РУCCKOE ПОСОЛЬСТВО

ПРИ ДВОРЕ ЛУДОВИКА XIV

В Древней Российской Вивлиофике, столь богатой драгоценными материялама для истории нашего отечества помещено между прочим: Описание посольства стольника и наместника Боровского Петра Ивановича Потемкина во Францию (Др. Poс. Вивл. Н. Новикова. С.-Пб. 1774 г., ч. V., стр. 71 – 254.). Мы не станем распространяться здесь о цели и успехах этого посольства : большая часть наших главных дипломатических сношений ХVІІ века ограничивалась уверениями в дружбе и установлением торговых сношений.

Еще в конце 1653 года, царь Алексей Михайлович, перед началом польской войны, посылал гонца Мачекина известить о ней французского короля (Ист. Росс. Соловьева, Т. X., стр. 351.). Посольство Потемкина было другого рода. Царь послал его в Испанию и во Францию и наказал ему объявить: «что великий государь, его царское величество, с их королевскими величествами, в братственной дружбе и любви быть хочет; чтобы послы и посланники, безо всякого опасения, приходили от королевских величеств в великое российское царствие и чтобы Французского и Испанского [603] государств торговые люди со всякими товары приехали торговать в Московское государство».

7-го июля, 1667 года, Потемкин с дьяком Семеном Румянцевым выехали из Москвы в Архангельск; отсюда 1-го октября на корабле отплыли в Испанию, куда прибыли 4-го декабря и где Потемкин пробыл до конца июня 1668 года, после чего отправился во Францию.

Послам нашим, при отправлении в иностранные государства, давались наказы и грамоты из посольского приказа. В этих наказах означалось: как кто должен действовать в чужой земле и что они должны говорить на совещаниях. Порядок представления иностранному государю также означался в наказе и должен был строго соблюдаться послами, которым воспрещалось действовать и даже говорить вопреки прямым, данным в наказе, предписаниям. При представлениях впереди послов должно было нести подарки, потом грамоты; подходя к государю послы должны были говорить речь по статьям, поочереди. Речи также были заранее составлены и вписаны в наказы. Вообще послам предписывалось вести себя разумно и вежливо, чтобы царскому величеству было к чести и повышению, а в частных беседах говорить остерегаяся, с вымышлением. Послы наши строго держались данного им наказа. Правила, какие постановлялись в таких наказах были обыкновенно весьма сходны между собою и этим однообразием наказов объясняется самое однообразие большей части статейных списков, которые послы вели со всевозможною подробностию.

Оставленный Потемкиным статейный список его посольства несколько лет тому назад был переведен на французский язык кн. Эммануилом Голицыным, который умер, не успев напечатать своего перевода. Труд этот принял на себя ученый Ла-Рокет, присоединивший к переводу: предисловие, краткие биографии князя Голицына и Потемкина, примечания и, кроме того, обзор политического и общественного состояния России, Испании и Франции во второй половине XVII века, написанный переводчиком, и им же собранные в приложениях материялы и любопытные выписки из газет о пребывании Потемкина во Франции (Сочинение это напечатано под следующим заглавием: La Russie du XVII siecle dans ses rapports avec l'Europe Occidentale. Recit du voyage de Pierre Potemkin envoye en ambassade par le tsar Alekcis Mikhailovitch a Philippe IV d'Espagne et a Louis XIV en 1668; precede d'un appercu de l'etat social et politique des trois pays a cette epoque par le Prince Emmanuel Galitsin. Paris. Gide et J. Baudry editeurs. Typographie de Ch. Lahure. 1855. 8°. XXXII et 445 p. с портретом Потемкина и картою пути, по которому он ехал. Об этой книги см. статью H. A. Попова в Московских Ведомостях, 1856 г., № 38 и 41.). [604]

В этих приложениях помещен между прочим дневник г. Сенто (Sainctot), который в бытность Потемкина во Франции, обязан был представлять иностранных послов королю. Этот же дневник вновь издан, года три тому назад, и гораздо полнее, князем Авг. Голицыным (Bibliotheque russe. Nouvelle serie vol. III. Une ambassade russe a la cour de Louis XIV. Paris. A. Franck libr. Leipsic, impr. de Gustave Bar. 1860. VI et 32 p.); но приписан не Сенто, a приставу Катё (Catheux), что вероятнее, так как последний находился постоянно при Потемкине. В императорской парижской библиотеке хранятся два списка этого дневника, из которых один полнее другого. Более полный издан князем Авг. Голицыным, и представляется здесь нами в переводе, возможно близком к оригиналу, как необходимое дополнение к статейному списку самого Потемкина.

Приезд Потемкина в Париж, его пребывание в этом городе и выезд оттуда, описаны подробно в стихотворной газете, La Gazette rimee du poete Loret, весьма распространенной в то время. Предлагаем здесь в подлиннике выписки из этой газеты, заимствуя их из приложений к переводу статейного списка Потемкина, сделанному князем Э. Голицыным.


I.

Извлечение из Gazette rimee от 8 сентября 1668 года.

