ЛОРЕНС СТЕРН

ПИСЬМА

LETTERS

(Окончание. Начало см.: "Вопросы литературы", 2000, № 5)

5 апреля 1761 года — и это так же верно, как и то, что в этот день взойдет солнце и будет стоять Ваш приют для подкидышей, — я (если, разумеется, буду стоять сам) облегчу свою совесть и сдержу данное Вам обещание прочесть короткую, но никак не получасовую (за это время я успеваю надоесть до смерти не только прихожанам, но и самому себе) проповедь, чем, точно звонкой пощечиной, привлеку Ваше внимание. Ибо чтение проповеди — знайте же! — это теологическая пощечина сердцу, подобно тому как нравоучение — политическая пощечина памяти; и то и другое бессмысленно, когда людям хватает ума быть честными. Вот что я думаю об уме и честности. Поскольку Вы, как мне представляется, в равной и полной мере обладаете и тем и другим, я выражаю Вам, сэр, самые свои искренние заверения в совершеннейшем почтении.

Ваш Лоренс Стерн.

Р. S. Всенепременно буду прогуливаться по некоей колоннаде внутри или вокруг приюта никак не позже без четверти одиннадцати утра. [166]

Из двух латаных сутан, о прекраснейшая из прекрасных, коими владею я в этом мире, я бы в ту же минуту с радостью пожертвовал лучшей, чтобы только выяснить, какие колдовские чары усадили меня за письмо Вам после столь короткого знакомства; я сказал короткого — на самом же деле я имею счастье быть знакомым с миссис Визи с незапамятных времен;

одной из самых проницательных представительниц прекрасного пола нет ведь нужды объяснять, что общение такого рода определяется не часами, днями и месяцами, а медленным или быстрым развитием отношений, каковое можно измерить степенью взаимопроникновения, с помощью которого мы открываем для себя друг друга, или душевной открытостью, что позволяет ближнему без тягостных раздумий заглянуть к тебе в душу; и то и другое экономит нам то долгое время, которое уходит обыкновенно на установление близости и которое куда лучше употребить на то, чтобы вкусить ее плоды <...>

Что Вы изящны, элегантны, невыразимо желанны и пр. и пр., заключить может самый непритязательный наблюдатель, коему стоит только взглянуть на Вас теми глазами, какими голландский простолюдин поедает в кукольном театре царицу Савскую. Но то, что Вы разумны, благородны и чутки, что Вы нежнейший и мелодичнейший из всех музыкальных инструментов, что Вы — сама гармония, постичь способен лишь истинный ценитель, человек тонкого вкуса и возвышенных чувств. О Боже! Чтобы коснуться Вас, я бы охотно пожертвовал и второй своей рясой, но ведь, отдав за это удовольствие последнее рубище своего жречества, я, как Вы догадываетесь, остался б не только без сутаны, но и без сана. Правда, столь божественная ручка, как Ваша, мигом возвела бы меня в прежний сан, но если моя любезная леди полагает, что после этого я остался бы таким, как прежде, то она сильно ошибается.

Из всего вышесказанного, впрочем, вовсе не следует, что Вы, дражайшая миссис В., должны возвращаться обратно в Ирландию, откуда, кстати, непонятно зачем было ехать. Непонятно также, зачем Вам, с Вашими-то музыкальными и прочими дарованиями (будь они трижды прокляты!), надо было вскружить бедную голову Т. Шенди, как будто она не была "вскружена" и без того. За то же, что Вы ранили меня в самое сердце, я Вас прощаю — теперь по крайней мере оно сохнет по той, которая того заслуживает.

А теперь, дорогая миссис Визи, постарайтесь, если сможете, хотя бы раз поверить не себе, а тому, кто столь высоко ценит Вас во всех Ваших проявлениях.

Ваш Л. С. [167]

Дорогой Холл, я рад, что Вы в Лондоне, — оставайтесь там с миром; дьявол — здесь. Вы оказались хорошим пророком: мне хочется вернуться обратно (в Лондон. — А. Л.), как Вы мне и предсказывали, и не потому, что с башни Безумного замка прямо на меня, оказавшегося в этом Богом забытом месте, дует премерзкий северо-восточный ветер (северо-восточный ветер со всей его мощью я в грош не ставлю!), а потому, что переход от быстрого движения к абсолютному покою был чересчур резким. Прежде чем уединиться в своем коттедже, мне следовало, в качестве промежуточного этапа, дней десять прогуливаться по улицам Йорка; я же пробыл в городе минуту-другую да и здесь немногим дольше и не сумел, как подобает человеку мудрому, справиться со своими невзгодами, и, если б Господь мне в утешение не вселил в меня шендистский дух, который не позволяет мне более одного мгновения думать на любую неприятную тему, я бы, наверное, слег и умер — да, умер... Я же — готов поставить гинею — уже через минуту буду веселиться и проказничать, точно мартышка, и разом позабуду все свои напасти <...>

Сейчас холодно и промозгло, как могло бы быть в декабре (Господь же распорядился иначе), а потому я рад, что Вы там, где Вы есть и где (повторюсь) мне тоже хотелось бы быть. Бедность и разлука с теми, кого мы любим, — вот два несчастья, что более всего отравляют нам существование, а между тем от первого я страдаю не слишком. Что же до супружества, то надо быть отпетым негодяем, чтобы жаловаться на судьбу, ибо жена моя — в отличие от мира — нисколько не осложняет мне жизнь; живи другой вдали от законной жены столько же, сколько я, это считалось бы несмываемым позором, — она же во всеуслышание заявляет, что ей привольнее жить без меня, причем заявление это она делает не в порыве гнева, а руководствуясь самым что ни на есть здравым смыслом, в основе которого лежит немалый жизненный опыт. Поскольку она очень надеется, что Вы сумеете договориться, чтобы в следующем году я повозил по Европе "медведя" ¹, сейчас Вы у нее в фаворе. Она уверяет, что человек Вы неглупый, хоть и склонный к шуткам; веселый малый, хоть и не без желчи; и (если не принимать в расчет любовь к женщинам) кристально честен... Итак, сейчас Вы отправляетесь в Рэнили, а я, разнесчастный, сижу, как сидел пророк в пещере, когда до него донесся крик: "Что ты здесь, Илия?" ² В Коксуолде, впрочем, никаких голосов нет и в помине: если б не несколько овец, которых оставили в этой пустыне на мое попечение, я мог бы с тем же успехом (если не с большим!) находиться [168] в Мекке. Кстати, почему бы нам с Вами, когда мы обнаружим, что можем, посредством перемены мест, бежать от самих себя, не совершить туда увеселительную поездку, прежде чем перебраться на постоянное местожительство в долину Иосафата ³? <...>

Завтра утром (если не вмешаются небеса) сажусь за пятый том Шенди. На критиков мне наплевать: свою повозку я нагружу тем товаром, что Он мне ниспошлет, — пусть не покупают, если не хотят, их дело. Как видите, я настроен решительно: чем дальше от мира мы отходим и видим его в истинных размерах, тем больше его презираем. Каков образ, а? Да хранит Вас Господь!

Преданный Вам кузен ⁴

Лоренс Стерн.

Комментарии

1. То есть сопровождал в качестве гувернера юного английского аристократа, выпускника университета или закрытой школы.

2. Третья книга Царств: 19, 9.

3. То есть в место Страшного Суда: "Пусть воспрянут народы и низойдут в долину Иосафата; ибо там Я воссяду, чтобы судить все народы отовсюду" (Книга Пророка Иоиля: 3, 12).

4. Стерн и Холл-Стивенсон называли друг друга "кузенами"; кроме того, Стерн называл Холла "Антоний" или "Антонио".

Мой дорогой друг, только не подумайте, что, не написав Вам ни строчки за две недели пребывания в этой столице, я сотни раз не вспоминал Вас и миссис Гаррик ¹ и головой, и сердцем. Сердцем, сердцем! Ну уж и сердцем, — скажете Вы... но я не стану тратить бумагу на badinage ² с этой почтой — что будет со следующей, посмотрим. Итак, я здесь, мой друг, здоровье мое — Вашими молитвами — совершенно исправилось, зато с умственными способностями дело обстоит худо:

голова идет кругом от всего, что я вижу, и от тех неожиданных почестей, которые мне оказываются. Тристрам, как выяснилось, известен здесь ничуть не меньше, чем в Лондоне, по крайней мере среди людей знатных и образованных; благодаря ему я принят в обществе — и это тоже, comme a Londres ³. Я завален приглашениями на обеды и ужины на две недели вперед. Моему обращению к графу де Шуазель ⁴ дан ход, ибо моими делами занят не только мистер Пеллетьер ⁵, который, кстати, шлет Вам и миссис Г. (Гаррик. — А. Л.) тысячи лучших пожеланий, но и граф Лимбург ⁶; барон Гольбах ⁷ дал гарантию, что во Франции я буду вести себя прилично, — не вздумай же безобразничать, мошенник! Этот барон, один из [169] самых образованных парижан, великий хранитель умов и ученых мужей, коим ума-то как раз и недостает, устраивает приемы трижды в неделю; сейчас его дом, как прежде — Ваш, в полном моем распоряжении; живет он на широкую ногу. Забавно, что когда меня представили графу де Бисси ⁸ по его желанию, тот читал Тристрама: сей аристократ оказывает мне величайшие почести, разрешает в любой день и час проходить через свои покои в Пале-Ройяль, дабы насладиться картинами Орлеанского дома. Побывал я и у докторов Сорбонны... Из этого города, который по savoir vivre ⁹ превосходит все города мира, из этой сокровищницы уеду я никак не раньше, чем недели через две...

