Все вероятности были против нас; в нашу пользу не было ни одного шанса из ста... Нужно было признаться, что это означало безумную игру, которую не мог оправдать даже ее успех.
Огюст Мармон
Наполеон Бонапарт (1769-1821) давно стал «культовой фигурой» и для человека, знающего историю рубежа XVIII-XIX веков, и для того, кто ее не знает совершенно. В отличие от тиранов XX столетия его имя сохраняет для нас романтическую привлекательность. Многие не любили Наполеона, даже ненавидели, но при этом уважали. Он никогда не становился объектом презрительного отношения, насмешек. Прозвище Корсиканский Выскочка — скорее проявление бессильной злобы, чем высокомерного пренебрежения его неприятелей. Причем это касается не только судьбы Наполеона, его походов, побед, политических реформ, амурных успехов и неудач, но и его внешнего вида. Не уменьшило обаяния этого человека даже подчеркиваемое многими историками и художниками «императорское брюшко», выросшее из-за нервного напряжения, сопровождавшего Бонапарта всю жизнь, напряжения, снять которое обычно пытаются обильной пищей.
В бесчисленных книгах Наполеонианы, посвященных истории жизни этого человека и природе его гения, особое внимание уделяется тому времени, когда в Наполеоне закладывалось стремление к единоличному правлению, возникало желание перенести свой опыт командования воинскими подразделениями в политическую сферу.
Египетская экспедиция занимает в этом смысле особое место. Получив после Итальянского похода 1796 года [354] всеевропейское признание своих полководческих способностей, Наполеон тем не менее еще никем не рассматривался как деятель, который в состоянии оказывать реальное влияние на политику Франции. Пока что он был одним из удачливых французских революционных генералов — может быть, чуть более талантливым, чем остальные. Трудно сказать, насколько далеко простирались его собственные честолюбивые мечты. Скорее, Наполеона тянуло за пределы Франции; он хотел найти свое место и свое призвание там, где мог действовать самостоятельно.
Ниже мы коснемся предыстории и причин Египетской экспедиции. Сейчас лишь подчеркнем: именно из Египта Наполеон вернулся законченным честолюбцем, готовым к борьбе за верховную власть в государстве. Он не имел четкой экономической, да и политической программы, зато внутренне был уверен в своих силах и, что не менее важно, в своем праве быть первым.
Так что же произошло в Египте?
В течение целого года Бонапарту приходилось выступать одновременно революционным генералом и полновластным правителем независимого государства. Для солдат экспедиционного корпуса он оставался Бонапарт том, признанным военным вождем, прошедшим вместе с ними все ступени революционных увлечений — от откровенного якобинства до олигархического здравомыслия эпохи «поздней» Директории. В то же время для местных жителей Наполеон был «Султаном Кебиром», великим завоевателем, который явился сюда из далекой страны франков для того, чтобы найти свой удел и свою веру. Неоднократные попытки Бонапарта убедить египтян, что он всерьез изучает Коран и готовится вместе со всей армией принять закон Магомета, кажутся совершенной беспринципностью. Однако нужно помнить, что наполеоновская беспринципность проистекала не из отсутствия воли, а из четкого политического интереса. [355] Столь же беспринципным Наполеон бывал и после возвращения во Францию, и перед 18 брюмера, и после переворота. Наполеону была нужна власть, и ради нее он готов был надеть феску и даже явиться в мечеть.
После «религии разума», насаждавшейся во Франции, заигрывание с исламом выглядело странно; однако заметим, что оно не вызвало открытого протеста ни в армии, ни среди ученых Института. И дело не в том, что это заигрывание не принималось всерьез; наоборот, многие из французов не ограничились политическим кокетством. Наиболее известен пример генерала Мену, принявшего ислам уже вскоре после прибытия в Египет. Однако помимо него еще около пяти сотен французских солдат и офицеров стали мусульманами и остались в долине Нила после эвакуации армии в 1801 году.
Думаем, это было вызвано не столько очарованием древней восточной страны, сколько усталостью от чрезмерно светского характера жизни в революционной Франции.
Наполеон прекрасно усвоил египетский урок, оценив влияние, которое религия оказывает на подданных. Став Первым Консулом, а затем императором, он начал возрождать права традиционных для Франции культов — католицизма, протестантизма и лютеранства. При этом он, конечно, стремился лишить их какой-либо независимости, поставив на службу государственной идеологии.
В Египте Наполеон понял, что наибольший успех достижим только тогда, когда ты ломаешь привычные стереотипы, границы поведения. Военная стратегия Бонапарта строилась на наилучшем решении, а не на возможном. Осторожное взвешивание шансов, оценка возможного и невозможного были не в его характере. Именно поэтому решения принимал он один: любой, даже благой, посторонний совет мешал выплеску единой, последовательной, признающей лишь собственный авторитет воли, которая только и могла привести к ошеломляющему успеху — или, наоборот, к окончательному провалу. Таковой же была и политическая стратегия: отныне [356] Наполеон сметал границы Европы, делая ее маленькой, подвластной одному точному удару его «больших батальонов» или ловкой политической комбинации Талейрана. Благодаря эпохе Первой Империи Европа стала той, какой мы знаем ее сейчас, когда география избавилась от власти древних, еще феодальных представлений о нерушимой удаленности чужого лена.
