1792–1808 гг.

(Перевод с французской рукописи).

Подлинник записки, предлагаемой читателям «Русской Старины», принадлежит председателю киевской археографической комисии, М. В. Юзефовичу, открывшему эту записку в бумагах своего дяди, ген. Юзефовича, одного из образованнейших военных людей эпохи Александра I. ¹ С согласия М. В. мы перевели и печатаем эту записку, в виду высокого интереса, представляемого ею во многих отношениях. Мы не знаем другого труда, в котором с такою ясностью, и вместе так глубоко и многосторонне, была бы представлена картина французской военной системы, вызванной в жизни первой революцией, и причины успеха этой системы. Записка заставляет задуматься над столькими предметами современного значения, хотя писана в 1808 году.

Не беремся решить, выписки-ли это из мемуара или подробная програма для его составления; судя по отрывочности изложения, может быть и то, и другое. Во всяком случае, первоначальный автор этих заметок должен быть француз, видевший близко войну и основательно образованный, как в общем, так и в специально-военном смысле. He-француз не мог бы так знать внутренний склад французской армии; невидевший войны, не в состоянии был бы выставить так рельефно те психические данные, от которых зависит на войне победа; необладающий общим и военным образованием не мог бы так верно и систематически [201] анализировать предмет, столь многосложный; не мог бы так ясно уразуметь и выставить ту простую, но и в наше время далеко не всем доступную мысль, что рабское подражание наилучшим порядкам, взятым у другого народа, к добру не приводит, ибо они составляют результат его национальных особенностей и, следовательно, не могут соответствовать таким же особенностям народа-подражателя. В этом отношении особенного внимания заслуживает оценка французского point d’honneur; из нее видно, почему Суворов, великий знаток русского сердца, никогда не обращался к инстинктам этой области, а совершенно к другим, для возбуждения в своих солдатах самоотвержения и решимости принести себя в жертву общему делу даже до смерти. На наш взгляд, записка представляет немалый интерес и в том отношении, что показывает в настоящем свете заслугу Карно, этого великого в своей скромности organisateur de la victoire, как его называет вся Франция, и который так бесцеремонно был отодвинут в тень Наполеоном.

Судя по очевидной, хотя и сдержанной склонности к старому порядку, записка должна принадлежать перу одного из выдающихся эмигрантов, и относится вероятно к числу тех, которые тогда представляемы были нашим правительственным лицам во множестве, с целью подвинуть Россию на борьбу с Наполеоном. Что записка имела именно практическую цель, доказывается второй ее половиной, заключающей в себе, между прочим, рассуждения о возможности основать дух армии на религиозном начале: очевидный намек на русскую армию.

Независимо исторического значения, записка представляет и чисто теоретический интерес: разъяснение причин успехов французской армии может, по нашему мнению по крайней мере, служить образцом подобного рода исследований, — до такой степени оно царит над предметом в его совокупности, до такой степени свободно от каких-либо предвзятых теоретических коньков. Предположения относительно грядущих систем войны так верны, что похожи на пророчество: наглядное доказательство этому представляет в особенности догадка о том, что за искуством скоро стрелять последует, вероятно, забота о том, чтобы стрелять метко, — догадка, ставшая действительностью в период 1840–60-х годов. Практически, это пророчество отошло уже теперь в прошлое; но записка наметила все стадии, пройденные армиями даже до нашего времени, за исключением разве усиленного внимания к индивидуальному воспитанию и образованию солдата: в ней намечена скорость стрельбы, [202] за которой гнались по старой привычке в начале нынешнего века; намечена меткость, составившая отличительную черту в половине этого века; намечено значение числа, значение быстроты маршей, вознаграждающей недостаток числа, значение нравственных данных, наконец, значение «теории невозможного». Теперь мы сидим на соединении меткости и скорости стрельбы, т. е. не более как на синтезе того, что в записке указано аналитически. И так, изо всех данных, теперь действующих, в записке не намечена только одна: именно данная индивидуального воспитания и образования солдата; но, признавая всю ее важность, не можем не заметить однако-ж, что она есть не самостоятельная, а произведенная данная, и заключается, impliciter, в меткости стрельбы. ² Знакомые с теорией воспитания и образования солдата знают это.

