РАФАЛОВИЧ А. А.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ

И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ВТОРАЯ.

ПУТЕШЕСТВИЕ СУХИМ ПУТЕМ

ИЗ КАИРА В АЛЕКСАНДРИЮ ЧЕРЕЗ ВНУТРЕННИЕ ОБЛАСТИ ДЕЛЬТЫ.

(1848)

Глава II.

Шибин-эль-кум; городовая больница, тюрьма; конюшни и фабрика вице-короля; доходы, получаемые в области с земли. Областной врач; мнение его о чуме. Хамсин. Деревни, осмотренные по выезде из Шибина. Исторические сведения о частной собственности в Египте: мултэзимы; разделение земли на разряды; владения мечетей. Нынешнее муниципальное устройство деревень и городов. Сбор податей; ответственность жителей за точную уплату повинностей. Система монополий. Раздача Мехметом-Али деревень своим родственникам и сановникам. Число розданных деревень.

Через два часа с половиною по выезде из Мэнуфа мы прибыли в Шибин-элъ-кум, ныне главный город области Мэнуфийе; по мнению ученых, он находится на месте, занимаемом в древности городом Atarbechis, о котором говорит Геродот (кн. II, 41), что из него отправлялись люди для собирания и зарывания костей всех околевавших в крае быков. Шибин выстроен на ветви большого канала бахр-Шибин, начинающегося у села Каринин, на Дамьятской ветви, и содержит слишком 12,000 жителей обоего пола. Вид улиц и домов не отличается от того, что я нашел в других частях Дельты: первые довольно узки и извилисты, последние выстроены по большей части [305] из необожженного кирпича, и редко выше двух этажей. Богатые произведения области и присутствие судоходного канала поддерживают в городе деятельную торговлю естественными продуктами, в особенности пшеницею, и жители пользуются некоторым благосостоянием; не только не встречаешь разваливающихся домов, но даже весьма трудно найти для найма квартиры, и те очень дороги.

Приехавший со мною из Мэнуфа эфенди привел меня к дому главного областного врача, г. Mариани, Корсиканца, живущего с семейством в деревне близ города, и в это время находившегося по счастью в Шибине; у него тут небольшой домик, в котором он отвел мне комнату, заваленную седлами и сбруей, старой посудой, порожними винными бутылками и всяким хламом. Потом с доктором и с помощником и земляком его, г-м Ор-тали, отправились мы смотреть город: улицы и базары содержатся довольно опрятно, но эти последние очень низки, темны, и в них товаров немного. Дорогою зашли мы в недавно отстроенную городовую больницу, в которой тридцать две кровати; по уставу могут поступать туда, безмездно и без различия, все больные неимущие; но нынешний мудир области, находящийся в разладе с врачем и всеми силами мешающий действиям его, позволяет принимать в больницу одних только работников казенной фабрики, устроенной в Шибине. При мне было на лице пять больных, из которых одному несколько дней перед тем сделана была г-м Ортали ампутация левого предплечия: случай довольно редкий в областных госпиталях, где, по приказанию главного медицинского совета в Каире (под председательством Клот-бея), позволяется [306] предпринимать хирургические операции только в таком случае, когда успех их "не подлежит никакому сомнению". Больница помещена в одноярусном строении; палаты опрятны, но малы, и в них нет надлежащего возобновления воздуха; в том же здании находится небольшая аптека и комната, назначенная для диуан элъ-карантинэ (медико-полицейского присутствия). Рядом с больницею стоит тюрьма (элъ-хабс), где я нашел довольно много арестантов; они сидели на полу, каждый с толстым железным кольцом на шее, к которому приделана длинная цепь, соединяющая всех узников вместе; цепь эта никогда не снимается; арестанты спят в таком положении на голой земле, и вообще должны все делать все вместе. В числе их было двое убийц: один, молодой феллах, удавил новобрачную, одиннадцатилетнюю жену свою, через несколько часов после венца; на вопрос мой, что его побудило к этому злодеянию? он отвечал весьма хладнокровно: «я ее убил потому, что она не хотела слушаться меня». Между прочими арестантами, содержавшимися по большей части за воровство, побеги и подобные проступки, или просто находившимися под следствием, было также пять-шесть мальчиков. На дворе перед тюрьмою сидело несколько мужчин и женщин незакованных: они находились тут за долги и за неплатеж пени в 20 пиастров, положенной за неисполнение предписаний устава общественного здравия относительно выметания улиц и т. д.

На северном краю города, на обширной площади, устроена в красивом двухэтажном здании бумагопрядильня Мехмета-Али; в ней 1250 работников и восемь воловьих приводов. Ежемесячно выделывается до четырех [307] тысяч штук полотна, разной тонины; работники получают от одного до трех пиастров в день, и им платят деньгами, а не товаром, только не раньше как через каждые шесть или семь месяцев. В небольшом расстоянии от фабрики находятся конюшни вице-короля, на восемьсот лошадей; они содержатся очень опрятно и образуют четыре весьма длинные флигеля, расположенные вокруг огромного четвероугольного двора; средину этого последнего занимает красивый, несколько возвышенный павильон, украшенный цветами и обвитый плющем; у основания его проведены каменные, выштукатуренные пуццоланом желоба, в которых поят лошадей водою, накачиваемою посредством большого сакие. В каждой конюшне по два ряда стойл, вдоль противоположных друг другу капитальных стен; корм кладется на плоские каменные скамьи; пол из битой глины. Самых лошадей к сожалению я не мог видеть, потому что они все находились на подножном корму в поле, по здешнему обыкновению, не совсем выгодному и полезному, но вкорененному веками и предрассудками.

Гуляя с г. Мариани перед вечером на плотине Шибинского канала, мы заметили в одном месте необыкновенное стечете народа и множество женщин, кричавших во все горло, повторяя бесконечные свои загарит. Причина тревоги объяснилась, когда мы увидим тело семи или восьмилетнего хорошенького мальчика, только что вытащенного из канала, в котором он купался с другими детьми; несколько человек несли его на руках, головою вниз, чтобы вывести из желудка и легких воду, поглощенную им при утопании. Тело было холодное как мрамор, но мы [308] нашли в нем еще слабые следы жизни, и потому велели тотчас отнести этого мальчика в больницу, где надлежащим пособием удалось спасти его. Д-р Mapиани уехал на ночь в деревню к семейству; а я, возвращаясь один домой, совсем неожиданно встретил хорошо одетого феллаха, который подошел ко мне со многими приветствиями и поклонами: это был шейх села Фиши-эль-насара, накануне угостивший меня кофеем; со многими околичностями и фразами, на которые Арабы необыкновенные мастера, он выразил мне надежду, что я не стану жаловаться областному начальству на неисправное содержание пруда в Фиши-эль-насара; я успокоил шейха уверением, что я человек частный, не имеющий никаких отношений к местным властям, и он в знак благодарности протянул мне руку, присовокупляя: «энтэ рагил таиб, аллах гисэллымэк у гитауил эмрак!» (ты хороший человек, да спасет тебя Аллах и да продлит он век твой).

