НОРОВ, А. С.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕГИПТУ И НУБИИ

В 1834-1835 ГГ.

ГЛАВА VII.

ФИВЫ: МЕДИНЕТ-АБУ.

Бродя вечером по развалинам Мемнониума и утомясь от пути, я сел на плечо одной поверженной Изиаческой статуи, противу самых царственных колоссов, которые всегда привлекали мое внимание, подобно как пирамиды в Каир. Я столь долго просидел в таком-же безмолвии, как и эти гениальные камни, что свет зари погасавшей на их головах, начал уже сменяться светом луны, вышедшей из-за гробовых гор Ливийских. Тут только я вспомнил, что направлялся к развалинам лежащим на западе и называемым Мединет-Абу. Свет полной луны прельстил меня и я продолжал туда путь. [87]

Подъезжая к высоте, которая увенчана этим чертогом Фараонов, мне казалось, что тут целый город, и в самом деле, во время владычества Римлян, городок Папа пристроился вокруг этих чертогов и даже на них, — как мы поясним это после. Арабское название Мединет-Абу, значить город Абу или отца. Все эти временные здания Греков, Римлян и Арабов, отжив сто, двести, триста лет, — изчезли, а дела исполинов-Египтян, опять очистились от этих груд и хотя более и более искаженные, но, отреся прах поколений покрывающий их, все еще готовы простоять тысячи лет, если варварские руки людей не будут их подкапывать.

Мы подошли к большой ограде, до половины вросшей в землю. Мой путеводитель Абу-Гарб хотел провести меня чрез боковое отверзтие разрушенной стены, но я велел ему итти чрез настоящий вход, воображая, что я иду к древним Фивянам; тут я услышал, что Абу-Гарб назвал Шамполиона, и мой драгоман сказал мне, что по словам вожатого, у меня такой же нрав, как у Шамполиона, который не позволил себя вести иначе, как главным ходом. С таким приветствием, вступил я в ворота ограды, которая более чьм до половины вросла в землю так, что из под нее выходят головы колоссальных героев, [88] начертанных на стене. Чрез обширный двор подошли мы к выходу из пропилеев. С обеих сторон ворот стояли по четыре огромные колонны, соединенные с низу простенками; только две боковые колонны, находящиеся с каждой стороны дверей, гордо возносятся, с своими великолепными лотосовыми капителями, над грудами развалин, сквозь которые я едва мог пробиться. Из этой груды встают две усеченные пирамиды, соединенные великолепными воротами; это уже настоящий вход в Фараоновские чертоги. Надобно теперь сказать, однажды на всегда, что эти усеченные пирамиды, особый род зодчества, существовавший только у Египтян, названы пилонами; они образуют всегда вход в Египетские здания. Колоссальная и классическая простота этих пилонов особенно принаровлена к строгому зодчеству Египтян. Первые пилоны в Мединет-Абу имеют до 9-ти саженей в вышину, Тут встречают вас с распростерстыми руками две героические фигуры, глубоко врезанные на обоих стенах, вместь с иероглифическими надписями и изображениями.

За огромными пилонами следует небольшое [89] здание, очень красивое, в вид малого святилища; проблеск лунного света сквозь обрушенные своды озарял ряды человеческих изображений, являвшихся как бы с того света, которые, то скрывались во тьме, то опять появлялись, или в виде победителей, или в виде жрецов… Наконец, пройдя еще сквозь два гигантские пилона по ужасным грудам развалин, я увидел под открытым небом, при ясном блеске полной луны, обширный квадратный двор, обнесееный столь великолепными портиками, что они поражают удивлением воображение самое холодное. Первые два противуположные фаса этих портиков, или галлерей, поддерживаются пиластрами, к которым прислонены колоссальные статуи Египетских богов; они, подобно как в храме Озимандия, стоят сложа руки, с лицами хотя поврежденными, но хранящими необыкновенную и вдохновительную важность. Другие два противуположные фаса поддерживаются пышными колоннами с капителями из лотосовых листьев и пальмовых ветьвей. Внутренние гранитные стены галлерей с потолка до низу одеты историческими и феогоническими картинами, равно как и иероглифическими надписями, которые тянутся даже по всем карнизам, внутренним и наружным. По сторонам этих несравненных портиков расположены, с каждой стороны, по четыре залы в таком-же вкусе. Чудесное великолепие портика [90] затмевает прочие здания. Здесь, как я узнал после, был за 1700 лет до Р. X., настоящий чертог Фараонов Тутмозисов I, II и III-го (иначе Мериса), все же пройденные мною здания, суть пристройки. Первое здание, следуя от чертогов Тутмозисов, принадлежит Эфиопскому царю Тагараке; второе, — Греческой эпохи, — Птоломею Сотеру II; третье Римскому Императору Адриану. Это совершенно согласно со словами Страбона, который говорит, что каждый царь старался украшать народные здания и прибавлял свои чертоги к чертогам своих предместников. Две живописные колонны Коринфского ордена, и около них несколько обломков и оснований других подобных иноземных колонн, очевидно не входивших в состав здания, ни по своему стилю, ни по местности, потому что оне водружены на площади перед одним из портиков невольно обращают внимание. Всмотревшись пристальнее, вы увидите на них и на ближних стенах благословенное крестное знамение, вычеканенное или окрашенное. Путешественник глубоко тронут, вспоминая, что некогда, в этих тысячелетних капищах раздавались хвалебные гимны Искупителю мира, перед Именем которого, по совершившимся предречениям Пророков, сокрушились кумиры Египетские. [91] Колонны, о которых мы говорим, окружали Христианский алтарь, а гранитные галлереи Фараонов потрясавших мир, служили кельями для святых отшельников!

Здесь была обитель Св. Пахомия. Воспитанный жрецами Египетскими, и находясь в юношестве под знаменами Максимина, он так был поражен, в бытность свою в Фивах, братскою жизнию Христиан там находившихся, что сверг с себя иго мира и приобщился к стаду Христову. Руководимый Св. Палемоном, с которым провел несколько лет в пустынном уединении близ Тентириса, он наконец переселился в 338 году на развалины этой части Фив, где образовался Римский городок Папа. Он преимущественно занялся обращением окрестных сельских жителей, и оставил по себе семь тысяч последователей, которые распространили Евангельское слово за дальние пределы Египта.

Усталые от пути по развалинам, мы расположились у этих колонн и собирались ужинать; как вдруг мой бедуин Али-Абу-Гарб, видя, что я не сводил глаз с великолепной картины этих портиков, колонн и статуй, освещенных луною, вскочил на ноги, и делая мне знаки, начал сбирать [92] разобранные вьюки наши; мой драгоман обьяснил мне, что он хочет вести меня на террасу, откуда обещает показать картину еще превосходнейшую. Мы за ним последовали на верх по узкой темной лестнице, совершенно сохранившейся; — выходя на свет, я заметил, что даже стены этой лестницы покрыты иероглифическим письмом! Нельзя не удивляться на каждом шагу, глубокомыслию этого первобытного народа, который, из храмов, чертогов царей и других публнчных зданий — делал книги, для изучения их в продолжение всей жизни, и которых гранитные листы пережив тысячелетия, могут быть еще прочтены будущими поколениями!

Когда мы вышли на террасу, я не мог не обнять моего Али-Абу-Гарба! Фараоновские чертоги были опять перед моими глазами и сверх того все пройденные нами здания с пирамидальными пилонами, с перистилями, с колоннами, с грудами развалин, развертывались передо мною в одном объеме; далее, темные массы Ливийских гор, а кругом, — вся опустевшая долина стовратных Фив, тяготивших ее столько веков своими грудами, выказывала кой-где на позор, остатки поруганных храмов и дворцов, оберегаемые двумя гигантами, — этими призраками Фараонов; но они , все еще господствуют над последним прахом своей столицы. Никогда я не забуду этой поэтической ночи! … [93]

Свет дневной обнаруживает во всем ужасе разрушение этих царственных палат, так меланхолически оттененных покровом ночи. Какая жатва для наук и для художеств собрана и может быть собираема ежедневно с этих стен, говорящих языком героическим, или мистическим, или представляющих вам в лицах, события, которые уже вне пределов истории.

Портики Тутмозисов представляют вам все подробности нравственной и военной жизни мудрых Египтян. Мало кто может, без помоши Шамполионов, читать эту эпопею, и потому приглашаю желающих более вникнуть в этот предмет, развернуть книгу Шамполиона. Битвы Фараонов на суше и на водах имеют здесь совершенно характер Библейский, и вы найдете в картинах Фивских олицетворенные коментарии на битвы, описанные в Ветхом Завете.

»Слышите-ль удары бичей и стук колес и коней ржание и колесницы скачут.»

»Идет всадник с пламенным мечем и с мелькающим копьем. Убитых множество! и груды трупов! и нет конца телам! Спотыкаются о трупы их!«

Все это представлено на картинах с поразительною [94] точностию. Колесницы играли главную роль в этих битвах. Пышность Египетских колесниц выражена Соломоном в книге Песни Песней, где он, обращаясь к дочери Фараоновой, говорит: «Конем моим в колесницах Фараоновых уподобих тя, «ближняя моя.« На воинских колесницах вы увидите всегда два лица: один управляет конями, а другой ратует копьем или стрелою из лука; сами цари тут действовали, как мы видим из книги Царств. Бичи, изображенные в руках Египтян, представлены обыкновенно с тремя ремнями, вероятно, из кожи гиппопотама. Так в Книге Судей сказано: »и по нем воста Самегар сын Апафов и изби инопленников шесть сот мужей ралом воловым и спасе сей Израиля.« Кавалерия Египтян состояла только из наездников, потому что нигде не видно правильных построений кавалерии, между тем как пехота, вооруженная щитами, копьями и топорами, при звуках труб, со знаменами и штандартами, изображена в правильном построении, на подобие наших колонн. При осаде крепостей видно употребление так называемой черепахи. Варварский обычай Восточных народов отсекать члены побежденных, показан и здесь. В [95] числе побежденных народов, Шамполион узнаёт Индейцев, и, между прочим составляет целую роспись покоренных народов, которые названы, Куши, Терозис, Тороао, Робу, Феккаро, и проч. Из всех имен, названных Шамполионом, можно только признать под первым Библейским именем Куш, — Эфиопов.

Большая часть этих героических картин росписаны, и свежесть красок на таких памятниках не понятна. Потолки покрыты самою яркою лазурью, усеянною золотыми и серебренными звездами.

В этом торжественном дедале зданий, отличается одно построение от прочих. Оно походит на пилон, обращенный в дом о трех этажах. Нельзя не признать в этом здании частного жилища или род гарема одного из Фараонов. Резные картины на стенах изображают разные семейные занятия: беседующее общество дам, сады, прогулки, игры на арфах и на флейтах. Между прочим тут открыли древность шахматной игры; она представлена как нельзя лучше: два партнера сидят друг против друга перед шахматною доскою, уставленною шашками, из которых одне чернее, а другие белее; один из играющих берется за шашку, а другой ее ставит. Вид из этого уединения господствует над всею долиною Фив и представляет одну из живописнейших панорам. [96]

Здания Мединет-Абу представляют обильнейшие предметы для изыскателя; их картины пролили уже большой свет на историю жизни древних Египтян и конечно породят еще целые томы. Тут есть о чем задуматься.

По близости от Мединет-Абу, на юго-западе, видны значительные остатки стен, из необожженного кирпича, большею частию засыпанные землею; они некогда образовали чрезвычайно обширный паралелограмм с многочисленными выходами. Я более согласен с теми, которые полагают, что это было ристалище или сборное место для войск. Пространство этой площади составляет, по сделанному исчислению, 624.380 квадратных туазов. Пройдя эту площадь, несколько далее, по тому же направлению, вы найдете разрушенный храм, в котором сохранились четыре комнаты; из них только в первой и во второй, стены украшены иероглифами и изображениями. Тут не видно ни колонн, ни других архитектурных украшений, но, весъма замечательно, что этот храм посвящен покровителю наук и изобретателю письмен, Гермесу или Фоту. Заметим при этом случае, относительно сказаного нами о древности просвещения у Евреев, что во время Иисуса Навина, в Палестине был город Давир, [97] который, вероятно, гораздо прежде Моисея, был уже назван: град письмен (Кириат Сефер). Все изыскания приводят к положительным доказательствам, что весь свет пролился на мир чрез посредство народа, избранного Богом. [98]

ГЛАВА VIII.