Собираюсь, когда допишу это письмо, отправиться с мистером Фоксом и с мистером Маккартни ¹⁰ к мсье Титону ¹¹ передать ему Вашу просьбу. Купил Вам памфлет о театральной, а точнее, трагической декламации ¹²; посылаю Вам со слугой мистера Ходжеса еще один, в стихах, — почитать, по-моему, стоит.

Вчера вечером был с мистером Фоксом на "Ифигении" ¹³, видел мадам Клэрон ¹⁴ — зрелище незабываемое; Вам бы парочку таких, как она: что за счастье было бы лицезреть Вас с такой великой актрисой на такой сцене! Куда там...! Ах! Превиль! ¹⁵ Ты — сам Меркурий! Заказав пару лож, мы посмотрим на этой неделе "Француза в Лондоне" ¹⁶, после чего Превиль зовет нас к себе ужинать, будут человек пятнадцать-шестнадцать знатных англичан, которые живут сейчас здесь и, представьте, отлично ладят. Все счастливы!

Я весьма обязан мистеру Питту ¹⁷, который повел себя со мной как человек благородного и доброго нрава... Со следующей почтой напишу снова... Фоли ¹⁸ — добрая душа... Я мог бы написать шесть томов о тех забавных эпизодах, которые здесь за последние две недели происходили, но обо всем этом позже. Теперь же все мы в трауре ¹⁹; ни Вы, ни миссис Гаррик никогда бы не узнали меня в этом наряде. Да благослови вас обоих Бог! Мои лучшие пожелания миссис Денис ²⁰.

Прощайте, прощайте.

Л. С.

Комментарии

1. Ева Мари Гаррик (1724-1822) — жена Гаррика; в прошлом танцовщица при австрийском дворе.

2. Здесь: шутки (франц.).

3. как в Лондоне (франц.).

4. Речь идет о выдаче Стерну паспорта; герцог де Шуазель (1761-1806) — министр иностранных дел Франции.

5. Мишель Этьенн Пеллетьер (1736-1778) — прокурор одного из парижских округов.

6. Дамиан Август Филипп Карл фон Лимбург-Штирум (1721-1797) — настоятель собора в Шпейере.

7. Поль Анри Гольбах (1723-1789) — французский философ-материалист.

8. Граф де Бисси (1721-1810) — французский военачальник, придворный, переводчик с английского.

9. умению жить (франц.).

10. Чарльз Джеймс Фокс (1749-1806) — английский аристократ, в то время учился в Итоне; Джордж Маккартни (1737-1806) — английский дипломат; в 1762 году сопровождал Фокса в поездке в Париж.

11. Эврар Титон дю Тийе (1677-1762) — парижский меценат, бывший офицер; содержал один из крупнейших столичных салонов того времени.

12. Речь, по-видимому, идет об "Опыте трагической декламации" (1761) Клода Жозефа Дора.

13. Имеется в виду трагедия Клода-Гимара де ля Туша (1723-1760) "Ифигения в Тавриде".

14. Клэр-Жозеф-Ипполит-Легри де Латюд (Клэрон; 1723-1803) — ведущая актриса Комеди Франсэз.

15. Пьер-Луи Дюбю (Превиль; 1721-1799) — комедийный актер, друг Гаррика.

16. Популярная в те годы комедия Луи де Буасси (1694-1758).

17. Уильям Питт-Старший (1708-1778) — английский государственный деятель, давший Стерну рекомендательные письма к французским министрам. Стерн посвятил Питту первый и последний тома "Тристрама Шенди".

18. Роберт Ральф Фоли (1727-1782) — парижский банкир и финансист; друг Гаррика.

19. В Париже был объявлен траур по умершей 25 декабря 1761 года российской императрице Елизавете I, при которой Россия была союзницей Франции в Семилетней войне.

20. Вероятно, жена Чарльза Дениса, английского хирурга, с которым Гаррик в 1751 году совершил путешествие по Франции.

Мой дорогой Гаррик, пишу Вам, воспользовавшись тем, что мистер Уилкокс (сью покойного епископа Рочестерского) отбывает в Англию. Письмо передаст Вам Холл из рук в руки — возможно, за занавесом. Давно не имею вестей о Вас и Вашей империи — мне следовало бы сказать королевстве, но здесь все гиперболизируется, и если, к примеру, женщине просто что-то нравится, она скажет: "Je suis charmee" ¹; если она восхищена, то воскликнет, что она ravi ², никак не меньше;

когда же она в восторге (что случается), то ей ничего не остается, как перелететь в поисках метафоры в потусторонний мир и поклясться, qu' elle etoit toute extasiee ³; это выражение, кстати говоря, входит в моду — здесь не встретишь, пожалуй, ни одной светской львицы, которая не пребывала раз семь в день "в полном экстазе", то бишь не признавала, что в нее вселился дьявол... [171]

Уже два дня читаю трагедию, которую мне дала одна весьма одаренная особа, чтобы я прочел и решил, не пригодится ли она Вам. Пьеса эта в духе Дидро, а быть может, и перевод из него: "Родной сын, или Торжество добродетели" ⁴. В ней пять актов и слишком много (по крайней мере на мой вкус) сантиментов, монологи чересчур длинны и напоминают проповедь — вероятно, поэтому трагедия и не пришлась мне по вкусу... Все герои только и твердят о любви — никаких характеров; для Вашего театра она, боюсь, не подойдет: то, что потребно для сцены французской, не годится для нашей... После трехнедельного перерыва мы вновь начали ходить на комедии и оперы; Ваши, я слышал, имеют невиданный успех, — здесь же комические актеры влачат жалкое существование; трагические, напротив, ходят с высоко поднятой головой — и в прямом, и в переносном смысле <...>

Кребийон ⁵ заключил со мной договор, который, если только он не поленится, может оказаться неплохой persiflage ⁶: как только я окажусь в Тулузе, он пообещал написать мне гневное письмо о неблагопристойности Т. Шенди, на которое я в свою очередь должен ответить не менее резкой отповедью с критикой вольностей в его сочинениях. Сей обмен мнениями — Кребийон против Стерна — мы договорились напечатать под одной обложкой, брошюру продать, а деньги разделить поровну <...>

С тех пор как мистер Фокс и мистер Маккартни покинули Париж, я живу во французских семьях: смеюсь до слез, а порой и плачу до смеха. Шендирую (от "Шенди". — А. Л.), как никогда прежде, и, поверьте, шендизм, расцветший в полной мере в этой любящей посмеяться стране, хранит меня ничуть не меньше, чем здешние воздух и климат. Прощайте же, дорогой Гаррик, десятки тысяч моих самых нежных пожеланий моему другу миссис Гаррик; будь она вчера вечером в Тюильри, она бы одним поворотом головы затмила тысячу французских богинь.

Преданный Вам,

мой дорогой друг,

Л. Стерн.

Комментарии

1. "Я очарована" (франц.).

2. в восторге, в восхищении (франц.).

3. что она в полном экстазе (франц.).

4. Так называлась комедия Дидро "Побочный сын" (1757) в английском переводе Элизабет Гриффит (1720-1793).

5. Клод Проспер Жолио де Кребийон (1707-1777) — французский писатель, автор скандального романа "Заблуждения сердца и ума", где описываются нравы парижского света.

6. шуткой, насмешкой (франц.). [172]

