-

САРДИНИЯ В ЭПОХУ ПЕРВОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Письма князя Александра Михайловича Белосельского-Белозерского,

российского посланника при сардинском дворе к вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману ¹.

Часть 1

Турин, (7) 18 Апреля 1792 г.

Милостивый государь граф Иван Андреевич! Сюда я прибыл (4) 15 сего месяца. На другой день поутру отправлен от меня был г. Карпов к церемониймейстеру графу Бернезу уведомить его о моем в Турин прибытии и спросить о часе, в котором я могу видеться с графом Готвиллем, правящим должность министра иностранных дел. Спустя два часа, сам церемониймейстер, пришедши ко мне, сказал, что граф Готвилль с радостью примет меня после обеда. Я поехал к нему около пяти часов. Он встретил меня при дверях своей приемной горницы, при шпаге, с шляпою в руке. После обыкновенных приветствий, подал я ему копию моего кредитива. Он мне ответствовал, что король, его государь увидит с большим удовольствием нового свидетеля почитания его к великим доблестям ее Императорского Величества и что в самом скором времени доставит мне аудиенцию. К сему граф Готвилль присовокупил множество лестных выражений, относящихся до меня лично, не токмо от себя, но также от его Сардинского величества. Около восьми часов, церемониймейстер пришел ко мне уведомить, что король желает меня видеть на другой день, в 10-ть часов утра. В назначенный срок поехал я во дворец с бывшим поверенным в делах г. Карповым и нашел церемониймейстера в передней зале. Вскоре дежурный [370] камер-юнкер доложил обо мне его величеству: двери растворились, и я взошел в королевский кабинет. Он стоял один среди покоя, при шпаге, с шляпою в руке. Я вручил ему мой кредитив, изъясняясь ему почти таким образом: “Государь, вот грамота, чрез которую угодно было Императрице, всемилостивейшей моей Государыне поставить меня своим министром при вашем величестве. Вы из оной усмотреть изволите искреннейшие доказательства совершенного почтения ее Императорского Величества к вашей священной особе и ее неизменного желания к продоложению дружбы. Мне паче всего, государь, препоручено стараться всеми силами к содержанию и даже усугублению доброго согласия, которое существует между обоими дворами по взаимной наклонности. Что же касается до меня, государь, то я смею надеяться, что мои по сему делу откровенные и ревностные поступки доставят мне участие в благоволении и доверенности вашего величества, о чем я всеми силами стараться буду”. [371]

В шифрах:

Трудно передать вашему сиятельству, как благосклонно был я принят королем. Оказав всевозможную вежливость моему оффициальному значению, он почти целый час беседовал со мною о разных предметах и изъявлял притом отменную доброту, много ума и непринужденности. Я незаметно навел реч на дела Французские, с тем, чтобы разведать, как он о них думает. Король откровенно отвечал мне, что [372] положение его с этой стороны затруднительно. “Вы конечно не сомневаетесь”, сказал он мне, “что нравственные правила н преступные действия Французских извергов должны внушать глубокое отвращение всякому мыслящему существу; но вы сами видите, что я нахожусь в волчьей пасти и должен притворяться до тех пор, покуда наш двор, заодно с дворами Венским и Прусским, не пригрозит им на их собственной родине. Ах, еслибы ваша Государыня царствовала поближе к нам: такого несчастия никогда бы не случилось! Поверите ли, вот уже два года, что я только тем и занимаюсь, что оберегаю себя от политической заразы, распространяемой сими несчастными? Каждый день появляются здесь эмиссары с зажигательными бумагами и деньгами, которыми они возмущают народ, даже войско. Бывшие здесь два мелкие возмущения, хотя сами по себе ничего не значат, но произошли вследствие этих преступных подстрекательств. Но я рассчитываю на любовь моего народа и на верность моих солдат. Они действовали хорошо. Мне хотелось бы иметь их побольше; но недавно в Савойе мне пришлось на половину сократить пошлину с соли, чем причинен довольно значительный ущерб государственным доходам. Нужны бы новые подати, но неблаговременно налагать их в моей стране, которая всем протяжением своим прикасается к великому логовищу этих диких зверей. Поверьте мне, несчастная Франция ничего не стоит. Эти эмигранты, ратующие за правое дело, в большинстве своем суть люди почти столько же опасные по своей непоследовательности, заносчивости и [373] неумеренности во всех отношениях. Некоторые из них поспешили сюда с требованием, чтобы из арсенала и из оружейных мастерских выдали им таких саблей, которыми бы можно было с одного раза отрубить голову. Я лично опасаюсь их и, насколько позволяет приличие, уклоняюсь иметь с ними сношение. Что касается до безумцев, которые составляют клубы, их следовало бы уничтожить общими силами. Я стараюсь не допускать их в мои владения, но они проникают под разными предлогами, в особенности под предлогом торговли. Один из таких негодяев Французским министром в Генуе, держит y себя на дому типографию и непрестанно распространяет зажигательные идеи, с целью восстановлять народ против мировых судей и священников, сих последних против епископов и солдат против офицеров. Вот каково мое критическое положение. Я делаю все возможное, чтобы обезопасить себя от их бед. Я усилил на несколько человек мои областные полки и стараюсь поставить себя в оборонительное положение на случай непредвиденного удара, в ожидании того, чтобы государи, по истине могущественные, решились наконец на такую значительную меру, которая бы понудила Французов обратить свою деятельность лишь на самих себя”. По мере разговора я наводил короля моими внушениями и возражениями на те речи, которые мною здесь изложены и которые я соединил нарочно, чтобы ваше сиятельство могли составить себе общее понятие о системе здешнего двора по отношению к Французским делам. Потом его величество много говорил со мною о том, [374] как он воспитывает своих внуков, детей графа д'Артуа. Я заметил, . что злая судьба этого семейства послужила к выгоде, даже к счастию его, о котором, находясь в благоденствии, оно не могло бы себе никогда составить и понятия. “Могу без хвастовства сказать, что вы правы”, отвечал мне на это король; “ибо какое было воспитание при Французском дворе! Посмотрите на д'Артуа. Я принудил его согласиться со мною, что y них вовсе ничему не учили принцев, которым предстояло со временем носить корону. Страсти их ничем не воздерживались; для них было ни почем все, что должно пользоваться общим уважением, то есть религия, нравы, государственные законы. Льстецы беспрестанно нашептывают им, что государство принадлежит королю и королевскому семейству, тогда. как наоборот, король должен принадлежать государству”.—Сообщаю вашему сиятельству эти отзывы, которые мне случилось услышать из уст короля Сардинского. По ним вы можете судить о его характере и образе мыслей. [372]

Турин, 10 (21) Апреля 1792 года.

Бешенство Франции усугубляется, и состояние Сардинского двора еще больше становится критическим. По сему имею честь сообщить в. с. важнейшую новость как для здешней земли, так и для всей Ломбардии. Семонвилль, Французский посланник в Генуе, признанный за самого збойливого и злоковарного из Парижских беснующихся, недавно получил вверительные грамоты, уполномочивающия его в качестве чрезвычайного посланника при Туринском, Пармском и Моденском дворах, с дозволением пребывать, где ему заблагорассудится. Курьер, который ему оные привез, ехал через Антибу, а не через Савойю, дабы здешний двор заранее не узнал о сем странном посольстве. В самом деле, здесь только вчера 9 (20) числа уведомились предварительным письмом, за которым и сам Семонвилль едет в Турин. Сардинский двор видит, с одной стороны, весь непорядок сего поступка от Франции и еще чрез такого опаснейшего человека; а с другой не смеет и не принять его, боясь навлечь на себя ужасную сволочь Марсельских разбойников под предводительством теперешнего правительства Французского, угрожающего с некоторого времени город и порт Пизский. [373]

Главная коммиссия на Семонвилля возложена требовать решительного ответа от Сардинского двора на важный вопрос: какую сторону возмет он в случае войны Франции с другими державами? Об ответе можно догадаться из всеобщего здесь страха. Вероятно что король скажет на вопрос, что он остается беспричастным зрителем и без малейшего пристрастия ко всем возможным происшествиям, когда только сам к отпору вызван не будет.

Другая новость, также необычайная, но не столь еще достоверная, сообщена сюда от Французских эмигрантов, кочующих на Рейне, г. Серану, гофмейстеру детей графини д'Артуа. Пишут ему, что недавно открыто некоторое адское намерение, умышленное в Парижских клубах, а именно, чтобы отравить ядом всех принцев Бурбонского дома. Г. Серан заблагорассудил сообщить это письмо, сколько оно ни невероятно кажется, Сардинскому королю, который сам с своей стороны вздумал почесть за нужную доверенность сообщить список оного герцогу Пармскому и королю Неаполитанекому через курьера, который третьего дня отсюда и отправился. Ваше сиятельство можете вообразить ужасное волнение, в которое должна ввергнуть эдакая повесть сердца сих двух государей, повесть, может быть, основанная только на непонятной решительности Французских бунтовщиков хвастать даже и теми злодеяниями, которых они в Европе и не производят.

P. S. Вчера здесь вышел указ собрать все провинциальные полки, которые составляют ландмилицию около 13,000 человек.

Ut in litteris.[374]

Турин, 14 (25) Апреля 1792 года.

Прошлого вторника Лаланд, Французский поверенный в делах, показал графу Готвиллю письмо от г. Дюмурье, правящего ныне иностранными делами в Париже, в котором стоит, что вскоре послан будет г. Семонвилль в Турин, Парму, Флоренцию и Модену с вверительными грамотами. Граф Готвилль, удивляясь таковой непорядочности, спросил: имеет ли он повеление сообщить это письмо? Лаланд отвечал: нет, но что он осмелился это сделать сам от себя. Посему граф Готвилль, получив приказ от короля, немедленно отправил курьера в Париж с жалобою на несообразность такого поступка, тем паче, что правительство Французское, смотря на последния объявления Сардинского двора, должно бы остаться спокойным; что, сверх того, человек назначенный в Турин известен здесь по его вражде и что ежели Французский двор заблагорассудит послать нового министра в Турин, то предварительно выполнит известные обряды между державами, а особливо бы выбрать к тому человека угоднее его Сардинскому величеству, тем наиболее, что личность почти всегда имеет большое влияние на общественные дела и что в теперешних обстоятельствах нужно избегать всего того, что может расстроить доброе согласие между Сардиниею и Франциею.