A la suite de cette Entree

(Описание торжественного въезда французского посла в Лондон предшествовало описанию въезда Потемкина в Париж.),

Par nous doit etre aussi narree

Celle que les Sieurs Potemskin,

Qui rime bien a Nasokin,

Et Ramenzoff, ont fait ensemble,

[605] Le trente d'Aout ce me semble,

Dans la Parisienne Cite,

En l'importante qualite

 

D'Ambassadeurs de Moscovie,

Ou d'aller je n'ay nule envie.

 

Le Marechal de Bellefons

Ayant de merite un grand fonds,

Sans en avoir l'ame plus vaine,

Alla les prendre au Bourg la Reyne,

Avec Berlize, Introducteur,

En sa charge, ancien Docteur;

Et dedans les Royaux Carrosses,

Ou jamais on ne voit de Rosses,

Les amena devers le soir

Au magnifique et grand Manoir

Ou l'on recoit tous leurs semblables.

 

Ces deux Ministres (Потемкин и дьяк Румянцев) remarquables

Par leur air, par leurs vestemens

Et leurs bizarres ornemens,

Qui n'ont nul rapport a nos modes,

Mais qui leur sont bien plus commodes,

Ont ete menez pour certain,

Dans le meme ordre, a Saint-Germain,

Et du Grand Sire en l'audience,

Avec pompe et magnificence.

Ce Monarque, dont le Renom

Passe celui de Salomon,

Quoi qu'on en die, ou qn'on en prone,

Se trouvant assis sur un Trone,

Avec toute la majeste

Presque d'une Divinite,

Et dans un Lieu plus beau qu'un Temple,

Qu'avecque respect l'on contemple,

Ils demeurerent eblouis

A l'aspect de ce Grand-Louis,

Et crurent a le dire en somme,

Voir un Dieu bien plutot qu'un Homme.

 

Apres leurs inclinations,

Ou bien leurs prosternations,

L'un d'eux fit, en leur propre Langue,

Une plantureuse Harangue; [606]

Puis on apporta leurs Presens.

Dont l'un certe, des plus luisans,

Etoit un riche Cimeterre,

Qui mieux qui celui de Saint-Pierre

Abatroit une Oreille nef.

Il est bien monte tout a fait,

Et tout couvert de Pierrerie

Sur une riche Orfevrerie.

Le reste des Presens etoyent

Des Vestes qui beaucoup valoyent,

Avec nombre d'autres Fourures,

Qui seront d'utiles parures

Avant qu'il soit trois mois d'ici.

Mais fermons cet article ci,

Disant que l'Auguste Monarque

Fit voir par mainte belle marque,

A ces Messieurs Ambassadeurs,

Qu'il estimoit fort leurs grandeurs,

Qui font du merite paraitre,

Et le Duc Alexis, leur Maitre,

De maintes Terres le Seigneur,

Et soy-disant Grand Empereur

(Dont pour moy peu je me soucie)

De tonte la triple Russie.

 

II.

Из того же журнала, № 29, сентября 1668 года.

Louis et l'auguste Therese,

Lundy, partirent a leur aise.

Avecque tout leur nombreux Train,

Du vieux chateau de Saint Germain

Pour aller du Leau temps qui res'e

(Cher Present du Flambeau Celeste)

Passer quelques jours a Chambort,

Lieu, dit-on, de riant abord,

Ou le gay Printemps se retrace,

Et, bref, ou le Plaisir de Chasse,

Se trouve un vray Plaisir de Roy.

Aussi le Notre en bonne foy,

Pretent bien, comme il faut, l'y prendre

Et, surtout, le Perdreau tendre

Ne manquera pas d'avoir l'heur

De divertir ce grand Chasseur. [607]

Avant qu'il partit, ce cher Sire,

Digne d'un Monde pour Empire,

Les ambassadeurs du Grand Gzar,

Gens sans artifice et sans fard,

Avecque mainte reveranee,

Dans une publique Audiance,

Prirent conge d'aller chez eux;

Ayans, apres, ete tous deux

Traitez avec grande Frairie,

Dedans la Capitainerie,

Par l'ordre de Sa Majeste,

Qui fut tres bien execute.

 

Ces Messieurs, qui de telle chere,

Souhaiteroient fort l'ordinaire,

Pour tenir leur Ventre en relief,

A qui le vuide est un Grief,

Dirent, puisqu il plait an grand Sire

De nous donner tant de quoi frire,

Mangeons, buvons suffisamment,

Ce qu'ils firent tres rondement.

Depuis ce Festin d'importance,

Ou regnoit la belle Opulance,

Ils ont, pour les Presens du Roy,

Qui les surprirent fort, je croy,

Receu de superbes Tantures

Des royales Manufactures,

Qui se font, dans les Gobelins.

Avec des Tapis des plus fins,

Qui leur ont montre que la France,

Par les soins et la vigilance

De son genie universel,

 

Colbert, ce celebre Mortel,

Pour son Roy se remply de zelle,

A de tout, sans emprunt, chez elle.

