Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДЖЕЙМС БОСУЭЛЛ

ЖИЗНЬ СЭМЮЭЛЯ ДЖОНСОНА

THE LIFE OF SAMUEL JOHNSON

Джеймс Босуэлл (1740-1795) и Сэмюэль Джонсон (1709-1784), автор и главное действующее лицо книги "Жизнь Сэмюэля Джонсона" (1791), не только вошли в историю английской литературы нерасторжимой парой, но и создали прецедент для появления таких же пар в других литературах: Эккерман и Гете, Чертков и Лев Толстой, Лидия Чуковская и Анна Ахматова. В своем единстве противоположностей — исследователь и предмет исследования, почитатель и почитаемый, учитель и ученик, ведомый и ведущий — пара эта стала для англичан нарицательной; в Англии вам могут сказать: "Ты расхваливаешь меня, как Босуэлл — Джонсона", "Перестань поучать меня, как Джонсон — Босуэлла"; в современном английском языке есть даже глагол "to boswell" — превозносить, почитать, боготворить.

Джонсон и Босуэлл — один из наиболее наглядных примеров сиамских близнецов в литературе. По отдельности они не могли бы существовать. Без титанического труда Босуэлла Джонсон, при всем своем величии, вряд ли прославился бы за пределами англоязычных литератур; автор стихов и путевых очерков, драматург, издатель, критик, шекскировед, создатель авторитетнейших "Словаря английского языка" (1755) и "Жизнеописаний наиболее выдающихся английских поэтов" (1779-1881), в значительной степени обязан мировой славой своему биографу. Без "Жизни Сэмюэля Джонсона" Джеймс Босуэлл, автор любопытнейших дневников, которые, кстати сказать, были [226] найдены и опубликованы лишь недавно, в конце 20-х годов, а также ряда небезынтересных путевых очерков ("Корсиканские впечатления", 1768; "Путешествие на Гебридские острова", 1785) и эссе, выходивших за подписью "Ипохондрик", не мог бы рассчитывать даже на место в английской литературе, не говоря уж о мировой.

Книгу, которую Босуэлл, в соответствии с традицией, называет "Жизнь Сэмюэля Джонсона", точнее было бы, по аналогии с шедевром Лоренса Стерна, назвать "Жизнь и мнения Сэмюэля Джонсона", а может, и просто "Мнения", ведь на полутора тысячах страниц капитального босуэлловского труда "мнениям" великого английского просветителя уделяется гораздо больше места, чем "жизни". Происходит это не потому, что автор не располагал достаточным биографическим материалом, и даже не потому, что взгляды Джонсона куда увлекательнее, чем его довольно скудная на события жизнь, — в XVIII веке, в соответствии с просветительской традицией, "мнения" и "жизнь" были синонимами, первые гораздо точнее и полнее характеризовали второе, чем вехи жизненного пути. В этом, между прочим, Босуэлл-биограф является учеником и последователем доктора Джонсона, который, как известно, высоко ставил биографический жанр и в своих "Жизнеописаниях поэтов" упор делал на "мнениях", а не на собственно биографиях Мильтона, Поупа, Свифта, Драйдена.

Джеймс Босуэлл безоглядно боготворил Джонсона ("В отношении к нему, — шутил по этому поводу Голдсмит, — вы придерживаетесь взглядов монархических, а не республиканских, как следовало бы"), преклонялся перед его умом, остроумием, образованностью, логикой и вескостью его суждений, посвятил ему труд всей своей жизни, однако, в отличие от Эккермана, Черткова или Лидии Чуковской, встречался с "живым классиком" не так уж часто. Познакомились они в 1763 году, когда Джонсону, находившемуся в зените славы, было уже за пятьдесят, а Босуэллу, начинающему и довольно нерадивому юристу из Эдинбурга, которого отец отправил в Европу "набираться разума", — едва за двадцать. Прием, оказанный придирчивым и взыскательным мэтром, к тому же шотландофобом, юному провинциалу, который давно мечтал о встрече с прославленным издателем "Рэмблера", автором философской повести "Расселас, принц Абиссинский", не сулил дружбы, связавшей этих двух людей больше чем на двадцать лет; на обожание Босуэлла Джонсон отвечал дружеским, хотя и не лишенным снисходительности менторством, любил давать своему юному другу советы, читал ему лекции и часто — ив письмах, и при встрече — журил за легкомыслие и недальновидность. В дальнейшем, за вычетом двух лет, проведенных Босуэллом в Европе, где он "набирался разума" у ненавистных Джонсону Вольтера и Руссо (англичанин до мозга костей, Джонсон недолюбливал "безбожников"-французов, что отразилось и в его французском дневнике), встречались они не чаще раза в год, когда Босуэлл, живший с семьей в Шотландии, где у него была [227] юридическая практика, приезжал в Лондон на месяц-другой по делам. Таким образом, это была дружба по переписке, перемежаемая двумя-тремя совместными поездками (в Шотландию, в Оксфорд, в Бирмингем) и ежегодными, с 1763 по 1784 год, лондонскими встречами — как правило, в кругу известных политиков, актеров, писателей, книгоиздателей, представителей лондонской "творческой интеллигенции", членов учрежденного Джонсоном Литературного клуба, куда входили политики Чарльз Джеймс Фокс и Эдмунд Берк, актеры Дэвид Гаррик и Сэмюэль Фут, художник Джошуа Рейнолдс ("Жизнь Сэмюэля Джонсона" посвящена ему) и прекраснодушный, рисующийся Оливер Голдсмит — постоянный "мальчик для битья", неизменный герой множества литературных анекдотов, предмет постоянных насмешек Джонсона, его извечного оппонента.