Во время Манжена (Мепgiп, libr. laudato, T. II, стр. 317) в области Мэнуфийе находилось 312 деревень с 55,120 домами или избами, и 224,480 жителями обоего пола: врачи в Шибине не могли мне сообщить никаких цифр, чтобы поверить эти данные; число федданов обрабатываемой земли, по Клот-бею, доходит до 300,000 (Clot-bey, loc cit., Т. II, chap. IX, § I): цифра, кажется, несколько преувеличенная. Город Шибин окружен обширными полями, засеянными преимущественно пшеницею и берсимом; деревьев в окрестности почти вовсе не видать, за исключением фруктового сада, находящегося в соседстве вышеописанных конюшен и принадлежащего бывшему губернатору, [309] Рус- тэм-бею. При климатических условиях здешней, плодоноснейшей в Египте области, разведение деревьев было бы весьма легко и принесло бы несомненную пользу краю и богатые доходы частным людям; но под управлением Мехмета-Али никто не решается на предприятия, которых труд и издержки не вознаграждаются непосредственною прибылью; беспечность и лень врожденная Египтянам также с своей стороны немало тому содействуют. Относительно доходов, получаемых в области Мэнуфийе с хлебопашества, мне сообщили в Шибине следующие подробности:

«Хозяин, который владеет достаточным количеством скота, и поля которого находятся в местах изобилующих сэбах'ом (В некоторых частях нижнего Египта ныне начинают чувствовать недостаток в сэбахе (напитанном селитрой и другими солями мусоре), которого тонкий слой кладется на поля, засеянные огородными овощами и т. п., и заступает место унавоживания), в августе высевает кукурузу, и собирает в декабре от 6 до 10 ардебов с феддана, ценою каждый ардеб в тридцать пиастров. Тотчас после кукурузы сеется пшеница, дающая в апреле с феддана от 4 до 6 ардебов, каждый в сорок пиастров; или же вместо пшеницы сеют берсим, последовательные покосы которого в течение трех месяцев приносят около 150 пиастров дохода с феддана. После берсима у многих владельцев поля засеваются в марте и апреле или гулгаз'ом, приносящим до 500 пиастров, или пенькою, за которую выручается от 1000 до 1500 пиастров с феддана, или хлопчатою бумагою, от которой получается от б до 8 «кантаров» хлопчатки, ценою в 150 пиастров кантар, [310] или наконец — кунжутом, дающим с феддана от 4 до 5 ардебов семян, стоящих по 120 пиастров каждый.»

«Лен сеют в октябре, после двух вспашек; с феддана получается в конце марта около 4 ардебов семян, по 60 пиастров каждый, и от 4 до 6 кантаров стеблей, продаваемых no стольку же за кантар (Обыкновенный кантар (центнер) равен 100 ратлам, а ратл — 1 Фунту 7 золотникам 32 долям русского вeca; для некоторых произведений употребляется кантар гораздо больший). После льна некоторые владельцы высевают гулгаз или бумагу, но сбор в таком случае бывает меньше чем после луцерны, которая, вместо того, чтобы истощать почву как лен, служит к ее удобрению. Хлопчатую бумагу сеют каждый год снова, и только феллахи недостаточные оставляют растение два года сряду на полях, хотя в продолжение второго получается хлопчатка худшего качества и в малом количестве. После кукурузы иные хозяева разводят бобы, даваемые здесь в пищу людям и скоту, и получают с феддана по 5 ардебов, ценою каждый в 35 пиастров; или высевают ячмень, собирая от 4 до б ардебов, которые продаются по 25 пиастров ардеб.»

«Из исчисленных посевов, летние (эль-кэйди или эль-сэйфи), делаемые во время самого низкого уровня Нила, мо-гут быть предпринимаемы одними только владельцами богатыми, у которых довольно быков для необходимых в те месяцы частых орошений, без чего здесь ничего не растет. Работники живут на харчах хозяина и получают от 18 до 20 пиастров в месяц платы, часть деньгами, часть натурою; работник, при плуге с парою быков, вспахивает феддан земли в два дня, много в [311] два с половиною; но хозяину, у которого земли много, и который содержит работников круглый год, достаточно иметь по одному человеку на каждые семь федданов. » Поденьщики работают с восхождения до захождения солнца, завтракают утром в 11 часов и обедают вечером. При скудной пище они гораздо слабосильнее Европейцев: по опытам французских инженеров, разницу между результатом труда работника в Европе и работника Египтянина, можно выразить цифрою 220:150, так что в Египте три человека нужны там, где достаточно двух работников в наших странах.

Мири, ежегодно платимый в казну с феддана земли в этой области, не превышает средним числом 70 или 80 пиастров — тогда как хозяин, находящийся в вышеупо-мянутых благоприятных условиях, в урожайный год может получать до 1500 пиастров чистого дохода с феддана, единицы полевых мер, равняющейся, как уже было сказано, 873 квадратным саженям, или с небольшим одной трети нашей десятины.

Доктор Mapиани много лет проживает в Египте, женат на Кобтянке и мало по малу присвоил себе все привычки туземцев, столь различные от наших европейских. Сюда между прочим можно отнести весьма малое попечение о том, что мы называем опрятностью; наружность и одежда доктора, принявшего восточный костюм, носят явные следы такого пренебрежения, к которому конечно можно пристраститься, проводя век с Арабами; он поэтому и не внушает мудиру и высшим областным властям того уважения, на которое имел бы право по своему званию и занимаемому им посту. Сверх того, вследствие [312] несообразного разделения. врачебных должностей, г. Мариани вечно в разладе с молодым помощником своим, имеющим тот же чин капитана, и тоже жалованье как главный врач; неясное определение их взаимных иepapхических и служебных отношений и обязанностей, на каждом шагу делается поводом разных столкновений и личных неприятностей, от которых страдает и служба и самый вес обоих медиков в глазах туземного населения, весьма не жаловавшего в Шибине этих Франков, как я лично мог убедиться. Мне даже все казалось, что если бы в Дельте обнаружились смуты между феллахами, то г. Мариани и неугомонный помощник его были бы первыми их жертвами. Д-р Mapиани несколько раз видел чуму в нижнем Египте и считает ее в высшей степени прилипчивою; по его мнению «желание угодить вице-королю, которому сильно хотелось, чтобы суда и товары прибывающие из Египта, допускались в Европе тотчас к «свободной практике» осталось не без влияния на теорию Клот-бея о неприлипчивости чумы; прочие же врачи, подчиненные бею, присоединились к учению его, чтобы не вооружить против себя начальника, хотя весьма часто вопреки собственному убеждению и личным опытам; поэтому многие из фактов и наблюдений, приведенных в новейших сочинениях о чуме,

не заслуживают никакого доверия в науке»... Г. Mapиани редко встречал упомянутые выше опухоли паховых желез (хиарджи), и вообще полагает, «что чума нигде, даже и в Египте, не родится самопроизвольно, а только таится в вещах и пожитках, которые, быв в употреблении у зачумленных людей, весьма часто остаются многие годы сряду в закрытых сундуках и подобных местах, [313] недоступных воздуху. При стечении особых влияний и условий, благоприятствующих развитию эпидемии, чума распространяется через прикосновение людей к сказанным пожиткам; если бы поэтому правительства хотели и могли предписать везде на Востоке для жителей общий и строгий спольо (перемену платья по карантинным правилам), с очищением домов и истреблением всех вещей и пожитков сомнительных, то с тем вместе возобновление чумы пресеклось бы в самом корне, страшная эта зараза навсегда исчезла бы из носологических кадров, и карантины сами собою упразднились бы.» Я привожу эту теорию по странности ее; мне впрочем случалось слышать подобное мнение и в других местах Леванта. Г. Mapиани несколько лет находился с египетскими войсками в Иемэне и Хэджазе, и уверяет, что хотя туда не раз прибывали из Египта вещи и люди зачумленные, они там однако ж постоянно теряли способность передавать заразу, вероятно вследствие знойного и чрезвычайно сухого климата этой части Аравии.

