Новый Египет.

Махмудие. — Степь. — Нил.

Канал ведущий из Александрии к Нилу называется Махмудие; это произведение Магомета-Али, так названное в честь нынешнего Султана Оттоманской Порты. Вначале столица Лагидов соединялась с Дельтою многими каналами, но они все были перерыты Ганимедом, евнухом последнего Царя из сей династии, пришедшим осадить укрепившегося в городе Цезаря. Чтобы отвратить недостаток в воде, Римский военачальник приказал вырыть множество колодцев: вероятно это те самые, которые и теперь еще находятся между площадью Мену и воротами Махмудова канала; в [241] последствии же каналы, перерезанные евхуном Ганимедом, восстановлены. Самые Арабы, не смотря на то, что соединение каналами в сем округе неустояло противу восточных привычек, старались, чтобы воды Нила пришли оросить Александрию, эту уединенную прибрежную пальму; Но Турки допустили занести песком все и до 1820 года перевоз путешественников и товаров производился или сухопутными караванами или плаванием около берегов, не смотря на опасности угрожавшие при Розетте, где ежегодно погибала одна треть из проходивших барок.

Магомед-Али слишком ценил, как в коммерческом, так и в военном отношении, важность единственной, обладаемой им на Средиземном море пристани, чтобы долгое время оставить ее отделенною От прочих частей управляемой им земли. В Январе 1820 года он собрал триста тринадцать тысяч поселян Дельты и заставил рыть канал длиною в восемьдесят одну тысячу метров 1; наполнившись водою из Нила в деревне Ель-Гатфега, близь Фуаха и проходя между озерами Мареотисом и Мадиегом, канал достиг до Александрийского рейда. Работа была окончена в течение десяти месяцев. К несчастию, в то [242] время Французкие Инженеры не принесли с собой в помощь Египту ни познаний ни филантропии. Не умели сделать нужных заготовлений в инструментах и в съестных припасах; работники без отдыха трудились под ударами солдат, роя землю руками, и будучи затопляемы водою, пробивавшеюся со всех сторон. Из них погибло двенадцать тысяч, более нежели сколько в тот же год потребовалось для завоевания Верхней и Нижней Нубии.

Говоря о дороге, не лишним считаем сказать несколько слов о паспортах и о способе сообщения. Известно, что во многом мы можем служить примером жителям Востока, но не должно думать, чтобы и от них нечего было занять нам. В их природной учтивости, в их глубоком чувстве собственного достоинства, в гостеприимстве их, правда, мало удовлетворительном, но искреннем и великодушном, жители Востока, скажем решительно, являются гораздо выше нас. Ласковый прием, получаемый иностранцами, как от туземцев, так и от их властей, уважение оказываемое всеми независимости путешественника, могут служить примером даже у нас на Западе.

В Египте, после ответа, на один или два вопроса, вы можете проехать, не подвергаясь более ни каким формальностям, [243] пространство в шесть сот миль, и никакая опасность не угрожает путешественнику. Прошло то время, когда множество воров опустошали поля Египетских поселян: ныне большие и проселочные дороги, т. е. Нил и его каналы, столь же безопасны как и улицы наших городов. Египет есть такая страна, где путешествуют, может быть, не с большею скоростию, но с малыми издержками, безопасно и без притеснении.

Путешествуют здесь обыкновенно в канге: это легкое судно идущее или на парусах или на веслах. В Египте, все достаточные люди имеют свои канги, так как в Венеции свои гондолы. Иностранцы всегда могут найти для себя наемные суда. На Дельте барки обыкновенно более Адриатических, во всю длину покрыты палубой и имеют в задней части каюту, разделенную на двое; в одной половине помещаются пассажиры, а в другой их багаж. Число экипажа простирается от трех до тридцати человек. Парус укрепленный на рее, широко распущенный при попутном ветре, несет челн с быстротою. Ежели же нужно плыть по каналам, или вверх по Нилу при противных ветрах, тогда лодочники сходят на берег и тянут кангу бичевою. Часто они [244] работают таким образом от восхождения до заката палящего солнца, почти вовсе не евши: вечером останавливаются на полчаса, чтобы съесть несколько бобов и не много хлеба; потом на всю ночь надевают свои лямки и продолжают таким образом пятнадцать дней сряду.

