Ривальта-Гандольфи: здесь стоял О’Рейли с 6 баталионами. Он оказал довольно сильное сопротивление, но наконец принужден был оставить сей пост и отступить на местечко Кастеджио, защита которого была ему поручена генералом Оттом. На правом его фланге были выстроены 9 баталионов; на левом 6 баталионов и 10 эскадронов; в тылу и близ Монтебелло, в виде резерва, еще 5 баталионов; между этою деревнею и местечком возвышался замок Лордоне, в котором находилось от 300 до 400 человек с артиллерией. Все высоты, представлявшие весьма трудный доступ, были уставлены пушками и гаубицами; боевой порядок Австрийцев представлял величественное зрелище; но еще величественнее являлась слабая французская дивизия, которая, будучи окружена австрийскими войсками и уже отвсюду осыпаема картечью, и ядрами, готовилась, движимая нетерпеливым мужеством, броситься за неприятелем на воспламененные высоты, где он считал себя неодолимым. [57]
Одиннадцать часов. Ланн подает сигнал к атаке; Ватрен тотчас же командует двум баталионам 6 легкой полубригады принять вправо от дороги, и обойти неприятельские орудия, а третьему баталиону соединиться с 40 линейною полубригадою под начальством генерала Малера, и овладеть высотами Кастеджио. Эту колонну назначено поддерживать 28-й полубригаде; одному, баталиону 22-й поручено атаковать деревню с фронта; два другие остаются в резерве, по сторонам дороги, с артиллерией консульской гвардии, артиллерией дивизии и одним эскадроном 12 гусарского полка.
Баталион 22-й полубригады смело бросается на неприятеля беглым шагом; но вскоре, подавленный числом, принужден отступить. Австрийцы теснят левый фланг Французов; но прибытие 40-й полубригады восстановляет сражение. Тогда Ватрен вводит в дело 28 полубригаду, которая, подкрепив сражавшиеся войска, врывается в Кастеджио с тыла; между тем Ланн, предводительствуя резервом, проникает туда по большой дороге, а Жанси, с 6-ю легкою полубригадою теснит неприятеля, который еще держался на правом фланге. Но Имперцы, вдвое многочисленнейшие, чувствуют, каким стыдом покроют себя, если так дешево уступят поле битвы: они устремляются вперед и действие возгарается жарче и убийственнее прежнего. Кастеджио и окружающие его горы переходят из рук в руки по нескольку раз; наконец, не смотря на неслыханные усилия Ланна, Ватрена, Малера, Жанси, Ногеса, бригадных начальников Шрейбера, Макона [58] и Лежандра, сражавшихся на ряду с их солдатами, не смотря на упорную стойкость французской пехоты, искусное направление артиллерии Ланна и смелые атаки 12-го гусарского полка, неприятель одержал перевес и уже возглашал победу, как вдруг, по дороге из Брони в Кастеджио, поднялись столбы пыли, и посреди этого облака заблистали штыки... Надежда ободряет французские войска, Австрийцы приходят в смятение: это Виктор с дивизией Шамбарлака!..
Согласно повелению следовать в некотором расстоянии за авангардом, Виктор выступил из Страдельи около одиннадцати часов утра. Дорогою он услышал выстрелы, и прибавил шагу. За Брони, выстрелы сделались явственнее и чаще; он пустился беглым шагом, и скоро прибыл к местечку, где авангард уже три часа сражался с таким упорством и неустрашимостию.
В эту минуту Австрийцы отбросили его четыре баталиона, и угрожали, овладев дорогою в Брони, отрезать ему отступление. Виктор видит опасность и мгновенно делает свои распоряжения. Генерал Риво, с 43-ю полубригадою, атакует высоты с левого фланга; генерал Гербен, с 24-ю легкою, обойдет их с правого; бригадный начальник Лепрё, начальствуя двумя баталионами 96-й, двинется на центр Австрийцев; 3-й баталион этой полубригады останется на дороге с артиллерией дивизии.
Едва были отданы сии приказания, все пришло в движение: Риво собрал авангардные войска, которые [59] принуждены были отступить, послал в рассыпном строю, на правый и на левый фланг, первый и второй баталионы 43-й полубригады, построил третий баталион колонною в центре двух других, и в таком порядке двинулся на неприятеля. Атаковав Имперцев, он постепенно отнял у них шесть высот, и достиг до лордонского замка, которым и овладел. Между тем 24-я легкая полубригада приобрела такой же успех: она вытеснила неприятеля, захватила его орудие и много пленных. В центре, едва лишь два баталиона 96-й полубригады пришли в Кастеджио, как Лепрё выстроил их в густых взводных колоннах, и не обращая внимания на ужасный огонь артиллерии, бросился на Австрийцев и расстроил их. Таким образом неприятель потерял все свои позиции и отступал на всех пунктах; Виктор и Ланн, пользуясь этою минутою, скомандовали общую атаку. Тогда Имперцы обращаются в бегство; их гонят, берут в плен, убивают, покамест темнота и утомление не останавливают победителей.
Дивизия Ватрена провела ночь на поле битвы, которое так мужественно оспоривала; 24-я легкая и 43-я линейная полубригады расположились на биваках перед Монтебелло, слишком в двух милях от того места, где начали атаку, а два баталиона 96-й полубригады преследовали неприятеля с таким ожесточением, что их могли собрать только на другой день утром.
Потеря Французов простиралась до тысячи человек, Австрийцы лишились до 4 700 убитыми, [60] взятыми в плен или ранеными; пять орудий с зарядными ящиками остались в руках Французов.
Сей блистательный успех, которым Банапарте был обязан упорной неустрашимости Ланна, Ватрена и их достойных солдат, также удачному и решительному содействию Виктора, открыл Французам путь в Тортону; они вступили в этот город 23 прериаля (12 июня).
В продолжение достославного марша дивизий Ватрена и Шамбарлака, остальная часть армии была переправлена через По заботливостью генерала Мармона и под наблюдением Бонапарте, поспешно приехавшего в Павию. Таким образом, 23 (12) все французские войска находились в сборе близ Тортоны, на обоих берегах Скривии. Первый Консул перенес свою главную квартиру в Торре ди-Гарафоло. Он привез с собою нового полководца, присутствие которого служило новым залогом победы: то был Дезе, присоединившийся наконец к армии после жестоких испытаний.
Генерал сей отправился из Александрии (в Египте) 12 вантоза (3 марта) на рагузском судне, с несколькими офицерами своего главного штаба, с ранеными и больными, и хотя был снабжен паспортами от Великого Визиря и Англичан, однакож, в виду Тулона, адмирал Кейт захватил его, и отослал в Ливорно, где генерала заключили в лазарет, род тюрьмы. Кейт, не довольствуясь нарушением народных прав, хотел еще [61] оскорбить арестанта: он назначил Дезе на пищу по двадцати су в день, и поместил его на одном дворе с простыми солдатами. «Равенство, провозглашенное во Франции, — сказал он, злобно улыбаясь, — требует, чтобы вы получали одинаковое с ними содержание». «Я имел дело, — отвечал Дезе, — с Мамелюками, Турками, Арабами, Эфиопянами, Дарфурскими Неграми: все они уважали данное слово, и не издевались над людьми в несчастии... Прикажите дать соломы бедным раненым... Для себя я ничего не требую, только избавьте меня от вашего присутствия». Целый месяц благородный Дезе томился во власти гнусного врага. Наконец, по повелению английского правительства, он был освобожден, отправился в Тулон и поспешил написать к Бонапарте.
«Я прибыл сюда, и прошу вас как можно скорее дать мне какое-нибудь назначение; я не хочу спокойствия... Буду доволен всяким поручением, какое вы на меня возложите: вы знаете, что я не гонюсь за важными местами, не желаю их, и с одинаковым удовольствием буду служить волонтером, или генералом... И так, ожидаю ваших приказаний: день, не употребленный на пользу отечества, день потерянный». Нет надобности прибавлять, что назначение, столь благородно испрашиваемое, было дано скоро и охотно. Дезе, не теряя ни минуты, даже не повидавшись с матерью, в любви в которой сосредоточивал всю нежность своей прекрасной души, поспешил в главную квартиру резервной армии, куда и прибыл 22 прериаля (11 июня). [62]
Первый Консул произвел его в генерал-лейтенанты и поручил ему главное начальство над дивизией Буде. Дезе желал нетерпеливо отмстить победою за испытанные им неудовольствия, но мрачные предчувствия тревожили его. «Давно не дрался я в Европе, — сказал он своим адъютантам; — ядра раззнакомились со мною; меня что-нибудь ожидает...». Горько улыбнулся он, и улыбка его внушила опасения, которые, к несчастию, слишком скоро осуществились.
