ФИЛИПП БУОНАРРОТИ

ЗАГОВОР ВО ИМЯ РАВЕНСТВА

ТОМ II

CONSPIRATION POUR UEGALITE DITE DE BABEUF.

SUIVIE DU PROCES AUQUEL ELLE DONNA LIEU, ET DES PIECES JUSTIFICATIVES, ETC., ETC. PAR PH. BUONARROTI.

1828.

ДОКУМЕНТЫ

Тринадцатый документ.

Париж, 30 плювиоза IV года.

ГРАКХУ БАБЕФУ, ТРИБУНУ НАРОДА

(Письмо, о котором идет речь в тексте, являлось ответом на это письмо).

Я также хочу подлинного равенства. Мне скоро исполнится шестьдесят лет, а я не имею никакой или почти никакой собственности. Я [208] обременен шестью детьми, слишком юными еще, чтобы работать. Я имею несчастье не владеть никаким ремеслом; я не коммерсант, не посредник, не биржевик, не банкир, даже не конторский служащий; сколько настоятельных мотивов желать подлинного равенства! Но, увы, разве оно возможно? Какая польза от того, что мне показали это блаженство в таком туманном отдалении, что я не надеюсь когда-либо его достигнуть? Каким образом претворить его в жизнь? Это одни слова.

Я читал о том, что существовал раздел земли, но это продолжалось недолго. А почему? Вот что следует рассмотреть более глубоко. Речь, следовательно, идет не только о разделе, но и о том, чтобы раздел был прочным.

Земля — это не всё, что надлежит разделить, и я нигде не читал о том, чтобы где- либо, кроме как в религиозных или в приближающихся к ним общинах, существовала даже попытка произвести раздел произведений человеческого ума и изобретений. Мы будем разбиты на мелкие общины? Допустим, что это так и будет, и что я, например, отношу мою прелестную картину, превосходную машину, прекрасное изобретение, мои открытия в области физики, химии, гидравлики, естествознания, мою поэму, музыкальное произведение, виртуозное исполнение на скрипке, арфе и клавесине, гармоничные звуки моего голоса и т. д., и т. п. в общую [209] сокровищницу подлинного равенства вместе с моим соседом-сапожником, чтобы получить одинаковые с ним боны на мясо, хлеб, вино и г. д., и т. п. Этого еще недостаточно; необходимо, чтобы это было прочно, необходимо, чтобы не был уничтожен вкус, склонность и страсть к красоте, к совершенству в искусствах и ремеслах. Но допустим, что во имя подлинного равенства я окажусь способным на монашеское самоотречение от самых милых мне вкусов и наклонностей в интересах моего соседа-сапожника. Не понадобятся ли в таком случае начальствующие, настоятели, аббаты, исполнительные директории и т. д., и т. п., ибо не в наименованиях дело? Не понадобятся ли законы, т. е. взаимные соглашения? Не понадобится ли доверить абсолютно бескорыстным начальникам власть, равную по силе действия той реакции, на которую следует всегда рассчитывать, и рассчитывать со всей точностью, с точностью приспособлений для вращения вертела или часовой пружины. Какое множество размышлений приходит на ум в данном случае!

Я слышу ссылки на Ж.-Ж. Руссо и Мабли. Первый положительно заявил; чтобы жить в условиях подлинной демократии, людям необходимо быть полубогами. Второй далек от того, чтобы верить в возможность подлинного равенства на таком обширном и многонаселенном пространстве, как наша страна. Когда я размышляю об этом, а я размышляю об этом часто, моя голова кругом идет. [210]

Трибун! изложи нам свой план; докажи нам со всей ясностью возможность подлинного равенства; докажи нам, что оно может быть прочным, и дай нам в совершенно положительной форме способ его достижения, т. е. способ не быть годами в состоянии анархии, при котором после прискорбных, бесполезных попыток и жертв мы не оказались бы в еще худшем положении, чем сейчас.

Подпись: М... В.

Продолжение тринадцатого документа.

ОТВЕТ НА ПИСЬМО ЗА ПОДПИСЬЮ М. В., ОПУБЛИКОВАННОЕ ПРОШЕДШЕГО 30 ПЛЮВИОЗА И АДРЕСОВАННОЕ ТРИБУНУ НАРОДА ГРАКХУ БАБЕФУ 137.

В истинном обществе не должно быть ни богатых, ни бедных.

Богачи, не желающие отказаться от своего избытка в пользу неимущих, являются врагами народа.

Цель революции — уничтожить неравенство и восстановить всеобщее благо.

Ст. 7, 8 и 10 Анализа доктрины трибуна, опубликованного и провозглашенного 20 жерминаля сего года.

Надо поскорее опубликовать следующие истины, адресованные в ответ автору письма от 30 плювиоза. Я отнюдь не досадую, что особые соображения заставили меня ждать до сих [211] пор. Тезис, о котором идет речь в этом письме, более чем когда-либо стоит теперь в порядке дня, и я льщу себя надеждой, что сейчас я привлеку разумное внимание к самому крупному из всех сюжетов, интересующих людей.

Каждого истинного республиканца должны радовать сомнения относительно осуществимости системы подлинного равенства, выдвинутые гражданином М. В. Если борьба, начатая во имя этой вершины человеческого возрождения, будет вестись друзьями свободы с тем же пылом, с каким они некогда боролись против феодально-монархического здания, то нет сомнения в том, что крушение варварской системы частной собственности приведет в скором времени к счастливым временам золотого века и подлинного братства на земле, совершенно изгнанного из нашего чудовищного общества честолюбием и алчностью.

Благородные души, устремившиеся на поприще революционной борьбы исключительно из любви к человечеству, настала пора атаковать при помощи великой силы разума неизменную причину всех зол, всех видов тирании — частное богатство. Проповедуемую нами доктрину подтверждают трезвые вычисления философии; на ее стороне авторитет великих людей античности и нашего времени. Она одна дает разумное определение революции, которая превратится в преступление, если, изменив форму угнетения, [212] она оставит массу народа в несчастьях и порабощении, усугубленных обманчивой надеждой на облегчение и упроченных ростом числа угнетателей и их развращенности.

Прежде чем в ответ на сомнения гражданина М. В. бросить взгляд на доказательства возможности, справедливости и привлекательности системы подлинного равенства, необходимо снова поставить вопрос, который он, по-видимому, неправильно понимает, когда, сказав о разделе земли, он добавляет: речь идет не только о разделе, но и о том, чтобы этот раздел был прочным.

Ничуть не бывало. Система равенства исключает всякий раздел; именно этому разделу наше общество, плод потребностей, страстей и невежества наших предков, обязано всеми видами тирании и всеми бедствиями, жертвой которых мы являемся.

До того как любой из наших предков мог заявить, что то или иное поле принадлежит ему, за ним должно было быть обеспечено пользование этим полем посредством ясно выраженного, либо молчаливого соглашения. Счастливы были бы люди, если бы этого пагубного соглашения никогда не существовало. Это оно привнесло в общество гибельные последствия силы и ловкости, которые вызывают вполне естественные и обоснованные нарекания (Естественное право существенно отличается от того, что называют естественным состоянием. Первое есть результат опыта и размышления; второе — продукт первобытных восприятий и невежества). Именно оно разобщило людей, [213] возбудило в них алчность и на этом разрушительном пороке построило основу сохранности общества. Это оно предоставило силе, хитрости и развращенности средства для уклонения от естественных условий общественного договора, обрекая на истощение и скорбь слабых, простых и добродетельных людей. Именно оно осудило на всевозможные лишения производителей всех благ и наградило празднолюбцев изобилием наслаждений. Оно способствовало тому, что насильственно удерживаемая в невежестве народная масса попала в сети, расставленные для нее честолюбием и фанатизмом. Именно оно, наконец, является источником всех видов тирании: 1) так как если бы не надежда утопать в удовольствиях, ничего не делая, никто не хотел бы быть монархом, дворянином, правителем; 2) так как нет большего вероломства, чем называть свободными людей, осужденных на изнурительный труд без надежды пользоваться его плодами; людей, которые не могут заставить выслушать себя за неимением свободного времени и вследствие вынужденного невежества, в котором они пребывают при нашем социальном строе.

Вот почему ничто не противоречит равенству и счастью в большей мере, чем частная собственность или раздел земли, являющийся ее основным источником. [214]

Более того. Этот раздел земли, к которому, по мнению некоторых, сводится максимум нашего общественною блага, усугубит зло тем, что устрашит эгоистов — собственников, на эгоизме которых исключительно и покоится то, что ныне называют общественным процветанием, и предопределит возврат в близком будущем беспорядков, избавлением от которых — как утверждают — именно и является такой раздел.

Посмотрим теперь, что понимают под действительным равенством. В основе его лежат два существенных условия: общий труд; общее пользование его плодами.

Прежде всего, поскольку труд является необходимым условием существования ассоциации, без которого она погибла бы, то никто не мог бы уклониться от него, не совершив несправедливости: тот, кто это сделал бы, уменьшил бы общественное благосостояние или переложил бы свою работу на соседа.

Два веских соображения служат подкреплением этой системы: 1) общий труд увеличил бы благосостояние общества, которое при настоящем положении может рассчитывать на полезный труд лишь небольшой части своих членов; 2) труд, распределенный между всеми работоспособными членами общества, избавил бы от невыносимого бремени тех, кого мы обрекли исключительно на тяжелый труд, и отнял бы у других лишь весьма незначительную долю, которая в скором времени [215] превратилась бы для всех в источник удовольствия и развлечения. Мне непонятно, как могут искренно считать наше положение наилучшим из возможных, когда огромная масса народа живет хуже, чем в первобытном состоянии. Взгляните на дикаря: охотится ли он, занимается ли рыбной ловлей, земледелием — плоды его труда целиком принадлежат ему, и он пользуется полным счастьем, доступным ему. Напротив, наши поденные рабочие, наши крестьяне, не сохраняя за собой права пользования произведениями своего труда, как и права на счастье, каким оно представляется им в условиях нашей цивилизации, принуждены всё уступать алчным и праздным собственникам и действительно страдают от голода, жажды и суровой погоды.

Пусть каждый трудится для великой социальной семьи и пусть каждому его труд дает возможность существования, наслаждения и счастья. Таков голос природы; таково состояние, при котором равенство не является химерой, а свобода прочно обеспечена каждому человеку.