Что касается «теории невозможного», то она, повидимому, призабыта в последнее время, и уступила место порядку, устройству, выучке; но никто не станет спорить с тем конечно, что присоединивший ее в этим необходимым данным наделает больших дел; и не устоят против него ни порядок, ни выучка, ни устройство.

Записка представляет глубокий интерес и в том, что, сопоставляя по ней прошлое с настоящим, мы видим, до какой степени всякий народ остается верен самому себе. Так, прусаки, взявшие себе еще в прошлом веке в удел скорость стрельбы и настойчивую внучку, дрессировку солдата, и в наше время продолжают совершенно туже работу. Вся автоматическая область, как в хорошем, так и в дурном, — их достояние. Учебные шаги, цилиндрические шомпола, воронкообразные затравки, заряжание с казны, — их дело. Французы, напротив, совершенствуют меткость стрельбы в прошлом, совершенствовали ее до последнего времени и в нынешнем веке, — по крайней мере шли по этой части в главе других наций. Кому неизвестны имена Грибоваля, Дельвиня, Тувенена, Минье, Трейль-де-Больё? И в паралель этому, они же первые делают призыв к высшим инстинктам человеческой природы, к интелигентным сторонам ее... Разгром французской системы в 1870 г. ничего не доказывает, кроме того, что при такой системе управления, какова была Наполеона III, всякий народ развратить можно.

Автор придает словам «тактика» и «национальность» [203] несколько иной смысл, чем они имеют теперь. Считаем необходимым это оговорить в предупреждение недоразумений. Под тактикой он часто разумеет то, что по нашим современным понятиям составляет предмет строевых уставов. Так, напр., под «тактическими войсками» он просто разумеет войска, наметанные в плановых эволюциях. Французы у него не умеют маневрировать; потому что в таких эволюциях слабы. Под «национальностью» — словом, впервые выдвинутым революцией, автор разумеет не нацию, как теперь, но совокупность тех духовных особенностей, которые образуют нравственную физиономию известного народа. Мы находим, что для точности языка это лучше теперешнего распространения смысла слова «национальность».

Несколько слов относительно перевода. Мы старались держаться подлинника возможно ближе, не отступая иногда даже перед незаконченной, хотя и совершенно ясной фразой. В отрывочной манере автора столько энергии, образности, что было бы положительным грехом менять его речь на ту прилизанную, которая, сглаживая слог, сглаживает обыкновенно и оттенки выражения мысли.

В заключение считаем долгом выразить глубокую признательность М. В. Юзефовичу, давшему нам возможность сделать этот замечательный военно-исторический документ общим достоянием. —

М. Д.

___________________________

Петербург, 1808.

Выстрелами, разбившими Бастилию, дисциплина воинская была разрушена во Франции. С дисциплиной исчезла и тактика, ибо последняя без первой немыслима.

В новых частях тактическое знание было неизвестно даже по имени, ибо как могли капралы и сержанты, преобразившиеся вдруг в офицеров и генералов, по избранию, приводить в движение людей, не умея заставить их повиноваться?

Вот в каком состоянии война застала французскую армию. Подобная армия не могла противостоять дисциплинированным и потому тактическим войскам.

Первые попытки французов привели к поражениям и бегствам. В 1792 г. одного появления небольших австрийских отрядов у Монса и Турне было достаточно, чтобы рассеять французские колонны Бирона и Теобальда Диллона. Нужно было изобрести [204] новый образ действий и приискать новые тактические приемы, — избегать битв в открытом поле, превратить войну в ряд мелких отдельных сшибок. Это был общий голос всех военных: генералы, офицеры и солдаты громко говорили об этом, как о единственном средстве спасения для армии.

Местность первых столкновений, в которых французам важно было одержать успех, благоприятствовала применению этого начала; в Шампани оно было применено впервые. Французы беспрерывно избегали встреч с дисциплинированной и маневренной прусской армией на равнинах этой провинции. Однажды 1, 200 гусар, задевших французский авангард, было достаточно, чтобы обратить в бегство всю армию на несколько дней.