 

Enfin, apres force Cadeaux,

Suivis de Regales si beaux,

En echange de leurs Hermines,

Et de leurs Martres Zibelines,

Ils s'en sont allez Mercredy.

Apres le Repas du Midy,

Contans, autant qu'on le peut dire,

Du bon accueil du susdit Sire,

Qu'ils ont, mille fois admire.

Et presques meme adore, [608]

Voyans tant de divines Marques.

En ce plus charmant de Monarques.

 

Mais je ne dois pas oublier,

(Car, certe, il les en faut louer)

Que Messieurs nos Franсois Comiques,

Et, meme aussi les Italiques,

Les ont, soit effectivement,

Soit intentionnellement,

Divertis et regalez meme

Avec une Liesse extreme.

Car je scais qu'effectivement,

Et j'en fus temoin memement,

La Troupe, ou preside Moliere,

Par une chere toute entiere,

Leur donna son Amphitrion,

Avec ample Collation,

Pas de Ballet et Symphonie,

Sans aucune Cacophonie:

Et ces Gens, aimans les Gratis,

Y furent des mieux divertis,

Ayans deux fort bons Interpretes,

Versez aux Langues, et Languetes,

Qui leur firent entendre tout

Du commencement jusqu'au bout,

Dont l'un, qui scait, entr'autre chose,

La belle Rime et belle Prose,

A Nom terminant en io,

C'est A Sancto Aegidio.

 

Or, pour achever ce chapitre,

Et par la finir mon Epitre,

Les Comediens de l'Hotel,

Dans un Appareil non tel quel,

Mais beau, je me le rememore,

Car j'en fus le temoin encore

Etant en Loge bien poste,

Ont trois fois dans l'attente ete

Des Moscovites Excelences,

Avec de magnifiques Danses,

De beaux Poemes, des Concerts,

Et memes de frians Desserts.

Mais ayant, a lors, des Affaires,

Plus que les Ebats, necessaires,

Ils ne purent, dont me chaut peu, [609]

Se rendre dans le susdit lieu.

Mais, toujours, la Troupe Royale,

Ayant prepare son Regale,

Les a divertis tout de bon,

Du moins dans son intention.

II

Дневник г. Kaтё, кавалерийского полковника и придворного дворянина, о Московитах, прибывших во Францию в 1668 г.

Петр Иванович Потемкин, стольник и наместник, посол царя Московского, прибыл из Испании, в июле месяце, в местечко, находящееся в двух милях от Бордо и называемое Градиньян (Graignan), откуда он писал через посольского переводчика, королевскому наместнику в Гаскони, маркизу Сен-Лук, на латинском языке, письмо, в котором вообще говорил о цели своего посольства и излагал свои просьбы, как видно из копии с того письма, приложенной в конце дневника. Маркиз Сен-Лук отправил то письмо к королю, и его величество поручило мне, 5 августа 1668 года, поспешить отъездом, чтоб от имени короля приветствовать посла, сопутствовать ему и принять на королевский счет все расходы, потому что царь Московский так поступает с посланниками, которые приезжают в его владения.

В ожидании заключения мира с Францией, Потемкин пробыл семь месяцев в Испании, где ему нравилось, потому что их католические величества выдавали ему ежедневно на содержание 150 червонцев, из которых он много откладывал, ибо Московиты предпочитают хорошему столу деньги, которые столь редки в их стране.

9 августа, я прибыл в Градиньян, где узнал, что посол со всею свитой сперва расположился в деревне, в палатках, и перевозил всюду за собой свою кухонную посуду, но потом поселился у некоего г. Мунье, который предложил ему свой дом, куда я отправился с приветствием. В комнате посла находились его сын и дьяк посольский, который, по приказанию царя, был обязан заступить место посла, еслибы дорогою случилось какое-либо несчастие с Потемкиным; тут же было несколько [610] дворян и Курляндец - переводчик, исправлявший эту должность во все время пребывания посольства во Франции, так как посольский толмач знал только по-русски и по-немецки, а Курляндец был один из посольства знавший латинский язык, на котором я должен был изъясняться, чтобы быть понятым.

На переданные мною от имени его величества приветствие и предложения Потемкину, он отвечал с большим почтением и признательностию, посадил возле себя своего сына, дьяка и меня, велел подать стулья г. Мунье и его жене, в присутствии которых просил меня передать королю о их любезности и обязательности. В последствии, в разговоре, я передал послу, что его величество был недоволен тем, что он поехал в Испанию прежде чем во Францию, тогда как французские короли первенствуют перед испанскими, на что Потемкин отвечал, что сделал это без намерения и что море и ветры были тому причиной.

Одиннадцатого числа г. Сен-Лук прислал посольству три свои кареты, а я велел нанять еще четыре, пять телег для поклажи, десять верховых лошадей для одной части прислуги, которой было тридцать восемь человек, кроме двух священников, семи дворян, трех секретарей, переводчика и толмача. Потемкин сел в первую карету с правой стороны, а дьяк, который с ним не ладил и считал себя в праве ни в чем ему не уступать, кроме правой стороны, сел с левой; я против них, а переводчик в стремени. Во вторую карету сел сын посла, а прочия наполнились свитой.