Курьер с этим мужественным ответом отправился в Среду. В тот же день послан был и другой к губернатору города Александрии с наказом, с какими осторожностями должен он задержать Семонвилля, едущего туда из Генуи. В самом деле, Семонвилль в четверг приехал в Александрию. У ворот спросили об его имени. Он отозвался простым Французским путешественником. Требовали от него паспорт от Сардинского двора; а как он объявил, что у него паспорта нет, то дано ему знать, что за три недели тому назад вышло формальное запрещение во [375] все пограничные места впускать иностранцев внутрь государства, ежели они наперед снабжены не будут паспортами от короля.. Г. Семонвилль на это объявил, что он не простой путешественник, но полномочный министр и показал запечатанные свои вверительные грамоты. Губернатор пригласил его к себе отобедать и изъяснился ему, что он в политические дела не вступает, но что имеет указ не пропускать никого в Турин; что, в ожидании дальнейших известий отдается ему Семонвиллю на волю пребывать в Александрии или в другом пограничном городе, какой ему понравится, и что просит его заблагопринять все услуги и учтивости, какие только зависеть от него будут. Семонвилль послал тогда двух эстафетов, один после другого, к своим препоручителям и одного, третьего, сюда к графу Готвиллю, который ему и отписал, что король досадует на невозможность принять его прежде получения из Парижа нужных объяснений. Здесь между тем делают на случай нападения поспешнейшие воинские приуготовления. Завтра отсюда отправляются в Савойю 200 канонеров с 12 пушками, не считая тех, которые взяты будут на дороге в Кони. Савойские войска, состоящия из 5.000 человек, усилены будут равным же числом, что составит 10.000. Те что в Пизе также удвоены будут и составят от 5.000 до 6.000. Число всей армии поставлено до 35.000, a в случае нужды и до 40.000. Здешния войска изрядно обучены и лучше нежели Французские, но недостает еще надежного предводителя. По общему мнению, граф Лазари, генерал-поручик, достойнее других командовать.

P. S. С прибывшим сюда сегодня из Парижа нарочным курьером получено известие, что сего месяца 20 числа Французский король в заседании в Национальном Собрании объявил войну королю Венгро-Богемскому. Из Женевы сюда писано, что уже 80.000 человек Французских войск маршируют во Фландрию. Всякий день и здесь ожидают от Франции объявления войны. На сей момент я спознал, что г. Семонвилль из Александрии сюда прислал предложение, что если Сардинский двор объявит, что никогда ни в какой с прочими Европейскими державами не вступит против Франции союз, тогда и она с своей стороны обяжется оставить Савойю в покое. По сие время еще неизвестно, какой на это отсюда будет ответ. И вероятно, что для сношения в том, завтра отсюда послан будет в Вену курьер.

Ut in litteris.

Турин, 14-го (25-го) Апреля 1792 года.

Прошлого Воскресенья окончил я все мои представления y двора и выполнил принятый в Турине между дипломатическим корпусом обряд. Здесь последне-прибывший посланник дает знать прочим, что он вручил королю вверительную свою грамоту; a за сим каждый из них делает ему первый визит. Теперь в [376] Турине нет ни одного посла; что же касается до министров второй степени, то находятся только посланники: Венский, Прусский, Английский и Генуезский, потом резидент Венецианский, министр Папский и поверенные в делах. Английский посланник г. Треворе имеет позволение отлучиться, когда хочет, отсюда в Швейцарию, где обыкновенно живет его жена. Венский, Марко Герардини, имеет также позволение, с предоставлением на его осторожность, выезжать в Милан и даже в Верону, на его родину. Наконец и Прусский, г. Шамбрие, пользуется дозволением разъезжать по окрестным сторонам. Прошу в. с. исходатайствовать мне у ее Императорского Величества такую же милость, тем паче мне нужную, что жена моя ² скоро принуждена будет ехать к минеральным водам для поправления крайне-ослабевшего здоровья. Я наперед уверяю в. с., что сим позволением буду пользоваться только тогда, когда дела позволят. Смею сказать, что в сем можно положиться на мою осторожность.

Я принял от г. Карпова, наперед сего поверенного в делах, все бумаги, составляющия наш архив в Турине, цифры, реляции, депеши и повеления от двора. Он держал их в наилучшем порядке, и принят он здесь с отличностию, как в дипломатическом корпусе, так и в прочих домах. Служит он с 1767 года, и я смею повергнуть его в покровительство в. с. Он с восхищением вспоминает, что зачал свою в иностранных делах службу под вашим предводительством в Стокгольме ³.

Коллежский ассесор, находящийся при моей миссии, г. Ритмейер, есть человек осторожный, прилежный и всем известный по скромности и благонравию. Переводчиком здесь находится г. Вансон, которого я уже имел честь рекомендовать в С.-Петербурге.

Исполнив долг мой относительно до других, осмеливаюсь теперь трудить в. с. покровительством вашим и меня, в чем я справедливо имею нужду. Я уже несколько упомянул вам о том на прошлой почте, и я не воображаю, чтобы ее Императорское Величество, узнав несколько подробнее о крайней дороговизне на все нужное в Турине, оставила меня на том же жалованьи, каковое я получал в Дрездене, где расходы иностранного министра могут быть почти вдвое менее против здешнего. Я полагаю мои надежды на ее матерния благости, на прибавление обыкновенного жалованья к посту второй степени в Вене, где вдвое почти дешевле жить, нежели в Турине. Я занял дом Португальского посланника; дом этот стоит мне с мебелию, за которую обыкновенно платится здесь особо, около 3.800

На содержание нужных здесь лошадей	980 [377]
На прогоны в Монпилье, Лавенерию и Риполи, где двор пребывает почти 3/4 года по крайней мере	600
На жалованье людям, что здесь весьма дорого	1.992
На поваренные самые обыкновенные расходы	3.600
На дрова, угодья, свечи восковые, сальные и проч.	2.300
Оффис, вина простые и чужестранные, около	1.800
Ливрея вседневная	1.200
Итого	16.272

Я тут не считаю званых обедов, ужинов чрезвычайных, которых здесь от посланников ожидают; я не считаю особенного моего содержания и покупки разных вещей нужных, парадных ливрей и экипажей здесь необходимых, театров, в которых сам король назначает ложи для посланников etc. Я только упомянул в. с. те расходы, которые необходимо нужны и которые в Вене и Дрездене целою, наверно, третью дешевле бывают. Сверх того доложу, что люкс или роскошь вдвое здесь больше против этих двух городов.

Турин, 17 (28) Апреля 1792 года.

Состояние здешнего государства оказывается крайне бедственным. Савойский народ, говоря тем же языком каким и Французы, имея с ними обыкновенные торги и большое сходство с их нравами, тайно занимается убийственными внушениями, каковые вперяют в него под самым лестным видом Французские бунтовщики. Нисшее мещанство в Шамбери, адвокаты, прокуроры, сия несметная толпа письмоводцев, которые со всем тем что нималого не имеют понятия о справедливой политике, толкуют однакоже о праве естественном, как будто бы можно людям жить в обществе под сим одним правом, более всего напорошили голову свою такою мечтательностию. Савоярские крестьяне, живущие вдоль Французской границы, кажется, в эту же мысль ударились. Множество лазутчиков повседневно туда к ним прокрадываются, при всем бдении здешнего правительства, и продают им соль вдвое дешевле против королевских соляных таможень, а сами закупают у них хлеб вдвое дороже против здешнего. И все эти плутни приписывают тому благосостоянию Франции, каковым она пользуется с тех пор, как разрушила всякую связь общества. По такому состоянию дел здесь опасаются, чтобы, при вооруженном набеге Французских наглецов, вдруг не взбунтовалось все Савойское герцогство. Что же касается до армии, до разных провинций Пьемонта, до графства Нисского, где жители ненавидят изстари Французов, то на их верность здесь крепко полагаются. Его Сардинское величество находится в ужасном беспокойстве. Долгая нерешительность двора Венского, в рассуждении принятия мер в таких критических обстоятельствах, заставила его [378] опустить нужнейшие предосторожности в обороне своих областей и те меры, каковые бы желал он с своей стороны употребить к удовлетворению всех оскорблений, сделанных части его фамилии во Франции. Только теперь ставит он армию на военную ногу, но денег недостает. Правда, имеет он кредит в разных местах. Даже Генуезцы предложили ему суммы за 3/2 процента; но или из старинной ненависти к ним, или по другой какой причине, которой я еще не мог проникнуть, он на отрез им отказал. Теперь сказывают, что здешний резидент в Гаге получил от короля повеление договариваться о займе 8-ми миллионов ливров. Сверх того делают здесь новые ассигнации на 3 миллиона; a здешняя городская ратуша, составляя государев банк, объявит, что станет впредь принимать деньги по 4 процента. Как здесь в публике находится денег много и большая имеется доверенность к правительству, то оное надеется получить через то довольно нарочитую сумму. Сказывают также, что есть намерение негоцировать в Швейцарии несколько войска, дабы, в случае довести армию до 50 тысяч человек. Но кажется мне, что ежели Венский двор не подаст здешнему руку вспоможения, ежели негосиации о займе денег в Голландии вскоре не успеют, ежели Французы вновь погрозят, то надобно ожидать, что его Сардинское величество решится дать публичное обязательство остаться в совершенном нейтралитете касательно до Французского буйства. Из Тулона получено известие, что вооружаются там 3 линейные корабля и 2 фрегата в намерении идти бомбардировать Неаполь, ежели Неаполитанский король покусится участвовать в благочестивом союзе против Французского буйства. Здесь же нетерпеливо ожидают ответа на дело относительно г. Семонвилля. Его Сардинское величество, говоря со мною о том третьего дня, сказал: “Правду сказать, в невероятных обстоятельствах, в которых мы находимся, это с моей стороны весьма отважный шаг. Но вино раскупорено; я никого не вызываю, защищаться же буду как черт”.