Арабы — эта закаленная сталь, терпеливы и кротки; причины сему надобно искать в могуществе привычки и религиозных верований. Ничто не мажет сравниться с бедностию Египетских поселян. Наши самые беднейшие деревни, перед деревушками лежащими по берегу Махмудие, кажутся великолепными городами. При виде сих землянок, трудно уверить себя, чтобы подобные норы могли быть назначены для укрытия людей от непогоды. Когда же проникнем во внутренность, какая картина! Нагота, тело подобное слоновой коже, глазные болезни, слепота, проказа. Бакши! Бакши! денег! вот всеобщий крик, которым здесь встречают и провожают вас. Двадцать тысяч городов Амазиса, где вы? Земля древнего Египта, мать всего света, как называют тебя сыны твои на звучном языке своем, в которой, может быть, хранится колыбель законов, искусств, наук, промышлености, неужели для себя не сберегла ты ничего? А Магомет-Али, который роит [245] пристани, строит житницы, открывает каналы, разве он ничего не делает для восстановления этих живых развалин? Путешественники судившие Паше по бедствию народа, в стремлении его к обновлениям, видели только источник всех зол. Конечно много истины в упреках делаемых Паше, но часто упреки сии основаны на неверной оценке людей и вещей. Например эти Махмудийские деревушки, без сомнения, несчастны, но по крайней мере обитатели их работают и живут. До открытия канала, когда расстояние между двух озер было покрыто песком, они воровали или умирали с голоду. Канал Махмудов, покрывши свои берега тиною Нила, смягчил природу и дал лучший вид стране, орошаемой этою рекою: земледельцы взяли новые земли на откуп, и хотя условия откупа для них тягостны, но все таки они от него получают более выгод, нежели от обладания бесплодными песками. Сады, стада, поля покрытые маисом и хлопчатою бумагою, заступили место однообразной бесплодной степи. Скоро Махмудов канал соделается еще более достойным своего назначения. Паша недавно приказал на крутых берегах его устроить тенистую защиту, чтобы укрывать, как говорит он, от солнечного зноя жителей Запада, которые будут посещать великую работу его [246] реки; ибо теперь приводится в исполнение на Ниле гигантское предприятие.

Упомянем еще о пиелографической линии Каира, новом учреждении, где опять открывается управление Вице-Короля с помощию Европейской промышлености, и мы обозначим все, что представляет замечательного плавание по каналу. Нам должно еще говорить о другой дороге, менее удобной, но по которой сообщение бывает скорее, когда жестокий шамсин (южный ветер) замедляет ход канг; дорога эта лежит чрез степь. Однажды, барка наша задержанная южным ветром, не смотря на мое нетерпение, подвигалась чрезвычайно медленно я оставил ее в шести милях от Александрии, и нанявши в одной деревушке верблюда и двух ослов, направил путь прямо к Востоку от канала, чрез пески простирающиеся между Магмудие и рукавом Розетты (левый проток Нила).

Это было в Мае, ночь была очень холодна, и к утру густые облака защищали еще нас от дневного жару; но в полдень все пары рассеялись, и воздух сделался удушливым. Сначала мы шли по растрескавшейся земле, покрытой в некоторых местах содой, в других красным щавелем. [247] Вскоре исчезли все растения и под носами у нас был только мелкий золотистый песок, слегка взволнованный подобно морю, при свежем ветре; и в то же время на поверхности его тянулись струи, как бы на поверхности озера при самом легком ветерке. Но эти песочные волны и эти струи были неподвижны. Всякой сказал бы, что видит отвердевший океан. На обширном пространстве, распростертом вокруг нас, не заметно было ни малейшего дыхания в воздухе, ни облачка на небе, ни травки на земле. По временам только, страусы и белые цапли пролетали над нашими головами, или с доверчивостию садились подле нашего каравана. Мы остановились и два сопутствовавшие мне Араба начали молиться.

Для нас, городских обитателей центра Европы, погруженных так сказать в наших грязных улицах, в наших прямолинейных гульбищах, в наших мрачных домах, посреди всей этой искусственной, окованной привычками, жизнью редко доступны глубокие впечатления физического мира. Как скоро мы перестали созерцать чудеса природы, в наших правах религиозное чувство стало заменяться равнодушием, если не совершенным атеизмом. Мы потеряли чувство присутствия Бога, скрывая от себя вид Его солнца, и [248] когда городская жизнь иссушила сердце, рационализму представился прекрасный случай дать полную свободу нашему кичливому уму. Не таковы народы живущие в беспрестанном сообщении с миром внешним: обитатели степей, гор или морских берегов из великих явлений совершающихся пред их глазами, почерпают всегда истинное и глубокое чувство религии. Как, в самом деле, устоять противу красноречия природы, поражающего вдруг душу и все чувства? Самый хладнокровный умствователь от всего сердца присоединил бы свой голос к молитве моих Арабов, преклонившихся пред Аллахом, ослеплявшим их своею славою; он бы повторил с ними: Велик Бог! Здесь то, проницаемый палящими лучами солнца, обливаемый его светом, в пространстве, где теряются взор и мысль, не слыша ничего кроме хрустящего под ногами песка, самый безбожник поколеблется в своих системах, весь запас его логики разрушается, сердце его воспламеняется, в нем пробуждается вера и он делается служителем алтаря; он не рассуждает более, но чувствует Бога в себе и вне себя, Бога премудрости, Бога света и огня, Бога беспредельности. Господа Неба и земли, Господа вселенной и всеобщей жизни.