Наполеон неоднократно говорит в мемуарах о своем политическом опыте, полученном в Египте, но он описывает его уже как нечто сложившееся с точки зрения багажа, приобретенного к моменту крушения его империи. Он скрывает свою неуверенность и ошибки; например, ту бурю возмущения, дошедшую до вооруженных столкновений, которую вызвало его требование вывесить на мечетях трехцветный флаг. Он не сообщает, что при вступлении французов в Каир из него бежало более трети жителей, а после подавления первого восстания в Каире французы осквернили все главные святыни города. Он не говорит, что по его указанию французские солдаты привлекали горожан на свою сторону тем, что покупали у них продукты по французским ценам, во много раз превышающим местные. Он очень вскользь пишет о разочаровывающем впечатлении, которое произвел на жителей Каира неудачный запуск воздушного шара 2.
В не меньшей степени Наполеон скрывает страх и внутреннее недовольство отправлявшейся в Египет армии, о которых так красноречиво говорил в своих записках Мармон, будущий маршал Франции и герцог Рагузский. Большинство не верило в успех [357] предприятия; учения, которые приказал проводить Наполеон по пути из Мальты в Александрию, имели целью занять солдат, не дать возможности их тревоге и пессимизму перерасти в открытое неповиновение.
Впрочем, Наполеону все-таки пришлось преодолевать неповиновение. Рассказывая о ропоте армии во время похода на Каир, он не упоминает, что ряд офицеров пытались предъявить ему ультиматум. После отказа командующего повернуть армию назад один из них, генерал Мирер, отъехал в пустыню и застрелился. Это едва не вызвало бунт: лишь угроза казнить главу бунтовщиков, генерала Дюма, заставила офицерский корпус утихомириться.
Если продолжать рассказ о фактах, скрываемых или апологетически толкуемых нашим автором, то нужно сказать и о том, что далеко не во всех сражениях, проведенных им или его генералами, военное преимущество было однозначно на стороне европейцев. Так, во время преследования Ибрагим-бея при ал-Салихии Наполеон едва не потерпел поражение: его кавалерия вырвалась вперед, а пехота, не поспевавшая за ней, настолько устала, что солдаты побросали оружие. Лишь внезапное нападение жадных до добычи бедуинов, служивших тому же Ибрагим-бею, на его обоз заставило мамлюков отступить.
Во время сражения при Аль-Лахуне, которое Наполеон описывает как трудную победу Дезэ над Мурад-беем, французы на самом деле потерпели поражение: один из их отрядов (Наполеон упоминает его как «стрелковое каре») был почти полностью уничтожен, главные же силы под конец дня действовали оборонительно. Недаром Дезэ весь октябрь оставался в Файюме, переформировывая свой корпус.
Однако самое главное несоответствие действительности — это изображение резни в Яффе. Утверждение, что около 800 человек из гарнизона этой крепости были людьми, защищавшими Аль-Ариш и отпущенными под честное слово, — ложь. Таких в Яффе было всего [358] несколько десятков; между тем Наполеон расстрелял почти четыре с половиной тысячи турок, сирийцев, арабов, сдавшихся ему в плен 3.
Перечисление этих фактов не имеет своей целью представить Наполеона лжецом и отвратительным деспотом. Сейчас, спустя два столетия после описываемых событий, имея под рукой мемуары таких участников Египетской экспедиции, как Мармон, Бертье, Бурьен, жизнеописания Нельсона и записки ал-Джабарти, наконец имея весь корпус «Correspondance» 4, можно ловить автора мемуаров на противоречиях исторической действительности. Однако нужно понять, что Наполеон — не изверг, но и не идеальный романтический герой. Это очень сложная фигура, требующая трезвого изучения.
Поэтому мы предлагаем прочесть записки о Египетской экспедиции как пристрастное и яркое повествование о грандиозном эксперименте, который Наполеон произвел над революционной армией, над Египтом и над самим собой; эксперименте, закалившем его и ставшем трамплином к будущей власти.
К тому же Египетская экспедиция была крайне рискованным предприятием, во время которого французская армия неоднократно оказывалась на грани разгрома и гибели. Именно на ее примере легче всего изучать самый, пожалуй, загадочный, зато важный вопрос — о мотивах решений, принятых полководцем. Там, где все идет по наезженной колее, по плану, этот вопрос не столь [359] существен. Однако история определяет свое течение именно в те моменты, когда план рушится, когда возникает неопределенная ситуация, требующая не просто проявления силы воли, но выбора при размытых критериях и основаниях для него. Деятельность Наполеона после высадки в Александрии или после Абукирского сражения может дать нам замечательные примеры стальной воли и удивительно точного политического и стратегического чутья.
Если говорить о языке, которым написаны мемуары, то он далек от высоких литературных стандартов. Таким безыскусным, однако очень энергичным, даже хвастливым языком писались отчеты о военных кампаниях, публиковавшиеся в парижских газетах. Претензия на нечто значительное заключается не в стиле, но в событиях, о которых идет речь, и эти события искупают безыскусность языка.
Нужно помнить, что «стиль Наполеона» вырос из условий, в которых формировалось его сознание. Полководец времен Французской республики — не только стратег, обладающий навыками оперативного управления и личным бесстрашием. Он — оратор, демагог высшей пробы. В какой еще армии того времени найдешь такие отношения между рядовыми и командующим? Наполеон безусловно помнил, что для его солдат и офицеров мало приказа и примера. Нужно еще и слово, причем не важно, будут ли его воззвания логичны и взвешенны. Здесь можно сколь угодно много противоречить себе. Важно, чтобы воззвания были ясны, просты и пробуждали Гордость, Ненависть, Веру. Именно эта триада и сменяет в воззваниях и реляциях Наполеона революционные Свободу, Равенство, Братство.
