СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

К ИСТОРИИ РУССКО-ФРАНЦУЗСКОГО СОПЕРНИЧЕСТВА В 1748 г.

Предпоследняя кампания войны за австрийское наследство (1740-1748 гг.), длившаяся с апреля по сентябрь 1747 г., оказалась крайне неудачной для Франции. План быстрой победы над англо-австрийской коалицией посредством выведения из игры богатой Голландии, де-юре нейтральной, а де-факто активно помогашей ей, цели не достиг. Голландцев не испугала перспектива военного столкновения с могущественным соседним королевством, а французские маршалы не сумели в течение полугода разгромить противника и, прорвавшись к Гааге и Амстердаму, принудить Генеральные Штаты и штатгальтера Вильяма IV к миру на условиях версальского двора. Но главное, к осени 1747 г. стало очевидно, что оба лагеря выдохлись и не способны самостоятельно завершить конфликт.

Именно в этот момент в ход событий и вмешалась Россия, выступив на стороне более слабого — англичан и австрийцев. 19/30 ноября 1747 г. в Санкт-Петербурге британский и голландский посланники — Джон Гиндфорт и Марселиус Шварц — подписали с руководством российской Иностранной коллегии — А. П. Бестужевым и М. Л. Воронцовым — конвенцию о «перепущении» в распоряжение Англии и Голландии сроком на два года вспомогательного российского корпуса в количестве тридцати тысяч человек. Морские державы обязались платить за помощь 300000 фунтов стерлингов в год, не считая сумм на содержание русских солдат. 4/15 декабря 1747 г. императрица Елизавета Петровна санкционировала отправку корпуса не позднее 31 января 1748 г., назначив главнокомандующим генерал-фельдцейхмейстера князя В. Н. Репнина.

Новость о заключении конвенции долетела до Парижа 20/31 декабря 1747 г., но о соответствующих переговорах министры Людовика XV узнали задолго до их окончания. И, конечно, они пытались найти эффективное средство нейтрализации русского появления в центре Европы, которое угрожало не просто поражением Франции в войне, но и утратой статуса первой державы континента, принадлежавшего версальской монархии со времен Ришелье и Мазарини. Правда, материальных ресурсов для противодействия России у Франции уже не было. Спасти королевство мог разве что интеллектуальный козырь. Однако в ближайшем окружении французского короля политических талантов не наблюдалось, о чем свидетельствовали все внешнеполитические инициативы французского правительства с января 1743 г., то есть со дня кончины кардинала Андре-Эркюля де Флери, бессменно руководившего государством восемнадцать лет и, кстати, сомневавшегося в целесообразности ссоры с Австрией из-за короны германского [71] императора, к чему так активно склонял короля блестящий военный, но посредственный политик маршал Бель-Иль.

Со смертью Флери французский кабинет потерял единоначалие. Людовик XV, обладая необходимыми для того данными, ролью политического лидера тяготился, отчего таковую попеременно, а то и паралелльно играли разные «фавориты» монарха. Кредит первого советника короля, Шарля-Луи Фуке, герцога Бель-Иля, почти исчерпал себя в 1743 г. Вакантное место тотчас заняли герцог Андре-Мориц де Ноайль (1678-1766), друг короля герцог Луи-Франсуа де Ришелье (1696-1788) и военный министр граф Пьер-Марк д’Аржансон (1696-1764), опиравшийся на поддержку морского министра Жана-Фредерика Филиппо, графа Морепа (1701-1781) и иностранного министра Жана-Жака Амело де Шалу (?-1749). В итоге, Франция воевала, не сконцентрировав все усилия на одном хорошо продуманном замысле, а распылив их по разным «интересным» проектам. В 1744 г. организовали целых три подобных экспедиции. В феврале Морепа и Амело попробовали революционизировать Англию высадкой якобитского десанта на побережье во главе с Карлом-Эдуардом Стюартом (1720-1788), сыном претендента на британский трон Джеймса Стюарта (1688-1766). Затея вследствие непогоды провалилась, даже не начавшись, зато привела к объявлению войны и Великобритании (4/15 марта), и Австрии (15/26 апреля), с которыми до того сражались в качестве ауксилиарного войска, то есть проданного за деньги другой державе, в данном случае, Баварии.