Ты говоришь, гражданин М. В., об отречении от всех вкусов, от всех склонностей, о равенстве, которое будет существовать между питанием артиста и питанием сапожника, об упадке изящных искусств как о пагубных последствиях системы действительного равенства, претендуя доказать тем самым абсурдность этого равенства. Это возражение доказывает, что ты не избавлен от наших старых [216] предрассудков. Тот, кто считает, что вернуться к равенству значит стать дикарем и примитивно грубым, не понимает существа этого равенства. Возражать нам указанием на отвратительнейшее самоотречение, в то время как мы хотим положить конец неисчислимым и постоянным лишениям большинства людей, хотим, чтобы труд каждого человека давал ему удобное и приятное существование,— значит либо ничего не понимать, либо показать себя сообщником людей, которых изнеженность и ненависть к труду делают врагами равенства.

Поистине было бы ужасно, господин М. В., если бы вы получали свой хлеб, мясо, вино, одежду из того же склада, что и сапожник, и они были бы в том же вкусе, что и хлеб, мясо, вино, одежда сапожника! Но почему же природа догадалась дать этому грязному животному такой же желудок и чувства, как и вам? Несчастные! Утопая в изобилии, вы разве нуждаетесь для полноты счастья в том, чтобы иметь перед глазами картину страданий других людей?

Так называемый упадок ремесел и изящных искусств — другое решительное возражение задумывающихся над этим вопросом людей, которые хотят нас уверить, что раз у них отнимают узурпированные ими отличия, привилегии и уважение, то все потеряно. Бесспорно, если бы такой упадок и имел место, народная масса, которая не пользуется преимуществами изящных искусств, и не почувствовала [217] бы неприятной для себя перемены. Но этого нечего опасаться. Очевидно, что в условиях нашей системы равенства возрастет общественная полезность искусства; оно приобретет печать возвышенного, соответственно великим чувствам, которые с необходимостью породит огромная ассоциация счастливых людей. Граждане будут хорошо питаться, хорошо одеваться, усиленно развлекаться при отсутствии всякого неравенства, всякой роскоши: одна лишь республика будет богата, величественна, всемогуща.

Правда, некоторые ремесла, произведения которых служат развлечением для ничтожного числа паразитов, как и средством выкачивания у них огромных денег, уступят место другим ремеслам, которые будут увеличивать благосостояние многочисленной социальной массы. Но какой же человек станет сожалеть об этой счастливой перемене? Когда науки и изящные искусства избавятся от острой, постоянно возобновляющейся, всегда тягостной нужды, то даровитый человек будет руководствоваться лишь любовью к славе и очень скоро, стряхнув с себя иго лести и эгоизма меценатов, будет видеть свою единственную цель в благоденствии общества.

Место фривольных поэм, пошлой архитектуры, не представляющих интереса картин займут цирки, великолепные храмы и портики, которые суверенный народ, живущий в настоящее время хуже наших животных, будет посещать для того, чтобы в монументах [218] и в философских произведениях черпать правила и пример мудрости, любовь к ней.

В этом пленительном плане, прелести которого я лишь бегло набрасываю, будет найдено решение такой задачи: отыскать положение, при котором каждый индивид при наименьшей затрате труда сможет пользоваться наибольшими жизненными удобствами.

Таким образом, самые разнообразные произведения труда всех людей будут принадлежать всей массе народа, которая распределит их затем в интересах наибольшего блага каждого человека. Ты видишь, следовательно, гражданин М. В., что речь идет не о том, чтобы обрекать людей на самоотречение, а о том, чтобы уменьшить лишения народной массы.

Ты не можешь также не видеть, что при таком положении искоренение алчности приведет к исчезновению зависти, хитрости, недоверия, и люди действительно станут братьями, сугубо заинтересованными в сохранении строя, приносящего всем счастье.

Французской революции надлежало претворить в жизнь философские концепции, которые еще незадолго до нее считались несбыточными. Мы начали это дело, завершим же его. Если мы остановимся на том месте, на котором мы сейчас находимся, то человечеству не придется выносить нам большой благодарности.

Для того чтобы от нашего скверного положения перейти к положению, которое я отстаиваю, необходимо: [219]

1. Объединить все ныне существующие богатства в руках республики.

2. Заставить трудиться всех работоспособных граждан, каждого в соответствии с его способностями и свойственными ему сейчас привычками.

3. Утилизировать труд, сближая те виды его, которые взаимно помогают друг другу, и давая новое направление тем из них, которые являются только следствием нынешнего накопления богатств.

4. Скоплять постоянно в общественных складах все произведения земли и промышленности.

5. Равномерно распределять все виды продукции и развлечения.

6. Искоренить источник всякой собственности, частной торговли и заменить их разумным распределением, осуществление которого вверить общественной власти.

7. Учредить общественные воспитательные дома, в которых каждому человеку будут прививаться навыки к труду, наиболее соответствующему его силам и склонностям.

Таким образом, эгоизм не будет более побудительной причиной деятельности и труда отдельных лиц; эти лица, как бы различны ни были произведения их труда и их применение, будут получать одинаковое вознаграждение питанием, одеждой и т. д.

Из этого вывода наши богачи извлекают следующие два возражения:

1. Потребность в пропитании и надежда [220] на улучшение своего положения являются источниками труда и воспроизводства: как только эта потребность и эта надежда исчезнут, прекратится труд, прекратится воспроизводство, и общество придет в упадок.

2. Раз любой вид труда вознаграждается одинаково, то исчезает побудительный мотив для того, чтобы отдаваться научным изысканиям, приводящим к полезным для общества открытиям.

Я отвечаю:

1. Нетрудно дать всем понять, что кратковременное ежедневное занятие обеспечит каждому более приятную жизнь, свободную от постоянно снедающих нас треволнений. Тот, кто в настоящее время трудится до истощения ради ничтожного вознаграждения, безусловно согласится трудиться немного и получать много.

К тому же это возражение целиком основано на прискорбном представлении о труде, который в нашей системе при разумном и всеобщем распределении превратится в приятное, привлекательное занятие, уклоняться от которого ни у кого не будет ни желания, ни заинтересованности.

2. Вполне доказано, я полагаю, что науки обязаны своими достижениями скорее любви к славе, чем жажде материальных благ. А в таком случае наше поистине философическое общество, имея в своем распоряжении все средства, чтобы решительно, безоговорочно [221] воздать должное своим благодетелям, будет вправе рассчитывать на них в большей мере, чем наши развращенные общества, в которых дарование и добродетель встречают пренебрежительное отношение и обречены на нищету, меж тем как почти всегда глупость и преступление обладают чрезмерным богатством.

Я достаточно об этом говорил, чтобы, читая меня, не сомневались сколько-нибудь серьезно в том, что принцип алчности и эгоизма, лежащий в основе всех наших учреждений, отвратителен и что положить конец волнениям, несчастьям и всем видам тирании, разделяющим и угнетающим нас, можно лишь в том случае, если мы снова перейдем в условия такого общественного порядка, при котором каждый человек, внося равный вклад, сможет извлечь из него равную выгоду. Ибо все рассуждения экономистов никогда не смогут убедить здравомыслящих и добросовестных людей в неоспоримой справедливости того, что люди праздные пользуются всем и порабощают, унижают и третируют людей, которые, делая всё, не имеют почти ничего.

Гражданин М. В. выставляет также против нашей системы равенства необходимость правительства и слишком большой размер республики.

Ответить на это нетрудно:

1. Лица, на которых будет возложена охрана этой системы, механизм которой будет [222] крайне прост, должны будут рассматриваться как работники, необходимые для общего блага; поскольку они никогда не смогут получить в свое пользование более того, что будут получать другие граждане, весьма заинтересованные в том, чтобы установить надзор за ними, то нечего будет опасаться, что они попытаются (сохранить за собой власть, пренебрегая волей народа.

2. Если среди небольшого племени легко могут быть преодолены все трудности, которые предрассудки выставляют против общего для всех труда и общего пользования его плодами, то ничего не мешает тому, чтобы эти трудности были также преодолены в такой обширной ассоциации, как Франция. Прежде всего, что касается труда, то легко понять, каким образом все граждане смогут ему отдаваться каждый на том месте, на которое он будет поставлен, а также соответственно плодородию почвы. Что же касается равного распределения предметов потребления между всеми коммунами республики, либо между теми из них, которые смогут в этом распределении участвовать сообразно отношению, которое они будут иметь к различным климатическим условиям, то я не вижу, почему мудрое правительство, избавленное от помех, которые в настоящее время вносит в этот род операций алчный эгоизм правителей и тех, кем они управляют, не сможет осуществить такое распределение с большим удовлетворением для граждан, часто обреченных [223] в нынешних условиях на голод вследствие корыстных расчетов спекулянтов.

При таком порядке вещей я вижу:

1. Ремесла, насаждаемые благодаря разумным учреждениям в тех местах, где они могут оказаться наиболее полезными. Став ближе к земледельцам, они способствуют исчезновению больших городов, являющихся вместилищем всех пороков, и насаждению во всей Франции сельских местностей, украшенных многочисленным счастливым населением, размножению которого ничто не будет препятствовать.

2. Людей, просвещенных, получивших благодаря общественному воспитанию навыки к труду, любящих родину больше, чем они сейчас любят свои семьи. Обсуждая со знанием дела общественные вопросы, они показывают миру первый образец демократии и доблести, защищаемых многочисленным населением с львиной храбростью.

3. Французов, живущих без денег, без лишений, без огорчений и жадного стремления к накоплению на будущее, с радостью воздающих отечеству общую дань — труд; наслаждающихся природой и проводящих остальное время, участвуя в общественных празднествах, в обсуждении законов и в просвещении молодежи.

4. Общество, избавленное от судебных процессов, от ненависти, зависти, от всех пагубных последствий системы частной собственности. [224]

5. Законодательство, сведенное к крайне простым принципам и являющееся только искусством увеличения познаний и радостей общества.

6. Отечество, в случае опасности находящее путем удлинения на полчаса рабочего дня больше солдат и ресурсов, чем их могут доставить в настоящее время все финансисты Европы.

О, соотечественники мои, вот они: свобода, мир и счастье! Вот единственное исцеление от стольких раздоров и группировок, которые могут привести к порабощению либо ко всеобщему благу! Какие же могучие препятствия противостоят тому, чтобы, взявшись, наконец, за ум, мы перестали питать зависть друг к другу, вести борьбу между собой, взаимно уничтожать один другого? Глупость одних, лень других и порочные привычки, сделавшие спесивыми сердца людей, хладнокровно взирающих на нищету их ближних, следствие их пагубного богатства. Друзья отечества! Патриоты-философы! Вам именно надлежит завершить революцию. Именно ваши рассуждения, ваши сочинения должны искоренить эгоизм, источник тирании и несчастья. Именно истина должна сокрушить, наконец, монархизм — следствие и причину величайшего неравенства,— который будет существовать всегда, при любой форме правления до тех пор, пока подлинное равенство и демократия не объединят все интересы, не уничтожат всякое пристрастие и не лишат одних людей [225] возможности, вопреки интересам общества, стеснять, ущемлять, поносить и угнетать всех других.