Пересеченная местность у Гран-Пре и Клермона дала случай французам испытать себя, и Дюмурье был прав, когда сказал однажды, указывая на клермонтские теснины: вот Фермопилы Франции. Бой у Вальми, хотя прусаки и решились после него отступать, хотя артилерия и сделала много шуму, все же был не более как аванпостное дело. Эти часто повторяемые стычки научили бою за местные предметы, в котором французы в особенности усовершенствовались в горах Савои и Пиемонта в 1792 и 1793 гг. и в Пиренеях против испанцев.

Эта новая тактика — дочь революции. Эта последняя поставляла людей с изумительным обилием: баталионы национальной гвардии, вспомогательные, ополчения, реквизиция, конскрипция — вот бойцы, следующие одни за другими под столькими наименованиями и с такою быстротой, что затруднялись их размещать; возникла система войны, основанная на численном перевесе. Подавлять неприятеля рядом отдельных стычек, постоянно его задирать, затягивать в беспрерывную перестрелку с рассыпным строем — было лучшим употреблением численного перевеса. Француз приобретал этим способом доверие к своим силам, а солдат формировался для войны в лучшей школе, — школе опыта.

Умеренность политических принципов исчезла во Франции с первыми военными успехами. Защитою своих границ более не довольствовались, объявляли с трибуны желание внести революцию в недра всех государств, поколебать все троны и пронести ее по всему свету.

Первая наступательная попытка была сделана Дюмурье. Из Шампани он двинулся на завоевание австрийских Нидерландов. Сражение, которое он дал у Монса, было похоже на правильную [205] битву только по виду. Победили, атакуя отдельные пункты, укрепления у деревни Жеманн, угрожая посредством громадной армии на всех пунктах единовременно и охватив корпус около 20-ти т. человек армией, в которой было приблизительно тысяч 80. Захват Майнца был также плодом численного перевеса; тот же перевес решил и в Савойе. Эти счастливые попытки были важны как оправдание новой системы тактики: они фактически доказали возможность вознаградить числом недостаток обучения и, в тоже время, указали самый соответствующий французскому характеру образ действий. Эта новая система привела бы французов на Рейн в туже кампанию, если бы этому не воспрепятствовали столкновения Дюмурье с комитетами и клубами.

Неудачи, последовавшие в 1793 г. за бегством этого генерала, не только не подорвали этих начал, но повели к утверждению и распространению их. Внешняя опасность вызывала усилия и средства сопротивления, а революция находила им употребление. Первая кампания состояла из попыток; следующая должна была быть сделана с системой. Недавними уроками воспользовались и сознательно установили род войны, основанный на приобретенном знании силы и слабости французов, и перевернувший впоследствии все системы.

В конце января 1793 г. комитет Общественной Безопасности вызвал генерала королевского режима, тогда ниспровергнутого, из его скромного убежища, чтобы спросить его насчет военной системы, которую следовало принять в тогдашних критических обстоятельствах. «Нужно, говорил этот генерал в своей записке, представленной комитету, удвоить массу бойцов, чтобы можно было противуставить число усилиям искуства. Самое простое средство достигнуть этой цели — иметь на всех пунктах атаки возможно более войск и артилерии; предписать генералам, как священнейший долг, всегда биться в главе войск, дабы дать им пример храбрости и самоотвержения и приучить их никогда не считать неприятеля, но быстро атаковать его в штыки, не теряя времени на стрельбу и маневрирование, ибо настоящие французские войска не выучены маневрировать, даже и не подготовлены к этому. Этот образ действий, столь отвечающий характеру, проворству и пылкости французской нации, неминуемо обеспечит ей победу, или собьет с толку иностранные армии своею новостью».