Одновременно с якобитским проектом реализовывался итальянский. Партия маршала Бель-Иля в январе 1744 г. сумела выпросить для семьи Конти должность главнокомандующего над армией, отправляемой против союзного Австрии Пьемонта. Свою замечательную идею выдвинула и фракция Ноайля: осадить крепости в австрийских Нидерландах. Идея в духе Людовика XIV увлекла молодого короля, и он лично возглавил войска, взявшие в июне Менин и Ипр, в июле — Фюрн. Между тем, австрийцы в июле форсировали Рейн и вторглись в практически незащищенные Эльзас и Лотарингию, устремившись к Страсбургу. Для прикрытия этого направления резервов не имелось, и от крупного поражения, а то и разгрома Францию в августе спас Фридрих II, атаковав австрийцев в Богемии.

Ошибки кампании 1744 г. подорвали авторитет герцога Ноайля и подняли у графа Д’Аржансона. Впрочем, уроки из предыдущих неудач никто не извлек. В 1745 г. военный министр продолжил дело Ноайля, решив через Фландрию надавить на Голландию и Англию, дабы вывести обе морские державы из войны и остаться один на один с Австрией (ведя в Италии и на Рейне отвлекающие или оборонительные бои). Обозначившийся после победы при Фонтенуа (30 апреля/11 мая) успех — падение нескольких брабантских крепостей, в том числе Гента и Брюгге — пресекло неожиданное покорение Шотландии принцем Карлом-Эдуардом Стюартом в июле — сентябре 1745 г. Аржансон решил помочь ему захватить Англию, прекратил наступление в Нидерландах, занялся формированием десантных отрядов в Дюнкерке и Кале, и, в результате, упустил время для полной оккупации австрийских Нидерландов и дипломатического нажима на Голландию. Пока французы теряли драгоценные дни и недели на сколачивание морского десанта, англичане перебросили через Ла-Манш большую часть войск, отбросили шотландцев Карла Стюарта обратно на север, после чего вернули полки назад во Фландрию. Французский бросок через пролив пришлось отменить. [72]

Действия Аржансона энергичнее прочих оспорил командующий северной армией маршал Мориц Саксонский, настаивавший на продолжении кампании во Фландрии до конца 1745 г. Фиаско с десантом подтвердило правоту полководца, почему военный министр, в надежде предотвратить вероятную опалу, дал добро на зимний поход к Брюсселю. Морицу Саксонскому понадобился месяц, чтобы овладеть столицей Фландрии: город капитулировал 9/20 февраля 1746 г. Взятие Брюсселя прославило маршала. Впечатленный этим король поручил ему командовать главной французской армией в кампании 1746 г. Правда, то, что еще вчера могли завоевать за два — три месяца (Антверпен, Монс, Намюр), теперь захватили лишь к середине осени. Причем, от виктории к виктории авторитет Морица Саксонского в глазах Людовика XV постоянно возростал. Падение Антверпена (20/31 мая) совпало с намерением короля, находившегося при армии, послать доверенного человека в Голландию для ускорения мирного соглашения с республикой. Переговоры об этом голландцы с февраля 1746 г. вели со старшим братом Д’ Аржансона, Рене-Луи, маркизом д’Аржансоном (1694-1757), с 1744 г. возглавлявшим французский МИД. Внезапно в июне король доверил важную миссию не профессиональному дипломату из команды Аржансонов, а боевому генералу из армии принца Саксонского, Луи-Филожене Брюлару, маркизу Пюизье, имевшему опыт дипломатической работы в Неаполе. Вердикт недвусмысленно намекал на то, что маршал де Сакс отныне первый министр короля.

Впрочем, челночная дипломатия Пюизье, активность маркиза на конгрессе в Бреде, длившемся с октября 1746 г. по апрель 1747 г., успехом не увенчались. Заключить сепаратный мир с Англией, упрочить нейтралитет Голландии не получилось. Тем не менее Людовик XV не разочаровался в Морице Саксонском, а, напротив, утвердил его план действий на 1747 г. На сей раз за образец взяли саксонский блицкриг Фридриха II в ноябре — декабре 1745 г. Тогда прусский король, быстро и на голову разгромив саксонцев с австрийцами и полностью оккупировав родину французского маршала, добился и от Саксонии, и от Австрии подписания выгодного для Пруссии мирного договора. Голландию с Англией думали умиротворить аналогично. 31 декабря 1746 г. (11 января 1747 г.) король произвел два знаковых назначения. Мориц Саксонский стал главным маршалом королевства, маркиз Пюизье — министром иностранных дел (вместо брата Д’Аржансона).

