НОРОВ А. С.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕГИПТУ И НУБИИ

В 1834-1835 гг.

А. С. Норов в Египте и Нубии

В конце 1868 г. литературный и научный мир России был заинтересован большой статьей, напечатанной в официальном журнале «Военный сборник» одним весьма уважаемым человеком, участником Отечественной войны 1812 г. Автор статьи резко возражал Л. Н. Толстому, только что опубликовавшему «Войну и мир», по поводу трактовки им исторических событий, изображения ряда исторических лиц и особенно философского осмысления этой войны. Между тем автор .нашумевшей статьи не только принадлежал к поколению героев романа, но и сам был похож на некоторых из них. В его характере переплетались черты Андрея Болконского, Пьера Безухова, Николая и Петра Ростовых; многое в судьбах этих героев Толстого повторяло эпизоды из его жизни.

Авраам Сергеевич Норов был типичным представителем русской дворянской интеллигенции первых двух третей XIX в. Он родился 22 октября 1795 г. в родовом имении Ключи Саратовской губернии в богатой и образованной помещичьей семье. Норовы были в родстве со знаменитой Е. Р. Дашковой, директором Петербургской академии наук, а через мать будущего ученого-путешественника — с семьей Кошелевых, давшей России немало передовых людей. Начальное образование он получил дома по обычаю своего времени и своего класса. Затем мальчика отвезли в Москву и определили в Университетский пансион, выпускники которого, как правило, продолжали образование в Московском университете.

Однако международное положение было таково, что многие сверстники А. С. Норова, получив кое-какое образование, отправлялись прямо на поля сражений; звезда Наполеона была в зените, и развитие Европы шло под знаком наполеоновских войн. В 1810 г. Авраам Норов, не закончив курса в Университетском пансионе, поступает юнкером в гвардейскую артиллерию. В самом конце 1811 г., как раз накануне Отечественной войны, шестнадцатилетний юнкер был произведен в прапорщики.

Первым сражением в его жизни была Бородинская битва, в которой он командовал полубатареей из двух пушек. Тяжело раненный картечью (в бою он потерял обе ноги), семнадцатилетний [231] офицер вместе с госпиталем: в Москве оказался в плену. Однако он выжил благодаря уходу французских врачей, в том числе лейб-медика Наполеона, знаменитого доктора Лярея.

Под влиянием всего пережитого юноша Норов «становится другим человеком». 1813 и 1814 гг. он живет безвыездно в своей деревне, много читает, самостоятельно изучает иностранные языки (В это и более позднее время А. С. Норов овладел основными западными языками: французским, немецким, английским, испанским, итальянским, славянскими, в том числе чешским и лужицким, а из мертвых языков — старославянским, латинским, греческим и древнееврейским), западноевропейские и славянские, литературы, историю, высшую математику, астрономию. Он пишет стихи, в которых переплетаются отзвуки его переживаний, философские размышления и только что приобретенные знания.

Первое печатное произведение А. С. Норова — отрывки из философско-дидактической поэмы «Об астрономии». Они были опубликованы в «1818 г. в журнале «Благонамеренный». Позднее в разных журналах появилось несколько его лирических стихотворений. Конечно, по своим художественным достоинствам эти стихи просто меркли в сравнении с появлявшимися в те годы в журналах стихами Пушкина, Баратынского, Дельвига, Рылеева, Кюхельбекера. Это понимал и сам А. С. Норов, занявшийся в основном стихотворными переводами. Высокими достоинствами отличались его переводы с итальянского: «Божественная комедия» Данте, сонеты Петрарки, стихи Леопарди и других итальянских поэтов XIX в. Позднее, изучив греческий язык, он перевел всего Анакреонта, но не решился свой перевод опубликовать.

Несмотря па тяжелое увечье, А. С. Норов в 1819 г. возвращается на военную службу, а в 1821 г. отправляется в первое длительное путешествие. Германия, Париж, Рим — таков был обычный маршрут русских путешественников того времени, которых сейчас назвали бы туристами. А. С. Норов также провел несколько месяцев в Германии и Франции, уделяя особое внимание историческим памятникам и усердно собирая книги по различным отраслям знаний, особенно по истории, искусствоведению, новым и классическим литературам. Но в Италии путешественник и книголюб превратился в подлинного исследователя. Он самым внимательным образом изучает эту страну, причем не только сравнительно доступные для тогдашнего туризма северные области, но и отсталый, «разбойничий» юг. Он открывает для себя Сицилию с ее своеобразной, «почти африканской» природой, знакомится с ее историей и населением. Это была первая поистине экзотическая страна, увиденная и исследованная А. С. Норовым. Можно сказать, что именно в [232] Сицилии А. С. Норов, потрясенный красотой южной природы, стал настоящим писателем-путешественником.

Вернувшись на родину в 1822 г., Авраам Сергеевич приводит в порядок свои путевые заметки и на их основе пишет двухтомную книгу «Путешествие по Сицилии в 1822 году».

В' этой книге уже присутствуют все основные достоинства более поздних произведений А. С. Норова: обширная эрудиция, наблюдательность, мастерские описания природы, памятников искусства и архитектуры, обнаруживается глубокий профессиональный интерес к древней и средневековой истории, археологии. Особенное внимание автор уделяет памятникам раннехристианского и византийского времени. В этом находила выход глубокая религиозность А. С. Hopoва, лишенная всякого фанатизма или нетерпимости, но странным образом уживавшаяся в нем с ненасытной жаждой научных знаний. Эту черту мы обнаружим и в его более поздних произведениях.

Настоящего путешественника отличает от туриста, между прочим, более или менее четкая ориентированность на определенные ландшафты или страны (так, в частности, Рокуэлл Кент объяснял свою тягу на север). А. С. Норова привлекал юг. Однако волею обстоятельств свои следующие путешествия Авраам Сергеевич должен был совершить «на хладный север» и в «туманный Альбион».

К этому времени он, дослужившись до чина полковника в артиллерии, был переведен на гражданскую службу. В 1827 г. он состоит чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, откуда прикомандировывается к эскадре адмирала Сенявина как человек, в совершенстве владеющий английским языком и способный вести переписку и переговоры с британскими властями. Вместе с эскадрой Сенявина А. С. Норов посещает Англию.

Следующие пять лет А. С. Норов безвыездно живет в России, в основном в Петербурге. Он служит в министерстве внутренних дел. Служба не очень тяготит Норова, несмотря на немалую ответственность и постоянную занятость в различных комиссиях; министр, видя в нем скорее историка и литератора, поручает ему написать историю министерства за 20 лет. А. С. Норов блестяще справляется с этой задачей.

В этот период укрепляются связи Норова с лучшими представителями русской культуры. В годы безвременья, духовного застоя, жандармского сыска, николаевской реакции, после подавления восстания декабристов (со многими из которых он был близко знаком) Авраам Сергеевич часто встречался с А. С. Пушкиным, В. А. Жуковским, П. Я. Чаадаевым, О. И. Сенковским, В. Ф. Одоевским, П. А. Вяземским. [233]

В это время А. С. Норов готовится к новому путешествию — в Турцию, Палестину, Египет.

Осенью 1834 г. А. С. Норов отправляется в путешествие — через страны Восточной Европы в Египет, Нубию, Палестину, Сирию и Малую Азию. Вновь он посещает славянские области тогдашней Австро-Венгрии, а также Вену и итальянские города Триест и Аквилею, затем по Адриатике и Средиземному морю прибывает к берегам Египта. 6 декабря он уже в Александрии и в течение трех дней осматривает старый и новый город, интересуясь не только памятниками прошлого, но и «экономическим бытом настоящего Египта», затем обычной тогда дорогой по каналу Махмудийя и Нилу на арабской дахабии направляется в Каир. 12 декабря 1834 г. русский путешественник уже в столице Арабского Востока. Здесь он останавливается надолго, осматривая город и совершая поездки по окрестностям: в Матарие, где находилось легендарное фиговое дерево, в Гелиополис, Канка, в долину пирамид, в Мемфис, где впервые увидел развалины одного из древнейших городов мира. В Каире он близко знакомится с видными государственными деятелями Египта: военным министром французом Солиман-беем, лейб-медиком Мухаммеда-Али Клот-беем, бывшим военным министром Махмуд-беем, а также первым министром Мухаммеда-Али Богос-беем (армянином по национальности), сторонником сближения Египта с Россией. В доме Солиман-бея А. С. Норов встречается с французскими утопистами, последователями Сен-Симона, о которых отзывается с большой симпатией, не одобряя, впрочем, их убеждений.

Сам Мухаммед-Али дал знатному путешественнику продолжительную аудиенцию, которой придавал большое политическое значение.

Ранней весной 1835 г., в первый день праздника байрам, А. С, Норов покинул Каир, направляясь в дахабии вверх по Нилу. Он проплыл под парусом вдоль берегов Верхнего Египта и Нижней Нубии вплоть до Вади-Себуа на юге и тем же путем вернулся на север. За время путешествия Норов внимательно изучал памятники эпохи фараонов, в том числе Карнак и Луксор, эллинистической и римской эпох, а также христианские древности.

Это путешествие имело ярко выраженный научный характер и оставило след в исторической науке, так как А. С. Норову удалось описать и зарисовать некоторые памятники прошлого (в частности, фрески в древних нубийских церквах), позднее разрушенные. Вместе с тем Норов к своему путешествию относился как к религиозному паломничеству «по святым местам Африки». Открыв в одной из нубийских церквей прекрасную фреску, он не только скопировал ее, но и молился перед ней. [234]

На обратном шути, в Манфалуте, русский (путешественник увидел на Ниле нарядную флотилию правительственных судов — здесь находились сам Мухаммед-Али, Богос-бей и их приближенные. В Манфалуте состоялось последнее свидание А. С. Норова с египетским правителем и его (первым министром. Мухаммед-Али сообщил путешественнику о событиях в России, о положении на Ближнем Востоке, снабдил его полезными советами относительно предстоящего путешествия в Палестину и Сирию. Между прочим, Норову впервые после того, как он расстался с русским консулом в Каире, пришлось услышать родную речь: хорошо говорил по-русски племянник Богос-бея, получивший военное образование в России.

Из Египта путешественник стремился к главной цели своей поездки на Восток — в Иерусалим, куда он намеревался прибыть на пасху. Санитарный кордон, воздвигнутый на Синайском полуострове по случаю эпидемии чумы, грозил сорвать его поездку, однако выручил сын Мухаммеда-Али, Ибрагим-паша, который принял русского путешественника, имел с ним беседу на военные темы и в заключение предоставил ему пропуск в Палестину.

Пасху 1835 г. Норов проводит в Иерусалиме, празднуя ее вместе с монахами всех христианских сект и паломниками, прибывшими со всех концов света. Здесь он наблюдает две группы африканских христиан — коптов и эфиопов. Еще в России из литературных источников он узнал, что «три главные нации обладают храмом святого Гроба: греки, латинцы и армяне. Копты, сириане и абиссинцы малочисленны и пользуются малыми правами». Теперь же он мог ближе познакомиться с этими последними представителями африканского христианства. В приделе храма Гроба господня русский путешественник находит небольшой эфиопский монастырь. «Монастырь абиссинцев, во имя с. Марка, есть укромное жилище малого числа представителей этой нации. Должно сказать к чести армян, что они содержат их за свой счет. Абиссинцы принимают иудейское обрезание и, подобно яковитам, вместо крещения клеймят на теле горячим железом кресты (В тексте А. С. Норова неточность: эфиопские христиане признают и обряд крещения в купели). При папе Клименте VII они изъявили желание принадлежать Римской церкви».