Так мог говорить только человек, который одинаково знал французов и свою специальность. Изложенные идеи приняты с сочувствием, которого стоили по своей верности. Материал для их осуществления представляло поголовное ополчение, а применение их было [206] вверено таланту. Он нашелся в новом правительстве, душу которого составлял Карно. Не было задумано ничего мелкого, ничего такого, что не было бы необыкновенно также, как обстоятельства, обширно как планы, которые они внушали. Карно понял, что тактические подробности, до того употреблявшиеся в армиях, нужно было оставить в стороне, как потому, что ими не владели, так и потому, что не было времени на их усвоение; этот гениальный человек понял, что без них можно обойтись, заменив их тактикой высшего порядка. Он напал на мысль заменить искуство полей сражений искуством театров войны; низшую тактику высшей (т. е. стратегией). Начинающим французам нужна была тактика, развивающаяся вне круга зрения противника, видоизменяющаяся широкими чертами и не дающая ему времени воспользоваться эволюционными деталями. Участь сражений перестала зависеть от исполнения уставной эволюции, точности шага или учебного движения. Взгляды расширились вместе с целями, о которых мечтали: было сказано, что революция должна обойти кругом света. Дело шло уже не о том, чтобы сражение выигрывать, но чтобы народы покорять или увлечь. Время, когда ставили целью завоевание города или провинции, миновало. Первая задача, представлявшаяся для решения в подобной системе войны, была: извлечь пользу из числа, назначая этим громадным массам людей более широкие пространства для движения и развертывания. Франция всегда обладала искусными инженерами и вспомогательные отделы их искуства были на высокой степени совершенства. В архивах военного министерства существовала колекция карт, планов, описаний и топографических данных, подобной которой нигде не было. Она была плодом тридцатилетних изысканий и точность изображения местности не ограничивалась одними характеристическими чертами ее вида, рек и гор, но часто представляла детали, даже до поперечных дорог и тропинок. Даровитые люди нового правительства съумели воспользоваться этим сокровищем, и Карно, сам инженер, сделал его основанием обширнейших военных планов. Таким образом применение знаний века к военному искуству стало одною из отличительных черт стратегии. Изучение географии, топографии и даже геогнозии, основательное знание течения рек, общих наклонов, уровней местности, положения, профили гор, направления и соотношения их отрогов; знание естественных и промышленных богатств стран и сообщений в них всякого рода, нашло применение в новой военной системе.

Ее основатели, обдумывая завоевание мира, принимали весь земной шар за область своих комбинаций. Они изучали его с тем, чтобы [207] делить на театры войны и намечать на нем военные позиции. Придумав средство связать размещение войск с естественными преградами, представляемыми страной, нашла разрешение первой задачи: из численного перевеса, главного элемента новой системы, извлекли пользу.

Подвижность этих новых армий: случалось, что за войсками следовали роты молотильщиков, для вымолота хлеба, необходимого солдатам: вот каким способом обходились без продовольственного транспорта. Реквизиция лавок вместо складов обмундирования. Пехотинец был нечто в роде пешего казака. Продовольствие, одежда, жалованье, — он ничего не получал регулярно и всего ожидал от счастья, надеясь, что следующее мгновение доставит то, чего ему не доставало в предъидущее. Солдат привыкал к лишениям и считал, что исполняет одну из главнейших обязанностей своего ремесла, перенося их. Притом же то, что обстоятельства ставили в необходимость переносить, было провозглашаемо как добродетель, которая должна быть свойственна республиканцу, а терор зажимал рты недовольным.

Эти нескончаемые нити повозок и тяжестей, наиболее стеснявшие марши в войнах нового времени, эти вторые армии, более растягивающиеся и труднее подвижные чем первые, сократились до чрезвычайности, вследствие преобразования трудного уменья перевозить необходимое — в уменье забирать это необходимое по дороге; то, что прежде перевозилось на лошадях, теперь пехотинец должен был переносить на себе или обходиться без этого.

Примечание. При старой системе источники продовольствия армии истощались по мере отдаления ее от своих границ; по новой они усиливались с углублением в чужую страну всеми средствами, в ней находимыми.

Эта вторая отличительная черта новой системы, подвижность, привела естественно в третьей, — к быстроте.

Пропорционально быстроте маршей сократилась продолжительность операций.

Но эти качества армии остались бы без применения, если бы энергия в ведении операции не придала им значения.