Мой дорогой Холл, вчера получил Ваше письмо — оно, стало быть, странствовало из Безумного замка в Тулузу целых восемнадцать дней! Будь я волен в своих поступках, я бы выехал к Вам сегодня же утром и меньше чем через три дня стучался бы уже в ворота Безумного замка <...> Что это Вы задумали с топорами и молотками? ¹ "Я знаю высокомерие твое и дурное сердце твое..." ² Понимаю, ты спишь и видишь архитравы, фризы и фронтоны с их водоподъемным колесом, ты нашел предлог a raison de cinq cent livres sterling ³ возвести дом в четыре года и т. д. и т. д., чтобы не подумали (как всегда, добавляет искуситель), что мы оправдываемся перед самими собой. Может, совершить подобное и очень мудро, но еще мудрее, покуда за стенами наших домов воюют, а в стенах о войне судачат, держать деньги в кошельке. Святой... советует своим ученикам продавать одежду, верхнюю ц нижнюю, и лучше идти в Иерусалим без рубахи и меча, чем опустошить суму ⁴. Так вот, мой дорогой Антоний, quatres ans consecutifs ⁵ — это самые аппетитные кусочки твоей будущей жизни (в этом мире), и было бы правильно насладиться этими кусочками без забот и расчетов, без проклятий, ругани и долгов, — это и будет твоим покаянием, и это так же верно, как то, что камень — это камень, а известковый раствор — это известковый раствор. В конечном ведь счете, раз судьба решила, как мы с Вами и предполагали в связи с Вашей расточительностью, что Вам никогда не быть человеком с деньгами, решение это — окончательное, будете Вы себе строить дом обширный ⁶ или нет. Et cela etant ⁷ (передо мной на столе бутылка "Фронтиньяка" и стакан) я пью, дорогой Антоний, за твое здоровье и счастье и за выполнение всех твоих лунных и подлунных планов и начинаний. Мои же планы за последние полтора месяца, что я Вам не писал, были куда грандиознее Ваших, ибо все это время я, как мне казалось, перебирался в мир иной, заразившись ужасной лихорадкой, которая поубивала здесь сотни людей. Здешние врачи — самые отъявленные шарлатаны в Европе, самые невежественные из всех чванливых дураков; я вырвал поэтому то, что от меня еще оставалось, из их лап и целиком доверился даме по имени Природа. Она-то (моя обожаемая богиня) и вытащила меня с того света после пятидесяти чудовищных приступов лихорадки, и теперь я начинаю относиться к этой даме не без некоторого энтузиазма — да и к себе тоже. Если мне и впредь будет так же везти, то скорее всего я покину этот мир не в результате естественной смерти, а вследствие пресуществления. Итак, здоровью моему, а также глупости может позавидовать любой [173] счастливец, и я сел валять дурака со своим дядей Тоби, который у меня влюбится по уши. Имеются у меня и другие планы и начинания, и все, будем надеяться, сложится так, как мне бы хотелось. Когда закончится зима, Тулуза мне будет больше не нужна, а потому, съездив с женой и дочкой в Баньер, я вернусь обратно (в Англию. — А. Л.). Супруга же моя хочет из экономии провести здесь еще год, и подобный разнобой в желаниях, хоть и не будет кислым, как лимон, сладким, как леденец, не станет тоже <...> Этот город (Тулуза. — А. Л.) ничуть не хуже любого другого на юге Франции. Мне же, признаться, он не по душе: основная причина моей ennui ⁸ — в приевшейся пошлости французского характера, в его бесцветности, неоригинальности; французы очень вежливы, однако вежливость эта в своем однообразии приедается и смертельно надоедает. Нет, надо за собой следить, а то я со своими рассуждениями глупею на глазах... Мисс Шенди (Лидия Стерн. — А. Л.) вовсю занялась музыкой, танцами и французским, причем в языке она делает a merveille ⁹ и говорит с безукоризненным прононсом — и это при том, что практикуется вблизи Пиренеев. Если снегопад мне не помешает, то предполагаю провести два или три месяца в Бареже или в Баньере, однако моя дорогая женушка решительно противится любым незапланированным расходам; подобную склонность (пусть она и не носит деспотического характера) я не разделяю — впрочем, склонность эта вполне похвальна. Что ж, пускай себе говорит, я все равно сделаю по-своему, и жена покорится, не сказав мне ни слова наперекор. Кто еще сделает столько комплиментов собственной супруге?! Таких, полагаю, найдется немного. Маккарти в городе нет, он отправился на сбор винограда, а потому пишите мне: Monsier Sterne gentilhomme anglois ¹⁰, и письмо дойдет непременно. Мы здесь влачим совершенно бездумное существование, как будто живем на Острове Доброй Надежды, так что пишите время от времени длинные, такие же бессмысленные письма и не говорите в них ничего между строк. (Я-то Ваше бойкое перо люблю, а вот другим оно может и не понравиться!) Знайте же: стоит из Англии прийти письму, как здешнее любопытство вооружается лупой.

Прощайте, дорогой Холл,

преданный Вам

Л. Стерн.

Комментарии

1. Холл-Стивенсон собирался перестраивать дом.

2. Первая книга Царств: 17, 28.

3. из расчета 500 фунтов стерлингов (франц.).

4. "Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания" (Матф.: 10, 9- 10).

5. ближайшие четыре года (франц.).

6. "Горе тому... кто говорит: "построю себе дом обширный и горницы просторные", — и прорубает себе окна и обшивает кедром и красит красною краскою" (Книга Пророка Иеремии: 22, 13-14).

7. И при этом (франц.).

8. скуки, пресыщенности (франц.).

9. Здесь: большие успехи (франц.).

10. Господину Стерну, английскому дворянину (франц.).

Мой дорогой кузен, целый месяц мы ничего не делаем — только и говорим о том, что пора бы покинуть этот город соблазнов, а потому я могу сколько угодно раздумывать над Вашим письмом. Все это время у нас не было ничего, кроме планов, и я каюсь в этом грехе, даже не пытаясь найти себе оправдание. "Боже, будь милостив ко мне грешнику!" ¹ или же: "Дорогой сэр или дорогая мадам, будьте милостивы" и пр. (в зависимости от обстоятельств) — вот что мне обычно приходится говорить в связи с тем, что я делаю и чего не делаю... Но все это лишь предисловие. Уже два месяца я охвачен самой пылкой страстью, какая только могла охватить пылкого влюбленного. Можете себе вообразить, дорогой кузен (а верней, не можете), как в течение всего первого месяца, всегда hanches ², я фланировал по улицам от моего дома к ее — сначала два раза в день, затем — три, покуда наконец не дошло до того, что я чуть было не загнал своего конька ей в стойло на вековечные времена. Может, так оно было бы лучше, ведь враги рода человеческого не дремали и, как водится, богохульствовали в свое удовольствие. Последние же три недели мы каждый день исполняли с ней дуэтом скорбную песнь прощания — представьте, дорогой кузен, как это сказалось на моей походке и на внешнем виде: я ковылял, точно согбенный старик, лил слезы с ней в унисон и jouer des sentiments ³ от рассвета до заката; теперь же она уехала на юг Франции и, чтобы закончить comedie ⁴, я заболел, у меня открылось кровотечение, отчего я чуть не отдал Богу душу. Voila mon histoire! ⁵ Мы выезжаем, на этот раз безо всяких проволочек, и в Лондоне будем уже 29-го, если Dijis, Deabusque volentibus ⁶ <...> Итак, в четверг утром мы покидаем наконец эту чертову страну — а впрочем, поносить ее мы никакого права не имеем, ведь мы, всем скопом, вели здесь существование самое веселое и беззаботное. На этом я прощаюсь с Вами, любезный кузен мой Антоний, и со своей стороны очень надеюсь, что мы [175] с Вами еще не раз, столь же весело и беззаботно, посидим за пинтой бургундского. Быть посему.

Любящий Вас кузен

Л. Стерн.

Комментарии

1. Лука: 18, 13.

2. Здесь: в седле, верхом (франц.).

3. играл в чувства (франц.).

4. комедию (франц.).

5. Вот Вам моя история! (франц.).

6. если Боги и Богини будут к нам расположены (лат.).

Я был вынужден выехать из города (Йорка. — А. Л.) в среду, дабы провести день или два с лордом Лигоньером ¹, иначе бы дверному молотку на Ваших дверях (а также небесам и земле) не поздоровилось: весь четверг и сегодняшнее утро я бы искал встречи с Вами. Увы, в то время как самые прелестные глаза в Англии, Франции и Ирландии (Ирландия здесь — pour arrondir Ie period ²) пытаются расшифровать это послание, его автор спешит домой со скоростью 50 миль в час — не это ли веское доказательство того, что миссис Монтегю — предсказательница (богиней она была всегда, что, собственно, одно и то же), ибо такая скорость свидетельствует по крайней мере о моей подвижности, а подвижность — это живость, а живость предполагает живой ум, а значит — одухотворенность, каковую, впрочем, вовсе не следует смешивать с духовностью, вообще ни с чем церковным; слово это я использую в общеупотребительном смысле, и упаси меня Бог вникать в его суть. Я должен был сказать Вам тысячу разных разностей, в основном же (хоть это и невежливо) — про себя, а именно, что слабое свое здоровье я оставил в Пиренеях и что тем, кто раздираем тщеславием, чьи головы мечтают о епископской митре, ничего не останется, как отправиться на поиски моего слабого здоровья туда...

Видели бы Вы мою дочь! Она сейчас с миссис Стерн на юге Франции. Живет — не тужит. Боже, это ведь самая очаровательная и образованная девушка в королевстве!..

Обе они счастливы безмерно и решили остаться там еще на год, о чем Вы прочтете в письме, которое я позволил себе вложить в Ваш конверт с просьбой передать его мисс Ботэм ³. Получил от нее (от дочери. — А. Л.) еще одно письмо — пишет на скорую руку, как и ее отец, — но ведь именно в таких, написанных сгоряча, как попало, письмах человек и проявляется, [176] не правда ли? Пересылаю это письмо Вам — прочтите и сожгите.

Собираюсь написать грандиозную бессмыслицу ⁴, но, если удастся, — как человек смысла: в этом-то и зарыта собака. Если б этим летом Аполлон, или судьба, или кто-нибудь еще поселил меня в миле-двух от миссис Монтегю, я ездил бы к ней верхом позаимствовать ум и здравый смысл, коих мне так не хватает; что же до бессмыслицы, то ею меня до конца дней обеспечили собственный нрав и многочисленные странствия. Если Вы, Ваша божественность, еще не задыхаетесь от воскуряемого Вам фимиама, то будьте столь благосклонны: примите следующей зимой по воскресным дням и по праздникам четверть унции и из моих рук. Пока же, вслед за мытарем, я довольствуюсь тем, что молитвы возношу издали ⁵ — зато непрестанно.

Имею честь (не это ли свидетельство моего безукоризненного воспитания?) быть преданным Вам

Л. Стерн.

Комментарии

1. Джон Луис Лигоньер (1680-1770) — в 1764 году главнокомандующий английскими войсками.

2. Буквально: чтобы закруглить период (франц.).

3. Племянница жены Стерна.

4. "Сентиментальное путешествие".

5. "Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику!" (Лука: 18, 13).

...Скажите, по какому случаю (реальному или идеальному) Вы решили, мадам, написать письмо из Бата в Лондон, дабы выяснить, женат Тристрам Шенди или нет ¹. Вы же в свою очередь можете поинтересоваться, по какому случаю Тристрам Шенди-джентльмен сел за стол сочинять ответное письмо. На первый вопрос, дражайшая (называю Вас так, ибо мы уже немного знакомы), Вы должны ответить перед собственной совестью, точно так же, как и я должен ответить перед своей совестью на второй вопрос. Так вот, внимательно вглядываясь в ту часть своего естества, где располагается совесть галантного кавалера, я отчетливо вижу, что столь завлекательные авансы столь завлекательной особы (Вы не находите, с каждой строкой я держусь все раскованнее и раскованнее?) не могут быть отвергнуты человеком с нравом и внешностью Тристрама Шенди. В самом деле, дорогое мое создание (в скором времени знакомство наше достигнет своего апогея), а [177] почему бы и нет?! Если у Т. Шенди осталась хотя бы одна- единственная искра ветрености в одном-единственном закутке всей его обители, столь нежный стук в дверь вызвал бы законный вопрос: "Что за прелестная дама стоит на пороге? Боже милостивый, не Вы ли это, миссис Ф?! Какое пламя Вы разожгли! Его будет довольно, чтобы вспыхнул весь дом".