БИБАН-МОЛУК.

Обозрев в этой части Фив чертоги Фараонов, мне предстоял еще путь трудный через огромную преграду Ливийских гор, в последнее жилище владык Фивских, в ущелье, называемое Арабами Бибан-ель-Мулук, — врата царей. Это имя основано на древнем Египетском имени: Бибан-Уроу, т. е. гиппогеи или гробницы царей.

Эти гиппогеи указаны очень верно Страбоном: »Над Мемнониумом, находятся около сорока царских погребальных пещер, иссеченных в скалах и [99] чудесно образованных. В сих гробницах, на некоторых колоннах, видны надписи, которые свидетельствуют о богатстве тогдашних царей и об их владычестве, распространенном до Скифии, Бактрианы, Индии и до нынешней Ионии; тут так-же означены их доходы и число войска, простиравшееся до ста мириад.«

Вековые предания о сих святилищах смерти наложили на них покров глубокой таинственности. Мы приближались к подошве гор по праху и грудам Мемнониума, по отзывавшимся под, нами сводам бывших зданий, и наконец, по гробам, из которых, при шуме нашего приближения, вдруг поднимались нагие Арабы с своими детьми и женами, в мрачных покрывалах, — как эпизода судного дня! После стольких веков самой роскошной, самой деятельной жизни, Фивы возвращаются в прежнее ничтожество, а глубокомысленный, воинственный и торговый народ обратился в Троглодитов. Слабые и беспечные, н не в силах будучи создать себе жилищ, они, вместе с своими тощими стадами, нашли пристанище в гробах своих великих предков, и, в возмездие за гостеприимство, промышляют продажею их трупов; мало того, они рубят их на куски, как дрова, н, может быть, тщательно [100] бальзамированные члены какого нибудь Тутмозиса, не раз служили на очаге одного из этих варваров для сварения нескольких горстей маиса.

Солнце начинало палить зноем, когда мы взобрались по крутым стезям, мимо пропастей, на самую вершину скал, откуда открывается вся горестная панорама Фив! Бедуины привели нас в одно ущелие, к ужасному отвесному спуску, спрашивая, не предпочту ли я путь кратчайший большому обходу? Опытность моего главного путеводителя Али-Абу-Гарба, а еще более несносный жар, заставили меня немедленно согласиться на это предложение. С помощию других бедуинов, которые, как кошки, спускались впереди меня в эту пропасть, цепляясь за камни, вскоре я очутился в глубине самых диких ущелий, где не только не видно было ни одного живого существа, но даже и следов жизни, — и »здесь,« говорит Диодор, »находились дивные погребальные пещеры древнейших царей Фивских, «которые не оставили уже своим потомкам средств к достижению подобного великолепия. По книгам жрецов, таких гробниц было сорок семь; но, при Птоломее, внуке Лаговом, их находилось «только семнадцать, и большая часть из них, в то врсмя как мы посещали Египтян, т. е. в [101] »сто восьмидесятую Олимпиаду, были искажены.« Из-за груд камней, несколько отверстий, чернее ночи, показывали нам вход в гиппогеи. Засветив факелы, мы направились к ближайшей.

При самом вступлении в галлерею, ведущую покато в дальний мрак, я уже поражен был удивлением, которое, возрастая на каждом шагу, превратилось в восторг. Когда такое великолепие было обречено на вечный мрак, какой же народ был эти Египтяне?... Первая гиппогея, в которую я проник, есть одна из великолепнейших или лучше сказать наиболее сохранившаяся из всех видимых; нет сомнения, что недра этих скал заключают все поколение царей Фивских; каждая гиппогея, тотчас по принятии под своды свои великолепного мертвеца, закладывалась на глухо и заравнивалась в ребрах скал. Присоединив сонм военачальников или жрецов, погребенных не много с меньшим великолепием, какую обширную столицу смерти показали-б нам эти горы? Сколько мифов и исторических загадок могли быть разрешены здесь нашими Юнгами, Шамполионами и Росселини?

Вообразите себе галлерею, столь же роскошно росписанную, как Ватиканская или наша Эрмитажная, но менее высокую, — потом, целый ряд чертогов, украшенных пиластрами: все это облечено [102] живописью, столь свежею, что она как-бы недавно вышла из под кисти Рафаелей Фараоновых; конечно, эта живопись не такая искусная как теперь, но она исполнена глубокомыслия и поразительно действует на воображение. В конце этих палат, представьте себе высокую поперечную залу, созданную как-бы для пиршества, с округленным сводом, где по лазоревому полю, как по небу, рассеяны звезды, которые, при появлении факелов, блестят ярким золотом; залу, покрытую иероглифами и мистическими изображениями, и наконец, сходящий как бы в преисподнюю, путь мрачный и, по словам Арабов, неисходимый. Посреди этого торжественного чертога стоит страшная своею огромностию гробница; — а где мертвец ее?...

Он выброшен Персами Камбиза, и прах его смешался с прахом державных Фив. Гиппогея, о которой я говорю, принадлежала Рамзесу V, наследнику Рамзеса Миамуна. Здесь и гробница не существует уже более, но многие другие гробницы целы в трех подобных гиппогеях. Я понимаю тот восторг, который оживлял Шамполиона, когда он бродил по этим лабиринтам, где все эти символы, все эти ряды мифических лиц, говорили ему на своем языке, раскрывая более или менее тайны своей истории или своей психологии. Чтобы описывать эти галлереи мистических картин надобно [103] уметь их разгадывать, а как этот подвиг доселе выполнен, сколько было можно, одним Шамполионом, то я предпочитаю представить моим читателям сущность его описания этой самой гипогеи Рамзеса V-го; Шамполион выбрал ее из всех других образцом, для того, чтобы дать общее понятие об этом чудесном кладбище царей Фивских:

При входе, на дверном архнтраве, обыкновенно изображен желтый круг или диск; в нем представлена голова овна, выражающая заходящее солнце, вступающее в низшее полушарие и принимающее поклонение коленопреклоненного царя. На правой стороне от диска, т. е. на востокь, изображена богиня Нефтис, а на левой (на западе), богиня Изида, занимающая обе оконечности пути солнца в верхнем полушарии. Возле солнца, и в самом диске, начертана большая скарабея, символ возрождения. Царь стоит коленопреклоненный на небесной горе.

Общий смысл этой аллегории относится к покойному Фараону: во время жизни, подобно солнцу, текущему от востока к западу, царь должен оживлять и освещать Египет; по смерти, он сравнен также с солнцем, склоняющимся к мрачной, нижней гемисфере, которую оно должно протечь, дабы вновь возродиться на востоке; подобно покойному царю, которому определено возродиться для разных [104] перерождений или быть поглощенным в недрах Аммона, отца вселенной. При этой картине всегда находится иероглифическая надпись следуюшего содержания: »Вот что говорит Озирис, владыко Аменти (западная страна, обитаемая мертвыми): я даровал тебе жилище на свяшенной горе запада, тебе Озириянину, владыке мира Рамзесу... теперь живущему.«

Это последнее выражение доказывает, что обширные могилы Фараонов, требовавшие продолжительных работ, всегда начинались при их жизни, что совершенно согласно с характером этой глубокомысленной нации. Некоторые из этих гиппогей гораздо менее обширны и тотчас кончаются погребальною залою; что доказывает кратковременное царствование Фараона; таким образом, долговечные имели обширнейшие жилища по смерти.

Чтоб отклонить от царя то мрачное предзнаменование, которое мог бы он видеть в приготовленной для него заживо могиле, — при начале галлереи, на левой стороне, всегда изображали его самого перед богом Фре с ястребиною головою, означающею солнце, — говорящим ему:

«Вот что вещает Фре, великий бог, владыко неба: мы определяем тебе долгую жизнь для царствования над миром и для проявления царственных [105] доблестей Горуса на земле.« Почти тоже читается и на потолке этого первого корридора.

После таких утешительных слов, следует уже изображение солнечного диска, текущего от востока к западу, который представлен в виде крокодила, — эмблема мрака, куда готовы погрузиться и бог света и царь, каждый своим образом. Потом, — длинный ряд названий семидесяти пяти степеней, чрез которые проходит солнце в нижней гемисфере. Следующая за сим небольшая комната представляет, в лицах, все эти семьдесять пять степеней. Далее, по одной стороне зал и корридоров, виден длинный ряд картин, изображающих ход солнца в верхнем полушарии (образ царя при его жизни), а на другой, ход солнца в нижнем полушарии (образ царя по смерти).

Погружаясь в эти галлереи и следуя путем аллегорического солнца, вы видите с одной стороны двенадцать подразделений, означающих двенадцать часов дня; каждое из сих подразделений пересечено вырезанною в стене дверью, оберегаемою огромным змием; возле, надпись: он живет над этою дверью и отворяет ее солнцу.

Близ первой двери, означающей час восхода солнечного, представлены двадцать четыре часа астрономического дня, в виде людей с звездою на голове, идущих в глубину пещеры, как бы для того, [106] чтоб показать направление, при изучении этих аллегорических картин. В каждой из двенадцати картин изображающих дневные часы, представлена со всеми подробностями ладья бога света, плывущая по небесной реке, по первобытной жидкости или эфиру, — началу физического естества, следуя древней философии Египтян. Тут представлены разные божества, сопровождающие ладью, и сверх того небесные жилища, мимо которых она плывет, также и мифические сцены, соотносительные каждому часу дня. Все эти сцены изображают награды или наказания душ. Образец таких картин был уже описан нами. Система превращений душ, заимствованная от Египтян Пифагором, представлена здесь очень ясно. Тут виден, например, взвешиватель душ, грозный судия Атму; после не лицеприятного суда, он превращает души в тех животных, которым оне подобились своими пороками при жизни.

Предстающие на суд изображены сначала в человеческом образе, а потом они же, превращенные в животных, изгоняются бичами опять на землю. Блаженные души представлены с страусовым пером на голове, приносящими жертвы богам или срывающими плоды с небесных дерев. Заметим в этих мифах постоянную борьбу [107] человека в продолжении жизни с духом зла, который изображен в виде уродливого змия. Это чудовище наконец побеждается, но токмо с пособием исполинской руки верховного бога Аммона, который его удавляет.

На картине последнего часа дня, бог-Солнце погружается за горизонт в объятия Нетфы, Египетской Фетиды, которая выходит из вод небесного Нила.

Путь солнца в нижнем полушарии, в продолжение двенадцати часов ночи, изображен на противуположных стенах. Там уже солнце почти всегда представлено в виде Эфиопа. В подразделениях, изображающих часы ночи, представлены различные божества, вооруженные мечами и наказующие те души, которые остались упорными в преступлениях. Тут видны разные роды казней; это подало повод к ложным заключениям, будто бы Египтяне приносили человъческие жертвы; но иероглифические надписи вполне удостоверяют, как говорит Шамполион, что эти трагические сцены относятся к другому миру, но отнюдь не к земному. Мы с ним совершенно согласны, потому что самый ход этих мифических изображений ясно доказывает такое объяснение. Тот же ученый археолог замечает высокую мысль Египтян, показать двойное предопределение душ к наградам или к наказаниям чрез [108] самый всличественный феномен природы: течение солнца вокруг обоих полушарий.