Мелас, готовясь в сражению, собрал около Александрии все те войска, которые только мог собрать после важных поражений Эльсница и Отта, то есть, 48 баталионов (23 294 человека) , 52 эскадрона (8 378 человек) и 2 000 человек артиллерии, всего 33 572 человека. Это было известно Бопапарте положительно по донесениям генералов, и даже по перехваченным письмам Меласа; но вовсе не думая, чтобы австрийский генерал решился на столь смелый подвиг, он видел в его грозных и гордых приготовлениях одну уловку, чтобы ускользнуть из рокового круга, в котором был заключен австрийский полководец. Показание одного лазутчика, пользовавшегося излишнею доверенностию Первого Консула, вероятно ввело его в заблуждение, которое могло бы быть пагубно. Этот лазутчик, возвратясь однажды из главной неприятельской квартиры, где едва не был узнан, утверждал, будто Мелас намерен переправиться на левый берег По; но в донесениях Шабрана, стоявшего у Кивассо и Крешентино, ничего не было [63] сказано о подобном плане. Быть может Мелас раздумал; быть может вместо того, чтобы переправиться через реку, он решился воротиться в генуэзскую ривиеру, разбил на пути Сюше в Массену? Все пагубные последствия исполнения одного из сих предположений, переправы через По или движения на Генуу, тотчас представились Первому Консулу. Его план, столь искусный, столь смелый, и до сих пор столь счастливо исполняемый, будет совершенно уничтожен; война, не оконченная одним ударом, затянется надолго и повлечет за собою новые военные и политические перемены; могут возникнуть сомнения касательно прочности его триумфов, и это поколеблет его возникающую власть. Тогда как ему надлежало господствовать, пользуясь страхом и удивлением, им внушенными, неужели он должен будет подвергнуться осмеянию? При одной этой мысли, вся душа его возмущалась, яркая краска вспыхивала на благородном челе, до сих пор осеняемом только гением и славою.
Волнуемый сими тяжкими опасениями, Первый Консул решился, прибыв в Тортону, лично произвести сильную рекогносцировку в равнине Сан-Джулиано, собрать положительные сведения о неприятеле, и убедиться в его истинных намерениях.
ГЛАВА VI
Сражение при Маренго.
Ограниченная с севера рекою По, с востока и юга дугою холмов, принадлежащих к [64] отлогостям Апеннинов, с запада извилистым течением Бормиды, и рекою Танаро, близь впадения ее, в полумили, на северо-восток от Александрии; равнина Сан-Джулиано имеет четыре мили в длину и пять в ширину, и только изредка на этой обширной плоскости заметны небольшие возвышенности. Почти вся равнина покрыта виноградниками, ветви которых, по итальянскому обычаю, расположены гирляндами и фестонами; посреди привлекательных плантаций красуются многочисленные деревни, виллы и фермы. Но эти места, недавно столь оживленные, теперь в печальном запустении; большая часть жителей бежала при сближения двух враждебных армий, которые, вероятно, превратят их веселые нивы в грозное поле битвы.
Множество дорог пересекают равнину во всех направлениях; важнейшие пути идут от востока к западу. Так старая тортонская дорога, идущая через Сан-Джулиано-эль-Веккио и через Маренго, упирается в мост на Бормиде, насупротив Александрии; новая дорога удаляется от старой в расстояние на 1 300 тоазов впереди Сан-Джулиано, пролегает влево через местечко Лонго-Фаме и примыкает к реке, в одной мили, к югу от Александрии; справа видна дорога из Сале, которая, пересекая Кастель-Чериоло, поворачивает вправо, и соединяется с старою тортонскою дорогою, в 500 тоазах от моста на Бормиде.
Недалеко от этой реки и от Танаро находится болотистая местность; отсюда вытекают различные потоки, из которых наиболее замечателен [65] Фонтаноне. Этот широкий и тинистый ручей, заключенный между крутыми берегами, берет начало в болотах к северу от Фрагароло, медленно извиваясь, приближается к Бормиде, потом вдруг удаляется от нее и образует входящий угол в Маренго; отсюда он продолжает свое течение с незначительными изгибами, орошает луга, находящиеся на запад от Кастель-Чериоло, и вливается в Танаро. По берегам его видны кое-где отдельные группы дерев, которые несколько разнообразят местность.
После полудня 24 прериаля (13 июня), Первый Консул, с корпусами генерал-лейтенантов: Виктора, Ланна и Мюрата 5, вступили через Сан-Джулиано-эль-Веккио в сию равнину, долженствовавшую завтра переменить свое неведомое никому название на бессмертное имя маренгской равнины. Быть может, Бонапарте ожидал найти здесь австрийскую [66] армию; в самом деле, ей можно было бы выказать здесь на просторе свое числительное превосходство в кавалерии и в артиллерии, но тщетно смотрел Бонапарте во все стороны; неприятеля нигде не было. Несколько крестьян, посмелее прочих, остались в Сан-Джулиано; от них узнали, что австрийский четырехтысячный отряд занимал деревню Маренго, почти в двух льё (8 верстах) оттуда.
Эта позиция была весьма важна: селение Маренго, образующее весьма острый угол в равнину, давало Австрийцам преимущество видеть неприятеля, не быв замеченными, и направить против него такую часть сил, какую они признали бы необходимою для одоления его на слабом пункте. Весьма удобные сообщения представляли Австрийцам возможность дебушировать. И так, если бы Австрийцы упорно держались в сей деревне, это значило бы, что завтра они намерены дать сражение; и напротив если бы они уступили деревню, то это было бы новым доказательством, что они хотят ускользнуть без сражения. Первый Консул приказал генерал-лейтенанту Виктору атаковать Маренго. Было три часа.
Виктор двинулся с небольшою дивизией Гарданна, составлявшею его авангард; он направил ее двумя колоннами: одну, по старой тортонской дороге в Александрию, чтобы атаковать деревню с фронта; другую, по новой, чтобы обойти позицию через Спинету. Дивизия Шамбарлака следовала в некотором расстоянии; ей было приказано, маневрируя в равнине, тревожить неприятеля.
В пять часов, войска достигли до назначенного [67] им места. Австрийцы, в числе трех или четырех тысяч, с 4 орудиями, действительно стояли перед Маренго. Это был ариергард Отта, под начальством О’Рейли.
Дело началось канонадою, за которою вскоре последовала довольно сильная ружейная перестрелка; потом французские войска бросились беглым шагом и ударили на неприятеля в штыки: Австрийцы не выдержали натиска, и, опасаясь кроме того левой колонны, которая быстро двигалась им в обход, отступили в беспорядке к мосту на Бормиде, оставя два орудия с зарядными ящиками и около сотни пленных. Сопротивление их не продолжалось и часа. Французы преследовали неприятеля до мостового укрепления, и рассыпали по берегу застрельщиков; однакож огонь 30 орудий скоро заставил их удалиться.
Генерал Виктор расположил свой авангард под выстрелами ретраншаментов, по обеим сторонам большой александрийской дороги, упираясь правым флангом в Пиетру-Бону, а левым в Бормиду. Дивизия Шамбарлака была поставлена во второй линии, упираясь правым флангом в Маренго, левым в Спинету.
Австрийские аванпосты находились между мостовым укреплением и дивизией Гарданна. Обо всех сих обстоятельствах послано было донесение Первому Консулу, который воротился в Торре-ди-Гарафоло, свою главную квартиру, тотчас после быстрого занятия Маренго войсками. Удивленный, что Австрийцы так легко уступили [68] столь важный пункт, он утвердился в мысли, что Мелас хочет отвлечь его ложными демонстрациями и овладеть между тем переправою на По, или даже воротиться на генуэзскую дорогу. Приказав Дезе выступить из Понте-Куроне к Ривальте, Бонапарте удержал при себе Моннье, и оставил Ланна в Сан-Джулиано, Виктора в Маренго, а Мюрата в равнине. Таким размещением войск Первый Консул надеялся уничтожить все соображения Меласа, и остановить его всюду, где бы он ни появился.
Генерал Виктор, ближе всех находившийся к неприятелю, скоро узнал о его истинных намерениях.
Ночь была так тиха, что можно было слышать вдали малейшие звуки, нарушавшие глубокую тишину. Около часу по полуночи, когда все безмолвствовало в равнине, раздался на левом берегу Бормиды сильный, смешанный гул собиравшихся войск, гром барабанов, звуки труб, конский топот, скрип повозок и стук орудий. Теперь уже нельзя было сомневаться, что Австрийцы готовились к сражению.
Наконец на горизонте забелелась заря, и вскоре прелестнейшее итальянское солнце осветило сцену. Вся австрийская армия стояла под ружьем: одна треть ее была выстроена между Бормидою и Александрией; две другие трети стояли позади этой крепости. По глазомеру можно было полагать ее в 25 000 человек пехоты и от 6 000 до 7 000 конницы, при весьма многочисленной артиллерии. Французы [69] ежеминутно ожидали, что Австрийцы двинутся вперед; но они стояли неподвижно.
Мелас намеревался атаковать республиканцев на рассвете, и накануне, утром, сообщил своим генералам инструкции. Неизвестно, что побудило его изменить это намерение. Некоторые немецкие реляции утверждают, будто потеря Маренго заставила Меласа отложить атаку; но эта причина вовсе неудовлетворительна; быть может, он хотел выждать положительных известий о силе и размещении французской армии; может статься, надеялся, что Французы атакуют его в крепкой позиции, которую он занимал под Александрией. Как бы то ни было, прошло больше четырех часов прежде нежели Мелас приказал своим войскам начать сражение.
В этот промежуток времени, австрийским coлдатам розданы были в изобилии жизненные припасы и особенно большие порции водки; в предшествовавшие дни они получили все принадлежности обмундировки и жалованье за пять дней вперед; одним словом, не было ничего забыто к возбуждению их мужества. Французские солдаты, плохо одетые, плохо кормленные, и не получавшие жалованья, тем не менее готовы были неустрашимо итти в дело; они смотрели на австрийскую армию, которой сабли и штыки сверкали со всех сторон, и ее продолжительное бездействие возбуждало их удивление и негодование.