6/17 апреля Франция объявила войну Голландии. Блицкриг, однако, провалился. Наступление в лоб, через Зеландию, во-первых, сразу же захлебнулось: французы завязли в приграничном сражении. Во-вторых, оно катализировало революционный взрыв в Голландии, восстановивший главенство семьи Оранских в лице воинственно настроенного штатгальтера Вильяма IV и умаливший власть миролюбивого великого пенсионария Я. Гиллеса. В июне маршал попытался прорваться в сердце республики, к Утрехту и Амстердаму, совершив обходной маневр через Маастрихт. Но в битве при Лауфельте 21 июня (2 июля) союзная австро-англо-голландская армия сумела сдержать натиск галлов. Военная кампания закончилась ничем. Капитуляция после короткого штурма крепости Берг-оп-Зоом в Зеландии 5/16 сентября 1747 г. выглядела, как утешительный приз для обескровленной Франции, так и не сумевшей за три года изолировать Австрию от ее союзников. Стремительно вознесшаяся звезда Морица Саксонского в одночасье поблекла. Добить неофициального премьер-министра Франции предстояло Санкт-Петербургской [73] конвенции, противопоставить которой он уже ничего не мог, как и его соперники — граф д’Аржансон, герцоги Ноайль и Бель-Иль.

Елизавета Петровна выбрала день выхода России на европейскую сцену в роли главного арбитра и гаранта мира на континенте очень точно. Марш русского корпуса от Немана до Рейна вынуждал Францию поспешить с подписанием мирного трактата с Англией, Голландией и Австрией на паритетной основе. Наблюдая за министерской чехардой, лихорадившей версальский двор на протяжении трех лет, императрица убедилась в том, что «светлой головы» в ближайшем окружении Людовика XV нет. Следовательно, помешать мягкому русскому дирижированию европейским концертом некому. Увы, дочь Петра Великого ошиблась. Ошиблась, правда, по причине дифицита информации. Хотя российский посланник во Франции Г. Гросс и доносил в Петербург о «приумножении» кредита королевской любовницы маркизы де Помпадур, о ее влиянии на судьбы министров, о том, что «часто в ея апартаменте министры королевские с Его Величеством о делах трактуют» (депеша от 15/26 марта 1747 г.), в реляциях посланника нет речи о фактах политических консультаций короля с ней. Оттого понять политический статус фаворитки французского монарха монарху российскому было крайне сложно.

История возвышения Жанны-Антуанетты Пуассон (1721-1764) двусмысленна. Не подлежит сомнению, что она стремилась к одному — стать официальной любовницей короля. Для того вышла в марте 1741 г. замуж за Шарля-Гильома Ле-Нормана д’Этиоль, племянника богатого откупщика Шарля Ле-Нормана Турнегема (владевшего [74] замком Этиоль возле любимой летней королевской резиденции Шуази), добилась признания в аристократических и литературных салонах Парижа, обратила на себя внимание ближайшего окружения Людовика XV — от герцога Ришелье до камердинера дофина Жоржа-Рене Бине (1688-1761). Наконец, в феврале 1745 г. на череде балов-маскарадов в Версале и Париже по случаю свадьбы дофина Франции с испанской принцессой Марией-Терезией (12/23 февраля), красавица при содействии новых друзей достигла цели: король познакомился с ней, быстро увлекся и по окончании торжеств не пожелал расстаться. Тем не менее, на вопрос: что именно заинтересовало мадам д’Этиоль в короле — политическая власть, имущественное положение или сама личность государя, однозначно ответить затруднительно. Но все-таки многое говорит в пользу политического аспекта, как приоритетного.

Примечательно поведение госпожи Этиоль, с лета 1745 г. маркизы Помпадур, первые три года фавора. Она неизменно лояльна избранинику короля — до лета 1746 г. П.-М. д’Аржансону, затем — Морицу Саксонскому. Первому помогла избавиться от слишком самостоятельного генерального контролера финансов Филибера Орри (24 ноября/5 декабря 1745 г.). Для второго устроила брак дочери Августа III, принцессы Марии-Жозефы Саксонской, родной племянницы маршала, с овдовевшим летом 1746 г. дофином Франции (декларирован в Фонтенбло 15/26 ноября 1746 г.; совершен в Версале 29 января/9 февраля 1747 г.). Она никогда на публике не подвергала сомнению официальный курс короля.