Эта энергия представляет четвертую характеристическую черту французской армии. Она сообщена армии генералами, на которых было возложено вести ее. Революция, сместившая множество людей, поставила вместо них таких, какие были ей нужны и на такие посты, на каких этим людям никогда бы не быть без нее. Если тысячи этих генералов исчезли бесследно, за то Моро, Пишегрю, Гош, [208] Масена, Бертье, Макдональд, Брюнн, Шампионне запечатлели свои имена в истории. Энергия воли, ими проявленная, таланты, выказанные или на деле (так как успехи, подготовленные талантом, обеспечиваются только энергией воли); дерзость, предоставляющая случаю его долю в предприятиях и дополняющая знание верою в счастье, которое всегда почему-то служит мужеству. Напрягая все усилия, они беспрестанно рисковали всем и всегда открывали себе вероятность все выиграть, ибо не отступали перед решимостью все потерять. Они давали каждое сражение так, как бы оно было решительное; они делали каждое усилие так, будто бы оно было последнее. Все в цвете лет, когда человек обнимает и преследует предмет, за который берется, с живостью, гибкостью и энергиею, они наэлектризовали эту многочисленную, легкую, летучую армию той твердой волею, которая чего хочет, хочет вполне, и никогда не задумывается перед препятствиями. Таким-то образом французские генералы доставили торжество своему делу дружным единодушием намерений, энергии и усилий, которое изумило и ошеломило современников.

___________________________

Новая тактика приняла характер подвижной. Система крепостей и крепких позиций утратила свою важность; вместо постоянных пунктов прежней тактики, новая тактика не допускала других, кроме подвижных, и на них основала участь войн в будущем. Армии, эти живые стены, взяли верх над мертвыми стенами крепостей. Марши заменили осады. У кого больше людей, тот может быть более свободен в маневрах и комбинировать их на большем пространстве. Оборона неподвижных пунктов между линиями, по существу своему подвижными, становится бесполезною. Неподвижность побеждена движением, руки подавлены ногами.

В первые же кампании целые полки стали рассыпаться в стрелки и большие колонны обращаться в тучи. Линейная армия французов часто бывала ничем иным, как армией стрелков; в своих налетах она была поддерживаема легкой артилерией, которую французы совершенно верно называли летучею, и пешая артилерия, не будучи в состоянии сопровождать подобную армию, не появляется в ней более ³. Вся кавалерия обращена в легкую.

Против подобной системы войны старая тактика, осмотрительная и выжидающая, была несостоятельна. Она не находила боевой [209] линии, которой искала, и вместо нее видела врагов, губивших ее бойцов на флангах и в тылу, появлявшихся на всех пунктах и во всякое время, днем как и ночью. Противники французов, обращая внимание только на то, что делалось у них под носом, считали бессмыслицей отдельные стычки республиканцев; эти разрозненные, невидимому, операции обличали для них полное отсутствие плана и правильности. Но критики подобного рода открыли бы совершенно иное, если бы смотрели несколько дальше; они увидели бы, что эти беспорядочные частные предприятия были подчинены одной большой комбинации, в общем весьма правильной и обнимающей обширный театр войны. Дело шло не о том, как исполняются подробности действия на полях сражений; но о том, чтобы их результат соответствовал видам высшей тактики, действующей вдали и вне выстрелов. Австрийцы доказали не одной кампанией, что понимали характер новой системы войны, но им не доставало решительности в исполнении и величия средств. Суворов соединил то и другое; он появился, и французы были побеждены.

Новое ошеломляет всегда рутинные головы и обеспечивает прибегающему к нему решительное превосходство.

Руководимые этими соображениями, которые подтверждал ежедневный опыт, французы создали доктрину, которую можно бы назвать теорией невозможного. Делать всегда противное тому, что делалось до того и удержалось еще у других; выбирать всегда исполнение самое трудное; предпочитать то, что робкая тактика противников отвергала или считала невозможным. И с большей прозорливостью трудно было воспользоваться дряблостью, которая характеризует век. Они победили неприятеля, который считал невозможным то, что казалось таким по правилам школы и по внушениям дюжинного благоразумия. Рискуя всем, французы не встречали отпора со стороны противников, нешедших далее полумер. Чтобы победить, нужно было только удивить; и подобно тому как Монтекукулли требовал для войны «денег, денег и денег», Французские генералы требовали «дерзости, и еще дерзости, и всегда дерзости».