На пасхальном богослужении в этом храме А. С. Норов с особым интересом наблюдал африканских христиан: «Все поклонники, желающие говеть, заключаются на всю страстную неделю во храме святого Гроба... Непривыкший взор европейца оскорбляется множеством чалмоносцев; но это христиане коптские и абиссинские. Все службы совершаются ночью, как во время гонений христианства. [235] Но это устроено более для того, чтобы при таком стечении народа, живущего во время страстной недели в храме, благоговение во время дневной службы было бы непрестанно нарушаемо людьми, не принадлежащими тому (вероисповеданию, которое совершает церковное служение; а во время ночи они отдыхают... Службы разных исповедей почти не прекращались всю ночь и следовали одна за другой. Я засыпал при протяжном пении латинцев или под звуками тимпанов сириан и абиссинцев».

Вернувшись в 1836 г. в Россию, А. С. Норов с обычной для него тщательностью подготовил издание книги о своем путешествии. Она вышла из печати в 1838 г. под названием «Путешествие по Святой Земле» и пользовалась огромным успехом у читателей, выдержав за l6 лет три издания. В 1862 г. в Лейпциге появился немецкий ее перевод, также разошедшийся очень быстро. Успеху книги А. С. Норова у массового читателя не помешала конкуренция аналогичных сочинений других авторов, в том числе А. Н. Муравьева, издававшихся и переиздававшихся примерно одновременно с «Путешествием по Святой Земле»; читателей привлекали яркие картины природы, памятников старины, восточных городов, красочной толпы, типы людей Востока. Но и ученые России и Германии высоко оценили «Путешествие» за профессионально выполненные описания архитектурных объектов. Всем читателям импонировала обширная эрудиция автора. Для современных исследователей книга А. С. Норова интересна как исторический источник.

Меньший успех выпал на долю лучшей из книг А. С. Норова — «Путешествие по Египту и Нубии». Она появилась в свет в 1840 г. в качестве двухтомного дополнения к «Путешествию по Святой Земле». Оно и понятно: рядовым читателям она казалась излишне перегруженной научным материалом: подробными описаниями архитектурных памятников, обширными цитатами из Библии, греко-римских, раннехристианских, арабских и средневековых авторов (в то время основная группа источников по истории Египта), текстами различных надписей в подлиннике и в переводах, изложением научных гипотез самого автора и пр. Конечно, теперь гипотезы эти устарели, однако около середины XIX в. они представляли несомненный научный интерес. Но описания храмов и других памятников старины выполнены так ярко и художественно, что делают «Путешествие по Египту и Нубии» одним из шедевров русской литературы путешествий. Картины природы и быта нильских народов являют собой в этой книге как бы роль фона, на котором развертываются описываемые исторические события и высятся исторические памятники. И все же целый ряд эпизодов путешествия обретает самостоятельное значение, донося до читателя неповторимые черты стран долины Нила в правление [236] Мухаммеда-Али, и в этом отношении представляет ценность для современных историков Египта и Судана. К сожалению, «Путешествие по Египту и Нубии», прекрасно изданное в 1840 г., с тех пор ни разу не переиздавалось.

Вернувшись из путешествия, А. С. Норов должен был продолжить службу в министерстве внутренних дел, но в 1839 г. был назначен на должность члена комиссии по подаче прошений на высочайшее имя. Как правило, от действий членов комиссии зависело благополучие, а часто и жизнь подававших прошения царю и их близких. Трудно даже представить себе, сколько решений о помиловании осужденным или о материальной помощи было принято благодаря А. С. Норову. Логическим продолжением гуманной деятельности Норова на этом поприще было избрание его членом филантропического «Императорского человеколюбивого общества» в 1849 г. и тогда же — членом Сената, высшего судебного органа Российской империи. Однако ярче всего А. С. Норов проявил себя как общественный деятель, находясь на службе в министерстве народного просвещения.

В 1851 г. он был назначен товарищем министра, а через три года — министром просвещения и оставался на этом посту около пяти лет (1854-1858 гг.). Прежде всего А. С. Норов позаботился о том, чтобы улучшить положение народных учителей, затем увеличил число студентов в университетах, выхлопотал разрешение правительства отправлять наиболее способных выпускников университетов для учебы за границу, учредил государственные премии в области науки и литературы и (Провел целый ряд других реформ. Верный интересам «своей» науки, А. С. Норов значительно расширил преподавание древних языков в русских университетах. Он добивался отмены цензуры. Но старания его были безуспешны.

Однако такой благородный, добрый и гуманный человек, как А. С. Норов, был совершенно беспомощен в мире правительственных интриг и ведомственных интересов. Его министерство быстро превратилось в золушку бюрократической системы, чиновники саботировали его распоряжения и роптали на «бесхарактерность» начальника, даже студенты, по воспоминаниям путешественника М. П. Венюкова, «его не трепетали, даже, пожалуй, любили, но их основное мнение было, что он ни рыба ни мясо...» А. В. Никитенко, ближайший сотрудник А. С. Норова по министерству просвещения, с раздражением писал в своем дневнике: «Как бы он ни был просвещен и гуманен, он не способен противиться долго натиску враждебных обстоятельств».

Выйдя в отставку в 18б8 г., А. С. Норов целиком отдался научной деятельности. Он участвует в издании русских летописей [237] и исторических актов, исследует целый ряд памятников древнерусской и византийской литератур, в том числе «Хождение игумена Даниила» и греческое «Послание Марка Эфесского», которое публикует в Париже, совершенствуется в древнееврейском языке, ведет переписку с известным чешским ученым-славистом и национальным деятелем В. Ганкой. В письмах В. Ганки к А. С. Норову часто упоминаются редкие книги, которые чешский ученый покупал в Праге и Вене для своего русского корреспондента, в том числе средневековые чешские итинерарии в Иерусалим и Египет, где содержатся сведения об африканских христианах. Со своей стороны А. С. Норов отправлял В. Ганке русские книги. Эти приобретения пополняли диковинную норовскую библиотеку, которая содержала среди прочих книг большое число славянских и греческих манускриптов, первопечатные книги, редкие издания XVII-XVIII вв. на западноевропейских, славянских, греческом и восточных языках, обширную литературу по истории, классической и восточной филологии, богословию. Особенно богатая литература была собрана об Египте, Палестине, Сирии и Нубии. Интересно отметить, что ряд наиболее ценных греческих рукописей А. С. Норов приобрел в 1835 г. на Востоке.

О широте научных интересов Авраама Сергеевича свидетельствует опубликованное в 1854 г. его «Исследование об Атлантиде», в котором, однако, отразились его впечатления от путешествий в Африку.

В 1861 г., тяжело переживающий недавнюю смерть жены и верный внутреннему обету, А. С. Норов совершает свое последнее путешествие в Палестину, на Синай и в Малую Азию.

Умер А. С. Норов в Петербурге в 1869 г.

Отрывки из книги А. С. Норова «Путешествие по Египту и Нубии...» приводятся по единственному ее изданию: А. С. Норов, Путешествие по Египту и Нубии в 1834-1835 гг., СПб., 1840.


Часть I

Первый шаг на этот берег Африки поразителен для европейца. Это раскаленное солнце и знойный песок, народ черных, их восточная одежда или их нагота; эти уродливые и вместе кичливые верблюды, влекущие мехи с водою; женщины, подобно привидениям, завернутые в белые саваны, с завешенными до глаз лицами, с проницательными взорами; то с кувшином на голове, [238] то с нагим младенцем, сидящим верхом на их шее; эти имамы, сидящие поджав ноги, в глубокой задумчивости, с четками в руках и с молитвами пророку на устах; роскошные муселимы, едущие то на гордой арабской лошади, то на богато убранном осле; слепые и изуродованные нищие, лежащие как бы без чувств и палимые солнцем; этот оборванный, изнуренный народ, волнующийся туда и сюда, расталкиваемый палицами янычаров, которые сопровождают вельмож или европейцев; эти ни на что не похожие переходы, называемые улицами, — все это вам кажется сном, и вы стараетесь увериться в истине видимого вами.

Я ожидал видеть город, но чем более погружался в изгибы или ущелья Александрии, тем более искал ее и, только выйдя на площадь Франков, которая состоит из линии хороших домов европейских консулов, я увидел, что имя города можно приписать единственно этой площади, части старой гавани и нескольким казенным домам, обращенным на новую гавань; даже мечети в Александрии редки и нимало не красивы. Словом сказать, все здесь наводит какое-то уныние на путешественника; оно овладело до глубокой степени двумя моими людьми, которые, быв ослеплены блеском Вены, Триеста и Венеции, ожидали после двухнедельного бурного плавания найти приятное отдохновение за морем. Эта бесплодная пустыня и этот уничиженный рад человеческий поразили их так сильно, что я должен был истощить все мое красноречие, чтобы их уверить, что не весь Египет таков, но все было напрасно: первое впечатление осталось в них на все время их. путешествия. Я вспомнил тогда, что то же самое произошло с солдатами армии Наполеона.

Со всем тем общий вид Александрии, как например с высоты террасы дома нашего консула, имеет какую-то меланхолическую прелесть. С северной стороны по голубому полю необъятного моря рисуется в виде молотка или, как говорят древние писатели, в виде македонского панциря грустная и пустынная Александрия.

Обелиски Александрии находятся на берегу новой гавани, между береговою стеною древнего города и стеною новейшего построения. Не палаты кесарские, не сладострастное жилище Клеопатры возвышаются около них; теперь этот царский квартал (Buchion) покрыт [239] землянками полунагих арабов, обитающих там вместе с своими стадами. Один из сих обелисков, присвоенный имени Клеопатры, еще гордо высится над рассеянным прахом великолепия; другой повержен и частью занесен знойным песком; он лежит на обломившихся сводах и служит огромною перекладиною поперек небольшого оврага. Я попирал пыльною стопою его розовый гранит и его задумчивые иероглифы, которых глагол был слышан во времена фараонов. Оба обелиска, по свидетельству Плиния, были перевезены сюда из Мемфиса во время греческого владычества. Он их относит ко временам Мемфреса и говорит, что они стояли против царских чертогов; но по новейшим исследованиям на них открыты имена Мериса и Сезостриса. Время наложило на них руку свою; на южной стороне обелиска многие иероглифы почти совсем изгладились. Оба эти памятника давно уже подарены Мегметом-Али; один, стоящий — Франции, а другой — Англии; но трудность перевоза этих масс удерживает их еще среди родных песков. Волны новой гавани, обтекающие полуциркулем этот запустелый берег, подмывают его беспрестанно однообразным плеском. Отсюда можно хорошо обозреть положение этой гавани и древнего фароса. Этот знаменитый маяк воздвигнут Состратом Книдским и считался одним из семи чудес света. На нем была следующая надпись: «Сострат Книдский, сын Дексифанов, богам, спасающим плавающих». Опасность египетского берега и входа в обе гавани Александрии всегда были одинаковы. Фарос получил свое название, сделавшееся общим, от каменного островка, на котором он был построен и который соединялся водопроводом в виде моста с другим большим островом того же имени; на этом последнем стоит теперь дворец паши и часть города, но он уже более не остров; наносимая Нилом земля и развалины древней Александрии присоединили его к материку. И прежде он присоединялся к нему, но посредством молы, называемой Heptastadium, разделявшей обе гавани Eunosti и portus magnus. Это место теперь застроено домами. От восточной оконечности большого порта, вдревле Arco-Lochias, и до гробового города (Necropolis), замыкающего порт Евности, тянутся груды камней; это следы развалин града Александрова. Еще теперь видна линия и часть мостовой той главной улицы, которая проходила через весь город [240] от ворот Каноповых, porta Canopica, до Некрополиса; тут были гимназия и форум. Колонны гимназии существовали еще не так давно; наконец, некоторые из них были срыты и перенесены в ближнюю укромную мечеть; не помещаясь в ней по высоте своей, они были перепилены! Оставались еще три превосходные колонны розового гранита; сжалившийся над их судьбою французский консул г. Мимо решился приобрести их своему отечеству; он часто направлял свои прогулки к этому месту — как вдруг однажды не нашел их более. Один из беев Александрии велел их подорвать и употребить на какие-то крепостные постройки. Отсюда ведет дорога, между нескольких букетов пальм, через городские ворота, к Помпеевой колонне.