Турин, 21-го Апреля (2-го Мая) 1792 года.

Вчера приехали сюда два курьера из Парижа, один ко двору, a другой к Лаланду, Французскому поверенному в делах. Они привезли ответ по делу г. Семонвилля. Сардинский поверенный в делах в Париже доносит, что был он y г. Дюмуррье, который ему сказал: “Видно, что двор ваш слишком разборчив в этикетах, когда не допустил г. Семонвилля, ехавшего с вверительными грамотами, потому только, что опущен был какой-то бездельный обряд. Я это дело представлю Народному Собранию, где, [379] сказываю наперед вам, есть некоторые вспыльчивые головы, и боюсь, чтобы оно не принято было гораздо более в худую сторону нежели как у вас думают. Я советую вашему двору как можно скорее послать пропускное письмо к г. Семонвиллю и принять его и, ежели не так, то поступок с ним будет здесь сочтен за нарушение народных прав”. Депеша г. Дюмуррье к французскому здесь поверенному в делах содержит смысл такой: “Чтобы ему домогаться о доставлении пропускного листа г. Семонвиллю и о признании его в публичном карактере; чтобы, еже-ли против всякого чаяния, Сардинский двор на отрез откажется его принять, то ему бы Лаланду выехать тот же час из Турина; но если Сардинский двор сказывать будет благовидные причины или какие сомнения о публичном характере г. Семонвилля, то ему, Лаланду, снестись тогда с этим министром, возвративщимся в Геную и сделать реляцию”. Чрез эти последния слова, кажется, что Французское правительство не спешит перервать мир с Сардинским. Хотя здесь и решились не принимать Семонвилля, но решительный ответ, сколько можно, проволочат. Г. Герардини показал мне депеши, которые он получил от двора своего с приехавшим вчера курьером, как-то: трактат оборонителъного союза между Венским и Германскими дворами, потом план политического согласия к обузданию Французских своевольств и наконец приглашение от королей Богемского и Прусского всех коронованных глав к совокупному действию в сем спасительном предприятии. Тут же спрашивается, какое участие примет Сардинский двор? Ответ графа Готвилля на это сообщение состоит в следующем: что “Сардинский король рад вступить в политическое согласие; но как объявление войны со стороны Франции, 20-го Апреля, может причинить какую-нибудь перемену в этом плане, то ожидает он второго курьера из Вены, чтобы совершенно сообразиться с мерами, принятыми Венским двором, и что в ожидании сего может г. Герардини удостоверить свой двор, что к 15 Маю сберется в Савойе двенадцать тысяч, в Ниссе 6,000 и что вся армия простираться будет от 35,000 до 40,000 человек; что наступательный план кажется ему лучшим, нежели оборонительный; но как-де Франция старается привлечь на свою сторону Генуезскую республику, то может он не без причины страшитьея неприятных следствий для своих владений в Ломбардии, и потому настоит нужда просить от Венского двора вспомогательного войска 15,000, дабы привесть себя в оборонительное состояние, как от стороны Генуи, так и в Савойе, где Французы всякими способами восхищают на зло жителей; что, не смотря на новые требования Французского правительства принять г. Семонвилля в качестве посланника, король твердо решился до себя его не допускать”. Таков почти ответ сделан здешним двором Австрийскому министру г. Герардини, который мне его дал прочесть.

В. с. изволите отдать мне справедливость, что, со времени короткого моего пребывания здесь, ничего почти в этом ответе нет, о [380] чем бы я предварительно не имел чести уведомить вас во всех моих письмах или депешах. Графиня Прованская приехала сюда вчера ввечеру с довольно большою свитою. Беременность герцогини Аостской день от дня вероятнее становится, к чрезвычайному удовольствию всей королевской фамилии. Говорят, что скоро выдет здесь указ об изгнании всех Французов, которые находятся в Сардинских областях со времен их революции.

Турин, 24-го Апреля (5-го Мая) 1792 года.

Король положительно решился действовать против Франции с тех только пор, как она захотела послать к нему Семонвилля в качестве публичного министра. Опасный и ненавистный характер этого человека, боязнь, чтобы не впустить волка в овчарню, как выражает один из здешних министров, непочтительность Якобинского двора при послании негосиатора, не уведомив о том наперед двор Сардинский; сильный отпор сделанный ему в Александрии; страх, чтобы поступок этот не произвел в Народном Собрании скороспешной запальчивости к отмщению; наконец, объявленная война королю Богемскому, которая с одной стороны доказывает напорчивость Французов, а с другой отвлекает большую часть их внимания далеко от владений короля Сардинского,— все эти обстоятельства, случившиеся раз за разом, придали новое рвение, новую силу ненависти здешнего государя против Французов и сделали его теперешнюю решительность, переведаться военною рукою с ними, более и более твердою. Это видно из ответа данного 3-го числа графом Готвиллем на требования от г. Дюмуррье пропускных писем Семонвиллю для представления вверительной его грамоты королю. Ответ этот содержит смысл такой: что “Сардинский двор не может принять г. Семонвилля потому, что вместо содержания доброго согласия, существующего между обоими дворами, он стараться будет только разорвать его, что это подозрение основано на известном характере Семонвилля и что, наконец, по всяким другим причинам, которых его Сардинское величество есть один совершенный судья, г. Семонвилль никак не может быть принят и допущен до его двора; что же касается до укоризн учиненных Национальным Собранием королю за то, будто он в особе Семонвилля нарушил народное право, то они нимало неосновательны; что все случившееся с ним в Александрии нимало не касается до его права, от которого политика его величества никогда не уклонялась”. Лаланд, Французский поверенный в делах, получив сей ответ, 3-го числа отправился в Геную, дабы снестись с г. Семонвиллем и отписать к препоручителям своим подробную реляцию. Здесь наверно ожидают великой запальчивости в Национальном Собрании, когда получит оно известие о твердой решительности короля; но выложено, что война, которую Франция по сему может объявить, не имеет иначе [183] воспоследовать как уже когда Сардинские войска займут разные свои посты в Савойе и Ниссе. В случае же войны, сам король намерен командовать в Савойе, и для того посылается туда первый баталион гвардии под начальством марки де Кордон, недавно бывшего посла во Франции.

Французских войск на здешних границах очень теперь мало. В Бург-ан-Бресе, недалеко от Пон-бо-Вуазень, стоит только три баталиона, a между Лионом и Марселью находится оных 15; всякий баталион из 500 человек составлен. Сказывают однакож, что Французский генерал-поручик Монтескью набирает в полуденном департаменте 20,000 национальных гвардейцев; но когда может он в состоянии их привесть, точно отгадать нельзя.

Турин, 28-го Апреля (9-го Мая) 1792 года.

Пишут из Швейцарии, что некоторый отряд армии фельдмаршала Люкнера в 3.000 человек завладел узкими проходами и городом Порантрю, что в Базельском епископстве. Австрийский корпус от 4 до 500, стоявший тут с год, по приближении Французов, удалился и пошел соединиться с армиею, что в Бриско, а владетельный епископ уклонился из Порантрю в город Базель. Порантрюский проход очень важен для удержания, потому что он служит ключем в Дофинэ и в Эльзас. Занятие оного в войнах с Французами изстари почиталось нужнейшим, и удивительно, что Венский двор о том больше не подумал. Есть пример Людовика XIV: когда он в 1675 г. поставил в Порантрю свои войска квартирами, они оттуда вышли чрез посредство католических Швейцарских кантонов. Кажется, что теперь Гельветический корпус хочет утвердить свое посредство оружием. Уже Бернские, Базельские и Солюрские войска собираются на Французских границах. Нельзя узнать еще их намерения. Может быть, это есть только один воинский кордон и единственно для защиты, так как инде расставляют войска для недопущения язвы и чумы. Из ужасного восклицания разных партий, с каковым принято в Париже и в провинциях объявление войны, надобно было ожидать большой и прыткой деятельности от Французских атаманов. Такая медленность в исполнении их гроз подает здесь приятную надежду к совершенному распоряжению в пересылки войск в Савойю и Ниссу. Курьер с совокупною реляциею Семонвилля и де-Лаланда третьего дня проехал через Турин из Генуи в Париж. Ответ от Французского двора по сему делу известен будет разве только к 16 или 17 сего месяца. В случае войны, король вероятно сам пойдет в Савойю, а герцога Аостского, второго своего сына, пошлет в Ниссу. Между тем граф Лазари командует в первой, а граф де-Сент-Андре во второй земле. Они имеют большую доверенность от здешней публики; но его величество почитается за лучшего генерала, как бывшего при всех [382] походах своего государя-отца. Третьего дня иностранные министры, собравшись вместе, были с почтением y графини Прованской. Король приказал ей отвесть особливый дом, так как и графине д'Артуа.

Турин, 1-го (12-го) Мая 1792 года.

Приехавший вчера из Вены курьер привез его величеству приятную весть, что король Богемский отдает в его расположение в Милане находящихся 95.000 человек как пехоты, так и конницы, и что эти войска выступят в поход по первому повелению Сардинского двора. Обыкновенное жалованье сему войску будет производить король Богемский, но Сардинский обяжется давать фураж и хлеб. Марки Герардини занимается теперь постановлением акта по сему делу с министром иностранных дел. В сию ночь отправится отсюда кабинетский курьер в Вену с надлежащими полномочиями марки де-Брему, Сардинскому посланнику, для вступления во все расположения общего политического согласия. Состоящия в Ломбардии Австрийские войска простираются только до 18.000 человек; но туда ожидают нарочитого прибавления. Между тем, всех Французских солдат, растасованных по разным Австрийским полкам, собирают в один корпус, который послан будет в Венгрию.