Если бы власть имущие не были заинтересованы в том, чтобы противиться развитию общения между людьми, то я считал бы успех этого начинания обеспеченным. Ибо если заговорить с народом ясно и искренно, то нет сомнения в том, что он тут же выскажется за равенство. Но стоит только всему этому не понравиться порочным сердцам и расстроенному воображению власть имущих, и люди, которые найдут в себе мужество выполнить свой долг по отношению к массе народа, должны ожидать того, что их будут не только терзать на тысячи ладов, но и обзывать — как это происходит уже сейчас — злодеями, подстрекателями и роялистами. Правда, едва ли кто поверит, чтобы людям, сокрушившим трон и не выносящим какое бы то ни было неравенство, даже неравенство в кругу праздных и богатых, нравился монархический строй, верх всякого неравенства. Но все же найдутся глупцы, которые поверят этому, и надо, чтобы патриоты великодушно стерпели это новое оскорбление; если они не будут отстаивать ценой своей жизни всеобщее благо, то в глазах потомства революция запятнает философию и станет их преступлением.

Мне остается рассеять последнее сомнение; гражданина М. В., опасающегося анархии при переходе от нынешней системы к системе равенства. [226]

Патриоты, воскликните вместе со мною; «О, наши сограждане! Бросим наше золото в море, будем все трудиться, будем все пользоваться плодами нашего труда, изгоним праздность и роскошь». И эта ободряющая речь, поддержанная разумными рассуждениями, устранит всякие сомнения в отношении преобразования, всякие внушающие Опасения пререкания. Но если и вправду этот переход должен привести к отклонениям в сторону, которые, однако, никогда не сопровождали наши великие национальные движения, то я утверждаю, что это будут последние воздействия умирающей анархии. В сущности говоря, беспорядок и анархия существуют фактически во всех современных обществах Европы, в которых под различными предлогами и различными способами у народа отняты все его права. И конечно, стоит подвергнуться опасности некоторых кратковременных отклонений, только бы была восстановлена система счастья, которая претворит в действительность предсказания философов относительно революции я, по всем признакам, сокрушит, наконец, правительства, которые все еще не дают нам покоя, вследствие того, что их подданные до сих пор не усмотрели в наших преобразованиях ясную и безусловную печать всеобщего блага, за которое мы так ратовали.

Париж, 28 жерминаля IV года республики.

Приложение к тринадцатому документу.

НОВАЯ ПЕСНЬ ДЛЯ ПРЕДМЕСТИЙ

(Составлена Сильвеном Марешалем).

Народ, лишенный прав своих,
Ты, мучим голодом, притих
И только стонешь, бедный.
Меж тем как наглый мироед,
Тобой щадимый столико лет,
Возносит клич победный.

Мошны набившая орда,
Ни сил не тратя, ми труда.
Жрет мед, забравши улей,
А ты, трудящийся народ,
Попробуй — может, впрок пойдет —
Глотать, как страус, пули.

Тень Гракхов, Брута призови,
Народной баловней любви,
И дрогнут богатеи.
Трибун, услышь наш скорбный стон,
Святого равенства закон
Нам начертай скорее.

Все привилегии долой!
Пусть Люксембург (Королевский двор и аристократия, верхушка которой находилась в Люксембурге) перед тобой
Склонится и Верона.
В стране, где граждане равны.
Султаны пышные смешны (Султаны служили украшением для членов Директории) —
Пусть делят участь трона. [228]

Довольно голодал народ
Под властью тяжкою господ,
Он стал теперь умнее.
Шуанов люксембургских нам
Не надо, как и тех, что там
Бесчинствуют, в Вандее.

Вы, мудрых планов мастера!
Спасти их от огня костра
Напрасны все усилья.
Оставьте же в покое нас,
Сумеет равенство без вас
Создать в стране обилье.

Нам Директорией писать
Запрещено, на вас печать
Наложена молчанья.
Так в братский заговор молчком
Для блага общего войдем,
Собратья по призванью.

Двойной Совет, ценимый в грош,
Директора, которых в дрожь
Приводит слово «пика»,
Кормимый ласками солдат
И ущемленный демократ —
Вот лик республики великой.

Солдаты! Королевский трон
Был вами вместе сокрушен,
Нам святы ваши раны,
Но — ах! — вас нынче не узнать:
Ужель вы согласитесь стать
Дворцовою охраной?

Когда с войсками шел народ,
Он трона сокрушил оплот,—
И с ним Бастилии узы.
Тираны новые! Солдат
Поймет, что бедняку он брат,—
Страшитесь их союза! [229]

Себе пою я на беду:
За эту песню попаду
В узилище, я знаю;
И все же говорю я: пусть!
Ее заучит наизусть
Народ родного края.

Второе приложение к тринадцатому документу.

Долой неправедный закон,
Делящий род людской на части!
Раб не на веки обречен
У господина быть во власти.

Припев:

    Внемлите зову моему,
    Простые люди из народа!
    Покиньте черной ночи тьму,
    Всем солнце светит с небосвода.

Природа-мать людей родит
Всех равными между собою,—
Так почему ж теперь царит
Меж них неравенство такое?

    Внемлите зову моему, и т. д.

Зачем вкруг нескольких господ
Толпа немых рабов теснится?
Восстань, отважный санкюлот,
Сотри сословные границы.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Когда был молод род людской,
Не знали войн, не знали злата,
Не знали роскоши лихой,
Не знали нищеты проклятой.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Тогда повсюду без помех
Святое равенство царило, [230]
И одинаково для всех
Дневное искрилось светило.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Все жили дружною семьей,
Был дух стяжания неведом;
Чтоб общий оградить покой,
Сосед не ссорился с соседом.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Но в скорости ж господству страсть,
Обманом пользуясь неполным,
Решила взять над миром власть
Наперекор правам природным.

    Внемлите зову моему, и т. д.

На свете государи вдруг
И подданные появились,
Хозяева и толпы слуг —
Людские доли разделились.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Теперь бессовестный грабеж
В наряд закона облекают,
И злодеяние и ложь
Добром и правдой называют.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Не мог, о Гракхи, жизнь спасти
Вам замысел ваш благородный.
Мечи убийц он отвести
Не мог от гордости народной.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Марат, Сен-Жюст и Робеспьер,
Мы чтим вас, о Ликурги наши!
Ведь жизнь от ваших мудрых мер
Уж становилась легче, краше.

    Внемлите зову моему, и т. д. [231]

Уже палаты богачей
Ушли под черной ночи своды,
И клич пошел: для всех людей
Сияет солнце с небосвода.

    Внемлите зову моему, и т. д.

К природе нас вернули вы,
Не пожалев на то усилий,
За каждый смелый шаг, увы,
Обильной кровью вы платили.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Сулят нам новую напасть
Злой крик д’Англа и деньги Питта;
Нам пресмыкаться иль пропасть,—
Лишь преступленье нам защита.

    Внемлите зову моему, и т. д.

Народы, спите вы давно,
Пора настала пробужденью,—
Пусть, грозное, подаст оно
Сигнал к благому преступленью.

    Внемлите зову моему, и т. д.

(Перевод стихов О. Румера. – Ред.)

Четырнадцатый документ.

НАСТОЯТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПАТРИОТАМ 138.

Друзья! Мне отнюдь не следовало бы говорить с вами сегодня. Я отрываюсь от весьма напряженной работы, чтобы наспех обратиться к вам с несколькими крайне необходимыми [232] словами. Выслушайте же их: они бесконечно интересны для вас.

Истина восторжествовала. Все угнетатели в ужасе. Друзья народа раскрыли ему глаза. Армия также видит все воочию. Никакая плотина не может больше остановить бурного потока энергии. Наши властители увидели все это и принимают новые меры, чтобы предотвратить крушение, ожидание которого служит нам утешением, а их приводит в отчаяние.

Десять-двенадцать дней назад они пришли к заключению, что преследования, поношения лучших граждан не являются более действенным оружием в их руках. Они заменили их коварством и отвратительной лестью. Лютые волки превратились в изворотливых и предупредительных лисиц. Не обманывайтесь на их счет, они и впредь остаются хищными животными; их природа все та же и никогда не изменится. Они лицемерно заигрывают с вами сегодня. Завтра они сожрут вас.

Вот от чего я должен вас предостеречь.

Агенты Тальенов, Лежандров, Баррасов, как и сами эти почтенные люди, суетятся и усиленно трудятся над тем, чтобы попытаться свалить вас в самую ужасную западню; они используют ваше нерасположение ко всем преступным виновникам ваших несчастий, в первых рядах которых они сами фигурировали; они имеют бесстыдство прикидываться, будто это были не они или, по крайней мере, будто сейчас они не имеют ничего общего со сворой преследователей, которая действовала [233] именно по их внушению и согласно их предписаниям; они не смеют заявлять вам о том, что сейчас они готовы стать мстителями за злодеяния, которые они сами совершили и на которые толкали других. Необходимо показать вам, куда простираются их цели, какую глубокую пропасть они снова роют вам. Но до этого необходимо показать вам ход их интриг.

К Фер... (Пропуск в подлиннике. – Ред.) и прежней компании они присоединили новых мошенников, полный список которых мы могли бы здесь привести. Но сегодня мы удовольствуемся указанием на двух из них, которые действовали более открыто, чем другие. Риш... (Пропуск в подлиннике. – Ред.) и Сул... (Пропуск в подлиннике. – Ред.) (последний выдает себя за литератора) вот уже несколько дней как получили задание обработать группы в Тюильри. Они превосходно выполняют свою миссию — довести народ до наивысшего возбуждения. Они заявляют тем, кто к ним прислушивается, что оба Совета состоят из одних злодеев; что Баррас и Карно являются прекрасными республиканцами, которые обязательно положат конец бедствиям народа и спасут отечество; что именно поэтому существует гнусный заговор с целью умертвить их; что, следовательно, необходимо сплотиться вокруг них и их друзей, вооружиться без промедления и ударить в набат.