16 марта, с утра до 3 часов по полудни дул сильнейший юго-западный ветер, хамсин (Название хамсин (значащее по арабски «пятьдесят») дано этому ветру потому, что он обыкновенно является в промежутке пятидесяти дней, между Пасхою и Вознесением; но дует он не все это время, как многие в Европе полагают, иначе все животные и растения погибли бы, а только два, три, много четыре раза, продолжаясь от одного до трех дней; в иные годы бывает всего не более двух, трех или четырех дней хамсина. Это слово употребительно только у восточных христиан; Арабы называют описываемый ветер — мрис), который наполнял воздух песком и пылью, всегда сопутствующими этому ветру, без сомнения от действия электричества. Не [314] было никакой возможности выйти из комнаты почти до самого вечера; часу в пятом поднялся прохладный северо-западный ветер, который показался мне невыразимо приятным и освежающим, после жара и совершенного расслабления всего тела, производимых хамсином. Не без страха решился я еще раз ночевать в Шибине, где насекомые не давали мне покою, и на другой день, 17 марта, в 7 часов утра выехал оттуда в Танту, при том же свежем ветре. Дорогою осмотрел я деревни: Кафр-Тамбыдэ, Сэмэлийе, Бабыл, Санадил и Мэншийе; все они оказались крайне неопрятными и запущенными: землянки низкие, разваливающиеся и окруженные мусором, навозом, золою; улицы весьма узкие; феллахи бледные и тощие, покрытые лохмотьями, как будто поднятыми с грязи; женщины изнуренные, с обвисшими грудями, из которых младенцы в струпьях и с воспаленными глазами, с трудом сосали скудную пищу; мальчики и девочки вялые, печальные; скот малочисленный и изнуренный, печальный не менее самых хозяев: вот что я нашел в каждой из этих деревень. Надобно видеть собственными глазами это бедственное положение земледельца в нижнем Египте, чтобы иметь о нем надлежащее понятие и верить ему! Феллахи смотрели на нас с недоверием и с выражением какого-то опасения, всячески стараясь уклонять меня от посещения внутренности деревень; с этой целью они, обыкновенно, ожидали меня у въезда в деревню, и звали прежде всего тут же выпить с шейхом-эль-бэлэд по чашке кофе; я принимал эти приглашения, но не иначе, как осмотрев предварительно в подробности и так сказать в расплох, улицы и переулки каждого села. Заметив, [315] что всякий раз после такого осмотра я записывал что-то в бумажнике, шейхи спрашивали: не намерен ли я жаловаться начальству в Александрии? и просили не делать этого.

Прежде чем продолжу рассказ свой, я должен отвечать на вопрос, который вероятно не раз уже представлялся читателю, внимательно следившему за моим описа-нием: как согласовать, спросят меня, эту крайнюю нищету населений — с богатыми, неисчерпаемыми произведениями земли? Чтобы объяснить такое странное по-видимому противоречие и избегнуть упрека, что или плодородие почвы или бедственное положение жителей преувеличены мною, я позволю себе развить здесь в немногих общих чертах, причины и события, доведшие Египет до нынешнего плачевного состояния; для этого бросим взгляд на отношения и ycловия частной собственности, и на систему сбора податей в этом крае.

Вообще полагают, что искони веков в Египте все земли принадлежали казне, и что феллахи были только арендаторы, возделывавшие известные участки за определенную ежегодную плату, не имея впрочем никаких прав собственности на обрабатываемые ими поля. Но из существующих по этому предмету исторических сведений видно, что это мнение не совсем справедливо. Когда в 1517г. султан Селим овладел Египтом, то нашел напротив того большую часть земель и деревень в руках частных владельцев, и формальным актом, внесенным в книги всех присутственных мест в Египте, обязался свято и ненарушимо сохранять права частной собственности. Земли при Селиме, как и прежде, все разделялись на три [316] разряда: 1) на ард-эль-уссийе, принадлежавшие владельцам (мултэзмм), 2) на земли феллахов, ард-элъ-атар, и 3) на рэзак, или земли принадлежавшие мечетям и богоугодным заведениям. Эти последние освобождались от платежа всяких повинностей и податей в казну; прочие все земли обложены были первоначально сбором, известным под общим названием мал-элъ-хурр: он взимался в деревнях владельцем, и делился на три части, из которых одна, под названием мири, вносилась в казну; другая, кушуфийе, служила на содержание областного начальства, бея или кьашэфа; третья, фаиз, составляла чистый доход мултэзима, который удерживал ее однако ж в свою пользу не прежде, как уплатив сполна обе другие части.

По смерти мултэзима, наследники, для вступления во владение землею, должны были получить вновь «инвеституру» от паши, управлявшего Египтом во имя турецкого султана; за выдачу акта на владение (таксит) наследники вносили в пользу паши сумму, равнявшуюся трехлетнему итогу «фаиза», или чистого дохода владельца; сверх того в пользу дефтердаря или главноуправляющего финансами края — 1000 фадд с каждого кошелька цены имения, и столько же для аги корпуса чаушийе (По завоевании Египта, Селим из прибывших с ним турецких войск образовал шесть корпусов (оджак) милиции, которым даровал чрезвычайные права и преимущества; это были оджаки: 1) Мэтфарака, 2) Чаушийе, 3) Гамулийе, 4) Тафэкгиан, 5) Сэраскэ и 6) Азабан. Седьмой корпус в последствии составлен был под названием Энки-шарийе, из мамлюков, поступивших на службу султана. Нарицательный комплект всех оджаклы не превышал 20,000 человек, а на лице их было гораздо меньше; из оджака Мэтфарака избирались беи, потом весьма скоро овладевшие правлением в Египте; ага Энкишарийе (янычар) имел главное начальство над всеми оджаками и вместе управлял полициею в Каирe; на оджак Чаушийе возложен был сбор податей в деревнях) (кошелек содержит 500 [317] пиастров или 20,000 фадд). Те же самые пошлины платились посторонними лицами, которым умиравший без потомства мултэзим передавал землю по завещанию, но если он умирал без детей и не сделав завещания, то земли поступали в казну. Отношения феллахов, касательно прав собственности по возделываемым ими участкам, к мултэзиму или владельцу деревни, соответствовали отношениям этого последнего к султану: феллахи действительно владели определенными участками, передавали их своему потомству, имели право закладывать и продавать землю, но с непременным условием точного и правильного платежа податей мултэзиму; если феллах вносил подати неисправно, то мултэзим отнимал у него землю; но феллах всегда имел право вновь вступить во владение, коль скоро способы его, поправившись, давали ему возможность оплатить недоимки. Поле феллаха, умиравшего без наследников, возвращалось к мултэзиму; но хижина, стадо и вообще все движимое имущество его отбиралось в казну (бэит эль-мал). Феллаху, который по бедности не мог возделывать всей принадлежавшей ему земли, дозволялось закладывать часть ее и вырученные деньги употреблять на обработку остальной части: по уплате же долга, заложенная земля (харукэ) всегда возвращалась к феллаху.