Дьяк только в этот раз садился в одну карету с послом во все время их пребывания во Франции. Потемкин старался всегда. чтобы карета его сына предшествовала той, в которой он сам ехал, дабы этим показать, что его сын не уступает дьяку, ехавшему вслед за каретой посла; но когда они ехали в королевских каретах, сын не мог опередить дьяка.

В четыре часа после обеда, мы приехали в Бордо, где у ворот были встречены городским караулом, состоявшим из 50 человек, которые проводили нас до приготовленной квартиры; тотчас по приезде нашем, один из священников положил на стол в комнате посла [611] золоченый крест, приблизительно в один фут длины, с частицею животворящего креста, а вокруг разложил небольшия иконы Спасителя, Божией Матери, Св. Николая и других святых; три больших молитвенника и четыре лампадки, в которые вставил маленькие светильни, зажигаемые во время молитвы, что соблюдалось в продолжении всего путешествия.

Городские старшины явились к послу с подарками, состоявшими из вина, водки, фруктов и варенья и приветствовали его. Но лишь только говоривший речь произносил слова: царь московский, Потемкин прерывал его и никогда не терпел, как в этом, так и в других случаях чтоб его государя величали иначе, как царское величество, что переводчик объяснял по-латыни: Caesarea Majestas.

Маркиз Сен-Лук не навестил посла, так как на предварительный спрос: отдаст ли ему посол визит, Потемкин отвечал, что под страхом смерти, его царское величество запретило ему быть у кого-либо, прежде нежели представится королю. После этого Потемкин отправил к господину Сен-Люк несколько мехов, которых тот не принял.

Вечером в тот же день, посол, с правой стороны которого сидел его сын, с левой дьяк, а я возле сына, ужинал со всею своею свитой, что случилось только в этот раз, с этого дня дьяк ужинал особо, также как и некоторые дворяне, недовольные Потемкиным, и считавшие себя независимыми от него, как назначенные в посольство самим царем московским. Капитан Лагард, приехавший на почтовых, по повелению короля, для уплаты издержек посла и его людей, угощал их рыбой, так как они еще за два дня до того начали уже поститься, что продолжалось 15 дней сряду. В это время они питались только рыбою, жареною в масле, и воздерживались от яиц, сливочного масла и молока; в обыкновенное время они едят мясо по субботам, но постятся по середам и пятницам (У католиков мясо воспрещается по пятницам и субботам.).

По болезни дьяка, посольство провело 12-ое число в Бордо, где для отплытия в Блей (Blaye) были приготовлены: [612] одна лодка обитая, для посла и свиты, другая для его прислуги и поклажи.

13-го числа, мы поплыли в лодке, на которой была устроена постель для дьяка, так как он был очень болен. Сильный ветер принудил нас остановиться в Мако (Maquau) и ожидать погоды; вечером в 8 часов мы снова отправились в путь и прибыли в полночь в Блей, где провели 14-ое число в приготовлении необходимых вещей для дороги.

15-го числа, мы выехали из Блея в восьми каретах, заложенных шестью лошадьми каждая, с двумя телегами, в которые было заложено по четыре лошади; десять человек из свиты и проводников сопровождали нас верхом. Мы приехали ночевать в Малый Ниорд (Petit Niord).

16-ro числа, мы приехали в Понт (Pont), где посольство провело около четырех часов в молитвах для празднования Преображения Господня на горе Фаворе.

17-го числа, мы прибыли в Екойе (Equoyeux), дьяк же ночевал в Брионе, потому что его карета сломалась.

18-го числа, мы приехали в Сен-Лежер-Мель, 19-го в Лютиньян, 20-го обедали в Поатье, где городские старшины приветствовали посла и поднесли ему в подарок вина и водки, которые Потемкин принял. То же самое повторилось в Шательро (Chastelleraud), где мы ночевали.

21-го мы приехали в Монлуи.

22 го в Амбуаз, где городские старшины явились с обычными приветствиями и подарками.

23-го мы прибыли в Блуа, где Потемкину оказали еще больше почестей, чем в других городах. Кроме приветствия и подарков бургомистра и городских старшин, президент сказал речь послу. Впрочем это случалось не по моему наставлению, но члены суда, по недоразумению представившиеся все вместе, после небольшого совещания, решили, что их честь требовала не уходить без приветствия и что следовало воспользоваться приготовленною речью.

Вечером того дня, ужин был прерван, потому что Потемкин разсердился на одного из ужинавших с ним дворян, и желая на свободе наказать его палкою, встал из-за стола, попросил всех выйдти из комнаты и удовлетворил своему желанию.