Погруженный в сии мысли, я понял тогда, [249] почему оставленный мною город, от чего Александрия, обреченная в особенности промышлености, соделалась также городом учения, веры и богослужения? От того, что она близка впечатлениям, производимым величием моря и степей, ее окружающих. И действительно, — в городе благочестие облекает свои верования в формы, обработанное учение веры передается символами и словами; но изящное в религии почерпает свои вдохновения из глубины явлений величия и Божественного милосердия.

Мы продолжали путь наш в молчании, беседовали, так сказать, только с светом и пространством, как вдруг воздушное отражение нарушило это однообразие. Я уже видел подобный феномен в Средиземном море, но ничто не могло сравниться с тем, который представился теперь глазам моим. Это были — то воды, блестящие от солнца и зыблющиеся от ветра, то обширные равнины с тополями, мерно качавшими своими всклокоченными вершинами, то Готические башни, поднимающие из средины толстого каменного вала свои остроконечные верхи. Я видел Францию, с ее ровною почвою, с ее прудами, сосновыми и березовыми рощами; и хотя все это представлялось без цветов и оттенков, но с таким сходством в формах, [250] что и самая существенность, еслибы предметы были отдалены на такое пространство, что покрывались бы одним туманным цветом, не представила бы ничего точнее, яснее и отчетистее. Вожатые мои с гордостию показывали на чудеса своей страны, а я почитал себя счастливым, находя в них верное изображение моей. Воображение их населяло эти места гномами и пери, а я думал о добрых гениях, ожидавших меня в мирном убежище, чудесно созданном пред моими глазами. Я думал о матери, которую возращение мое сделает так счастливою, о друзьях, которые более доставят мне истинного блаженства, нежели сколько мои сопутники мечтают получить в золотых снах своих. Я понял от чего Арабы были всегда религиозным народом; я понял при виде этого явления, от чего волшебство соделалось их второю религиею. И действительно, как не быть им более других блистательными расскащиками и легковерными мечтателями? — Как мыслям их не быть более своенравными и рассказам исполненными более образами, когда на них действуют так же часто впечатления мира мечтательного, как и мира вещественного? И когда самый Европеец очаровывается этим волшебством, то как же не просвечивать очарованию в делах и верованиях Араба, который не вооружен резцом [251] холодной науки, и смотрит на все сквозь призму поэзии?

В этот день мне было суждено посмотреть на все феномены степи. За воздушным отражением последовал шамсин. Он подул на сии улыбающиеся мечты и все исчезло. Сначала струи, покрывающие песчаную поверхность, пришли в движение; потом по равнине пошла зыбь; наконец огромные волны покатились с ревом и покрыли нас сухим дождем. Я узнал эту песчаную пыль, виденную уже мною в Александрийской гавани, застилавшую солнце как бы красноватым туманом и падавшую слоями на палубы кораблей. Мы с трудом подвигались сквозь бурю. Я должен был закутать голову и обернувшись спиною к ветру ехать на своем бесстрашном животном. Мне казалось, что у меня на глазах огонь. Я имел неосторожность покрыть их намоченною повязкой, и, когда я ее снял, то влияние жара на мокрые веки было таково, что в продолжение получаса я опасался вовсе ослепнуть. Наконец к вечеру достигли мы Ель-Гатфегра. Пять или шесть тысяч поселян работали загородку, ежегодно воздвигаемую перед наводнением, чтобы воспрепятствовать каналу выдти из берегов и разрушить плотину отделяющую озеро Мадие от озера Мареотиса. Здесь прерывалось плавание и груз с Нильских барок [252] переносился на барки стоявшие в Махмудовом канале. Работники двигались в грязи, канал покрыт был разного рода судами, по набережным толпились носильщики, ослы, верблюды и все это теснилось и колебалось, подобно волнам в степи от дуновения шамсина. Но другое зрелище, в которое уже погружалась мысль моя, ожидало меня, Я пустился бежать, прибыл еще до наступлении ночи и увидел Нил.