В каждом селении поля, принадлежавшие собственно мултэзиму (ард-элъ-уссийе), возделывались наемными работниками, или отдавались в арендное содержание посторонними лицам, или наконец в некоторых местах, [318] на основании старинных прав и обычаев, феллахи обязаны были обрабатывать их в виде барщины для владельца, который в таком случае давал им от себя скот, земледельческие орудия и семена для посевов. Феллахи, приходившие на работу с своими собственными плугами, получали незначительную поденную плату; другие работали безмездно.

Выше было упомянуто, что рэзаки, или земли мечетей, совершенно освобождались от платежа мири и других повинностей, равно как и от указных пошлин при вступлении во владение имением, исключая случая, когда мултэзим завещевал мечети целую деревню: мечеть тогда сама считалась как бы мултэзимом, и подобно ему платила мири. Вообще же поля и владения мечетей, при первоначальном размежевании земель, вовсе не были включены в итог поверхности, на которую распределялся мири. Эти преимущества, искони веков предоставленные в Египте богоугодным заведениям, сделались причиною, что многие владельцы стали записывать свои земли в пользу мечетей, с тем однако ж условием, чтобы они вступали во владение ими не прежде, как по совершенном прекращении прямого нисходящего потомства завещателя; польза такой сделки состояла для владельца в том, что имение, считаясь уже собственностью мечети, освобождалось от платежа пошлин при каждом переходе в руки нового наследника, и не подвергалось конфискациям, столь частым в мусульманских землях. В других случаях имение тотчас отдавалось богоугодным заведениям, но с тем, чтобы они платили ежегодную пенсию потомству дарителя: этот второй вид владений назывался [319] вакуф, и мог состоять также из домов, лавок, бань и подобного недвижимого имущества. Мечети не имели права продавать вакуфы и рэзаки, но им дозволялось отдавать их в арендное содержание на девяносто лет (мэддэт-элъ-тауйлэ), за известную сумму, единовременно внесенную арендатором, и за определенную ежегодную сверх того плату. Если по истечении девяноста лет, земля или дом находились в первобытном состоянии, то мечеть имела право отнять их у арендатора, но если он во время своего управления улучшил имение, развел на нем деревья, перестроил здания и т. п., то имение оставалось за ним и впредь, пока он продолжал исправно вносить условленную ежегодно плату. Богатые владения богоугодных заведений в последствии сделались поводом к крайним злоупотреблениям со стороны заведывавших ими шейхов и назырей (смотрителей), которые наживали огромные состояния, не всегда заботясь о содержании мечетей, школ и пр. в должном порядке. С другой стороны, выгоды, получаемые частными лицами от учреждения «вакуфов» из имений, были так велики и заманчивы, что число их с каждым годом умножалось, и казна, терпевшая от того чувствительный ущерб в своих доходах, наконец принуждена была запретить завещание земель в пользу мечетей, без предварительного разрешения правительства.

Учрежденные Селимом оджаки получили от этого султана и от преемников его большую часть земель, принадлежавших казне в Египте. В последствии мамлюкские беи всеми силами старались ограничить права этой беспокойной милиции, которую известный Али-бей почти совершенно истребил в семидесятых годах прошлого [320] столетия; богатейшие мултэзимы в крае были приписаны к этим оджакам, и отобранные у них владения Али-бей роздал своим приверженцам-мамлюкам. С уничтожением власти беев Французами, и по истреблении последних мам-люков Мехметом-Али, 4 марта 1811, деревни и земли, принадлежавшие им, сами собою и естественным образом перешли в руки вице-короля. Этим он однако ж не удовольствовался, и вскоре присвоил себе имения и всех прочих мултэзимов, которых тогда в Египте считалось еще около 6000. Для достижения этой цели великий-паша поступил следующим образом: нуждаясь в деньгах во время войн с Вахабитами в Аравии (Они получили это название от основателя их секты, Мухаммэд-ибн-абд-элъ-Вахаб (род. в 1696 г., умер в 1791). Первая египетская экспедиция, отправленная против Вахабитов в Аравию в 1811 г., находилась под начальством сына Мехмета-Али, молодого Туссун-паши, скончавшегося потом в Бэрэнбале, имея не более 23 или 24 лет от роду. Туссун — отец Аббас-паши), он обложил все египетские деревни чрезвычайным налогом в 55,000 кошельков — суммою огромною при тогдашнем курсе пиастра (около 3,5 миллионов рублей серебром), и поручил сбор ее не Кобтам, а вооруженным Арнаутам. Весь край смутился, целые селения разбежались, мултэзимы сильно возроптали; тогда Мехмет-Али объявил, что он готов со вниманием разбирать это дело и жалобы владельцев, и пригласил последних, подлинные документы на право владения представить своему киахиа-бею (наместнику) в Каире. Получив документы, бей немедленно истребил их, и 1 февраля 1814 г. Мехмет-Али был единственный мултэзим в крае; с тех пор с этим званием и самое имя его вывелось из употребления, и ныне в Египте уже [321] не слышится. Владельцам, лишившимся таким образом всей собственности, Мехмет-Али назначил пожизненные пенсии, которые сначала составляли сумму 24,000 кошельков ежегодно; но с постепенным уменьшением числа получателей, расход на этот предмет в последние годы не превышал 4,000 кошельков, и вскоре совершенно должен прекратиться. Мы уже сказали выше (Ср. книгу первую, стр. 65), что в сентябре 1809 г. Мехмет-Али тем же способом овладел землями мечетей и других богоугодных заведений; одни только земли атар пока еще оставлены были феллахам.