Случайно в этом городе встретился Московит [613] Якобинец (Потемкин называет его Доминиканом Урбановским.), говоривший по-французски. Потемкин, предводительствуя войсками при взятии одного польского города, в котором много жителей было убито по его приказанию, спас жизнь этому Поляку. Урбановский припомнил Потемкину это обстоятельство и предложил ему свои услуги. Посол решил взять его с собою в Париж и сказал ему, что он спас его жизнь только для того, чтобы сделать его своим переводчиком, ибо хотя при посольстве и был переводчик, но он довольно плохо говорил по латыни и не знал по-французски, а этот Поляк мог лучше исполнять все требования посла.

24-го числа, мы ночевали в Сен-Лоране, 25-го в Орлеане, где посла приветствовали городские старшины и поднесли ему в дар много вина, водки, варенья и дали ему караул, состоявший из 40 человек.

С этого дня Потемкин стал есть мясо, но просил не подавать ему зайцев, кроликов, голубей, молодых телят, потому что, говорил он, зайцы и кролики слишком обыкновенны, голуби невинны, а телята хороши только годовалые. Посол любил больше всего молодых гусей, уток и поросят.

Было бы не справедливо упомянуть о гневе посла, в Блуа, на одного из бывших с ним дворян и не засвидетельствовать о его воздержании, о котором можно судить, по словам сказанным им мне в Орлеане, где ему представлялись несколько красавиц. Я спросил его мнение о них; он отвечал, что у него на родине есть жена и что ему не пристойно разсматривать других женщин на столько, чтобы выражать о них свое мнение.

26-го числа, мы провели ночь в Тури (Toury), 27-го в Шатре (Chastre), 28-го в местечке Ла-Рене. (Bourg la Reyne), где скончался один из свиты посла. Его схоронили у леса, за городом, с обрядами похожими на наши.

29-го числа, г. Берлиз, которому поручено было представлять к королевскому двору посланников, явился к Потемкину с приветствием и спросил кредитивную грамоту. Посол принял это за оскорбление и сказал, что y него нет другой грамоты, кроме той которую его царское величество велел ему лично вручить королю, что [614] содержание этой грамоты ему неизвестно и показал Берлизу свой паспорт, в котором царь московский называет его послом, при чем Потемкин заметил, что показывает паспорт только по дружбе, и что ни за что бы этого не сделал, еслибы кто вздумал принудить его к тому. 31-го числа, посольство обедало в одном частном доме, который был чище гостиницы, где мы остановились, и куда в тот день, от имени. короля, должен был за нами приехать маршал Бельфон, чтобы сопровождать посольство в Париж.

Маршал прибыл в местечко Ла-Рен, в 4 часа по полудни, с г. Берлиз, в карете короля. За нами ехали: карета королевы, две кареты маршала, четыре взятые им у своих знакомых. Каждая карета была запряжена шестью лошадьми. Маршал несколько раз проехал по саду, пока уговаривали посла уступить ему правую сторону и встретить его на верхней ступени, на что Потемкин согласился нехотя, а дворяне посольские встретили маршала внизу на последней ступени. В комнате не садились и вскоре вышли из нея. Маршал шел впереди, с правой стороны посла, до королевской кареты, в которую Потемкин сел на первом месте, а маршал по его левую сторону, г. Берлиз и я против них, переводчик в стремени. В карете королевы дьяк сидел один, а в прочих ехали московские дворяне и г. Дюпуи, исполнявший должность секретаря при сопровождении послов, вместо г. Жиро, который был болен. Сын посла ехал в одной из карет маршала, с некоторыми Московитами, которыми наполнились и прочия кареты; сзади ехали восемь нанятых дорожных, привезших посольство и куда положили поклажу и посадили прислугу, часть которой, около 25 человек, ехала верхом возле карет. Дорогою ничего не произошло особенного, только в Ла-Рене Потемкин положил в карман на пять или на шесть су мелкой монеты и дорогою раздавал нищим, при чем снимал шапку. Предполагая, что многочисленная толпа выйдет к нему на встречу, он бы очень удивлен, видя мало народу и даже два или три раза жаловался на это. Но ему объяснили, что этого обыкновенно не делается даже при въезде послов самых значительных европейских держав. В Париже, посольство [615] остановилось в доме чрезвычайных посланников, где было приготовлено для него помещение. Маршал проводил посла до его комнаты и думал, что Потемкин проводит его до кареты, но он не переступил верхней ступени. Не успели сказать переводчику, чтоб он объяснил послу что ему следовало сделать, как маршал был уже внизу, где постояв немного, вышел из терпения, сел в карету и уехал, не дождавшись ответа посла, который, наконец, согласился на все предложения. Но маршал уже был далеко. Потемкин послал к нему извиниться и при первом свидании извинился сам.

Три дня посольство угощали королевские офицеры: г. Детублон (Destoublons), гофмейстер, и г. Шамуа, контролер; по истечении этих трех дней, г. Лагард продолжал платить расходы Московитов как делал это дорогою и в Бордо.

4-го сентября, маршал Бельфон и г. Берлиз, по приказанию короля, явились в 8 часов утра в посольский дом, чтобы сопровождать Потемкина в Сен-Жермен, на первую королевскую аудиенцию. Они были приняты послом также, как в Ла-Рене. Для мест в каретах и для всего поезда экипажей и прислуги был соблюден тот же порядок, как при въезде посольства в Париж.