Мемуары Наполеон писал главным образом от третьего лица. Эта форма, с одной стороны, позволяла ему свободнее отвечать оппонентам, с другой же — за внешней завесой объективности она давала читателю многосторонний опыт общения с личностью самого автора. Мы смотрим на разбираемые Бонапартом операции его же глазами; воспоминания написаны стилем, соответствующим тому [360] постоянному движению замыслов, которым характеризуется его жизнь. Внешний объективизм являлся не только данью условности (в XVIII-XIX веках самооправдания, написанные от третьего лица, встречались нередко) или следованием традиции «Записок» Юлия Цезаря. Он передавал самоощущение автора, переживание собственной избранности. Величие своего предназначения осознавалось Наполеоном не менее остро, чем, например, Александром Македонским или Юстинианом I. Многозначительное «он» в тексте Наполеона иногда вырастает до размеров силы, далеко превосходящей любые человеческие способности. «Он» Наполеона — то сверхисторическое, но абсолютно разумное нечто, та рациональная власть, которую искали и которой соблазнялись многие философы, историки, просто мыслящие люди рубежа XVIII-XIX веков. Чтобы почувствовать ее мощь, ужасавшую, восхищавшую, перекраивавшую Европу, словно простую топографическую карту, мы и обращаемся к воспоминаниям человека, ставшего ее носителем, — человека не слишком яркого внешне, но вызывавшего всеобщие восхищение, любовь, зависть 5.
ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
Поговорив о характере текста, принадлежащего перу Наполеона, и мотивах избирательности в подаче им информации, обратимся к тому, что объективно находится за рамками его повествования, а именно к подготовке похода, возможным его целям и судьбе экспедиционного корпуса после отъезда Бонапарта из Египта.
17 октября 1797 года Франция и Австрия подписали мирный договор в Кампо-Формио. Тем не менее это [361] еще не означало прекращения войны в Европе. Оставалась Англия, которая была непримиримым врагом — не столько даже революции, сколько самой Франции. Мирные инициативы умирали еще в колыбели. Оставалось вести войну, причем принципиально отличную от войн с континентальными противниками.
Нет ничего удивительного в том, что уже в сентябре 1797 года 120-тысячная французская армия, получившая название Английской, была сосредоточена вдоль пролива Па-де-Кале. Предполагалось переправить ее на Британские острова, когда погода будет благоприятствовать десантной операции. Главнокомандующим этой армией назначили Бонапарта, триумфатора прошедшей войны. Хотя в Английскую армию не были включены полубригады, доблестно сражавшиеся вместе с Наполеоном в Италии и Тироле, считалось, что этот генерал обладает магической способностью превращать в золото любой материал, которого он касается.
В январе-феврале 1798 года Бонапарт совершил инспекционную поездку и пришел к выводу, что идея вторжения авантюрна в самой своей основе. Подготовка войск шла вяло или не шла вообще, средств для переправы было явно недостаточно, наконец, без завоевания французским флотом господства на море — хотя бы на краткий срок — десантные флотилии могли быть уничтожены англичанами еще до того, как они пристанут к дуврскому берегу.
В докладе, представленном Директории, Бонапарт сделал однозначный вывод: вторжение в Англию невозможно. Генерал предлагал другие формы боевого использования собранных сил. Во-первых, можно было вторгнуться в Ганновер, родовое владение английской короны. Такое вторжение нанесло бы удар Британии — но скорее символический, чем реальный. Во-вторых, при помощи имеющихся сил можно завоевать Египет — это важное звено в системе английской торговли и к тому же одну из богатейших провинций на востоке Средиземноморья. [362]
2 марта Директория решает на время отказаться от Английской экспедиции 6 и выбирает восточный вариант применения боевых сил. В Египетскую армию включены главным образом полубригады из Италии и Швейцарии; Наполеон получил под свое командование ветеранов Итальянского похода. Несмотря на то что экспедиционный корпус имел численность в четыре раза меньшую, чем Английская армия, Бонапарт сохранял абсолютную уверенность в успехе сухопутных операций. Важно было, чтобы его не подвел флот.
К апрелю 1798 года противоборство с Англией разворачивалось исключительно на морских просторах. Французы помимо своих эскадр могли рассчитывать также на корабли Испании, своего союзника, — однако по числу военных судов англичане превосходили союзные силы.
В тот момент имелись следующие «болевые точки» морского противоборства.
1. Брест и Ла-Манш. Главная угроза Британским островам исходила от Брестской эскадры, включавшей в себя 34 линейных корабля. В случае начала десантной операции именно эта эскадра должна была прикрывать переправу сухопутных войск. Англичане знали, что в реальности не более половины кораблей Брестской эскадры могут выйти в море, однако они сторожили ее денно и нощно, постоянно держа в этом районе и фрегаты, и 38 линейных кораблей.
Поскольку ожидалось, что в боевых действиях во время десантной операции может принять участие и голландский флот 7, еще 21 линейный корабль следил за ним. [363]
2) Кадис. Здесь, на основной базе испанского флота, находились 30 линейных кораблей, возглавляемых адмиралом Массаредо. После сражения при Сен-Винценте (14 февраля 1797 года) испанцы предпочитали не рисковать своими кораблями, однако англичане внимательно следили за Кадисом, используя Гибралтарскую эскадру лорда Джарвиса (графа Сен-Винцент) — 24 линейных корабля.
3) Тулон. Тулонская эскадра Брюэйса насчитывала 13 линейных кораблей. Поскольку Англия лишилась своих союзников на Апеннинах (в первую очередь Неаполитанского королевства), британцы не располагали морскими базами западнее Гибралтара и не держали на Средиземном море линейных судов 8.
Тем не менее если у французов и испанцев в других, более мелких портах было всего лишь 6 линейных кораблей, то у англичан в метрополии, а также на морских просторах Атлантического и Индийского океанов имелось не менее 35 кораблей этого, основного в то время, боевого класса.