Основное значение "Жизни Сэмюэля Джонсона", возможно, в том и состоит, что фундаментальный труд Босуэлла выходит за рамки биографии, представляет собой своеобразную интеллектуальную энциклопедию века, живо рисует портреты не только самих Босуэлла и Джонсона, но и их именитых современников. Каких только тем не касаются английские острословы и парадоксалисты георгианской эпохи! Кажется, будто вся жизнь Гаррика и Уилкса, Рейнолдса и генерала Паоли, Босуэлла и Эдмунда Берка состоит из споров. О свободе слова и супружеской неверности, об увлечении театром и о пользе изучения иностранных языков, о страхе смерти и о государственной пенсии, о праздности и самоубийстве, о правах судей и художественном вкусе, о древних философах и потере близких, о преимуществе монархического правления над республиканским и о парламентских дебатах Джонсон со товарищи спорят, сидя в кофейнях "Митр" или "Голова турка", с таким задором, словно от выигранного спора зависит их жизнь. Вот только победа в этих спорах, многие из которых возникают не из принципиальных соображений, а из чувства противоречия, чтобы не столько доказать свою правоту, сколько продемонстрировать собравшимся логику и остроумие, достается в книге Босуэлла лишь одному человеку — доктору Джонсону.

"Я должен вновь и вновь напомнить читателям, чтобы они не подумали, будто мои несовершенные записи содержат все до последнего слова из сказанного Джонсоном или другими знаменитостями, жившими в одно с ним время. Вместе с тем! то, что записать удалось, абсолютно достоверно..."... "У этого весьма справедливого правила имеется немало весьма существенных исключений". Такого рода отступлений, оговорок, сносок по тексту "Жизни Сэмюэля Джонсона" рассыпано великое множество; автор постоянно подчеркивает, что его труд абсолютно достоверен, предельно точен; не устает повторять, что сам он не более чем добросовестный протоколист, тщательно фиксирующий факты из жизни великого человека и его окружения.

Союз Босуэлла и Джонсона, как уже отмечалось, необычайно [228] плодотворен, однако от неустанного, хотя порой и трогательного босуэлловского славословия (которое в известном смысле является данью давней традиции: "Диалоги" Платона, Евангелие) книга, конечно же, проигрывает. Весь труд Босуэлла проникнут совершенно сознательным и безоглядным "культом личности" Сэмюэля Джонсона. Отсюда и то подобострастие, которое бросается в глаза в записях большинства бесед: "я позволил себе высказать мысль...", "я рискнул предположить...", "к моему огромному удовлетворению, доктор Джонсон встал на мою сторону...", "желая, чтобы Джонсон вступил в беседу и продемонстрировал присущее ему острословие, пусть даже и на мой счет, я со всей решительностью высказался в защиту..." и т. д.

В "Жизни Сэмюэля Джонсона" всем действующим лицам, в том числе, разумеется, и самому Босуэллу, отводится роль статистов — всем, кроме "великого" Джонсона; он — третейский судья, чье мнение, будь то история или политика, литература или юриспруденция, философия, театр или современная журналистика, неизменно является истиной в последней инстанции. Хотя сам Джонсон говорил про себя: "Есть лишь две вещи, которые удаются мне в полной мере: во-первых, вступление к литературному сочинению, где сказано, как следует писать; и во-вторых, заключение, где объясняется, по каким причинам автор не добился того, что обещал себе и читателю", — герой Босуэлла, о чем бы он ни рассуждал, выступает в роли ментора и моралиста (а порой и резонера), чьи суждения совершенно непререкаемы. В результате босуэлловский Джонсон нередко уступает меткому, изящному, ироничному Джонсону, которого мы знаем по его афоризмам (см. "Вопросы литературы", 1991, N 2), хотя афоризмы эти — в "очищенном", правда, виде — взяты главным образом именно из босуэлловского труда, а также из книги "Анекдоты о покойном Сэмюэле Джонсоне", которую выпустила в 1786 году приятельница писателя Эстер Трейл.