Нет нужды говорить, что такие картины вполне доказывают, сколь глубоко догмат бессмертия был вкоренен в Египтянах. Эта психологическая галлерея занимает все стены двух больших корридоров и двух первых зал. Тот же предмет, но рассматриваемый с точки астрономической и астрологической, повторен на потолках и стыках следующего за ним корридора и двух первых зал. Небо, в виде женщины, которой тело усеяно звездами, обнимает с трех сторон эту огромную композицию: торс фигуры составляет верхнюю раму картины во всю длину; а спущенные руки и ноги — боковые рамы, в ширину. Это богиня Нейт или Природа. Середина картины наполнена 24 ладьями, которые изображают часы дня и ночи; солнце, в виде дитяти, выходит из чрева своей матери и принимается на первую ладью богом Меуи, Геркулесом Египетским. На этих ладьях появляется Фараон, сопутствуемый разными божествами и также сражаюшийся часто с змием Апофисом. На последней ладье последнего часа ночи, торжественная свита бога солнца и Фараона уже изчезла, остается только один Фараон с богинею Тмеи или Истиною! ...

На этих самых потолках, вне рамы, изображены, в иероглифических текстах, таблицы созвездий [109] и их влияние на все часы дня; так, например, в 1-м часу месяца Тоби, Орион имеет влияние на левую руку, во втором часу, Сириус действует на сердце и так далее. Эта картина имеет соотношение с астрономическим кругом Памятника Озимандия.

Зала, которая предшествует той, где находится гробница, посвящена четырем божествам Аменти или преисподней. Там Фараон предстает на судилище перед сорока двумя божественными судиями. Мы видели, что суд того мира был прообразован у Египтян при похоронах каждого человека на земле. В иероглифических текстах представлены даже приговоры, как например: Сын солнца Рамзес не богохульствовал ... Сын солнца не уклонялся от истины... не предавался лени и проч.

Наконец, в большой зале Рамзеса V-го, где уже стоял саркофаг, и где потолок образован сводом в длину, повторены, с большим великолепием и с бoльшею подробностию, подобные картины. Шамполион говорит, что в них заключается самый утонченный мистицизм, и что под этими эмблемами скрываются древнейшие истины, которые мы считаем теперь самыми новыми.

Доселе, в описании живописи этих чудесных гробовых галлерей, я представлял, при [110] малых отклонениях, суждения Шамполиона, и конечно читатель не обвинит меня, в этом исключительном случае, за чужое добро.

Не только история ветхого Египта, но и история первобытных народов, часто с их настоящею физиогномиею, с их одеждами, развертывается во мраке этих гиппогей, и, может быть, многие важные открытия погребены здесь с царями Фивскими. Конечно, многочисленные остатки чертогов и храмов Египтян озарили уже, чрез свои гранитные картины, неожиданным светом историю этого дивного народа; но их разрушение ужасно! они предстают нам подобно обезображенным обломкам памятника или как несколъко листов, вырванных случайно из разных книг; но в гиппогеях ход целой идеи развивается со всеми подробностями и все этн мифы давно ожидают иерофанта, чтоб рассказать нам свои тайны.

Нашли-ли наконец иерофанта в Шамполионе, так рано похищенном смертию? Мы не можем дать положительного ответа. По крайней мере никто не подвинул более его, изъяснение иероглифов; а чтение имен собственных по его методе, оправдалось совершенно. Мы будем иметь случай коснуться этого предмета. [111]

С прискорбием должен я сказать, что этот самый Шамполион, принесший важные услуги ученому свету, наложил святотатственную руку на многие изящные альфрески Фивских гиппогей: он выламывал целые картины и понес за то наказание не малое: в этих самых местах я читал начертанные на разных языках проклятия его имени... Невольная грусть овладевает путешественником, когда он вспомнит, каким рукам вверены теперь все эти хранилища тайн древнего мира.

Переходя из одного подземелия в друтое, — от одного удивления к другому, мое воображение утомилось от стольких впечатлений; все, что я видел, превзошло мои ожидания! Я чувствовал необходимость отдохнуть мыслями и отложил до возвратного пути, рассмотрение подробностей прочих гиппогей. В 3 часа по полудни я предпринял обратный путь из этих гробовых ущелий. Стены скал были раскалены как печи, и духота едва выносима; — были примеры, что некоторые путешественники тут задохлись от зноя. В самом узком месте один из бедуинов предложил мне выстрелить из пистолета, чтоб показать силу отзыва; выстрел был сначала подобен громовому удару, а последовавший гул был похож на покатившуюся с высоты гор лавину. При выходе из дефилея, мы едва могли пробраться сквозь обрушенные груды скал. Можно [112] видеть, что прежде не было совсем выхода из этого таинственного ущелия, доступного только для одних жрецов; это совершенно согласно с мистическим характером Египтян, которые облекали в таинственность будущую жизнь; она была целию, к которой они постоянно стремились, и это постоянное стремление к вечности породило борющиеся с временем памятники — предмет удивления отдаленнейших потомков.

Через час езды от гиппогей до выхода из дефилея, открылись прибрежные пальмы, Нил и за ним исполинские громады Карнака, которые я хотел уже видеть на возвратном пути, утомленный удивлением. [113]

ГЛАВА IX.

ФИВЫ:

ЛУКСОР И КАРНАК

Возвратясь в свою дагабию, которая была моею главною квартирою, я хотел отплыть на рассвете. С сильным попутным ветром мы пустились на другой день в путь. Надобно было проходить мимо Луксора, и едва мы поровнялись с береговою колоннадою, как все мои намерения переменились, и чрез четверть часа по отплытии, я был уже опять в Фивах, — но только на противуположном берегу. Исполинские остовы этого патриарха городов, не давали отдыха моему воображению! И вот, я опять стою, сложа руки, в немом восхищении, измеряя глазами эти ряды колонн, заклейменные именем Аменофиса-[114] Мемнона. Их более двух сот; из них, 14 передних, особенной величины, имеют почти 1 1/2 саж. в диаметре; меньшие принадлежат древнейшей эпохе. Этот великолепный перистиль прилегал к зданиям, которые уже не существуют более: он направлен от юга к северу к главному зданию, увенчанному двумя огромными пилонами, которые привлекают к себе внимание. Промежуток между этою длинною колоннадою и пилонами застроен теперь земляными хижинами и голубятнями, в виде высоких ананасовых шишек. Под этими бренными и мрачными мазанками, таятся провосходные остатки древних зданий, из которых иные, с своими художественными иероглифами, вошли в состав стен этих мазанок. Таким образом, во внутренность одного из грязных домов, попала часть гранитной стены внутреннего чертога Фараона, называемого родильнею (mamіsі.) Там бог Фот возвещает жене Фараоновой рождение сына, — На другой картине, сама царица представлена, на родильном ложе, окруженною своею свитою, меж тем как разные божества принимают новорожденного младенца. Другая часть стены чертогов, где изображены чествования разных божеств Фараоном Тутмозисом IV, попала в состав Еврейской синагоги! Эта встреча с Евреями на развалинах могущественной столицы Фараонов сильно меня [115] поразила! Тут же Шамполион прочел речь Аммона к владыке Фив: »Мы даруем, чтобы воздвигаемые тобою здания были долговечны, как твердь небесная!«

При выходе из под ворот циклопических пилонов, до половины вросших в землю, сквозь которые проходит главная улица местечка Луксора, вдруг открывается перед вами гордый обелиск, возносящий к небу, по четырем блестящим граням, пышные воззвания о своих Фараонах, меж тем как вот они сами, — эти четыре гиганта, прислоненные к пилонам, обезображенные, поруганные, — занесены песком по грудь, по чело, по темя — и совсем! ... Другой глашатай славы, тысящелетний друг стояшего в сиротстве обелиска, переплыв пучину, находится еще в большем запустении: среди шумного народа, для него варварского, на земле чужой, для него холодной, под созвездиями ему совсем не знакомыми!

Чей-же облик представляют эти злополучные исполины? Это сам Сезострис, Рамзес великий, — говорят нам, — этот Геркулес забытого мира. Взгляните на эти пирамидальные твердыни: с низу до верху видна борьба народов на суш и на [116] водах, стук колесниц и ржание коней, попирающих трупы. Здесь, — древнее Ахиллеса, — победитель, влачит за колесницею обезображенный труп побежденного; — там, с связанными назад руками, с преклоненными головами, толпы пленников предстают пред сидящего на троне победителя. Чужеземцев можно узнать по различию одежд и оружий. Кто-ж эти народы? Какие-то Робши, Шабатун, Мару, уверяет нас Шамполион; — сравнивайте их, если хотите, с Бактрианами, с Мидянами, с Скифами, с кем вам рассудится, потому что уже никакая история и никакая географя не говорить о них!

Осмотрев Луксор, я знал, что далее, меня ожидают еще сильнейшие впечатления. Я уже думал, не возвратиться-ль в мою дагабию; не отложить ли до моего возврата остальное? Я как бы отклонялся от новых ощущений: до такой степени все виденное мною в этом волшебном месте потрясало мое воображение.

Так я думал, а между тем спускался с холма Луксора, и мой скромный лошак шагал уже по направлению к дальним пальмовым рощам, из-за которых промелькивали какие-то здания несообразные и необычайные. Чрез четверть часа пути, начинают выходить перед нами из-под земли, сперва по одиночке, колоссальные животные; [117] то появляется огромный хребет, то обезглавленная шея, и наконец целое стадо гранитных сфинксов, под навесом пальм, строятся по дороге вашей в два ряда; почти все обезглавленные, они показывают удивленному страннику, который кажется перед ними пигмеем, — путь к цели. И вот, перед грудами разрушения, высятся торжественные ворота, столь же новые, как бы лет десять тому назад воздвигнутые; столь необычайно огромные, как бы для выезда вдруг двух сот вооруженных колесниц, по выражеиию Гомера; на архитраве виден окрыленный круг солнца, изображающий время. — Этот поразительный символ, среди ужасного разрушения, как бы говорит вам, что один лишь Тот, Кто создал время, не подвигнется во веки »Но Ты тот-же и лета Твои не истощатся.« Перед вами и на право, необычайные остатки живописнейших храмов и пилонов; они непременно поглотили-б все ваше внимание на целый день, если-б вы не видели далее, целую гору столь необъятных развалин, что оне терзают ваше воображение, чтобы скорей разгадать это волшебство. Вы быстро обходите эти чудесные развалины, бросая на них удивленные взгляды, и приближаетесь к подавляющим вас своим величием твердыням. Это хаотическое разрушение, которое [118] я не мог обнять глазом, так смутило меня, что я, обратясь к своему вожатому, велел ему вести меня, как при посещении храмов Мединет-Абу, к главному входу, или к такому месту, откуда бы я мог несколько распознать этот лабиринт разрушения. Мой бедуин Али-Абу-Гарб, живописно драпируясь своим белым бурнусом и упираясь на копье, повел меня, как чародей, длинным обходом; он вывел меня наконец к двум огромнейшим пилонам, обрашенным к Нилу, куда спускаются опять два ряда мистических сфинксов. По грудам обвалившихся стен я медленно взбирался к воротам. Прежде нежели я вступил в них, я оглянулся назад и увидел под собою Нил и за ним строгие громады гробовых гор Бибан-Молук и всю опустошенную долину западных Фив, с господствующими над нею колоссами Мемнона. К югу, видны были недавно оставленные мною дивные здания Луксора; к северу целый лес пальм яркой зелени.

Вступим теперь между этими двумя пирамидами в гигантские ворота. С первым взглядом во внутренность, воображение самое холодное приводится в смущение невиданными дотоле массами колонн и пиластров, то цельных, то разрушенных; но оно уже испугано, завидя прилежащую к этому огромному перистилю, храмину с необъятным множеством [119] столпов, которых создание превышает силы народа самого могущественного: Hanc, posuisse deos! должно воскликнуть с Саназаром.