Таким образом, в апреле-мае 1798 года сложилась уникальная возможность. Пока англичане не договорились с Неаполем, Турцией или Мальтой о предоставлении им военно-морской базы, французы имели шанс перебросить войска из Тулона в Александрию. Даже если для Тулонского флота это стало бы «билетом в один конец», этим нужно было воспользоваться.
ЕГИПЕТ
Почему Египет?
Двусмысленность французской позиции в отношении Египта так и сквозит в мемуарах Наполеона. Во французской восточной политике уже более столетия [364] господствовало стремление во что бы то ни стало поддерживать Турцию — и как противовес могуществу Австрии и России, и как удобного экономического партнёра. Поэтому Наполеону приходится упражняться в риторике, чтобы изобразить свое предприятие как жест доброй воли — как экспедицию, предпринятую ради изгнания из Египта английских купцов, якобы закабаливших всю местную торговлю, а также мамлюкских династов, фактически оторвавших Каир от метрополии.
Правда, в течение всего XVIII столетия французские политики и опасались развала Оттоманской империи, и с вожделением ждали начала этого процесса. Хотя Австрия и Россия граничили с Турцией непосредственно, их возможные приобретения — в случае дележа османского наследства — ограничились бы Балканами и Причерноморьем. В то же время Магриб, Египет, Сирия, Греция — все эти богатейшие провинции — могли бы достаться Франции, имевшей благодаря Тулону, Марселю и Корсике значительную географическую фору по сравнению с той же Англией. Приобретение лакомых кусков на востоке Средиземноморья с лихвой компенсировало бы неудачи колониальных войн в Индостане и Северной Америке.
Еще в 1769 году могущественный Шуазель собирался организовать поход в Египет ради основания там колонии. Однако тогда было решено дождаться, пока плод не упадет в руки сам. Зато теперь показалось, что наступает удобный момент.
Во-первых, французское правительство считало момент удобным с нравственной точки зрения. Разделы Речи Посполитой, осуществленные Россией, Австрией и Пруссией, были самым беззастенчивым разбоем. Франция могла требовать компенсации, так как такого рода территориальные изменения нарушали сложившуюся после войн начала XVIII столетия систему европейского баланса. По крайней мере Париж не боялся обвинений в безнравственности своего поступка — он мог сослаться на прецедент. [365]
Во-вторых, турецкие провинциальные правительства уже, казалось, вели Оттоманскую империю к распаду. Французы имели постоянные контакты с янинским пашой, откровенно стремившимся создать собственную державу. Эти контакты еще более стимулировались тем, что поблизости от контролируемого пашой Янины побережья находились Ионические острова, приобретенные Францией по условиям мирного договора в Кампо-Формио.
Что касается Египта, то здесь уже в течение столетия усиливалась власть мамлюкских феодалов. Один из них, Али-бей, в 1769 году провозгласил себя независимым правителем Египта. Поскольку в это время шла русско-турецкая война, стамбульское правительство не могло выделить для борьбы против мамлюкского ополчения достаточных сил. В 1770-1771 годах Али-бей вторгся в Палестину и Сирию, объявил себя султаном, и лишь измена в египетском войске остановила его экспансию.
Мамлюки, не желавшие чрезмерного усиления Али-бея, выторговали для Египта статус фактически автономной провинции и выступили на стороне Стамбула. Однако до 1773 года Али-бей при поддержке действовавшего в Средиземном море русского флота сопротивлялся в Сирии.
После окончания военных действий мамлюкские беи начали делить страну. В результате в Египте почти началась нескончаемая феодальная междуусобица, причем Наполеон застал многих современников движения Али-бея.
Бонапарт начал мечтать о походе в Египет еще летом 1797 года. Он определенно был уверен, что поход в долину Нила изменит стратегическую ситуацию в Европе самым кардинальным образом. Нет сомнений, что он мечтал о славе, что был очарован восточной экзотикой, историями о походе Александра Великого...
Однако в уме этого человека место для мечты высвобождалось лишь тогда, когда она соответствовала четким расчетам. А расчеты были таковы. [366]
1. Временное отсутствие английского флота в Средиземном море позволит экспедиционной армии добраться до Египта.
2. Египет, раздираемый внутренней борьбой, поставивший себя в ложное положение по отношению к Порте, будет захвачен одним ударом.
3. Со Стамбулом можно будет договориться. Наполеон надеялся, формально оставив страну под властью султана, даже выплачивая ему дань, превратить долину Нила во французскую колонию.
4. Египет — очень богатая страна, которая будет в состоянии прокормить армию, а возможно, и пополнить ее.
Впрочем, самым главным был иной резон, так и оставшийся невысказанным.
5. Наполеон, отделенный тысячами лье и неприятельским флотом от Парижа, будет предоставлен самому себе. Наконец-то он сможет распоряжаться и армией, и самим собой; наконец-то его таланты обретут поле для применения.
Между тем зимой и весной 1798 года его экспедиционную армию ждали совсем в другой земле, менее богатой, зато в куда большей степени настроенной в пользу Франции.
ИРЛАНДИЯ
Ирландия — вечный бунтарь, портящий кровь Великобритании. Ирландия всегда ощущала свою особость, инаковость, непохожесть на большого соседа. Разница была в языке, разница была и в вероисповедании. Некогда, в темные века раннего средневековья, именно ирландские монастыри сохранили древнюю культуру. Именно ирландские монахи заново крестили в VII—X веках Западную Европу. Ирландская церковь ощущала себя настолько древней и самостоятельной, что очень долго отказывалась признать супрематию папского престола. [367] Зато когда в XVI столетии английский король Генрих VIII порвал с папством, ирландцы остались верны католицизму. Отныне антианглийские восстания становятся и антиангликанскими.
