№ 15
Письмо № 15
Париж, среда 28 августа <1675>
По понедельникам больше писать не стану. Ума не приложу, как меня угораздило напутать тогда в датах. Знаю только, что писала Вам трижды: в понедельник, среду и пятницу, чтобы было что почитать. На этой неделе все оставлю как есть, ибо в понедельник уже писала, а потом вернусь к прежнему порядку. Если б можно было писать каждый день, я бы только порадовалась, впрочем, я иногда так и делаю, хотя ускорить отправку нет никакой возможности. С радостью я пишу только Вам, писать всем остальным душа не лежит, разве что по необходимости.
Истинно, не могу сдержаться, моя милая, чтобы лишний раз не помянуть г-на де Тюренна. Дело в том, что г-жа д’Эльбеф 1 приехала на пару дней навестить кардинала де Буйона, и вчера они пригласили меня к себе на обед, чтобы всем вместе погоревать о нем. Там же была и г-жа де Лафайет. Как хотели, так и вышло; до вечера проплакали. Она привезла с собой дивной работы портрет этого героического человека, а скорбная процессия прибыла только к одиннадцати часам; все они, бедные, были в трауре и плакали навзрыд. Зашли какие-то трое господ и, взглянув на портрет, чуть было не отдали Богу душу. От их стенаний сердце готово было разорваться в груди; никто не мог вымолвить ни слова. Камердинеры, ливрейные лакеи, пажи, трубачи — все горько рыдали, их настрой передался и остальным. Первый, кто обрел дар речи, взялся отвечать на наши скорбные вопросы. Мы спросили об обстоятельствах гибели. В тот вечер он намеревался исповедаться и тайно отдал для этого необходимые распоряжения, а на следующий день, в воскресенье, собирался принять Святое Причастие. Он весь был в мыслях о предстоящем сражении и, отобедав, в два часа пополудни вскочил на коня. Свою многочисленную кавалькаду он остановил в тридцати шагах ниже на склоне, а сам решил подняться на холм. “Дожидайтесь меня здесь, дорогой племянник, — велел он юному д’Эльбефу,-в таком окружении меня легко могут узнать”. Ближе к вершине он встретил г-на д’Амильтона, который сказал ему: “Сударь, выше подниматься не стоит; вы рискуете попасть под обстрел”. — “Да, да, — отвечает маршал, — я только на минуту. Смерть в мои планы на сегодня никак не входит; все будет хорошо”. Тут он поворачивает в сторону Сент-Илера, который со шляпою в руке обращается к нему со словами: “Сударь, не угодно ли Вам обратить внимание на батарею, которую я приказал расположить вон там”. Тронув поводья, маршал едва успевает сделать два шага вперед, прежде чем в него попадает [241] ядро, мгновением раньше оторвавшее Сент-Илеру руку вместе со шляпой; оно пронзает грудь нашего героя навылет, раздробив прежде кости руки. Сент-Илер остановившимся взглядом все еще смотрит в его сторону и видит, что он по-прежнему в седле. Конь испуганно метнулся к тому месту, где остался юный д’Эльбеф, голова всадника при этом ткнулась в луку седла. Конь внезапно замирает как вкопанный; тело сползает на руки порученцев. Маршал дважды медленно поднял веки, широко открыл рот, после чего замер навеки. Представляете, в это мгновение он был уже мертв; ядро вырвало кусок сердца. Крики, слезы. Г-н д’Амильтон приказывает всем замолчать и отрывает юного д’Эльбефа от бездыханного тела, в которое тот судорожно вцепился, зашедшись от рыданий. Набросили плащ. Перенесли в безопасное место. Замерли в молчании. Подъезжает экипаж; маршала отвозят в палатку. Едва живые от ужаса там собрались г-н де Лорж, г-н де Руа и другие, усилием воли им удается взять себя в руки, чтобы вспомнить о тяжком бремени, которое лежало на его плечах.
Во время походного отпевания в лагере слезы и стенания лучше всего выражали всеобщую скорбь. На офицерах траурная перевязь; бой затянутых в креп барабанов; пики опущены, мушкеты прикладом вверх. Одна только неподдельная скорбь могла сподобить целую армию слиться в едином крике. Оба родных племянника (старшему мешает сан) 2 присутствовали при прощании, и их состояние Вы можете себе представить. Г-н де Руа, весь израненный, велел нести себя на руках, ибо все происходило уже после отхода за Рейн. Мне кажется, что наш бедный шевалье тоже тяжко пережил боль утраты.