Положение Генуэзской республики становится теперь предметом внимания Туринского и Венского дворов. Ей хочется остаться в совершенном нейтралитете; но как она еще не вооружена, то Французы, готовя теперь флот в Тулоне, могут привлечь ее внезапно на свою сторону. Семонвилль же, пребывая в Генуе, не упускает там между народом заводить партию в пользу Франции. Однако, я думаю, что как от упомянутых двух дворов предложено будет этой республике требование о положительном ответе, какую сторону она примет, то поймет, что оставаться нейтральною не имеет она способов и что для всей Италии нужно не допускать того, чтобы Французы вошли в ее пристани и могли оттуда чинить набеги. Ответа от Якобинского двора Франции, по происшедшему спору в рассуждении г. Семонвилля, еще до сих пор не получено; но сюда пришли партикулярные известия из Гренобля, в котором тамошний Якобинский клуб определил объявить войну Сардинскому королю. Он послал свое определение в Парижский клуб для подтверждения оного, отчего зависеть будет и санкция Французского короля.

10.

Турин, 5-го (1б-го Мая 1792 года.

Пишут из Женевы, что один из тамошних градоначальников отправлен был скрытно в Орау, что в Бернском кантоне, где откроется 17-го сего месяца чрезвычайный сейм всей [383] Швейцарии. Цель оного должна быть вооружение против Франции, не смотря на то, полученные Сардинским двором известия о расположении Бернского правительства по этому делу не совсем удовлетворительны. Недавно послан туда был графом Готвиллем надежный человек, которому препоручено было склонять на вступление в общее политическое согласие и на поставку со стороны Берна 10 000 ратников; но этот поверенный пишет, что он не надеется иметь успеха; что Бернский совет не находит довольных причин к разрыву мира с Франциею; что вождю Французских войск, вступивших в Порантрю, даны строжайшие повеления никак не касаться Швейцарской границы. Генуэзская республика также на то мало склонна; но теперешнее ее состояние совсем другое. Она не делает никаких воинских приготовлений; следовательно и нестарается привести в уважение тот нейтралитет, которого она по ее внушениям держаться намерена. Она находится между двух сильнейших политических интересов. Франция и дворы Сардинский и Ломбардийский равно имеют нужду отклонить ее от противной себе стороны. Вооружающийся в Тулоне и в Марсели флот, по открытому недавно адскому умыслу Семонвилля, имел надежду невзначай войти в Генуэзский порт, принудить таким образом эту республику к Франции службе и к высаживанию тут Французских войск, которые бы тем удобнее могли делать набеги на Миланские, Пармские и Пьемонтские земли. Сверх этого замысла Семонвилль уверяет называемый в Париже комитет десяти, своего препоручителя, что он никак не отчаявается взбунтовать народ в Парме и Милане, но что Пьемонтцев возмутит труднее; однакоже де и они, глядя на других Италиянцев, за такое согласное дело примутся. Сей открытый план скоро напечатан будет во Флорентских газетах для вящей предосторожности всей Италии, где нередко перехватывают Французских лазутчиков. Уже Миланское правительство, по примеру Римского и Неаполитанского, наслало указ всех Французов, какой бы стороны они ни были, демократы или аристократы, из своих владений выпроводить за границу. Здесь обнародовано третьего дня такого же содержания повеление, исключая тех, которые лично привязаны к службе графини Прованской и графини д'Артуа, так как и порадению папского здесь министра, всех Авиньонцев и напоследок тех Французов, которые за год перед Французскою революциею поселились во владениях короля Сардинского. Еще доложу нечто в. с. о политике Генуэзской, касающейся до теперешнего ее отношения к Туринскому двору. Можно почти наверно заключить, что ежели короли Сардинский и Богемский не предусмотрят вооруженною рукою принудить Генуэзцев на свою сторону, то Франция подхватит их своим Марсельским флотом, где вооружаются теперь четыре фрегата и множество плоских судов и новое позорище войны и мятежа откроется в Ломбардии. Генуэзская республика в тайне больше склонна к союзу с Французами, нежели с вышеупомянутыми державами. Причина тому очевидная: первая требует [384] от нея только вольных портов, а никакой другой подмоги; ее коммерция через то все может продолжаться с Франциею, с Архипелагом и проч.; напротив того, ежели дворы Венский и Туринский успеют преклонить ее на свою сторону, то ей надобно вооружиться, взять участие в общей войне, ее торги пресекутся, пристани запрутся, и самый город должен ожидать будет бомбардирования от Французов. Следовательно, Итальянским державам теперь нужно более всего стараться силою сломить эту республику, предупредив Французов в самоскорейшем времени. Все это предложил я Венскому посланнику, марки Герардини, который и сообщил мои мысли своему двору.

P. S. Король Прусский торжественно сообщил Светлейшему Бернскому Совету, что он послал 50.000 человек на берега Рейна, в защиту Империи, на которую напали Французы и что в тоже время он просит Светлейший Совет считать в своем вооруженном нейтралитете графство Нефшательское. Здесь не сомневаются, что правительство Бернское изъявит свое согласие..

11.

Турин, 12-го (23-го) Мая 1792 года.

Сколь ни с грозным видом отозвал отсюда г. Дюмуррье своего поверенного в делах Лаланда, однако примечено, что он еще не отваживается сообщить Народному Собранию последнего ответа от здешнего двора. Кажется, что за этим сообщением должно последовать объявление войны, и как Французские дела час от часу становятся хуже, вне и внутри государства, то можно думать, что и жар Парижских демагогов вызывать на себя новых неприятелей мало по малу проходит, следствию чего должно приписать и то, что Французское правительство наслало повеление муниципальным судьям полуденных своих округов не касаться до земель Нисских и избегать всяких случаев к ссоре с подданными его Сардинского величества. Однакоже военные приготовления продолжаются здесь с тою же ревностью: 12.000 человек отправленных в Савойю расставлены уже там по своим постам; от 5 до 600 посланных в Ниссу тоже. Для 9.500 Австрийцев, которые, по силе Арангуэзского трактата, должны придти на помощь королю Сардинскому, в случае, когда он будет аттакован, изготовляются квартиры. Ежели позволено в политике проникать в будущее, то вот какие подам в. с. предсказания о имеющем быть [385] поступке Туринского двора. Пока Франция не вызовет сама, и стало, что помощь, означенная в вышеупомянутом трактате, не будет поставлена ему, то он примет сторону вооруженного нейтралитета при всей своей жажде к отмщению, каковою горит король Сардинский. Ежели Французы объявят войну, то тогда он, с помощию Австрии, мужественно отражать будет нападения их; но чтобы идти на них наступательною войною, чтобы внести ее в самое сердце Франции (чего бы наипаче желал король), он находит нужду в 20.000 вспомогательных Австрийских войск, и в таком случае, имея в повелении 40.000 напольных ратников, он отважится на все, наперед обещая себе верный успех.

12.

Турин, 15 (26) Мая 1792 года.

Войска, которыми снабжает король Богемский Сардинского, в случае когда сей последний будет аттакован, заняли главные квартиры в Лоди; в Милан же поступило прибавочных войск 800 человек, да 20 пушек. Здесь начинают думать, что Якобинское правительство (будет) теперь скрывать ту обиду, которую почитало оно нанесенною от Сардинского двора и что объявление войны от Франции, за отсрочками ее со дня на день, не имеет воспоследовать. Но между тем Французские лазутчики все держатся бунтовских сношений с народом в Савойе, так как и во Фландрии и в Каталонии. Даже еще, как намерения Якобинцев не совсем удачны были под Монсом и Турнеем, то предложен им новый план кампании, новейший во всех своих частях. Вот как он вкратце сообщен здешнему двору:

1-е. Завести при артиллерии 12 типографических станков, дабы, рассылая между неприятелями печатные листочки, тим скорее и удобнее было можно их уловить к искреннему порабощению себя Французским патриотам.

2-е. Заготовить 20,000 национальных кокард да 300 трехцветных знамен, под которыми бы ставить Савояров, Фламандцев и всех желающих к ним присоединиться.

3-е. расставить, миля от мили, по дереву вольности в тех землях, куда они проберутся.

Вот в самой вещи преновая тактика, которая свергнет с ног всех неприятелей Франции. Если бы она употреблена была заранее, сказал на то фельдмаршал Люкнер, то мы бы не тужили о смерти нескольких тысяч Французов, потерянных на двух сражениях во Фландрии; да еще и когда патриотов было по четыре против одного. Правда, они до смерти испугались; a то без этого наносного страха, который тогда напал на весь строй, верно бы они сражались геройски. Непонятная судьба! Но за то теперь они горят желанием наместитъ свои ошибки и божатся вперед уже не пугаться, так как изъясняются в письме к Народному Собранию, ими писанном чрез муниципалитет Валансьена. И с такими – то [386] людьми, без малейшей подчиненности, атаманы Французские хотят тягаться с старыми солдатами, отвердевшими к военным трудам, распаленными жаждою к добыче!... Какая ужасная начинается война! Ни законы сродства, ни человечество в ней не будут уважены. Пламя, насилие, расхищение, все бедствия междоусобных браней так опустошат сие столь цветущее некогда царство, что вскоре оно превратится в безграничное поле сражения.