"Если б Тристрам Шенди был одиноким мужчиной..." О Боже!.. "От притязаний Джека, Дика и Питера я совершенно свободна" — это, мадам, еще требует доказательств. Каково, мой дорогой Тристрам! "Если б ты был одиноким мужчиной!" — в Вашем восклицании, мадам, чувствуется неподдельный интерес и оптативное наклонение в придачу. Даже не знаю, что Вам и сказать. Можете меня тристрамить до полусмерти, но что делать, я ума не приложу. Знаешь ли ты, мой нежный ангел (чувствуете, я подкрадываюсь все ближе и ближе, и, прежде чем это послание подойдет к концу, мы достигнем — о ужас! — непозволительной близости), знаешь ли ты, жертвой какого дьявола в человеческом обличьи тебе грозит стать, если пожелание твое сбудется? Так знайте же, обожаемая! Если не считать того, что я довольно ладно скроен, что росту во мне без малого шесть футов и что нос мой (чего бы я там ни рассказывал читателю) по крайней мере на дюйм длиннее носов большинства моих соседей, я есмь двуногое животное без единого волоска на шкуре, духовно перезревшее и для матримониальных уз абсолютно не пригодное. Дайте-ка я шепну Вам на ушко: сейчас мне 44, а ровно через год будет 45. Вдобавок комплекция у меня чахоточная: я худ, сухопар, одышлив и так утончен и изыскан, что леди Вашего ума не даст за дюжину таких, как я, и медного фартинга; в мае следующего года, когда я буду в отличной форме, Вы должны меня испытать, хотя заранее предупреждаю: чувственности во мне нег ни на йоту, а, впрочем, так ли уж это важно для столь долгого совместного путешествия?

Ум у нас ровным счетом ничего не стоит, в связи с чем могу сказать только одно: поскольку, кроме ума, я мало чем располагаю, весь мой ум без остатка должен быть в полном Вашем распоряжении, однако, на мою беду, Вам ведь ума тоже не занимать, а потому, когда период нежностей закончится, боюсь, мы не сойдемся ни в одной мелочи, и тогда начнутся каждодневные взаимные подначки, издевательства и уколы. Будут одни сплошные неприятности, но затем, поскольку здравый смысл все же возобладает, ибо присущ нам обоим, мы будем улаживать дрязги и ссоры, как только они возникнут. И, не успев поссориться, мы будем мириться! Клянусь Богом, это будет земля обетованная — молоко и мед! ² [178]

Мед! Именно что мед! Когда-то я им объелся...

Имею честь оставаться
с наилучшими пожеланиями,
мадам,
Ваш покорнейший и почтеннейший слуга

Т. Шенди.

Комментарии

1. В 18-й главе первого тома романа рассказчик предупреждает: "...я должен сделать одно предостережение моим читательницам, — а именно: — пусть не считают они безусловно доказанным... что я человек женатый" (перевод А. Франковского).

2. "Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим..." (Книга Песни Песней Соломона: 4, 11).

В эти минуты я сижу в своем летнем доме и все мои помыслы связаны, представьте, не с дядей Тоби и его амурами со вдовой Водмен ¹, а с проповедями, поэтому письмо Ваше вывело меня из задумчивости; дух его меня радует, но, находясь в полном одиночестве, писать я могу только о себе самом... Я рад, что Вы влюблены: это избавит Вас по меньшей мере от сплина, который равно плохо действует и на мужчину, и на женщину. Что до меня, то в моей голове всегда должна быть какая-нибудь Дульсинея — это гармонизирует душу;

в подобных случаях я поначалу всегда стараюсь убедить даму в своих чувствах; вернее, так: прежде я уговариваю самого себя, что влюблен, при этом к своим любовным интригам отношусь на французский манер, сентиментально. L' amour (говорят французы) n' est rien sans sentiment ². В наши дни с этим словом носятся все, но что оно, собственно, значит, никто толком себе не представляет. А теперь оставим тему любви, и давайте я расскажу Вам, как мне удалось отшить одного богатого француза, которому приглянулась моя дочь. Без всяких церемоний (узнав мой адрес у банкира моей супруги) он написал мне, что влюблен в мою дочь и желает знать, какое приданое я дам за ней сейчас и сколько по завещанию. Кстати, с его стороны особой сентиментальности я не заметил. И вот что я ему отписал: "Сэр, в день свадьбы я дам Вам за нее десять тысяч фунтов, но из них, коль скоро ей нет и восемнадцати, а Вам — шестьдесят два, я, с Вашего позволения, вычту пять тысяч; кроме того, Вы ведь не считаете ее дурнушкой; у нее вдобавок много достоинств: она говорит по-итальянски и по-французски, играет на гитаре, Вы же, боюсь, не владеете ни одним музыкальным инструментом, — вот Вам [179] и еще пять тысяч. Так что, полагаю, Вы будете счастливы взять ее на моих условиях". Думаю, мой ответ он воспримет правильно — как решительный отказ. По вине жены моего викария недавно (2 августа 1765 года. — А. Л.) сгорел пасторский дом, и теперь я должен буду как можно скорее его отстроить. Сейчас, однако, у меня средств нет. Скажу по секрету, я счастлив, когда у меня в кармане нет ни единого шиллинга, ибо, когда он есть, мне никогда не назвать его своим. Прощайте, мой дорогой друг, желаю Вам быть более здоровым, чем я. Чтобы у Вас было больше здоровья — но не больше задора, ибо это невозможно.

Искренне Ваш

Л. Стерн.

Комментарии

1. Герои седьмого и восьмого томов "Тристрама Шенди".

2. Любовь... без сантиментов ничто (франц.).

У тебя такая нежная совесть, мой дорогой кузен Антонио, она так мучается от тобой содеянного, что ты наверняка попал бы на небеса, если б туда брали острословов, в чем у меня имеются некоторые сомнения, — и это при том, что всем нам (в том числе и мне) принадлежит в этой жизни немало если не добрых дел, то уж, верно, добрых словечек. Так вот, дьявол, существо, как ты знаешь, злобное, словечки эти мимо ушей не пропустит, и поэтому я глубоко убежден, что если нас не возьмут на небеса, то исключительно по наущению дьявола, и что только дьявольскими кознями можно объяснить то обстоятельство, что ты, дорогой мой Антонио, прислушиваешься к мнению критиков, вместо того чтобы, не казнясь и не терзаясь попусту, поступить с их трудами так же, как поступил царь с книжным свитком Иегудия ¹. Да простят меня небеса, ибо я выступаю одновременно в роли и Кунастрокия, и Соломона ² <...>

С тех пор как мы расстались, тысячи самых ничтожных мелочей (и даже меньше, чем мелочей) постоянно выхватывают перо у меня из рук; но сегодня я взялся за дело всерьез и не выпущу пера до йоркских скачек, если только дьявол, воспользовавшись Вашим раскаянием, не соблазнит Вас отправиться в Скарборо. Если же Вы забудете хотя бы на неделю о Ваших невзгодах, сумеете отшутиться от всех напастей, то тогда я провозглашу: "Ессо lo il vero Pulchinello!" ³ Тогда я к Вашим услугам; сообщите только заранее о Ваших планах: "как", "когда", "где", — ибо я вновь на колесах: К. ⁴ оставил [180] мне свой экипаж, и теперь всякий раз, когда я возношу молитву Господу, я об этом вспоминаю. Итак, пиши мне, Антоний, дабы я знал, где ты творишь, чего, боюсь, не делал ты уже много-много лет.

Да благословит тебя Бог, дорогой кузен,

любящий тебя Л. С.

Комментарии

1. "Когда Иегудий прочитывал три или четыре столбца, царь отрезывал их писцовым ножичком и бросал на огонь в жаровне..." (Книга Пророка Иеремии: 36, 23).

2. В "Тристраме Шенди" (т. 1, гл. 7) Кунастрокий сопоставляется с Соломоном.

3. "Вот настоящий Петрушка!" (итал.). Стерн ссылается на популярную в Неаполе историю о том, как монах-проповедник, будучи не в силах отвлечь зрителей от уличного кукольника, поднял распятие и в сердцах прокричал эту фразу.

4. Уильям Комб (1741-1823) — знакомый Стерна; автор многочисленных имитаций и подделок "Тристрама Шенди".