Большая река, в непрестанном и беспрепятственном течении своем не есть ли земное изображение времени? И не получает ли это изображение строгую точность, когда мы применим его к Нилу! Всплыть вверх по течению Нила, не значит ли возвратиться в прошедшее, не значит ли перенести себя к начатию обществ, к источнику человеческих дел? Однако, при виде этого величественного Нила, при виде настоящих его выгод, тотчас забываешь Историю его древности. Только на другой день (я сел на барку ночью) мог я на свободе удивляться берегам его, зеленеющим вечною юностию. Хотя это было во время самой низкой воды, но он был столь же широк как Луара и извилисто протекал среди порожденного им изобилия. Сено, сарачинское пшено, сахарный тростник, хлопчатая бумага, табак, [253] индиго, генне 2, наполняли воздух благоуханиями и пестрее Персидского ковра разнообразили цвет почвы. Лужайки, как бы с намерением обсаженные купами Египетской смоковницы служили зелеными рамами картине жатвы. Здесь срывали хлеб руками, ибо в Египте растрескавшаяся и сухая земля не дозволяет снимать его серпом; там вязали снопы и нагружали ими верблюдов; далее устроивали жернова, около которых кружились нореги, коих острые колеса обрезывают солому и отделяют зерно от колоса. Потом в часы отдохновения, мужчины, женщины, дети, прибегали к берегу и, испуская радостные крики, бросались в Нил, с доверчивостию и излиянием чувств семейства, бросающегося в объятия своего отца.

Стада также приходили искать в недрах Нила убежища, защиты от солнечного зноя, и нам часто случалось лавировать между буйволами, выставляющими из воды свои черные головы. Стаи лебедей, пеликанов, цаплей, золотистых зуек, птиц всех цветов и всех родов, гордо около нас [254] расхаживали, или убегали от канг, движимых тройною силою: течения, ветра и весел, и походящих издали на альбатросов 3, плывущих с распростертыми крыльями. Беспрестанно же встречающиеся барки, пассажиры разменивающие между собою клубы дыма и салам-алек, гортанное пение лодочников и мерное ударение весел, наконец все подробности непрестанного движения, делают реку еще живее и шумнее берегов ее; ибо в округах, где не было жатвы, в долине, было уединение и тишина. Там видны были только гидравлические колеса, приводимые в движение коровами, и шалаши поселян, над которыми возвышались остроконечные голубятни, усеянные тучами голубей.

Иногда из густоты сирени и магнолии выставлялась надгробная мечеть, круглый купол которой защищал от осквернения людьми смертные остатки Сантона 4, тогда как острый шпиц минарета высился в небе, как бы молитва о душе его. Но и в сих пустынных местах, богатство природы заставляло забывать отсутствие человека, и [255] достаточно было одной растительности, чтобы заменить всякое ослепительное украшение искусства.

Леса, состоящие из прямых пальм, которые как колонны с однообразными капителями, расположены были в симметрическом порядке, и представляли обширный, храм: иногда луч солнца, проникая сквозь лиственный покров, как лампа привешенная к своду святилища, отливал, под тенистыми арками, свет свой, а когда проходили там женщины, ноги которых уподоблялись цветом меди, в пурпуровых тупиках, с руками округленными на подобие рукоятки несомой ими на голове урны, вы сказали бы, что это кумиры храма, одушевленные волшебным дуновением и сошедшие с своих подножий, чтобы блуждать в длинных его переходах.

Долго останавливается взор путешественника над этими разнообразными картинами, и потом уже мысль его переносится к жребиям Нила и ряду работ, связывающих Историю этой реки с летописями человечества.

Проходя Нильскую долину, как бы чувствует, что она долженствовала быть колыбелью обществ, ибо доставляла им сначала безопасное убежище и потом место удобное для оседлости. Когда на земле еще шумели воды, возвращающиеся в ее [256] пропасти, еще покрытой волканами раздирающими ее новую оболочку, одним словом еще волнуемой нервическими судорогами, решившими последнее ее образование, когда на земле явился человек ее господин, ее желанный гость, Царь, вожделенный супруг, которого Бог послал ей наконец за цену толиких страданий, она желала укрыть его в убежище отдаленном от опасностей, угрожавших его слабому составу. Тогда из гор Африки, справедливо называемых хребтом света, она выбросила широкую реку, которая, как животворная артерия, потекла по всей стране. Недостаточно было увеличить ее впадением многих рек: и на вершинах, откуда река берет свое начало, природа вырыла глубокие озера, предназначила зимнему ветру постоянное направление от Севера к Югу, дабы все испарения поднимающиеся из других стран, наполняли резервуары реки и дабы эта река, правильными наводнениями, обновляла ежегодно свои берега, покрывая их богатым туком. Она раскинула от Востока к Западу необозримые степи бесплодного песка, покрыла их палящим воздухом с тем, чтобы ветры, которые бы стали дуть поперек избранной страны, не могли никогда нанести дождя и атмосферическими метеорами помрачить ясность ее климата. Наконец по обоим берегам воздвигла она валы из скал, которые остановили [257] вторжение песка и воды реки удержали в долине.