На подобный поступок не решался никто из прежних правителей Египта; но никто из них не имел того ненасытного честолюбия, тех обширных планов и беско-нечных, вечно возобновлявшихся нужд, которые побудили Мехмета-Али переменить, вместе с правами собственности, все естественные, веками упроченные условия торговли, промышленности и производительности края, равно как и основные начала внутреннего его управления. Еще не успел он отдохнуть от непримиримой борьбы с мамлюками, как вспыхнула война с Вахабитами, и при продолжительности своей, истощила способы Египта. Надежда найти золото побудила потом пашу отправить сына своего Измаила с корпусом для завоевания Сэнара и Кордофана (1821): золота они не привезли, а тысячи людей легли в смертоносных равнинах Сэнара, наводняемых ежегодно периодическими дождями. Тогда же стал паша образовывать регулярные полки, по образцу европейских войск, и чрезвычайно увеличил армию; вслед за тем создал, как бы по мановению волшебного жезла, [322] многочисленный флот, тогда как Египет лишен первых потребных для того материалов: леса и железа. Все нужное для войск и флота: инструкторы, врачи, инженеры, оружие, артиллерия, выписывалось из Европы, и благодаря услужливости приятелей-банкиров, за все платилось в тридорога. Вскоре открылась война в Морее; за нею в 1831 г. холера жестоко свирепствовала на берегах Нила; из пощаженного этою заразой населения, часть легла в войне с сирийскими Арабами, или сделалась жертвою чумы 1835 г., от которой в одном городе Каире из 250,000 жителей в четыре месяца умерло слишком 30,000 человек; скотские падежи довершили разорение края. Между тем издержки все увеличивались; по совету Европейцев (не их ли называл джанбаз'ами, то есть фокусниками, старый Мехмет-Али под конец жизни своей?...), учреждены были школы разных наименований и родов, одна другой бесполезнее; устраивались фабрики, совершенно истребившие частную промышленность края, не принося в большей части случаев никакого чистого дохода вице-королю. На все это нужны были огромные деньги, а феллахам уже не откуда было доставать их; беспрестанные чрезвычайные налоги и исчисленные бедствия: заразы, падежи, войны, похитившие цвет населения — окончательно, казалось, истощили Египет. Тогда Мехмет-Али предпринял последний шаг, обративший все население нильской долины из самостоятельных хлебопашцев в поденщиков, работающих на полях вице-короля: он присвоил себе атар, еще находившиеся у феллахов, и конечно мог думать, что имел на это право, тем более законное, что и прежде правильный и точный платеж повинностей был непременным условием [323] владения для феллахов земли. «Вы не платите следующего «с вас мири», сказал Мехмет-Али с неумолимою логикою, «так я беру поля назад в собственное мое управление.»

Сосредоточив таким образом в руках своих все земли, сделавшись единственным в Египте помещиком, владения которого простирались от Средиземного моря до Нильских катарактов, Мехмет-Али пошел еще дальше, и захотел быть также единственным в крае купцом, фабрикантом и заводчиком. Тогда система монополий, о которой так много писано и говорено было в Европе, получила высшее свое развитие; но прежде нежели мы поговорим о ней, полезно будет предпослать краткий очерк образа сбора податей, введенных в Египте Мехметом-Али, и механизма муниципального управления, искони ве-ков там существовавшего (Ср.: Esteve, в Description de l'Egypte, Т. XII, стр. 65 — 68; М.-А. Lancret, ibid., Т. XI, стр. 478 —487. Girard, Mengin, Clot-bey, Hamont, variis loc, в приведенных сочинениях их).

Глава и начальник деревни, наблюдающий за порядком, за исполнением предписаний правительства, и отвечающий за исправный платеж податей, есть шейх-эль-бэлэд, всегда избираемый из зажиточнейших местных обывателей; вместе с тем он же представитель и защитник интересов подчиненных ему феллахов. В вознаграждение за возложенные на него обязанности, часть земель шейха-эль-бэлэд освобождается от повинностей; он имеет право сажать феллахов в тюрьму, наказывать их телесно, и распоряжается довольно безотчетно при распределении налогов, наборе рекрут или людей, [324] требуемых для общественных работ, и т. д. Сам лично он не освобожден от телесных наказаний; притом не всегда бывает грамотен, и в таком случае перепискою при нем занимается Кобт, кьатыб (писец). Звание шеиха-эль-бэлэд часто остается наследственным в одном и том же семействе, и при хищности и сребролюбии Арабов, шейхи извлекают разные выгоды из своего положения и наживают большие состояния, которые впрочем редко идут впрок: начальство до поры до времени смотрит сквозь пальцы на все их злоупотребления, и потом, при удобном случае, разом отнимает богатства, незаконно нажитые в течение многих лет.

Второе лицо в деревне после шейха есть шахэд (свидетель), назначаемый также из местных феллахов и обязанный быть грамотным; у него хранятся регистры частных имуществ и росписи следующих с деревни податей; он есть род кадия, представляет собою как бы местную судебную власть и пользуется названием элъ-адэл (правосудный).

Сэрраф (казначей), почти постоянно выбираемый из Кобтов, принимает подати, вносимые по книгам шахэда, поверяет вес и достоинство монеты, которую потом отправляет к областному казначею, выдает феллахам квитанции и отвечает за собранные им суммы, от которых казна уступает ему, вместо жалованья, известные проценты.

Хоули, или землемер, обязан знать в точности пределы как целого селения, так и отдельных участков каждого феллаха, и разбирает возникающие по этому предмету споры или недоумения; ему поручается также [325] надзор за вспашкою и обсеменением земли, возделываемой на счет владельца или казны. Если при слабом разливе Нила часть полей осталась неорошенною, то хоули измеряет их, чтобы они могли быть освобождены от платежа мири; впрочем в подобных случаях обыкновенно посылается на место из областного города писец-землемер (мэссах) из Кобтов, измеряющий незасеянные поля в присутствии шеиха-эль-бэлэд и хоули. Этот последний непременно избирается из местных обывателей, и его звание переходит от отца к детям; он пользуется некоторыми льготами от казны, и сверх того получает вознаграждение за труды от феллахов. Хоули редко знает грамоту; сведения его обыкновенно бывают изустные, по преданию; когда ему приходится делать измерения, то цифры записываются сэррафом или писцом шейха-эль-бэлэд.

Шейх, шахэд, сэрраф и хоули составляют деревенский диуан, присутственное место в котором коллегиально решаются дела по внутреннему управлению и администрации, принимаются к исполнению предписания областных властей, распределяются повинности и т. п.

При шейхе находится феллах, в качестве низшего полицейского агента: это элъ-мэшхэд, обязанный знать место жительства всех обывателей. На него возлагается также исполнение телесных наказаний, отведение в тюрьму провинившихся феллахов, доставление проезжающим нужной провизии, или потребных для дороги животных, и т. д. Когда мэшхэд не занят по должности, знаком которой служит длинная палка в руках его, то он всегда находится в доме шейха; звание это дает ему некоторые [326] доходы, Кроме того, род полицейских обязанностей лежит и на гафире (стороже); в эту должность избирается один или несколько из беднейших феллахов; он стережет склады казенного или частного хлеба, наблюдает во время разлива Нила, чтобы плотины водопроводных каналов не были прорезаны преждевременно или тайно ночью и т. п.

В каждом почти селе находятся наконец: каллаф (пастух), владеющий по изустному преданию некоторыми практическими ветеринарными познаниями; мизаин (цирюльник), на которого ныне возложено оспопрививание в деревнях; имам (священник), для богослужения, и нагар (плотник) для починки земледельческих орудий и других подобных работ. По древнему, сохранившемуся поныне обычаю, все эти должности считаются общественными, и лица, на которых они возложены, получают ежегодную небольшую плату из сельских доходов.