Итак, моя Лидия, твоя мать и ты вновь возвращаетесь из Марселя на берега Copra. Ты будешь ловить форель — очень тебе завидую. Мне бы тоже хотелось нанести сентиментальный визит на могилу Петрарки; воспетый им Воклюзский источник, судя по твоему описанию, выше всяких похвал. Рад я и тому, что аббат де Сад ¹ соседствует с вами и что он любезно согласился выправить твой перевод моих "Проповедей". Продолжай, моя дорогая девочка, в том же духе — перевод будет для меня прекрасным подарком... Не пойму только, почему не "Дом скорби"? ² Эта проповедь — одна из лучших <...> Но вернемся к твоему письму. Я не желаю знать, какой суетливый болван разболтал твоей матери про миссис Дрейпер. Верно, между нами установились отношения самые дружеские, но и только. Думаю, мне достанет рассудка разглядеть ее недостатки — как, впрочем, и недостатки любой другой женщины. Ответ твоей матери, написавшей, что "она ничего знать не желает и просит больше на эту тему не заговаривать", делает ей честь. Почему ты говоришь, что матери не хватает денег? Покуда у меня есть в кармане шиллинг, девять пенсов из него — ваши, разве нет? Раз я не отказываю в удовольствиях себе, с какой стати стану я экономить на ваших?! За "Сентиментальное путешествие" сажусь еще до возвращения в Коксуолд — я задумал нечто совершенно новое, неизбитое. Жаль, что тебя нет со мной, — я бы познакомил тебя с одной из самых прелестных и благородных существ, моей новой знакомой; я имею в виду не миссис Дрейпер, а миссис [181] Джеймс, жену одного из самых достойных мужей на свете. Я высоко ценю их обоих <...> Письмо получилось длинным — пиши скорей и никогда не перечитывай то, что написала; если будешь писать как пишется, значит, будешь писать хорошо... Надеюсь, твоя мать излечилась от малярии — я послал ей настойку Хаксема на коре хинного дерева. Закажу тебе новую гитару — раз старая сломана.

Любящий тебя, Лидия,

Л. Стерн.

Комментарии

1. Аббат де Сад (1705-1778) — французский религиозный и общественный деятель; дядя маркиза де Сада; автор книги "Записки о жизни Франческо Петрарки" (1764-1767).

2. Полное название этой проповеди Стерна — "Дом веселья и дом скорби".

Я искренне тронут, дорогие мои мистер и миссис Джеймс, вашей дружеской заботой и тем интересом, который вы столь любезно проявили к моему здоровью. Ничего хорошего рассказать о себе не могу: ночь я провел в сильном жару, мой врач велел мне лечь в постель и не вставать, покуда не будет заметных изменений к лучшему. Мне стало плохо, как только я вернулся к себе, и врач говорит, что всему виной потогонное, а также то, что я вышел в воскресенье на холод, — но он ошибается: лекарство это действует на меня хорошо... Вчера у меня было кровотечение и сегодня тоже, и я бы наверняка отдал Богу душу, если б дружеская забота с Джерард-стрит (где жили Джеймсы. — А. Л.) не полила бальзамом ту кровь, какая еще осталась... Боюсь, бальзам этот (а также дружеские чувства к вам) станет последним приятным ощущением, с каким мне предстоит расстаться... Если же я все-таки выкарабкаюсь и мне достанет сил выйти из дому и плюхнуться в экипаж, первым моим визитом будет визит истинной благодарности — надеюсь, вы догадались к кому. Посылаю вам с этим письмом тысячу благословений. Да хранят вас обоих небеса. Прощайте, мой дорогой сэр, моя дорогая мадам.

Навечно обязанный вам

Л. Стерн.

Мой дорогой сэр, возможно, Вы самое чудное существо во всей вселенной. Почему, скажите на милость, Вы смеетесь над [182] тем, что я Вам написал? Я сказал, что каждое утро бросаюсь в лоно Венеры (имея в виду море), а Вы из этого заключили, что я ныряю в постель к женщине. Для Вас главное — тело, для меня — разум. Я написал весьма причудливое письмо одной даме, где, кстати, тоже рассуждал о теле и душе; я писал, что она возвысила меня в моих собственных глазах, когда призналась, что принадлежит мне больше, чем любая другая женщина, — однако, учтите, это не дама с Бонд-стрит и не та дама, что ужинала со мной на Бонд-стрит запеченными устрицами и прочими деликатесами; с ней я никогда не ездил tete-a-tete в Солт-Хилл ¹... Но довольно этой чепухи. Прошлое в прошлом — и я себя ни в чем не виню. А Вы? Можете сказать то же самое про себя? Клянусь, что нет. "Вы знаете, что такое чувство!" Что ж, это знает и мой кот, когда слышит, как кричит на чердаке кошка. Но кошачьи концерты мне отвратительны. Я с большей охотой разожгу слабый огонь в другом, чем дам сильному пламени разгореться в себе. Итак, призываю небеса в свидетели: после всех этих badinage сердце мое невинно — и проделки моего пера ничем, решительно ничем не отличаются от того, что я делал в детстве, когда садился верхом на палку и вскачь уносился прочь... Все дело в том, что не я вожу пером, а перо водит мной... Сами виноваты, если удобряете почву мергелем. Раньше я сам сдуру срезал и сжигал дерн для удобрения — только намучился, да еще выложил двести фунтов. Будь оно проклято это земледелие (сказал я себе) — но попробую, если окажется, что пером я владею хуже, чем лопатой... Кончилось все тем, что я совершенно вышел из себя и вдобавок решил, что тачка с дерном обошлась мне слишком дорого...

Желаю Вам во всех Ваших начинаниях руководствоваться собственным здравым смыслом, ибо благоприобретенный опыт — это дьявол во плоти. Прощайте, прощайте!

Преданный Вам,

Л. Стерн.

Комментарии

1. В Солт-Хилл учились дети Элизабет Дрейпер.

Дорогой сэр, в Скарборо Вы прибыли, когда весь свет оттуда уехал, но Вы ведь существо непредсказуемое, а потому добавить тут нечего. Вы хотите, чтобы в Скарборо приехал и я, да еще прочел Вам сочинение ("Сентиментальное путешествие". — А. Л.), которое пока не закончено, к тому [183] же у меня есть и другие планы. Моя жена будет здесь через три-четыре дня, и я должен быть на месте, а не потеряться в пустыне ¹. Увидеться же с Вами у Блаута ² готов со всей душой: буду хохотать и пить вместе с Вами свой ячменный отвар. Встретив жену и дочь и сняв им дом в Йорке, я тут же еду в Лондон, где Вы обычно проводите весну, и тогда мое "Сентиментальное путешествие", смею надеяться, убедит Вас, что чувства мои идут от сердца и что сердце это не самого худшего образца. Хвала Господу за мою чувствительность! И хотя из-за нее я часто оказывался несчастным, я ни за что не променяю ее на все те удовольствия, которые когда-либо испытывал самый вульгарный сенсуалист ³. Напишите мне, когда будете в Йорке, — познакомитесь с женой и дочерью.

Всегда Ваш, дорогой сэр,

Л. Стерн.

Комментарии

1. "Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются" (Книга Иова: 6, 18).

2. Гостиница в Йорке.

3. Стерн обыгрывает однокоренные слова sensibility — чувствительность и sensualist — сенсуалист.

Будьте так добры, Ханна, передайте эти два письма Фанни, а Фанни отдаст сестре то, что причитается ей, а другое возьмет себе... За это, когда я Вас увижу, Вы получите от меня поцелуй. Так-то вот!

...Но у меня есть для Вас и еще кое-что — мое "Путешествие" ("Сентиментальное путешествие". — А. Л.), которое я сочиняю в бешеном темпе и от которого, бьюсь об заклад, Вы будете плакать так же громко, как я смеялся. Если ж нет, я брошу сочинять для души и буду писать для тела.

Именно так я и пишу сейчас, Ханна! Но Вы — хорошее тело, а оно стоит доброго десятка мелких душонок.

Поверь,
я — твой,

Л. Стерн.

Милорд, с величайшим удовольствием берусь за перо, дабы поблагодарить Вашу милость за интерес к Йорику, — "Сентиментальное путешествие" изнурило его и духовно, и телесно. Верно, всякий сочинитель должен почувствовать себя сам, иначе его не сможет почувствовать читатель, — но я [184] рассыпался под напором собственных чувств, мои мозги и тело нуждаются в подкреплении, а потому двадцатого числа следующего месяца, пробью неделю в Йорке, я отправляюсь в город (Лондон. — А. Л.). Я мог бы, конечно, утешиться присутствием жены (которая приехала из Франции), но я ведь уже давно поумнел, что бы там Ваша милость ни говорила... Из-за того, что я написал "Тристрама Шенди", мир почему-то вообразил, что во мне от Шенди больше, чем есть на самом деле. Мы живем в прекраснодушном мире: чего только о нас не думают, какими только красками не рисуют. Одна весьма достойная особа прибыла три года назад в Йорк по пути в Скарборо, я имел честь быть с ней знаком и ее сопровождал. Все дамы очень заинтересовались, кто она такая, и я их любопытство удовлетворил: "Представьте, милые дамы (сказал я), это — моя любовница, ее мне порекомендовала моя супруга; больше того, она выписала мне ее из Франции"...

Надеюсь, милорд, книга доставит Вам удовольствие, и тогда труды мои не будут вовсе бесполезными. Если и это сочинение не сочтут целомудренным, то пусть Господь сжалится над теми, кто его читает, — фантазия у них, как видно, поистине искрометная!.. Надеюсь, милорд простит мне столь краткое послание? Могу лишь в заключение добавить то, что Вам уже давно известно: к Вам, милорд, я питаю чувства благодарности и дружбы.

Преданный Вам

Л. Стерн.

Р. S. Если Ваша милость окажется весной в Лондоне, я буду счастлив познакомить Вас с моими друзьями с Джерард-стрит: Вы по достоинству оцените мужа и окажете честь жене. Она — полная противоположность большинству представительниц прекрасного пола; они преследуют цели самые разные, она — лишь одну: угодить своему супругу.