К этим фактам мы должны прибавить следующие обстоятельства: [234]

Истинный демократ, за которого принялся в последние дни на террасе Тюильри агент Риш... (Пропуск в подлиннике. – Ред.), чтобы вбить ему в голову эти идеи сговора, встретил возражения по поводу странной поспешности, которая, по-видимому, вносится в столь важное дело. В это время их встретил Лежандр, у которого Риш... спросил, нет ли новостей относительно последних дел. Прериальский палач ответил, что ему непонятно, каким образом патриоты могут следовать внушениям трибуна народа, который — как это очевидно — сильнее всего ополчается против лучших республиканцев, таких, как Баррас и Карно; что следует со всей силой обрушиться на тех, о которых он твердо знает, что они причинили много зла, на таких, как Инар и его клика; что необходимо, чтобы патриоты сплотились с целью уничтожения этих лиц, но что для этого надо, чтобы и одной и другой стороной были забыты небольшие промахи, которые могли быть взаимно допущены, и т. д.

В нескольких шагах от того места другой мерзавец спросил еще у одного демократа, не известен ли ему такой человек, который пользуется влиянием в каком-либо из кварталов Парижа, что он может сообщить ему кое-что хорошее от имени Тальена. Интриган добавил: «Ты патриот, ты можешь пригодиться; надо, чтобы через несколько дней бомба разорвалась; надо забить тревогу. Я ищу [235] такого человека, чтобы ввести его в курс дела».

Заговор сплетён довольно ловко, приманка подготовлена не хуже многих других, которыми вас одурачивали и жертвой которых вы являлись. Но возможно ли, чтобы вы стали также жертвой и этой приманки?

Ясно, что именно этого хотят люди, которые непрестанно терзают вас, морят голодом, обременяют множеством оков.

Для них прежде всего важно спасти свои головы, так как они видят, что великое правосудие народа, убедившегося в их беспримерных, бесчисленных преступлениях, готово свершить над ними давно вынесенный им ужасный приговор. Они считают, что могут добиться этого, лишь прикинувшись, будто они бросаются в объятия демократов; они тем легче рассчитывают снискать себе хитростью расположение демократов, что воображают, будто им удастся убедить их в том, что народ не может найти себе спасения без помощи некоторых из тех, кто делит с ними власть.

Но каким путем — надо полагать — хотят они добиться того, чтобы спасти свои головы? Неужели патриоты столь простодушно считают, что те добьются этого путем чистосердечного служения демократии в качестве искупления за бесчестное истребление ими этой демократии при помощи самых злодейских способов, с тем, чтобы заслужить этим исправлением их великодушное прощение? [236] Неужели патриоты столь простодушно допускают, что те откажутся от власти, от верховенства и инициативы в период революционного движения и после него, чтобы жить мирно под сенью простых демократических законов, под сенью священной амнистии снисходительной нации? Нет, нет, не в этом состоит их план. Эти угнетатели увидели, что принципы демократии одерживают верх, что их трон зашатался, что к ним потеряно всякое доверие, что таким доверием вместо них пользуются только защитники народа... (В книге Буонарроти далее сказано: «В экземпляре, которым мы пользуемся, имеется в этом месте большой пропуск; невозможно было найти полный экземпляр»

В настоящем «здании мы восполняем по газете «Tribun du Peuple» № 42 текст из статьи Бабефа, недостававший в экземпляре, которым пользовался Буонарроти. Текст этот заключен в квадратные скобки,— Ред.). [Они сказали себе, что надо придумать какое-нибудь новое движение, которое дало бы им возможность сразу вовлечь всех людей, к которым народ питает доверие, их сторонников и всех тех, кто еще способен играть активную роль в пользу народного дела. Это последний продукт системы массовых избиений, которые хотят совершить; развеять в прах оставшихся патриотов — вот чего они хотят. Они сказали: будем льстить этим патриотам, умасливать их, пообещаем им всё, чего они требуют. Что произойдет? Благодаря своей позиции мы одни непременно [237] завладеем инициативой движения, которое навсегда избавит нас от них, как и от всех других наших врагов. Мы предотвратим какой бы то ни было враждебный акт с их стороны; мы парализуем все благоприятные для их дела результаты их воздействия на умонастроение народа, которое они могли оказать своей работой; мы сделаемся их вожаками и укрепим навсегда нашу власть. Вот каким образом: мы, Баррас, Фрерон, Лежандр и Тальен, встанем во главе. Наши опозоренные имена не соберут вокруг нас всей массы народа; огромное большинство в ужасе отшатнется и откажется идти под наши знамена. Это-то нам и нужно. Мы соберем только подкупленных нами наймитов, а вместе с ними ядро пламенных, но опрометчивых патриотов, которых нашим мерзавцам удастся ввести в заблуждение, ядро таких людей, которые меньше считаются с разумом и правотой, чем с нетерпеливым желанием броситься в любое предприятие, которое, как им кажется, ведет к спасению их дела. Таким путем мы будем иметь только частичное выступление, а это-то нам и нужно. Оно не внушает нам опасения, что мы будем развенчаны, и дает нам возможность провести основную операцию, гарантирующую нам успех всех других. Этого частичного ядра нам будет достаточно, чтобы нанести смертельный удар тем, кто является роялистами в другом роде, чем мы. Эти Роверы, Инары, эти Ланжюинэ, Буасси и прочие хотят королей [238] прежней породы; мы же хотим королей новой фабрикации: мы сами хотим быть ими. Так вместе с нашими безмозглыми демагогами мы станем убивать адвокатов Людовика XVIII, и как только эти главари падут, роялизма, противостоящего нашему, не станет больше; наша власть окрепнет. Демагоги, как это было в вандемьере, потребуют от нас другого результата этой рискованной затеи; но, так же как в вандемьере, нам легко будет заставить их замолчать и оставаться в бездействии. Мы заявим им: довольно, сейчас ничего больше делать не надо, отдыхайте пока вас не призовут. Мы не позволим им долго спать. Так как нам останется разбить только одну крамольную партию, то мы наверняка перебьем эту партию анархистов, которая только на несколько дней переживет партию роялизма. Мы устроим одно массовое избиение и затем будем беспрепятственно властвовать над стадом истых рабов.

Друзья! вот в чем состоит их заговор; вот их исполненная ужасов тайна. Сможет ли еще кто-либо дать прискорбным образом себя обмануть, после того как эта тайна раскрыта?

Нет, у нас не будет частичного выступления. Масса патриотов и народа, несомненно, не тронется с места в ответ на вероломный призыв какого-нибудь Барраса или Тальена; я льщу себя надеждой, что после моего предостережения они не найдут даже двух человек, которых можно было бы обмануть. Да, да, их антихристы, их фальшивые пророки [239] будут напрасно стараться. Жалкие лакеи! атакуйте повсюду республиканцев; задерживайте их во время прогулки, на улицах; раздражайте их повсюду своими бесстыжими лицами; ваша смертоносная отрава будет бессильна перед нашим неуязвимым противоядием. Они отвергнут вас, вас и ваши коварные речи, со всем презрением, какого вы заслуживаете. Я заявляю вашим хозяевам, что отныне всё, что они дают вам,— выброшенные деньги.

Народ поднимается только всей массой, по призыву его подлинных освободителей, сигнал которых он различит по верным признакам. Он останется спокоен до тех пор, когда они ему об этом скажут; он не захочет потерять всё из-за вредной спешки. После стольких страданий он будет ждать немного дольше, чтобы лучше обеспечить свое освобождение; он будет верить своим друзьям, когда бы они ни говорили ему: «Еще не настал момент для спасения отечества».

И мы, мы также хотим освободиться от рокового влияния корифеев роялизма; но мы хотим одновременно избавиться от влияния дожей. Мы не станем выбирать между двумя видами тирании. Мы бесконечно ненавидим истых представителей Людовика XVIII, но мы питаем даже большую ненависть к лицемерным угнетателям, которые налагаемое ими на нас ярмо укрывают розами. Спешите же стать на стороне Фрерона и Лежандра, Барраса и Тальена. Простите же этим людям [240] их небольшие ошибки. Они на деле совершили лишь мелкие проступки. Тальен сделал всего лишь то, что открыл великую эпоху наших бедствий, постоянно защищал свое деяние, ревностно руководил всеми реакционными предприятиями, лишившими народ всех его прав, одно за другим, и взвалившими на него всевозможные страдания. Баррас сделал всего лишь то, что был диктатором в дни термидора, жерминаля, прериаля и вандемьера; в последнюю из этих дат он поступил тем более преступно, что ввел в заблуждение патриотов, которым обещал, что поведет их на отвоевание своих прав после того, как они спасут Конвент. Лежандр сделал всего только то, что при некоторых обстоятельствах он с оружием в руках пошел против народа; и после наступления прекрасной реакции он проявлял особую жестокость как настоящий палач, именно тогда, когда дело шло о том, чтобы всеми способами перебить, перерезать народ. Что касается Фрерона, то о нем не стоит и говорить; он только вкладывал кинжал в руки всех убийц, организовал и руководил с помощью целого ряда официальных приказов, как и просто через посредство ежедневной публичной газеты, множеством убийств самых добродетельных патриотов, кровь которых вот уже восемнадцать месяцев непрерывно заливает французскую землю. После этого вы должны броситься к ногам этих в высшей степени порядочных людей, должны просить их быть вашими [241] избавителями и проявлять к ним полнейшее доверие. Поднимайтесь же поскорей, когда эти страшные люди пробьют сбор, чтобы повести вас сокрушить их врагов, после чего они в вознаграждение устроят вам прериальское избиение. Немало прискорбных нелепостей совершено за время революции, но эта нелепость не может быть совершена вдобавок к другим; она и не будет совершена. Трибун народа не потерпит этого. Нет, народ ни за что не поднимется, чтобы сражаться под начальством тех, кто постоянно совершает над ним злодеяния. Я запрещаю ему это!!..

Идут разговоры об объединении, о примирении, о забвении ошибок, заблуждений. Пусть так, ошибок и заблуждений, но забыть постоянные преступления,— нет. Мы примем в свои ряды всех обманутых людей, служивших простым орудием, тех, кто провинился, имея чистые намерения, и кто нанес удар отечеству, думая, что служит ему. Но мы не проявим безумной низости и не согласимся на то, чтобы люди, систематически творившие целый ряд преступлений, которые все еще продолжаются и гибельные последствия которых причиняют нам столь мучительные беды,— мы не проявим безумной низости и не согласимся на то, чтобы эти люди возглавили нас сейчас, когда] дело идет о том, чтобы залечить зло, которое они причинили нам. Мы не будем настолько глупы, чтобы поверить им, когда они заявят нам (но они даже не заявляют нам этого), [242] что хотят искупить все свои злодеяния и что они сами пресекут их ужасные последствия. Мы не должны потерпеть даже того, чтобы эти гнусные существа взяли оружие в руки и в качестве простых солдат становились в ряд с нами. Если бы французский народ позволил себе действовать по-иному в отношении их, он был бы самым презренным из народов; он не заслуживал бы более, чтобы хотя бы один сильный и мудрый человек приложил свои силы для того, чтобы восторжествовала свобода.