После того как армия простилась с прахом своего командира, горе выплеснулось на улицы. Рыдания сопровождали кортеж повсюду, особо отличился Лангр. Человек двести в глубоком трауре заняли место во главе процессии, за ними двинулась толпа народа; весь клир в праздничных одеждах. Была заказана торжественная месса, в какой-то момент объявили сбор пожертвований, чтобы покрыть пятитысячные затраты и оплатить переход до следующего по маршруту города. Что скажете, это ли не искренние свидетельства людской любви, это ли не признание величия заслуг?
В Сен-Дени процессию ожидают либо сегодня к вечеру, либо завтра в течение дня 3, толпы людей вышли навстречу, за два с лишним лье от города. Пока не возведут новую часовню, прах его будет покоиться в старой. В ней же пройдет погребальный молебен, а церемония торжественного прощания состоится позже, в Нотр-Дам. [242]
Что скажете про такие наши развлечения? Как Вы догадываетесь, мы все-таки отобедали, а далее горестно повздыхали до четырех часов. Кардинал де Буйон справлялся о Вас, он уверен, что, будь Вы здесь, непременно пришли бы разделить нашу печаль. Я рассказала ему о Ваших тягостных переживаниях. Он исполнен готовности непременно написать Вам и г-ну де Гриньяну, а покуда велел передать уверения в его искреннем к Вам расположении, и добрейшая д’Эльбеф — тоже, ведь они с сыном лишились всего. Нехорошо пересказывать снова то, что Вам уже известно, но эти подробности из первых рук так меня потрясли, что мне захотелось наглядно показать Вам, как тут у нас “забывают” г-на де Тюренна.
Ваши планы относительно шевалье я целиком поддерживаю 4. Свой ответ пусть он напишет Руссо 5, а я предупрежу, чтобы тот немедля принес его мне; мы напишем, что делать, чтобы Ваш переводной вексель попал кому нужно, тем более что сам Руссо отправляется в аббатство проведать господина коадъютора, после этого станет ясно, куда его адресовать; его братьям не советую: они почти всегда в отъезде.
Г-н де Ла Гард, впечатленный рассказами о доблести шевалье, недавно обмолвился, что попросил обоих братьев приложить все усилия, чтобы при сложившихся обстоятельствах попытаться помочь ему уже в этом году, и что оба они полны решимости и горят желанием сделать все возможное 6. Наш добрейший Ла Гард сейчас в Фонтенбло, вернется через три дня, чтобы потом, наконец, тронуться в путь, чего, по его словам, страстно желает; но от жизни при дворе отказаться непросто.
Состояние бедной Санзеи ужасно. О судьбе ее супруга по-прежнему никаких известий. Его нет ни среди живых, ни среди мертвых, ни среди раненых, ни среди пленных; слуги, посланные ею на поиски, молчат.
Г-н де Ла Трусс, обронив было, что в день битвы он якобы слышал о его гибели, теперь молчит и не пишет ни строчки ни бедной Санзеи, ни г-ну де Куланжу. Приходится согласиться, что высокое положение с милосердием не в ладах 7. Мы уж не знаем, чем утешить бедняжку, ибо она, похоже, вот-вот потеряет всякую надежду; было бы не по-людски не поддержать ее в такую минуту. Сама же я почти уверилась в гибели ее мужа. Кровь и пыль могли обезобразить тело до неузнаваемости. Его вполне могли не опознать и сразу же закопать. А может, его схватили и убили подальше от всех, могли и крестьяне спрятать тело где-нибудь за плетнем. Столь печальное развитие событий видится мне более вероятным, нежели все разговоры о пленении и отсутствии возможности дать о себе знать. [243]
Аббат полагает наш выезд столь необходимым, что я не в силах ему противиться. Он, увы, не вечен; и коли есть на то его добрая воля, то я хочу воспользоваться этим себе во благо. Мы пробудем в отлучке месяца два, так что если вдруг г-жа де Пюисье, от которой мы все еще ждем известий, так и не выдаст нам эту ратификацию, то после Дня святого Мартина придется снова обращаться во Дворец 8. Ну а если повезет и мы добьемся успеха, то все равно вернемся, ибо здоровье нашего добрейшего аббата оставляет желать лучшего, и ему не очень хотелось бы остаться на зиму в Бретани, о чем он говорит совершенно открыто, мне же остается притворяться, будто я ничего не понимаю; а вот тем, кто вздумал бы меня обмануть, я не завидую! Знаю, что зимой навалится скука. Долгие вечера унылы, как длинные перегоны. Однако же в ту зиму, когда Вы, моя милая, были тут подле меня, я не скучала вовсе; Вам же при Вашей молодости немудрено было бы и заскучать. Вспоминается ли Вам, как мы с Вами читали? И если бы мы могли тогда отгородиться от всего, что дальше этого столика и даже от книги, то все равно не угадали бы, что у нас впереди; на все воля Провидения. Я все не могу забыть Ваши тогдашние слова: скука, она как грязь на дороге, из нее тоже надо выбираться; никому ведь не придет в голову замереть посередь месяца и из одного страха не попытаться прожить его до конца. Это как со смертью; нет никого, кто бы ни пытался избежать этого финала. В Ваших письмах встречаются порой вещи, которые не получается, да и не хочется, забывать.