Наконец в восемь часов утра неподвижные доселе массы заколыхались. [70]
В это мгновение Мелас получил известие, что один австрийский эскадрон принужден был выступить из Анви при приближении значительного отряда французской кавалерии. Мелас предполагал, что Сюше должен быть недалеко, и хотя простой расчет времени и расстояния, не говоря о препятствиях на Бормиде и об александрийских укреплениях, мог бы успокоить его в этом отношения, однако ж он признал необходимым послать 17 эскадронов (2 340 человек) в Канталупо, и тем, значительно ослабил род войска, на котором мог основывать, преимущественно, свои надежды на победу.
Австрийцы имели два моста на Бормиде; но эти переправы были прикрыты одним укреплением и имели один выход; следовательно дебуширование колонн, сопряженное с затруднениями, не могло совершаться быстро.
Первый двинулся О’Рейли с 4 баталионами (2 228 человек) и 6½ эскадронами (796 человек); он шел вверх по Бормиде на Фрагороло. За ним следовала главная колонна, где находился Мелас; она состояла из 28-ми баталионов (14 204 человека), под начальством Гаддина и Кейма, из 22 эскадронов (3 694 человека), под командою Эльсница, и направилась прямо на Маренго. Последним выступил Отт с 16½ баталионами (6 862 человека) и 6 эскадронами (740 человек); он шел на Кастель-Чериоло.
Колонны сии не были, по обыкновению, прикрыты застрельщиками; им предшествовала [71] многочисленная артиллерия, и они приближались быстрым и твердым шагом, намереваясь ниспровергнуть все, что встретят на пути.
Генерал Виктор поставил несколько орудий впереди своей авангардной дивизии, и приказал Гарданну выдержать первую атаку неприятеля в той самой позиции, которую занимал; впереди и на левом фланге селения Маренго он расположил 8 драгунский полк и тяжелую кавалерию Келлермана, присланную Мюратом; дивизия Шамбарлака стала под ружье; она была выстроена следующим образом: правым флангом упиралась в Маренго, левым в Фонтаноне, а центр имела перед Спинетою. Ей было приказано не вступать в дело до нового повеления.
Капитан 2-го конно-егерского полна Деблу, ординарец Мюрата, был отправлен к Первому Консулу ровно в восемь часов с известием о скором начатии решительного сражения.
В девять часов, О’Рейли, увидев Гарданна в Пиетре Боне, вознамерился выгнать его отсюда пушечными выстрелами; но артиллерия не уступала ему, и он приблизился на ружейный выстрел. Между тем подходила дивизия Гаддика и старалась выстроиться в линию. Гарданн страшным огнем своих войск замедлил деплоирование этой колонны, однакож она развернулась, и с распущенными знаменами, при звуках торжественной музыки, будто на параде, грозила сокрушить своим числительным превосходством слабую французскую дивизию. Между тем показался Кейм. Тогда Виктор приказал [72] Гарданну отступить эшелонами и занять, за Фонтаноною, косвенную линию, которая, примыкая слева к Бормиде, а справа к Маренго, пересекала сообщения, ведущие через эту деревню. Один баталион 101-й полубригады был расположен в Стортилионе, чтобы удержать О’Рейли, который устремился по дороге в Фрагороло с намерением обойти Французов. (Девять с половиною часов).
Гордо шла австрийская армия на новое поле битвы: Гаддик в первой линии, Кейн во второй, потом резерв из 3 000 гренадеров, под начальством Латтермана, и еще далее, многочисленные эскадроны Эльсница; они уже выстроивались, и земля стонала под копытами лошадей. Все это исчезало по временам в облаках синеватого дыма, извергаемого вместе с огнем и картечью, пушками и гаубицами, шедшими в голове пехоты и кавалерии.
И так, достигнув берега Фонтаноны, Австрийцы были отделены от Гарданна лишь несколькими тоазами; завязалась битва упорнее и смертоноснее первой, и продолжалась около часа. Все усилия Меласа переправить через ров первую линию были тщетны; храбрый генерал Гаддик, хотевший показать пример своим солдатам, пал, смертельно раненый; солдаты поколебались и побежали в беспорядке. Войска Кейма тотчас заступили их место, но также не имели успеха. (Около одиннадцати с половиною часов).
Между тем Мелас приказал генералу Пилати двинуться на левое крыло Французов с кавалерийскою бригадой, и стараться атаковать его во фланг. [73] Пользуясь небольшим лесом, покрывающим противоположный берег, несколько эскадронов императороких драгунов переправились через ручей по одному человеку; но в ту самую минуту, когда они показались на поляне и стали выстраиваться, Келлерман увидел, их и послал против них 8-й драгунский полк. При первой атаке, Французы опрокинули Австрийцев, но потом были сами отброшены, и Келлерман приказал своим драгунам отступить за бригаду, к которой они принадлежали. Хладнокровно двинулась эта бригада; постепенно одушевляясь, она стремительно атаковала австрийскую кавалерию и загнала ее в Фонтанону и далее, до самой неприятельской пехоты. Французам досталось до 100 человек пленных, а те, которые спаслись, были до того расстроены, что во весь день не могли быть употреблены в дело.
Австрийцы отступили на всех пунктах, как вдруг дивизия Гаддика, подкрепленная графом Фридрихом Бельгардом, стала на левом фланге Кейна, и в тоже время Мелас, выдвинув 3 000 гренадеров, находившихся в резерве, приказал атаковать в третий раз.
Дивизия Гарданна была утомлена и значительно ослаблена. Генерал Виктор признал необходимым сменить ее дивизией Шамбарлака. Гарданн удалился за деревню; против неприятеля стали теперь 24-я легкая, 43-я и 96-я линейные полубригады.
Между тем к Виктору пришел храбрый помощник: то был Ланн, который, по первому известию, собрал свои войска и поспешил [74] отплатить ратному товарищу тою же услугою, какую не задолго перед тем сам получил при Монтебелло. Он направил Ватрена с 6-ю легкою и 22-ю линейною полубригадами между Маренго и Барботтою, чтобы остановить Бельгарда, который обходил Французов с этой стороны, а в резерве, у Спинетты, оставил 28-ю и 40-ю линейные полубригады.
Вскоре закипела, по всей линии, третья битва с новым ожесточением. Ватрен далеко отбросил действовавшие против него войска; такой же успех имел и левый фланг Французов. В центре, генерал Риво, на которого Виктор возложил исключительно оборону деревни с 43-ю линейною полубригадою и третьим полубаталионом 96-й, исполнил это трудное и опасное поручение с энергией и благоразумием.
Под прикрытием картечного огня из тридцати орудий, Австрийцы навели пловучий мост насупротив Маренго. Латтерман бросился по нем с 3 000 гренадеров и устремился на деревню. Три раза французские войска принуждены были отступать, три раза сами отбрасывали неприятеля, и, наконец, заставили его перейти за Фонтанону. Здесь загремела ружейная пальба на самом близком растоянии, и через четверть часа половина линии, с той и с другой стороны, уже не существовала. Сам Риво был ранен в ногу, но, желая исполнить, до последней крайности, возложенное на него поручение, и понимая, что уступить Маренго, значило уступить победу, остался на поле сражения, и своим примером поддержал неустрашимую стойкость воинов. [75] Неприятель, не могший сбить Риво своею отборною пехотою, устремил на него массу кавалерии; она была остановлена огнем французских баталионов, и, потеряв до шестидесяти человек, отступила.
Австрийцы усиливаются, и в четвертый раз ведут атаку на Риво и на 40-ю линейную полубригаду, присланную Данном; все французские баталионы подаются назад и поворачиваются на лево-кругом; все погибло, если их не удержат. Риво устремляется за бегущими барабанщиками, гонит их вперед, приказывает бить атаку, и французские солдаты, повинуясь знакомому призыву, бросаются на неприятеля, и штыками преследуют его на триста шагов от Маренго.
Такам образом правый и левый фланг Французов удержали свои преимущества. Риво, едва сидевший на лошади, воспользовался счастливым положением дел, которому так храбро способствовал, и поехал перевязывать свою рану.
Мелас не ожидал подобного сопротивления; приведенный в отчаяние, он решился на последнее и общее усилие, чтобы отнять знаменитый пост, от которого зависело его спасение. Столкновение неожиданных обстоятельств должно было неминуемо обратить в его пользу успех битвы.
Он приказал генералу Отту направиться чрез Кастель-Чериоло на Сале, где предполагал найти правое крыло французких войск. Достигнув первого из сих местечек, Отт, не видя ничего впереди себя и слыша страшный гром около Маренго, признал нужным своротить вправо, и очутился [76] на фланге Ватрена. Ватрен немедленно усилил 6-ю легкую полубригаду одним баталионом 22-й, а Ланн подкрепил его 28-ю. Таким образом все французские войска вступили в бой, и у них уже не было резервов.
С другой стороны, О’Рейлли атаковал Стортилиону, и принудил баталион, ее занимавший, отступить к Казине-Бианке. Затем, он утвердился на левом фланге и принялся обстреливать его.