Расположивши таким образом архитектуру этого убежища и создавши особенную его природу, земля собрала в нем все сокровища плодородия и сделала его избранным садом; она выростила в нем тенистые акации и смоковницы, дабы под сими благовонными покровами, любимец ее находил прохладу и успокоение; она размножила в нем корнистый с сочными плодами ледвенец, Индийскую смоковницу, плоды которой человек мог доставать своей рукою и финиковое дерево, кора которого, расположенная уступами, представляет ему удобные ступени для доставания нагнувшихся к земле ветвей с ягодами. В недрах скал обоих берегов она рассеяла длинными жилами, золото, железо и медь, дабы человек имел в своем распоряжении целый запас металлов: на Юге положила она гранит, на Севере известняк, а в средине разноцветные камни, дабы он мог сам созидать и украшать свое жилище 5. Лошадь, буйвол, верблюд, все животные, назначенные для его [258] употребления усвоены климату благословенной долины, а звери с ужасающими криками и кровожадными склонностями оставлены в недрах степей. Один крокодил не мог быть удален (но вскоре человек начал обожать это чудовище, освящая в своей благодарности даже самые видимые несовершенства мира вещественного). Наконец все, что могло услаждать вкус, все что удовлетворяло нужды ее господина, все что могла она произвести, чтобы сделаться для него усладительною и удобною, земля соединила в этом убежище. Там в особенности усвоила она свою природу природе человека, одним словом она покорилась человеку.

Способность человека и способность земли не замедлили понять друг друга. Едва люди начали рассеяваться по разным странам, как один глава семейства, сын Хама, Мезраим, раскинул шатры свои в счастливейшей долине.

Другие также присвоили себе плодородные поля: Немрод Месопотамию, Ассур поля Журдана, неизвестные Праотцы — берега Инда и Гангеса, Си-Кианга и Гуан-го. Везде общества образовались на берегах больших рек, но одни были заключены в слишком тесных границах, другие видели [259] города свои разрушенными волкaническими извержениями, иные с трудом защищались от Суровости климата, те от нападения диких зверей. Короче сказать ни одно из них не встретило тех удобств, которые соединены были на берегах Нила, страны столь благоприятной для общественного устройства; Авраам нашел в ней уже цветущее Государство, в то время, когда на остальной части Земного шара считалось небольшое число слабых городов 6.

Но общество положило первые основания свои не в той части Египта, которую посетил Патриарх. Естественно, что оно основалось сначала на землях, которых низменности пользовались благотворным наводнением, а высоты были от него обезопашены, на пример на островах. Местность эта без сомнения определила начало Феократического состояния Мерое, отзывающегося материализмом, внушенным людям первым чувством благодеяний природы. Следуя по течению реки люди основывали новые поселения на островах Елефантине и Филое. Наконец, ободренные первыми успехами, они не ограничилось островами: колонии шли на твердый берег и поставляя волю свою [260] выше могущества земли, сделавшейся в их руках послушною, они начали отводить воду каналами и удерживать ее плотинами. Может быть не к этим ли неизвестным временам должно отнести устроение еще доныне существующего шоссе, пролегающего чрез степь для соединения Елефантины с Мерое, и для замены плавания, прерванного в этом месте наносом земли.

Африканская образованность продолжала приближаться к Европе, в которую она некогда должна была перенестись: Фивы были основаны Ефиопскими колонистами, потом Мемфис, колонистами Фивскими. Тогда явился Менес, память которого пережила все следовавшие за ним династии, подобно как эти гигантские пилоны и Фивские Фронтисписы, которые стоят и теперь еще, когда колонны, возвышавшиеся за их толщею уже превратились в прах.