Монарх явно ценил верность, солидарность маркизы с его, нередко опрометчивыми, решениями, деликатность и ненавязчивость рекомендаций, выгодно отличавших ее от предшественницы — Марии-Анны де Майли-Нейль, герцогини Шатору (1717-1744), а также оригинальность и широту мышления двадцатипятилетней возлюбленной. То, что короля притягивает к ней помимо физической красоты что-то еще, стало ясно в августе 1747 г., когда граф д’Аржансон, раздраженный возвышением де Сакса и отставкой старшего брата, воспользовался одиночеством короля, находившегося при армии (маркиза ожидала окончания кампании в Шуази), и попробовал увлечь государя Луизой-Генриетой де Бурбон (1726-1759), дочерью принцессы Конти, женой с 1743 г. герцога Шартрского. Эта интрижка длилась недели две и к появлению новой фаворитки не привела.

12/23 сентября Людовик XV покинул армию и 15/26 числа вернулся в Версаль, а оттуда поспешил в Шуази. В октябре двор переехал в Фонтенбло. Там-то в первой декаде ноября все и узнали, что в Санкт-Петербурге вот-вот подпишут конвенцию об отправке на запад континента тридцатитысячного русского корпуса. Новость сводила на нет планы маршала де Сакса по покорению Голландии в 1748 г., принуждая во избежание военного разгрома поторопиться с заключением почетного мира с Австрией, Англией и Голландией. Спасти Францию могла разве что какая-нибудь политическая хитрость. 8/19 ноября король, оставив Фонтенбло, в сопровождении маркизы Помпадур и небольшой свиты уединился в Шуази, где вроде бы из-за болезни фаворитки задержался почти на две недели. 21 ноября (2 декабря) со всеми он вернулся в Версаль, а на другой день во дворце состоялась странная церемония: все придворные, начиная с принцев крови, по очереди поздравили маркизу с выздоровлением, словно перед ними стояла не очередная сожительница короля, а, по меньшей мере, член королевской фамилии. [75]

Похоже, затворничество в Шуази потребовалось монарху для осмысления вместе с преданным другом новой ситуации, сулившей Франции поражение в войне и утрату лидирующих позиций в Европе вследствие неминуемого вмешательства в конфликт «дикой России». В итоге, Людовик XV рискнул целиком положиться на умственные способности молодой фаворитки, предоставив ей полный карт-бланш, что и подчеркнул символически устроенный королем торжественный акт. С конца ноября Помпадур изучала Россию и человека, страну возглавлявшего. Читала описания путешественников, отчеты дипломатов, беседовала с теми, кто посещал далекую империю, и, естественно, обратила внимание на то, что в России города сплошь деревянные. Слабое место русской государыни маркиза обнаружила благодаря Шетарди, вернее скандалу, с ним связанному. Изгнание посла летом 1744 г. из России за нелестные отзывы о царице в приватной переписке свидетельствовало об эмоциональности и импульсивности Елизаветы Петровны, что подтверждалось иными источниками — от депеш преемника Шетарди, Луи Дальона, до перехваченной разведкой дипломатической и частной корреспонденции не французского происхождения.

К новогодним праздникам мадам Помпадур придумала два малозатратных для Франции проекта по срыву марша русского корпуса по Европе. Первый — диверсионный. В Россию через Польшу засылаются несколько групп поджигателей, чтобы посредством сожжения ряда знаковых мест, например, Москвы и Глухова, посеять среди жителей панику, для погашения которой придется вернуть отправленный к Рейну контингент. Второй — дипломатический. На намеченных на весну в Аахене мирных конференциях спровоцировать спонсоров русского похода — Англию и Голландию — к предательскому выпаду в адрес русско-австрийского союза, столь близкого сердцу российской императрицы. И пусть та во гневе, на волне эмоций отомстит морским державам и велит русскому корпусу возвратиться домой. Детонатором праведного негодования предстояло стать прусскому королю, который изрядно настроил против себя и русскую монархиню, и австрийскую. Оба проекта дополнил третий, военный, разработанный маршалом де Саксом — до конца мая попытаться овладеть Маастрихтом, после чего наступлением на Утрехт и Гаагу принудить республику к капитуляции.