В конце XVIII столетия Ирландия оставалась по преимуществу крестьянской страной, которой, казалось бы, пристало исповедовать консервативные идеи. Однако Французская революция привлекла к себе в Ирландии пристальное внимание; только идея свободы имела здесь смысл не социального, а национального раскрепощения. Если французские крестьяне Вандеи ожесточенно боролись против революционных правительств, то ирландские крестьяне — вполне искренние католики — ждали от парижских революционеров помощи.
В XVIII столетии ирландцы относились к Франции точно так же, как и поляки. Подвергнутые унижению трех разделов Речи Посполитой, польские дворяне и разночинцы массами уходили во Францию, которая им представлялась единственной силой, способной в будущем помочь в деле возрождения их родины. Ирландцы, подобно полякам, покидали свою страну, служили во французской армии, составляя там иногда особые подразделения. Неудивительно, что французскими стратегами Ирландия рассматривалась как естественный объект для нападения. Французы могли встретить здесь горячий прием и за несколько недель увеличить экспедиционную армию в три-четыре раза исключительно за счет местных волонтеров.
На исходе XVI века испанцы, тогдашние непримиримые соперники англичан, дважды высаживали свои войска в Ирландии — в 1580 и 1596 годах. Хотя те высадки заканчивались неудачей, путь для будущих врагов Англии был проторен.
Спустя столетие примеру Испании последовал Людовик XIV В начале войны за пфальцское наследство (1688-1697 гг.) в Ирландии вспыхнуло очередное антианглийское восстание, и на остров были переброшены французские отряды, действовавшие, правда, без особого успеха. [368]
Революционный Париж также пытался организовать вторжение в Эйре. К 1796 году общество «Объединенные ирландцы», возглавлявшееся Вольфом Тоном и Эдуардом Фицджеральдом, подготовило для восстания все необходимое. Ждали лишь появления французских флагов.
И 15 декабря 1796 года разномастный французский флот, взявший на борт 15 000 солдат под командованием прославленного Лазара Луи Гоша 9, вышел из Бреста и направился к берегам Ирландии. Зимняя непогода, шторм ослабили блокаду англичан; французы полагали, что переменчивые ветры и волнение будут им на руку. Однако все получилось наоборот: буря разбросала по морю их флот, один из французских кораблей погиб, а фрегат, на котором следовал Гош, был вынужден вернуться в Брест.
Тем не менее треть судов к 22 декабря добрались до Ирландии. Здесь, в заливе Бантри, командование принял старший после Гоша офицер — Эммануэль Груши 10. Пока французы ждали подхода остальных судов (и ждали напрасно: часть кораблей уже вернулись в Брест, остальные еще около недели блуждали по водам Атлантики, прежде чем сумели добраться до своей базы), англичане начали стягивать к Бантри свои гарнизоны.
Когда же Груши наконец отдал приказ начать высадку, поднялся такой ураган, что суда экспедиционного корпуса более суток не могли подойти к берегу. После этого воля французского командующего оказалась сломлена окончательно — и он отдал приказ о возвращении.
По мнению патриотов, подходящая ситуация для новой попытки вторжения в Ирландию сложилась в [369] следующем году, когда Франция заключила с Австрией мирный договор и высвободились значительные контингента революционных войск. В сентябре умер Аазар Гош, но это не вызвало особенных переживаний у ирландских националистов. По общему мнению, Бонапарт мог бы стать идеальным командиром для подобной экспедиции.
Но все дело в том, что Бонапарт вовсе не стремился в Ирландию. Несмотря на рассказы о разветвленных сетях заговора, о готовности народа к восстанию, он ни в этот раз, ни когда-либо вообще не рассматривал идею массированного вторжения на Эйре. Наполеона можно понять: в этой нищей по тогдашним меркам стране можно было произвести национальную революцию, однако такая революция еще не подорвала бы могущество Альбиона, в то время как целая армия оказалась бы заперта на острове, не оказывая влияния на ход дальнейших военных действий. К тому же морской рейд на Ирландию был бы далеко не столь стремительным, как переправа в Англию, а присутствие огромного английского флота делало слишком рискованным даже короткий бросок через Дуврский канал. Что уж тут говорить о долгом пути из Бреста (тем более из Тулона!) вокруг оконечности Корнуолла.
Хотя сами англичане рассматривали поход против Ирландии как вполне вероятное предприятие, французы после неудачи Гоша считали, что освобождение Ирландии должно быть делом самих ирландцев. По рассказам революционеров, этот остров был похож на пороховую бочку. Однако максимум, что французы собирались теперь сделать, — это поднести к ней фитиль.
И ирландцы попытались совершить революцию сами. На 23 мая 1798 года было назначено всеобщее восстание. Наполеон не мог не знать о нем; задержка в начале экспедиции в известном смысле была ему даже на руку, ибо ирландское восстание связало бы англичанам руки — в том числе и из-за опасения французского десанта. [370]
Интересно, что и англичане знали о готовящемся восстании: их службы безопасности работали в это время безупречно. Приготовления в Тулоне могли быть соотнесены с этой информацией и расценены как попытка обойти мощный заслон, выставленный английским флотом против Бреста и для защиты Па-де-Кале. Во всяком случае, мы знаем, что после получения известия об отплытии армии Бонапарта Питт, премьер-министр Англии, был убежден, что она направится именно в Ирландию.
Не дожидаясь начала восстания, англичане провели ряд арестов, во время которых 19 мая в их руки попал лорд Фицджеральд. Поскольку Вольф Тон находился в это время во Франции, движение было лишено руководства.