До него границы Египта не простирались далее того места, где ныне возвышаются пирамиды. Нил, или по крайней мере один из его рукавов, направлял свое течение в степь, чрез долину, сохранившую следы его течения и название безводной реки. Удерживаемый таким образом между скал, он по всему их протяжению не выходил из берегов своих и пространство занимаемое теперь Дельтою оставалось покрытым морскими [261] волнами. Весь этот треугольник составлял залив, или, следуя Геродоту, болотистое, топкое место. Менес, устроивши плотину, на сто стадий к Югу от Мемфиса, дал реке новое направление, окончивающесся с тех пор Больбиническим устьем 7. С тех пор от равномерного разлития западного и восточного рукавов, тина покрыла образованный ими угол, и по прошествии нескольких веков Дельта вышла из вод. Геродот называет Нижний Египет даром Нила 8. Он писал вдохновенный Мемфисскими жрецами, присвоивавшими исключительно веществу права, в которых человечество имело свою часть; нам же не должно забывать, что человек участвовал в победе над Средиземным морем, которое представляет блистательный пример того, что может сделать гений человека в соединении с творческою силою земли.

После Менеса все исчезает, кроме двух имен, которые почти одни проглядывают сквозь мрак первых времен. Одно из них есть имя женщины, Царицы Нитокрисы, которая предоставила Нилу выполнить ужасное мщение. Вельможи убили ее брата; она приказа устроить обширные подземелья и провести в них скрытые каналы; [262] потом, приглася убийц на пир, Царица ввела реку последним гостем в залу, где они были собраны 9. Другое имя — Иосифа, славного Министра неизвестно которого из Фараонов, человека великого, память которого священна для народов, и которому приписывают большую часть важных работ в среднем Египте. Не всегда бывает заблуждение в народных преданиях: ничто не противоречит тому, что сын Иакова прорыл, как они свидетельствуют, канал в пятьдесят муль, орошающий провинцию Арзиное. Что же касается до остальных Царей из первых династий, то исследования, производимые с таким постоянством и гением, не привели еще ни к какому открытию. Кажется, что Нил, память Царей не соединивших с ним своей Истории, повлек в пропасть забвения.

Среди этого мрака блестит еще одна звезда: царствование Мерида, обессмертившего себя устройством огромного резервуара, оплодотворявшего округ лежащий к Северу от Арзиное, в отдалении от Ливийской цепи. Вода прибывала в сие озеро в продолжение шести месяцев, в другие шесть она выходила из него, и, по сказанию древних, подземный канал, проведенный у подошвы скал, чрез [263] пески Барка, выливал ее в степь северной Африки. Менес овладел морем; Мерид отодвинул степь, Нил был средством приращения в руках Царей, умевших употреблять его в свою пользу.

Темный период Ефиопских Царей и Гиксосов кончается только на девятнадцатой династии, прославленной Государем, которому придают столько имен, и о котором Нильская страна сохраняет еще столько преданий, статуй и храмов. Главное право Рамзеса-Сезостриса на сохранение о нем памяти есть, может быть, устройство в Египте каналов, или, по крайней мере, их усовершенствование.

За Сезострисами последовала Саитическая династия. Некон, один из Государей этого рода, хотел Нил обратить в орудие своей политики: чтобы овладеть Финикийскими городами, бывшими под владычеством Вавилонского Царя, он велел построить корабли на Средиземном море и в заливе Аравийском и стал рыть канал, который начинаясь у Суеза и впадая в Пелузиасский залив, должен был установить постоянное сообщение двух морей. Но окончание этой великой работы предоставлено было другим рукам 9. [264]

Спустя тридцать лет скипетр достался Амазису, последнему из Египтян, управлявшему своею страною. После его царствования искусства и промышленость оставили сию страну и продолжали свои успехи под другим небом. И так надобно перенестись в его век, чтобы оценить крайнюю меру образованности, развернувшейся под влиянием Нила. С высоты трона Амазиса должно смотреть на реку, выходящую из своих таинственных источников и в течение своем собирающую дани от Бар-ель-Азрека, Малега и Атбарага, обнимающую сперва остров Мерое, залог раждающегося богослужения, потом Елефантину и Филое, двух отправленных к ней на встречу посланниц Фив, — склоняющуюся водопадами, как бы приветствуя ожидающий ее великий народ, входящую в Египет — ее храм, торжественными вратами Елифии, Сильзилиса и Омбоса, омывающую двадцать тысячь городов, отражающую в водах своих дворцы, сфинксы, обелиски, лабиринты, колоссы, пирамды, целый мир мрамора и гранита, соперничествующий в роскоши с миром, из коего извлекла его рука человека, — разделяющуюся на множество рукавов, чтобы уделить своих благодеянии землям Таниса, Бубасты, Мендеса, Себеннита, Саиса и наконец после восьми сот мильного течения, входящую семью вратами в великое поприще [265] морей, чтобы следовать уже путями столь же неизвестными, как и ее начало. Александрия во времена Клеопатры, доставила нам блистательный, хотя не совершенный обращик общественного сближения людей. Век Амазиса, представляет наш обращик не менее достойный примечания: сближение человека с миром вещественным.