Диверсионную акцию начали проводить в жизнь прежде всего, причем не по линии военного ведомства (П.-М. д’Аржансона), а, скорее всего, через военную администрацию Фландрии, подконтрольную Морицу Саксонскому. Именно оттуда, из Намюра, 15/26 января 1748 г. маршал В. Левендаль отправил с рекомендательным письмом к примасу Польши двух подозрительных французов, в действительности курляндца Ранненкампфа и поляка Стричевского. В первой декаде марта они достигли Варшавы, после чего выехали в сторону Стенжица и Лукова, якобы для покупки лошадей то ли для французской армии, то ли для принца Нассау-Саарбрюкенского. Российский резидент И. Ржичевский зафиксировал их проезд, особенно заинтересовавшись французским лифляндцем. Проведав о том, Ранненкампф уже в конце марта возвратился в Варшаву и нанес визит Ржичевскому, чтобы оправдаться. А вот Стричевский, никем не одернутый, продолжил свой путь.

Диверсионных групп сформировали две — главную в раскольнической Ветке подле Гомеля из восемнадцати человек и вспомогательную в казацком Чигирине из двенадцати человек. Вспомогательной поручалось зажечь гетманскую столицу Малоросиии — Глухов и, по возможности, ближайшие украинские города. Главной надлежало спалить Москву [76] и подстраховать чигиринских товарищей в Глухове. Вербовку произвели в апреле, в мае отряды выдвинулись к заданным целям и 23 мая (3 июня), в один день, Москва и Глухов пережили первую огневую атаку. В Москве диверсанты действовали чужими руками, подкупая нищих и лихих людей. Лишь 27-го числа атаман ватаги, воодушевленный первым успехом, осмелел до того, что подметным письмом пригрозил уничтожить всю Москву на Троицу, то есть 29 мая (9 июня). Однако к тому времени власти пришли в себя от первого шока и успели взять под охрану пороховые заводы, взрывами которых предводитель, именовавшийся Кириллой Лаврентьевым, и собирался добить Москву. Получив отпор, он немедленно с девятью соратниками ушел из города.

Результаты нападения на Глухов выглядели гораздо скромнее. Удачным был только первый день, когда сгорело свыше трехсот дворов, семь церквей и дворец гетмана со всем имуществом. 24 мая (4 июня) эффект внезапности больше не работал, почему горожане сумели не допустить переростания поджогов в крупные пожары. Так что налеты на слободы Белополовскую и Виригинскую 24-го и 25-го числа уничтожили всего тридцать два двора. Осознав бесполезность дальнейшего пребывания в гетманской столице, отряд, разделившись на две подгруппы, покинул ее. Однако рейд по другим украинским городам прошел втуне, ибо жители, взбудораженные глуховским прецедентом, повсюду были наготове, и ни в Ромнах, ни в Нежине, ни в Полтаве, ни в иных крупных населенных пунктах диверсанты просто не осмелились на поджог и в конце июня вернулись на польскую территорию.

Между тем, Глухов испытал еще одну, четвертую атаку 27 мая (7 июня) 1748 г. — «отличился» отряд из восьми человек, откомандированный из Ветки для подстраховки. Испепилив восемнадцать дворов в Белополовской слободе (РГАДА, ф. 248, оп. 1/12, д. 682, л. 764 об. — 766), они ушли в район Мценска, где 17/28 июня уничтожили одну церковь и около двухсот дворов.

Впрочем, это оказался финальный аккорд всей эпопеи. К 29 июня (10 июля) всем участникам акции предписывалось возвратиться обратно в Польшу, что они и исполнили. В руки россиян попали всего два диверсанта, показания которых и помогли восстановить в общих чертах замысел предприимчивой французской маркизы.

Несмотря на сильное впечатление, произведенное поджигателями на российского обывателя, цели диверсионная операция не достигла. Хаоса ни в Малороссии, ни в Великороссии не возникло. Паника была лишь в Москве, когда жители со «страху почти все со своими пожитками выехали в поле». Но после Троицы страсти улеглись. Что касается пожаров, то, как посчитали для Елизаветы Петровны, разъехавшиеся в августе по городам гвардии офицеры, на три искусственных огненных разорения в течение тех же полутора месяцев (середина мая — июнь) пришлось шесть естественных (в Михайлове, Рыльске, Костроме, Можайске, Севске, Нижнем Новгороде) с потерями, сопоставимыми с глуховскими и мценскими вместе взятыми.