Сэр, сию минуту получил Ваше любезное письмо, а с ним изящную трость в шендианском духе, за что выражаю Вам огромную благодарность. Трость Ваша — шендианская в том смысле, что у нее не одна ручка, а несколько; разница же между Вашей тростью и моей книгой в том, что, опираясь на Вашу трость, берешься за ручку, сообразуясь с удобствами, а читая "Тристрама Шенди", подбираешь "ручку" сообразно страстям, невежеству и чувствительности. В человеческом стаде так мало истинного чувства, что я был бы рад, если б [185] парламент принял закон, по которому, когда выходит книга, раскрывать ее имеют право лишь люди здравомыслящие. Мало того что писатель сочиняет свой труд, он еще должен отыскивать тех, кто этот труд поймет. Мир, впрочем, отнесся к моему сочинению снисходительно, все здешние знаменитости его хвалят, а тот интерес, который книга вызвала во Франции, Италии и Германии, вынудил одних перечитать ее, другие же, чтобы не ударить лицом в грязь, сочли за лучшее отозваться о ней положительно. Необращенными остались лишь несколько тартюфов, чья похвала только бы ее опозорила.

Я горжусь, сэр, что такой человек, как Вы, с самого начала был на моей стороне; но ведь не в нашей власти оценить юмор; это — дар Божий, и, кроме того, истинный ценитель половину удовольствия получает не от книги, а от себя;

собственные его мысли приводятся в действие теми, которые он почерпнул у автора, они настолько с авторскими соотносятся, что он, можно сказать, читает не книгу, а себя самого.

Через неделю я закончу два тома сентиментальных путешествий мистера Йорика по Франции и Италии. Но увы! Ваш корабль подымет паруса на три дня раньше, лишив меня тем самым удовольствия послать это сочинение Вам, дорогой сэр, в знак огромной благодарности за ту честь, которую Вы мне оказали, равно как и истинного уважения.

Ваш преданный и покорный слуга

Ло. Стерн.

Столь своевременное добросердечие записки дорогой миссис Монтегю исторгло то, что не смогли исторгнуть ни болезнь, ни несчастья. Да, вы угадали — слезу, которую я счел за лучшее смахнуть, дабы ко мне вернулось зрение и я смог сказать ей: письмо это тронуло меня куда больше, чем если б она прислала уведомление о передаче права на владение ее имуществом, а также (что я оценил бы еще выше) — на владение ее умом и талантом... В моем положении (как и в положении любого другого) доброе слово или взгляд покоряет навечно, — говорю об этом так, словно не был покорен Вами прежде... Но я умею противостоять злу, — et quand je serai mort... on mettra mon nom dans Ie liste de ces heros, qui son morts en plaisantant ¹.

To, к чему Вы проявили столь пристальный интерес, дорогая мадам, я не могу ни скрыть, ни оспорить, хоть я и стремился сделать из этого несчастья великую тайну. Да, я болен, [186] очень болен — и все же я в полной мере ощущаю свое существование, а также нечто вроде откровения, которое говорит мне: "И буду жить" ², — и тем не менее: "Сделай завещание для дома твоего" ³.

О! Я завидую Скаррону ⁴ — впрочем, это гнусная ложь, ибо когда пришло Ваше прелестное письмо, я писал одно презабавное сочинение, которое, если только не помру, обязательно в неделю закончу... Нет, Вы объясните мне, как удавалось Сервантесу писать свою изящную и смешную сатиру в мрачном и сыром застенке; как, превозмогая боль, творил Скаррон и как бедный каноник сумел создать "Способ выйти в люди" ⁵...

Последний пример имеет ко мне отношение самое непосредственное... У всех у них были, как видно, какие-то отклонения, или же во всех нас, когда мы находимся в доме рабства ⁶, начинает бить некий неведомый источник... Простите мой слабый мозг за все эти бредни и, дабы укрепить сей непрочный механизм, пришлите мне, любезная леди, немного студня... Мне тягостны все те, кто меня опекает, но с их помощью я надеюсь через два-три дня прочесть Вам заутреню... Поверьте, мадам, ни один верующий не приблизится к Вашему алтарю с более незапятнанным подношением, чем

Ваш преданный и покорный слуга

Л. Стерн.

Комментарии

1. и когда я умру... мое имя войдет в число тех героев, что умирали с шуткой на устах (франц.).

2. "Яви милость рабу Твоему, и буду жить и хранить слово Твое" (Псалтырь: 118, 17).

3. "...сделай завещание для дома твоего, ибо умрешь ты и не выздоровеешь" (Четвертая книга Царств: 20, 1).

4. Поль Скаррон (1610-1660) — французский поэт и драматург. Скаррон писал: "...тяжелобольной, я продолжаю шутить до самой смерти".

5. Имеется в виду французский священник и писатель, автор "Способа выйти в люди" Франсуа де Вервиль (1558- 1612).

6. "И сказал Моисей народу: помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства..." (Исход: 13, 3).

Моя дорогая Лидия, ты пишешь, что все в Йорке восхищены моим "Сентиментальным путешествием", — скажу без ложной скромности: ничуть не меньше восхищаются книгой и здесь. Но что мне до этого? Болезни душат меня, и в горячечной груди твоего отца нет больше места тщеславию... Но не тревожься, я не поддамся — и первого мая буду с вами обеими. [187]

Впрочем, скрыться от болезни надолго мне не удастся, дитя мое, — разве что спокойное, размеренное существование и умиротворенность не восстановят мои силы... Твое письмо меня озадачило... Как же мало должна она (миссис Стерн. — А. Л.) разбираться в моих чувствах, чтобы сказать тебе, что в случае, если я ее переживу, я передам тебя в наследство миссис Дрейпер! Нет, моя Лидия! Тебя я доверю той, чьим добродетелям ты должна подражать... ¹ я так часто говорил с тобой о ней, писал тебе про нее. Только у нее научишься ты быть верной женой, нежной матерью и преданным другом, ты не сблизишься с ней до тех пор, покуда не пропитаешься молоком сердечных чувств ² и не умеришь свой пылкий нрав, коим владеешь в очень малой степени. Сия благородная особа не вынудит мою бедную Лидию бежать в поисках защиты в Индию, в ее силах оказать ей покровительство, причем куда более надежное, здесь, в Англии. Думаю, впрочем, что твоя мать меня переживет. Но не отягощай ее чувств своими дурными предчувствиями. Я послал тебе бусы и пряжки — то же и твоей матери. Нет такого желания моей девочки, которое бы ее отец, если только это в его силах, не исполнил бы. Но то, что достается тебе, должно по справедливости достаться и твоей матери... Меня ни на минуту не оставляют одного. Доброта моих друзей неизменна... и все же как бы мне хотелось, чтобы за мной ухаживала ты, — но этого я лишен. Пиши мне по меньшей мере два раза в неделю. Да благословит тебя Бог, дитя мое,

твой, всегда
твой любящий отец,

Л. С.

Комментарии

1. Имеется в виду миссис Джеймс.

2. У. Шекспир, Макбет, акт I, сцена 5.

Ваш бедный друг едва может писать — на прошлой неделе он чуть было не отправился на тот свет от плеврита: в четверг мне пускали кровь трижды, а в пятницу оттягивали ее пластырем... Врач уверяет, что мне лучше; Бог его знает, мне сильно не по себе, и даже если я и пойду на поправку, силы ко мне вернутся не скоро. Не написал и половины письма, а уже вынужден прерваться — устала рука. Вчера меня навестил мистер Джеймс, — к моей огромной радости, он много говорил о Вас, я же свои чувства держал при себе. Пожалуйста, дорогая миссис Джеймс, попросите его прийти [188] завтра или послезавтра, ибо, боюсь, жить мне осталось немного дней, а может, и часов. Если мне станет хуже и я в этой борьбе потерплю поражение (я пал духом, а это дурной знак), — не рыдайте, моя дорогая, слезы Ваши слишком драгоценны, чтобы меня оплакивать; соберите их лучше в бутылку и не вынимайте пробку ². Дражайшая, добрейшая, благороднейшая и лучшая из женщин! Пусть здоровье, мир и счастье всегда будут с Вами... если я умру, храните меня в своей памяти и забудьте те глупости, которые Вы так часто осуждали, — ведь делал я их сердцем, а не головой. Если же моей Лидии понадобится мать, могу ли я надеяться, что Вы (если она останется сиротой) приласкаете ее? Вы — единственная женщина на земле, которой я могу ее доверить. В письме двухнедельной давности я написал ей, кем Вы можете для нее стать. Мистер Джеймс будет ей отцом, он защитит ее от любых напастей, ибо в руке у него шпага, которой он служил отечеству и которой сумеет распорядиться, дабы защитить невинное дитя. Препоручите меня его заботам, подобно тому как я препоручаю Вас Тому, кто не даст в обиду все хорошее и доброе в этом мире... Прощайте, Вас и мистера Джеймса горячо благодарит

Ваш несчастный и любящий друг

Л. Стерн.

Комментарии

1. Это последнее письмо Стерна. Писатель умер от плеврита 18 марта 1768 года и был похоронен 22 марта на лондонском кладбище Святого Георга на Ганновер-сквер.

2. В древности слезы считались чудодейственным средством. См.: Псалтырь: 55, 9

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПИСЬМА К ЭЛИЗЕ

Лондон, конец января 1767

Вместе с этим письмом Элиза получит мои книги: "Проповеди" идут от самого сердца, хотя и остались без названия; остальные — от головы; к тому, как их примут, я отношусь более безразлично...

Не знаю, как это получилось, но я полувлюблен в Вас. Пора бы влюбиться и полностью, ибо никогда прежде ни одна представительница прекрасного пола не производила на меня большего впечатления.