Подобное муниципальное устройство, хотя в несколько большем размере, встречается и в местечках и городах, В областных городах диван (диуан элъ-мудирийе), под председательством губернатора, состоит из градского главы (хакэм элъ-бэлэд); главного письмоводителя (баш-кьатыб), постоянно назначаемого из Кобтов и начальствующего над всеми писцами в деревнях; областного казначея (баш-сэрраф), у которого хранятся регистры мири и прочих повинностей, и который определяет деревенских сэррафов и отвечает за них; наконец из главного инженера (баш-мхандэс), наблюдающего за содержанием в порядке каналов, плотин, насыпей, мостов и т. п. В эти диваны призываются также в случае надобности; начальники расположенных в городе [327] военных команд, врачи и пр. Сверх того всякое сословие в городах, всякий ремесленный цех, купцы, промышленники, матросы, слуги и т. п., имеют выбираемого из среди их шейха или старшину, который раскладывает подати на членов сословия и отвечает за точный взнос их; подобным образом все части, кварталы и улицы в городах, имеют своего особого шейха (шейх-элъ-харэ, шейх-элъ-тумн), лично знающего квартиру, занятия, доходы и способы существования каждого из обывателей, и заведывающего полицейской частью, которая только в Каире и Александрии вверена отдельному управлению, в прочих же городах осталась чисто муниципальной.

Взглянем теперь на введенную Мехметом-Али систему податей и на способ их сбора.

Существовавший до него, со времени завоевания Египта -султаном Селимом, сбор мал-элъ-хурр, с главными его подразделениями; мири, кушуфийе, фаиз и прибавочными взносами разных наименований, как-то: старого и нового кушуфийе, баррани и нового баррани (К 71 миллиону фадд мири, определенному первоначально Селимом, в течение почти трех столетий прибавлено было только еще 7,5 миллионов фадд. Гораздо больше увеличился налог кушуфийе: он сначала не превышал 17,5 миллионов фадд, которые собирались деньгами со всех областей Египта и составляли в последствии так называемый старый кушуфийе; к ним в продолжение времени добавлены были разные налоги, под названием нового кушуфийе, дававшие еще 23,5 миллиона фэдд ежегодно. Фаиз, или чистый доход получаемый мултэзимами, по уплате ими в казну мири и кушуфийе, первоначально составлял 180 миллионов фадд, распределенных на все области Египта. Но в течение времени мултэзимы обратили случайные взносы и подарки фел-лахов. в постоянную денежную повинность, получившую название боррани (или мудаф-кадим) и дававшую ежегодно еще 45 1/3 миллионов, свыше первоначального фаиза. Под управлением мамлюкских беев, мултэзимы (от которых эти хищные власти беспрестанно требовали денег), в другой раз набавили на феллахов баррани, прозванный "новым" (мудаф мэстэгэдд), равнявшийся в конце прошлого столетия, во время французской экспедиции, 48,66 миллионам фадд, так что вместо 180 миллионов первобытного фаиза, мултэзимы в последствии собирали 274 миллиона фадд. Bce исчисленные здесь прибавления к определенному Селимом мал-эль-хурр, падали исключительно на земли феллахов; земли мултэзимов платили только первоначальный мири султану; распре-деление же новых, прибавочных сборов, на участки феллахов, делалось по числу федданов без различия качества почвы, принятой во уважение при учреждении собственного мал-эль-хурр. При этом должно однако ж заметить, что если вместо 268 миллиoнoв фадд, взимаемых в начале XVI столетия, Египет в конце XVIII века платил 393 миллиона, или почти в половину больше, то вследствие понижения курса денег в течение этого времени, вторая сумма не только не превышала первой, но даже была несколько меньше), Мехмет-Али [328] заменил однообразным прямым налогом, мири для земель, и фирдэ (фирдэт элъ-рас) — подушным или, точнее, поголовным окладом. По свойству почвы, большей или меньшей плодовитости ее, и более или менее легкому орошению, земли делятся на три разряда: высший, средний и низший, платящие средним числом ежегодно от 4 до 2 рублей сер. мири с феддана; земли мэнагэзэ, или дурные, в иных местах составляют еще четвертый разряд, обложенный весьма малою податью; наконец земли, идущие под канавы, дороги, пруды, насыпи и т. п., исключаются, под названием бурр, из итога отмеренной в селениях поверхности, обложенной мири. Поземельный этот сбор составляет около половины всех доходов Египта, и в 1836 г. давал паше 320,000 кошельков, или 10 миллионов рублей серебр. (См. Duhamel, tableau statistique de l'Egypte, стр. 74). [329] Подушный оклад или фирдэ взимается со всех мужеского пола жителей Египта, без различия вероисповедания, и примерно равняется 1/12 предполагаемого ежегодного дохода. Так напр. Кобты служащие при разных диванах, матросы (кроме Нубийцев, освобожденных от этой повинности), слуги и т. д., ежегодно платят в казну свое месячное жалованье; с купцов собирается 1/12 получаемых ими по торговле барышей, и хотя эта 1/12 не должна превышать 500 пиастров в год, но при раскладке податей на членов коммерческого сословия в каждом городе, это правило, сколько мне известно, не соблюдается. В деревнях фирдэ раскладывается на хижины и равняется от 30 до 100 пиастров в год с каждой. Налог этот составляет около пятой части суммы, выручаемой ежегодно из мири, и в 1836 г. давал 60,000 кошельков, или около миллиона 900 тысяч рублей серебром.

Фирдэ утверждается правительством раз на всегда для каждой области, а в ней для каждого округа, города и села; но раскладка его на частных обывателей поручается шейху-эль-бэлэд и старшинам сословий и цехов, которые поступают при этом совершенно произвольно и безответственно, покровительствуя одним и притесняя других. Инструкции начальства сборщикам податей, коротки и ясны: «распоряжайтесь как вам угодно, говорит оно, только чтобы деньги были внесены сполна.» Росписи повинностей для отдельных сословий и каждого члена их в особенности, остаются неизменными в продолжение трех лет; платеж податей производится ежемесячно: одна треть непременно деньгами, остальные две трети разносрочными билетами (тэзкэрэ), которые выдаются здесь казною [330] вместо звонкой монеты, подрядчикам, чиновникам при уплате жалованья, и т. п., и которые всегда стоят гораздо ниже нарицательной цены их. При мне эти билеты продавались с уступкою 12%; нередко уступка доходит даже до 15 и 18%, но казна принимает их al-pari, так что от этого порядка вещей страдают только лица, которым следует получать деньги от вице-короля, последний сам ничего не выигрывает, а банкиры, откупщики и вообще должники казны, обогащаются.

При изложенном механизме раскладки фирдэ на целые сословия, никто в Египте не знает вперед, сколько ему собственно придется платить, так как назначение суммы зависит от усмотрения шейхов. Вследствие этого Египтянин, пользующийся даже порядочными доходами, которые позволяли бы ему жить хорошо, одеваться как следует, починять дом или перестроить его удобнейшим образом, предпочитает зарывать деньги в землю, кутаться в лохмотья, отказывать себе и семейству в необходимом, обитать в избе, разваливающейся со всех сторон, одним словом — принять наружный вид нищего, чтобы только избавиться жадности шейхов и увеличения налагаемого на него фирдэ. По закону беспредельной ответственности всех за всякого и каждого за всех, недоимку взыскивают с других членов того же сословия или цеха. Вице-король не допускает никаких причин, могущих иметь влияние на уменьшение итога следующих повинностей; чума ли истребила в селении часть жителей, истребили ли падежи весь рогатый скот — паше до этого нет дела: фирдэ и мири всегда должны быть заплачены сполна. [331] Изобретение этой системы ответственности, и распространение ее не только на членов одного и того же сословия, но на целые города, округи и наконец на целые области, принадлежит Махмуд-бею, одному из любимцев вице-короля. Систему Махмуд-бея немедленно ввели повсеместно: за недоимки одной деревни или одного города отвечает соседняя деревня, смежный город; обыватели, находящиеся на лице, платят за беглых, умерших или забранных на фабрики вице-короля, достаточные за неимущих, до тех пор, пока все доведены до окончательного разорения; тогда следующие с них налоги взыскиваются с целого округа, потом со всей области, и наконец за одну область отвечает соседняя. Вот в этом заключается одна из главных причин опустошения, ныне находимого везде в нижнем Египте, среди неисчерпаемых щедрот благословенной земли; от тех же причин произошло окончательное уничтожение всякой частной промышленности в Египте. Так напр. в Мансуре прежде существовали многочисленные ткацкие станки, которых изделие, льняной холст, славилось во всем крае; по мере обеднения города и уменьшения в нем населения, недоимки податей с других сословий налагались на ткачей, и платимые ими в казну суммы ежегодно увеличивались; многие из них должны были отказаться от своего ремесла, тем тяжелее становился налог для прочих; ныне в Мансуре нет ни одного ткацкого станка.