Таким образом, краткосрочный рейд трех десятков польских партизан никак не мог заставить русские власти повернуть тридцать тысяч солдат назад в Россию. При всей оригинальности, диверсионный план изначально являлся провальным, ибо не учитывал всех российских реалий, прежде всего, опыта и навыков россиян в борьбе с пожарной опасностью.

По аналогичной причине не сработал и второй, дипломатический маневр. Опираясь на ошибочные сведения о характере Елизаветы Петровны, маркиза Помпадур [77] предполагала побудить английскую и голландскую делегацию инициировать внесение в будущий мирный трактат статьи о гарантии прусскому королю на владение Силезией, захваченной у Австрии в 1741 г., с чем венский двор не желал мириться, а Россия ее в том поддерживала. Ожидалось, что вспыльчивая русская императрица возмутится таким двурушничеством со стороны морских держав и, не задумываясь о последствиях, откажет им в военном подкреплении и отзовет корпус Репнина на родину. Справиться с этой миссией предстояло другу маркиза Пюизье, Альфонсу Сен-Северину д’Арагону. Паралелльно Мориц Саксонский намеревался осадить Маастрихт, падение которого предрешало прорыв французов вглубь Голландии.

И маршал, и дипломат отправились, один к армии, другой в Аахен, в середине марта. Пока граф Сен-Северин искал подходы к британскому и голландскому послам, граф Саксонский взял в кольцо Маастрихт (30 марта/10 апреля). Защищал город генерал-майор барон Хобби ван Аилва (1696-1772), с 1740 г. комендант крепости, пожалованный накануне осады в губернаторы. Храбро обороняя вверенный ему пункт, Аилва сорвал надежды французов на скоротечное покорение Маастрихта. Посему маркизе Помпадур пришлось санкционировать через Пюизье подписание в Аахене Сен-Северином предварительного текста мирного договора, в целом, выгодного англо-австрийской коалиции, но с включением статьи о гарантии Фридриху II «от всех держав» Силезии (§ 20). Примечательно, что маркиза не сразу дала на это добро. В середине апреля на протяжении пяти дней она вызывала в Версаль Луи Дальона, прибывшего в Париж 17/28 марта, для [78] каких-то консультаций, о чем узнал и доложил в Санкт-Петербург российский посланник Г. Гросс 14/25 апреля. В конце концов, поздним вечером 19/30 апреля 1748 г. в Аахене Сен-Северин завизировал от имени французского короля соответствующий текст.

Увы, королю и фаворитке пришлось очень скоро разочароваться. Елизавета Петровна оказалась не такой, какой ее описали Шетарди, Дальон и иже с ними. Она возмутилась странным потворством британского кабинета прусскому королю в ущерб австрийской короне, но предпочла не рвать отношения, а ограничиться строгим предупреждением в виде декларации от 11/22 мая, врученной в Лондоне российским посланником П. Г. Чернышевым 7/18 июня. Корпус Репнина никто не развернул, тридцать тысяч солдат продолжали приближаться к Рейну, и во избежание надвигавшегося краха маркизе Помпадур следовало предпринять что-либо, причем, в кратчайший срок.

Удивительно, как она, пребывая в цейтноте, вновь нашла оригинальное решение проблемы. Еще раз надавив в Аахене посредством нехитрого шантажа на податливо-близоруких англичан, французская дипломатия добилась от британского двора двух распоряжений — от 7/18 июля об остановке русского корпуса в Германии и от 18/29 июля о немедленном возвращении его в Россию, не уведомляя о том австрийцев. Расчет строился на отсутствие в момент перехода русскими солдатами германо-австрийской границы договоренностей между морскими державами и Австрией о порядке оплаты провианта и фуража, предназначенного для россиян. Неразбериха должна была привести к взаимным упрекам, обвинениям, ссорам, и, в идеале, к мародерству на местах и утрате боеспособности русскими войсками, после чего французы в Аахене смогли бы, угрожая разрывом прелиминарного акта, выжать из оппонентов необходимые для себя уступки.