Итак, прощайте.
С признательностью (чтобы не сказать с любовью),

Л. Стерн. [189]

Лондон, февраль 1767

Хотя в половине первого я навещу Вас, Элиза, я не успокоюсь, пока не узнаю, как Вы себя чувствуете. Пусть же прелестное твое личико осветится улыбкой, как сегодняшнее утро осветилось солнцем. Я очень опечалился, услышав вчера, что Вы захворали; и огорчился, что Вы не пустили меня к себе. Помните, моя дорогая: друг имеет те же права, что и врач. В этом городе (возразите Вы) это не принято. И что с того? Изысканность и благопристойность соблюдают бездушные правила этикета далеко не всегда.

Я иду завтракать, но к одиннадцати вернусь в надежде прочесть одну строчку, написанную твоей рукой: "Мне лучше, и я буду рада увидеть своего Брамина" ¹.

9 утра.

Комментарии

1. Стерн и Элиза подписывали письма друг другу соответственно Bramin (мужской род) и Bramine (женский род), вероятно, намекая на духовный сан Стерна и на то, что Элиза родилась в Индии.

Лондон, март 1767

Твое письмо, Элиза, я получил вчера вечером по возвращении от лорда Батхерста ¹, где я обедал и где меня слушали (о тебе я говорил целый час без перерыва) с таким интересом и вниманием, что добрый старик трижды пил за твое здоровье, и хотя ему уже восемьдесят три, он говорит, что надеется дожить до того дня, когда его познакомят с моей прелестной ученицей из Индии, которая, он убежден, затмит всех жен самых богатых набобов — и не только внешне, но (что гораздо важнее) и внутренне. И я надеюсь на то же. Этот аристократ — мой старый знакомый. Представьте, он всегда покровительствовал людям умным и талантливым; за его столом сиживали и Аддисон, и Стил, и Поуп, и Свифт, и Прайор ², и многие другие... Впервые он подошел ко мне, когда я находился при дворе принцессы Уэльской, и представился столь же оригинально, сколь и вежливо: "Хочу познакомиться с вами, мистер Стерн, однако и вы должны знать того, кто выражает это желание. Вы, вероятно, слышали, — продолжал он, — о старом лорде Батхерсте, которого эти ваши Поупы и Свифты так воспевали и превозносили. Прожив всю жизнь с великими людьми, похоронив их и отчаявшись найти им равных, я уже несколько лет перестал вести записи и забросил свои книги, вознамерившись никогда больше их не раскрывать. Вы, однако, разожгли во мне желание, прежде чем я умру, открыть их вновь, что я сейчас и делаю; а потому прошу вас отобедать со мной у меня дома". Этот лорд — чудо природы: в [190] свои восемьдесят три он обладает умом и живостью тридцатилетнего. Умение получать радость от жизни и искусство доставлять радость другим сочетаются у него с образованностью, учтивостью и чувством.

То, что рассказывал я о тебе, Элиза, доставляло ему огромное удовольствие; в нашей беседе участвовал еще один, также весьма здравомыслящий, джентльмен, и мы с жаром проговорили до девяти вечера. И ты, Элиза, была той путеводной звездой, что направляла и освещала наш разговор! И даже когда я говорил не о тебе, ты все равно целиком заполняла мой ум, согревала все мною сказанное, ибо все это время — говорю не стыдясь — мне очень тебя не хватало! <...>

Пусть же розы вновь вернутся на твои щечки, а рубины — на твои губки! Но поверь мне, Элиза: твой муж (если только это добрый, проницательный человек, во что я искренне верю) заключит тебя в еще более крепкие и нежные объятья, поцелует твое бледное, изможденное лицо с еще большей страстью, чем если б красота твоя цвела пышным цветом. Если же я ошибаюсь, то мне его от души жаль. Странный у него должен быть вкус, раз он не в состоянии по достоинству оценить такое существо, как ты! <...>

Как можешь ты просить прощенья за твое последнее письмо?! Мне оно кажется тем более прелестным, что ты за него извиняешься. Пиши мне и впредь, дитя мое, только такие письма. Пусть они выражают непритязательную беспечность сердца, что во всей своей полноте раскрывается человеку, которого ты должна чтить, которому должна доверять. Такое письмо, Элиза, пишу тебе и я, и такой жизнью — безыскусной, полной любви — я буду жить с тобой, если только Судьба не разведет нас по разным материкам, чего никогда не переживет

навсегда преданный тебе

Брамин.

Комментарии

1. Аллен Батхерст (1684-1775) — политик, общественный деятель, меценат; один из двенадцати тори, произведенных королевой Анной в пэры для укрепления консервативной партии в парламенте; подписчик на "Проповеди" Стерна.

2. Мэтыо Прайор (1664-1721) — поэт, эссеист, дипломат; один из самых остроумных и изобретательных английских эпиграмматистов и пародистов; друг Свифта и Поупа.

Лондон, март 1767

Дражайшая моя Элиза!

Сегодня утром начал я новый дневник ¹; ты увидишь его, ибо, если я не доживу до твоего возвращения в Англию, он останется тебе в наследство. Эта страница — печальная, но [191] будут и веселые; если только я смогу писать тебе письма, то встретятся среди них и радостные; боюсь только, что дойдут до тебя лишь немногие! А впрочем, можешь быть спокойна: с каждой почтой будешь ты получать что-нибудь в этом роде — до тех пор, пока не махнешь рукой и не велишь никогда больше тебе не писать.

Как Вы поживаете? Какую силу духа вложили в Вас небеса? Как Вы устроились, моя дорогая? ² Все ли в порядке? Пишите мне, ничего не утаивая, обо всем. Если же попутный ветер Вас задержит, я приеду к Вам вместе с Джеймсами, можете не сомневаться. В самом деле, Элиза, знай я, что могу оказать Вам услугу, сделать для Вас доброе дело, — и я бы с радостью прилетел к Вам как на крыльях. Господь милостивый! Прояви снисхождение к бедной крошке, сохрани ее от любых потрясений. Сейчас, кроме Тебя одного, защитить ее некому! Спаси ее от всех напастей, ниспошли ей наконец утешение!

Надеюсь, Элиза, молитва моя будет услышана, ибо, сдается мне, небо, когда я смотрю на него, улыбается мне в ответ. Я только что вернулся от нашей доброй миссис Джеймс, где три часа кряду только о тебе и говорил. У нее есть Ваш портрет, и он ей нравится, но Мэриотт ³ и некоторые другие находят, что портрет, принадлежащий мне, лучше, выразительней. Но что он в сравнении с оригиналом?! Я бы сказал так: портрет, который висит у миссис Джеймс, предназначен для света; мой же способен доставить удовольствие лишь очень искреннему другу или же сентиментальному философу. На первом Вы вся — улыбка, Вы разодеты в шелка, жемчуга и горностаи; на втором — просты, как весталка; там Вы такая, какой Вас сотворила природа, — образ, на мой вкус, куда более естественный и привлекательный, чем миссис Дрейпер, красующаяся, покоряющая поклонников пышными своими нарядами, с блеском в глазах и с ямочками на щеках и подбородке <...> А теперь позвольте мне сказать Вам правду, которую, впрочем, я Вам, кажется, уже говорил. Когда я увидел Вас впервые, Вы не вызвали во мне ничего, кроме сострадания; внешность Ваша показалась мне вовсе не примечательной. Покрой Вашего платья (пусть и модного) портил Вас... ничто не может повредить Вам более, чем желание покрасоваться. Вы не красивы, Элиза, лицо Ваше не способно привлечь и десятой части тех, кто на Вас смотрит; Вы — нечто большее; скажу как на духу: никогда прежде не приходилось мне видеть лицо столь же умное, столь же одухотворенное, столь же доброе; не было еще (и не будет) ни одного здравомыслящего, проницательного и чувствительного мужчины, [192] который бы, пробью в Вашем обществе три часа, не проникся к Вам любовью или дружбой, — в том, разумеется, случае, если Вы не станете изображать из себя то, что Вам несвойственно, и предстанете перед ним тем безыскусным существом, каким создала Вас природа. Есть что-то в Ваших глазах и голосе такое, чего нет ни у одной женщины из всех, кого мне случалось видеть, о ком приходилось слышать и читать. Это то пленительное, невыразимое совершенство, что ощутить способны лишь люди самого тонкого вкуса.

Будь Ваш супруг сейчас в Англии, я бы с радостью заплатил ему пятьсот фунтов (если только подобное приобретение можно сделать за деньги), чтобы он разрешил Вам сидеть рядом со мной два часа в день, пока я пишу свое "Сентиментальное путешествие". Уверен, в этом случае книга продавалась бы настолько лучше, что я сумел бы вернуть эти деньги сторицею... За Ваши же портреты, заказанные Ньюнхемами ⁴, я не дал бы и девяти центов: на них Вы — надутая, разодетая кокетка. Ваши глаза и овал лица (совершеннее мне видеть не приходилось), что способны поразить самого бесстрастного судью, ибо это истинное творение Господа, краше которого я не видал нигде на свете, обесцениваются притворной улыбкой на одном и гримасой на другом <...> Буду писать тебе завтра снова, лучшая и пленительнейшая из юных дев! Мирной тебе ночи! Да будет душа моя с тобой во все ночные стражи.

Прощай.

Комментарии

1. "Дневник для Элизы".

2. Элизабет Дрейпер, вместе с остальными пассажирами отплывавшего в Индию судна, находилась в это время в Диле, в порту в Дуврском проливе, в ожидании попутного ветра.

3. Вероятно, Томас Мэриотт (1737-?) — морской офицер, служивший в Ост-Индской компании; подписчик "Проповедей" Стерна.

4. Лондонские коммерсанты, знакомые Джеймсов.