В виду неприятеля, и днем, форсировать переправы; переходить горы с кавалерией и орудиями, наводить мосты и переправляться по ним под огнем. Подобные операции повторялись как самые обыкновенные и легкие. Новая армия бивакирует без палаток во всякое время года, зимнии кампании обращаются в правило; горы переходит солдат в снегу под мышки; переправляется в брод [210] по грудь в воде, держа ружье и суму над головою. На воздухе шара и телеграфа служат потребностям армий и капризный случай обращен в покорного слугу дерзости.

Если дряблое поколение прошлого века и вспоминало, что Аннибал перешел Альпы со словами, что Цезарь, устроив мост через Рейн, уничтожил его только для того чтобы сделать другой, больший чем ему было нужно; что наконец все великие люди времен предшествовавших приминали теорию невозможного, — то разве потому только, что читало об этом в школе и заставляло читать своих детей — для практики в латинском языке.

Такая теория, конечно, нуждается в поддержке численного перевеса, ибо, ставя судьбу армий в зависимость от предприятий вне рассчета, нужно иметь уверенность в возможности их заместить в случае неудачи. Но эта теория не восторжествовала бы при условии только одного численного перевеса, ибо она не укладывается в правила и не усвоивается как система. Только гений изобретает средства ее применения; и вдохновения минуты подсказывают ему эти средства тут же, на местности. Такие вдохновения могли осенять только генералов, которые не по рождению и не по старшинству, а по талантам были призваны к этой роли. Но гений не подражаем, и выучиться ему нельзя.

___________________________

Система отдельных стычек наиболее отвечает характеру французского солдата, — да она по вкусу и всякому солдату: ибо кто когда-либо участвовал в войне, тот знает, что учащая стычки сокращают другие страдания, сопровождающие войну; это события — желательные в сравнении с непогодою, форсированными маршами, биваками, недостатком припасов, мучительными ожиданиями и с монотонной скукой, которые удручают людей на войне.

И потому-то великие успехи французской армии были гораздо чаще плодом целого ряда небольших дед, чем самого большого сражения. В тех же случаях, когда, в противность духу новой системы, представлялась необходимость дать генеральное сражение, замечались два тактических приема, к которым французы, плохие маневристы на плацу, прибегали, как к главным средствам, это: обход и прорыв неприятеля. То и другое одинаково приличествует армии, превосходной в числе.

Армия, превосходная числом, может обходить как сильные позиции, так и части слабейшей армии. Она может также и прорывать, ибо держа весь фронт противника в ожидании, она может [211] направить свои усилия на какой-нибудь один пункт, который признает слабым.

Тонкая линия всегда будет прорвана густой и глубокой колонной, ударяющей в нее с силою. Прорвавшая колонна тем самым получает возможность охватить, ибо в месте прорыва придется на фланге противника. Она берет его во фланг и в тыл, между тем как он обороняется по линии своего первоначального фронта. Колонна, сделавшая прорыв, могла бы быть рассматриваема как попавшая между двух огней, если бы была слаба и в оборонительном положении; но атакуя и притом будучи сильна, она уничтожает слабую атакованную армию. Генерал, имеющий достаточные силы и необходимую решимость для маневров этого рода, может предсказать победу, может задумать даже уничтожение противной армии и предсказать его. Форсировать мост есть ни что иное, как атака на один пункт с целию прорыва. Артилерия, громившая при Лоди и Арколе глубокие массы людей, устремлявшихся вперед, как волны, бороздила их, но не останавливала. Пробелы заполняются, и тот, кто может продолжать это заполнение, решившись прорвать, во что бы то ни стало, перейдет мост. Перевес числа делает этот маневр неодолимым; он позволяет действовать глубокими боевыми порядками против тонких, колоннами против развернутого строя. Французы чаще всего употребляют колонны при атаках, так как они соединяют с перевесом числа на действующих пунктах возможность обойтись без той точности движений, которой требует длинная прямая линия; точности, которая вовсе не допускается недостатком элементарного обучения во французской армии.