Комбинация имела шанс на успех. Русский авангард собирался 6/17 августа войти в богемские пределы, но земские комиссары Богемии запретили им это, ибо не знали, каким образом должны обеспечивать солдат провизией и прочими припасами. В Вене о случившемся стало известно вечером 9/20 августа, когда страсти в приграничных районах накалились до опасной черты. От катастрофы антифранцузский альянс спасла королева-императрица Мария-Терезия, в ночь на 10/21 августа велевшая богемским и моравским крестьянам и мещанам поставлять русским минимальный набор продуктов и сена по твердому прейскуранту с обналичиванием получаемых расписок в филиалах австрийского казначейства. Сей акт мгновенно разрядил обстановку в Пражском округе, и, попутно, окончательно развеял французские иллюзии о реванше. Русские солдаты расположились в Богемии и Моравии на зимние квартиры, а французская делегация в Аахене 7/18 октября 1748 г. поневоле подписала итоговый вариант трактата с неудовлетворявшими Францию условиями (Франция уповала на аннексию нескольких фландрских крепостей, в первую очередь, Ипра и Фюрна).

Хотя ни одна из трех уловок французов не сработала и Франция, проиграв, уступила пальму первенства в Европе Российской империи, на императрицу Елизавету Петровну они произвели сильное впечатление. Ей захотелось узнать, кто же чуть не лишил Россию заслуженной победы. Выяснить это довелось секретарю российского посольства в Голландии А. М. Голицыну, сыну адмирала и президента Адмиралтейской коллегии М. М. Голицына. 23 февраля (6 марта) 1749 г. царица пожаловала молодого человека в надворные советники, а 6/17 мая того же года обременила заданием: пользуясь покровительством австрийского посла, обосноваться в Париже и наладить регулярное снабжение Петербурга французскими политическими и придворными новостями. Голицын [79] прожил в Париже с ноября 1750 г. по май 1751 г., и того, что он успел сообщить за полгода, вполне хватило императрице, чтобы найти ответ на интересовавший ее вопрос. Недаром она в июле 1754 г. похвалила Голицына-младшего за «очень хорошее исполнение» важной комиссии. В Версале поездку Голицына в Париж заметили и расценили, как желание русских возобновить прямой контакт, прерванный в январе 1749 г. В итоге, снарядили в Петербург своего «Голицына» — шевалье Дукласа, трехнедельный визит которого в Россию осенью 1755 г. и подготовил восстановление дипотношений между двумя странами летом 1756-го. Маркиза Помпадур, ставшая после событий 1748 г. фактически главой французского правительства и во многом пересмотревшая собственные взгляды на Россию, сыграла важную роль в смягчении антирусских настроений при версальском дворе и налаживании нового русско-французского диалога.

Ниже публикуются три подборки материалов, касающиеся русско-французского соперничества в 1748 г. — походный журнал В. Н. Репнина (февраль — июль 1748 г.); рапорты московских чиновников о московских пожарах и допросные листы свидетелей или участников поджогов в Москве и на Украине; ведомости российского посланника во Франции Г. Гросса 1748 г. Подлинники документов хранятся в Архиве Внешней Политики Российской Империи, в фондах «Сношения России с Австрией» (ф. № 32, оп. 32/1, 1748, д. № 8 и № 9 — журнал В. Н. Репнина) и «Сношения России с Францией» (ф. № 93, оп. 93/1, 1748, д. № 4 — ведомости Г. Гросса); в Российском Государственном Архиве Древних Актов в фонде Сената (ф. № 248, оп. 1/12, д. № 681 и № 682; оп. 1/99, д. № 7914). При публикации подлинные подписи составителей документов и места, в оригинале шифрованные цифрами, выделены курсивом.

При написании вступления использованы дипломатическая корреспонденция Г. Гросса за 1744-1748 гг., П. Г. Чернышева за 1748 г., И. Ржичевского за 1747-1748 гг., Л.-К. Ланчинского за 1748 г., А. М. Голицына за 1750-1751 гг. (см. фонды АВПРИ № № 93, 35, 79, 32), мемуары герцога де Люиня (Memoires du duc de Luynes. Paris. 1862. Т. 8 и 9); Christine Pevitt Algrant. Madame de Pompadour: Mistress of France. 2002.

Публикация К. А. ПИСАРЕНКО