Плавание от Александрии до Каира

У колонны Помпеевой простился я с Александриею и направился к каналу Магмудье, где меня ожидала канджа. Последние лучи солнца освещали еще капитель величественной колонны и отражались тихою зыбью Мареотийского озера, когда я с легким ветром удалялся от сего берега.

Ночь сошла очень быстро, ясная и тихая, — здесь нет этой постепенности перехода от дня к ночи, здесь нет европейских сумерков; глубокая темнота почти внезапно заступает угасший день. Моя канджа была довольно красива и расписана цветами. Русский консульский флаг, который мне сшили в Александрии, развевался над двумя трехугольными парусами. Арабы были довольно благовидны, и попутный ветерок нес нас скоро мимо песчаных берегов канала Магмудье; весьма изредка его оживляют букеты пальм, которыми оттенены дачи Бекир-Бея, Бессона и некоторых других вельмож паши. С обеих сторон раздавался близкий гул вод от озер Мареотийского и Эдку, отделенных от канала тонкою песчаною грядою. Канал Магмудье, соединяющий Александрию с Нилом, назван в честь султана, когда Мегмет-Али еще не восставал открыто против него.

В середине ночи я был пробужден криками; ветер затих, арабы тянули (мою канджу гужом, поощряя друг друга пронзительным заунывным напевом, потрясавшим [241] мои нервы, и твердя все одно и то же: «Тагаль Абу Салем!..» Приди, отец Салем, то есть на помощь; и так с помощью отца Салема мы прибыли еще часа за два до восхождения солнечного в местечко Эль-Атфе. Здесь канал соединяется посредством шлюзов с Нилом. Александрийские канджи доплывают только до этого места, и для продолжения плавания по Нилу здесь нанимаются большие суда, называемые дагабие. Канал Магмудье, соединивший Александрию с Нилом, принес большую пользу торговле, облегчив перевозку товаров, которые дотоль должны были подвергаться опасному плаванию морем вдоль низменного берега. Но этот канал затягивается осадкою Нила при отступлении воды после наводнения и в продолжение 7 месяцев ежегодно бывает уже неудобен для плавания близ реки. Нынешний год придумали, чтобы содержать небольшое течение на затянутой части, возвысить воду посредством тридцати горшечных колес, столь употребительных в Египте. Теперь занимаются новым чертежом канала. Песчаный берег при устье этого канала покрыт землянками бедных арабов. Я спешил увидеть освященные веками воды Нила и с восходом солнца один, без докучных свидетелей, ступил на его берег.

Какой внезапный переход природы от истощения к роскошному плодородию! Я переступил только несколько шагов, и все передо мною переменилось! Как не узнать Нила! Вот его чародейство! Желтые струи его быстро катились в огромном русле. Восток горел пурпуровым светом зари, а горизонт резко отделялся плоскою черною линией берега, покрытого яркою зеленью рисовых посевов. Рощи стройных пальм рассекали великолепными вершинами лазурный небосклон. Едва первые лучи солнца блеснули из-за отдаленной пустыни, как вдруг тишина, царствовавшая вокруг меня, была нарушена звонким голосом муэдзина, возвещавшего с высоты минарета стихом Корана восход царя светил; по его голосу быстро начали выходить из жилищ пробужденные поклонники пророка; весь берег покрылся смуглыми египтянами и черными арабами, потянулись верблюды и ослы, и все пришло в движение.. В Эль-Атфе складка товаров Каира и Александрии. Несколько хорошо построенных кирпичных домов с террасами стоят на берегу. Европейский комиссионер, к которому я был адресован, боялся подойти ко мне, как к [242] чумному, и в очень далеком расстоянии кричал мне, что он готов все для меня сделать, только б я к нему не подходил. Несмотря на все мое желание поговорить с европейцем, я оставил его, а он выполнил все мои поручения, и только перед отплытием мы простились с ним знаками. Все его предосторожности не предохранили его; через несколько времени он сделался добычею неумолимой чумы. Дагабия, или барка, которую мне нанял мой минутный знакомец, была не очень благообразна, но, за большим выездом из Александрии, другой не было. Подряд был сделан за 250 пиастров (62 1/2 руб.), а когда я перебрался, то хозяин набавил еще 50 пиастров. Дагабии не совсем безопасны для плавания. Реи огромных трехугольных парусов равняются толстотою с мачтами, к тому же постройка сама по себе очень валкая; грузу очень мало, и он набросан без всякого уравнения. Каюта хотя и просторна, но она сделана по восточному обычаю для сидящих поджавши ноги, а стоять невозможно. На крыше каюты сидит с трубкою во рту рулевой и за огромностью парусов едва видит, куда должно править. Часто... он правит, двигая руль спиною. Издали вид этих барок довольно живописен.

Мы быстро направились к противолежащему местечку Фуа; его мечети и фабрики арабского зодчества живописно рисуются; кирпичные строения выкладены так чисто, как в Голландии. Напротив Фуа — роскошный остров; везде букеты пальм, сикоморы и высокий тростник, среди которого отличается священный лотос. Очаровательная панорама быстро бежала мимо моих глаз. Я заметил деревню Селамие с двумя мечетями среди пальм и местечко Романие с четырехкупольною мечетью, заменившее древний Иавкратис.

С захождением солнца ветер затих, и Нил, будучи тогда освещаем косвенно, принял вместо желтого голубой цвет. Водовороты весьма сильны при каждой излучине берега. У Шебреиса нас потянули гужом. Это селение напоминает Шабриас Страбонов. Прозрачность неба, тихий ветер, величественная плоскость земли, ничем не нарушаемая тишина Нила, отражавшего, как в зеркале, рощи стройных пальм, — все это давало какую-то торжественность этой живой картине! Женщины, живописно драпированные, в синих тканях, с водоносами на голове, пробирались в сумерках к деревне, [243] куда направлялись также несколько навьюченных верблюдов.

Мы ночевали возле дикого берега у места, называемого Сеа-эль Хагар, где виднелись груды нестройных развалин. Это остатки Саиса! Пользуясь светом потухавшего дня, я несколько осмотрел местность столь славную, где возвышалась некогда грозная статуя богини Нейт, или Природы.

Ночь мрачная, но звездная застала меня на развалинах Саиса. Необычная яркость звезд прельщала взор. Красота этого неба объясняет пламенную любовь египтян к астрономии и к астрологии. Созвездие треугольника напомнило мне древнее сказание, что природа образовала под этим созвездием Нижний Египет в виде буквы Д — дельты. Та же природа, скрытая под покрывалом богини Нейт и не разгаданная жрецами, была передо мною, меж тем как поколение Рамзесов уже не существует более!

С легким ветерком на рассвете мы продолжали плавание. Берега здесь так плоски, что, плывя по Нилу, видишь по обеим сторонам только две самые тонкие линии чернозема, украшенные яркою зеленью, как две ленты, отделяющие его воды от горизонта. Не видя почти земли, кажется, что плывешь по морю или по воздуху, и только букеты пальм обозначают берега. При восхождении солнца я видел, как две арабские женщины в белых покрывалах, отдалясь от причаленной к берегу барки, поклонялись великолепному светилу дня. Около Фарестака мы потянулись гужом. Наши арабы должны были при устье небольшого рукава Куддабе переплывать для принятия гужа; я удивлялся ловкости, с какою они укладывали свое платье на головы в виде чалмы. Все деревни арабов, которые я видел, состоят из мазанок, склеенных из вязкой грязи Нила; оттого эти деревни сливаются с цветом земли, и берег кажется необитаемым; однако и в этих грубых мазанках можно различить арабское зодчество: двери с огивами, мечетные купола, четверосторонние башни; но все это строение есть минутное, потому что каждое наводнение разрушает его так же скоро, как оно построено.

Около Ешлиме, где Нил делает поворот, образуя большую отмель, мы переправились на восточную сторону; наши матросы, нагие, влекли нас через Нил. [244] Арабы сложены так хорошо, что могут служить образцами для ваяния, и древние египетские аль-фрески изображают их очень верно. День был облачный, но чрезвычайно теплый, как бы в начале августа в Европе. Тут восточный берег становится песчаным, а западный сохраняет тот же черный цвет; по нем рассеяны огромные сикоморы, из которых каждый образован для кисти живописца. Буйволы и верблюды бродили по лугам. Мы с трудом пробирались между мелями; издали мелькали из-за стройных пальм не менее стройные минареты, которые, кажется, образованы по их рисунку. В Куфур-Бильче, где видна довольно большая мечеть, восточный берег начинает опять оживляться, но западный, в свою чреду, делается пуст. Кафр-Дарагие обрисован прекрасными линиями пальм. У Кафр-Лаиса Нил делает крутой поворот. Оба берега чрезвычайно роскошны, особенно у Мунуфара. Тут мы были свидетелями жаркой сцены между нашими арабами и раисом. Он едва не пронзил копьем одного из них, нагого, влекущего дагабию и оказавшего непослушание; острие скользнуло по ребрам, и оттого только, что мы успели оттолкнуть руку рассвирепевшего раиса; мы с трудом восстановили порядок. Около Шабура подул попутный ветер. Шабур отличается от прочих селений красотою местоположения на крутом берегу и живописностью деревьев, его оттеняющих; тут один сикомор, растущий на самой оконечности берега, конечно, видел не менее двух столетий: он имеет в окружности около четырех человеческих обхватов; тут красивая мечеть, обнесенная зубчатою стеною; возле видны разрушенные водопроводы. Несколько молодых женщин вынесли нам молока, они замечательны своею стройностью и красотою больших глаз, полных огня; накинутая на них синяя драпировка при каждом движении обнажает их члены. Ловкость, с какою они одною рукою придерживают кувшины, замечательна. У Кафр-Геджази мы провели ночь.

Перед отплытием я выходил на берег любоваться, как солнце вставало из-за песочного океана Ливийской пустыни. С большим трудов мы обогнули мыс Эль-Кама; тут, при повороте Нила, я имел случай заметить, как он наносит плодоносную землю; его черный ил резко отделяется от коренного песочного русла. Здесь поднялся такой крепкий попутный ветер, что мой раис [245] никак не дерзнул с своею валкою дагабиею и с своим слабым искусством продолжать путь. Он причалил к берегу к другой дагабии и переселился к ее раису ожидать у разведенного очага за кофеем и трубкою уменьшения ветра. После долгого отдыха я с трудом мог победить лень моего араба и принудить его к отплытию. Я видел на берегу жестокую битву целой стаи орлов за растерзанного ягненка. Эти орлы превосходят своею величиною самых больших орлов Европы. Большая часть из них были желтоватые, и только один, не принимавший участия в драке, вероятно, уже пресыщенный царь, был белый. Мы приставали к Надиру запастись свежею провизией. Тут устроен телеграф. Здесь Нил становится шире, но берега пусты; а вдали, ничем не нарушаемая плоскость. Пройдя Буракиат, впервые открываются на западном берегу высоты: это песчаный хребет Джебель-эль-Натрон. В Гизаги, где Нил поворачивает к Терране, землянки арабов имеют вид ананасных конусов с шишками; я узнал напоследок, что это голубятни.

Терране занимает место древнего Terenuthis. В этом местечке, порядочно обстроенном из кирпичей и где живут несколько европейцев, производится довольно значительная торговля натром, по близости натровых озер, которые не истощились до сих пор от самой глубокой древности. Эти озера отстоят на 14 часов пути от берегов Нила на запад и находятся в обширной пустыне, которая носила название нома или провинции. Эта пустыня драгоценная для христиан; в первые века церкви в ней укрывалось бесчисленное множество отшельников, и она прославилась именами блаженных Павла, Мелании, Аммона, Ефрема, Моисея Араба, Аполлона, Серапиона, Памбона, Пимена, Иоанна, Даниила, Макария и многих других. Их уединенные скиты превратились со временем во столько же монастырей, которых число возросло с лишком до ста. Развалины этих священных обителей разбросаны теперь по далекому пространству безжизненной пустыни. Из них осталось теперь только три бедные приюта, называемые монастырями, где живут несколько греческих и коптских монахов; ближайший из них носит имя св. Макария. Все эти монастыри построены как укрепления; они обнесены высокими квадратными стенами, имеющими саженей по тридцати в сторонах, и с парапетами или террасами. На дворе [246] возвышается четверосторонняя башня с церковью; сверх того, тут же видны остатки двух или трех других церквей; кельи расположены вкруг стен; на каждом дворе колодезь для ключевой, а другой для дождевой воды. Иные монастыри были окопаны рвом и имели подъемный мост. Слава о некоторых других монастырях не изгладилась доныне; монахи греческие и коптские, в память их святых основателей, ходят на развалины, часто весьма далеко, через знойные пески, нередко с опасностью для их жизни от зверей и зноя, — служат обедни в празднуемые церковью дни.