Пишут из Швейцарии, что Французы опорожнили город Порантрю и стерегут только тамошния горжи, но они оставили за собою от 7 до 800 разбойников, которые опустошают город и уезды под тайным покровительством Якобинского клуба, с тем намерением, чтобы в Порантрю повторить урок Авиньонский. Князь - епископ удалился и поныне остается в Виене, маленькой республике, где он имеет одну только тень законодательства, но которая важна по своему союзу с Берном, Фрибуром и Солюром. Воинские приготовления продолжаются здесь с такою же ревностию. Сего утра получено известие, что Французы расставляют три лагеря вдоль Савойских границ, состоящие каждый из 10,000 человек. Один беглый Савояр из приказных людей, именем Каф, принят недавно в Французскую службу капитаном с тем, чтобы в случае служил вождем Французским войскам в отечестве своем, которому он изменил. За несколько перед сим дней его Сардинское в. подучил от папы разрешение на уничтожение четырех Венедиктинских монастырей. Кажется, что намерение его клонится уничтожить до половины и чернецов, которых число ужасно здесь велико и сим образом дополнит недостаток государственных доходов.

13.

Турин, 19 (30) Мая 1792 года.

Из департамента называемого Гap уведомляют, что генерал Монтескью, командующий полуденной Французской армиею, назначил на берегах Вара и в окрестностях Антибы лагерь из 12,000 человек. Но у этой армии, которую иные полагают до 30,000, еще многого недостает из необходимо-нужных вещей, что доказывает и самое письмо генерала Монтескью к правителям Гарского департамента. “Небезъизвестно вам, говорит он, о совершенном бессилии и недостатке полуденной армии, хотя нужной и назначенной к скорому защищению угрожаемых королем Сардинским наших границ. Средства для подвоза к армии никакого еще не видно, и денег взять не знаю откуда” etc. Правители этого департамента сложились и послали ему некоторую денежную помощь, которая и стала ему на покупку ста лошаков, пока военный министр даст приказ и способ закупить более. Когда новость эта дошла до Народного Собрания, то сказал некто из поверенных, что наконец ему несносно видеть, что министр иностранных дел еще до сих пор не представил расположений короля Сардинского в рассуждении Франции. И в самом деле, на другой день явился [387] перед собранием г. Дюмурье и сказал почти так: “Я получил 15 сего месяца депеши, которые относятся до беспокойств описанных департаментом Лизер и Гар; мне кажется можно доложит Собранию, что производимое по повелению Туринского двора вооружение доселе имеет один вид защитительный, что военные приготовления с той и с другой стороны могут быть единственно только из предосторожности, не оказывая последствием неприятельских действий. И так еще не видно неминуемой опасности; а откровенные изъяснения с обеих сторон могут загладить и самое подозрение и так возвратить спокойствие нашим Итальянским границам. Впрочем же, возопил сей храбрый министр, с какой бы стороны не принуждены мы были выдержать войну, Французы без сомнения явят твердость, урядство и бойкость ужасную для сохранения нашей конституции и вольности”.

Здесь почти всякий день проходят Французские выселившиеся офицеры и пробираются к армии королевских братьев в Кобленце. Большая часть из них выходят из Барцеллоны, откуда их числом более 300 вытеснил граф д'Аранда. Г. Серан, находящийся здесь в качестве дядьки двух сыновей графа д'Артуа, получил повеление снабжать их напутствием, состоящим в 4 луидорах и в синем мундире. Большая часть из них приходят пешком и в самом жалком состоянии. Во Франции определено умножить армию 200,000 рекрут, назначенных к составлению или второй линии внутрь государства или лагерей в разных местах. В Тулоне теперь стоит четыре линейных корабля наготове идти в море, а еще шесть, сказывают, вооружаются.

14.

Турин, 22 Мая (2 Июня) 1792 года.

Сколько ни горит желанием король Сардинский истнить, сокрушить оружием своим фанатический и заразительный дух Французского народа, давно домогающегося возмутить спокойствие в его государстве, со всем тем видно, что он в настоящей войне разве тогда тронется, когда происшествия покажут ему, на какую сторону наклонятся первые успехи. До тех пор употреблены будут с его стороны всякие отлагательные способы, всякие дипломатические формалитеты для благовидного прикрытия нейтралитета, скрывающие и недостаток средств, и тот дух осторожности, который составляет силу слабых. Общий Швейцарский сейм положил на сих днях гораздо безъобоюднейшее решение: он объявил вооруженный нейтралитет, включает в него Нефшатель, Женеву и владетельства епископа Базельского, вследствие чего правительству Французскому дано знать, чтобы оно велело вывести свои войска из округа Порантрю. Из Франции пишут, что ее войска находятся в таком же состоянии и стоят почти на тех же местах. Г. Монтескью все еще разъезжает по департаменту Гар, ища фуражу и провианту для полуденной своей армии. Дюнкерк, Рошанбо и Лафает находятся теперь в Валансиене; они выдумывают [388] новый план кампании и решат, наступательной ли быть войне или оборонительной. Как они уполномочены принимать такие меры, какие рассудят за лучшие, то и совет, министры и сам король останутся страдательными и просто посредствующими между армиею и Народным Собранием, коих все дело состоять будет в испрошении денег и в благодарных адресах, почему во Франции не только что продолжаются великие беспорядки, но еще принимают новое свойство смехотворства и лютости. С одной стороны депутатства робят (?) слепцов, богадельников перед Национальным Собранием, говорят речи и приносят в жертву избытки своей скудности, подушки, краденные медали, пряжки, а кто-то внес туда же и целое ухо с золотою серьгою, которое один патриот отрубил будто у одного Французского эмигранта на сражении; с другой же видно, что казни достойный плод фанатизма и безначалия со дня на день возрастает до крайнего бешенства: похищение имения у отсутствующих, всякие бедствия по дорогам, всякие личные притеснения, всякие способы гонения, покровительствуемые еще законом, всякие грабительства. Но за все это никакого наказания. Между тем как в Народном Собрании таковые дела принимаются часто с плесканием, в провинциях происходят такие же дурачества. Из числа оных суть патриотические празднества, утвержденные невежественными судиями, на берегах Вара, в стоящем против Ницы небольшом городе: поставили они на шпице одной колокольни шапку вольности, так как бы недоставало уже у народа пищи к неподчиненности и к неурядству. Шум, топот, свара, происходившие при сем вознесении шапки, подали повод к тревоге в городе Нице. Губернатор тотчас выслал три или четыре гренадерских баталиона с пушками, не ведая, не покусится ли эта шальная чернь напасть на земли короля Сардинского. Окольные крестьяне вооружились наскоро, и вместо страха наступила только ужасная хохотня.

15.

Турин, 26 Мая (6 июня) 1792 года.

Третьего дня в Монмельяне была тревога по причине скопищ национальных гвардейцев на Французской границе. Великое множество их столпилось, и повидимому они наровились перебраться через границу для грабительства. Граф Лазари, командующий армиею в Савойе, пошел тотчас к ним с четырьмя баталионами и с артиллериею. Но Французы, увидя его, отступили, припеваючи изо всей силы звонкую свою песню: ca ira, ca ira! Передовые Сардинские отряды принуждены были теперь быть в неусыпной осторожности, так как бы во время объявленной войны, что еще больше усугубляет запальчивость их против Французов. 23-го Мая, Австрийцы аттаковали авангард Женевской армии, что под предводительством генерала Лафаета. Французы оказали некоторое мужество, часов 5, сказывают, дрались; но наконец принуждены были отступить под орудия Филипвилля и оставили поле сражения, три пушки, несколько [389] знамен и съестные припасы. Французская реляция гласит, что это отступление было самое порядочное и славное, а Австрийская уверяет, что это отступление ничто иное как постыдный бег. Первая вычисляет потерю неприятеля до 500 человек, а своих только до 60; а вторая доказывает, наоборот, почти таким же образом. Между Австрийцами много было эмигрантов, которые в сражении часто кричали сумашедшим своим соотечественникам: несчастные, сдайтесь, или погибнете все!

Если взглянуть на Французские границы, если возвести свой взор на ужасное множество неприятелей, как внешних так и внутренних, угрожающих теперешнее правительство, коих число, по крайней мере по городам, со дня на день возрастает, то покажется непонятным, как Народное Собрание так мало занимается настоящим делом. Например, большая часть из сей безчисленной толпы, которые называются солдатами, остаются и по сию пору без ружья, без рационов, без лошадей, так как и без малейшего урядства. Город Страсбург давно хлопочет постановлением на военную ногу и вооружением всех нижних чинов (les communes) Рейнского департамента. Разные муниципалитеты, прилежащие к Альпам, от Гунинга до самой Антибы, беспрестанно требуют оружия и коней; но государственные арсеналы теперь совсем опорожнены, Лионские же, Вандейские и Лильские недавно разграблены. В одной недалеко от Парижа деревне произошла недавно распря, сама по себе неважная, но страшная по могущим, быть последствиям. Человек 12 пьяных Швейцарской гвардии выставили белую кокарду, крича, что белый бант — короля и королевы и что он только один напечатлен в их сердцах. Шум этот привлек множество народа. Иной стоял за белую, другой за трехцветную кокарду, и загорелась драка. Спокойствие не иначе было восстановлено как вооруженною рукою. От сего родился новый повод к общей недоверчивости и новое остервенение против их величеств. 30 и 31 Мая весь Париж очутился иллюминован; толпы черни всякого состояния рыскали по улицам, крича, что отечество находится в большой опасности, что король и королева хотят уехать и что государева стража держит их сторону. Национальное Собрание положило тогда не расходиться прежде изыскания подозрения в измене и начало тем, что уничтожило почетную стражу короля, определило, что впред одни национальные гвардейцы будут стоять на карауле y их величеств. Волнение в Париже доходит, говорят, до крайности. Пышно-вздорные ораторы Национального Собрания наперерыв гремят против контр-революции и против бывшего министра Монмореня, который, сказывают, уехал, против эмигрантов, против попов, белых кокард, короля и королевы. Сволочь беснующегося народа рыщет повсюду; иные кричат: на фонарный столб всех иностранцев; другие: провались к дьяволу вся конституция.