Сойдите теперь в этот перистиль. Из груд самых драгоценнейших материялов, разбитых в дребезги обрушенными на них рядами колонн, которые загромоздили всю площадь, высится одна необычайная колонна в гигантской прелести с своею лотосовою капителью. Но, завиденная вами храмина, всё влечет вас к себе; вот ее колоссальные привратники, — ужасно обезображенные венценосцы; — вы едва обращаете на них внимание, и, вступив в преддверие, узнаете, что все виденные вами доселе здания, хотяб вы обтекли весь земной шар — игрушки перед этим столпотворением! Этот лес колонн, величины невообразимой, и где же? внутри здания, повергает вас с первого раза в глубокую задумчивость о зодчих? Вы невольно спрашиваете, не исполины-ль Библии, эти человецы именитии, жившие несколько столетий, оставили здесь следы своего существования? Этих столпов, или лучше сказать скал, 136-ть. Те 12-ть колонн, которые поддерживают среднюю часть храма, разрезывая его на два этажа, выше прочих. По сделанному расчислению, сто человек могут свободно поместиться на каждой [120] капители этих колонн. По измерению Англичан, церковь Св. Мартина, одна из величайших в Лондоне, уставится более четырех раз в одной этой зале, имеющей 318 футов в длину и 159 ф. в ширииу. Большая часть колонн в совершенной целости, другие же страшно наклонены вместе с нависшими над ними громадами. — Потолок состоит из цельных камениых плит невероятной величины. Во всех этих зданиях нигде не упореблена известь и все держится одним напором тяжестей. В перспективе, за упавшею стеною, высятся, из страшных груд других развалин, два огромные обелиска.

Теперь, представьте себе все эти громады стен и колонн, одетыми сверху до низу резными картинами, как бы ваятельною живописью, с фигурами столь же гигантскими как и это зодчество. Внутри здания изображены предметы религиозные, а снаружи битвы и торжества, давно забытых победителей над давно-забытыми народами. Все, что вы ни видите в этих картинах, кипит жизнию самою роскошною и самою бурною, и показывает что здесь было некогда средоточие политики древнего мира, а теперь? какой хаос! какое запустение!

Из картин, не описанных Шамполионом, мне показались отличнее перед прочими картина на северной стене, изображающая бога Фота (Гермеса), [121] начертывающего на древе жизни в третий раз имя Рамзеса II-го, ибо уже два кольца с этим именем привешаны на ветьвях. Сам Рамзес стоит коленопреклоненный у подошвы дерева, держа в одной руке врученный ему символ владычества; другою рукою он касается одного кольца своего имени; — и еще другая картина на западной стене: там представлен, в колоссальном виде, Аммон-Ра, (божество, которому был посвящен этот храм, называвшийся: »великою обителию Аммона«): он сидит на престоле; Фараон подводит к нему, держа за руку, прекрасную женскую фигуру, которая изображает, как мы думаем, одну из Паллакид т. е. дев высокого или царского рода, посвященных Аммону; небольшой рог на челе дьвы, выражает вероятно это звание. За Аммоном стоит богиня Гатор (Венера). Это брачное торжество Фараона.

Когда вы следуете главным путем между средних колонн и потом выходите из гигантской залы на восток, вам преграждают путь ужасные груды гранитных камней; — это почти вся восточная стена великой обители Аммона, обрушенная землетрясением. Из этой груды, гордо возносится обелиск самый огромнейший и изящнейший из всех существующих обелисков. [122]

Другой, ему равный, грянулся поверх всего этого разрушения и великолепно разметан на части. Бросающиеся на глаза колоссальные начертания его победных возгласов, прерванных силою крепчайшею чем его гранит, лежат в ужаснейшем смешении вместе с разбитыми изображениями торжеств. На каждом камне этих груд видны либо иероглиф, либо символ, либо голова или члены какого нибудь Фараона, военачальника или жреца; — вся эта разорванная цепь событий, аллегорий или мистических речей — разбросана как типографические буквы или клоки листов гениального творения. Кто соберет эти буквы или листы?

Никогда не изгладится во мне впечатление этого необъятного разрушения; — я долго не шел далее; и усевшись на огромной перекладине обелиска, глядел поверх обрушенных стен Аммонова храма на необъятную перспективу его ста тридцати шести стоящихе колонн. Какой карандаш, какое перо изобразят это невообразимое зрелище? Сколько [123] поколений воздвигало эти массы! Сколько веков протекло мимо этих стен, прежде чем оне отразили на себе одне только важнейшие события, и потом когда они перестали их записывать?

Бродя долго по этому розрушению, я подошел нечаянно к остатку нижней стены исполинского Аммонова храма; — и как велико было мое удивление, когда я открыл на разбитой гранитной картине, очень малого размера, и от которой осталась только нижняя половина, — изображение победителя, наступившего пятою на главу, простертого под ним, Еврея. Народные черты лица Израильтянина поразительно сходны и тем более бросились мне в глаза, что я только несколько часов тому назад как видел в синагоге Луксора Евреев, которые произвели на меня такое впечатление. При том, подобное открытие Шамполиона, которого книга была со мною, тотчас заставило меня узнать в этом изображении Библейское событие о нашествии Фараона Сесака на Иерусалим. Важность этого дополнения к открытию Шамполиона, который прочел на щитах пленников в этом же [124] храме на нижней стене, иероглифическое начертание: »Иудага-Малек«. т. е. царь Иудейский, заставила меня немедля взяться за карандаш. Я со всевозможною верностию срисовал этот достопримечательный барельеф, с небольшим отрывком иероглифической надписи, чрезвычайно искаженной, в которой, между прочим, видно крестообразное иероглифическое начертание, над знаком, выражающим, по толкованию Шамполиона, иноземную страну. Предоставляю об этом судить ученым. Перед Фараоном; едва видны, две фигуры: одна, стоящая на коленах, а другая, как-бы просящая пощады. Происходящая сцена изображеиа на бари или священной барке. Кончив свой рисунок, я поспешил к указанному Шамполионом месту. Тут было три двери; вся стена возле первой двери занята колоссальною героическою картиною, представляющею победное торжество Фараона. Он изображен держащим одною рукою за волоса соединенную группу побежденных; другая рука, вооруженная секирою, готовится нанесть им смерть. Тут же он влечет к подножию Фивской триады: (Аммон, Моут и Хонс), толпы пленников, из которых, только одни Евреи, видны с завязанными назад руками; в числе их, тридцать, имеют на щитах иероглифическую надпись Иудага-Малек. Жаль, что [125] нижняя часть этого барельефа засыпана землею. Щиты, изображенные на пленниках Иудейских, напоминают похищенные Фараоном Сесаком золотые щиты Соломоновы. Только одна Библия и отрывки Манефона называют нам этого Фараона, которого имя возникло теперь из развалин Фив, тогда как наши историки, не находя его ни у Геродота, ни у Диодора, исключали его из списков Фараонов. Библия сообщает нам даже подробности о числе войск Сесака: »И бысть в лето пятое царства Ровоамля взыде Сусаким царь Египетский на Иерусалим, зане согрешиша пред Господом, с тысящию и двума сты колесниц и шестьдесят тысящ конник, и не бе числа народу пришедшему с ним от Египта, Ливиане, Троглодитяне и Ефиопляне.» На других барельефах представлены победные торжества, где видны длинные процессии с драгоценными вазами и блюдами, может быть также похищенными из Иерусалима. Разнообразие костюмов покоренных народов, чрезвычайно любопытно. Эти изображения населения тогдашнего мира обратили уже внимание [126] ученых археологов и конечно доведет до многих открытий. В картинах вы увидите образцы укреплений и оружий того времени. В одной битве на реке, изображен мост; — по этому, строение мостов было известно от глубокой древности, и должно предполагать, что оба берега Фив были соединены мостами. На одной из этих картин представлено поражение пастырских народов или Гискосов; их царь, преследуемый Фараоном, бежит с своими стадами в болотистое место, обозначенное растущими тростниками. Это выражает окрестности Пелузы, где происходило действие. Известно, что весь древний мир, более или менее, был покорен оружием Египтян. Моисей воспользовался, при Сезострисе, отсутствием Египетской армии в дальних пределах Скифии, для покорения народов Филистимских. Все источники истории первобытных народов погребены в развалинах Фив!

Для окончания нашего обзора зданий Карнака, возвратимся к восточной части великого храма Аммона.

Мы остановились у обелисков; в этом месте их было четыре, два самые большие, и два несколько меньшие; из них уцелело по одному. За ними следует небольшой храм редкой красоты; он весь построен из розового гранита и напоминает [127] монолитный храм Саиса. Здесь было домашнее святилище Фараонов; оно отделано с необыкновенным тщанием. Барельефы, укращающие стены, превосходнее, как мне кажется, всех которые тут существуют. На наружной стене, с юга, изображено царское посвящение; оно сходно с Библейским; жрецы возливают елей на главу Фараона, меж тем как боги Фот и Фта возлагают руки на рамена его; далее, великий жрец представляет царя сим двум богам и напоследок, Аммон-Ра облекает его шлемом. В нижнем ряду, — священная процессия жрецов, несущих бари или барки с символическими изображениями. Это напоминает сказание Диодора о ежегодных процессиях с кивотом Аммона, перевозимым на ту сторону Нила! Тело жрецов покрыто красною краскою; этот цвет присвоен на всех Египетских картинах собственно Египтянам. По сему, и большой сфинкс, у подошвы пирамид, изображавший портрет Фараона, был покрыт этою краскою. Одежда жрецов была вызолочена, теперь-же осталась только желтая грунтовая краска. Во внутренности храма, все изображения голубые, и прекрасно рисуются по розовому [128] граниту. Потолок покрыт яркою лазурью и усеян золотыми звездами. Нельзя неудивляться такому сбережению красок, и конечно химия Египтян не уступала нынешней? — На северной наружной стене нет изображеиий, потому что она примыкала к другой стене. Протпву храма стоят два маленькие обелиска, на которых видны две обнявшиеся фигуры Изиды и Озириса, изящной работы.

От этого святилища идет целый ряд чертогов и храмов, из которых один посвящен Изиде, и все это кончается великолепным портиком, поддерживаемым, вместо колонн, колоссальными кариатидами, изображающими жрецов с сложенными на крест руками, подобно как в храме Озимандиаса. Огромный пилон, украшенный символом окрыленного времени, образует восточный выход из этого волшебного замка.

На севере, видна меланхолическая картина, отдельпо стоящих в запустении, великолепных ворот, — а за ними два ряда сфинксов; пески Аравийской пустыни засыпали торжественные пути к стовратым Фивам!

С юга, к большому храму Карнака примыкал один особенный храм, куда был вход через два пилона; к нему вела аллея сфинксов от тех огромных ворот, о которых мы упомянули при нашем вступлении в Карнак. Этот храм был [129] бы весьма замечателен во всяком другом месте, но не близ таких громад. Он был посвящен богине Оф (Рее); от него сохранился пронаос о 28 колоннах и наос о 8-ми; два боковые чертога, разрушены. иероглифы и резные изображения едва уже можно рассмотреть, так они закопчены дымом; в этом частном святилище одного из Фараонов, помещалось некогда целое народонаселение нынешних жителей Карнака, вместе с их стадами. К этому же храму пристроено небольшое здание, заключающее, между прочим, залу, в которой видны две колонны с головами Изиды, и темную комнату с изображениями Тифона или бога зла; почти во всех Египетских храмах были отделения, посвященные этому божеству и назывались: Тифониум. Близость Тифониума от Изиаческой залы напоминает один Египетский обряд: когда священный вол Анис водворялся во храм, его пускали на произвол бродить между жилищем Изиды и Тифона, и когда он поселялся в одном из этих двух жилищ, то из этого выводили жрецы благоприятное или худое предзнаменование.

Восточнее, и в параллель храму богини Оф, существовала другая линия храмов, которая направлялась от противуположной оконечности великого храма Амлона, отделенного бассейном. Несколько огромных пилонов и ворот, с остатками от портиков, [130] показывают путь к здаиию совершенно оригинальному, расположенному на четверостороннем полуострове. Это был древний Тифониум, существовавший прежде большего храма. Даже малые остатки этих зданий поражают своим величием. Несколько обезображенных колоссальных статуй прислонены к пилонам. У последних пилонов, обращенных к Луксору, сидят четыре колоссальные истукана из разных камней, один из беловатого, другой из красного гранита, третий из серого, а четвертый из черного базальта, — как бы представители частей света; два первые довольно хорошо сохранились, а остальные совсем разбиты.