Именно там, на берегах Нила, природа физическая, как мы уже сказали, с величайшею заботливостию предупредила нужды раждающихся обществ, и там же между землею и человеком укрепился взаимный союз; но в заблуждении слепой благодарности, земля, которую человечество сначала удовольствовалось подвергнуть обработыванию, сделалось вскоре предметом его обожания. Тогда вещественность всею своею тяжестию легла на человека — идолопоклонника. Народ был жертвою, приносимою от Царей и жрецов, обоготворенной природе. Пот и кровь текли с него, когда он месил тину Нила, добывал из его каменоломней глыбы камня и мрамора и горы его берегов обтесывал в статуи и храмы. Обожание природы было повсюду и обняло все; почитание духа было заключено в тесных границах храма. Было время, когда священная преграда разрушилась и освободившиеся из оной Науки, посвятили в свои тайны Египетские и другие народы. Тогда Бог [266] послал Камбиза разрушить Египетскую гражданственность, превосходную для поддержания первых шагов человечества, но слишком неизменную, чтобы согласоваться с развитием и парением возрастающих его сил. Моисей избавил от нее народ свой; остальные были освобождены мечем Камбиза. Долго История проливала слезы над развалинами Фив и Мемфиса. Мы, удивляясь величию Египетской феократии, узнаем перст Божий в опустошениях завоевателя, слепого орудия, пришедшего избавить народы от ига жрецов и освободит человеческую мысль, разрушив державшие ее в плену капища, подобно как цеп жнеца разбивает солому и отделяет зерно от колоса, в котором оно бывает заключено.

Во всяком случае при вторжении Камбиза, Нильская долина теряла в богатствах и величии столько, сколько человечество приобретало в мыслях и свободе. Борьба Египтян с чужеземцами была с тех пор всегдашнею преградою исполнения великих предприятий и причиной упадка немногих произведений избежавших секиры покорителя. Персы почувствовали однако необходимость исправить плотины, запиравшие Нилу вход в безводную реку, и даже Дарий, чтобы скорее переправлять Египетский хлеб на свои Азийские земли, окончил [267] канал, назначенный за семьдесят лет до того к соединению двух морей.

Такую роль играли Персы, посмотрим теперь на Греков.

Между Нилом и Александром было сходство в величии, обещавшем дела достойные и героя и земли отдавшейся в его руки. Но преждевременная смерть воспрепятствовала их исполнению, и три первые Птоломея совершили только малейшую часть из его преднамерений, проведя в Александрию канал, и открыв новое сообщение Нила с Аравийским заливом, в замену сделанного Дарием, и которое уже было засыпано. Основанием их системы сообщения каналами в провинции Багире служило озеро Мареотис 10. Можно также полагать, по следам не давно открытым, что Лагиды, для сокращения пути и издержек на вырытие канала чрез перешеек, воспользовались озером лежащим между заливом и рекою. Канал сей, частию засоренный тиною, наносимою Нилом во время его разлитий, был без сомнения доступен только малым судам, ибо Клеопатра, после поражения при Акциуме, покушаясь удалиться в Чермное море, не могла ввести в него свой флот. Нильская долина [268] уже испытывала на себе следствия упадка Востока; Европе предоставлено было блистать на сцене человечества и великие деяния, производились уже только в сем новом свете.

Римляне также соединили Нил с океаном, чрез канал, приписываемый Птолемеем Траяну, а Макрицием Адриану; судьба назначила Египет всегда быть приманкой для завоевателей, оставлять на себе печать каждой гражданственности и видеть увеличивающийся около себя круг общества людей, которого он был центр и начало. Но из всех обладателей Арабы были самые искуссные художники в устройстве на перешейке каналов и извлекли из них самую основательную выгоду. В течение полутора ста лет произведения Нила вывозились в Медину и Мекку чрез канал Повелителя правоверных, вырытый при Калифе Омаре. Следуя Макрицию, канал сей должен был быть засыпан в VIII веке Ель-Мансуром, вторым Абассидским Калифом, в намерении воспрепятствовать перевозу хлеба в Аравийские города, державшие сторону Оммиадов. Гораздо основательнее думать, что засорение канала произошло от небрежения по причине продолжительных войн, коими была занята деятельность Правительства. Как бы то ни было, с тех пор торговля Африки с Азиею началась [269] чрез Коссеирскую дорогу; в последствии же прорытие Суезского перешейка, как и все гидравлические работы, ознаменовавшие прохождение по Нильской долине различных народов, были совершенно оставлены невежественными ордами Кавказа и Каспия. Провидение, пославшее сии поколения, не призвало их созидать. Хотя правда что Саладин, воюя с целой Европой, подражал неусыпному управлению первых Калифов; но пока Мамелюки и Турки занимали сию страну, тысяча каналов, извивающихся между двух главных рукавов реки, почти все засыпались, малое число еще поддерживаемых рукавов, приносило только пользу искусственным орошением земель.