Тем не менее в мае в Ирландии начались массовые беспорядки. Местами они привели к созданию партизанских отрядов; кое-где под контроль бунтовщиков переходили целые районы.
Наконец пришла очередь действовать французам. В августе из Э вышел небольшой конвой (Э было избрано как место его сбора, для того чтобы миновать отряды линейных кораблей, блокирующих Брест). На борту этого конвоя находился отряд в 1000 человек, многие из которых являлись ирландцами. 22 августа они высадились в бухте Киллали. Высадка прошла беспрепятственно, однако появления здесь экспедиционного корпуса не ожидали не только англичане, но и сами повстанцы. Когда генерал Эмбер, командовавший десантным отрядом, попытался добраться до высот Кэстельбэра, он столкнулся с англичанами, превосходившими его численно в несколько раз. 27 августа франко-ирландцы атаковали неприятеля и, несмотря на неравенство сил, обратили красные мундиры в бегство!
Но этот блестящий успех ничего не изменил в судьбе отряда Эмбера. Он так и не смог достичь районов, где его поддержали бы многочисленные группы восставших; близ Киллали народ вел себя тихо. 8 сентября французы были окончательно окружены и капитулировали. [371]
Следующую попытку помочь повстанцам парижская Директория предприняла в октябре. На этот раз десантный отряд состоял из 3000 человек, а среди эскорта находился даже линейный корабль. 12 октября практически в виду ирландского берега (близ Лау-Суили), французская флотилия была атакована английскими линейными судами. Несмотря на личное мужество французского адмирала Бомпара 11, а также Вольфа Тона, присоединившегося к десанту, морская битва была проиграна, а участники экспедиции по большей части захвачены в плен 12.
Лишенное вождей после арестов, а затем смерти Фицджеральда и Тона, ирландское восстание сошло на нет к зиме 1798-99 года. Как и любое национальное восстание, оно было жестоко подавлено, вызвав ответную жестокость и репрессии. Оно сопровождалось и предательствами, и подвигами, однако Европа осенью 1798 года взирала не на Британские острова, а на берега Нила.
ПУТЬ В АЛЕКСАНДРИЮ
В конце мая 1798 года Средиземное море стало ареной гонок, которых Европа не видела еще никогда. Наполеон достаточно скупо описывает происходившее; между тем опасность, которой подвергалась его экспедиция, была необычайно высокой, поскольку никто не ожидал, что эскадра Брюэйса сможет оказать действенное сопротивление англичанам. Поведение Наполеона после высадки, его попытки укрыть эскадру на рейде Александрии подтверждают это. [372]
Описывая свою эскадру, Наполеон отмечает, что лишь два линейных корабля из ее состава были устаревшими. Однако нужно добавить, что и вошедшие в тулонское соединение венецианские линейные корабли по своим техническим данным не могли быть включены в боевой ордер. Впрочем, куда опаснее для судьбы экспедиции оказалось отвратительное состояние подготовки французских моряков. В отличие от армии, где подъем национального и революционного духа породил и сплоченные войсковые массы, и невиданную доселе плеяду талантливых генералов, флот стал значительно хуже, чем при королевской власти. Если во времена последней англо-французской войны французские адмиралы одержали несколько блестящих побед, то с началом революции флот утратил дисциплину, человеческий же материал, служивший в нем, был несравненно хуже, чем наличный состав армии 13.
Экипажи по старинке вербовались в портовых тавернах. Во флот попадали отбросы общества, неудачники, разочарованные в жизни люди. Служило немало иностранцев, бежавших от правосудия в своих странах, или же просто искателей приключений.
В начале 1798 года Брюэйс жаловался морскому министру на недисциплинированность экипажей, на отсутствие доброго французского костяка на кораблях. Но чем мог помочь морской министр? Только советом быть твердым и сохранять непреклонную уверенность в том, что Тулонская эскадра исполнена революционного духа.
Наполеон пишет, что все было готово к отплытию уже в апреле, однако произошла задержка, поскольку инцидент с Бернадоттом, имевший место в Вене, поставил Европу на грань новой войны. Суть этого инцидента проста. 12 апреля Бернадотт, полномочный французский [373] посланник в Вене, оскорбленный тем, как с ним обращаются австрийские официальные лица, приказал выставить на балконе своего дома республиканский триколор. Собралась толпа возмущенных венцев, в окна полетели камни и палки; спокойствие удалось восстановить не без труда. Через пару дней Бернадотт, забрав свои дипломатические паспорта, покинул столицу Австрийской империи, и в Европе явственно запахло порохом и кровью.
Тем не менее потребовался еще целый год для того, чтобы холодная война, сопровождавшаяся рядом локальных столкновений (в Италии, Швейцарии), переросла в новую бойню коалиций. Так что 19 мая 1798 года Тулонский флот оставлял за своей кормой мирные еще земли.
В своей декларации Наполеон, не обозначая конкретной цели похода, ограничился энергичными и туманными фразами о некоем новом Карфагене, который должен быть разрушен. Европа терялась в догадках, куда направляется французский флот. О подготовке экспедиции знали заранее, знали многие: еще в январе—феврале лорд Гамильтон, английский посланник в Неаполе, предупреждал о ней. В марте тревожные письма в Лондон пришли из Вены. Об экспедиции знала вся Европа. Но никто не мог определить ее цель.