Древний Тифониум Карнака имеет особый отпечаток таинственности. Полуостров, бывший некогда островом, и, вероятно, образованный в подражание острову Филе, где совершалось, древнейшее поклонение Изиде и Озирису, покрыт обломками нескольких малых храмов. Обводный канал, шириною сажени в три, доселе наполнен водою; во многих местах сбереглись каменные крыльца, сходившие в канал. Все четыре рамы полуострова были уставлены статуями из черного порфира, изображавшими в настоящий рост сидящую богиню Нейт с львиною головою. В иероглифических начертаниях видно царское кольцо великого Сезостриса. Из всех этих статуй, поверженных и разбитых, [131] я нашел только одну уцелевшую, и решился приобрести ее и перевезти на родной Север, не во гнев Изиде и Озирису, но из сожаления к драгоценным остаткам великих Фив, поруганных варварами. Также и сюда вела от большего храма аллея сфинксов и продолжалась до Луксора. Между сфинксами с человеческою головою видны также сфинксы с головою овна, изображавшие бога Аммона. Только два из них хорошо сбереглись. Туть я видел две разбитые колоссальные статуи Фараонов; одна из них, с царскими кольцами на раменах, обезглавлена, и развенчанная голова далеко откатилась... Судьбы Египта совершились!

Я посещал Карнак также и при лунном свете. Он тогда еще очаровательнее! Днем, при ярком Африканском солнце, очерки колонн большего храма как бы теряются; но при лунном свете колонны обрисованы резкими, линиями и выказывают всю исполинскую свою громаду!

Всякий, кто видел Фивы и принимался их описывать, уставал от удивления и от невозможности их изобразить; — эта усталость может перейти и на читателя, и потому, я откладываю остальное описание до возврата. Я в полном смысле имел нужду успокоить свое разгоряченное воображение и поспешил отплытием. [132]

ГЛАВА X.

ПЛАВАНИЕ ОТ ФИВ ДО АССУАНА:

ЭСНЕ. — ЭДФУ. — ЭЛЕФАНТИС. — АССУАН.

В глубокую ночь я отплыл из Фив. Тихое великолепие Нила, по которому мы медленно скользили, доставляло мне сладкое отдохновение после столь великих поучительных картин, которые взволновали мои мысли. При лунном свете, мы прошли мимо Ермента: это древний Гермонтис, прозванный Коптами Белед-Муса или деревня Моисея, по имени одного монаха из Арабов, который жил в конце четвертого века, был Епископом, и причтен Католическою церковию к лику святых, Несколько далее, селение Денигрит занимает место Крокодилополиса. Около одного места, называемого Джебель-айн, [133] где горы Аравийские и Ливийские стесняют Нил, я встретился с возвращающимся в Каир моим соотечественником С—м и художником Еф—м. Они первые узнали мою дагабию по флагу, потому что луна светила очень ясно. Мы пристали к берегу и провели приятно час времени, беседуя о России. У моих соотечественников не доставало сахару, а у меня чернил, и мы обменялись этими предметами, равно для нас нужными; я вручил им письмо для отправления в Европу, — и мы расстались. Вскор ужасный шквал, налетевший из ущелий, едва опять нас не опрокинул. Мой каммердинер так был ушибен, что несколько минут лежал без чувств. С этого времени мои люди сделались внимательнее к оплошности Арабов и при сильном ветре, близ гор, сами садились у шкотов, для отдания парусов. Мы останавливались на несколько часов у берега, для отдохновения.

За Джебель-айном, берегa становятся плоски и дики. Горы отдалены от Нила и весьма не высоки. Селений не видно. Между Джебель-айном и Эсне находится Коптский монастырь во имя Св. Матфея, тут же, неподалеку, селение Асфун, на том месте где был Афродитополис, также Асфунис, — военный пост Римлян.

Эсне, древний Латополис, от которого сохранились храм и несколько развалин, вскоре представился [134] нам в конце перспективы, между двумя плоскими берегами. Прекрасные остатки древней каменной набережной украшают доселе город, подмываемый Нилом. Правительство не думает исправить этот, уже готовый, оплот противу грозящего разрушения. Здесь складочное место торговли Нубийской. Подле Эсне виден Коптский монастырь во имя Св. мучеников, которых кровь была пролита при Диоклициане. На противуположном берегу, по словам моих Арабов, есть, не доходя селения Бени-Ассер, еше другой монастырь, называемый Дейр-ел-Гелли, вероятно Св. Илии; тут же несколько развалин от города Contra Lato или Anti Lato.

Противу Эсне, цепь Аравийских гор подходит углом, к самому Нилу, а потом опять уклоняется от берега. По отплытии из Фив, жар начал уже становиться для меня тяжел. Один из моих людей, мывший белье на солнце, получил солнечный обжог — и это 31 Января!

Ветер всегда утихает к вечеру. Лунный свет великолепно оттеняет окрестности. Я выхожу на берег, и под навесом пальм, в благотворной и ароматической теплоте, развлекаюсь забавами моих Арабов, — их музыкою и плясками. С некоторого времени плывет за нами, и останавливается ночью не подалеку от нас, один Английский путешественник, [135] и наши гребцы перекликаются напевами и музыкою.

На другой день, 1-го Февраля, во время очень жаркого дня и при ослепительном солнце, мы подвигались медленно, попадая беспрестанно на мели. По нагой цепи гор восточного берега, видно миого развалин, в особенности около мыса Джебель-ель-Могузи. Между деревнями Малех и Псалиха являются небольшие остатки пирамиды, последней на юге Египта. Эта пирамида называется Ком-ель-Лахмар. Тут встречается остров с отмелями; растения показываются приметно реже. На правом берегу, селения Ель-Каб занимает место древней Элетии, где сохранились чрезвычайно любопытные гробницы. Часа за полтора до захождения солнца мы пристали, по безветрию, к великому граду Аполлона или Горуса; Apollonis civitas magna, — ныне Эдфу . — по-Коптски Атбоо.

Храм Горуса, совершенно сохранившийся, гордо возносится над хижинами Арабов двумя обрезными пирамидами. Даже с Нила, видны, простыми глазами, огромные человеческие фигуры, начертанные на стенах. Я направился туда пешком, прямо по полю. Величина этого храма, столь огромного даже издали, удвоивается, когда, подойдя к нему, узнаешь, что видимое здание есть только его половина; другая часть вся погребена в земле, и нижния колоссальные [136] изображения выходят из нее только по пояс. Этот храм, возобновленный на древнейшем основании, сооружался во время владычества Греков при Птоломеях: Филопаторе, Епифане, Евергете ІІ-м, Сотере ІІ-м, Александре І-м и при Веренике. Египетское величие напечатлено на нем. При входе в ворота, соединяющие два огромные пилона, вам открывается обширный параллелограммный двор, обнесенный великолепными перистилями о тридцати двух колоннах. В перспективе виден величественный фронтон храма, поддерживаемый шестью колоссальными колоннами. Хижины Арабов заграждают входы и прислонены к стенам; сверх того, несколько таких землянок построены на самой террасе великолепного храма. Далее, следует другой меньший храм, который был освещен с верху посредством нескольких отверстий; теперь, чрез эти отверстия выбрасывают, из построенных на храме хижин, навоз, которым завалена большая часть так называемого святилища! К святилищу пристроено небольшое отделение; — уродливые изображения Тифона на стенах показывают, что оно было посвящено этому злому божеству. Все здание обнесено было стеною; она видна до половины, сзади, — но исчезает под землею у входа. Западная сторона завалена грудами развалин древнего города. Я сходил на самый верх одного из передовых пилонов; [137] внутренность разделена на этажи, где видны довольно пространные комнаты; тут вероятно были жилища жрецов. Я насчитал 156 ступеней, о двух вершках каждая, — до верхней террасы; но надобно вспомнить, что половина пилонов в земле, по этому, можно определить высоту пилонов слишком в 14 саженей.

По исследованиям Шамполиона, этот храм посвящен Египетской триаде, которую составляли: бог Гар-Гат, (т. е. олицетворенная премудрость и божественный свет; чей образ в видимом мире, по мнению Египтян, есть солнце; из богини Гатор (Венере), и сына их Гарсонт-То (Горус Вселеннодержец или Эрось (Амур). Шамполион нашел здесь в иероглифических надписях много пояснительного для Феогонии Египтян и много мифов относительно астрономии. Колонны храма Эдфу обращают на себя внимание особенною прелестью отделки капителей. В перистиле они украшены лотосовыми, а в храме пальмовыми листьями, выделанными с удивительною ботаническою точностию. Эти листья так развесисты, что верхняя часть капителей имеет более пяти саженей в окружности, между тем высота колонн составляет не много менее шести саженей. [138]

Эдфу населен Нубийскими переселенцами, бедуинами колена Абабдесов, которые, при пастбищных и земледельческих занятиях, производят довольно значительную торговлю Нубийскими произведениями: гумми, сенне, углем акаций, железною слюдою, квасцами и посудою из глины особливого качества. Черный цвет их тела уже резко отличает их от Египетских Арабов. Мужчины ходят нагие по пояс, а женщины, обернутые по нагому телу каким-то саваном. Здесь живут шейхи Абабдесов. Эти бедуины были очень враждебны до времени владычества Мегмета-Али.

Я провел несколько часов ночи, — которой теплота вселяет особенную негу, — в пальмовой роще Ассаувие. На другой день мы медленно приближались к скалам Сельзеле, мимо низких береговых гор, оживленных только около Силоа (общее имя некоторого пространства), несколькими букетами пальмовых растений. Горы Сельзеле знамениты по своим фараоническим каменоломням. Нам попался навстречу большой караван с несчастными Абиссинскими Неграми. Абабдесы города Эдфу сами производят ими торговлю. На верблюдах не было другого товара кроме женщин. Ветер нас оставил в самый знойный полдень; мы пристали к берегу. Гора Сельзеле с несколькими пещерами была уже у нас в виду. [139]

С берега мне принесли большую ветвь одного из тропических дерев, весьма красивого. Арабы называют его Сагар-ель-Гушар; по их словам оно ядовито.

Огромный крокодил спал не подалеку от нас на берегу; две женщины шли за водою и вместе с тем хотели поить своего осла, у самого того места, но завидя чудовище, отклонились в другую сторону, а мы пробудили его пулею и он, посмотрев на нас, весьма медленно погрузился в Нил.

Безветрие продолжалось, и я велел пройти гужем мимо горы Сельзеле; ночь быстро сошла и заставила нас остановиться. Скрип колес водяных машин, показывал близость деревни. Луна освещала изрытые [140] ребра гор, которые породили множество памятников. Мы были на берегу уже более часа времени, как вдруг задул попутный ветер; мы тотчас отвалили; только что мы двинулись с места, как открылся передо мною весь ряд Сельзелисских пещер, великолепно освещенных луною; таким образом, все это время, к моей досаде, я пролежал в бездействии, слушая песни Арабов, и это было за углом северной пещеры, самой любопытпой! Все это остается еще для меня, на обратный путь; я не хотел потерять попутного ветра, быстро подвигавшего нас к цели. Здесь самое узкое место Нила; Джебель-Сельзеле, значит по-Арабски гора цепи; древнее предание Египтян, будто здесь оба берега были соединены цепями для преграждения плавания враждебным племенам, сохранилось в рассказах Арабов. Вероятнее, что Нил разорвал здесь некогда существовавшие преграды для его течения. К одной досаде; присоединилась другая: на рассвете мы прошли мимо великолепных развалин Омбоса (Коум-Омбо) и никто не разбудил меня!