Наконец должно вспомнить, что Австрийцы имели вдвое больше Французов пехоты, в три раза превышали кавалерией и в восемь раз артиллерией 6. Хотя они лишились лучших генералов и от 5 000 до 6 000 офицеров и солдат; однако потеря противников была также велика, и при малочисленности их весьма чувствительна.
Не смотря на то, французские войска не теряли стойкости и дружно отражали нападения неприятеля до тех пор, пока нe оказалось недостатка в снарядах. Большая часть их орудий были уже подбиты. Несколько сот застрельщиков, истощивших свои заряды, в беспорядке удалялись с поля сражения. Увидев это, Австрийцы бросились с криками «ура!», густыми массами пехоты и кавалерии охватили крылья неприятельских войск, а между тем Бельгард устремился на их центр, чтобы проложить себе путь до Ватрена и уничтожить его. Отступая, французские солдаты усиливались остановить успехи неприятеля. [77]
Но уже нельзя было надеяться удержать пункт, около шести часов защищаемый с геройским упорством, и надлежало опасаться, чтобы дальнейшее сопротивление не повлекло за собой беспорядка, может быть даже совершенного поражения. Генералы, Виктор и Ланн, сообразив, что надобно воспользоваться остатками сил и снарядов для начатия отступления, приказали отступать. Отступление совершалось эшелонами, начиная с левого крыла, наиболее потерпевшего; баталионы были построены в колоннах к атаке. (Два с половиною часа по полудни).
Завидев отступательное движение, Австрийцы атаковали Французов всею кавалерией и старались обойти их; пехота шла в боевом порядке двумя линиями, предшествуемая 80 орудиями, опустошавшими неприятельские ряды ядрами и картечью.
Французские солдаты отступали с удивительным хладнокровием; от времени до времени они останавливались, обращались лицем к неприятелю, стреляли, высматривали, какое действие произвел их залп, поворачивались на лево-кругом и продолжали итти обыкновенным шагом, спокойно заряжая ружья. Правда и то, что им превосходно помогала кавалерийская бригада Келлермана, прикрывавшая левый фланг; она отступала шагом иногда поворачивалась, удерживала, удаляла неприятельские корпуса, которые теснили французские баталионы, давала сим баталионам время выстроиться, и не позволила неприятелю захватить ни одного пленного. Точно таким же образом действовала на правом фланге [78] бригада Шампо, хотя и лишилась своего храброго начальника, убитого наповал.
Уже с четверть часа отступали неустрашимые (и с каким сожалением!) перед неприятелем, которого столько раз обращали в бегство. И вдруг по рядам их пронесся говор радости и надежды: явился муж битв и побед, Бонапарте! Ему предшествовала дивизия Моннье, находившаяся в виду правого фланга; за ним следовала консульская гвардия, быстро приближавшаяся к Поджи 7.
Прибыв в Сан-Джулиано, с генералами Бертие и Дюпоном, Бонапарте нашел эту деревню до того наполненною ранеными, отсталыми, маркитантами, деньщиками, повозками и экипажами, что едва мог выбраться отсюда на равнину. Здесь представилось его глазам страшное, но величественное зрелище баталионов, которые, после самой неравной и ожесточенной борьбы, шли истомленные и разбитые, но все еще грозные в своем достославном поражении и воинственной печали! Бонапарте поскакал во всю прыть к генералам Виктору и Ланну, объехал с ними ряды под градом картечи, похвалил солдат за стойкость и мужество, и старался ободрять их в опасности, им угрожавшей. Но великодушные воины думали не о собственной опасности; они страшились за своего вождя, и, взмахнув оружием, [79] воскликнули: «Спасем республику! Спасем Первого Консула!» Никогда ни один полководец не видывал более трогательного, более благородного изъявления преданности от своих войск.
Действительно, положение Бонапарте было критическое. Ежели Австрийцы, пользуясь своими успехами, восторжествуют над ним, какой удар будет нанесен его славе и его могуществу! Но лице Первого Консула ни сколько не выражало его душевной тревоги; он был бесстрастен; ни одна черта не исказилась от внутреннего волнения; его речь была тверда и звучна; орлиный взгляд его окидывал обширное поле битвы, заваленное трупами и обломками, с такою самоуверенностию, которая, казалось, презирала удары судьбы и надеялась вызвать победу.
Бодрый вид войска и энтузиазм, внушенный его присутствием, подавали Первому Консулу надежду остановить и отразить неприятеля. Бонапарте особенно опасался, чтобы корпус Отта, растянувшись вдоль правого фланга Французов, не охватил всей их линии, и, в тоже время, не отрезал им необходимого сообщения с Сале, где находился только наблюдательный кавалерийский отряд в 600 человек, под начальством генерала Оливье-Риво. В следствие того, он приказал генералу Моннье поспешить в Кастель-Чериоло, овладеть этим местечком и удержаться там. Занятие сего места принудило бы неприятеля остановиться, могло бы дать благоприятный случай к начатию наступательных действий, а между тем [80] успел бы подоспеть и Дезе, уже находившийся на марше.
Генерал Моннье признал нужным стать в резерве, с 72-ю линейною полубригадою, на правом фланге Ланна; 19-я легкая и 70-я линейная, предводимые бригадными генералами Карра-Сен-Сиром и Шильтом, легко вытеснили из Кастель-Чериоло оставленный здесь слабый отряд и овладели сим местечком. Но едва Отт узнал о том, как отрядил генерала Фогельзанга с пятью баталионами своей второй линии для овладения потерянною позицией. Она и была снова завоевана, а французские полубригады бросились в виноградники, чтобы укрыться от кавалерии.
Эта потеря была весьма важна. Французы продолжали отступать; неприятель напирал сильнее, в прежнем порядке, двумя линиями, имея по всему фронту страшную артиллерию.
Между тем несколько сот человек пытались замедлить, по крайней мере, преследование: то были гренадеры консульской гвардии, ветераны, испытанные в боях; они построились в карре, на открытом месте, между Поджи и Виллановою. Неприятель громил ряды их ядрами и картечью; баталион не пошевельнулся. Отт устремил на него свою кавалерию, но кавалерия была рассеяна и обращена в бегство залпами и штыками ветеранов. Тогда явился генерал Готтесгейм с пехотным полком Сплени; французские гренадеры встретили его убийственным огнем, но в эту самую минуту были атакованы с тыла гусарами Фринона, [81] которые наконец их поколебали. Неприятель продолжал свое преследование, уже не встречая никакого сопротивления.
Сражение казалось проигранным; Бонапарте, страшась позора, первого в своей жизни, хотел, как говорят, решиться на отчаянное усилие, броситься на неприятеля, вырвать у него победу или умереть; но прискакавший офицер известил его о приближении Дезе, голова колонны которого уже касалась деревни Сан-Джулиано. При этой вести, лице Первого Консула озарилось лучем радости и гордости; он приказал своим генералам продолжать отступление в возможном порядке, и поехал на встречу Дезе, который также спешил к нему.
Бонапарте встретил Дезе, не доезжая до Сан-Джулиано; они сошли с лошадей и стали советываться между собою.
Представлялись два средства: надлежало воспользоваться дивизией Буде, чтобы остановить неприятеля и приготовиться к сражению на другой день; или немедленно сделать последнюю попытку, чтобы отбросить Меласа в Александрию. Предприятие было, конечно, смелое, но успех не казался невозможным: дивизия Моннье и консульская гвардия почти ничего не потерпели, дивизия Ватрена хотя и уменьшилась целою третью, однакож не утратила своей энергии; в дивизиях Гарданна и Шамбарлака, вместо 9 000, считалось не больше 5 000 человек, но они еще могли сделать последнее героическое усилие; дивизия Буде, вновь прибывшая, имела [82] слишком 5 000 человек 8, и была командуема генералом Дезе. Наконец можно было собрать от 1 000 до 1 200 человек кавалерии и до двадцати орудий. Следовательно, для возобновления битвы, Французы имели около 19 000 человек, из которых 10 000 свежего войска. И неприятель понес весьма значительный урон: самый успех произвел беспорядок в рядах его, и наша неожиданная атака могла быть ему тем пагубнее, что он был совершенно убежден в своем торжестве.
Бонапарте, слегка ударяя хлыстиком по земле, изложил генералу Дезе все обстоятельства и соображения свои самым точным и ясным образом; потом спросил его мнения. Дезе, слушавший его с большим вниманием, отвечал, сохраняя свое обычное хладнокровие, что еще есть время выиграть сражение; это мнение согласовалось с намерениями Бонапарте. Сели на лошадей, каждый поехал к своему посту; офицеры генерального штаба поскакали в разные стороны с необходимыми повелениями.
Буде между тем кончил свои распоряжения: первую бригаду, 9-ю легкую, под начальством генерала Гено, он поместил по левую сторону большой дороги, частию развернутым фронтом, частию в колоннах; вторая бригада, составленная из 30-й и 59-й линейных полубригад, под командою генерала Мюнье, расположилась по правую сторону [83] этой дороги в таком же порядке; плетни и виноградники скрывали их от неприятеля.