Пишут из Шамбери, что около Гренобля находится теперь тысяч восемь Французских национальных гвардейцев. Из Марсели [390] же, что семь суден стоят совсем готовы, но что еще не собрали довольно матросов.

16.

Турин, 29 Мая (9 Июня) 1792.

С негодованием узнали здесь, что в Париже Савояры-носильщики, воодушевленные философским изуверством, коим заражено теперь множество голов, толпились у входа в Народное Собрание. В числе других нелепостей они заявили удивление, за чем родина их не принадлежит более к Франции, говорили, что чувства у них одинаковы с Французами, что они ненавидят тиранов и на борьбу с ними представляли 628 ливров бумажками, 24 ливра и несколько су звонкою монетою, полпистоля и две малые Савойские монеты, так называемые пикальоны, менее нашей полушки. Народное Собрание огласилось громкими рукоплесканиями и почтило Савояров допущением к своему заседанию. — Более важное известие пришло к нам из Рима: Папа, для защищения своих гаваней, набрал 10,000 солдат и выдал распоряжение, по которому ежегодные доходы его увеличатся на 500,000 секинов. Король Сардинский нынешним летом не поедет на дачу, в ожидании того, что будет со стороны Франции. Принц и принцеса Пиемонтские уже несколько дней на даче.

17.

Турин, 2 (13) июня 1792 года.

Княгиня Кариньянская и ее сын, принц крови его Сардинского величества, на сих днях возвратились из путешествия своего в Италию. Вчера имел я честь быть им представлен через церемониймейстера. Французский лагерь между Лионом и Греноблем еще [391] усилен несколькими отрядами национальной гвардии. Число их полагают до 15,000 человек. Близь реки Вара стоит другой из 6 или 7,000. Но в разных корпусах, составляющих полуденную армию происходят столь великие и почти ежедневные перемены, что очень трудно определить верное число оруженосцев в том или другом месте.

Якобинское скопище сильнее час от часу становится и повседневно издевается самым язвительным образом слабости Людовика XVI. Даже под окнами дворца держат заговоры на отцеубийства, и ежели какой нибудь благоприятный и скорый случай не подоспеет, то не без основания можно сказать, что надобно ожидать крайних изуверств против короля и наипаче королевы. В самом деле, когда чернь однажды напала в обманчивое начало, то уж и должно выводить оттуда все последствия, рождающияся от неукротимых страстей и поползновенности. Такие поступки натурально плодятся от системы ее независимого господства, так как из отвлеченного и метафизического равенства людей, признанного политическим правилом. Из этого же следует, что кто владеет нарочитою собственностью, тот есть изменник, тот аристократ. A Якобинские клубы, весьма искусные в прикладах затей революции, равно поступают с благородными и владельцами собственности: они теперь обнажают этих, так как изгнали тех. Когда отсутствие или выселение не может быть к тому предлогом, то одно слово инсивизма ⁴ довлеет. Толк этот наипаче силен стал в полуденных провинциях, смежных с принадлежащими королю Сардинскому. Владельцы порабощены там всяким возможным притеснениям клубов. Пишут оттуда, что скоро выдет приказ о размежевании земель по равности, называемой loi agraire. В ожидании сего, вымучивают из них чрезвычайные налоги, дабы наполнить недостаток публичных поборов, от платежа которых большая часть поселян отказывается. Как на этих напасть не смеют, то придираются к владельцам в городах и штрафуют их, когда вздумается, 300 ливрами, ежели они доказать не могут приобщения к какому нибудь клубу. Многие из них, не захотевшие откупиться, засажены в темницы или раззорены, и все это называется деяниями патриотизма. Пресловутый Журдан, два раза освободившийся от уз через двукратную амнистию, предводительствует теперь в тех округах национальною гвардиею и большою сволочью крестьян. Судьи мира и командующие войсками не токмо не имеют духа стать против его разбойнических дреколий, но часто не смеют даже об них и доносить. Из ужасного сего беспорядка, дошедшего до отчаяния, следует то, что противная конституции партия повседневно умножается по городам. Но по селам этого еще нельзя приметить. Крестьяне восхищены ее именем и уверены, что пока так будет продолжаться, то податей они почти совсем давать не будут; а сверх того всегда им сподручно [392] будет делать набеги по городам и за свое удальство делить корысти.

Фрауенфельдский сейм кончил свои заседания. Он определил формально объявить воинствующим державам вооруженный нейтралитет Швейцарского корпуса с включением Женевы, Порантрю и Нефшателя. Газеты, с жадностию хватая в сие время фанатизма и лютости все то, что может поразить воображение, разгласили, будто король Сардинский едва не отравлен был одним из своих поваров, по наущению Якобинского клуба. Я могу уверить в. с., что в них ни слова нет справедливого. Повод к этой глупой сказке подало то, что один из придворных поваров арестован был с неделю за некоторые своевольные речи, но после того возвращен на прежнее свое место.

18.

Турин, 5 (16) Июня 1792 года.

С некоторых дней появились на высоте Ницы два Французских фрегата и один катер, которые день и ночь в виду разъезжают. Катер однажды подъехал на пушечный только выстрел, а в рейд не вошел. Командующий его дерзнул осмотреть одно Гишпанское судно, шедшее в Ницу, с тем чтобы узнать, не имеет ли оно военных припасов. Он с таким же было намерением пошел и к Английскому судну, называемому “Послушание” и возвращающемуся из Сардинии; но как оно выставило Английский флаг, то он кончил осторожностию и дал ему свободный проход. Сардинский король хотя и не находится в миру с Барбарийскими правительствами, совсем тем держит он в Вилла-Франке только два фрегата, из которых один в худом состоянии, да 4 большие вооруженные шлюпки. Маленькая эта флотилия служит только для перевоза войск туда и сюда. Морская торговля владений короля Сардинского производится на иностранных судах.

Гарнизон в Нице умножен недавно двумя баталионами. Сверх того приказано всем поселянам вооружиться под именем милиции.

19.

Турин, 12(23) Июня 1792 года.

Король послал указ трем новым полкам идти к Савойской армии, которой главные квартиры находятся в Шамбери и около Женевы. Близь Монмельяна пойманы два национальных гвардейца, которые то деньгами, то зажигательными словами старались солдат и жителей возбудить к неподчиненности. Они будут повешены. Сардинский двор занимает в Генуе 6 миллионов Генуезских ливров по 1/2 процента, что составляет около миллиона 600,000 рублей. Сегодня мне сказали, что его величество негосирует в Берне о найме нового полка в свою службу. Статься может, что Эрнестский полк, возвращающийся из Франции, ему дан будет. Франция же всякий день представляет больше раздора. Здесь известно, что [393] против Людовика XVI и наипаче против несчастной его супруги заводится новое адское умышление. Холодность князей Бурбонского дома, нерасторопность и несогласие роялистов, отдаленности чужестранной помощи, подают тому ужасную злонадежду. Со всем тем, король французский дал недавно некоторый знак чуствительности. Он отказал укрепить коварное определение о новом наборе 20,000 национальных гвардейцев близь Парижа: это для него немало смелости. Он оказал еще и отважность в отрешении всех своих Якобинских министров, исключая г. Дюмурье, который это присоветывал и вдруг стал главою у партии Фельянтов, в ожидании пока явно составится другая, в защиту здравого рассудка. Король по сему делу писал к Народному Собранию очень негладкое письмо, что и было яблоком раздора и знаком порчей. Весь Париж теперь сотрясается. Граждане сами не знают чего хотят. Шум час от часу возрастает. Скоро, говорят, слышен будет звук какого нибудь ужаснейшего удара.

20.

Турин, 1б (27) Июня 1792 года.

К величайшему всех удивлению, Французский король опять переменил все свое министерство, начиная с г. Дюмурье, который теперь лежит под развалинами собственных своих интриг. Сказывают, что новое Французское министерство есть совершенно монархическое, т. е. равно противное и республиканской, и роялистской партии. В Тулонском порте теперь стоят три линейных корабля и 4 фрегата, готовых идти в море по первому повелению. Сверх того там строят 6 других фрегатов. За несколько дней появился перед Ницею опять Французский флот. Он, сказывают, состоит из 7 судов, как фрегатов, так и катеров. Военные приготовления здесь с величайшим жаром приготовляются; завтра отправится к Савойской армии новая подмога, состоящая из артиллеристов, инженеров, множества пушек и ядер. Впрочем Туринский арсенал состоит в совершенном порядке; он снабжен столь довольно, что более 50,000 человек может вооружить, да и сменит пушки со всех Пьемонтских крепостей.

На сих днях приехал из Вены курьер с важным известием, что Богемский король поручает 10,000 войска в повеления его Сардинского величества с предоставлением на его волю употребить их и даже в нейтральной войне. Сии поступки, кажется, произвели новое действие над духом короля, который повидимому наклоняется сам наступить на Французов в то время, когда соединенные армии войдут во Францию. О сем в тайне хранимом предприятии короля можно догадаться из довольно явного тона, с каким он говорит о сем беснующемся народе и из сорокочасного молебствия, которое он наложил на все Пьемонтские монастыри, препроводив каждому из них по 200 ливров на нужные к этому делу свечи. Вот смысл окружного повеления об этом молебствии, диктованного, как сказывают, принцем Пьемонтским, [394] который очень набожен: “Пойте молебен сорок часов сряду именем короля о ниспослании от Всевышнего благословения на все вообще начинания его величества”. Я сие сообщаю в. с. для того, чтобы вы могли судить о духе здешнего двора и о влиянии, которое можно получить на теперешния дела. Сардинский двор негосирует в Женеве о новом займе 4 миллионов Пьемонтских ливров, что составляет такую же сумм, какая требована от Генуи. Она доставлена сполна будет не иначе, как в Октябре месяце, за четыре процента. Граф д'Артуа писал к королю, чтобы он позволил его двум сыновьям ехать к нему в Кобленц для принятия службы в армии эмигрантов, которою он командовать будет.

21.