Вредные последствия этой системы делаются еще гораздо пагубнее, при совершенном произволе и лихоимстве местных властей в Египте: лихоимство это здесь приведено в систему и составляет неисцелимый рак, пожирающий весь [332] край; нельзя поэтому не посвятить ему несколько строк в моем описании. Важнейшее по влиянию в области лицо после мудира (губернатора), есть главный писец (баш-кьатыб), всегда из Кобтов; влияние его не может не быть велико в крае, где весьма редко найти человека, даже в высших сословиях и должностях, который бы умел свободно писать, и в особенности читать писанное. Самый механизм семитических языков, к которым принадлежит и арабский: совершенное выпущение гласных букв в письме; сходство и крючковатость согласных, отличающихся часто одними только диакритическими точками; и наконец то обстоятельство, что все губернаторы и высшие чиновники — Турки, мало знакомые с языком арабского письменного слога, делают пост главного писца очень важным. Вся корреспонденция, все регистры и вся административная часть в его ведении; ему же подчинены многочисленные писцы-Кобты, служащие в городах и деревнях при шейхах, казенных учебных заведениях, фабриках, магазинах и т. п. По укоренившемуся обычаю, эти писцы ежегодно уступают своему начальнику при областном диване, 1/12 получаемого ими годового жалованья; с собираемой таким образом значительной суммы, баш-кьатыб часть отдает кому следует, но остальной весьма достаточно, чтобы заставить его смотреть сквозь пальцы на все злоупотребления, обманы и притеснения, делаемые его подчиненными, обыкновенно за одно с деревенскими шейхами. Нужно ли например принять от феллахов хлеб в казну? Кобты имеют две различные меры, одни большие, для npиeмa, другие меньшие, для сдачи зерна; нужно ли измерить поверхность полей, не орошенных при недостаточном разливе Нила, для [333] освобождения их от платежа мири? Кобт-землемер (мэссах) искусным употреблением трости (кассабэ) (Кассабэ есть единица полевых мер, равняющаяся 5 1/10 русским аршинам; феддан прежде содержал в себе 400 кассабэ, Мехмет-Али уменьшил его до З33,3 кассабэ, оставив налоги неизменными), служащей для этой операции, по произволу увеличивает или убавляет число федданов. Никакое прошение обиженного до мудира не доходит, а если бы и дошло, то из областного дивана, в котором главный писец непременный член, дальше не выпускается. Жирар, столь тщательно изучивший состояние земледелия и промышленности в Египте, во время французской экспедиции, полагает, что третья часть всех податей остается в руках сборщиков-Кобтов: «я не уклонюсь от истины», говорит этот ученый и добросовестный наблюдатель, «утверждая, что совершенный упадок земледелия и разорение деревень, произведены не столько притеснениями беев-мамлюков, сколько мошенническими оборотами Кобтов» (Girard, libr. laudat. T. XVII, стр. 197 и след.). Что же стал бы он говорить, если бы увидел нынешнее управление паши?

Так же точно как баш-кьатыб, областной казначей поступает с подчиненными ему деревенскими сэррафами; главный инженер с подведомственными ему инженерами, и т. д.: они всегда получают 1/12 годового жалованья своих чиновников, и в замен предоставляют им с лихвою возвратить издержки от феллахов. Велено ли напр. чистить водопроводные в полях каналы, или возвысить плотины и насыпи? инженеры предпочтительно выбирают [334] эпоху жатвы или посева, чтобы требовать из деревень число работников вдвое большее против действительно нужного; у кого из феллахов есть деньги, тот выкупает себя и необходимых ему поденщиков; феллахи бедные лично должны отправляться на эти общественные работы, оставляя поля свои незасеянными или хлеб не снятым. Медико-полицейские врачи, Арабы, определенные в области нижнего Египта, где их при мне находилось 72, не отстали в хищничестве от своих соотечественников, тогда как главные медики, Европейцы, по справедливости пользуются (и мне очень приятно засвидетельствовать это) славою совершенного бескорыстия и честности; я не говорю здесь о городе Каире, а только об областях. Имев случай во время путешествий моих по Египту узнать многих из этих лекарей-Арабов, не могу скрывать, что невежество их в деле врачебном очень велико, и что каирская медицинская школа принесла и приносит краю большой вред, выпуская в свет молодых людей почти без вся-кого образования, даже не всегда грамотных, но постоянно с притязаниями, которыми вообще легко увлекается коренной Египтянин, по характеру тщеславный, надменный, легкомысленный и весьма мало рассудительный. Выходя из школы, эфенди женится, носит мундир, «нишан» и саблю, а жалованья получает в месяц не более 150 пиастров (с небольшим 9 рублей серебром); надзору его поручается от 25 до 35 деревень. По здешнему медико-полицейскому уставу, обыватель за неисполнение правил чистки улицы перед домом, выноски мусора за город или село, и т. д., платит всякий раз по 20 пиастров пени; но как между тем, по разным причинам, правила [335] эти весьма плохо соблюдаются, то объезжая вверенный ему округ, эфенди, по прибытии в деревню тотчас пускается в переговоры и торг с шейхом-эль-бэлэд, относительно суммы, за которую он согласен оставит эти упущения без взыскания; если ему дают 100 или 150 пиастров, то шейх с феллахов, конечно, берет их 200 и больше. Подобным образом врач придирается к мясникам, к продавцам соленой рыбы (фэссих) и других припасов, не с целью отвратить злоупотребления их, а для получения подарков и денег. Врачи эти не раз представляли главным областным медикам именные списки детей, которым по округу привита была оспа цирюльниками, и получали из дивана положенную на вознаграждение этих последних плату, а потом на деле оказывалось, что детям оспы вовсе не прививали, или даже, что их не было на лице. На днях, по стараниям интендантства здравия в Александрии, один из туземных врачей за подобные проступки сослан был на каторгу: желательно, чтобы этот пример подействовал на его товарищей! Суммы, ежегодно поступающие в областные кассы, из пеней, собираемых по деревням за несоблюдение «гигиенического устава», весьма значительны, но деньги эти всегда исчезают, неведомо куда, т. е. разбираются членами дивана. По упомянутому уставу мудиру предоставлена власть, в случае бедности провинившегося, заменить пеню телесным наказанием или заключением в тюрьму: благодаря этому простору в круге действий, штраф взыскивается и с беднейших, через продажу с публичного торга последней овцы или козы, а в регистры дивана все записываются аресты и телесные наказания! [336]