9-й легкой бригаде приказано двинуться вперед. Она исполняет приказание, приближается на ружейный выстрел, и рассыпав застрельщиков по всему фронту, завязывает сильную перестрелку, чтобы задержать неприятеля и дать время подоспеть бригаде Мюнье и всем прочим корпусам. Войска приходят; движение тотчас же прекращается на всей линии; отступающие баталионы выстроены снова в колоннах к атаке, и французская армия расположена следующим образом:
На левом фланге дивизия Буде; в центре дивизии Шамбарлака, Гарданна и Ватрена; на правом фланге, консульская гвардия и дивизия Моннье. К Келлермановой бригаде, состоявшей только из 150 человек, присоединили по взводу из 1 и 2 эскадронов 8 драгунского полка. Эта кавалерия, выстроенная в одну линию, следовала за дивизией Буде, в 200 тоазах вправо от дороги, и прикрывала 12 орудий, назначенных обстреливать дорогу, по которой шел неприятель; несколько эскадронов бригады Шампо помещены были в интервалах позади Ватрена; гренадеры, конные егеря и легкая артиллерия консульской гвардии поддерживали правое крыло; наконец, в арриергарде, заботливостию генерала Дюпона, собраны были все люди, более или менее способные сражаться. Они покинули поле сражения или для провожания раненых, или потому, что не имели снарядов, или по другим неизвинительным причинам. Таким образом эти люди составляли [84] род резерва, который, до известной степени, мог иметь влияние на неприятеля.
Все сии диспозиции были исполнены необыкновенно быстро. Тогда Дезе становится в главе 9-й легкой бригады и говорит Буде: «ступайте к вашей второй бригаде; а я пойду с этой».
Все ожидали только сигнала: генералы, офицеры, солдаты, все горели нетерпением.
Австрийцы, после дела с пешими гренадерами консульской гвардии, шли радостно и весело: победа казалась им несомненною. Они сочли даже нужным перейти из боевого порядка в походный. По тортонской дороге шли сначала 3 баталиона Валлиса, 5 гренадерских баталионов Латтермана, и 6 эскадронов, составлявших авангард, под начальством генерал-квартирмейстера Цаха; потом, в тысяче шагах назади, 9 баталионов и 12 эскадронов, предводимых Кеймом, а за ними, в виде резерва, 6 баталионов Вейденфельдовых гренадеров. Пехота занимала дорогу, кавалерия следовала по сторонам; три баталиона, под командою Бриея, шли правее по направлению от Спинетты к Кассине-Гроссе; еще три баталиона и четыре эскадрона, по средине равнины, поддерживали сообщение между главною колонною и колонною Отта, которая подвигалась из Виллановы на Гильну.
Эта армия, уже лишившаяся пяти генералов, не имела тогда и главнокомандующего: Мелас, под которым были убиты две лошади, получив легкую рану, уехал в Александрию для перевязки, и особенно для донесения своему двору о блистательном [85] и решительном успехе, им одержанном. Мелас был твердо уверен, что ему уже ничего не оставалось делать на поле сражения. Впрочем и все австрийское войско было в том же убеждении; упоенные победою, Австрийцы шли с такою небрежностию и в таком беспорядке, которые едвали были бы извинительны и в мирное время: солдаты оставляли ряды и обирали убитых; офицеры занимались взаимными поздравлениями с одержанным успехом.
Сильный огонь 9 легкой полубригады встретил голову их колонны при выходе из виноградников. Австрийцы изумились, но не были приведены в смущение; они как будто спрашивали друг друга, чего хотят еще Французы. Цах выстроил свой авангард в боевой порядок, поставив Валлисов полк в первой линии, Латермановых гренадеров во второй.
Французская батарея из 12 орудий внезапно грянула в них, и, обстреливая вкось, вырвала целые ряды; первая линия отступила ко второй, которая, пропустив ее, тотчас же сомкнулась и решительно устремилась вперед, а Валлисов полк поспешно выстроился в тылу гренадеров.
Раздраженные убийственною и неожиданною атакою, Австрийцы бросаются, чтобы проложить себе путь штыками; но они предупреждены: Дезе, с обнаженною саблею в руке, мчится на них, командует... Пли!... и падает мертв!.. Франция лишилась героя, и один из прекраснейших дней ее славы долженствовал быть и самым печальным днем ее!.. [86]
9 легкая полубригада, с криками об отмщении, исступленно кинулась на Латтермановых гренадеров... Столкновение было ужасное!.. Келлерман видит это, и чувствует, что решительная минута настала; он скачет с своей кавалерией, и, поравнявшись с неприятелем, командует стой! потом тотчас же: взводы на лево и марш! Команда исполнена, и французские кавалерийские взводы бросаются, как молния, один за другим во фланг австрийских баталионов, которые, будучи в тоже время сильно атакованы с фронта 9 легкою полубригадою, приходят в ужас, падают духом и почти без сопротивления встречают штыки и сабли Французов.
Во время этой свалки, кавалерист Риш узнал генерала Цаха, схватил его, и приставив ему к груди окровавленный конец своей сабли, закричал: сдайтесь! Цах сдался; войска последовали примеру своего генерала; 4 000 человек отборного войска положили уружие.
В эту минуту, по всей французской линии раздается крик: вперед! Вопли солдат смешиваются с командою начальников, барабаны бьют колонный марш, и баталионы взапуски бросаются на Австрийцев, густые колонны которых развертываются поспешно и в беспорядке.
2-я бригада Буде в одно мгновение отрезала их правое крыло от центра, и когда Австрийцы старались его поддержать, то были атакованы войсками Виктора и Ланна, которые, ободрившись, немедленно примкнули к прочим колоннам. [87] Неприятель бежал, оставя множество пленных, знамена и пушки. В особенности отличилась и заслужила похвалы Первого Консула дивизия Гарданна.
Австрийская кавалерия, объятая паническим страхом, не посмела даже выждать натиска нескольких французских эскадронов. Келлерман, еще недовольный своею удачною и решительною атакою, понесся с двумя стами всадниками на шесть эскадронов, прикрывавших злополучную колонну Цаха: не думая обороняться, они повернулись назад. Смелый и неутомимый Келлерман, примкнув к гвардейским конно-гренадерам и егерям, предводимым Бессиером, устремился прямо на 2 000 или на 3 000 драгунов и заставил их рассеяться во все стороны: одни бросились влево к колонне Отта, другие вправо, на собственную пехоту, и довершили ее расстройство. Поражение императорской армии было совершенное: пехота, кавалерия, артиллерия, все перемешалось, все превратилось в бессильные, беспорядочные массы, которые Французы гнали, будто робкое стадо, до самой Бормиды. (Около девяти часов вечера).
Вейденфельдовы гренадеры тщетно пытались удержаться при Маренго.
При отступлении Французов, О’Рейли двинулся в Фрагороло, и на пути захватил французский баталион, укрывшийся в Казине-Бианке; когда же разнеслась весть о поражении Австрийцев, он воротился в Маренго, но не мог там удержаться: его прогнали штыками до мостового укрепления.
Генерал Отт следовал беспрепятственно к [88] Гильне; прибыв туда в то время, когда Французы перешли к наступательным действиям с такою неодолимою энергией у Сан-Джулиано, он намеревался сначала атаковать их в правый фланг и с тыла; но, полагая по быстроте, с которою удалялись выстрелы, что не поспеет к своим на помощь, не придумал ничего лучше, как воротиться назад с 8 000 человек. Беспрестанно тревожимый французскою кавалерией, он с трудом добрался до Кастель-Чериоло, уже занятого дивизией Моннье. Не смотря на то, он проложил себе путь и достиг до моста на Бормиде, где столпились бегущие.
Огонь с укреплений и наступление ночи помогли переправе Австрийцев; они только оставили на дне реки до тридцати орудий и зарядных ящиков, которые, в торопливости, хотели перевезти в брод.
Было около десяти часов вечера; по временам, раздавались еще пушечные выстрелы, как последние отголоски бури. Наконец все смолкло. Безмолвие и мрак облекли необозримую равнину, на которой, в продолжение многих часов, солнце озаряло столько героических и страшных сцен.
Французские дивизии бивуакировали в своем боевом порядке: Гарданн, впереди Пиетры-Боны; Буде, по левую сторону Спинеты; Шамбарлак и Ватрен, вокруг Маренго; Моннье в Кастель-Чериоло, консульская гвардия воротилась в Торре-ди-Гарафоло с Первым Консулом. Австрийцы столпились беспорядочно в позициях, которые оставили утром с горделивою надеждою.
Между тем как обе враждебные армии отдыхали [89] после кровопролитного побоища, два человека, волнуемые различными чувствами, бодрствовали. То были Мелас и Бонапарте. Мелас, пораженный внезапным и неизгладимым бедствием, видел, что в несколько часов погибли плоды целого года торжеств, что должны завять лавры, которыми победа не раз венчала его убеленную сединами голову; Бонапарте, напротив, более нежели когда нибудь уверенный в своем гении и в своей счастливой звезде, усматривал в близкой будущности императорскую диадиму, царей и народов, трепещущих перед мечем, который служил ему скипетром.
ГЛАВА VII
Сдача Александрии. — Пребывание Бонапарте в Милане. — Политические и военные распоряжения. — Возвращение в Париж. — Награды, данные резервной армии. — Сведение о Дезе.