Употребление колонн разнообразилось. Во многих сражениях, данных французами, принимался косвенный порядок. Колонны наступали или уступами, или косвенным фронтом: это потому, что косвенный порядок наиболее способствует охвату фланга противника.

Оба главные маневра применялись с Монса и были беспрерывно воспроизводимы французской армией: она обошла под Флерюсом, Гондскотом, Монтенноте, Ульмом; она прорвала при Лоди, Арколе, Маренго, Донауверте, Ауэрштедте. Маневры обхода и прорыва соответственны, т. е. оба они дают взаимный шанс и тому, который их употребляет, и тому, который им подвергается; так как армия прорывающая становится в положение армии охваченной, окруженной. Кто заходит в тыл противника, чтобы его отрезать, сам отрезан, если противник отважен и энергичен. Французы [212] преднамеренно употребляли эти маневры, как необходимое развитие системы, основанной на числе, подвижности, нравственной силе. Эти тактические приемы составляли постоянные характеристические черты больших сражений, данных французами. Для внимательного глаза они были те же в 1796 г., как в 1793 г. и в 1807 г., как в 1796 г. Изменения, в них сделанные, не коснулись сущности системы; она, напротив, была упорядочена, систематически усовершенствована и развита в более обширных размерах; эта сущность — численный перевес, вознаграждающий недостаток элементарного обучения и направляемый тактикой высшего порядка.

___________________________

Трудно указать сражение из выигранных французами, в котором численный перевес не имел бы своей доли в победе. Во всяком продолжительном сражении, в то время, когда другие армии дрались одними теми же силами до истощения, французы сменяли свои и возобновляли или усиливали свои колонны в мгновение ока. Вполне подтверждается фактами, что французы постоянно терпели неудачу в тех случаях, когда число было не на их стороне, или когда они были поставлены в необходимость обороняться с меньшими силами.

Сами французские писатели, из которых мы укажем только на Матьё, Дюма и ген. Серван, признают это. Такова была кампания 1799 г. против русских и австрийцев. При Нови, французы, будучи слабее числом, разбиты, не взирая на выгоды позиции. Ни в одной из предъидущих систем тактики, как древних, так и новых, на число не смотрели, как на решительное преимущество. Но оно является таким в новой системе, ибо раз старая тактика школы, составляющая силу противников французов, потеряла значение, шансы обеих сторон уравновесились, и численный перевес приобретает значение.

Французские генералы всегда вступали в борьбу с доверием к системе комплектования, благодаря которой можно было пополнять и создавать армии с такою же быстротою, с какою они могли быть разбиваемы. Все их операции были предприняты и ведены в духе системы, основанной на численном перевесе; они оставались ей последовательными даже и тогда, когда уступали числом неприятелю. Тут гений, вдохновляемый духом системы, достигал превосходства изумительной быстротой движений. Передвигая армию на каждый угрожаемый пункт, они как бы двоили, троили число людей, ее составляющих: на всяком из этих пунктов она являлась в [213] превосходном числе. Больё, Вурмзер, Альвинци были низлагаемы один за другим, подавленные превосходством нераздробленных, сосредоточенных сил: таким-то образом гений обеспечивает себе превосходство числа, умея оставить за собою перевес во времени.

___________________________

Люди, напитанные наукой плацпарадов, стараясь отыскать причину успехов французов, думали, что они заключаются в каких-либо уставных правилах и снаровках. Они ошибаются; они не найдут ее там. Основные правила строевого устава у французов те же, что были и до революции. Они должны были остаться те же, ибо оружие осталось тоже, что было и тогда; французы строются в роты, баталионы, полки; строются в три шеренги, совершенно как и другие армии нашего времени, более высокие люди на правом фланге и впереди; они равняются, делают повороты направо, налево и кругом; они развертываются и строют колонны; делают ломку фронта и ходят развернутыми линиями; одним словом, они употребляют все те эволюции устава, которым обучают австрийцы, пруссаки, русские и проч. Их строевые уставы лучшее этому доказательство. Принятые в основание обучения во время революции, появились 1-го августа 1791 г. И они же, с самыми несущественными изменениями в тактическом отношении, были изданы в 1805 г. Это катехизис офицеров и унтер-офицеров в деле строевого обучения. Иностранные тактики увидели бы на французских плацпарадах все те же мелкие снаровки и приемы, не исключая самых неудобных и наименее применимых, которые видят у себя. Изо всех этих проделок ни одна не служит в кампании, ни одна не дала победы французской армии, ибо с первым выстрелом в ней исчезает команда, ⁴ как и во всякой другой. Знание их уставов не поможет открыть тайну их образа действия, хотя бы эти уставы наизусть выучили. Французы не пользуются на войне тем, что узнают в депо, равно как и их противники тем, что исполняют с точностью в манежах и на плацпарадах.