Граждане, прислушайтесь к этой истине. Не бойтесь так роялистов, засевших в сенате,— они наши слуги. Мы в состоянии бороться со злом, которое они намерены нам причинить; а раз это так, то их борьба с противостоящей им партией для нас полезна. Если все власть имущие будут принадлежать к одной партии, они будут иметь больше силы против народной партии.

Необходимо, чтобы народная партия сумела одна победить роялистскую партию, кумир которой находится в Вероне, и ту, кумиры которой находятся в Люксембурге 139 , не прибегая к помощи ни той, ни другой. Было бы безумием скрывать от них наши враждебные настроения в отношении их обеих, будто бы с целью помешать им принять меры предосторожности против наших настроений. Они давно уже заметили эти настроения и сделали всё, что могли, чтобы их пресечь. Они неспособны сделать это силой, [243] как и с помощью общественного мнения,— вот почему они прибегли к хитрости. Мы одержим победу над ними и при применении ими этого их последнего средства. Я выступаю против них совершенно открыто. Простофили, глупцы из группы осторожных, быть может, еще скажут, что лучше было бы оставаться в тени. Я заявляю, что совершенно необходимо и что настало время для того, чтобы вся масса армии санкюлотов увидела поле сражения и чтобы снова ее существование не могло более оставаться скрытым от врага. Не неожиданным для него образом мы можем и хотим одержать над ним победу, а более достойным народа путем — путем открыто действующей силы. Мы далеки от малодушия, которое заставило бы нас думать, что собственными силами мы ничего не можем сделать и что нам постоянно необходимо иметь властителей. Власть имущие устраивают всегда революции лишь для того, чтобы самим властвовать. Мы же хотим осуществить, наконец, революцию, чтобы навсегда обеспечить счастье народу путем истинной демократии. Санкюлоты! Откажемся от ненависти к известным лицам; ведь мы поднялись во имя хлеба, благосостояния и свободы. Не позволим же вводить нас в заблуждение. Не станем отвлекаться от действительной цели, в которой мы заинтересованы. Я заявляю вам об этом и повторяю: ошибочно думать, будто одни, собственными силами вы не способны ничего сделать. Только сам народ, [244] действуя один, сможет совершить нечто великое и достойное его. Не трогайтесь, следовательно, с места, пока не увидите, что пришли в движение и появились на сцене именно люди из народа. Не попадайтесь в ловушку; не ищите в другом месте своих освободителей; не признавайте никаких других знамен. Ни в коем случае не позволяйте обманывать себя при помощи другого софизма шпионам, истолкователям всех лживых наущений наших врагов: они утверждают, будто у них имеются свои солдаты. Они лгут, солдаты отнюдь не на их стороне, они на нашей стороне. Они наши по самой своей сущности, как и в силу их нынешних настроений. Да, солдат пойдет только с нами и ради нас. Тем лучше, что злодеи, которые на нас наседают, привели к нам большую армию. Они поступят еще лучше, если увеличат ее, и мы будем еще более сильны. Дело сделано, поучение пустило корни среди наших зачисленных в армию братьев, которые, как и мы, вышли из народа и у которых одно общее с нами дело. Тираны все еще обманывают сами себя, когда переводят их ежеминутно с места на место: вновь прибывающих наставляют те, кто пришел раньше их, а переведенные оттуда переносят в другие места догматы, которые мы втолковали им, так что наши отравляющие народ обращения действуют повсюду. Нет, нет, ни гражданская, ни военная инквизиция не в силах более помешать тому, чтобы эти обращения зачитывались нашим солдатам и [245] нашим рабочим, которые жадно набрасываются на них и в них черпают ферменты самой действенной и самой упоительной демократической заразы. Народ! тебе достаточно, таким образом, своих собственных людей, ибо ты целиком на их стороне; на их стороне и значительная часть солдат-санкюлотов, которых надеялись ввести в заблуждение, чтобы противопоставить их тебе. Итак, когда настанет день народа, мы все вместе пойдем к верной победе, вслед за людьми из народа и исключительно под их руководством, как только они укажут нам этот счастливый день.

Гракх Бабеф, трибун народа.

Пятнадцатый документ.

ОБРАЩЕНИЕ ПОВСТАНЧЕСКОГО КОМИТЕТА ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ К НАРОДУ.

Акт о восстании.

Равенство. Свобода.

Всеобщее благо.

Французские демократы, принимая во внимание,

что угнетение народа и его нищета переходят всякие границы; что это состояние тирании и несчастья есть результат существования нынешнего правительства;

что многочисленные преступления правителей вызывали против них повседневные и всегда бесполезные жалобы со стороны управляемых ими;

что народная конституция, которой народ присягнул в 1793 г., была отдана им под охрану всех добродетелей;

что, следовательно, когда народ в целом утратил все возможности гарантии против деспотизма, то самые отважные, самые неустрашимые из добродетельных людей должны взять на себя инициативу восстания, как и руководство освобождением масс;

что признанные в этот же период 93 года права человека вменяют всему народу и каждой его части в качестве священнейшего из прав и необходимейшей обязанности поднять восстание против правительства, нарушающего его права, и что они предписывают каждому свободному человеку немедленно предавать смерти тех, кто узурпирует суверенитет;

что заговорщическая фракция узурпировала суверенитет, подменив своей частной волей общую волю, свободно и законно выраженную в первичных собраниях 1793 года, навязав французскому народу при помощи преследований и убийств всех друзей свободы мерзкий кодекс законов, названный конституцией 95 г., вместо демократического соглашения 1793 г., принятого с таким энтузиазмом;

что тиранический кодекс 95 года нарушает самые драгоценные права в том отношении, что он устанавливает различия между гражданами, воспрещает им санкционировать [247]законы, изменять конституцию и собираться, ограничивает свободу выбора ими общественных уполномоченных и не дает им никакой гарантии против узурпаторских действий правителей;

что творцы этого ужасного кодекса находятся в состоянии постоянного мятежа против народа, так как, пренебрегая его верховной волей, присвоили себе власть, которую один только народ может им доверить; что они создали себе собственными силами либо с помощью горстки мятежников и врагов народа одни — замаскированных королей, другие — независимых от народа законодателей;

что эти угнетатели, после того как они сделали всё для того, чтобы деморализовать народ; после того как они подвергли поношению, унизили и совершенно устранили атрибуты и учреждения свободы и демократии, привели к гибели лучших друзей республики, призвали и взяли под свое покровительство ее жесточайших врагов, расхитили, и опустошили государственную казну, выкачали все национальные ресурсы, совершенно обесценили республиканский денежный фонд, совершили позорнейшее банкротство, предоставили алчности богачей всё, вплоть до последних отрепьев неимущего, вот уже около двух лет умирающего каждодневно от голода, и, не довольствуясь столькими преступлениями, хотят путем изощренной тирании лишить народ даже права выражать недовольство;

что они плели заговоры и [248] благоприятствовали им с целью поддержания гражданской войны в западных департаментах; обманули нацию притворным умиротворением, тайные статьи которого содержали условия, противоречившие воле, достоинству, безопасности и интересам французского народа;

что еще недавно они призвали на помощь свору иноземцев и что все главные заговорщики Европы находятся в настоящее время в Париже с целью осуществления последнего контрреволюционного акта;

что они расформировали и недостойным образом обращались с батальонами, доблестно отказавшимися от содействия им в их ужасных замыслах, направленных против народа; что они посмели предать суду храбрых воинов, наиболее энергично боровшихся против угнетения, и что в добавление к этому бесчестию они назвали роялистским внушением их мужественное сопротивление воле тиранов;

что трудно и слишком долго было бы проследить и полностью обрисовать антинародную деятельность этого преступного правительства, каждая идея, каждое действие которого являются преступлением против нации; что доказательства всех этих преступных действий кровью начертаны во всей республике; что из всех департаментов раздаются единодушные вопли о пресечении его деятельности; что наиболее близко стоящей к угнетателям части граждан надлежит перейти в наступление против угнетения; что эта часть граждан ответственна перед всем государством за [249] сохранение свободы и что слишком долгое молчание сделает ее соучастницей тирании;

принимая, наконец, во внимание готовность всех защитников свободы,—

сорганизовались в Повстанческий комитет общественного спасения и берут на себя ответственность и инициативу восстания, постановив:

Статья 1.

Народ находится в состоянии восстания против тирании.

Статья 2.

Целью восстания является восстановление конституции 1793 г., свободы, равенства и всеобщего блага.

Статья 3.

Сегодня, с раннего утра, граждане и гражданки выступят со всех пунктов, не соблюдая порядка и не дожидаясь движения соседних кварталов, которое они вызовут своим выступлением. Они соберутся при звуке набата и труб под предводительством патриотов, которым Повстанческий комитет вручит флажки со следующей надписью:

Конституция 1793 г.

Равенство, Свобода.

Всеобщее благо.

На других флажках будут начертаны следующие слова: [250]

«Когда правительство нарушает права народа, то восстание является для всего народа и для каждой его части священнейшим правом и необходимейшей обязанностью.

Лица, узурпирующие суверенитет, должны быть преданы смерти свободными людьми».

Народных генералов можно будет отличить по весьма заметным трехцветным лентам, развевающимся вокруг их головных уборов.

Статья 4.

Все граждане с оружием в руках или, за неимением оружия, с другими наступательными орудиями направляются под исключительным предводительством вышеназванных патриотов к административным центрам их округов.

Статья 5.

Повстанцы забирают все виды оружия всюду, где они найдут его.

Статья 6.

Заставы и водные пути должны строго охраняться: никому не должен быть разрешен выезд из Парижа без официального и специального распоряжения Повстанческого комитета; в город могут иметь доступ лишь курьеры, разносчики и развозчики съестных припасов, которым будет обеспечена защита и безопасность. [251]

Статья 7.

Народ захватит государственное казначейство, почту, дома министров, все государственные и частные склады, в которых имеется продовольствие или боеприпасы.

Статья 8.

Повстанческий комитет общественного спасения отдает приказ легионам примыкающих к Парижу военных лагерей, поклявшимся умереть во имя равенства, о повсеместной поддержке усилий народа.

Статья 9.

Патриоты, проживающие в провинции и бежавшие в Париж, храбрые офицеры, отрешенные от должности, призываются отличиться в этой священной борьбе.

Статья 10.

Оба Совета и Директория, являющиеся узурпаторами народной власти, будут низложены. Все входящие в их состав члены будут немедленно преданы суду народа.

Статья 11.