Противоположно хребту Джебель-эль-Натрон, на котором основаны эти монастыри, тянется другой хребет. Лощина, образуемая этими высотами, простирается от самых пирамид до Средиземного моря. Тут находят множество окаменелых деревьев и раковин. По всем правдоподобностям это есть древнее русло Нила. Это русло называют доселе барбелама или безводная река. Таким образом, предания жрецов египетских, сохраненные нам Геродотом, о первобытном образовании дельты и о том, что часть Нижнего Египта была некогда болотом, получают вероятие (Мы, однако, не можем согласиться, чтобы это было во времена исторические; мы будем иметь случай говорить об этом пространнее). Натр находится в большом изобилии почти по всему пространству долины безводной реки и на поверхностях озер. Добывание и обработка натра отданы правительством на аренду господину Бафи, итальянскому химику, живущему в Терране; он на свой счет устроил в пустыне заведение, при котором находится 130 работников. Там в течение года выделывают до 20 тысяч квиталов натру. Г. Бафи обязан платить по 14 пиастров (3 1/2 р.) за каждый квинтал правительству. Вывоз натра производится во все порты Средиземного моря и в Одессу. Тот же г. Бафи научил арабов доставать селитру без посредства сгораемых веществ, одним действием солнца. Теперь устроено шесть селитренных заведений; все они находятся возле развалин древних городов, где земля сильно напитана селитрою, которую извлекают через испарение воды. Первое извлечение рафинируется в Каире, в центральном заведении. По сделанному исчислению, все селитренные заведения доставляют до 16 тысяч квинталов. Часть селитры поступает в продажу. [247]

У Сантю Рази течение Нила при повороте весьма стремительно, и волны бьют кверху острыми конусами. Мы ночевали возле Кафр-Терране. Солнце взошло из-за густого леса пальм и акаций, где находится Атрис-Вардан. Когда мы тянулись гужом, к нам подошел с берега полунагой дервиш, держа в одной руке железный круг и посох, а в другой железную дощечку; он просил милостыни и предлагал взамен свои предсказания; наши ленивые матросы пользовались всеми случаями, чтобы останавливаться, к тому же тут встретилась им женщина с хлебом; тогда, забыв дервиша и бросив гуж, они начали разбирать хлеб, несмотря, что не имели в нем недостатка, и уселись поджавши ноги с трубками во рту; надобно было их обратить к работе угрозами.

Цепь холмов Джебель-эль-Натрон, покрытая наносными песками Ливии, уже совсем приблизилась к западному берегу. Ожидание увидеть пирамиды приводило меня в волнение. Возле Джуреша мы обогнали дагабию голландского консула, который, завидя мой флаг, остановился и посетил меня; он был вознагражден за доставленное мне удовольствие его беседою, получа через меня письмо от его родственников из Европы. Мы продолжали плавание один за другим и опять гужом при восклицаниях арабов «Алла ли еель гамма, еа мулла ее малла!»... Возле Вардана, украшенного мечетью, среди пальмовой рощи, я видел переправу нескольких арабон через Нил на тростниковом плоте с подвязанными внизу горшками, которых отверстия опрокинуты в воду; этот способ плавания есть наследие древних египтян и замечен Страбоном. После Вардана, на западном берегу Нила, видно резкое сочетание песков Ливии с черным туком Нила; во многих местах одерживает победу пустыня, и ее вид необозрим. Вскоре оба берега делаются пусты; кой-где стада верблюдов бродили по дикому берегу, но только что мы начали огибать островок, который лежит против Ашмуна, нам открылись пирамиды!.. Тут я потерял из виду все другое... Взгляд на эти чудесные громады внушает какую-то гордость человеку, показывая ему, до какой степени он могущ; что дела рук его, ненавидимые стихиями, существуют с младенческих веков земли. Если какой-нибудь земной памятник может говорить о нетлении, то это пирамиды! Итак, высокая цель египтян — беспрестанно напоминать о будущем — исполнена. Две [248] большие пирамиды были уже совсем видны, но игрою отражения атмосферы они казались закругленными снизу в виде скирд. Высота их дает уже полное понятие о их огромности. Они представлялись на самой оконечности высот Джебель-эль-Натрон. Вскоре они обозначаются правильными конусами, должно б сказать — пирамидами, потому что эта геометрическая фигура получила от них свое название. При повороте у Талие они представляются в конце перспективы Нила и, уже совсем обрисованные, высятся в их настоящей ливийской красоте среди голого песка. Вершина большей пирамиды приметно тупа, другая же совершенно остроконечна. Селение эль-Катти с несколькими пальмами наконец оживляет берег дотоле дикий. Меняющиеся тени дня попеременно дают разные оттенки бокам пирамид; они делаются то голубыми, то лиловыми, то желтыми, а меж них начинает открываться синий хребет гор Мокатама. Нил делается чрезвычайно великолепен близ Ерагави (Даравуе), там, где он рассечен островами. Тут показывается и третья пирамида, гораздо меньшая. Пальмы селения Даравуе прекрасно рисуются на первом плане. После жаркого дня, как бы в июне, погода сделалась к захождению солнца пасмурною. Мы встретили большую дагабию, загруженную арабами; на одном ее конце они сидели с трубками, закутавшись в белые плащи, как в саваны, а на другом конце были их жены, завернутые до глаз в синюю ткань. Мы ночуем у островка на оконечности дельты, возле Оменидара; там существовала древняя Серкасора и была обсерватория, построенная астрономом Евдоксом. Здесь разделяется Нил на два главные рукава.

Огромная работа, достойная древних египтян, предпринята теперь на этом важном пункте. Если труд совершится, то Мегмет-Али станет наряду с Мерисом. Руководимый первоначальною идеею французской комиссии, он решился перепрудить оба рукава Нила двумя каменными плотинами со шлюзами, так, чтоб вода в этих двух рукавах всегда была возвышена на 21 фут, меж тем как плавание имело бы направление через боковые каналы посредством, шлюзов с двойными воротами. Цель этого предприятия состоит в том, чтоб доставить всему пространству дельты орошение водою, независимое от разливов Нила, который не всегда равно щедр. Таким образом, чудная почва дельты будет в [249] состоянии выдержать три и даже четыре посева в год! Таково плодородие Египта! Уже более трех лет, как занимаются этим гигантским трудом, который требовал приуготовительного изучения и, как кажется, начат несколько легко, без положительного предначертания. Умы основательные сомневаются, чтобы такое предприятие, каково перепружение столь великой реки, могло быть выполнено там, где слой земли не представляет твердого грунта и где нет ни потребных материалов, ни достаточного числа инженеров для производства таких работ. Г. Линан (Linant), француз, весьма ученый и с большими дарованиями, составлял план и управляет теперь всеми работами. Ему предложено было во Франции путешествие для открытия источников Нила; теперешнее предприятие отклонило его от иного. Чтобы вполне сделать полезным это предприятие, надобно будет также прорыть во всю длину дельты, до Дамьята, канал, которого поверхность была бы наравне с поверхностью воздвигаемой плотины, дабы он мог наполнять все побочные каналы. До сей поры настоящая работа еще не началась.

В третьем часу ночи, воспользовавшись попутным ветром, мы победили сильное течение и направились к восточному берегу. С рассветом мы поплыли прямо на Каир — вот, он предстал нам в радужном свете востока!.. На синей груде гор Мокатама рисуется меньшая гора с цитаделию Каира; от ее подошвы сходит уступами в цветущую долину весь Каир, которого высокие минареты перемешаны с пальмами, а над ними господствует огромный купол мечети султана Гассана. Это разнообразное слияние фантастических зданий, одетых таинственным светом зари, в виду Нила и пирамид, живо представило моему воображению столицу фараонов...

Мы прошли мимо местечка Вараак, совершенно одетого померанцевыми и лимонными деревьями в цвету и в плодах — и это 12 декабря! Отсюда, в одном месте, все три пирамиды видны в растворе; по мере нашего плавания пирамиды скрывались одна за другою, и наконец большая поглотила прочие в своем исполинском шатре.

Мы прошли мимо Шубры, красивого загородного дворца Мегмета-Али, и в 10 часов утра пристали к Булаку — пристани Каира, возле гарема Ибрагима-паши. [250] «Саламе!» — воскликнули мои арабы, и я радостно принял их привет.

Первый взгляд на Каир. Мегмет-Али

По знакомству моему с нашим генеральным консулом А. О. Дюгамелем я отправил к нему письмо и просил его снабдить меня провожатым до Каира. Через несколько времени я был обрадован приездом драгомана российского консульства г-на П. Г Дюгамель был так благосклонен, что приглашал меня в свой дом и даже прислал мне свою арабскую лошадь.

Так как во время моего плавания от Александрии до Каира я мало выходил на берег, то не мог не быть поражен с самого начала великолепием пальмовых рощ, ведущих от Булака до Каира. Эта роскошь незнакомых произрастаний, эта нега воздуха услаждали чувства и очаровывали взор. Длинные ряды навьюченных верблюдов и ослов, нагруженных мешками с водою Нила, часто пересекали нам дорогу; вообще необыкновенное движение пеших и конных показывало близость большого города. Этот сад пальм, сикоморов, лавров и акаций, из-за которых мелькали и высились стройные минареты Каира, привел нас нечувствительно к его стенам. Через массивные ворота я въехал в столицу Востока на обширную площадь Эзбекие; тут была главная квартира Бонапартовой армии. Мы проехали мимо самого дома, который был занят великим полководцем и где после погиб Клебер.

<...>Во время разлива Нила вся площадь превращается в обширное озеро, в которое глядятся дома и мечети и по которому беспрестанно скользят лодки; потом великолепное озеро постепенно входит в рамку скромного пруда и наконец превращается в пыльную площадь. Повернув с площади Эзбекие, мы вступили в лабиринт узких улиц. Дома, как бы наклоняясь с обеих сторон решетчатыми балконами, казалось, все более сдвигались. Едва три лошади могли проходить рядом; когда же встречался чудовищный верблюд, медленно шагающий с своим грузом, то все перед ним преклонялось и по его гордой и ничем непоколебимой осанке казалось, что он принимает эти поклонения в дань себе. Толпа [251] увеличивалась постепенно; чалмоносцы на богато убранных ослах или закутанные черными и белыми покрывалами женщины беспрестанно мелькали мимо нас в глубоком молчании среди беспрестанных возгласов бегущих возле них босиком саисов, или провожатых. Едущие верхом на ослах, в длинной турецкой одежде представляют странное зрелище; они достают ногами почти до земли, так что их ноги кажутся принадлежащими животному, особенно когда седок мощен и дюж. Все эти сцены и предметы приготовляют уже с первого разу воображение прибывшего европейца к чему-то необыкновенному, и если он читал «Тысячу и одну ночь», то тотчас представляют ему олицетворенные картины этой волшебной книги. В такой толкотне, пробираясь сквозь бесчисленные ворота или, лучше сказать, двери, замыкающие каждую улицу и растворяемые своими швейцарами, прибыл я к воротам консульского дома. Внутренность этого дома, построенная для гаремного жителя, соответствовала всем виденному мною доселе.