В Сен-Жермене посольство было встречено, с барабанным боем французскою и швейцарскою гвардией, которая была выстроена под ружьем вдоль всей дороги от места игры в мяч вплоть до кухонного двора, где посольство вышло в комнаты графа Луда, первого камергера и губернатора Сен-Жермена, и стало готовиться к аудиенции. Предполагалось, что все пойдут пешком; но так как Потемкин нашел, что ему оскорбительно не подъехать ко дворцу в карете, то послано было за двумя каретами: в одну из них сел посол с сыном, в другую дьяк. Перед каретами шел дворянин, который высоко держал саблю в ножнах, осыпанных драгоценными каменьями, предназначенную королю в дар от посла. За дворянином шли два дьяка, 20 гвардейцев из Швейцарцев и около 15 человек посольской прислуги, которые несли другие подарки, состоявшие из разных мехов, двух кусков камки с [616] небольшими золотыми и серебряными цветами, в пять или шесть аршин каждая и булатный нож в ножнах. Все эти подарки были не от царя московского, a только от посла, от его сына и от дьяка, которые просили передать королю опись вещам, подносимым каждым из них. За подарками шел другой дьяк и нес в правой руке, в малиновой тафте, царскую грамоту к королю. За ним следовали все прочие Московиты, прошедшие чрез кухонный двор ко дворцу, y подъезда которого остановились обе кареты. Здесь посол, при выходе из своей, был встречен, против церкви, обер-церемониймейстером г. Род, и г. Сенто, церемониймейстером. На дворе было расположено 600 гвардейцев; при каждой бригаде находился офицер. Сто человек Швейцарцев стояли шпалерами по ступеням лестницы, на верху которой безпрерывно игpaли множество трубачей. Капитан гвардии, маркиз де-Жевр стоял y дверей залы, чтобы принять посла и проводить его в комнату короля, где был поставлен трон на четырех ступенях. На нем сидел король с шляпою на голове, по правую его сторону стоял его сын, Дофин, а по левую брат короля, оба с непокрытыми головами. Королева была в комнате, со многими дамами, инкогнито. Потемкин вошел с непокрытою головой и низко поклонился. Лишь только он показался, король встал, снял шляпу и тотчас после надел ее и сел. Посол подошел и, продолжая кланяться, подал королю грамоту царя московского, при чем сказал приветствие, которое переводчик перевел по-латыни, a Урбановский по-французски. Он же перевел послу ответ короля, который снимал шляпу, всякий раз, когда произносили имя царя московского. После этого Потемкин подал свои подарки, которые принесли из передней комнаты Московиты и Швейцарцы; потом поцеловал руку короля и, уходя, продолжал кланяться. Во все время аудиенции он стоял с непокрытою головой и его проводили с обыкновенными церемониями до последней ступени, где были приготовлены три кресла на носилках. В них понесли Потемкина, его сына и дьяка к графу Луду. Тут маршал Бельфон, как первый гофмейстер короля, на обеде, приготовленном для посольства, показал Московитам всю роскошь королевскую. Маршал обедал с [617] послом, который соблюдал при этом обряд, совершаемый им ежедневно за обедом и ужином. Он вставал, снимал шапку и довольно долго говорил заздравную речь с желаниями, которые переводчик нам объяснил в нескольких словах. Потом посол пил за здоровье царского величества и короля, и все сидевшие за столом с стаканами в руках отвечали ему тем же. Дьяк и сын посла были больны и не ладили между собою; потому обедали в разных комнатах.

Утром Потемкину было предложено идти на королевскую аудиенцию после обеда, но он ответил, что его королевское величество может назначить ему какой угодно час, но что он лучше будет голодать до вечера, чем обедать до аудиенции; что нужно с светлым умом разговаривать с его величеством и что он не хочет, чтобы приписано было вину или мясу сделанное им добро или зло. Он очень просил еще, чтобы король в тот день не назначал никакому другому послу аудиенции. Маршал Бельфон остался в Сен-Жермене до пяти часов, когда посольство выехало обратно в Париж.

7-го сентября Потемкин возвратился в Сен-Жермен по приказанию короля для частной аудиенции и выехал для этого из Парижа в 7 часов утра. В карету короля сели: г. Берлиз, переводчик и я с послом; дьяк в карету королевы, сын посла в наемную, дворяне в другия две кареты, а для прислуги было нанято 15 верховых лошадей.