Так как любая власть уступает место власти народа, то никакой так называемый депутат, член узурпаторской власти, никакой член Директории, никакое начальствующее лицо, никакой судья, офицер, унтер-офицер национальной гвардии, никакое общественное должностное лицо не вправе осуществлять [252] какую бы то ни было власть или издавать какое-либо предписание; лица, которые нарушат это постановление будут немедленно предаваться смертной казни.

Любой член так называемого Законодательного собрания либо член Директории, застигнутый на улице, должен быть задержан и немедленно отведен к месту его обычного пребывания.

Статья 12.

Всякое сопротивление должно быть немедленно подавлено силой. Сопротивляющиеся подлежат истреблению.

Подлежат также смертной казни:

Лица, которые будут сами или заставят других бить сбор;

Иностранцы, к какой бы национальности они ни принадлежали, которые будут застигнуты на улице;

Все председатели, секретари и командиры вандемьерского монархического заговора, которые также посмеют открыто показаться.

Статья 13.

Всем посланникам иностранных государств предписывается оставаться дома на время восстания; они находятся под охраной народа.

Статья 14.

Съестные припасы всякого рода будут вынесены для раздачи народу на площади. [253]

Статья 15.

Все пекари будут мобилизованы для непрерывной выпечки хлеба, который будет бесплатно распределяться среди народа; им будет заплачено согласно их заявкам.

Статья 16.

Народ не должен успокаиваться до тех пор, пока тираническое правительство не будет уничтожено.

Статья 17.

Все имущества эмигрантов, заговорщиков и других врагов народа будут безотлагательно распределены между защитниками отечества и неимущими.

Неимущие по всей республике будут немедленно вселены в дома заговорщиков и наделены мебелью.

Предметы, принадлежащие народу и заложенные в ломбарде, будут немедленно возвращены ему безвозмездно.

Французский народ принимает на свое содержание жен и детей храбрецов, павших в этом священном деле; он будет кормить и содержать их; он поступит точно так же с их отцами и матерями, братьями и сестрами, находившимися на их иждивении.

Сосланным и скитающимся по всей республике патриотам будут оказаны всяческая помощь и содействие с целью их возвращения в лоно их семей. Они будут вознаграждены за понесенные ими утраты. [254]

Так как война против внутренней тирании больше всего мешает общему спокойствию, то те из мужественных защитников свободы, которые докажут, что они содействовали окончанию этой войны, получат возможность незамедлительно вернуться к своим очагам с оружием и багажом; по возвращении они, кроме того, получат так давно обещанное им вознаграждение.

Те из них, которые изъявят желание продолжать служить республике, будут также немедленно вознаграждены достойным образом соответственно щедрости великой, свободной нации.

Статья 18.

Общественная и частная собственность ставятся под охрану народа.

Статья 19.

Забота о завершении революции и о предоставлении республике свободы, равенства и конституции 1793 г. будет доверена назначенному восставшим народом по представлению Повстанческого комитета Национальному собранию, состоящему из демократов, по одному от каждого департамента.

Статья 20.

Повстанческий комитет общественного спасения объявляет свои заседания непрерывными вплоть до полного завершения восстания. [255]

Шестнадцатый документ.

9 флореаля.

НАРОД САНКЮЛОТОВ ПАРИЖА — ПОЛИЦЕЙСКОМУ ЛЕГИОНУ 140.

Отважные братья,

Ваш сигнал услышан, ваш поступок получил одобрение, ваша твердая решимость вызывает в нас восхищение. Неужели настал момент сокрушить новые скипетры? Неужели свобода установила, что в наши дни наступит конец общему угнетению? Народ полон готовности.

Нет, вы не покинете нас. Нет, вы не отправитесь умирать от меча иноземных рабов, сообщников наших. Вот что для вас уготовано. Наши тираны заключили ужасное соглашение с теми, против кого мы боремся в продолжение шести лет: они договорились выдать им на заклание всех преданных защитников отечества; вы, братья наши, достойны того, чтобы первыми принести себя в жертву: вы взяли на себя защиту интересов народа; вместе с ним вы протестовали против всех покушений его угнетателей; при виде злодейских приготовлений вы показали, что отнюдь не желаете быть в числе его палачей. Париж, осажденный, под угрозой быть преданным огню и мечу за недовольство тем, что его вместе со всей республикой морят голодом, обирают, унижают; наконец, Париж, попавший под иго горстки жестоких узурпаторов, вызвал в вас сострадание и живой интерес. Дорогие [256] товарищи, от вас зависит наше спасение, которое покроет вас славой. Вы можете проявить инициативу среди освободителей народа. Вы проявите ее: ваши друзья, ваши братья, ваши жены, ваши родственники требуют, чтобы, подобно тому, как они не отдали вас на уготованную вам гибель, и вы, со своей стороны, не дали им погибнуть в стенах этого города. Ваши братья, незаконно заточенные в лагерях, уже услышали от вас правду; пример ваш окончательно их убедит. Вопреки всяким запретам и препятствиям к общению с остальными смертными, они узнают, что в борьбе народа против тех, кто им управляет, правым является народ. Они узнают, что не народ надо уничтожать. Обратимся с призывом к этим храбрецам, и они также придут к нам. Что касается народа, то он сам заявляет о своей готовности. Его руководители дадут ему сигнал. Он прислушивается к ним, он на вашей стороне. Его тираны рассеются, свобода вновь вернется; снова будет изобилие и счастье; повсюду восторжествует республика и будут приняты надежные меры к тому, чтобы она не пала больше.

Семнадцатый документ.

ЗАМЕТКА ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ 141.

Убежденный в том, насколько необходимо полностью обмануть роялистов и ввести их в заблуждение относительно наших истинных [257] намерений в подготовляемом движении, для того чтобы не позволить им и правительству применить против нас во время движения их банальные клички — террористов, якобинцев, прериальских мятежников и т. д., я полагаю, что следовало бы с самого начала написать мелом на головных уборах у всех людей: народная армия, долой тиранов.

Надо будет выступить также со знаменами трех видов со следующими надписями: народная армия; долой тиранов; народное мщение. Этот способ представляется мне вполне пригодным, для того чтобы заставить служить нашим замыслам самих наших врагов. Об этом можно судить по аплодисментам, которые вызывают у них в театре слова: «Трепещите, тираны» и т. д. Когда успех окажется на стороне народной партии, тогда надо будет показать в театральной форме словно спускающиеся с облаков знамена с надписями: «Конституция 93 года; всеобщее благо; победа народа» и т. д.

Вы увидите, как среди аплодисментов и тысячекратного «браво» восстание само собой направится к своей естественной цели.

Только таким путем можно надеяться направить усилия всех людей против общего врага, извлечь верную пользу из народной ненависти и избежать противодействия роялистской фракции, которое может оказаться весьма вредным при начале действия. [258]

Восемнадцатый документ.

РЕЧЬ К ПОСЛАНЦУ КОМИТЕТА МОНТАНЬЯРОВ 142.

Вам известно, гражданин, какие усилия приложили некоторые демократы для восстановления прав народа.

Вы знаете, что, несмотря на все преследования и эшафоты, мы находили в себе, достаточно мужества и неустрашимости, чтобы отстаивать священное дело человечества, и до сих пор продолжали пренебрегать опасностями во имя создания партии оппозиции против тирании.

Из темниц, куда мы были удостоены быть брошенными тиранами, мы вышли в период вандемьера лишь для того, чтобы снова на нее обрушиться. Священный огонь в то время погас; народная масса была роялизирована; часть патриотов, сломленных, усталых, переродившихся в тюрьмах, была весьма счастлива очутиться на свободе; если их не сломила тюрьма, то они готовы были вступить в сделку с жестоким и узурпаторским правительством и даже перейти к нему в услужение, принять его планы. Если некоторые еще достойные свободы люди показывали им, насколько бесчестно и постыдно было это соглашение, то большинство из них находило для себя еще более позорное оправдание; они заявляли, что делают это с задней мыслью и что они братаются со своими врагами лишь [259] для того, чтобы завладеть их доверием и суметь задушить их, когда будут достаточно для этого сильны.

Мы хотели внести больше законности в войну добродетели против преступления. Мы атаковали его в лоб, заставили республиканцев играть роль, более достойную их; мы вернули им их прежнее достоинство; мы отвоевали также у роялизма народ; мы открыли ему глаза на ложное мнение, которое злодеи с целью подстрекательства внушали ему,— мнение о том, будто плачевное состояние, в которое они привели его, есть результат республиканской системы; нам удалось показать народу, что оно, напротив, является результатом жестоких реминисценций роялизма и крушения здания республики и что, если бы это здание было завершено, оно принесло бы максимальное благо.

Нам посчастливилось добиться цели, к которой мы стремились путем этого наставления — настроить патриотов и народную массу на то, чтобы низвергнуть существующее тираническое правительство и поставить на его место правительство, более достойное великой революции, которую французы имели мужество предпринять.

Мы поняли, что революционных газет недостаточно, чтобы привести нас к нашей цели. Мы сочли своим долгом несколько месяцев назад объединиться в комитет, в состав которого входит ряд мужественных демократов, сорганизоваться с целью восстания и [260] организовать вокруг себя все необходимое для успешного осуществления восстания.

Мы многое сделали для этого; считаем, что мы собрали значительную часть материалов и подготовили почти все распоряжения, необходимые для такой цели.

У нас имеются сведения о местах, где хранятся боевые припасы, как и о способах овладения ими. Мы располагаем списками патриотов, людей твердого характера, со всего Парижа; мы располагаем средствами по первому сигналу поднять народ. Мало того, мы располагаем организацией гражданских и военных агентов, готовых к действию. У нас отпечатано полностью воззвание о нашем восстании.

Это восстание должно было уже вспыхнуть, когда нами были получены сведения и нам представлены были соображения, наведшие нас на некоторые серьезные размышления.

Мы должны заявить вам совершенно откровенно: для осуществления этого восстания мы решили обойтись без всех тех, кто входил в состав различных национальных собраний. Не имея ничего общего ни с какими фракциями, действуя только в интересах народа, мы полагали, что лучшее, что мы можем сделать,— это удалить из народного правительства всех, кто мог бы привнести в него былые предрассудки, способные нанести вред полному возрождению народа.

Вам, граждане, придется выслушать от нас несколько резко сказанных истин, их неизменно следует приписать нашей предельной [261] чистосердечности. Мы ставили в укор монтаньярам то, что они не выполнили полностью своего долга, возложенного на них народом; мы ставили им в укор то, что они не отстаивали его прав ценой своей жизни.