К 8 часам утра мы плыли мимо селения Дарауе. Здесь, и даже несколько прежде того, всь жители — уже настоящие Негры. Переход из Египта в Нубию, или Эфиопию древних, резко обозначается. Зной солнца и вертикальность его, сильно дает чувствовать приближение к тропику. Когда я писал эти [141] строки, в 8 часов утра, луч солнца проник на меня мимо навеса, и я обернулся, думая, что возле меня развели огонь.

За Дерауе представляется живописный населенный остров. Семьи Арабов отдыхали в отрадной тени пальм и сикоморов, которые здесь великолепны. За островом, восточный берег, оживляется лугами и растениями до самой горы ель-Агаби, образующей мыс; но тут уже полоса земли так мала, что бедные жители засевают дурою самый обрыв берега, и ярко-зеленый цвет его представляет приятную противуположность с желтизною песков, которые заволокли весь западный берег на далекое пространство. Через час плавания, вдруг оба берега пышно оделись растениями; прельщенный их красотою, я спросил о названии места, и к не малой радости узнал, что это Гарб-Ассуан, отстоящий за час скорого плавания от Ассуана, древней Сиены, которая, с знаменитым островом Элефантисом, составляла границу Египта и Эфиопии. Горный песчаный мыс западного берега, с развалинами Арабского замка Губба, закрывал еще от меня Ассуан. Был ровно полдень: небо, земля и Нил, казалось, горели от блеска ослепительного солнца! ... и вот Ассуан!

Как великолепен предел Египта! На восточном берегу высится гранитная гора, покрытая [142] развалинами древней Сиены, и нынего Ассуана; сь запада, подобная же гора с разрушенным замком Губбы. Обе эти горы напоминают те две горы: Крофи и Мофи, о которых жрецы Египетские говорили Геродоту, и где, по их словам, скрывались источники Нила. Перед вами, посреди Нила, встает таинственный остров Элефантис, цветущий как сад, и смотрится, с своими высокими пальмами, в зеркальные воды Нила, который, сломив преграды скал, заграждавших ему течение из Эфиопии, успокоивается, входя в Египет, для того, чтобы созидать землю и благотворить; он расстилается здесь очень широко. Кругом чернеют разбросанные подводные скалы и свидетельствуют о торжестве той реки, благороднее которой, как сказал Сенека, природа никогда не представляла очам человеческим.

Едва мы пристали к Ассуану, как мой янычар отправился с Фирманом к губернатору Ассуана, для истребования приказания шейху раисов, живущих при порогах Нила, изготовить все нужное для нашей переправы. Губернатор был в отсутствии, но второе лицо после него, вместе с [143] прежним Губернатором, очень приветливым стариком, через час времени, были уже у меня вместе с их свитою. Я угостил их как мог: мой драгоман разостлал ковер, посадил их на него, подал трубки, поднес кофе, ликер и винные егоды; эти два последние лакомства, по своей редкости в здешнем краю, заслужили их особенную похвалу. Они тотчас послали за шейхом раисов и расположились у меня по домашнему. Старик губернатор знал хорошо Шамполиона и припомнил Графа О—на, недавно посещавшего Египет. Речь зашла о России. Не бывав нигде севернее Каира, он не хотел верить, что в это время у нас реки окованы льдом и долго не мог понять, что такое лед: я должен был, наконец, объяснять моим гостям действие холода. Между тем, явился шейх раисов и мы сладили с ним, в присутствии властей, о цене за переправу нашей дагабии через пороги и за лоцмана для плавания по Нубии, куда не пускаются без лоцманов Ассуанских. Только что мои гости разъехались, я поспешил на знаменитый Елефантис.

Я не нашел там ничего кроме разрушения! Этот остров есть гранитная скала, покрытая наносною землею Нила. Стены, от которых есть еще малые остатки, и набережная, ограждали здания Елефантиса от наводнений; во многих местах видны еще ступени. При Страбоне тут был еще город, [144] с великолепным храмом Анубиса, и нилометр. Из груд кирпичей, мраморов и гранитов встает один пилон, — остаток древних ворот, которые вели во храм Анубиса. Эти нестройные груды роскошно оттенены живописными пальмами и кассиями. последние остатки зданий Елефантиса были срыты в 1828 году Губернатором Ассуана, а камни с мистическими иероглифами, употреблены на постройку складочного магазина в Ассуане.

Возобновляя ве памяти своей великолепную картину Египта, которая пробежала мимо удивленных глаз моих от устья Нила до пределов Эфиопии, я не мог не припомнит слов Пророка Иезекииля: »Так говорит Господь Иегова: падут помощники Египта и унизится его гордое величие от Магдала до Сиены; падут в нем от меча, сказал Господь Иегова. И будут пусты среди опустошенных земель, и города их будут находиться в числе городов опустелых! И узнают, что Я Иегова, когда обращу огонь на Египет и когда все помощники его будут поражены« ... »Так говорит Господь Иегова; уничтожу народ Египетский! ...«. Елефантис был пределом путешествия Геродота: он не проникал за таинственные пороги Нила. В его время Персы содержали здесь гарнизон. [145]

Он рассказывает, что при Фараоне Псамметихе, Египетский гарнизон занимал Элефантис для защиты от Эфиопов, подобно как гарнизон в Пелузе защищал Египет от враждебных Аравитян, а в Марее, от Ливийцев; будучи недоволен, за то, что не был сменен по условию через три года, он перебежал к Эфиопам и распространил там просвещение Египтян. Вероятно, что Абиссинцы, народ совершенно отличный от Берберов, произошли от этих Египтян или Автомалов, как их называет Геродот. Римляне также охраняли этот важный пост, хотя Петроний и перенес их оружие по ту сторону порогов, У Манефона обозначена династия царей Элефантийских, хотя многие сомневаются, и может быть справедливо, в отдельном Элефантийском владычестве; но храм Элефантийский, может статься, был некогда главою обширного Нома. Храмы Египетские были, как предполагает ученый Герен, центром религии и торговли, и чрез основание новых храмов, Египтяне распространяли вместе религию и торговлю. Следы побед Фараонов в Нубии обозначены, — [146] храмами. Таким образом, эти святилища делались основным камнем религии и правительства. Феократическое, или лучше сказать, правление жрецов было древнейшим в Египте, и власть царская непосредственно и тесно соединена с ним. Самое воспитание царей поручаемо было жрецам. Мы знаем, сколько высокого заключалось в обрядах посвящения в таинства Египетской Феогонии. Цари необходимо должны были принадлежать к числу посвященных, Уцелевшие барельефы свидетельствуют о том. Мы видим, что чертоги Фараонов были нераздельны с храмами, где сосредоточивались все дела. В сооружении храмов полагалась слава народная, и этим объясняется непомерное великолепие Египетских зданий, которые не перестают удивлять дальнейшее потомство.

На другой день, солнце едва всходило, когда меня уведомили, что губернатор прислал мне четырех лошадей для моего проезда берегом по ту сторону порогов. Надобно было также переносить из дагабии все мое имущество и отправлять впередь на верблюдах, потому что переправа чсрез пороги не всегда безопасна. Вскоре опять явилось ко мне все вчерашнее общество Ассуана; я поручил моему янычару и драгоману угощать их, а сам просил позволения заняться отправлением моих вещей. [147]

Только около 9-ти часов, мы совсем собрались; обоз с верблюдами отправился прямою дорогою, а мне подвели великолепно убранного, по Мамелюковскому вкусу, Арабского коня, и сверх того нужное число отличных лошадей для моей свиты. Только что я сел на лошадь, как заметил, что имею дело с животным, столь же пламенным, как и климат, в котором оно взращено. Мы отправились по знойным гранитным горам, мимо развалин старого Арабского Ассуана, живописно венчающих береговую скалу; несколько разрушенных мечетей и надгробных памятников хорошего восточного зодчества возвышались из-за-них. Этот город был взят и разрушен Нубийцами в 956 году. Горы Алаки, где, как полагают, были некогда золотая и изумрудная руды, граничат Ассуан с востока, а горы Джианнадель с противуположного западного берега. Мы ехали по тем знаменитым каменоломням, которые дарили древний Египет столькими обелисками, сфинксами, колоссальными статуями и колоннами. Я видел тут один недокончанный обелиск огромного размера, выходящий из недр горы. Какой переворот правления, какая военная буря остановили его на торжественном пути? ... Вскоре, посреди этой мертвой природы, обозначился древний путь из [148] больших плит, во многих местах перерывающийся и опять идущий по направлению к острову Филе. Тут же, со стороны Аравийской пустыни, заметны во многих местах остатки стены из необожженных кирпичей. Бурхардт напрасно полагает, что эта стена служила защитою от набегов диких народов, потому что высота ее не многим более одной сажени. Мы полагаем, что это был просто оплот от песчаных насыпей, которые теперь во многих местах уже заволокли стену. На половине этого пути я нашел поверженную гранитную колонну, в сажень длиною, и на ней Римскую надпись. Я после узнал, что эту надпись уже передал в своем путешествии Бельзони; находя ее очень любопытною, я, не смотря на палящий зной, начал ее списывать:

IOVI HAMMONI CHNVBIDI

IVNONI (DICATVS) REGINAE QVOR. SVB

TVTELA. HIC. MONS. EST. QVOD

PRIMITER. SVB. IMPERIO. P. R.

FELICISSIMO. SAECVLO. D. D.

N. N. INVICTORVM IMPP. SEVERI. ET

ANTONINI PISSIMORVM AVGG.

ET... ..... ISSI . . [149]

IVLIAE. DOMNAE. AVG. M. K.

IVXSTA. PHILAS. NOVAE

LAPICAEDINAE. AD INYEN

TAE. TRACTAEQVE SVNT PARA

STATICAE. ET COLVMNAE

GRANDES ET MVLTAE SVB

SVBATIANO. AQVILAE PR.

AEG. CVRAM. AGENE. OP. DOMINIC

AVREL. HERACLIDAE DEC. AL. MAVR.

то есть: »Юпитеру Аммону Хнуфису и царице Юноне. Их покровительству посвящена гора сия, где во время владычества Римского народа, в блаженный век владык наших, непобедимых императоров Севера и Антонина (и Геты) и Юлии Домны, матери воинствующих, открыты новые каменоломни, откуда извлечены многие великие пиластры и колонны при Субациане Аквиле, тщанием начальника колонии и 1-го Африканского легиона Аврелия Гераклида.«

Из первых строк, самых любопытных, мы видим, что Римляне чествовали божества покоренных ими народов. Вероятно, что эта колонна, стоявшая некогда на горе, определяла границу между Египтом и Нубиею. Двум главным божествам Юпитеру Аммону Хнуфису, которого храм существовал на острове [150] Элефантисе, и Юноне, Нубийской Сате, названной в иероглифических надписях владычицею Нубии храм ее, вероятно, был на острове Филе), — Римляне посвятили вновь открытые ими каменоломни.

От этого места начинается Нубия. Выбравшись на песчаную долину, нашй лошади, которые даже в дефилеях, заваленных грудами камней, показывали большое нетерпение, начали рваться, увидев себя на свободе. Я хотел испытать своего коня, и, едва тронул его острым Мамелюкским стременем, как он умчал меня вихрем, и я едва умерил его ярость. Стремя Мамелюков есть железная доска, сделанная для всей ступни, и расходится четырьмя острыми углами: должно очень осторожно держать ноги, чтоб не коснуться борзой лошади одним из острых концев этой доски. Мой провожатый, отличный наездник, беспрестанно ратовал передо мною, кружа свое копье, и привлекая мое внимание, как вдруг блеснул несравненный Нил и развернулся волшебный остров Филе, названный Арабами по разительному великолепию его храмов, островом храмов. Не доезжая берега, видны [151] вправо гранитные скалы, испещренные иероглифическими надписями. Одна из этих скал имеет вид огромного трона. Из прочтенных надписей, самая любопытная свидетельствует о поражении Ливийцев Фараоном Тутмозисом IV-м.