Случилось еще хуже. Маленькие озера образовавшиеся из стоячих вод, ныне похищают у земледелия почти все основание Дельты. Мензале, куда впадали рукава Таниса и Мендеса, поглотил третью часть берега. Озеро Бурлос, лежащее к западу от Дамиетты, распространилось до древнего рукава Канопы, не впадающего более в море, а образующего озеро Едко: наконец сие последнее только узкою полосою земли отделяется от озера Мадие, касающегося Мареотиса. Вода кажется завоевывает назад прежние свои владения.

К довершению несчастия, пришло время в которое явление, предвиденное Геродотом, должно было [270] достигнуть полного своего развития. Почва Дельты, поднятая слоями тины, наносимой Нилом во время его разлития, возвысилась над самым высоким горизонтом реки; и ныне, чтобы во время наводнения оросить поля, должно прибегать к колесам с бадьями, бывшим прежде в употреблении только при самой низкой воде.

В этом состоянии Магомет-Али нашел северный Египет. Наполеон завещал этой земле свои могущественные замыслы и Магомет-Али сделался исполнителем его завещания, истолковывая его желания гораздо в обширнейшем смысле, нежели как понял Птоломой-Лаг желания Александра. Первое попечение Вице-Короля, как только он мог располагать Египетскими поселянами, было вырыть между Александриею и рукавом Розетты канал Магмудие. Вскоре после того он открыл другой канал для орошения земель Тумлы. Его неутомимою настойчивостию, возвышены плотины, восстановлены необходимые протоки и удовлетворены самые важнейшие нужды земледелия и жизни. Это было впрочем только приготовлением к другим гигантским предприятиям.

В 1834 году он вздумал заградить течение Нила, во первых для того, чтобы во время его разлитии оросить им Дельту, а во вторых [271] чтобы провести по средине и на двух оконечностях земли лежащей при море, три главные канала, которые бы, увлекая воду из озер в море, обеспечивали осушение и плодородие земель, занимаемых теперь бесплодными болотами.

Проект сей начат уже приводиться в исполнение. Два Французские офицера окончили чертежи и все теоретические работы. Лагерь, поставленный между двух рукавов Нила, на вершине Дельты, покрыт мастерскими, магазинами, печами и удивительным множеством материалов. Двенадцать тысяч человек, авангард многочисленной армии работников, открыли две траншеи, образующие тетивы двух дуг описанных рукавами Нила при высоте Дарауе и Кафра-Мансура. Эти то траншеи, назначенные служить новыми логовищами реки, будут иметь крепкие каменные шлюзы вышиною в сорок футов и шириною от трех до четырех сот метров. Количество камня нужного для сего равняется количеству заключающемуся в большой пирамиде, построением которой в течение двадцати лет занимались сто тысяч человек. Вычислением доказано, что все паровые машины Англии, приведенные в действие тридцатью тысячами человек, окончили бы работу равностоящую Хеопсовой пирамиде, в течение восьмнадцати [272] часов. Устройством этих шлюзов, практика, более занимательным и положительным способом докажет превосходство трудов новых народов над древними, и убедит наконец исключительных почитателей прошедшего, думающих что они помрачают успехи динамики, приводя в свидетельство работы Фараонов.


Комментарии

1. Метр = 3 2/10 фут.

2. Кустарник возделываемый особенно на Дельте. Из листьев его делают тесто, которым восточные женщины окрашивают себе ногти и ладони.

3. Морская птица.

4. Мусульманский монах.

5. Это литологическое разделение ясно показывает свойства материалов Филешских монолитов, храмов Саида и пирамид Нижнего Египта.

6. Книга Бытия Гл. XII.

7. Ныне губа Розетты.

8. Герод. Euterp.

9. Герод. Euterp.

10. В этой, самой западной провинции Дельты, находится город Александрия.

Текст воспроизведен по изданию: Новый Египет // Журнал министерства внутренних дел, № 10. 1835

© текст - Заблоцкий-Десятовский П. П. 1837
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖМВД. 1837