Мы опасались также того, что вслед за тем, как мы снова призовем их к кормилу законодательной власти, могут возродиться дрязги и раздоры, естественные плоды былых расхождений, семена которых продолжают существовать в головах большинства из них.

Мы, наконец, были убеждены в том, что можем всё сделать, и сделать лучше без них.

Мы считаем, что в последние дни получили если не доказательство, то, по крайней мере, сильную презумпцию того, что дело обстоит как раз наоборот, и мы не хотели подвергнуть отечество гибели.

Нам было сделано несколько предложений, в которых нам было сказано, что, действуя со своей стороны в тех же целях, что и мы, вы желали бы, чтобы мы объединили наши усилия.

Мы решились принять это предложение, тем более что опасались, как бы мероприятия, предпринимаемые вами и нами, не столкнулись и не нанесли вреда друг другу; мы опасались также того — об этом надо сказать — как бы в решающий момент вы не стали поперек нашим проектам и не вышло так, что различные отряды защитников народа окажутся в разногласии между собой и что ко всем тем войнам, которые приходится вести [262] республике против ее различных врагов, прибавится новая междоусобная война. Такое несчастье и все вытекающие из него последствия привели нас в ужас. Мы решили предупредить все это, объединившись с вами. Мы призвали вас, чтобы передать вам это решение. Нам хотелось бы, чтобы оно оказалось для вас приятным, чтобы мы могли полностью договориться, объединить и сочетать наши возможности во имя спасения народа и его избавления от тирании. Забудем всё во имя достижения этой счастливой цели.

Девятнадцатый документ.

Париж, 18 флореаля IV года республики.

ДИРЕКТОРИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ – АГЕНТАМ ДВЕНАДЦАТИ ОКРУГОВ 143.

Граждане,

Никогда еще заговор по своим мотивам и цели не был столь священным, как наш; никогда не существовало также такого заговора, действующие лица которого показали бы себя столь достойными оказанного им доверия. Никто никогда столь долго и столь удачно, как мы, не действовал тайно против вероломного правительства. Как ни старалось оно в своей беспокойной бдительности применять пытки и до конца использовать все рычаги самой жестокой инквизиции, ему [263] до сих пор все еще не удалось достигнуть чего-либо положительного.

Этот результат делает честь нашему выбору, павшему на вас. Он дает нам величайшую гарантию для еще большего — если это только возможно — доверия, нежели то, которое мы оказывали вам до сих пор. От таких людей, как вы, у нас не должно быть более никакой затаенной мысли. Вы должны читать в наших сердцах, как читаем мы сами, и мы обязаны говорить вам всю правду.

Вот уже несколько дней, как наша переписка с вами стала с нашей стороны менее активной; тон ее менее твердый, менее решительный, более неуверенный, чем до сих пор. Наши действия должны были показаться вам отмеченными печатью какой-то небрежности, вялости, неуверенности. И в какой, однако, момент! В момент, когда, казалось, энергия должна была быть удвоена, когда патриоты и народная масса громогласно требовали сражения и когда обстоятельства казались им весьма благоприятными для того, чтобы выиграть сражение. Это дает вам возможность высказаться, может ли тем не менее наше поведение быть оправданным; если оно не может быть оправдано, необходимо, чтобы вы первые, а затем все патриоты, умонастроение которых вы направляете, навсегда заклеймили и даже покарали тех, кто взялся ими руководить.

Мы могли бы ограничиться заявлением, что когда мы окинули взором имеющиеся у [264] нас средства наступления, то с полным основанием нашли их недостаточными, вследствие чего сочли своим настоятельным долгом приостановить патриотический порыв, который мог стать сигналом к истреблению демократов, тем более что ужасные уроки жерминаля и прериаля должны быть постоянно перед глазами республиканцев и что достаточно еще лишь одного такого урока, чтобы погубить их навсегда.

Нас остановило не только одно это соображение. Нам известно, что во время восстания необходимо дерзать, необходимо, так сказать, быть более чем смелым. Вот в основном то, что вызвало с нашей стороны кажущееся промедление.

Все мы хотим, как вам известно, чтобы это восстание было последним, чтобы оно принесло, наконец, счастье народу. Нам пришлось принять все предосторожности, способные обеспечить такой результат. Мы хотели, чтобы воззвание, которое объявит это восстание, служило гарантией первого благодеяния, простого вступления в состояние высшего счастья, которое мы намереваемся доставить народу; мы хотели — заявляем мы,— чтобы это воззвание прежде всего гарантировало раздачу неимущим имущества всех заговорщиков; чтобы затем было оказано, что неимущие будут вселены в Лома заговорщиков и наделены мебелью и т. д. и т. п. Для того чтобы эти и другие столь же благие перемены могли быть [265] осуществлены, необходимо быть убежденным в том, что власть, уйдя из рук злодеев, обладающих ею, перейдет в руки истинных, безусловных и абсолютных демократов, людей из народа и самых больших его друзей. Каким же образом передать им эту власть?— вот какое затруднение удерживало нас и все еще продолжает удерживать. Именно обсуждение этого деликатного вопроса и вынудило нас упустить ряд преимуществ, которые могли быть весьма ценными для нас, и установить, в чем состоит успех сражения, которое нам предстоит дать.

Выигрыш сражения — ничто, если мы не обеспечим себе возможность использовать победу.

Вот почему мы отпечатали в количестве 30 тысяч экземпляров первое воззвание, в котором мы установили, что Директория общественного спасения заменит существующую тираническую власть Национальным собранием, состоящим из членов, избранных из числа наиболее деятельных и испытанных демократов, по одному от каждого департамента, список которых будет представлен самой Директорией и одобрен народом. На это Собрание и будет возложено завершить совместно с Повстанческой директорией революцию и обеспечить всеобщее благо.

Множество соображений привело нас затем к выводу, что мы будем сильнее и более уверены в успехе, если призовем преследуемых депутатов бывшей Горы, не [266] участвовавших в нарушении конституции 1793 г. и насильственно изгнанных. Мы установили, что в глазах демократов эти люди составляют законную власть, от которой они отнюдь не были отрешены народом, и, стало быть, она все еще существует. Мы, однако, не скрывали от себя, что эта часть членов Конвента была почти так же виновна и так же нарушила конституцию, как и остальные, прежде всего потому, что с 9 термидора они снова начали действовать и позволяли действовать другим; что они без сопротивления позволили разрушить камень за камнем здание демократии, что 5 мессидора они не сказали своего слова, когда бесчестный Буасси д’Англа появился на трибуне и заставил принять его антинародный кодекс законов; что они затем не решились из трусости открыто протестовать против этого мерзкого покушения (Три последних обвинения, предъявленные в такой общей форме, представляются мне преувеличенными (Примечание автора книги)); что они, наконец, имели необычайную низость принимать в большинстве случаев поручения от узурпаторского и угнетательского правительства. Однако сильнейшие доводы, которые мы приведем вам, как и народу, позднее принудили нас на короткое время закрыть глаза на эти обстоятельства и пойти на большие жертвы, чтобы извлечь пользу от людей, без которых, как мы видим, было бы, вероятно, невозможно освободить отечество от нестерпимого порабощения, в котором оно [267] пребывает. Мы решились, таким образом, использовать их; но в то же время мы хотели оградить народ, чтобы он не попал в тиски новой тирании, когда власть окажется в их руках. Мы условились, что восстановим тех из оставшихся членов Конвента, которые были наименее запятнаны, т. е. преследуемую их часть численностью около 68 человек; что мы приставим к ним по одному члену от каждого департамента. Выбор таких людей, сделанный нами совместно с восставшим народом, будет служить против этих членов Конвента оппозиционным фронтом, насчитывающим более 100 самых деятельных и наиболее ярко выраженных демократов, не считая того, что мы сохраним наименование и власть Повстанческого комитета общественного спасения вплоть до того времени, когда весь народ будет вполне счастлив и спокоен.

Мы договорились об этом с бывшими монтаньярами. Они приняли все условия и обещали содействовать нам всеми имеющимися в их распоряжении средствами. Ввиду этого было отпечатано новое воззвание в количестве 50 тысяч, и мы приступили к подготовке восстания.

Поверите ли, граждане? Эти члены Конвента раздумали и заявили нам, что не желают более давать патриотам гарантии против их тирании, которую легко было предвидеть; они заявили нам, что не согласны более на присоединение к ним по одному демократу от каждого департамента, т. е. что они требуют [268] уничтожения насилия с тем, чтобы установить другое насилие; они требуют, чтобы было низвергнуто насилие сегодняшнего дня с тем, чтобы было установлено их собственное насилие.

Свои притязания они подкрепляют самыми жалкими софизмами и почти ни во что не ставят единственный довод, который мы считаем превосходным: довод о том, что мы хотим низвергнуть господство мошенников исключительно для того, чтобы наиболее прочно установить власть народа.

Вот, друзья, совершенно откровенно причина того, что остановило нас. Мы всё еще не сдвинулись с места. Эти добропорядочные монтаньяры чинят нам препятствия; их мало смущает то, что пока они препираются относительно цены, может навсегда погибнуть отечество — только бы удовлетворены были их честолюбие и спесь. Повторяем, обстоятельства, объяснить которые мы вам не можем сейчас, ставят нас, к несчастью, в такое положение, что мы по необходимости не можем обойтись без них.

В заключение этого послания нам хочется сказать вам, что тем не менее, если только сможем, мы обойдемся без них, и что если это нам не удастся, то надо будет руководить народом так, чтобы предупредить зло, которое они еще смогут нам причинить, — таким образом, чтобы помимо их воли противопоставить им уравновешивающее начало, которое они отвергают. [269]

Народ обвиняет нас в инертности. Как прискорбно, что мы не можем сказать ему, так же как вам, что служит для нас препятствием! Наши народные писатели не смогут этого сделать, не подвергая опасности самое существенное. При таком крайне досадном для нас положении мы просим вас: выведите, по крайней мере, патриотов из заблуждения, не передавая им, однако, всех частностей, которые мы только что изложили исключительно для вас, заверьте их, что их руководители по-прежнему заслуживают доверия, и призовите их к терпению и к сохранению энергии, которую так или иначе придется сдержать лишь на очень короткий срок.

Надо умереть или победить. Лучше умереть в славном бою, чем ждать гибели от руки наших тиранов, которые убьют нас одним из тысячи способов, которые они применяют и будут применять в дальнейшем.