Приближаясь к берегу, мой драгоман, соревнуя лихому наездничеству Ассуанского провожатого, мелькнул вдруг с своею лошадью мимо меня, когда я восхищался очаровательным видом Филе. Мой ретивой конь неожиданно устремился за ним; наездничество моего драгомана кончилось полным падением, а я едва успел удержать моего коня уже на самом скате берега в Нил. [152]

ГЛАВА ХI.

ОСТРОВ ФИЛЕ.

Самое пламенное, своевольное воображение не создаст места более фантастического, как остров Филе. Чтобы достойно описать его, надобно заимствовать краски у Ариоста и Данте. Рассвирепевший Нил, сломив гранитные преграды, набросал здесь, в хаотическом беспорядке, скалы, одну огромнее другой. Пространнейшие, образуют два острова. Первый из них, Филе, оттененный роскошною зеленью, увенчан всею важностию пирамидального зодчества Египетского, слитою с привлекательною красотою Римского. Другой, Бекге или Битче, представляет лишь слабый остаток своего величия, — одну [153] арку среди груд разрушения и хижин Нубийцев. Из трещин скал, почерневших от времени и волн, и встающих как великаны или чудовища, — возносятся огромные пальмы, а по берегам расстилается яркая зелень лугов. Окрестность оглашается гулом скачущих вод Нила по порогам, которых часть видна с острова. Суда всегда пристают с восточной стороны. Со вступлением на крутой берег, представляется вам прелестное здание: четверосторонний перистиль, высотою в 6 сажень, украшенный в шприну четырьмя, а в длину пятью колоннами, соединенными снизу, до трети их вышины, простенками. На капителях утверждены очень высокие абаки или четверосторонние подпоры, на которых лежит архитрав. Это здание, исполненное зодческой гармонии, вероятно, осталось неконченным, потому, что на некоторых простенках видна начатая резьба иероглифов. По новейшим открытиям, это здание принадлежит уже Римской эпохе; самый рисунок колонн и архитрава доказывает истину этого предположения.

Но, как велико было мое удивление, когда, подойдя к дверям этого прекрасного здания, я прочел глубоко врезанную надпись: [154]

ALEXANDER I

PER XXV. ANN. CVM GLORIA ET FELICITATE RVSS.

IMPERAVIT.

то есть:

АЛЕКСАНДР I

Россиянами 25 лет.

Как сладостно для Русского найти отголосок в память благословенного Монарха своего, даже на пределах Нубии!

Только что я вышел из этого перистиля, продолжая путь вперед, как предо мною открылась вся волшебная картина великолепных храмов острова Филе, этой живописной гробницы Изиды и Озириса. Прежде нежели мы будем говорить о храмах острова Филе, припомним баснословные предания древности, которые сохранились у Диодора.

Жрецы Египетские скрывали в большой тайне предания о смерти Озириса, но с течением времени тайна обнаружилась. Озирис, во время владычества своего над Египтом, был умерщвлен братом своим, безбожным и злобным Тифоном, который, изрубив тело его на двадцать шесть частей, роздал их своим соумышленникам. Но Изида, сестра и [155] супруга Озириса, вспомоществуемая сыном своим Горусом, отмстила за своего супруга, убив Тифона, и долго царствовала над Египтом. Битва с Тифоном происходила на Аравийском берегу Нила близ селения Антей, так названного после победы, Геркулеса над Антеем. Свергнув Тифона, Изида собрала изрубленные части тела Озирисова, и желая соорудить своему супругу гробницу, которая находилась бы в тайне и вместе с тем была-б чествуема во всем Египте, она исполнила свое намерение следующим образом: созвав жрецов, каждого по одиночке, она вручила им по одному восковому изображению Озириса, уверив, что в нем заключены бренные остатки ее мужа, с тем, чтобы они хранили их в своих храмах. Между тем, Изида, в глубочайшей тайне, предала земле драгоценные останки на границе Эфиопии и Египта, на одном острове Нила, противу места, называемого Филе, которое, по этому случаю, названо; священным полем.

По этим последним словам можно заключить, что гробница Озирисова, которую показывали еще во время Диодора, была на остров Битче или Бекге, находящемся противу острова Филе, хотя тот же самый автор говорит несколько после, что [156] величайшею клятвою жителей Фиваиды было призывание Озириса, покоющегося в Филе; но, надобно заметить, что имя: Филе, у Диодора написано во множественном числе, (Фили), из чего можно заключить, что эти оба острова носили общее название. Такое заключение может быть подтверждено одним цитатом из Сенеки, который производит слово Фили от Греческого корня, значащего друзья, вероятно, по соседству этих двух живописных островов.

Вход на священный остров Филе, был доступен только одним жрецам. Вот почему Геродот, как посвященный в таинства Египтян кончает описание Египта Элефантисом, не говоря ни слова о Филе. Предположение, что он не видал острова Филе не может быть, допущено, коль скоро он был на Элефантисе. Во время Геродота, чествовавие Изиды и Озириса было еще в своей силе. Он, конечно, видел те 360 урн (изображавшие Египетский год), которые ежедневно наполняемы были руками жрецов свежим молоком, при жалобных призываниях двух великих божеств Египта. Древние писатели, даже во владычество Греков и Римлян, говорят о Филе с благоговением. Гелиодор, живший в IV-м веке при Феодосии Великом, [157] сохранил нам любопытный отрывок о поклонении Изиды и Озириса. Он говорит, что жрецы Египетские разумели под именем Изиды: землю, а под именем Озириса: Нил. Богиня сетует о его отсутствии, принимает его с восторгом; проливает слезы, в его отсутствие и ненавидит Тифона, который есть олицетворение пустыни, заметающей песком Нил. Таким образом, беспрестанная борьба Изиды и Озириса с Тифоном становятся понятны.

Теперь, я сделал своим кабинетом одну из комнат жрецов в больших пилонах, и пишу эти строки, глядя на гранитные стены, покрытые мистическими изображениями и буквами.

Чтобы ясно сообразить великолепные здания Филе, которые занимают западную часть острова, надобно направиться от южного берега, обращенного к Нубии. Крыльцо, которое вело от Нила, обрушилось в его волны; тут еще видны остатки прибрежного портика. Крутизны острова защищены каменною одеждою; замечательно, что каменные парапеты представляют в некоторых местах вогнутое углубление, равно со стороны воды, как и со стороны земли, в защиту противу ударов волн и противу напора земли. Таким образом, устройство стен знаменитого маяка Еддистонского не ново. [158]

От самого берега начинается великолепный портик, который при входе; был украшен, двумя небольшими обелисками; один из них еще стоит на своем месте у самого обрыва берега; другой, увезен в Англию. Более тридцати колонн, с каждой стороны портика, составляют две галлереи и ведут к двум передовым огромным пилонам. Стены галлереи покрыты рельефными изображениями. Посреди обширного двора видны несколько спусков в подземелья, и сверх того, из задней галлереи, образующей край берега, спускаются крыльца в Нил. Один из этих спусков хорошо сохранился. Два передние пилона, имеющие около 8 саженей в высоту, и соединенные воротами, образуют вход во храм. Они украшены колоссальными рельефными картинами, изображающими торжество Изиды и Озириса над врагами. Перед этими пилонами стояли два обелиска, подобные тем, которые были при входе в портик; они также сделались добычею Англии. Два льва лежат еще при вратах, но они слишком малы для такого входа. К одному из этих пилонов прилегает снаружи остаток пропилона с раскрашенными иероглифическими изображениями. Это есть остаток первобытного и самого древнейшего Египетского храма. В Египте, на местах освященных феогоническими преданиями, с каждым новым царствованием делались пристройки [159] к прежним храмам; таким образом Римляне, которым приписывают сооружение ныне, существующих зданий Филе, почтили этот остаток глубокой древности, находящийся совсем не у места. На нем найдено имя последнего Египетского Фараона Нектанеба, свергнутого с престола вторым нашествием Персов. Этим варварам должно приписать разрушение древнейших памятников, здесь существовавших.

При выходе из ворот пилонов, вам открывается обширная четверосторонняя площадь, но неправильная. Справа виден портик, а левая сторона занята отдельным храмом. Капители колонн этого храма украшены с четырех сторон головами Изиды, прекрасно выработанными. По изысканиям Шамполиона, этот храм посвящен богине Гатор (Венере) и разрешению Изиды сыном Горусом. К портику, который виден на право, также прилегает храм, времени Птоломеев. Посреди главного Фаса этой площади, противу входа, встают другие два пилона и служат уже преддверием чертогов святилища. Эти внутренние пилоны, несколько меньше наружных; они одеты изображениями, сходными по предметам, с теми, которые украшают главные пилоны. Карнизы этих внутренних пилонов почти везде разрушены, но не временем, а Нубийцами, которые построили на них свои хижины и мало [160] по малу разбирали меньшие камни, от чего, другие, потеряв перевес , обрушились, и устилают не малую часть притвора.

Вступая в главный чертог храма или пронаос, нельзя не быть пораженным его великолепием. Двенадцать могучих колонн подпирают его потолок. Капители, образующие большею частию пальмовые и лотосовые листья, раскрашены с удивительною живостию и сохранили редкую свежесть красок. Стены облечены роскошными резными изображениями, которые также сохраняют следы красок. Вероятно, все вообще резные изображения Египтян, также капители и карнизы, были раскрашены и позолочены. Мы видели, что самые древнейшие памятники Фив сохранили следы красок. Конечно, это не совсем согласно с строгим вкусом, — но храм, о котором мы теперь говорим, доказывает, с какою гармониею эта пестрота была принаровлена к Египетскому зодчеству. Этот роскошный чертог в свою чреду есть нечто иное, как притвор четырех мрачных чертогов, составлявших святилище (Adytum) Изиды и Озириса, как бы для указания, что таинства природы скрываются в мраке, от непосвященных.

Слабый свет проникает туда чрез узкое боковое отверзтие, едва позволяя различать мифические изображения, которыми покрыты стены. Все [161] эти изображения имеют какую-то торжественность в пещерном сумраке. Тут еще существует покрытый иероглифами монолитыый гранитный ковчег и ниш, где сохранялись, как думают, священные животные, как-то: ястреб или ибис. Но сердце Христианина подвигнуто сильными ощущениями, когда он видит тут же торжествующее знамение креста, вычеканенное и нарисованное в разных местах; — знамение, перед которым пали идолы и вслед за тем запустели все эти великолепные капища. Храм Филе был обращен на некоторое время в церковь Христову; доселе свидетельствует о том один гранитный кубический камень с крестным изображением, служивший престолом, и сверх того Греческие надписи, где именно говорится о сооруженной здесь церкви при некоем Епископе Феодоре. Вероятно, это знаменитый Епископ Мопсуестийский (в Киликии), рожденный в Сирии и процветавший при Феодосии Великом. Известно, что он посещал и назидал самые отдаленные церкви. Заметим, что остров Филе означен у Пророка Исаии под именем Фул или Пул. Эти остатки христианской церкви, эти многочисленные крестные знамения, показывают совершившееся пророчество: »И поставлю знамение у них и буду посылать из среды сих спасенных [162] к язычникам, к Фарсису, к Фулу и Пулу, к умеющим действовать луком, и Тубалу и Явану, к островам отдаленным, до которых слух о Мне не доходил, и которые не видали славы Моей, и возвестят славу Мою между язычниками. Тогда будут возвращать всех ваших братьев, от всех народов, как дар Иегове, на конях и колесницах, и в крытых качалках, на мулах и дромадерах, на гору святую Мою в Иерусалиме!«

Из первого чертога пронаоса, есть, на лево, небольшой выход из храма, и тут же лестница на верх левого пилона; такие лестницы находятся во всех четырех пилонах, но я замечаю эту в особенности потому, что она ведет к одной весьма любопытной небольшой комнате, находящейся на самом верху. Взойдя на террасу, надобно спуститься на несколько ступеней по особенной лестнице, направленной к этой отдельной комнате. Не знаю, обратила ли она виимание археологов. Ее стены представляют весь погребальный обряд Египтян, бальзамирование, погребение, и также суд души. Я не нашел ничего в читанных мною путешествиях об этой комнате; она даже в художествепном отношении имеет преимущество над другими.