При встрече с Дюгамелем я видал себя как бы на родине. Впервые с моего отъезда из Европы я отдохнул сердцем в его дружеской беседе. С этой поры всем приятным во время моего пребывания в Египте обязан я ему; его обширные познания и сообщенные мне им замечания дали мне случай включить в мою книгу много сведений положительных о нынешнем состоянии Египта. Я был здесь совсем нечаянно обрадован встречею с моими соотечественниками А. И. С-м и графом Медемом, секретарем посольства в Константинополе, который только что возвратился из Палестины и сообщил мне свежие известия об этой благословенной земле. Он имел случай оказать большую пользу по делам нашей церкви в Вифлееме. Первое мое знакомство в Каире было с домом испанского вице-консула г. Петраки, который впоследствии был для меня самым приятным. Вскоре г. Дюгамель познакомил меня с ученым и любезным доктором Клотом, французом, служащим при Мегмете-Али и известным в Европе своими филантропическими медицинскими заведениями в Египте, и наконец с первым министром Мегмета-Али армянином Богос-беем.

Дней через пять по приезде моем г. Дюгамель представил меня Мегмету-Али, [который] почти обыкновенно дает свои аудиенции чужестранцам по вечерам. Мы отправились верхом; впереди нас бежали два араба, [252] неся зажженные мешалы. Эти восточные факелы состоят из прикрепленной к шесту железной цилиндрической клетки, наполненной смолистыми горящими щепками; пламень беспрестанно возобновляется подкладываемыми из мешка щепками и ярко пылает на бегу. По сторонам возле нас бежали наши саисы. Эта поездка имела в глазах моих много фантастического: разнообразие восточного зодчества, лиц, то смуглых то черных, пестрых одежд, мелькавших беспрестанно мимо нас по тесным улицам, внезапно освещаемым нашими мешалами, при криках наших скороходов: «Ейя риглек, шималек, еминак, рух! береги ноги!., левые, правые, прочь!». Все это казалось так странно! Через покрытую мраком и молчанием площадь Румейле мы достигли подошвы скал Мокатама и грозных стен этого капитолия калифов.

Тотчас от железных двойных ворот начинается крутой подъем, стесненный высокими стенами скал; в этом дефиле, ведущем к дворцу Мегмета-Али, были приперты и истреблены при его глазах те пятьсот мамелюков, которых погибель утвердила его владычество над Египтом. С таковою приуготовительною сценою в мыслях я въехал на обширный двор; там при свете нескольких мешал стояло небольшое число кавасов и офицеров, а поодаль от них лежали несколько оседланных дромадеров, всегда готовых для рассылки курьеров. По обширному крыльцу, слабо освещенному, мы вступили в аванзал, где находились два или три каваса, и уже прямо оттуда вошли, встреченные Богос-беем, в диванную, или приемную, комнату верховного паши. Посреди обнаженной комнаты стоял на полу огромный подсвечник, подобный нашим церковным паникадилам; в нем горели такие же огромные свечи, как наши местные, а в глубине комнаты довольно высокий диван занимал всю стену; никаких других мебелей тут не было. Завидя нас в дверях, Мегмет-Али, сидевший поджав ноги в углу дивана, имея перед собою своего драгомана, тотчас встал, подошел к нам, приветствовал дружелюбно по обычаю восточному и пригласил нас сесть возле него, меж тем как его первый министр Богос-бей и драгоман почтительно стояли против него.

Все мое внимание устремилось на маститую голову этого знаменитого человека, и я старался прочесть в чертах его лица бурную историю его жизни. Чело его, [253] осененное белою обширною чалмою, а весь низ лица, покрытый широкою седою бородою, при малой движимости физиономии и телодвижений показывают сначала тихого и скромного старца; но быстрота серых его глаз, блистающих из-под насупленных седых бровей, и принужденная, хотя и тихая, улыбка обнаруживают после пристального рассмотрения глубокую скрытность, стойкость, гениальный ум и, наконец, истребителя мамелюков. Я вглядывался в его физиономию в продолжение церемонного процесса, когда подносили ему и нам шербет и трубки, которые мы приняли с обычными на Востоке приветствиями, обращенными к нему, приложа руку ко лбу и к сердцу, он нам отвечал таким же образом. Первый вопрос его, мне сделанный, был о цели моего путешествия; я отвечал ему, что я хаджи, в Иерусалим. Мне показалось, что это его удивило, ибо он ожидал, что я ему скажу, что я приехал видеть возрождающийся под его рукою Египет, его плантации и фабрики; но он продолжал речь в моем смысле и, видя, что я воспламенялся, говоря о Иерусалиме и о христианах, возразил мне, между прочим: «Вы говорите с такою любовью о Иерусалиме, по отчего же так мало европейцев ездят поклоняться в Иерусалим, меж тем как у мусульман поклонение в Мекку считается обязанностью?». По этому вопросу я узнал в нем банкира, — но, признавая внутренне, что этот попрек в равнодушии Европы к Святой земле не без основания, я отвечал ему смыслом слов Евангельских, что в нашей религии поклонение Иерусалиму не вменено в обязанность, что каждый христианин носит в сердце своем Иерусалим пли свою церковь и что таинства, совершаемые в наших церквах, равно святы, как и, те, кои совершаются в Иерусалиме; но что бесценное сокровище христиан, которое заключает в стенах своих Иерусалим: Гроб господень и вообще места страданий Искупителя — драгоценнее для Европы всех сокровищ в мире; что мусульмане совершают путь в Мекку по странам единоверным, а что христианину не так легко достигнуть до своих святынь. Не знаю, как точен был перевод моих слов, но Богос-бей пособлял переводчику, и Мегмет-Али, выслушав внимательно, отвечал мне приветствием головы. Вскоре более привлекательный для него разговор занял нас; я изъявил ему желание видеть во всех подробностях Египет, а он предлагал мне все [254] нужные пособия и просил г. Дюгамеля во всем отнестись к нему касательно моего путешествия.

Мы провели более часа в любопытной беседе о его нововведениях, и я остался вполне довольным его необыкновенно ласковым приемом. В заключение паша сказал мне, что он всегда будет рад, когда я ему сделаю удовольствие его посетить. С этою новою ласкою, за которую я, конечно, обязан нашему генеральному консулу, мы распростились с знаменитым мужем. Мегмет-Али не говорит ни на каком другом языке, кроме турецкого; даже не знает языка нового своего отечества, арабского, и оказывает к нему пренебрежение. Он мне сам сказал, что он выучился читать и писать, когда ему было уже гораздо за сорок лет.

С этих высот развертывается один из великолепнейших видов в мире; под ногами вашими весь огромный Каир с своими бесчисленными куполами и минаретами; за ним обильные пальмовые рощи и ярко-зеленые сады разрезаны блестящею, неисследимою полосою Нила; на его берегах старый Каир с протянутыми от него водопроводами, Булак и Гизе, а в конце горизонта, среди мертвой желтой пустыни, синеют громады пирамид, резко обрисованные на лазури вечно ясного неба. Но какая мертвенность на юге и на востоке, когда вы взглянете с прилежащих к мечети стен! Груды нагих и раскаленных скал Мокатама; у их подножия целый город гробовых памятников, а еще далее необозримая пустыня, идущая к Суэйсу. Я снял отсюда первый вид, но только одну береговую часть Нила. Хаотическая масса Каира была мне не по силам.

Неподалеку от дворца Мегмета-Али находится знаменитый колодец, иссеченный в скале на 40 сажен в глубину, при 6 саженях в окружности. Его называют также по имени султана Саладина, Иосифовым. Этот тяжкий труд совершен для снабжения гарнизона водою. Неизвестно положительно, принадлежит ли эта работа времени Саладина или древнейшей эпохе, но мы знаем, что этот знаменитый султан принял все меры для укрепления Каира, при известии о высадке крестоносцев в Сирии. В эту пропасть спускаются по ступеням, высеченным в скале спиралью. Этот спиральный спуск образует во всю глубину вокруг отверстия галерею, освещенную на некоторых расстояниях боковыми арками. Надобно дойти до половины спуска и взглянуть из-под [255] аркады вверх и вниз, чтоб судить вполне об этом труде. На самом дне уродливые буйволы не перестают вертеть огромное колесо, подобное Иксионову, накачивающее воду. Арабы показывают тут один ниш, где провел жизнь и умер один из их сантонов, к которому ходят на поклонение. Несколько далее видна в стене закладенная пещера. Мой проводник рассказывал мне одно повествование, напоминающее восточные сказки; по его словам, один из колодезных буйволов проник в эту пещеру, а араб, которому принадлежал буйвол, последовал за ним, чтобы его вывести; но животное все от него удалялось и наконец завело его в неисходимый лабиринт, где и по сю пору они путешествуют. Рассказчик прибавил, что этою пещерою можно пройти в Сирию и что дорога известна была только тому сантону, который здесь некогда жил.

В цитадели заключается арсенал, литейная, пороховые магазины, небольшая типография и, сверх того, зверинец, где всегда есть несколько львов и тигров, а иногда и гирафы. Тут же тюрьма в глубине скалы, в вечном мраке.

Мы уже несколько ознакомили читателей с улицами Каира. Можно сказать, что только одна улица имеет некоторую обширность и правильность, та, которая идет от площадки мечети султана Гассана на площадь Румелие, перед цитаделью; все прочие так тесны, что дома, украшенные бесчисленными решетчатыми балконами в виде клеток, касаются друг друга верхними этажами, так, что с одного балкона на другой можно почти коснуться руками. Улицы не мощены, но в этом нет надобности потому, что дожди чрезвычайно редки и притом мостовая была бы неудобна для верблюдов. Должно заметить, что все улицы в таком тесном и обширном городе содержатся очень опрятно и всегда тщательно выметаются. В самое жаркое время года прогулка по улицам приятна; они почти всегда в тени, особенно базарные улицы, над которыми везде раскинуты полотняные и крашеные навесы с одного дома на другой, и пестрота этих навесов нравится взору. В базарах Каира лавки устроены по обеим сторонам улицы, на возвышенных парапетах, и похожи на раскрытые шкафы, в которых лежат на полках товары, а в дверях сидят с трубкою во рту, поджавши ноги, молчаливые купцы. По вечерам базары живописно освещены [256] висящими фонарями из масляной бумаги, иногда разноцветной. Не нужно судить о богатстве хозяина по выложенным товарам, которые вообще очень посредственны; все, что есть лучшего, хранится у него под замком, и он выказывает их только по требованию для того, чтобы не обольщать алчности городской полиции.

Город разделен на бесчисленное множество небольших кварталов, из которых каждый запирается на ночь воротами и имеет своего придверника; иные ворота двойные. Стаи собак, весьма незлобных, но неприятных, бродят по улицам, они не имеют другого жилища и питаются благотворными подаяниями; они знают свой квартал и не могут перейти в другой, не подвергаясь опасности быть растерзанными своими ближними. Улицы Каира должны быть названы закоулками, из которых многие не имеют выхода. Во все время моего пребывания я не мог пройти двух улиц, не сбившись с дороги, — и тогда при моих познаниях в арабском языке я только находил одно средство: нанять саиса и проговорить дом русского консула.

Дома обыкновенные построены в два или три этажа: первый этаж из камня желтого цвета, а второй — из кирпичей, а иногда из стоящих бревен оштукатуренных. На улицу обращены только несколько решетчатых окон первого этажа, который всегда заключает в себе двор и конюшни, а в прочих этажах нет окон, кроме балконных. В этих клетчатых балконах изредка видны полураскрытые клапаны, из которых робко выглядывают женщины, заслыша кого-нибудь, едущего верхом.