Турин, 19 (30) Июня 1792.

Королю, наконец, несносно стало видеть наглость, с каковою разъезжают Французские суда в виду Ницы и Вилла-Франки, и он принял недавно твердую и отважную решимость. Вот что происходило в Нице по его повелению. 12 (23) сего месяца г. де-ля-Планарджия, пригласив к себе на чрезвычайный совет всех первостепенных офицеров своего ведомства, также Ницского и Вилла-Франкского портов, потом потребовав Французского консула, спросил y него о причине крейсирования Французских военных судов в виду этих двух портов уже более 20 дней. Консул отвечал, что он о том ничего не знает, но думает, что они преследуют один Неаполитанский фрегат, который недели три потопил близь Прованских берегов две Алжирских шебеки; или де-может статься прикрывают собою купеческие суда, которые идут на ярмарку в Бойеру. Как этот ответ показался не очень удовлетворительным, то комендант дал ему выразуметь, чтобы он о сем деле наведался гораздо обстоятельнее. Французский консул сказал на то, что как ответ из Тулона по сему может быть подвержен сомнениям, то-де надобно его требовать от Национального Собрания; но что оного ожидать должно неиначе как через 25 дней. “Когда так, возразил ля-Планарджия, то срок этот вам дается; но ежели ответ будет обоюден или сроком опоздает, то пребывание ваше здесь будет ненужно, и вам придется выехать”. Поражен будучи такою неожиданною решительностью, консул спросил: от имени ли короля это ему говорят? Я вам говорю оффициально, отвечал ля-Планарджия и в качестве главного правителя графства Ницского. Не знаю, от этого ли разговора, только с некоторых дней не стало военных судов в виду Ницы. Однажды только появились они перед Вилла-Франкою, но тотчас удалились за Антибский мыс. Ежели же эти суда опять подойдут под пушки Вилла-Франки, то коменданту дано позволение в них стрелять. Здесь нетерпеливо ожидают, какой даст ответ Народное Собрание по поводу этой новой зацепки. Двор получил достоверные известия из Кобленца. Содержание их почти такое: что эмигранты к войне еще неготовы, что y них многого [395] недостает из муниции, особливо денег; что у гр. д'Артуа в наличности теперь состоит близь 11,000 офицеров, которые еще не организованы, ни поверстаны в полки и что граф д'Артуа пишет ко всем выезжающим, чтобы они более к нему не приходили, затем, что негде их ставить постоем, да и нечем кормить. Р. S. Из Пармы и Пияченцы пришли известия, что герцог, с позволения Папы и короля Гишпанского, восстановил опять Иезуитов в своих областях. Думают, что вскоре и сам Гишпанский король последует сему примеру.

22.

Турин, 19 (30) Июня 1792 года.

Известия из Парижа приходят поразительнейшие, так как я имел честь предсказать в. с. в последней моей депеше. Якобинцы, будучи сменены умеренными людьми при особе короля, от злости и досады пустились на всякие ухищрения, для восхищения сего минутного торжества над монархистами ⁵. Я говорю минутного, потому что якобинство глубокие пустило корни по всему пространству Франции, да оно же есть неминуемым последствием самой конституции, т. е. политического равенства людей, деятельного самодержавия народа, уничтожения королевства в особе короля, из которого теперь сделан простой только чиновник или наемник из платы денег, поругания древнего и наследственного дворянства, презрения и неуважения к общественному богопочитанию, установления буйных празднеств, называемых патриотическими etc. Когда такая система правления объявляется, когда вооружаются для защищения оной, когда принятие оной называется вольностью, а другие народы, оной не принимающие, называются порабощенными; когда им наносится еще и война по той только причине, что не хотят они терпеть в недрах Европы такого злотворного горнила политического пожара: то каждый Француз рано или поздно сделается Якобинцем. Далее я еще утверждаю, что хотя бы по примеру принятых Венским двором мер и изгнаны были из Парижа и из всей Франции Якобинцы, то если у оставшихся не отнята будет свобода умствовать, они все из тех же своих политических начал такие же будут выводить последствия, какие Якобинцы. Доколе причина будет существовать, то и действие быть не перестанет. По этой-то причине сии беснующие показались взирающими с равнодушием на изгнание из министерства своих креатур; но наконец месть свою обнаружили самым жестоким и лицемерным образом. 21 сего месяца, сволочь самой подлой черни, совокупившись с некоторыми национальными гвардейцами, числом от 13 до 14,000 человек, приступили к Тюллерийскому дворцу с копьями, топорами, кочергами, разломали топорами три двери, ворвались в королевские покои, обступили короля, ухватили и угрожали стрелять по нем из подвезенных к комнате его [396] двух пушек, если он в туже минуту не отменит своего несогласия на определения о попах и о расставке 20-тысячного лагеря около Парижа и тотчас не возвратит тех трех министров, которых Национальное Собрание судило достойными быть сожаления народа. Король взирал тогда на их чудовищные лица из амбразуры окна, стоя на стуле; королевский принц стоял в ближней комнате на столе, окруженный всеми придворными дамами и держащий в руках национальные кокарды. Мертвенность изображена была на всех лицах. Король неистовствующему народу сказал, что он на петицию их пошлет ответ в Национальное Собрание. Он промолвил содрагаючись, что он нимало не боится стоять среди доброго Французского народа, его окружающего; он еще взял и руку у одного вблизи стоявшего безштанника, подвел ее к своей груди и сказал: “Пощупай, бьется ли у меня сердце? У кого совесть так чиста как y меня, тому нечего страшиться”. Буии надели тогда на него красную большую шапку называемую вольность и, его величество возопил: Vive la liberte! Королевский принц повторил в боковой комнате этот же напев, и все окружавшие его дамы тоже кричали. Некоторая часть этого народа пробрались в покой королевы, которую они застали уже совсем наряженную в красную шапку, а притом еще и трудившуюся над множеством национальных кокард для раздачи оных народу, который с своей стороны прикалывал их к ее платью. В сем-то ужасном и смешном положении застали королевскую фамилию депутаты от Национального Собрания. Лицемерный Парижский правитель тудаже, в конце уже, пришел и именем закона велел народу разойтись. Народ послушался; но он держал короля и его фамилию в сей ужасной тревоге с пятого часа по полудни даже до одинадцатого. Сия поразительная сцена кончилась тем, что король упросил этих сумасшедших граждан показаться перед собою в розницу, и так проходили они через его покои по два человека в ряд. Защищать столь неслыханные наругательства, кажется, есть дело несколько трудноватое и для той части Национального Собрания, которая слывет Якобинскою; со всем тем, можно наверно полагать, что она и тут уловками своими выправится. Лукнер взял Менень и Куртрей, места прежде славные по сражениям Лудовика XIV и маршала Саксонского; но с некоторого времени они разгромлены и остались почти без укрепления. Сию ужасную картину недавно произшедших во Франции изуверств кончу я тем, что Орлеанский верхний национальный суд объявил графа д'Артуа и принца де-Конде изменниками отечеству и осудил их потерять голову. [399]

23.

Турин, 23 Июля (4 Августа) 1792.