Лондон, март 1767

Как бы я хотел, Элиза, чтобы ты смогла отложить свой отъезд в Индию еще на год. Ибо я свято верю, что твой муж никогда не стал бы ограничивать тебя во времени <...>

Элиза, раз ты так тяжко больна, и не помышляй о том, чтобы в этом году вернуться в Индию. Напишите своему супругу — скажите ему всю правду о своем состоянии, и если муж Ваш столь же благороден и человеколюбив, каким Вы его рисуете, он Вас, безусловно, одобрит. Из самых достоверных источников мне известно, что его недовольство Вашей [193] жизнью в Англии вызвано лишь тем, что он возомнил, будто здесь Вы расточительствуете и наделаете долгов, по которым ему рано или поздно придется платить. Подумать только: богиня приносится в жертву грошовым расчетам! Поверь, дитя мое, если б только приличия мне позволили, я бы возместил ему все связанные с тобой расходы до последнего пенса! С радостью отдал бы я ему все свои средства, все, чем владею, целиком положившись на тот дар, коим наградили меня небеса...

Верно, ты многим обязана своему мужу, чем-то — своей внешности и мнению света, но поверь, поверь, моя дорогая, столь же многим обязана ты и самой себе. А потому, раз Вы по-прежнему больны, возвращайтесь-ка из Дила поскорей. Я буду лечить Вас — и совершенно безвозмездно. Вы отнюдь не первая женщина, кого я выхаживал, и не без успеха. Я пошлю за женой и дочерью, и они, дабы поправить пошатнувшееся Ваше здоровье, отвезут Вас в Монпелье, на воды в Банкуа, в Спа — куда только пожелаете. Мы будем удить рыбу на берегах Арно, бродить в ее долинах. И если ты будешь (как я не раз уже слышал) стенать: "Я потерялась, я потерялась", — мы непременно отыщем тебя, моя Элиза. Не это ли прописал Вам Ваш врач: "Покой, короткие прогулки, чистый южный воздух Франции или еще более мягкий климат Неаполя — в обществе друзей, людей добрых и ласковых"? Разумный человек! Он определенно проник в Ваши мысли. Он понимает, сколь ненадежны лекарства для существа, ЧЕЙ НЕДУГ ВЫЗВАН ГОРЕСТЯМИ РАССУДКА. Боюсь, дорогая моя, Вы можете довериться в полной мере только времени; пусть же оно даст Вам то, чего заслуживает истинная жрица этой обворожительной богини ¹.

Я горжусь Вами, Элиза, за то, что Вы скрываете от мира такие вещи, которые, откройся они, явились бы Вам панегириком. Истинное достоинство в том и заключается, чтобы, страдая, не искать у мира сочувствия, не обращаться к нему за поддержкой. Вы выдержали характер, мой любезный и вдумчивый друг! Признаться, я начинаю думать, что добродетелей у Вас ничуть не меньше, чем у вдовы моего дяди Тоби. Впрочем, я ничуть не менее пристрастен, чем он в отношении миссис Водмен, и никакой Трим ² не способен убедить меня в обратном. Ни при каких обстоятельствах! Кстати, о вдовах. Если, Элиза, Вы когда-нибудь овдовеете, умоляю, ни за что не отдавайте руку и сердце какому-нибудь богатому набобу, — я намереваюсь жениться на Вас сам. Моя супруга едва ли долго проживет: она уже раздала все французские провинции ³ — я же не знаю другой женщины, кроме Вас, с [194] которой я мог бы соединить свою судьбу после ее смерти. Верно, если исходить из состояния моего здоровья, мне — девяносто пять лет, а Вам — двадцать пять: разница довольно солидная, но нехватку здоровья я возмещу умом и добронравием. Никакой Свифт так не любил свою Стеллу, Скаррон — свою Ментенон или Уоллер — свою Сакариссу ⁴, как я буду любить и воспевать тебя, моя Богом избранная жена! Все эти громкие имена уступают твоему, Элиза. Скажите же, что принимаете мое предложение, что оно делает Вам честь и что Вам, как и известному персонажу из "Спектейтора" ⁵, доставит больше радости надевать домашние туфли старику, чем иметь дело с веселыми, сластолюбивыми и молодыми.

Прощай, моя Simplieia ⁶!

Комментарии

1. Вероятно, древнегреческой богини здоровья Гигиеи.

2. Вот что заметил капрал Трим о возлюбленной дяди Тоби вдове Водмен: "Она так же не может выдержать осаду, с позволения вашей милости, как не может летать..." ("Тристрам Шенди", т. 8, гл. 28, перевод А. Франковского).

3. Жена Стерна была душевнобольной, и воображала себя королевой Богемии.

4. Стелла (Эстер Джонсон; 1680-1728) — возлюбленная Джонатана Свифта, который с 1710 по 1713 год писал ей письма из Лондона, составившие "Дневник для Стеллы"; Франсуаза Д' Обиньи (1635-1719) — жена Поля Скаррона, после его смерти стала фавориткой Людовика XIV и получила титул маркизы де Ментенон; Сакарисса (леди Дороти Сидни; 1617-1684) — лирическая героиня английского поэта Эдмунда Уоллера (1606-1687).

5. В издававшемся Джозефом Адиссоном (1672-1719) и Ричардом Стилом (1672-1729) ежедневном журнале "Спектейтор" ("Зритель", 1711-1712; 1714) печаталась сердобольная история о верной дочери, подававшей старику- отцу туфли и предпочитавшей его общество ухаживаниям поклонников.

6. Простушка (лат.).

Лондон, 30 марта 1767

Моя дорогая Элиза!

Я находился на самом краю смерти. Последний раз, когда я Вам писал, я был болен не на шутку и знал, что мне угрожает... Опасения мои подтвердились, ибо через десять минут после отправления письма бедный Йорик буквально развалился на части: в груди у меня лопнул сосуд, и я не мог до четырех утра остановить кровь, которой перепачканы теперь все твои индийские носовые платки. Мне казалось, что кровь хлещет из самого сердца. Заснул я от слабости. В шесть я проснулся и обнаружил, что рубаха у меня залита кровью. Мне снилось, будто я сижу в полной прострации, ты входишь в комнату с шалью в руках и говоришь, что дух мой прилетел [195] к тебе в Дил сообщить о моей незавидной судьбе и что ты явилась узнать, какую помощь может оказать мне твоя дочерняя привязанность, а также подучить мое благословение и принять мой последний вздох. С этими словами ты приложила шаль к моей груди и, опустившись на колени, взмолилась, чтобы я обратил на тебя внимание. Я пробудился — но в каком виде! О мой Бог! "У тебя исчислены мои скитания; положи слезы мои в сосуд у Тебя..." ¹... Дорогое дитя! Ты всегда у меня перед глазами! Ты постоянно присутствуешь в моем воображении: обнимаешь слабые мои колени и подымаешь прекрасные свои глаза мне в утешение; и, когда я говорю с Лидией, слова Исава, произнесенные тобой, постоянно звучат в моих ушах: "Отец мой! благослови и меня" ². Посылаю тебе, дитя сердца моего, свое благословение!

Сейчас кровотечение совершенно остановилось, и я вновь ощущаю прилив жизненных сил, а потому не тревожься, Элиза, я знаю, я поправлюсь. Позавтракал я с аппетитом и пишу тебе с радостным чувством, что "все кончится ко всеобщему удовольствию". Утешайся же тем, "что лучшие из людей (как сама ты изящно выразилась) не могут, что бы ни произошло, создать такую цепь событий, которая бы стала источником несчастий для Того, кто за них в ответе". Наблюдение это весьма уместно, в высшей степени здраво и сформулировано на редкость точно. Хорошо бы мне запомнить его слово в слово. Кто, скажите, научил Вас, Элиза, так складно писать? Вы, вне всяких сомнений, этим искусством овладели. Когда я буду сидеть без денег и слабое здоровье не даст моему дарованию проявиться в полной мере, я напечатаю Ваши письма в виде законченных эссе, написанных "несчастной дамой из Индии" <...> Я показал Ваши письма мисс Б. и половине всех литераторов в городе. Надеюсь, Вы на меня за это не рассердитесь — я имел в виду оказать Вам честь... Вы даже не можете себе представить, как растет число ценителей Вашего эпистолярного таланта, а ведь они не знают прочих Ваших дарований. Остается только гадать, где сумела ты приобрести столько грации, столько доброты, столько разнообразных достоинств. Природа, несомненно, потрудилась над тобой так, как не трудилась ни над кем другим, ибо ты (и не только в моих глазах) — лучшее и совершеннейшее из ее созданий.

Итак, это последнее письмо, что ты от меня получишь: "Граф Четемский" (о чем прочел я в газетах) уже прибыл в Дил, и ветер, насколько мне известно, дует теперь попутный. А потому, благословенная, прими мое последнее, последнее прости! Храни память обо мне, думай о том, как высоко я [196] ценю — нет, горячо люблю тебя; помни, что ты для меня. Прощай, прощай! И, прощаясь, позволь дать тебе один совет — на этот раз он будет краток. Всего два слова:

ЧТИ СЕБЯ.

Р. S. <...> Пусть же сопровождают тебя мои благословения, покой и Гигиея! Возвращайся скорей в мире и довольстве и освети мою ночь! Твое отсутствие я буду оплакивать последним — и первым радоваться твоему возвращению...

ПРОЩАЙ!

Комментарии

1. Псалтырь: 55, 9.

2. Бытие: 27, 34.

(пер. А. Ливерганта)
Текст воспроизведен по изданию: Лоренс Стерн. Письма // Вопросы литературы, № 6. 2000

© текст - Ливергант А. 2000
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы литературы. 2000