Главное наружное украшение домов, кроме балконов, более или менее отличающихся изящною резьбою, заключается в главных воротах. Эти ворота увенчаны или огивами с глубоким узорчатым нишем, которые перешли в Готическую архитектуру, или навесными фронтонами; иногда на дверях, обыкновенно зеленого цвета, или на фронтонах фигурно нарисованы на красном поле изречения из Корана или просто возгласы, как, например: «Бог велик» или: «Он есть создатель всего; Он есть вечный». Двери замкнуты деревянными замками очень искусного изобретения, и у всякого значительного дома есть придверник. О роскоши владельца нельзя судить по наружности дома: она вся скрыта внутри, это сообразно с жизнью восточных народов, [257] которая вся сосредоточена в их семейном кругу и гареме. Мы будем иметь случай описать роскошный дом каирского вельможи, но теперь скажем о домашнем устройстве зажиточного эфендия. Европейские консулы занимают лучшие из таких домов. Вход во двор бывает редко прямой, а всегда с поворотом, так чтобы с улицы нельзя было видеть внутренности двора. Этот двор, посреди которого находится колодец или водоем, всегда обширен, и туда обращены все окна, хотя также решетчатые. Стекла в окнах вообще не употребляются по благотворности воздуха и введены только недавно, и то в некоторых комнатах или по желанию европейских жильцов. Взойдя на двор, видишь разные крыльца, ведущие в мужские комнаты, в гарем или в диван, то есть внутреннюю приемную комнату, где решаются дела и торги и которая всегда устроена в нижнем этаже. Расположение комнат не имеет никакого сходства с нашими. Вы не найдете анфилад; величина комнат различна; часто, чтобы перейти из одной в другую, надобно подняться или спуститься по нескольким ступеням. Пол мощеный каменный. Главная комната имеет по сторонам глубокие ниши, поднятые на одну ступень от пола, занятые низкими диванами и устланные коврами. В этих нишах есть часто в углублении другой ниш, занятый меньшим диваном. Эти будуары занимает попеременно хозяин, окруженный своим гаремом, где все сидят поджавши ноги, оставя туфли при вступлении туда. Стены иногда расписаны цветами и арабесками по штукатурке или по дереву; красный цвет предпочитается другим; потолок из сплошного дерева с резными узорчатыми изображениями. Часто на верхней части стены видны большие решетчатые окна для смотрения из внутренних комнат; зодчий всегда располагает их так, чтобы блюстительное око хозяина могло отовсюду видеть или слышать, что у него в доме делается. В альковах, о которых я говорил, сделаны в стене, над диванами, ряды шкапчиков с решетчатыми дверцами: туда ставятся духи, лакомства, напитки и наряды жительниц этих домов. Верхний этаж всегда имеет открытую террасу, но открытую только для неба, а не для земли. Туда выходит род слухового окна, через которое сквозь наклонный деревянный канал беспрестанно проходит воздух; будучи проведен во внутренние комнаты, он навевает повсюду прохладу. Сверх [258] того, двор, который всегда не мощен, поливается водою и содержит вечную свежесть. Эти дома сходны с описанием дома, которое мы находим в пророке Иеремии: «Олижду себе дом простране и горницы широки со отверстыми окнами и своды кедровыми и расписаны червленцем»... Во всяком доме устроена потаенная дверь, через которую можно хозяину укрыться от подозрительного правительства или в случае какого-либо нападения.

Египетский мусульманин обыкновенно встает до восхода солнца, и, соверша свое умовение и молитвы по обязанности (от которой ежедневно начинают отступать более и более), он принимается за кофе и за трубку. С этого времени трубка его не оставляет, разве только когда он идет в мечеть. Саис носит ее за ним во всех его поездках. Здешние жители очень любят проводить все утро в поездках по городу, по базарам и с визитами; обедают всегда в полдень по совершении опять молитв и умовений. Бани домашние, а еще более народные служат им большим услаждением; они их употребляют в разное время дня; даже и тут не оставляют их кофе и трубка, хотя при каждом визите эти две необходимые потребности для мусульманина всегда предлагаются от хозяина. Европейские жители Каира соображаются с этим обыкновением. В нашем доме, у г. Дюгамеля, который имел частые посещения, кофейник не сходил с очага и дым табачный непрестанно вился по комнатам. Куда вы ни приедете, не пройдет двух или трех минут, как уже вам подносят кофе и трубку. Признаюсь, что хотя я и не курильщик в Европе, однако все время моего пребывания на Востоке табак латакийский и кофе Мокка, почти столь же часто были мною употребляемы, как и мусульманами. Если дружеское посещение не отвлечет куда-нибудь здешнего жителя, то часто с самого послеобеда он уже уклоняется в свой гарем, и когда посетителю скажут, что хозяин в гареме, то никто не бывает так неучтив, чтобы вызывать его. Праздники рамадана и бейрама производят перемену в обыкновенном ходе жизни; тогда, по закате солнца, ночь проводится в пиршествах и визитах, а день посвящен сну. Ужинают тотчас по захождении солнца.

В Каире и вообще в Египте женщины пользуются гораздо большею свободою, чем в других местах Востока. Самые знатные дамы, но только жены, а не [259] невольницы, часто прогуливаются по улицам и даже за городом на ослах и лошаках, предводимых домашним саисом. Правда, что. они закутаны с ног до головы в черные тафтяные покрывала; белый вуаль падает из-под глаз и перевязан через переносец и поверх головы, вдоль. Употребление вуалей видно еще во времена Моисея... но прекрасные глаза египтянок с крепко насурмленными бровями всегда видны, и, сверх того, эти вуали часто раскрываются как будто невзначай. Седло, на котором они сидят, так высоко, что походит на табурет со спинкою, накрытой ковром. Сурмление бровей и даже обводы под глазами напоминают древние египетские статуи и резные изображения. Об этом обычае упоминается и в Библии... У некоторых продето в одной ноздре серебряное или иногда золотое кольцо с стеклянными бусами. Об этом украшении говорит Исайя: «Эти перстни и кольца в ноздрях». Египтяне почти всегда имеют одну жену и одну наложницу, хотя они могут иметь до четырех жен, а наложницы зависят от богатства: сии последние часто по случаю беременности берут преимущество над женами, подобно как мы видим в истории Агари. <...> Развод делается столь часто, сколько кто пожелает; по одному только слову мужа жена возвращается к своим родственникам. Часто разведенные опять соединяются. Должно сказать, что многоженец не пользуется тем уважением, которое внушает муж, имеющий одну жену. Сватовство арабов сохранилось по обычаю, в Библии упоминаемому, с примера Авраама, который посылал старшего слугу своего избрать невесту для Исаака из среды близких своему роду. Обычай не выдавать младших дочерей прежде старших также здесь довольно укоренен; так поступил Лаван. Женщины простонародные не подвержены той изыскательности, как жены гаремов; вы встречаете в Каире весьма часто женщин и девиц с непокрытым лицом по причине бедности, не позволяющей им снабжать себя вуалями, или потому, что, нося на головах кувшины или другие ноши, они не могут прикрывать не только лица, но часто и тела; их одежда состоит из драпировки синего цвета без рубахи.

<. .> Мы будем иметь случай присовокупить еще некоторые подробности к описанию образа жизни египтян; но теперь, сообщив нашим читателям общее об этом понятие, обратимся собственно к описанию Каира. [260]

Каир: мечети

Несмотря на свой упадок, который год от года становится разительнее, Каир еще является столицею Востока. Все, что осталось в Каире великого, романтического и прекрасного, принадлежит калифам. Султаны мамелюкские поддерживали памятники зодчества калифов, а Мегмет-Али обратил все внимание на построение фабрик, казарм и арсеналов и только для некоторого поддержания себя в мнении имамов соорудил одну маловажную мечеть в цитадели и один или два водоема, которые также входят в число богоугодных заведений.

Каир есть академия восточных народов. Для изучения Корана, литературы, математики, философии и правоведения арабского нигде нет лучших профессоров, и туда стекаются мусульманские студенты для окончательного образования. Свет всех этих наук сосредоточен в знаменитой мечети, названной эль-Азхер или великолепною, а иными, более поэтически: мечетью цветов. Эта мечеть менее доступна для европейцев, чем прочие. Мегмет-Али никогда не отказывает путешественникам в позволении видеть мечети каирские. В сопровождении его каваса я обозрел все наиболее любопытное. При первом моем посещении мечети эль-Азхер, несмотря на сопровождение каваса паши, я едва не подвергся некоторой опасности; но это случайность. Нас собралось несколько европейцев; на площадке, находящейся перед этою мечетью, происходил в то время базар, и стечение народа было необыкновенное; вероятно, какой-нибудь шейх подстрекнул народ, обратя на нас его внимание; толпа неистовых с буйными криками начала подступать к нам; кавас паши предупредил нас о предстоящем волнении. Зная фанатизм народный, один из опытнейших людей, находившихся с нами, посоветовал нам не раздражать толпы, но, желая также поддержать наши права, мы сыграли роль, будто не мечеть привлекает наше внимание, а находящееся поблизости здание водохранилища, где устроена школа для детей; таким образом, показав вид, что мы не обращаем внимания на клики и не понимаем причины волнения, мы спокойно посетили водохранилище. Заметим при этом случае, что таких водохранилищ в Каире несколько, они все привлекательного зодчества, [261] построены из мрамора и более или менее украшены резьбою, позолоченными арабесками и надписями из Корана или в честь того, кто их воздвигнул, для пользы общественной. Бассейн находится в нижнем этаже, куда проведена вода Нила, а верхний всегда занят школою, где собираются дети для изучения первых правил арабского языка. Учитель всегда сидит отдельно на ковре, а дети посажены кружком; держа на коленях книги, они беспрестанно низко кивают головами, как бы по команде и по одному движению, громко лепеча свой урок, так, что это жужжание не умолкает.

В другой раз мы выбрали удобнейшее время для посещения знаменитой мечети эль-Азхер. Она отличается своею изящною простотою. Через сквозные узорчатые двери мы вышли на обширный квадратный двор, обнесенный со всех сторон перистилями и устланный мрамором. Колонны, поддерживающие перистили, отличаются своею легкостью. В тени этих галерей обратило мое особенное внимание множество старцев, сидевших на коврах перед разогнутыми фолиантами, которые лежали на низких складных налоях; седые бороды многих из этих законоучителей расстилались на позолоченных письменах огромных книг; по большей части это все Кораны, на которые делаются учеными беспрестанные комментарии; я вспомнил ответ султана его полководцу Амру, который при завоевании Александрии спрашивал у него, что он прикажет сделать с библиотекою, там найденною; султан ответствовал: «Если в этих книгах то, что и в Коране, они излишни; если же в них не то, что в Коране, то они пагубны и потому должны быть сожжены!». Наше присутствие не могло отвлечь старцев от глубокомысленного чтения. Прилежащие к этим галереям комнаты заняты отчасти библиотеками, где мы видели сквозь решетчатые окна нескольких ученых изыскателей. Тут есть и жилые покои для приходящих студентов; их размещают по странам, к которым они принадлежат. Корпус самой мечети построен параллелограммом. Плоский потолок поддерживается четырьмя рядами колонн чистого арабского вкуса. Мрамор, резная деревянная кафедра и множество ламп, спущенных с потолка, составляют все ее украшение. Самая мечеть служит не только приснищем, но даже и жилищем многим отдаленным бедным пришельцам; их ковры или циновки разостланы рядами вдоль [262] стен, к которым прислонены их страннические посохи, мешки и узкогорлые джары с водой. Преподавание производится для неимущих безденежно, а число учащихся постоянно доходит до тысячи. Мечеть имеет свой капитал и пользуется большими подаяниями. К этому обширному зданию принадлежит госпиталь для слепых, которых число не только в Каире, но и вообще в Египте многочисленно. Сам ученый шейх мечети слепой. Офтальмия есть одна из главных болезней Египта, где от чрезвычайной сухости воздуха неприметные и едкие частицы пыли наполняют атмосферу и падают на глаза. Вы можете быть уверены, что встретите на каждой улице нескольких слепых. Мечеть эль-Азхер основана вместе с Каиром и названа в честь дочери первого султана Фатемитов — Эль-Моэза; желая помрачить все современные мечети, он прозвал ее блестящею. Здесь при Бонапарте укрылись каирские бунтовщики и были усмирены после жестокой битвы.