Предлагаю вашему сиятельству еще несколько подробностей о наглостях, происшедших в Париже 20 числа. Они почерпнуты мною из верного источника. Я уже имел честь сообщить вам, что на некоторое время монархисты возобладали над другими партиями. К монархистам принадлежат новые министры. Даже г. Делажар - искренний друг генерала Лафаета, Редерера, графа Ноайля (перед тем посланника в Вене); в тайне ими управляет граф Монморень и в особенности королева. Знаменитое письмо Лафаета против Якобинцов получено в Народном Собрании в то самое время, как возвратившийся из армии Редерер кричал, что все погибло и что надо, во что бы ни стало, приноравливаться к обстоятельствам; Ноайль вторил этому крику ужаса. Тогда Петион, мэр города Парижа и самый отъявленный злодей во Франции, сказал, что наступила пора подняться народу. И действительно, через два дня он взбунтовал до 20 тысяч человек, так называемых санкюлотов. Вооруженные пиками и топорами, они явились в Народное Собрание и оттуда буйною толпою направились к Тюльерийскому замку. У них странные значки, и в числе их, как священное знамя, носили они на палке старые рваные штаны черного цвета, и с надписью огромными буквами: “Пусть знает Людовик XVI-й: народ устал терпеть. Свобода или смерть!” Эта нечестивая толпа, в пьянстве и буйстве, разломала трое дверей в покоях короля, где находилось 200 человек народной стражи, и с ними Монморень, [400] знаменитый Шапелье и маршалы Муши, Рово и Мальи. Всем им король приказал уйти, как скоро послышался страшный шум. Муши остался один с его величеством, вопреки его приказанию. Между тем шум усиливался, так как народ втащил две заряженные пушки в самые покои. Тогда король решился показаться и вышел к народу на встречу. Один из взбеленившихся, по имени Сантер, держал к королю самую наглую речь и подал ему две кокарды, одну белую, а другую красную; конечно, король взял последнюю. Ему поднесли большой красный колпак, и он тотчас надел его, говоря: “Карл V носил круглую шляпу”. Один Якобинец без всякой церемонии надвинул ему на голову колпак, и его величество принялся кричать: “Да здравствует народ!” Эти несчастные потребовали от него, чтобы он утвердил последние декреты, назначил вновь трех министров-патриотов и уволил Швейцарскую стражу. Король просил, чтобы ему дали 24 часа на размышление. Тогда его поставили на стул, чтобы лучше слышать, что он говорил. Несколько находившихся подле него верных гренадеров трепетали от ужаса и негодования. С одним из них сделалось дурно. Мадам Елисавета, сестра короля, ни на минуту не терявшая присутствия духа, давала этому гренадеру нюхать спирт. Король весьма удачно подавлял в себе ощущение страха. Ссылка неприсягнувших священников казалась ему святотатством, что и поддержало в нем решимость лучше погибнуть под ударами этих варваров, нежели согласиться. Между тем он льстил им, выражая доверие и говоря, что он рад находиться посреди их. Вскоре он стал задыхаться от жару. Ему принесли бутылку вина, и один из санкюлотов имел дерзость чокнуться с ним. Потом Сантер отправился держать [401] речь к королеве. Два гренадера, вооруженные пистолетами, тотчас стали между нею и негодяем. Королева, тронутая их усердием, взяла их за руки и с чувством сказала: “Очень признательна!” Они бросились на колена целовать ее платье. С трогательною прелестью протянула она им руки, и эти храбрые люди покрывали их горячими лобзаниями и плакали. Тогда ее величество, приняв на себя более важный вид, сказала Сантеру: “Я люблю конституцию, люблю свободу, но не люблю мятежа”. Остальное происходило так, как я имел честь писать в. с. в моей последней депеше. Английский посланник, переодевшись, присутствовал из любопытства при всех этих ужасах и удалился из дворца уже ночью, вслед за обезумевшей толпою. На другой день немногие иностранные посланники, находящиеся теперь в Париже, приезжали к их величествам с изъявлением приветствия. Партия монархическая надеется теперь восторжествовать; но я боюсь, что она скоро разочаруется. Якобинцы — точно гидра; есть основание думать, что их более миллиона рассеяно по всему пространству Франции; да кроме того множество невежд действуют по их воле, сами того не подозревая. Вот почему, еслибы даже быстрый успех увенчал предприятие иностранных войск, польза от того окажется сомнительною; потому что, где искать руководителей этого страшного скопища? Без сомнения, они найдутся в Париже, и легко будет их захватить; но очутятся другие на всех концах Франции, особенно на Юге, где господствует самая наглая испорченность, пользующаяся самою вопиющею безнаказанностью. По всему видно, что Якобинцы намереваются увезти туда королевское семейство, как скоро Парижу будет грозить опасность. Таково по крайней мере общее ощущение, и тогда что станет с общим делом? Испанцы бездействуют, страшась Французской заразы; Пиемонтцы, более усердные, нежели [402] сильные, не будут в состоянии принять в нем деятельного участия. Лето проходит, в конце Декабря горы, окружающия Пиемонт, покроются снегом, и дороги, по всему вероятию, сделаются непроходимы для войск, обозов и артиллерии. В Савойе 12,000 человек, в Нице 6000; но этого мало даже для того, чтобы оборонять границы от Женевы до Средиземного моря. Фураж, съестные припасы идут туда из Пиемонта. Дороговизна там чрезвычайная. Двор, в теперешней неизвестности, не может послать туда все свои силы: ему нельзя будет иметь их обратно до того времени, пока растаят снега, что бывает в Мае. Вот соображения, из-за которых его Сардинское величество снова колеблется, как ему быть в этой войне, столь законной, но столь поздно начинающейся. Помощь двора Венского, в 10, 000 человек, повидимому недостаточна. Думаю, что начнут переговариваться о прибавке войска, но вряд ли добьются оной. Министр Венского двора, маркиз Жерардини, отправился недели на две в Ломбардию, откуда он родом. [399]

24.

Турин, 23-гo Июня (4-го Июля) 1792 года.

Мадам Елизабет пишет к принцессе Пьемонтской, своей сестре, что из всех ужасов, каковые она видела во Франции с начала революции, происшедшая сцена 9-го (20-го) июня была самая поразительная и соблазнительнейшая; что хотя порядок, повидимому, кажется и восстановлен, однако все еще неприметно скопляются тучи новой грозы и удара, может быть, гораздо сильнейшего пред тем, от которого королевская фамилия уклонилась; что мятежники рассеялись по всем ближним к столице департаментам для возмущения народа и призвания его в Париж etc. etc. В самом деле, между тем как Франция бедствует, подвигнута будучи собственными наветами, Дюмурье прострет знамя войны в чужих краях. Она и внутри удручается злом, может быть, еще горшим. беспокойство о доставлении съестных припасов, раздор во мнениях о религии, самое необузданное своевольство во всех состояниях, беспримерная наглость Якобинцев, волнуют народ туда и сюда так, как буря играет морскими волнами. Предводители войск равно во мнениях своих расторглись. Лукнер теперь держится партии Якобинцев, а впред наровит себя к той, которая превозможет. Лафает решительно остался при монархической, а [400] Монтескью, командующий полуденною армиею, есть из числа республиканской, но и тут на свой образец. Здесь узнали, что сей последний подучает армию и народ взбунтоваться и против короля и даже против конституции, отделиться и себя, по примеру Кромвеля, провозгласить покровителем ⁶. Но его замыслы не имели до сих пор успеха. Поселяне ответствовали на его внушения, что они любят конституцию для того, что по ней они только тогда дают дань, когда им вздумается, да и не отбрасывают короля, затем что он им худого не делает. — Его Сардинское величество приказал еще набрать рекрут по 10 человек на роту; сверх того, намерен усилить провинциальные полки, состоящие из 700 человек. Желание есть довести их до 1000 двух сот, так как впред состоять будут напольные полки. Срок в приеме солдат в службу уменьшен. Впред назначен он только на 6 лет. Кажется, что мнение о найме нового Швейцарского полка отменено. Сардинский король выехал для житья за город, только очень близко. При сем имею честь предложить в. с. любопытное донесение о разговоре между королем Французским и Парижским правителем Петионом, который пришел к его величеству 22-го июня в 8 часов вечера. Разговор этот доказывает, что король находит несколько ободрения в своем отчаянии. По всему кажется, что эта искра бодрости будет причиною нового пожара в Париже. [401]

Петион. Мы узнали, государь, что вам предварительно дано известие о имеющем придти к вашему дворцу новом собрании народа; мы для этого пришли уведомить вас, что оно состоять будет из безоружных граждан, которые хотят поставить Маи (т е. большое дерево, на верху которого прицеплен из дубовых листьев венок). Я знаю, государь, что поступок муниципалитета обнесен был перед вами на 20-е число; однакоже он известен вам будет.

Король. Он должен быть известен и целой Франции. Теперь не обвиняю я никого. Но я все видел, все приметил.

Петион. Он таким и будет; а ежели бы не приняты были благоразумные меры муниципалитетом, то моги бы случиться гораздо опаснейшие происшествия, хотя не для вашей особы, потому что, как вы и сами знаете, она всегда будет уважаема, но …

Король. Молчи! Как! Взойти ко мне с оружием, разломать, опрокинуть мои двери, разогнать мою стражу. держать меня в самом унизительном и несносном положении чрез целые 7 часов! Это ли значит уважать меня? Третьего дня позор есть настоящий соблазн для всей Франции и для всей Европы. Ты лицемер!

Петион. Но я знаю обширность моих должностей, за которые мне надобно ответствовать. [402]

Король. Исполняй лучше свою должность; ты ответствуешь за спокойствие Парижа и молчи. Прощай.

Его Сардинское величество часто делает мне честь говорить со мною о теперешних делах и даже сообщает мне новости. Третьего дня, когда был я у него с моим почтением, изволил он беседовать со мною о нынешнем состоянии Польши. “Поляки, сказал он, хотят обезьянствовать, смотря на Французов; но, благодаря вашему соседству, в том не успеют. Я терпеть не могу сильных перемен в политике. Пусть всякий остается на своем месте, пусть самодержавства пребудут самодержавствами, a pecпублики — республиками. Микстура хороша только в аптеке, да и там ее действие часто бывает сомнительно”. Потом говорил он об изданном от нашего двора манифесте в Польше. “Это — самый шефдевр ⁷ редакции, самая сущность мудрости и политики, сказал его величество, и соединенным армиям против беснующейся партии Французов стоит почти только разослать с него копии для произведения желанного действия на здравую часть Французского народа”.

Комментарии

1. За сообщение этих исторических писем Русский Архив обязан нынешней владелице их, княгине Елисавете Эсперовне Трубецкой, урожденной княжне Белосельской-Белозерской. В семейном архиве ее сохранились и ею приведены в порядок бумаги родного ее деда, обер-шенка князя Александра Михайловича (1752-1809), человека отменно образованного и состоявшего в близких сношениях с лучшими представителями тогдашнего умственного и художественного движения. В Турине он заказывал и издавал в свет гравированные портреты Русских людей: Филарета Никитича, князя А. М. Хилкова, князя Я. Ф. Долгорукова, Петра Великого (что приложен к Р. Архиву 1872 года), Ломоносова, Сумарокова, Суворова, митрополита Платона, А. П. Хвостовой и др. Горячо любивший свое Отечество, князь Белосельский-Белозерский принадлежал к числу немногих вельмож - писателей. Он писал и печатал порусски прозою и стихами. Петр Бартенев.

2. Это была, если не ошибаемся первая супруга князя Белосельского, родная (по матери) племянница знаменитого Еропкина, Варвара Яковлевна, урожд. Татищева. П. Б.

3. Кажется, что вдова этого Карпова изображена в Воспоминаниях К. К. Павловой, в Р. Архиве 1875 года, III, 233 и след. П. Б.

4. Отсутствие гражданских свойств.

5. Кн. Белосельский хотел сказать, что торжество монархистов было минутное. П. Б.

6. Самое курьезное в этом то, что Анн-Пьер, маркиз де Монтескью-Фезансак, которого кн. Белосельский упорно именует Монтескье, по происхождению был прямым потомком по мужской линии Хлодвига, первого короля франков. И именно той ветви, члены которой были суверенными правителями Васконии, куда входили современные Гасконь, Страна Басков, часть Наварры, Арагона и Кастилии. Таким образом, если бы этот слух был верен, речь шла о независимом государстве под эгидой Меровинга. А. Засорин.

7. T. e. chef-d'-oeuvre, образцовое произведение.

(пер. П. И. Бартенева)
Текст воспроизведен по изданию: Сардиния в эпоху первой французской революции // Русский архив, № 8. 1877