Отличительную черту французской военной системы составляет применение элементарных эволюций. Они являются в практике совершенно иными, чем изложены в уставах. Обучение строю и эволюциям у французов не составляет цели, к которой устремляют солдата, как к вершине совершенства, но только средство для достижения целей войны. Это необходимая пружина, чтобы поддержать порядок и согласие в армии, чтобы приучить солдата к голосу, который должен его направлять для достижения целей [214] высшей тактики; это, так сказать, общий условный язык, без которого армию нельзя было бы привести в движение, ибо в ней не было бы взаимного понимания. Знание эволюций и вообще строевого устава есть не более как орудие знания высшего порядка; оно получает значение только в зависимости от того, на сколько может быть полезно этому последнему, т. е., что во Франции занимаются эволюциями и строевыми учениями не как целью, но только как средством. И потому-то занимаются ими не с особенной требовательностью. Французский солдат наименее выдресирован изо всех современных солдат... редкий церемониальный марш проходит без ошибок против шага или против дистанций. Учения французов идут живо — если случаются ошибки, их исправляют быстро и без шуму — хлопочут больше об общем согласии, чем о мелочной точности — да наконец, есть-ли и необходимость обременять память солдата слишком большим количеством командных слов? Вновь поступивший приучается держать свой ряд, чувствовать локтем своего соседа, не отрываться ни от того, кто стоит правее, ни от того, кто стоит левее, часто в этом заключается вся его наука; достаточно, чтобы треть знала голос командира... остальные две трети увлекаются примером трети старых солдат. Но нужны превосходные офицеры и унтер-офицеры, чтобы присмотреть, направить, оживить. Для такой системы нужно, чтобы были выучены эти последние (т. е. офицеры и унтер-офицеры), дабы, будучи основными точками движений, они знали держать свое и указывать каждому его место. Депо, как и уставы, существуют для сохранения типа того, как поддерживать порядок и согласование — душу подвижности армии. Если бы строевой устав исчез, в непродолжительном времени водворилась бы в армии сумятица, и, вслед за отдельными людьми, массы также утратили бы подвижность. Так как от плацовых эволюций не зависит более исход сражений, то и нет более надобности выдерживать солдата в депо до тех пор, пока он не станет искусным фронтовиком. Так как все перестроения ограничиваются переходом из развернутого строя в колонну и обратно, то наука солдата проста: ему достаточно знать только четыре слова, чтобы двигаться в четырех направлениях, доступных человеку, и чтобы быть совершенно в распоряжении командира. Вблизи эволюции французов не представляют чистоты, но они имеют ту степень согласия, которая необходима для войны. Французскую тактику нельзя по этому уловить на плацу: это практическое искуство, проявляющееся и развивающееся только на войне.

1808 г.

(Окончание следует).

Комментарии

1. Заглавие записки: «Замечания о французской армии» мы переменили на приведенное выше — дабы показать историческое значение этого документа по отношению к борьбе 1812 г. Ред.

2. Притом же она не представляет и новости, ибо составляла, — по форме конечно, а не по содержанию, — особенность и фридриховской системы воспитания. Д.

3. Это не точно: пешая артилерия всегда была во французской армии. Пр. перев.

4. Т. е. командное слово, а не командование или управление. Пр. перев.

Текст воспроизведен по изданию: Французская армия перед войной с Россией. 1792-1808 // Русская старина, № 6. 1875

© текст - Д-в М. И. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1875