Добрались ли до Вас, наконец, мой друг Корбинелли и г-н де Вард? Я была бы этому очень рада; вот бы уж наговорились от души. А если Вы только и делаете, что обсуждаете всякие мелочи да смерть г-на де Тюренна, не пытаясь представить, что же изо всего этого выйдет, тогда что у вас, что у нас — все 5 одно, и провинция ваша тут ни при чем.
Вчера с нами ужинал г-н де Барийон. Говорили только о г-не де Тюренне; он преисполнен самой искренней скорби. Вспоминал глубокую его порядочность, говорил о его безупречности, как ценил он бескорыстие истинной добродетели, как почитал ее высшей для себя наградой, а напоследок заключил, что тот, кто его искренне любит, кто отдает должное его заслугам, не может при этом сам не становиться лучше. В его кругу не терпели плутов и двурушников, и одно это возвышало всех его друзей над простыми смертными. К их 6 числу он всегда причислял и нашего славного шевалье, которого любил и почитал, а тот, как и многие другие, боготворил этого великого человека. Такие люди приходят в этот мир далеко не каждое столетие. Не думаю, чтобы этого не [244] видели и не понимали, во всяком случае, те, кого я знаю; одно сознание принадлежности к их кругу способно возвысить нас в собственных глазах.
Попробовала разобраться в датах. Ясно, что я написала Вам в пятницу 16-го; до этого в среду 14-го и в понедельник 12-го. Один лишь Паколе, да еще благоволение Монтелимара, неким дьявольским способом могли бы переправить мое пятничное письмо; посмотрите еще раз хорошенько на это чудо, а потом, чтобы снять у меня камень с души, напишите “среда, 30 число”, а на следующем — “воскресенье” 9.
Но давайте поговорим еще чуть-чуть о г-не де Тюренне; было бы зазорно не вспомнить о нем. Вот что вчера рассказал мне наш миниатюрный кардинал. Вы ведь знакомы с Пертуисом 10 и знаете, с каким обожанием и преданностью тот относился к г-ну де Тюренну. Узнав о его гибели, он немедля подает прошение Королю: “Сир, я только что лишился г-на де Тюренна. Я чувствую, что мой разум не в силах смириться с этой утратой; будучи не в состоянии продолжать служить Вашему Величеству, прошу освободить меня от губернаторства в Куртре”. Кардинал де Буйон помешал передаче этого письма, однако, опасаясь, что тот объявится лично, доложил Королю о тех последствиях, которые возымело на Пертуиса охватившее его отчаяние. Король, в полной мере разделяя боль его утраты, уверил кардинала в еще большем своем уважении к г-ну де Пертуису и попросил передать, чтобы тот оставил мысль об отставке, ибо хотел бы и впредь полагаться на его честность вне зависимости от состояния его духа. И таковы все, кто оплакивает сего героического человека. Оставалось еще поделить сорок тысяч ренты; г-н Бушера подсчитал, что после оплаты долгов и пошлины на наследство остается всего лишь десять тысяч ливров: каких-то двести тысяч франков на всех наследников, да еще при условии, что эти судейские крючкотворы чего-нибудь не придумают. Вот и все, что удалось ему скопить за полвека службы.