К числу полезных заведений должно также отнести мечеть султана Калауна, или Муристан (дом сумасшедших). Я посетил это великолепное здание вместе с г. Клотом, основателем медицины в Египте. В одном из перистилей этого здания г. Клот предполагает устроить с согласия паши анатомическую залу. Это нововведение будет одно из самых трудных по предрассудкам магометан противу вскрытия тел, но г. Клот, учреждая это заведение в мечети, ожидает, конечно, большей удачи, когда новая наука возникнет как бы из-под покровительства самого исламизма. Ему также предстоит преобразование Муристана, или дома сумасшедших, прилегающего ко внутреннему двору мечети. Я никогда не забуду жалкого положения этих несчастных; они почти все без изъятия заключены в тесных нишах, заделанных железными решетками, но эти решетки не защищают их от ременных бичей грубых сторожей; тут не надобно искать никакого сходства с подобными заведениями в Европе; здесь сумасшедший попадает в разряд зверей. Больница, находящаяся в этой мечети, не много лучше Муристана; в нее поступают уже не имеющие никакого приюта; обращение с ними не дурное, но лечение самое жалкое, и они в большой неопрятности рассеяны под портиками, на грязных циновках. Самая мечеть, как я сказал, великолепна. Высота и величие сводов замечательны. Она [263] имеет несколько отделений; в главном корпусе филигранные каменные украшения на окнах живописны, в меньшем отделении, колонны, которые поддерживают довольно смелые своды, принадлежали Мемфису, но, к сожалению, они не оставлены в их настоящем виде, а выкрашены зеленою краскою. Стены этого отделения одеты мозаиком; там видны красные и черные камни, перемешанные с перламутром. Кафедра, тут находящаяся, вся из белого мрамора. Гроб султана, покрытый парчою, стоит посередине, за позолоченною решеткою, под навесом, на котором грубо разрисованы цветы, равно как и на сводах. Прилежащее последнее отделение замечательно тем, что вся главная стена сделана для прохлады решетчатою; сквозь нее виден обширный двор, украшенный перистилями и бьющим посреди водометом.

Мечеть Гассана, самое огромное здание Каира, находится близ выхода на площадь Румелие, и хотя она застроена с трех сторон, но господствует над всем городом и представляет классический и, может быть, превосходнейший образец арабского зодчества. Она воздвигнута в 1356 году султаном Гассаном Меликом, который погиб под развалинами обрушивавшегося минарета этой мечети. Мне всегда казалось, что минареты, стройные и величавые, как пальмы, созданы в подражание этому прекрасному дереву, столь отрадному для пустынных жителей Востока. Следуя арабским писателям, эта мечеть строилась только три года, но каждый день издерживалось на ее построение по 14 тысяч наших рублей. Вход в нее с маленькой площадки Сук-уль-Эзи; туда ведет высокое крыльцо, которое уже равняется высоте домов и дает понятие о величине здания. Наддверный ниш украшен, как обыкновенно, резными в камне арабесками. Довольно странно, что вход через эту дверь в мечеть не прямой, а боковой, через коридор, не соответствующий красоте здания. Но зато нельзя не быть поражену приятным удивлением, увидя вдруг перед собою огромный квадратный двор под открытым небом; он окружен высокими стенами разноцветного мрамора и устлан белым мраморным помостом, на котором устроено водохранилище, осененное узорчатым балдахином. Дворы муселимских храмов, где совершаются омовения, обыкновенно бывают на горизонте земли, но арабский [264] зодчий вознес его на весьма значительную высоту. Так, Микеланджело увенчал храм св. Петра зданием и куполом, подобным Пантелеону. Стены обнесены красивыми зубцами, живописно рисующимися на ясном небе. В трех стенах, восточной, северной и западной, выделено по одному глубокому нишу, увенчанному прекрасными сводами. С южной стороны ниш гораздо обширнее и образует особую четверостороннюю площадку, где устроены кафедры из резного дерева и беспрестанно расстилаются ковры богомольцев, которым этот прохладный приют служит вместе отрадным убежищем от зноя. Из этого последнего ниша входят в главный корпус здания, и тут развертывается над вами огромный купол; мы поражены смелостью его постройки и запустением столь великолепного здания. Мраморы стен растрескались, мозаические арабески и надписи Корана осыпаются беспрестанно на помост, на котором стоит уединенная гробница; она покрыта полинялым зеленым наметом и увенчана чалмою султана и книгою Корана.

Мы назвали три главные мечети Каира, заслуживающие особенное внимание; теперь скажем несколько слов о тех древнейших храмах исламизма, которые и в своем разрушении представляют обильную жатву для зодчих и живописцев. Мечеть Тулуна, первого султана египетского, основанная в 879 году, самая древнейшая и великолепнейшая из них, находится на южной оконечности города. Двойные портики, которыми обнесен пространный двор, есть верх прекрасного, в арабском или готическом вкусе. Заметим, что так называемое готическое зодчество есть подражание или копия арабского. Портики поддержаны связками тройных колонн в два ряда, где скульптура фризов удивительно миловидна. В главном фасаде, там, где молельня и кафедры, эти превосходные колонны расположены в пять рядов.

Водохранилище, находящееся на дворе, осенено древним сикомором. Рассказывая о великолепии этого здания, один арабский писатель говорит, что карнизы мечети были сделаны из душистого янтаря, для того чтобы услаждать обоняние поклонников.

Мечеть эль-Гакима, занимающая первое место после мечети Тулуна, находится на противоположной, северной оконечности города, возле превосходных ворот Бабуль-Наср; она основана в 1020 году и разрушена не [265] только временем, но и землетрясением. Колонны ее перистилей, по 15 на каждой стороне, совокуплены из четырех колонн, и хотя уступают красотою тем, которые находятся в мечети Тулуна, но не менее того изящны. С высоты полуразрушенного минарета этой мечети, прозванной светозарною, я долго любовался видами Каира: возле плодоносных садов знойная пустыня, покрытая целым городом гробов, прилегает к стенам столицы и к самым вратам побед (Бабуль-Наср). Победители, султаны-мамелюки, спят возле, в этой мертвой пустыне...

Ворота Бабуль-Наср еще более привлекли мое внимание, чем развалины мечети эль-Гакима. Я часто на них заглядывался и мало видал построений, носящих на себе отпечаток такой величественной простоты и более приличных стенам великого города. Две четверосторонние башни с наружной стороны и две такие же башни с внутренней стороны стен соединены глубокою аркадою; но надобно видеть, какая гармония во всех частях этого массивного здания, как хороши карнизы, опоясывающие эти башни, и потом с каким вкусом сочинены резные каймы аркад; какая мастерская обделка камней! Вообще, стены Каира в некоторых частях достойны внимания прочностью своей постройки и красотою своих бойниц и башен. Мы заметили между прочим вход в цитадель со стороны Мокатама, называемый Бабуль-Джебель. Этот вход укреплен двумя башнями, одна круглая, а другая многоугольная, суженная у основания стен двумя уступами. Каир есть школа готического зодчества.

Сверх зданий самого Каира, для зодчего и вообще для художника открыто изобильное поле изучений на кладбищах, которые суть настоящие некрополисы, или гробовые города, украшенные всею легкою прелестью восточного зодчества. Мы будем в другом месте говорить о них подробнее.

Незадолго до восхождения солнца были мы уже на площади Румелие, где нашли большое стечение народа. Слепой сказочник сидел, окруженный многочисленными слушателями, и сопровождал рассказ свой припевами при звуке теорбы. Возле него дервиш, рожденный без рук, но с приросшими к плечам кистями, кривлялся и провозглашал предсказания вопрошающим его. Далее, два фехтовальные мастера, вооруженные палками [266] и кожаными подушками вместо щитов, сыпали друг на друга жестокие удары, к удивлению зрителей; там нагой нищий вертелся до обморока. Такие сцены беспрестанно происходят на площади Румелие, сборище праздных.

Базар невольников (Окальт-ель-Джелаб) есть зрелище горестное, но любопытное для европейца. Базара белых, невольниц недоступен для чужестранцев. Базар черных издавна устроен в так называемом Хане Гафар, огромном здании с обширным внутренним двором. Невольники, расположенные разными группами, занимают весь этот двор; перед каждою группою видны продавец и покупатели. На террасах, которые расположены этажами кругом этого двора, есть особые отделения или ложи, назначенные для более достаточных купцов; в этих душных ложах сидят под занавесками другие группы несчастных под надзором равнодушного джеллаба, купца, сидящего на ковре и курящего трубку. Все это стадо людей обоего пола, в котором вы часто видите матерей с грудными младенцами или беременных, пригнано из глубины Африки в наготе и рубищах. Здесь, на базаре, тело их умащивают маслом, равно как и волосы; здесь должны они по мановению жезла своего купца и часто под его ударами вставать и разоблачаться для каждого покупателя или просто для любопытного. В глазах их видны попеременно то жадное нетерпение узнать решение своей участи, то отчаяние быть разлучену с детьми или с товарищами своей пустынной жизни. Абиссинские невольники резко отличаются от прочих красотою и правильностью лиц. Большая часть джеллабов — люди бесчеловечные; часто случается,; что во время пути некоторые из сих несчастных жертв при первом случае бросаются и утопают в Нил для избежения от их неистовств. Таким образом, продажа бывает для них чаще благодеянием.

Нельзя без сожаления видеть тот класс несчастных жертв разврата, которые известны под именем гавазе или танцовщиц. Они большею частью абиссинки. Их не должно смешивать, как то всегда делают, с певицами, называемыми альме и которые, получая образование искусно расточают цветы восточной поэзии в своих меланхолических напевах и услаждают праздные часы муселимов, особенно в гаремах. Танцовщицы-гавазе, с которых так много было говорено под именем [267] альме производят себя от знаменитого рода изгнанников из Сирии; они исполнены огненного воображения и обучены с младенчества обольщать чувства; их призывают на все богатые торжества, и в виду возлежащих, при напевах и музыке, они совершают столь соблазнительные пляски, что часто доводят до исступления зрителей и исторгают у них богатейшие дары. Таким образом, Ирод пожертвовал главою Иоанна Крестителя для Иродиады! Этот обычай принадлежит еще глубокой древности. Мы не станем описывать этого соблазнительного неистовства: оно изображено в точности у Ювенала. Я был однажды глубоко тронут, завлекшись любопытством на такое зрелище: несчастная абиссинка, полная прелести, будучи, вероятно, против воли, из корысти ее властителя, принуждаема к самой неистовой пляске и исполняя данные ей приказания с лицом принужденно-веселым, вдруг залилась горькими слезами. Я понес с собою тяжкое чувство какого-то раскаяния. Теперь подобные пляски воспрещены публично; но не менее того, они всегда исполняются втайне.

Окончим наше обозрение Каира, сказав несколько слов о прекрасном местечке Джизе, которое находится по ту сторону Нила, против острова Руда. Позади беспредельная пустыня, а впереди очаровательный вид Каира с его пристанями; местечко Джизе окружено рощами пальмовыми и апельсинными; и в здешнем местопребывании много отрадного. Тут устроена кавалерийская школа под начальством весьма любезного француза г. Варена, бывшего адъютанта маршала Гувиона-Сен-Сира. Я несколько раз любовался прекрасным устройством трех образцовых эскадронов, которые сформировал г. Варен из достойнейших молодых арабов. Находясь в Каире в одно время с маршалом Мармоном, я был свидетелем прекрасных маневров, которые г. Варен исполнил для него в виду пирамид, между Джизе и Ембабе, на самом поле битвы Бонапарта с Мамелюками, где маршал Мармон был сам действующим лицом. Я понимаю, как это должно было воспламенить старого воина. Маршал пояснял нам подробности знаменитой битвы.