В Сен-Жермене мы остановились на овальном дворе орлеанского епископа, откуда без всяких особенных церемоний пошли на королевскую аудиенцию. Король говорил мало и препроводил посольство к гг. Вильроа, де-Лион и Кольбер, назначенным его величеством коммиссарами для разсмотрения царских предложений. Совет собрался у маршала Дюка-де-Вальроа, где конференция продолжалась два часа, после чего посольство возвратилось к орлеанскому епископу, у которого Потемки отдыхал до тех пор, пока не пришли за ним и не понесли его на кухонный двор к графу Луду, у которого, по приказанию короля, было приготовлено угощение для посольства. В тот же день посольство возвратилось в Париж. [618]

11-го числа, Потемкин со свитой, в шести каретах, из которых каждая была запряжена парою лошадей, ездил в Венсен, где осматривал дворец, сад и место для травли диких зверей. По возвращении в Париж, ему показывали королевскую площадь, королевские покои в Тюльери и сад. Посол выразил свое удовольствие, как он всегда делал, когда ему что-либо показывали в Париже или вне города; но он никогда ни о чем особенно не отзывался и замечал, что не хочет говорить о Франции, пока он в ней, чтобы его не заподозрили в лести, а скажет свое мнение по выезде. Сын его и дьяк, по нездоровью, оставались дома.

13-го числа, в пяти каретах, посольство ездило осматривать гобеленовскую фабрику, где г. Лебрюн, славный живописец и смотритель королевских мануфактур, показывал картины, произведения фабрики и угощал завтраком. По возвращении в Париж, Потемкин посетил Лувр, где осматривал комнаты покойной королевы, матери короля, и королевские кладовые, в которых видел весьма драгоценную мебель. При этом кто-то спросил посла: есть ли такая мебель у его царского величества? Посол отвечал утвердительно, но переводчик сказал вслух, по-латыни, чего не понял ни посол, ни кто-либо из его свиты, что он нагло лжет.

15-го числа, Потемкин с сыном и дьяком были в Версале, куда отправлен был для них обед, но сын посла и дьяк так чувствовали себя нездоровыми, что могли осмотреть только зверинец и гроты, хотя Потемкин с своей стороны желал все осмотреть. По возвращении в Париж он ездил в Сен-Клу где, видел дворец, принадлежащий брату короля, и сад, в котором очень любовался фонтанами.

16-го числа, для посла, его сына, дьяка и для всей свиты, труппа Демаре представляла комедию Удары судьбы, с превращениями и танцами, что чрезвычайно забавляло всех. Потемкин спросил вина, которое было подано.

18-го числа труппа Мольера представляла Амфитриона, с превращениями и танцами, которые весьма понравились послу и его сыну. Им поданы были две большия вазы, одна с сухими фруктами, а другая с свежими, во они [619] не ели, а пили и благодарили актеров. Дьяка по болезни тут не было.

19-го числа, Потемкин осматривал церковь Валь-де-Грас.

20-го г. Берлиз приехал к послу из Сен-Жерменя, но не привез с собою ожидаемого Потемкиным латинского перевода с королевской грамоты к царю, написанной на французском языке. Об этом переводе посол просил на бывшей конференции с назначенными королем коммиссарами и он был ему обещал. Потемкин очень разгневался и заставил г. Берлиза и меня ехать на другой день в Сен-Жермен и сказать королю, что перевод был ему обещан и что если он не получит этого перевода, то его ожидают, по возвращении на родину, пагубные наследствия. Король, который не хотел было давать перевода, после слов Потемкина, велел исполнить его желание и 21-го числа просимый перевод был доставлен послу. Получив перевод, посол прикладывал его к глазам, целовал, клал на голову, кланялся до земли, благодаря его королевское величество; потом велел переводчику передать себе содержание грамоты; наконец спросил вина, выпил за здоровье короля и бросил на пол стакан, говоря, что он от души желает, чтобы все враги короля разбивались, как это стекло.

Потемкин просил, чтобы на обороте грамоты к царю были написаны те же титулы, которые находятся в начале грамоты, что и было исполнено.

23-го числа г. маршал Бельфон, г. Берлиз и я, в 8 часов утра, прибыли в посольский дом, чтобы сопровождать московского посла в Сен-Жермен на прощальную аудиенцию. Как в Париже, так и в Сен-Жермене соблюдался тот же церемониал в приеме, как и при первой аудиенции, с тою разницей, что посольство въехало в каретах на овальный двор, где не было войск, и остановилось в комнатах орлеанского епископа, у которого пробыло с шеста до двенадцати часов, в ожидании королевской аудиенции. Король из собственных рук вручил Потемкину грамоту царскому величеству, которую посол приказал секретарю нести также, как он нес царскую грамоту к королю на первой аудиенции. [620] Роскошный обед был приготовлен y графа Луда. На обеде весело пили за здоровье царского величества, короля, королевы и многих других. Во время обеда, Потемкин просил маршала Бельфон дать ему свою шляпу, которую надел, а свою меховую надел на голову маршала, обозначая тем, как он говорил, связь и торговые сношения, которые должны существовать между Французами и Московитами и чтоб еще более подкрепить свои слова не хотел взять обратно своей шапки и увез в Московию шляпу маршала, который думал, что этот знак внимания окончится вместе с обедом, подавшим к нему повод. Сын посла и дьяк были на аудиенции, но не присутствовали, по болезни, на обеде. Вечером посольство возвратилось в Париж.