А вот еще одна история про геройство. Итак, шевалье де Лоррен надумал вернуться. Он распахивает дверь в кабинет Месье и с порога заявляет: “Месье, г-н маркиз д’Эффиа и шевалье де Нантуйе передали мне, что Вы высказали пожелание вновь оказать мне честь, позволив занять место подле Вас”. Месье не стал отнекиваться, но посоветовал выразить Варангвилю сожаление по поводу случившегося. Появляется Варангвиль. “Сударь, — обращается к нему шевалье де Лоррен, — Месье пожелал, чтобы я объявил Вам, что сожалею обо всем, что произошло”. — “Сударь, — восклицает Варангвиль, — и это все, что Вы можете предложить в качестве сатисфакции?” — “Сударь, — отвечает [245] шевалье, — это все, что я имею Вам передать с пожеланиями здоровья и процветания”. Месье поспешил прервать эту беседу, более походящую на шутовство. Тогда Варангвиль пытается зайти с другого бока: “Месье, — говорит он, — умоляю Вас попросить шевалье де Лоррена подтвердить его уважение и дружеское ко мне участие на будущее”. Месье передает все это шевалье, на что тот отвечает: “Ах, Месье! Это, право, слишком для одного дня!” Таков венец всей этой истории. Вы не находите, что гнев, угрозы, возвращение, сатисфакция — все это было рассчитано загодя? Это ли не пример полной нелепицы? И если бы Вам хотелось, чтобы все случилось именно так, тогда Вы могли бы радоваться от души, словно бы слышали все собственными ушами.
Прикладываю записочку от г-жи де Пюисье, она лишний раз покажет Вам сколь приятен г-н де Мирпуа. Перестаньте забивать себе голову всеми этими делами. Как поживает господин архиепископ? У Вас не было мысли пригласить его к себе?
Прощайте же, моя самая милая, разлюбезная и бесконечно любимая. Сегодня вечером у маркизы д’Юксель я повидалась с г-жой де Бриссак и господином Главным. Этой герцогине и за тысячу лет меня не приручить. Мужчин я все-таки ценю больше, чем женщин. Осыпаю Вас поцелуями, дорогое мое дитя, и делаю это с такой нежностью, какую и представить себе невозможно.
Комментарии
1. Элизабет Де Ла Тур д’Овернь (1635-1680) — вторая жена герцога д’Эльбефа, племянница маршала де Тюренна. Ее сын — Анри, герцог д’Эльбеф (1661-1748).
2. Речь о герцоге де Буйоне, кардинале, графе де Лорже и графе де Руа, родных племянниках маршала. Церемония воинского прощания состоялась 12 августа в местечке Ихтерехейм.
3. Кортеж прибудет в Сен-Дени на следующий день, в четверг 29 августа, около 10 часов вечера. Церковное отпевание в Сен-Дени состоится 30 августа, а в Париже, в соборе Нотр-Дам, — 9 сентября. Известно, что была еще и третья заупокойная служба, которую также 30 августа отслужил Боссюэ в главной обители кармелитов в Париже, куда было доставлено сердце маршала.
4. Речь идет о денежной ссуде, необходимой для продолжения военной карьеры Жозефа, шевалье де Гриньяна, брата графа де Гриньяна.
5. Жан Руссо (из рода де Рец) — адвокат Парижского парламента. Его имя часто фигурирует в нотариальных документах семьи де Гриньян в качестве поверенного в делах.
6. Речь идет о сражении при Альтенхайме 1 августа 1675 г. Господин, приехавший в Версаль 5 августа, — граф де Сен-Пон, адъютант Тюренна. Двое других братьев графа де Гриньяна — Жан-Батист (1639-1697), коадъютор, позже архиепископ Арля, и Луи (1650-1722), епископ Эвре, а позже Каркассона.
7. Ла Трусс состоял в родстве и с семейством де Куланжей, и с г-жой де Санзеи.
8. Дворец правосудия. В те времена год прерывался не школьными каникулами, а вакациями служащих в судах.
9. Ни в июле, ни в августе 1675 г. 30-е число ни разу не приходилось на среду, а г-жа де Севинье никогда не писала по воскресеньям. Речь может идти об ошибочно указанной дате в письме от пятницы, 16-го числа, доставленном в Гриньян с непостижимой, дьявольской, быстротой. Гном — волшебник Паколе — является одним из героев популярного рыцарского романа Средневековья “Валантен и Орсон”. Он сделал себе деревянного коня, который летал быстрее птицы.
10. Ги, граф де Пертуис — в 1659-м капитан отряда мушкетеров личной охраны де Тюренна. В 1673-м командует кавалерийским полком. Продвинувшись по службе, в 1679 г. становится губернатором в Менене, а в 1680 г. получает чин генерал-майора.