Мелас, в ночь после маренгской битвы, проведенную без сна, пригласил к себе генералов Отта, Кейма, Шелленберга, Скалла, и полковника Биста, заступившего место Цаха в звании генерал-квартирмейстера, чтобы посоветываться с ними о мерах, какие надлежало принять в их отчаянном положении. Совещание было продолжительное, мрачное, прерываемое унылым молчанием... Имперцы были окружены со всех сторон, и куда бы ни направились, долженствовали пролагать себе путь с оружием в руках. Но подобная попытка не была ли бы безумством с войсками, [90] пораженными недоумением и страхом?.. Не значило ли это подвергать себя новой и неизбежной катастрофе, которая уничтожила бы и последние средства, еще находившиеся в руках Австрийцев, и предала бы всю Италию победителю? Если же, напротив вступить в переговоры и пожертвованиями приобрести путь, которым нельзя было овладеть силою, то можно сохранить императору армию многочисленную, которая в скором времени снова явится грозною, можно господствовать над значительною частию полуострова и опять овладеть утраченными землями… Не будет ли это самою благоразумною и самою выгодною мерою?.. Австрийские генералы согласились на нее, одни с горестию, другие с ропотом.
Утром, маиор граф Нейперг отправлен был в главную квартиру Первого Консула, под предлогом соглашения с ним о перемирии, чтобы в это время похоронить убитых, а в сущности для узнания его намерений. Он согласился на перемирие. Вскоре потом приехал генерал Скалл с предложениями от Меласа. Австрийский главнокомандующий просил пропуска своей армии: она немедленно очистит, говорил он, Генуэзскую Область и Пиемонт, расположится по реке Тесино и здесь будет ожидать повелений императорского правительства. Из этих предложений Бонапарте увидел, что бедствие неприятеля было гораздо больше, нежели как он воображал, и потому счел в праве не довольствоваться условиями, предложенными самим Меласом: кроме Генуи и Пиемонта, он [91] хотел еще Герцогства Пармского и всей Ломбардии, и требовал, чтобы Австрийцы отступили не к Тесино, но за Минчио. Мелас стал возражать; Бонапарте положил руку на шпагу: надлежало повиноваться. В этот же день, конвенция, продиктованная Первым Консулом, была подписана в Александрии главнокомандующими обеих армии: Французы получили все, что потеряли за год перед тем, кроме Мантуи; они могли начать неприязненные действия с решительным преимуществом, или в самом скором времени заключить славный мир. Кампания продолжалась только месяц, а Французы дали лишь одно сражение.
Армия Меласа, усиленная всеми войсками, расположенными в Генуэзской Ривиере, Пиемонте и Ломбардии, простиралась почти до 50 000 человек; по этой причине, Первый Консул тревожился касательно верности австрийского генерала в исполнении условий, когда он увидит под начальством своим столь значительные силы. Чтобы успокоить себя, он сам начертал маршрут Имперцев, и расположил французские дивизии на пути их колонн, так что они могли остановить неприятеля в том случае, если бы Мелас вздумал не исполнить хотя одной статьи договора. Но недоверчивость Бонапарте была несправедлива и предосторожности его бесполезны: все цитадели и крепости Пиемонта и Ломбардии были сданы Французам прежде 1-го мессидора (20 июня)! Генуа снова покорилась Французам 5 числа (24), и Австрийцы, мирно пройдя под каудинскими фуркулами александрийской [92] капитуляции, могли беспрепятственно занять назначенные им кантонир-квартиры.
На третий день после битвы при Маренго, Первый Консул отправился в Милан. По тем почестям, которые ему воздавали в недавнее кратковременное здесь пребывание, можно судить, как чествовали его теперь, увенчанного лаврами изумительной победы. В великолепном городском соборе происходил благодарственный молебен в ознаменование освобождения Цизальпинском Республики и во славу французского оружия. Бонапарте присутствовал на этом молебне; все духовенство встретило его у дверей базилики и проводило на хоры, где он занял место на богато убранной эстраде. Ему заметили, что на этом самом возвышении восседали некогда властители Запада. Он принял предсказание.
Но Первый Консул спешил в Париж, чтобы насладиться там своим торжеством, и особенно, чтобы заняться упрочением общего мира, который почитал необходимым условием своей славы и самым лучшим залогом своего могущества. Он немедленно приступил к окончательному устройству Цизальпинской Республики, стараясь согласовать его с тогдашним правлением Франции и с будущими предначертаниями; учредил временную администрацию Пиемонта, назначив президентом генерала Дюпона, с званием чрезвычайного министра Французской Республики, и наконец сформировал [93] одну армию из армии резервной и италийской, начальство над которой вверил Массене, хотя сему знаменитому полководцу и не отдал всей справедливости, не наградил его полною признательностию за превосходную и полезную оборону Генуи.
Все сии труды были окончены в неделю. 5 мессидора (24 июня) Бонапарте простился с армией, сказав ей несколько тех слов, которые так глубоко проникали в душу солдата, и были могущественными деятелями в минуту опасности, драгоценною наградою после победы. 6 числа (25), он уехал, в сопровождении Мюрата и Ланна, приказав Виктору поспешить в Париж, где его ожидало новое назначение 9.
Все путешествие Бонапарте, лишь только он вступил на французскую почву, было непрерывною цепию празднеств и триумфов, народ добровольно выходил ему навстречу, окружал его и обнаруживал знаки любви и почтения. Он превзошел все надежды; на него смотрели с каким то суеверным изумлением, как на существо сверхестественное, которому назначено было владычествовать неограниченно над Францией, и поставить ее в главе народов, для проложения им пути к счастию и независимости...
Одною из первых забот Бонапарте было наградить резервную армию, которая так [94] блистательно исполнила его ожидание. Действительно, в этом вечно памятном предприятии, и исполнение и мысль, равно были удивительны. От генерала до солдата, все отличившиеся в великий день Маренго, получили доказательство признательности Первого Консула; чины, знаки отличие, розданные им свидетельствовали о его внимании и справедливости. Мысль, что никакая заслуга не укрывалась от его взора, окончательно привлекла к нему души самые благородные, руки самые неустрашимые 10.
В главе списка воинов, подвизавшихся за отечество, недоставало одного имени, справедливо уважаемого и любимого; огорченное отечество начертало его на могиле… Посреди упоений радости и взрыва восторгов, возбужденных чудесными подвигами резервной армии и возвращением Бонапарте, Франция живо чувствовала преждевременную кончину того благородного мужа, который пал при Маренго, упрочив ее торжество. Франция прекратила празднества и песни, чтобы заплатить герою обильную дань слез и сожалений, и с тех пор память Дезе была для нее, как и всегда будет, священна и достославна. И какой Француз, если в душе его кроется искра патриотизма и добродетели, может вспоминать о Дезе без чувства национальной гордости, без глубокого умиления и почтения?.. Так остановимся же на минуту перед сим истинно великим человеком, и [95] постараемся представить некоторые черты его славной жизни.
Людовик-Карл-Антоний Дезе-де-Вейгу (des Аiх de Veigoux), переменивший аристократическую фамилию на прозвание Дезе, чтобы обессмертить его, родился 17 Августа 1768 года в деревне Ая (Ayat), близ Риома, в одной из плодоносных и прелестных долин, орошаемых Сиулою. Родители его были благородного происхождения, но еще благороднее сердцем. Незначительное состояние, осудив их на скромную сельскую жизнь, вместе с тем предохранило их от пороков, и Дезе, единственный сын, видел, в родительском доме, только примеры скромности, чести и добродетели.
С нежнейших лет, он отличался живостию ума, рановременным рассудком и благородством чуствоваций. Предназначенный к военной службе, в которой служили все его предки, он поступил в ёфиатскую военную школу, откуда был выпущен с чином подпоручика в пехотный бретанский полк (Bretagne infanterie).
Сознавая свои обязанности, он полюбил службу. Переносить труды, подвергаться опасностям для защиты и для славы отечества, казалось ему прекраснейшим долгом, достойным истинного гражданина, и он поклялся выполнить его во всем объеме; с ревностию и упорством, редкими в годы страстей и удовольствий, принялся он за изучение искусства, и, привязавшись в особенности к [96] жизни великих полководцев, соединявших добродетель с гением, он развил одновременно и свои дарования и свои прекрасные качества. Одаренный от природы наклонностию ко всему, что может поддерживать деятельность умственных способностей и облагороживать их, он, вместо рассеяния, после занятий военными предметами, предавался наукам и изящной словесности. Так протекла его первая юность; достигнув двадцати одного года, он уже основательно изучил свой главный предмет, обогатил ум познаниями полезными и приятными, и приготовил сердце к великим явлениям великими мыслями. Это было в 1789 году, при начале революции.
Первые события, происшедшие во Франции, поразили возвышенную душу Дезе; он приветствовал их с восторгом, но потом, когда горизонт помрачился кровавым облаком, порожденным страстями неукротимыми и преступными, тогда душа его преисполнилась невыразимой грусти. Казалось, однакож, что буря будет непродолжительна, и что живительный луч, на-время отуманенный, но неугасший, скоро явится блистательнее и чище нежели когда-нибудь. Так, по крайней мере, думал Дезе, и сожалея о настоящем, он считал себя обязанным трудиться всеми силами для лучшей будущности.
При первом появлении Дезе в армии, все назначили ему место в первых рядах. Так действительно и сбылось. Пройдя быстро все степени военного производства, Дезе в двадцать пять [97] лет был дивизионным генералом и занимал самые важные посты. Повышением своим был он, впрочем, обязан не насильственному порыву анархических начал, не постыдной угодливости буйству, которое презирал, но превосходству своих дарований, ежедневно доказываемых блистательнейшими подвигами.