Ждите же непрестанно решающего момента. Никоим образом не беспокойтесь в случае, если увидите, как и в том случае, если не увидите, рядом с нами остатков Горы. Запомните, однако, одну из важнейших для вас инструкций — инструкцию о том, чтобы окружить огромной силой народа Повстанческий комитет в момент, когда он — как это может случиться — отправится на заседание возобновленного Конвента, чтобы предписать ему волю народа и обеспечить счастливые результаты восстания, как и немедленное осуществление того, чего потребует народ, того, [270] что согласно желанию народа должно быть поставлено рядом со скелетом Конвента, гарантировать претворение в жизнь полного возрождения, которое необходимо осуществить.

P. S. Сообщи нам немедленно, приготовлены ли у тебя флажки; это деталь, но существенная.

NB. 18-го, 9 часов вечера. Мы только что узнали, что монтаньяры уступают настоятельным аргументам, которые мы повторно выдвинули перед ними. Они окончательно соглашаются на всё, что нам угодно. Таким образом, чрезвычайно дорога каждая минута. Заявляем, что заключение нашего послания, касающееся выступления народных масс во главе с Повстанческим комитетом, остается в силе, и вам особо рекомендуется сдержанность, которую оно требует.

Двадцатый документ.

Свобода. Равенство.

Всеобщее благо или смерть.

26 жерминаля IV года.

АВТОР ПИСЬМА СВОБОДНОГО ФРАНКА БРАТЬЯМ РЕСПУБЛИКАНЦАМ ПОВСТАНЧЕСКОЙ ДИРЕКТОРИИ 144.

С неизъяснимым удовольствием получил я, братья республиканцы, инструкции и свидетельство о присвоении мне звания [271] вспомогательного агента, которое мне пожаловано вашим доверием через посредство брата Д. Т. Г. Надеюсь в скором времени оправдать мнение, составленное вами обо мне, если не своими дарованиями, то, по крайней мере, своим рвением, постоянством, отвагой и главным образом своей скромностью.

Детальное знание Парижа, в котором я проживал в продолжении восьми лет, я соединяю в себе с еще более ценной осведомленностью об умонастроении военных, которое я изучал всесторонне в качестве наблюдателя на протяжении семи лет, а со времени этой войны главным образом во время походов. На основании этих сведений я счел долгом набросать следующие соображения, которые предлагаю на ваше мудрое рассмотрение.

Было бы поистине ошибочно полагать, что те же стимулы, в силу которых было совершено восстание воинских частей в 89 году, могут еще и сейчас эффективно служить целям нового восстания. Машина приобрела другую форму, следовательно, нужна иная комбинация пружин, чтобы привести ее в действие. Я объяснюсь.

При монархическом режиме солдат, право же, был в меньшей степени порабощен, чем в настоящее время. Но он знал, что является рабом, так как от него это не скрывали; его офицеры не упускали случая беспрестанно напоминать ему об этом. Огромная дистанция, отделявшая их от солдата, слишком [272] сильно давала ему чувствовать его унизительное положение.

Отсюда вытекало то, что в 1789 г. солдат принял сторону народа в меньшей степени из любви к свободе и равенству, о которых он в то время мог иметь лишь смутное представление, нежели в силу закоренелой ненависти, которую он питал к своим офицерам, ненависти, взрыв которой был тем более ужасен, что она долгое время подавлялась; эта ненависть, это бродильное семя, была в то время если не единственной, то по крайней мере сильнейшей побудительной причиной, поднявшей на восстание наши войска. Эта истина слишком очевидна, чтобы ее можно было оспаривать.

Сейчас всё обстоит по-иному: за исключением лишь самых высших чинов, почти вся масса офицеров состоит из бывших солдат, источником существования которых является их жалование, сводящееся приблизительно к восьми су звонкой монетой в день для командира батальона. Это обстоятельство вынуждает большинство офицеров, капитанов и прочих есть из общего котла со своими солдатами и, следовательно, вступать в самое тесное общение с ними. Эта одинаковая степень нуждаемости порождает между ними взаимную дружбу, привязанность и доверие, в противоположность тому, что было до 89 года. Отсюда следует, что солдат, привыкший, как все люди, судить о своей участи путем сравнения ее с участью других, глядя на своих офицеров, [273] находит, что между ними и им существует слишком незначительное различие, чтобы питать к ним большую зависть. Офицер же, которого убаюкивают надеждой на лучшую участь в ближайшем будущем, делится этой призрачной надеждой с солдатом; это их утешает и усыпляет обоих летаргическим сном. Кроме того, современное гражданское состояние готовит большинству военных еще худшую участь, чем та, которую они в настоящее время переносят, находясь под ружьем, что в немалой степени способствует тому, чтобы держать их под ярмом, в рабском подчинении.

Но могут сказать, как же это не находятся среди офицеров, не все из которых являются автоматами, такие, которые раскрыли бы глаза своим товарищам? Как! По очень простой причине: все те, кого заставила взяться за оружие истинная и исключительная любовь к свободе, бросили военную службу, если только они смогли это сделать, после 9 термидора, т. е. после того, как потерпело крушение дело, которое они взялись защищать. Некоторые из них, кому невозможно было отстраниться, вынуждены были еще остаться; но Исполнительная директория, которой угодны только совершенно покорные существа, постановлением от 6-го текущего месяца о новой организации армии назначила им срок для ухода в отставку. Отсюда следует, что офицерами в армии отныне останутся лишь лица, которые, будучи лишены состояния, не обладая дарованиями и ресурсами, состарившись к [274] тому же в рабском подчинении, не смогут не повиноваться из боязни лишиться эполетов, на которое они смотрят как на вершину доступного для них счастья; офицерами в армии будут, наконец, лишь такие лица, которые при королях имели честь носить шерстяные нашивки на рукаве и бить солдат наотмашь клинком сабли. Вот именно такие офицеры сейчас нужны нынешнему правительству.

Что касается вообще солдат, то это уже не те пламенные защитники свободы 1792 и 1793 гг.: большинство тех храбрецов полегло на полях славы; масса же оставшихся состоит из завербованных в армию сельских жителей, которые служат свободе так же, как каторжники отбывают службу на галерах. Нередко в батальоне из четырехсот человек можно едва встретить сорок солдат, умеющих кое-как читать и писать. Городская молодежь, получившая некоторое образование, почти вся нашла способы избежать военной службы. Единственным предметом желаний большинства солдат (которых ошибочно все еще называют волонтерами), их желание, говорю я,— поскорее вернуться к своим очагам. И я могу заверить, что среди них имеются тысячи, которые придают революции так мало значения, что они охотно пожертвуют республикой ради одного своего деревенского пирога. Но зато мы имеем среди них около трети, которые, будучи солдатами по профессии и предназначенными для этой профессии при любом режиме, способны на всё, когда их используют умело. [275]

В большинстве своем это настоящие сорвиголовы, которые, пользуясь своим влиянием, постоянно увлекают за собой нерешительных и апатичных. Чтобы привести этих людей в движение, нет надобности в красивых и пространных речах — для этого достаточно вина и видов на грабеж: без этих двух вещей от них нечего ожидать. Конвенту было хорошо известно это средство; 13 вандемьера он сумел найти ему хорошее применение.

Последние, о которых я говорил,— это вообще конные войсковые части, особенно драгуны, гусары, егеря.

Руководствуясь этими общими наблюдениями, я хочу наметить средства, которые, по моему мнению, следует применить для осуществления желанного всеобщего возрождения:

1. В наших письменных и устных выступлениях подрывать всеми силами авторитет генералов и их штабов, но щадить низших офицеров.

2. Провоцировать если не дезорганизацию воинских частей, то, по крайней мере, наивозможное неповиновение, для того чтобы в дальнейшем суметь, в случае надобности, расформировать их.

3. Говорить одновременно о разграблении богачей и об окончательном увольнении из армии; в зависимости от обстоятельств можно будет уклониться от выполнения этих обещаний; не следует, однако, слишком много говорить об абсолютном равенстве, ибо [276] начальники, шуаны, уже с давних пор до такой степени восстановили военных против этой системы, что они не только считают ее неосуществимой, но и вообще полагают, что она является верным признаком для опознавания роялистов. Это кажется странным, но тем не менее это так.

И, наконец, 4. Когда приблизится день великого деяния, весьма существенно, на мой взгляд, устроить нечто вроде балов в соседних с казармами харчевнях; туда можно будет привлечь солдат, и там, напоив их, можно будет при известной ловкости поднять их настроение до необходимого уровня.

Предлагаю вам, братья республиканцы, эти соображения с тем, чтобы дать вам совет. Если вы сочтете нужным следовать моим взглядам, то я прошу вас известить меня об этом; в ближайшие дни я займусь работой, которую назову «Диалог между Деревянной ногой и Свободным франком». Этот диалог подробно коснется нынешней нищеты и унизительного положения солдата в сравнении с его положением в 92 году.

За этой работой, написанной в солдатском стиле, последует вскоре (насколько мне позволит свободное время) другая работа под названием: «Ответ Террора Свободному франку».

Я читал и перечитывал инструкцию, и еще буду перечитывать ее, чтобы вникнуть в ее содержание и точно придерживаться ее (Это письмо написано предателем Гризелем).

С братским приветом.


Комментарии

138. «Настоятельное слово патриотам» составило содержание № 42 «Трибуна народа». В настоящем издании текст Бабефа воспроизводится впервые полностью, в отличие от всех предшествующих изданий книги Буонарроти.

139. В Вероне жил граф Прованский, провозгласивший себя в июле 1795 г. королем Людовиком XVIII. Люксембургский дворец — резиденция Директории.

140. Обращение к полицейскому легиону было составлено в день приказа правительства (9 флореаля) о выводе из Парижа двух батальонов этого легиона, «наиболее непокорных» властям.

141. «Заметка для передачи» — один из документов, не предназначенных к оглашению, относящийся к первой половине флореаля. Замечание о необходимости «обмануть роялистов» связано с полученным бабувистами предложением использовать для свержения правительства роялистов; это предложение было отвергнуто.

142. В ходе переговоров между Тайной директорией и Комитетом монтаньяров, 15 флореаля, на заседание Тайной директории Жерменом был приведен Рикор, представлявший комитет монтаньяров. В речи, обращенной к Рикору, Тайная директория изложила свою программу, цели и условия объединения с монтаньярами.

143. Обращение Тайной директории к агентам 12 округов 15 флореаля IV г. было ответом на поступившие в это время тревожные запросы агентов о причинах задержки выступления и на их сигналы об опасности промедления.

144. Письмо предателя Гризеля Тайной директории написано в день опубликования его брошюры «Письмо Свободного франка своему другу Террору».

(пер. Э. А. Желубовской)
Текст воспроизведен по изданию: Ф. Буонарроти. Заговор во имя равенства, Том II. М. АН СССР. 1963

© текст - Желубовская Э. А. 1963
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН СССР. 1963