Три эскадрона Варена истинно прекрасны и, можно сказать, почти европейские. Из этого малого состава рассылаются отличные кавалеристы в египетскую армию; но, по несчастью, там они теряются в бездне [268] посредственности и, увлеченные старыми привычками, часто превращаются в тех же необразованных, какими они были. Лошади египетские мелки, но полны огня; ковка лошадей весьма неудобна; их подковы сплошные, гладкие, от чего нижняя часть копыта, не имея воздуха, преет, и, сверх того, эта старая ковка етиптян может .только служить для пустыней Африки, но отнюдь не для гор Ливанских и Тавра, куда Мегмет-Али перенес свое оружие. Должно еще сказать, что фески, вообще употребляемые египетскою армией, совершенно не соответствуют пламенному небу Востока; они не имеют зонтиков, и ослепительное солнце, сильно действуя на зрение, конечно, может иметь немалое влияние на маневры в день сражения. Офтальмия и без того есть одна из главных болезней Египта. Я сообщил это замечание Мегмету-Али, и он со мною согласился, но сказал, что козырьки противны муселимам; это странно слышать среди стольких нововведений, совершенно противных Корану.

К зданию кавалерийской школы в Джизе примыкает бывший гарем паши. Обширные, украшенные арабесками залы с нишами для диванов будут также обращены в казармы. Тут привлекла мое внимание баня гарема, которая дышит роскошью Востока. Свет проходит туда сквозь купол с небольшими круглыми отверстиями, через которые видно безоблачное небо и проходит его ароматическая атмосфера. Этот купол поддерживается легкими арабскими колоннами, которые окружают белого мрамора бассейн с водометом посреди; помост, стены с нишами — все облачено в белый чистейший мрамор. Из окон этого роскошного гарема вид на пустыню и на строгие громады пирамид — поразителен.

Возвращаясь в Каир, незадолго до захождения солнца и выезжая из-за пальмовых рощ, я видел чудесное зрелище: это легкие минареты Каира, на которых затепливались в разных направлениях лампады по случаю начавшегося рамадана. С наступлением ночи они вспыхивали, как звезды, бледным светом и постепенно становились ярче с нисходящею ночью. Это напоминает празднество горящих ламп древних египтян, описанное Геродотом. Новый Египет представляет беспрестанные сходства в обычаях с древним. [269]

Пирамиды

Всякий раз, когда я выходил из Каира дышать бальзамическим воздухом в тени пальмовых рощ или бродить в гробовом городе калифов и по нагим скалам Мокатама, — отовсюду взоры мои были привлечены, как магнитом, пирамидами. Сколько веков легло на их раменах! сколько поколений угасало перед ними! — и, наконец, они сделались надгробным символом всего Египта! Мысль, что это есть древнейшее создание рук человеческих, что самое время, все поглощающее, забыло о них, что их видели Иосиф, Моисей и что теперь вижу их я, — эта мысль приводила меня в какое-то исступление.

Имея пирамиды постоянно в виду на пути к ним от Джизе, достаточно этого времени, чтобы возвести воображение до высшей степени восторга. Приближаясь к ним, я чувствовал то волнение, которое всегда овладевало мною при зрелище необыкновенной природы, — так приближался я к грозной вершине Этны; но если б кто мне возразил, что дело рук человеческих не есть природа, я скажу, что эти громады выходят уже из области людей; века слили их уже с самою природою.

Солнце только что вставало, когда мы выехали из пальмовой рощи Джизе. По странному случаю в первый день нового года я в первый раз предпринял путь к пирамидам. Синие груды их только что позлатились на макушках, розовых светом дня. «Вот почти миллионпятисоттысячный раз, как они видят восходящее солнце», — подумал я! То же безоблачное небо, те же пустыни, тот же Нил, с того времени как они поставлены на вечную стражу Египта, но сколько царств и народов сменились перед ними!

За обработанным берегом скоро следует земля дикая, которая казалась мне болотистою по недавнему пребыванию на ней вод Нила. Несколько пальм кой-где останавливают взор. На половине пути от Нила дорога пересечена плотиною из чернозема; тут проходил канал по косвенному направлению от севера к югу. Он выходит несколько ниже древнего Мемфиса из канала, называемого именем Иосифа, и впадает в Нил немного выше Терране. Нет никакого сомнения, что этот канал принадлежит древнему Египту.

Молодой месяц венчал мрачную массу пирамиды, и [270] звезды ярко горели. Здесь Нил очень широк. Во всю ночь мы шли с легким попутным ветром и к 9 часам утра были у большого селения Бенехдара. Против него тянутся, как укрепления, сделанные руками человеческими, хребты скал Аравийских. На одной из них виден пирамидальный шпиц, который посредством зрительной трубы обнаруживает развалины. Эти горы называется Джебел-Абу-Нур. Против них, на восточном берегу Нила, построен Коптский монастырь во имя св. Антония о пяти небольших куполах, обнесенный стенами. Он стоит совсем без приюта на узкой полосе плодоносной земли: возле растут несколько тощих пальм, спереди песчаный берег Нила, а сзади обширная пустыня до самых гор. Этот берег весь поглощен песками, которые сходят в самый Нил. Против Абу-Сале виден обработанный островок. Близ этого места мы видели рыбачий плот, основанный на связанных пустых тыквах (по-арабски курджи) и покрытый тростником; на этом плоте устроена была мачта среди горшков и натянут парус. Арабы часто переплывают Нил, подвязав под грудь или под мышки пустые тыквы.

Оба берега выше Абу-Сале совершенно нагие, из них изредка были видны кочующие со стадами верблюдов бедуины. Меж тем цепь Аравийских гор сближается все более и более к берегу. Я наблюдал по обширной поверхности песков, прилежащих к горам, пустынное отражение, которое представляло вид обширного, быстро текущего потока.

Мы достигли в первом часу пополудни Бенисуефа. На одной оконечности этого города мечеть, а на другой — казармы красивой архитектуры; прочее строение состоит из хижин. Мы пристали сюда для закупки свежей провизии, но не нашли ни мяса, ни молока. Около Бенисуефа видна большая плантация сахарного тростника. Через полчаса плавания от Бенисуефа, на восточном берегу, видно селение Баядие, откуда ведет пустынная дорога мимо подошв гор Джебель-Буш к монастырю св. Антония и Павла, на берег Чермного моря. Тут всегда собраны верблюды для проезда через пустыню. Несколько наискось, на противном берегу, видно селение эль-Баранка, которое состоит большею частью из пещер среди пальмовой рощи; некоторые землянки прислонены к скалам; возле него точно такая же деревня Бенемаде. За сим оба берега опять [271] становятся пустынны и дики; западный оживляется изредка селениями. На восточной стороне от деревеньки Гаяде, прислоненной к скале, тянется белый каменный берег; у подошвы его линии пальм красиво рисуются на стенах диких утесов. На той стороне Нила виден закрытый букетами пальм древний Коптский монастырь, который я надеюсь посетить на возвратном пути.

Тихая лунная ночь застала нас возле пальмовых лесов между селениями Малатие и Фокай. В пустыне слышен был протяжный вой гиен. Красота звездной ночи меня обольщала; мы шли до полуночи мимо нагих берегов; тогда ветер совсем затих, и мы причалили против селения Феши, где находятся каменоломни.

В 5 часов утра мы двинулись снова в путь. Обогнув мыс Джебель-Шейх-уль-Барик, мы приблизились к пальмовому лесу Шероне, где таятся в песке малые остатки Гиппонона, недавно совсем разметанные; тут было римское укрепление. Шероне прислонено к подошве Аравийских гор; здесь находят доселе монеты и медали. Окрестности Бени-Салети покрыты на дальнее расстояние пальмовыми лесами, зато противный берег совершенно пуст. В 10 часов мы прошли город Абу-Джирдже и Бени-Мисур, закрытые от нас песчаным островом. Около Шейх-Фадле, не доходя островка, виден курган, похожий на искусственный. Оба берега становятся очень песчаны, лишь изредка мелькают линии пальм.

Не доходя Несле-Абу-Азис, открылась вдали на восточном берегу Нила знаменитая Птичья гора, Джебель-уль-Тейр, увенчанная развалинами. Она не могла быть еще видна, но отражение поднимало ее неимоверно высоко; она отделялась от других скал, и верх ее казался разнообразно зубчат. Возле Шех-Гассана, на восточном пустынном берегу, тянутся несколько разрушенных водопроводов, это остатки Кинополиса, где поклонялись Анубису и где был жрец для приготовления пищи псам.

У Калау-Сене ветер нас оставил, и мы принуждены были тянуться гужом; в это время прибрежные жители беспрестанно выбегали к нам продавать хлеб и яйца, но вскоре ветер избавил нас от них. Мы направились прямо на селение Серарие, окруженное яркою зеленью; оно находится в небольшом заливе; оттуда Нил круто поворачивает к Аравийским горам, которые пестреют [272] бесчисленным множеством пещер. Нил тут очень широк, и берега его весьма живописны столько своим очертанием, сколько и роскошию произрастаний. Тут Аравийские горы уже сходят отвесно в Нил и представляют резкую противоположность с необъятною плоскостью противного берега, некогда цветущей Гептаномиды; так называлась вся часть Среднего Египта от Дельты до Фиваиды, разделенная на семь номов, или провинций.

Вот мы уже проходим у самой подошвы Птичьей горы, которая не могла быть видна, пока мы не обогнули мыса; но мы уже сказали, что эта самая гора еще за часть плавания до нее представилась нам как призрак, через отражение. Нил прорыл глубокие пещеры в подошвах этих живописных скал; сверх того, множество глубоких трещин раздирают стены скал, и стаи птиц с криком беспрестанно влетали туда на ночлег, оправдывая тем название горы. Она раздвоена на два уступа; на самой высоте видно строение; кирпичный купол выглядывает из-за ограды земляных стен. Это Коптский монастырь, посвященный пресвятой богородице (Дер-Мариям). Сюда вначале уединился святой Антоний.

Сердце мятется радостью при виде сих святых уединений, невидимо охраняющих путников. Несколько братий, сопровождаемых верною собакою, приветствовали нас с грозных вершин и знаками приглашали нас под свой кров. В самое это время солнце погружалось за беспредельную степь Ливии и ветер нас оставлял; я велел поворотить к монастырским скалам, но мы нигде не находили приюта для нашей дагабии по причине их крутизны. Отшельники, заметив наше намерение, с радостью начали спускаться со скал к нам навстречу. Мы хотели пристать к тому месту, где видны идущие от верху до половины скалы, высеченные в камне ступени, но копты нам закричали, что тут нет никакой возможности подняться от подошвы иначе как на канатах, и приглашали нас к другому месту. Пристав туда, мы увидели, что и тут доступ почти столь же труден и даже опасен, особенно ночью. В обуви этот всход невозможен, и сами отшельники советовали нам дождаться дня. Дорожа временем, я обещал им на возвратном пути посетить это любопытное место.. Меж тем мы остались у подошвы угрюмых скал поджидать [273] ветра, любуясь потухающею зарею и восходящим месяцем и вместе беседуя через переводчика с одним из отшельников. Вся братия — природные копты и не знают другого языка, кроме арабского. Я спросил об основателе монастыря, но они отвечали, что они не умеют читать и что про то знают только их священники; один из них, старее годами, прервал этот ответ, сказав мне, что обитель основана святым Авраамом Сирийским. Желая увериться в этих словах, я заставил несколько раз повторять себе то же самое и ясно слышал: Ембабе Ибрагим Суриани.

Мы пробыли около получаса у подошвы этих скал, прикрепясь канатом за один камень; но нельзя было без опасности оставаться далее у такого неприступного берега. Мы воспользовались первым легким ветерком и простились с отшельниками. Они советовали нам на возврате пристать с северной стороны около Серарие, куда обещали выслать ослов, коль скоро завидят наш флаг. Долго мы слышали их приветствия, а потом лай их сторожевой собаки...

Текст воспроизведен по изданию: Африка глазами наших соотечественников. М. Наука. 1974

© текст - Кобищанов Ю. М., Куббель Л. Е. 1974
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
© OCR - Парунин А. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1974