Приведенных подробностей кажется достаточно, чтобы объяснить и другую причину упомянутого странного противоречия, между богатою производительностью нильской долины, и нищетою феллахов. После сказанного, конечно, не будут изумлять читателя эти лохмотья и грязные рубища, среди полей, засеянных хлопчаткою и льном; эти разваливающиеся хижины, в краю, которого почва везде дает отличного качества кирпич; эта скудная пища и лишения, при неистощимых жатвах благодатной природы; эта гнилая вода, употребляемая для питья в виду Нила и сладких волн, катимых им к морю; этот болезненный кахектический вид населений, под вечно-голубым, безоблачным небом! — В заключение настоящей главы остается мне еще сказать несколько слов о монополии, введенной Мехметом-Али.

Выше было показано, что имущество мечетей, земли мултэзимов и наконец поля феллахов, одни за другими сосредоточились в руках смелого Албанца; сверх того, по системе неограниченной взаимной ответственности, он овладел всеми ветвями частной промышленности. Честолюбивые Франки уверяли его, что все это очень хорошо и полезно, что он «гениальный преобразователь Египта»; болтливые газеты на Западе не умолкали в корыстных хвалах своих. Между тем Европа ближе ознакомилась с богатыми продуктами нильских берегов, на которых Мехмет-Али умел ввести порядок и, для ненавистных гяуров, безопасность, прежде совершенно неизвестную в том крае. Сотни туристов и промышленных искателей счастья хлынули на Египет; купцы в Марселе, в Италии, Англии стали требовать в несравненно большем против [337] прежне го количестве, египетской хлопчатки, кунжутных семян, индиго, аравийской камеди и т. п., в замен забракованных ружей и снарядов, негодных к употреблению машин, и вообще всех товаров которых нельзя было сбывать на других рынках, и которые охотно покупались пашою; обороты достигли небывалых размеров и развития. Дело для Мехмета-Али теперь шло о том, как бы ежегодно получать денежный баланс сколь возможно для него выгоднее, а для этого нужно было производить все более и более тех продуктов, которые имели наивернейший сбыт за границей. Он начал предписывать земледельцам, какие именно продукты возделывать, и не позволял продавать их частным лицам; потом, по установленным им произвольным ценам, принимал хлопчатку, хлеб, бобы и проч. от феллахов, и с барышом отпускал их европейским негоциантам и комиссионерам из центральных магазинов в Александрии и Каире. Хлеб вздорожал, оттого что большая часть полей пошли под хлопчатку или индиго, но денег у паши все-таки не было, потому что купцы, получавшие товары в долг, объявляли себя несостоятельными; потому что проценты, взимаемые лицами, к которым паша отправлял на свой собственный счет грузы за границу, пожирали всю прибыль, выручаемую при продаже. Тогда обложил он податью финиковые пальмы, плоды их и все произведения, получаемые от этого дерева, также скот, хлеб, нильские барки (Ардеб пшеницы привозимой в Каир, платит в казну 18 пиастров акцизу; ардеб бобов или ячменя — 15 пиастров; бык — 62,5 пиастра, буйвол — 35, верблюд — 50, овца — 3 пиастра; нильская барка платит 200 пиастров в год. — В 1821 г. Египет произвел не болеe 947 центнеров хлопчатки, а в 1823 г. число центнеров уже дошло до 150,000; в 1836 г. отправлено было в Европу 100,000 тюков хлопчатки, на которых Мехмет-Али получил чистой прибыли, четыре миллиона рублей серебром. Сравни Duhamel, loc. cit., стр. 75 — 77, и Cadalvene et Breuvery, I. cit., Т. I, стр. 73), циновки, печи для выведения циплят и т. д. [338] одним словом, весь Египет работал и производил не для себя.

С окончанием в 1841 г, сирийской войны, положившей конец беспредельным честолюбивым планам великого-паши, система монополий если не совершенно прекратилась, то по крайней мере стала обнаруживаться в меньших размерах: армия и флот сделались бесполезными, и комплект их был значительно уменьшен; закрыли немало школ и фабрик, уволили множество Европейцев; частной промышленности предоставлено было несколько больше простору. Вместе с тем паша начал раздавать обремененные недоимками деревни, высшим сановникам и собственным своим детям, обязывая их вносить за феллахов казенные подати и предоставляя выручать свои издержки из доходов земли. За собою Мехмет-Али удержал только 370 деревень; старший сын его, Ибрагим-паша, получил их 400; другой сын, Саид-паша — 115; внук, Аббас-паша—109; зять, Кьамиль-паша — 60; наследники племянника; Ибрагим-паши Иекена — 90; министр финансов, Шериф-паша, взял 217 деревень, Кобт Базилиос-бей — 175, мансурский губернатор, Хуршид-паша — 73, Хуршид-паша сэнарский — 45, Ахмед-паша Тахэр — 29, некто Мустафэ-эфэнди Шарми — 35 (Цифры эти сообщены мне одним купцом-Арабом, который заведует делами многих вельмож, и которого я перевез на барке из Кафр - Магара в Шибрыхите 4 октября 1847 г.; в последствии в разных местах мог я поверить эти цифры по официальным источникам. Купец был человек умный и дельный; когда при прощанье спросил я у него об имени и прозвании, то он сказал: «что же! ты потом напишешь об этом в «газете» и накликнешь на меня беду». Я обещал ему не объявить его имени, и тогда он сообщил мне свой адрес в Каире). В [339] это число 1718 деревень не включены те, которые достались на долю другим чиновникам, получившим по 15, 10, 8 и т. д., каких весьма много; всего же в Египте только 3500 деревень. Поместья паши и детей его известны под названием чифтлык; в них владельцы дают феллахам скот, земледельческие орудия и нужное для посевов зерно; феллахи получают или незначительную поденную плату, или же работают безвозмездно и в таком случае пользуются пятою частью доходов. Как совершается это деление между пашами и феллахами, о том можно судить, глядя на плачевное состояние описанных мною селений и изнуренных обитателей их. Деревни предоставленные частным лицам называются дхдэ; владельцы их делают условия с феллахами, по удобству: то нанимают их в работники за поденную плату и удерживают за собою все продукты, то отдают им для возделывания часть земли и т. п. Губернатор области Дакахлийе, Хуршид-паша, владеющий 73 деревнями, платит за них ежегодно в казну 11,000 кошельков (около 345 тысяч рублей серебром) или пятую часть всех взимаемых с области податей; употребив огромные суммы на устройство этих имений, закупку скота и т. п., он обременен долгами и из доходов земли далеко не выручает всех [340] своих издержек. Подобной участи подверглись многие другие из новых владельцев.

После этих подробностей, может быть сухостью своею утомительных для читателя, возвращаюсь к описанию дальнейшего путешествия моего.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850

© текст - Рафалович А. А. 1850
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Петров С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001