Вначале Питт ожидал появления неприятеля близ берегов Ирландии. В апреле в Лондоне решили, что речь идет о Португалии, традиционной союзнице Англии. В качестве гипотетических мест высадки революционных легионов видели также Левант и Дарданеллы. Предполагали, что французы собираются подтолкнуть разваливающегося турецкого колосса и, используя национальные революции, заложить новое осиное гнездо якобинства на Балканах. Русский посланник в Лондо не Воронцов говорил о двух взаимоисключающих вариантах. Он утверждал, что целью экспедиции будут или Салоники, откуда французы могут протянуть руку помощи янинскому паше, грозившему оторвать от Турции весь запад Балкан, — или, в случае, если Париж [374] вспомнил о своих давних союзнических отношениях с Турцией и договорился с ней, флот Бонапарта плывет в... Крым!
Позже, в июне, речь заходила уже об Индии (см. ниже). Сомнения развеяло лишь известие о битве при Абукире. Но ей предшествовали события, напоминающие сюжет современного триллера. Поскольку Наполеон уделяет основное внимание своей флотилии, посмотрим, что происходило у англичан.
18 мая из эскадры Сен-Винцента был выделен отряд Нельсона силой в три линейных корабля, два фрегата и один бриг, имевший целью наблюдение за Тулоном. 21 мая его потрепала буря, и Нельсон укрылся для ремонта в заливе Св. Петра на западном берегу Сардинии. Поскольку на случай бури и потери контакта местом встречи был назначен Гибралтар, оба фрегата, оторвавшиеся от отряда, вернулись гуда. В итоге Нельсон на время будущего преследования флота Брюэйса был практически лишен глаз: быстроходные фрегаты, эти вышколенные морские гончие, исполняли в английском флоте роль разведчиков. Без них оставалось рассчитывать лишь на полученную от случайно встреченных судов информацию да на интуицию.
7 июня на усиление отряда Нельсона пришел адмирал Трубридж с десятью линейными кораблями. Расчет французов на то, что Сен-Винцент, связанный блокадой Кадиса, не сможет выставить значительных сил для поиска французской эскадры, не оправдался 14. Нельсон, будущий герой Абукира, Копенгагена и Трафальгара, получив столь весомую поддержку, не стал дожидаться развития событий. Он изначально был уверен, что Наполеон [375] отправится именно в Египет. Впрочем, депеши из Лондона, где чаще указывались иные места высадки, заставляли его сомневаться в своей догадке.
Прежде всего Нельсон решил прикрыть побережье Южной Италии. Решение было логичным, поскольку Неаполитанское королевство оставалось единственной силой, способной противостоять французам на Апеннинском полуострове. Вначале он направился к о. Эльба, затем — к Неаполю, после чего, не обнаружив ни тулонского конвоя французов, ни кораблей из Генуи и Чивиттавеккьи, устремился к восточным берегам Сицилии. 14 июня от тунисского торгового судна он получил сообщение о том, что огромный французский флот движется на юг мимо западной оконечности Сицилии. Возник вопрос о защите Мальты, но Нельсон счел этот остров слишком ничтожной целью для столь грандиозных приготовлений и предположил, что Бонапарт прямо от Сицилии отправится к Египту. Итак, 18 июня Нельсон — у восточных берегов Сицилии 15. Губернатору этой провинции Неаполитанского королевства уже вручили письмо от французов, где говорилось, что объектом военных действий будут не его земли. Трудно сказать, было ли это сообщение переадресовано Нельсону, однако оно ничего не меняло. Английский флот оказался в «полупозиции», так как он был не в состоянии перекрыть все пространство между Тунисом и южной оконечностью Сицилии.
Только 22 июня Нельсон получил от очередного торгового судна, на этот раз генуэзского, сообщение, что французы заняли Мальту, а 16-го их флот отправился в Александрию. Поскольку на самом деле Бонапарт отплыл лишь 19-го, разница в три дня стала главной причиной того, что англичане так и не перехватили неприятельскую эскадру. И уже невозможно выяснить, ошибся ли капитан судна, допустил ли ошибку переводчик, или же мы имеем дело с сознательной дезинформацией. [376]
Если не учитывать этот момент, все остальные действия Нельсона были безупречны. Поскольку короткий путь к Александрии вдоль Ливийского побережья считался опасным из-за мелей (в те времена он даже не был нанесен на навигационные карты), английский адмирал решил, что французы пойдут севернее, вдоль Кандии (Крита). Следовательно, его эскадра должна была наверстать шестидневную фору, двигаясь по южному пути, рискованному, но короткому. Если учитывать выучку английских моряков, отсутствие у них такого «багажа», как французский десантный флот, расчет Нельсона застать французов в самый опасный для любой десантной операции момент — момент высадки — был небеспочвенным.
Брюэйс действительно пошел севернее и был куда ближе к англичанам, чем думали обе стороны. Как показывают простейшие подсчеты, между 22 и 26 июня флотилии находились на расстоянии 25-50 миль друг от друга. И не французы убегали от англичан, а англичане обгоняли их.
Остальное известно из записок Наполеона. Вечером 28 июня эскадра Нельсона появилась перед Александрией и, не обнаружив там французов, отправилась к южному побережью Малой Азии, ибо Нельсон посчитал, что неприятель, пройдя мимо Кандии, не стал менять свой курс на южный, а это означало, что в данный момент он либо высаживает десант где-то в Северной Сирии, либо же действительно идет к Дарданеллам.
АБУКИР
Реванш Нельсона был более чем убедительным. Абукирская битва столь часто описывалась в военно-исторической литературе, что трудно прибавить что-либо новое. Правда, и ее предыстория, и ее ход заключают в себе ряд странностей. Во-первых, остается неясным, почему Брюэйс так и не вошел в порт Александрии? Что было причиной этого поступка — самонадеянность [377] французского адмирала (на самом деле отчаянно не желавшего боевого столкновения и скептически относившегося к возможностям своей эскадры)? Или же ошибка Брюэйса является плодом воображения Наполеона, стремившегося оправдать себя ссылками на якобы положительные результаты промера фарватера. Брюэйс погиб во время сражения, — мы уже не узнаем мотивов его решения оставить корабли под ударом со стороны моря.