Принадлежа к сословию, в то время гонимому и ненавистному, одаренный доблестями, наиболее способными раздражить преступление, Дезе восторжествовал над кровожадными внушениями доносчиков и свирепою подозрительностию тех людей, которые думали утвердить свободу на развалинах и трупах. Если они имели надобность в жертвах, то нуждались также и в защитниках, потому что контр-революция приближалась грозно под знаменами других народов. Великий гражданин, быть может, пал бы под рукою палача; но великому полководцу суждено было найти на полях битвы смерть, достойную его жизни.
Не стану исчислять все подвиги, которыми было ознаменовано кратковременное, но славное поприще Дезе. Известно, что его главнокомандующие, Пишегрю и Моро, находили в нем советника мудрого и воина неустрашимого; известно, что в достопамятные кампании армий рейнской и рейнско-мозельской, не было ни одной победы, которой бы он не содействовал своими умными соображениями и своею храбростию. В особенности хотелось бы мне изобразить, как явление редкое и прекрасное, приятную важность его обращения, прелесть [98] его простой, чуждой всякой пышности жизни, мягкость его характера, нежность сердца, трогательную святость сыновней любви. Желал бы я представить всю пылкость его патриотизма, чистоту его честолюбия, искренность его скромности, добродетель редкую, которая для гения тоже, что целомудрие для красоты; наконец, желал бы я начертать все это изумительное соединение качеств блистательных и непоколебимых, благородно-гордых и несказанно-привлекательных, которыми он заслужил любовь и уважение своих соотечественников, и которые навсегда утвердили за ним признательность Франции. Но, для достойного изображения столь величественного и утешительного явления, у меня нет красок; я должен сознаться в своем бессилии.
Чуждый зависти, страстно привязанный ко всему, что носило на себе печать прекрасного, Дезе с восторгом и изумлением смотрел на возвышение Бонапарте; жадным и любопытным взором следил он за торжественным шествием этого исполина войны, и энтузиазм его возрастал с каждым днем. Он пожелал видеть вблизи то, чем любовался издали, и, пользуясь леобенским перемирием, отправился в Италию. Он осмотрел все позиции, занятые нашими войсками, все поля битв, где они побеждали, и наконец увидел Бонапарте!.. Нет, молва ничего не преувеличила в этом человеке, и, встретясь с ним лицом к лицу, Дезе нашел его еще выше, нежели каким воображал издали. Бонапарте, с своей стороны, [99]
руководимый верною проницательностию, оценил Дезе, и чтобы привлечь его к себе, употребил весь блеск, всю роскошь своего гения. Успех был не труден. С тех пор Дезе предался ему, ибо думал, что Бонапарте составляет все для Франции.
Весело и радостно поступил он в число его сподвижников во время египетской экспедиции. В этом предприятии, где, для достижения какого-нибудь успеха, надлежало отличаться необыкновенными усилиями опытности, храбрости и твердости, Дезе изумил самого Бонапарте. Завоевание Верхнего Египта упрочило его военную славу; управление сею страною обнаружило вполне его ум и все сокровища его сердца. Прозвание султана правосудного, данное ему полудикими племенам, есть, бесспорно, его первое право на славу: прекрасно побеждать, но еще прекраснее утверждать мир. Гений редок, но добродетель еще реже. Вечная слава избранникам, умевшим соединить их! Слава Дезе!..
Все являло в нем героя и мудреца: он имел высокий рост, крепкое сложение, величественную осанку, отличался ласковым и благородным обращением. Правильность его черт не мешала выразительности физиономии; она представляла странное, но приятное сочетание кротости и гордости, откровенности и прозорливости, простодушной искренности и глубокой думы, непринужденной чувствительности и непоколебимой энергии; чело его, на котором ни одна позорная страсть не могла оставить ни малейшего следа, отражало спокойную [100] совесть и все благородные помыслы, истекавшие из чистого и обильного источника. Его глаза, большие и черные, сверкали чистейшим блеском, и в пылу битв не утрачивали своей ясности; его хладнокровие одушевляло солдат гораздо более, нежели заносчивость других военачальников; смотря на Дезе, самые робкие чувствовали в себе смелость. Лице его, обыкновенно бледное, было запечатлено какою-то многозначительною меланхолией, которую нельзя было видеть без тайного умиления, без невыразимой грусти: она внушала предчувствие о роковом ударе, долженствовавшем отнять этого мужа у славы и у Франции.
На вершине Сен-Бернара, в той капелле, где странники, избегнувшие опасности и смерти, возносят к Богу признательные молитвы, есть гробница, благородная простота которой соответствует священному месту, ее хранящему; если путешественник спросит, чей это памятник, почтенный вожатый ответит ему растроганным голосом: «Это могила Дезе!..».
Дезе похоронен здесь по указанию Бонапарте. Счастливая и благородная мысль — увековечить память о великом событии памятью о великом человеке! Прекрасное и трогательное вдохновение — поручить благочестивым Христовым воинам охранение смертных останков полководца, который был скромен посреди свободы воинского стана, человеколюбив посреди ужасов войны.
Перевороты, в течение девятнадцатого века изменившие судьбу стольких людей и стольких [101] народов, не коснулись своим разрушительным действием могилы Дезе: с вершины гор, нами завоеванных и потерянных, эта героическая тень еще витает над Францией, убеждая сынов ее хранить и защищать ценою всей их крови древнюю честь отечества и его новые судьбы.
Перев. Ученый Секретарь Я. Турунов.
ПРИБАВЛЕНИЯ
А. ПОЛОЖЕНИЕ РЕЗЕРВНОЙ АРМИИ.
ГЛАВНЫЙ ШТАБ.
Главнокомандующий Александр Бертие.
Помощники главнокомандующего: Виктор, Дюэм (Duhesme), Ланн, Мюрат.
Дивизионный генерал, начальник главного штаба, Дюпон.
Помощник начальника главного штаба, бригадный генерал Виниоль.
Адъютанты, состоящие при главном штабе: Леопольд Штабенрат, Памфиль-Лакруа, Паннетие.
Дивизионный генерал, командующий инженерами, Мареско.
Бригадный генерал, командующий артиллериею, Мармон.
Генерал-кригс-коммиссар, Дюпретон.
ПЕХОТА.
Дивизия Ватрена.
Бригадные генералы: Жанси, Малер (Mahler) и Майнони. [102]
Адъютанты: Гюллен и Ногес.
6-я легкая полубригада: 2 003 челов.; 22-я, 1 835 челов.; 28-я, 1 140 челов.; 40-я, 1 843 челов. Всего 6 821.
Дивизия Буде.
Бригадные генералы: Мюние и Гено.
Адъютант Дальтон.
9-я легкая, 2 542 челов.; 30-я, 2 370 челов.; 59-я, 2 379 человек. Всего 7 291.
Дивизия Лоазона.
Бригадные генералы: Гобер и Бруссие.
Адъютант Мериаж.
13 легкая, 3 611 чел.; 58-я, 2 530 чел.; 60-я, 2 101 чел. Всего 7 242.
Дивизия Шамбарлака.
Бригадные генералы: Риво и Гербен.
Адъютант Делор.
24 легкая, 2 824 чел.; 43-я, 2 486 чел.; 96-я, 2 568 чел. Всего 7 878.
Дивизия Монние.
Бригадные генералы: Карра-Сен-Сир и Шильт.
Адъютанты: Жирар и Делаж.
19 легкая, 1 620 чел.; 70-я, 2 325 чел.; 72-я, 1 900 чел. Всего 5 845.
Дивизия Шабрана.
Бригадный генерал Брение. [103]
3 полу-бригады, составленные из 9 баталионов депо восточной армии. Всего 4 194.
Италийский Легион.
Командующий, бригадный генерал, Лекки. Пехотные войска. Всего 3 130.
Консульская гвардия.
1 Баталион гренадеров. Всего 800.
Всего пехоты 43 201.
КАВАЛЕРИЯ.
Дивизионный генерал Гарвиль.
Бригадные генералы: Келлерман, Риво, Дювинио и Шампо.
Легко-конные полки: 1 полк 200 чел.; 2 277 чел.; 3-й, 150 челов.; 5-й, 105 чел.; 20-й, 280 чел. Всего 1 012.
Драгуны: 5 полк, 750 челов.; 8-й, 562 чел.; 9-й, 656 человек. Всего 1 968.
Егеря: 7 полк, 410 чел.; 15-й, 610 челов.; 21-й, 528 человек. Всего 1 548.
Гусары: 1 полк 300 челов.; 11-й, 518 чел.; 22-й, 596 челов.; 2-й, 637 человек. Всего 2 051.
7 эскадронов, взятых из депо восточной армии. Всего 1 107.
Конные войска италийского легиона. Всего 391.
Конные гренадеры и егеря консульской гвардии. Всего 360.
Всего кавалерии 8 437. [104]
АРТИЛЛЕРИЯ.
Пешей артиллерии: 96 челов.; конной 94 человека; мастеровых 57 челов.; в парке 428 чел.; в обозе 505 человек. Всего 1 180.
Артиллерия италийского легиона. Всего 75.
Легкая артиллерия консульской гвардии. Всего 72.
Всего артиллерии 1 327.
Орудий: пушек 8 фунт., гаубиц и пушек 4 фунт. Всего 48.