С 24 по 26 число, Московиты готовились к отъезду из Парижа и делали закупки. Потемкин купил несколько часов, золотых и серебряных парчей и шелковых материй, почти на тысячу червонцев; прочие Московиты покупали мало. Г. Берлиз привез им королевские подарки, состоявшие из обоев, ковров, покрывал, золотых и серебряных парчей, шелковых материй, пунцового сукна, разных стенных и карманных часов, ружей, пистолетов, золотых шпаг и трех портретов, короля, королевы и Дофина, в парадных платьях, во весь рост, писанных лучшими живописцами Парижа. Король прислал также сто пистолей, которые Потемкин заплатил за свои пожитки на Байонской таможне, но Потемкин требовал, чтобы его вознаградили и за издержки сделанные им дорогою от границы Франции до Бордо, что составляло около 5.000 ливров. Но в этом ему было отказано, так как он предпринял свое путешествие, не дожидаясь королевского приказания.

Некоторые из Московитов, которые, как я сказал, считали себя до некоторой степени независимыми от Потемкина, говорили, что они, по возвращении, будут на него жаловаться царю, так как он был причиной, что им не досталось королевских подарков. Один из них даже плакал с горя.

Король велел раздать переводчикам 500 червонцев, из коих 400 ливров дано было Урбановскому, столько же посольскому толмачу и 700 лавров переводчику, [621] которого Потемкин держал два дня под арестом, по подозрению в измене.

С прислугой Потемкин не слишком расщедрился и только кой-кому подарил несколько мехов и безделушек, которые не стоило даже дарить. Потемкин и дьяк заставили меня принять по паре меховых рукавиц; кроме того посол подарил мне небольшой нож в ножнах и, в знак своей дружбы и особенного уважения, сам отпорол меховой воротник с своего платья и подарил его мне.

26-го сентября, посольство выехало из Парижа, в два часа по полудни, в шести наемных каретах, запряженных шестью лошадьми каждая, с фургоном в четыре лошади и на 24 верховых лошадях. Московиты ночевали в Бомоне и продолжали путь в Кале. Хотя Потемкин очень настаивал, чтобы получить от короля корабль для отплытия в Ригу, в Ливонию, однако ему было отказано, чтобы не придавать большой важности его посольству.

27-го числа, мы ночевали в Бове, где старшины города приветствовали Потемкина и поднесли три дюжины бутылок вина, которые посольство разделило между собою.

28-го, все члены посольства провели долгое время в молитве, по случаю какого-то праздника, и когда я доложил Потемкину, что, по краткости времени, надо спешить отъездом, он отвечал, что по его обрядам сокращать молитвы есть святотатство. В этот день он ел мало, ссорился со всеми и в карете прибил переводчика, которому было более 60 лет. Причиною такого нерасположения духа было отчасти переданное ему распоряжение об уплате его издержек только до Кале, где мне приказано было с ним разстаться и где, я не знал, найдет ли он корабль, на котором мог бы отплыть. Он просил меня послать кого-нибудь на почтовых к королю, который был в Шамборе, чтобы просить его величество дозволить мне проводить посольство далее Кале, если тут не найдется корабля. Он предлагал мне собственноручную записку к королю, в которой изъяснял, что я должен был проводить его далее ради королевской чести; но, по приезде в Монтрель, я удовольствовался тем, что написал господину Куртебонну, королевскому наместнику [622] в Кале и президенту Тоссу, прося их приготовить и нанять, на счет посла, корабль, для чего Потемкин в то же время отправил двух слуг своих.

Вечером 28-го числа, мы ночевали в Пуа.

29-го, прибыли в Аббевиль, где городские старшины приветствовали Потемкина и поднесли в дар вина и водки, которые посол приказал слить в боченки, чтобы провезти морем.

30-го числа прибыли, в Монтрель, где у ворот города Потемкин, увидав, как обучался пехотный полк брата короля, просил офицеров дать залп и пройдти маршем мимо его. Городские старшины явились с приветствием и подарками, состоявшими из вина и водки, которые посол приказал отложить для путешествия.

1-го октября, рано утром, мы приехали в Булонь, где, по принятии обычного приветствия и подарков от городских старшин, посол отправился в гавань, в которой видел фрегат, но нашел его слишком малым и дорогим. Узнав, что за другой, побольше, просили тысячу франков, чтобы доплыть до Амстердама, он поспешно удалился.

2-го октября, Потемкин принимал в Кале, куда мы прибыли в 5 часов вечера, приветствия от городских старшин и приказал отнести их подарки на корабль, который нанял за 40 луидоров, чтобы плыть со всею свитой в Амстердам, потому что с ним была грамота царя московского к Генеральным Штатам для свободного проезда.

3-го октября, в 10 часов утра, посольство село на корабль, чтобы отплыть с попутным ветром. Московиты взяли с собою провизии: хлеба, луку, яблоков, сельдей, пива. уксусу, соли и жареной рыбы.

М. ПОЛУДЕНСКИЙ.

Текст воспроизведен по изданию: Русское посольство при дворе Лудовика XIV // Русский вестник, № 10. 1863

© текст - Полуденский М. 1863
© сетевая версия - Thietmar. 2009
© OCR - Засорин А. И. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1863