До сих пор не внесена окончательная ясность и в причины того, почему Вильнев с кораблями правого фланга французов не вступил в сражение. Да, Нельсон идеально рассчитал начало артиллерийского боя: его суда окружили центр и левый фланг французов как раз перед закатом солнца. Вильнев не стал вмешиваться в ночную свалку, чтобы не навредить в темноте своим, — и треть французских сил оказалась бездействующей.
Однако непонятно, почему же Вильнев не вошел в бой утром следующего дня. Хотя «Ориан» уже был взорван, появление пяти новых кораблей с совокупным бортовым залпом более 180 орудий могло изменить ход сражения. В своих записках Наполеон фактически обвиняет Вильнева в трусости. Но ведь спустя несколько лет именно последний возглавит франко-испанский флот, который потерпит полное поражение при Трафальгаре.
Последствия Абукирского сражения оказались для французов катастрофическими 16. Наполеон утерял все выгоды своего египетского блицкрига, так как теперь и Турция, и местные мамлюкские беи поняли, что могут получить могущественную поддержку от англичан. Во всяком случае, запланированная Директорией миссия [378] Талейрана в Стамбул, от которой ждали мирного разрешения египетского конфликта, утратила всякий смысл. На Востоке не прощают слабости — а абукирское поражение было очевидным проявлением слабости. Бонапарт отныне должен был готовить себя к войне на нескольких фронтах — против турок, наступающих из Палестины, англичан, оказывающих давление с моря, и местного населения, готовящего заговоры и восстания.
Возможно, Абукирское сражение предотвратило распад Османской империи, ибо, когда 12 сентября 1798 года султан объявил войну Франции, провинциальные паши не оспаривали его и не вступали в сепаратные переговоры с французами.
Комментарии
1. Наполеон не раз заставлял египетских шейхов писать шерифу Мекки, что французы — мусульмане.
2. Ал-Джабарти так описывает это впечатление: «После того как шар упал, французы почувствовали себя неловко. Все, что они говорили о мудро изготовленном воздушном шаре в форме корабля, который поднимется в воздух и в который усядутся несколько человек и улетят в нем в далекие страны, чтобы узнать там новости и отправить письма, оказалось выдумкой. На самом деле их воздушный шар напоминал бумажные змеи, которые пускают на праздниках и свадьбах».
3. Недаром в соответственном месте своих мемуаров он вдруг бросает фразу: «500 солдатам гарнизона удалось спастись от ярости солдат, выдав себя за местных жителей». Интересно, что в своих донесениях, написанных во время самого Сирийского похода, Наполеон признает факт массовой казни, но оправдывает его невозможностью прокормить такое количество пленных и неразумностью их освобождения под честное слово.
4. 32-томное собрание всей переписки, документации и сочинений Наполеона, изданное в Париже в 1858-1870 годах.
5. При издании текста мемуаров Наполеона мы в ряде случаев давали написание названий и имен собственных в современной транскрипции. Даты событий, указываемые Наполеоном по памяти, оставлены без изменений.
6. Это был действительно временный отказ от похода в Англию. Директория рассчитывала, что в сентябре Наполеон вернется во Францию и, пользуясь благоприятными погодными условиями конца сентября — начала октября, переправит-таки войска в Альбион. По этой причине Английская армия не была расформирована.
7. Флот французского вассала — Батавской республики.
8. Именно ради получения такой базы англичане в ноябре 1798 года оккупируют испанский остров Менорку.
9. Интересно, что именно Гош подавил незадолго до этого восстание в Вандее: «специалист» по борьбе с повстанцами отправился поднимать на бунт целую нацию.
10. Это тот самый Груши, который «прославился» своим поведением во время сражения при Ватерлоо, — выполняя приказ Наполеона буквально, он сыграл на руку Веллингтону и Блюхеру.
11. Французы сопротивлялись не менее семи часов.
12. Днем ранее английский адмирал Дункан перехватил близ Кампердауна голландский флот де Винтера, который должен был оказать поддержку Бомпару, и захватил восемь голландских линейных кораблей из шестнадцати.
13. Это стало причиной того, что французский флот и при Революции, и при Империи придерживался пассивно-оборонительной тактики. Экспедиции в Ирландию и Египет стали самыми отчаянными его предприятиями за все 90-е годы XVIII века.
14. Лорд Джарвис (Сен-Винцент) показал себя смелым и решительным флотоводцем, оставшись против 30 линейных кораблей испанцев всего лишь с двенадцатью (правда, позже число их возросло до двадцати). Впрочем, испанцы настолько опасались англичан, что так и не воспользовались благоприятной возможностью навязать Джарвису неравный бой.
15. Сообщение Наполеона, что 20-го его флот видели у Неаполя, неверно.
16. То, что плавание в Египет может стать для Тулонской флотилии путешествием «с билетом в один конец», понимали и Брюэйс, и Наполеон. Однако, судя по настоящим мемуарам, и тот и другой надеялись, что расплата не будет столь жестокой. Значимость Абукирской морской баталии состоит не столько в факте поражения французов, сколько в размерах постигшей их катастрофы.
Текст воспроизведен по изданию: Наполеон Бонапарт. Египетский поход. СПб. Азбука. 2000
© текст -
Светлов Р. 2000
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Парунин А. 2013
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Азбука 2000