ПЕРЕЧЕНЬ.
Пехоты — 43 201.
Кавалерии — 8 437.
Артиллерии — 1 327.
Общий итог — 52 965.
В таком составе находилась резервная армия 10 флореаля (20 апреля), именно в то время, когда она вступила в Италию. Состав сей показывает корпуса и генералов, участвовавших в достопамятную кампанию, но не действительную силу армии: слишком 20 000 человек, здесь поименованных, или еще не прибыли, или не имели оружия. Из этого числа не больше 10 000 могли стать, от 10 до 24 флореаля, в ряды сражающихся. Следовательно, из вышеприведенного списка должно исключить седьмую часть пехоты и больше половины кавалерии; тогда окажется почти верный итог состава резервной армии при переходе ее через Сен-Бернар. Можно полагать, что 24 флореаля она состояла из 37 116 человек пехоты, 3 600 кавалерии и 1 138 артиллерии, всего 41 854 человека. Из этого числа 38 259 перешли через Большой Сен-Бернар; дивизия Шабрана, в 3 595 человек, спустилась, как известно, через Малый Сен-Бернар. Устройство этой армии равномерно подвергалось многим изменениям прежде и после открытия кампании. В начале, дивизии Лоазона и Шамбарлака были под начальством Виктора, а дивизии Буде и Ватрена под командою Дюэма; когда же дивизия Ватрена перешла под начальство Ланна, корпус Виктора был составлен из дивизий Шамбарлака и Монние, а корпус Дюэма из дивизий Лоазона и Буде. В продолжение кампании, дивизии Монние и Буде были попеременно откомандировываемы к Мюрату. Незадолго до маренгской битвы, когда была сформирована дивизия Гарданна, она составляла, вместе с дивизией Шамбарлака, корпус Виктора. [105]
В. СОСТОЯНИЕ ВОЙСК, ПРИБЫВШИХ ИЗ РЕЙНСКОЙ АРМИИ.
ПЕХОТА.
1 легкая, 850 чел.; 12-я, 900 чел.; 1 лин., 1 800 чел.; 29-я, 1 632 чел.; 67-я, 1 800 челов.; 91-я, 1 580 чел.; 101-я, 1 780 человек; 102-я, 1 500 челов.; гренадеры 250 челов.; 44-я, прибывшая в последствии, 1 298 человек. Всего пехоты 13 390.
Полубригады сии составляли дивизии Лапоипа, Лоржа, Гарданна, и отдельные бригады Жилли и Бетанкура.
КАВАЛЕРИЯ.
Легко-конные полки: 14-й полк 150 чел.; 15-й, 300 чел., 22-й, 200 чел.; 25-й, 280 чел. Всего 930.
Драгуны: 1-й полк, 350 чел.; 6-й 301 чел. Всего 651.
Егеря: 12-й полк 270 человек. Всего 270.
Всего кавалерии 1 851.
Общий итог 15 241.
Числительная сила резервной армии простиралась до 41 854 человек; в дивизии Тюрро было 5 063. Следовательно, число всех французских войск, вступивших в Италию под предводительством Первого Консула, доходило до 62 158 человек. [106]
С. НАГРАДЫ ЗА СРАЖЕНИЕ ПРИ МАРЕНГО.
Почетные оружия.
Постановление консулов 16 мессидора VIII года (5 июля 1800 года).
Консулы Республики, желая изъявить особенное доказательство удовольствия французского народа дивизионному генералу Виктору, командовавшему левым крылом в сражении при Маренго, за оказанные им храбрость и распорядительность, постановили:
Военный Министр вручит генералу Виктору почетную саблю, на которой будут вырезаны следующие слова: Сражение при Маренго, под главным начальством Первого Консула. Дана правительством республики генералу Виктору.
Следуют три другие постановления от того же числа и в том же смысле.
Дивизионному генералу Ланну, командовавшему центром в сражении при Маренго;
Дивизионным генералам Ватрену и Гарданну;
Дивизионному генералу Мюрату, командовавшему кавалерией.
Кроме того, награждены были почетными саблями некоторые обер-офицеры и рядовые.
Почетные ружья розданы были:
По 15 на полубригаду 6 и 24 легкой, 22, 28, 40, 43 и 96 линейным.
По 10 на полубригаду 9 легкой, 44 и 59 линейным. [107]
По 5 на полубригаду 30 и 101 линейной, и пешим гренадерам консульской гвардии.
Почетные карабины:
7 конно-гренадерам консульской гвардии.
4 конно-егерям той же гвардии.
Некоторым капралам и канонирам артиллерии пожалованы были почетные гранады, трем барабанщикам почетные палки, трем трубачам почетные трубы.
Повышение в чины.
Бригадный генерал Келлерман был произведен в дивизионные генералы.
Адъютант Ногес, командовавшие бригадами Биссон, Миле и Бессиер, в бригадные генералы.
Кроме того повышены чинами несколько обер-офицеров, и несколько унтер-офицеров произведены в офицеры.
Комментарии
1. Вскоре после принятия главного начальства над италиянскою армией, генерал Массена уведомил Первого Консула, что дивизионные генералы Виктор и Лемуан враги правительства 18 брюмера, и что своими словами и поступками они побуждают солдат к дезертированию. Во втором письме от 13 плювиоза (3 февраля), генерал Массена писал Первому Консулу, что, в следствие прежде изложенных причин, он отставил генералов Виктора и Лемуана. Бонапарте не отвечал ему, и, казалось, одобрял своим молчанием принятую им меру. Лемуан поступил вновь на службу не ранее 1813 года; Виктор был счастливее. Он удалился в Монако, не зная чему приписать столь неожиданную немилость. В это время можно было бы потребовать от Первого Консула доказательства дружбы, энергически обещанной им при отплытии в Египета); но Виктор, не думая о себе, занимался другими интересами. Он писал к Бонапарте не для того, чтобы жаловаться, или просить места, но чтобы представить ему критическое положение италиянской армии и средства к ее спасению; к этому письму он присоединил план вторжения в Ломбардию через большой Сен-Бернар и долину Аосты. Первый Консул одобрил эту мысль, быть может, уже созревшую в его голове; все предубеждения его против Виктора кончились, и он неоднократно посылал ему приказание приехать в Париж. Виктор приехал в последних числах февраля. Бонапарте принял его весьма ласково, и имел с ним несколько совещаний, которые встревожили многочисленных придворных, наполнявших передние Тюлиерийского Дворца. Они напрасно беспокоились. Виктор домогался только чести подраться, вытеснить Австрийцев из Италии. Вскоре потом, он был произведен в генерал-лейтенанты, и принял на время главное начальство над резервною армией.
а) Тулон, 28 флореаля VI года. «Когда вы получите мое письмо, любезный генерал, я буду на конце Средиземного Моря. Вам следовало бы быть со мною; но правительство признало полезным отправить вас в другое место. Чтобы меня ни ожидало, надейтесь на мою дружбу».
Подписано: «Бонапарте». — Генералу Виктору.
2. Множество французских эмигрантов, между которыми находился генерал Вильо, уже собрались в главной австрийской квартире: с часа на час ожидали там и Пишегрю.
3. Совсем не таково было расположение жителей Италии к Суворову и войскам его. Прим. Ред.
4. В этот день генерал Сульт предводительствовал войском при сильной атаке на Монте-Брето; тут он был тяжело ранен и взят в плен.
5.
| ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ ВИКТОР |
|
| Дивизия Гарданна. — 44 линейная полубриг. 1 748 чел., 101 линейная 1 809 чел. Всего: |
3 638 |
| Дивизия Шамбарльяка. — 24 легкая, 1 801 чел., 43 линейная 1 901 чел., 96 лин. 1 386 чел. Всего: |
5 088 |
| 8-й драгунский полк: |
328 |
| Итого, под начальством Виктора: |
9 054 |
| ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ ЛАНН |
|
| Дивизия Ватрена. — 6 легкая, 1 114 чел., 22 лин. 1 255 чел., 28 лин. 998 чел., 40 лин. 1 716 чел. Всего: |
5 083 |
| ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ МЮРАТ |
|
| Бригада Келлермана. (2, 6, 20 кавал.) 600 чел. Бригада Шампо (1, 6, 9 драгун.) 964 челов. |
1 564 |
| Общий итог: |
15 700 |
| Из них 1 892 чел. кавалерии |
|
6. Эти показания не совсем точны. Прим. Ред.
7. Дивизия Моннье. — 19 легкая, 914 чел. 70 линейная, 1 460 челов.; 72 лин. 1 240. Всего 3 614 человек.
Консульская Гвардия. — Пешие гренадеры, 800 челов., конные гренадеры и егеря, 360 чел.; легкая артиллерия, 72 челов. Всего 1 232 человека.
8. Дивизия Буде. 9-я легкая 2 014 человек, 30-я линейная 1 430 человек, 59-я линейная 1 872; всего 5 316 человек.
9. Он назначил его военным губернатором Голландии — пост в то время не маловажный, потому что ожидали новой попытки Англичан против этой страны.
10. См. в прибавлении список наград.
Текст воспроизведен по изданию: Кампания французской резервной армии в 1800 году. Из неизданных записок маршала герцога Беллуно // Военный журнал, № 6. 1846
© текст - ??. 1846© сетевая версия - Strori. 2018
© OCR - Strori. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный журнал. 1846