Кумир Босуэлла, даже когда он настроен игриво, когда не желчен и веселится, — вещает (в английском литературоведении есть даже такой термин: "Johnsonian", "джонсоновский стиль", то есть напыщенная, помпезная манера излагать свои мысли); увлеченно и язвительно, нередко в манере довольно агрессивной, он жестко и последовательно отстаивает свои консервативные, даже охранительные взгляды. Государственное устройство? — абсолютная монархия. Политическая партия? — тори, разумеется. Религия? — англиканская церковь; католичество не только вредно, но и опасно. Телесное наказание школьников? — заслуживает всяческого поощрения. Свобода американских колоний? — вздор. (В отношении Америки, к слову сказать, Босуэлл не разделял взглядов своего кумира, хотя открыто с ним спорить и не решался.)

Консервативные взгляды Джонсона распространяются и на литературу. Сам наделенный ярко выраженным сатирическим [229] темпераментом, доктор Джонсон, этот "Калибан от литературы", как метко прозвал его один из современников, не скрывает своей неприязни к литературе смеха; к Шеридану, Свифту, Филдингу, в особенности же — к эксперименту Стерна ("Все необычное быстро приедается. "Тристрама Шенди" читали недолго") относится настороженно, предпочитает классику: Шекспира, Мильтона, Поупа, Драйдена; из современных же авторов ценит благопристойного Ричардсона, которого не устает противопоставлять "разнузданному" Филдингу и "самодовольному", "поверхностному" Голдсмиту.

Независимо от того, является темой спора судьба античной поэзии или кулинарные рецепты, христианское всепрощение или преимущества жизни в деревне, разбор стихов какого-нибудь второстепенного поэта или сравнительная характеристика интуиции и дальновидности, Босуэлл, самоустранившись, не только постоянно подыгрывает своему авторитетному собеседнику, но и искусно гримируется в его оппоненты — дабы Джонсон мог предстать перед читателем во всей своей "силе и славе". Как следствие, на страницах босуэлловского панегирика Джонсон, случается, резонерствует, теряет столь свойственное ему ироническое отношение к действительности, повторяется, отчего делается предсказуем и несколько однообразен. Босуэлл же, сознательно отступая на задний план, часто приносит в жертву свой несомненный литературный дар, свойственные ему наблюдательность, Живость, остроумие.

Хотя навязчивое славословие биографа и умаляет значение босуэлловского шедевра, мешает иногда раскрыться талантам и автора, и главного героя в полной мере, "Жизнь Сэмюэля Джонсона" представляет собой интереснейший документ того времени, когда политические, эстетические и философские взгляды умнейших и образованнейших людей эпохи проходили "обкатку" в устных беседах и спорах, в регулярных упражнениях в острословии; когда такие общественные явления, как Литературный клуб Джонсона, кружок "Мартина Писаки" Джона Арбетнота с участием Свифта, Поупа, Грея и Конгрива или же парижский литературный салон Поля Анри Гольбаха, где собирались Гельвеций, Дидро и Бенджамин Франклин, имели воплощение вполне конкретное, яркое и значимое, когда (вспомним Пушкина) "литература, ученость и философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управляя ее мнениями".

Представляя читателям "Вопросов литературы" "избранные места" из "Жизни Сэмюэля Джонсона" Джеймса Босуэлла, составитель надеется, что полный перевод на русский язык этого оригинального и в высшей степени примечательного труда не заставит себя ждать — во всяком случае, очень долго.

Отрывки из книги Босуэлла расположены в хронологическом порядке. Поскольку Босуэлл многое писал по памяти, нередко происходит путаница в датах и днях недели. [230]

В Приложение мы включили знаменитое письмо Сэмюэля Джонсона от 7 февраля 1755 года лорду Честерфилду, который в начале работы Джонсона над "Словарем английского языка" обещал ему по мощь, однако обещания не сдержал; когда же Словарь наконец увидел свет, весьма комплиментарно отозвался о нем в журнале "Уорлд"; а также не менее знаменитый отрывок из предисловия Джонсона к своему Словарю. Эти материалы не вошли в основной корпус подборки, поскольку и письмо Честерфилду, и предисловие к Словарю были написаны до 1763 года, когда Босуэлл встретился с Джонсоном и начал вести систематические записи их бесед.

Перевод осуществлен по изданию: James Boswell, The Life of Samuel Johnson, Dent, Everyman's Library, New York, 1973.

Вступительная статья, составление, примечания и перевод с английского А. ЛИВЕРГАНТА.

Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Босуэлл. Жизнь Сэмюэля Джонсона // Вопросы литературы, № 5. 1997

© текст - Ливергант А. 1997
© сетевая версия - Strori. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы литературы. 1997