Следы зданий и остатки стен, которые шли [163] кругом всего острова и сливались с каменною береговою одеждою, показывают, что весь остров состоял из храмов, воздвигнутых в разные эпохи; таким образом, название, данное острову Филе Арабами: остров храмов, весьма справедливо.

Чтоб видеть здания и окрестности Филе, во всей их прелести, надобно глядеть на них с Нила при восходящем или заходящем солнце. Со всех сторон этот вид — волшебный! — Днем, вся окрестность как-бы в пламени, и самая тень имеет красноватый отлив; в полдень, от падающих отвесно лучей солнца, карнизы пилонов одевают их стены с верху до низу тенью, тогда как все другие предметы отражают ослепительный свет.

Высокий остров Бекге, отделенный от Филе с запада небольшим проливом, быв обременен несколько веков храмами не менее великолепными и еще древнейшими чем на острове Филе, теперь, возвращен природе; — яркая зелень одевает его грозные скалы, и огромной высоты пальмы помавают над хижинами Нубийцев, пристроенными вокруг одной арки пропилона, где еще сохранились четыре колонны. Там и теперь видно изображение жреца с воздвигнутыми руками; но [164] Изида и Озирид не внемлют уже мольбам его; очаг Нубийца коптит, изображенную на дверях из розового гранита, скарабею, с распростертыми огромными крыльями, — знак царского достоинства, — и несколько начертанных имен Фараонов, меж тем как все дети здешней деревеньки сбираются играть на великолепный Изиаческий камень черного гранита, которого пространные иероглифические надписи ежедневно более и более стираются. Тут же я видел поверженную статую Аменофиса II-го. Конечное разрушение храмов острова Бекге, принадлежит Камбизу. Этот остров несравненно обширнее острова Филе. Множество молебных надписей и имен Фараонов, древних династий, испещряют его гранитные скалы. Между прочими надписями, одна свидетельствует о жертвоприношении, совершенном одним из детей Рамзеса Великого (Сезостриса). В иероглифических надписях, этот остров назван Снем. Мы уже сказали выше, что по всем доводам можно признать этот остров настоящим местом погребения Озириса, куда стекались от берегов Средиземного моря и из глубины Африки толпы поклонников. Это также знаменитый Абатон древних. Сенека говорит очень ясно: »Малый [165] промежуток (пролив) отделяет остров Филе от скалы, разрезывающей Нил, которую Греки называют Абатон и куда никто кроме жрецов не дерзает вступать. У этой скалы приметно первое приращение Нила«. Сенека полагал что тут-же находятся источники Нила. Несколько позднее, экспедиция Петрония в Эфиопию сняла завесу с таинственных порогов Нила. Вид с острова Бекге столь же очарователен, как и вид с острова Филе. Малое число здешних жителей питаются рыбою и Финиками.

В то время, как я любовался, полный восторга, с одного пилона острова Филе, великолепием природы и зодчества, я услышал громкие восклицания со стороны порогов, и вскоре, из-за-черных подводных камней, явилась моя дагабия, наполненная толпою Эфиопов; но, при самом прибытии, она едва не разбилась об одну из прибрежных скал, по причине; непроворной уборки парусов. От последовавшего удара, два человека, закреплявшие большой парус, перевернулись вместе с реею; мы вздрогнули за них, но они удержались. Сам ветхий шейх лоцманов, Нептун этого берега, пришел возвестить мне благополучное прибытие; со всем тем, дагабия была повреждена на носу. Мой [166] кормчий, (сын Каирского хозяина моей дагабии), прекрасный молодой Негр из Сенаара, сопровождавший меня сухим путем, увидев порчу, осыпал упреками лоцмана, сына шейха; а этот, ударил его: тут мой Али рассвирепел как лев; по счастию, у них не было кинжалов, но они так впились друг в друга, что приспевший туда мой Янычар едва мог их рознять. Я поспешил вытребовать к себе моего Негра; он явился, но трепетал от ярости, глаза его были налиты кровию и сорвав сам с себя чалму, начал ее топтать ногами: знак нестерпиой обиды; один из его товарищей хотел смягчить его гнев, как вдруг мой Али схватил попавшийся ему камень и разразил-бы своего товарища, если-б не бросились на него толпою; тут я принужден был употребить строгость; Али смирился передо мною, но объявил, что он первый получил удар и что не может этого снести. Я обратился к шейху и сказал ему, что нанесенная моему матросу обида требует наказания. Едва успел я это вымолвить, как, по мановению его руки, сын упал к его ногам, недвижим, а он, могучею своею тростию, успел уже нанести ему два сильные удара; я поспешил остановить его. Мой Негр тотчас же смирился и бросился целовать мои руки, за то, что я смыл его оскорбление. Я рассказал этот случай, чтоб показать нрав здешнего народа и [167] патриархальную власть отца над детьми. Все нубийцы вооружены смертоносными копьями, которые зазубрены в разные направления и часто напитаны ядом. Я провел весь вечер на террасе внутреннего пилона Изидина храма, где назначил свою главную квартиру. Так как на острове Филе нет теперь жителей, то никто не приходил развлекать меня. Солнце спускалось за громады Ливийских гор; скалы и здания начали терять свой ослепительный блеск, покрываться лиловыми или лазуревыми оттенками и отражаться в тихих водах Нила, который, в свою чреду, перестав беспрестанно отражать и поглощать вертикальные лучи солнца, казалось, отдыхал вместе со всею природою; только на севере продолжал он вечную борьбу свою с раздробленным гранитом, и глухия рокоты волн его более или менее вторились по направлению ветра. С юга, великолепный исток его из мрачной Эфиопии блистал широкою полосою между двух чудовищных скал. Пальмовые рощи и вся зелень окрестных берегов обольщали взор необыкновенною прозрачностию, и разительно противуречили строгим очеркам нагроможденных зубчатых скал. Едва последние лучи солнца блеснули из-за гор, как ночь быстро начала потоплять во мраке все предметы, и через двадцать минут заблистали уже звезды: с юга, пламенное созвездие Канопа, с востока, [168] созвездие Льва; — но я напрасно искал родных созвездий северного полушария! ...

Шум порогов, более слышный ночью, начал навевать на меня сон, когда я оставил таинственные храмы Изиды, и в темноте едва добрел по развалинам до великолепного пропилея восточного берега, возле которого стояла моя дагабия. Там, в пристроенных к гордому языческому храму скромых монашеских кельях, нашел я успокоение. [169]

ГЛАВА XII.

НУБИЯ:

ПЛАВАНИЕ ОТ ОСТРОВА ФИЛЕ ДО УАДИ-СЕБУА.

Заря едва занималась, когда мы оставили волшебный остров Филе, при самом легком ветерке. Чем далее мы отплывали, тем живописнее рисовались ряды его колонн и выше вставали его пирамидальные пилоны. Мрачные скалы, с каждым движением барки, принимали различные химерические виды, и делались как бы существами сверх-естественными. Но первые лучи солнца едва блеснули, и видения зари исчезли, как метеор... Нубийцы рассказывают много чудесных повестей об острове Филе. Я не мог отвести глаз от этой картины. Наконец, дикие горы закрыли ее от меня. [170]

И так, мало этих преград? мало этой дали между тобою и отечеством, о котором ты скрытно вздыхаешь? Скоро еще пламенная линия тропика отделит тебя от него, говорил я сам себе, и, уже нетерпеливо смотрел в даль, чтобы открыть скорее тот горизонт, те горы, откуда начнется мой обратный путь на родину... Но я плыл еще во глубь Нубии! ...

При самом начале плавания представляются две полуразрушенные мечети (ель-Мишед), из которых одна, по здешним преданиям, есть первая мечеть, которую соорудили Магомету. Берега Нила образованы здесь высокими черными скалами; привыкнув к желтизне и блеску Египетских горных берегов, путешественник, с первого взгляда, поражен мрачностию новой природы, которая сама обозначает здесь переход из одной страны в другую. У подошвы этих скал, узкая полоса земли с несколькими пальмами и скалами, уменьшает несколько суровость этой картины. Хотя усилившийся ветер прохлаждал воздух, и под тенью скал я чувствовал свежесть, но, лучи недавно восшедшего солнца уже проникали меня жаром. Обогнув скалы мыса Гути, где Нил очень круто поворачивает, мы приближались к Дебуду; там скалы засыпаны ярким песком Ливии. У их подошвы, открываются красивые остатки храма, [171] принадлежавшего некогда Римскому укреплению Паремболе. Его занимал еще в конце четвертого века 2-й легион Траянов. Храм украшен портиком о четырех колоннах, соединенных снизу простенками. К нему ведет от самого Нила каменный путь сквозь трое ворот, еще хорошо сохранившихся. На противуположном берегу, пальмы красиво рисуются на черных стенах скал; вдали, по Нилу, зеленеют острова. Я решился продолжать путь безостановочно до самых больших порогов, останавливаясь только за безветрием или ночью, и потому намерен все остатки древности осмотреть на возвратном пути.

За селением Барамбрам, спокойствие Нила нарушено подводными камнями, и волны быстро разбиваются об их черные вершины. За двумя островками, возле Куфр-Димри видны на вершине горы и на берегу развалины зданий позднейшего времени. Далее следуют ужасные груды мрачных скал, которые, за селением Димри, начинают понижаться. С приближением к Кардасси, является вам на холме другой остаток храма, от которого сохранилась только малая часть портика с пятью живописными колоннами Египетского стиля. Следуя Птоломею, тут можно назначить Эфиопский город Тцитци. Возле него, обширное укрепление, которое, как полагают, воздвигли Римляне в защиту от варваров. [172] Еще не доходя до этого места, я видел сильное отражение атмосферы, уже много раз мною замеченное: смотря в зрительную трубу на храм Кардасси, я увидед за ним, в конце горизонта, горы которые казались столь-же высоки, как Альпы, живописно обрисованные по лазури неба; то были скалы Бабуль-Келабше, которые хотя и огромны, но не имеют ничего необычайного.

Через час плавания от Кардасси, открылись третьи древние развалины, это остатки храма Тафиса возле селения Тафе, сохранившего древнее название. Этот храм похож на тот, который виден возле Дабута (Паремболе). Придерживая к берегу, мы видели Нубийских женщин, прядущих хлопчатую бумагу.

Отсюда мы начали входить в мрачное русло, называемое Бабуль-Келабше, т. е. врата Келабше. Тут Нил течет между разодранными отвесными скалами, которые свидетельствуют о бывшем здесь сильном перевороте природы. Течение образует во многих местах водовороты вокруг подводных камней. Мало по малу, узкие полосы земли с яркими лужайками начинают мелькать по черноте скал; кой-где появляются шалаши бедных Нубийцев, которые, завидя плывущую в этих грозных местах дагабию, выбегают нагие с сверкающими глазами, с блестяшими яркою белизною зубами, с женами, [173] влачащими за собою черные покрывала — и представляют картины Дантевские. По новейшим наблюдениям, это грозное место лежит под самым тропиком Рака, и вот мы уже вступаем в жаркий пояс.

При выходе из Бабуль-Келабше, открывается островок Амлалла с знаменитыми развалинами, которые, вероятно, принадлежали укреплению, оборонявшему этот дефилей Нила. Вот, в горах восточного берега, черпают древние пещеры, или спэосы, и потом внезапно открываются величественные массы храма Келабше; их огромность напомнила мне Карнак. Слишком обширный по узости берега, этот храм достиг скал, довольно отклонившихся от Нила, и, мало того, он проник еще в самые их ребра! ... Многочисленное население Нубийцев гнездится кругом его могучих стен; не дерзая проникать в святилище, они бродят и бегают по ограде, как по большой дороге. Их хижины, налепленные у подошвы гигантских стен, походят на муравейные кучи при корне; столетнего дуба. Здесь процветал древний город Тальмис. При полном попутном ветре, мы пронеслись мимо. Между Салуи и Абу-Кора, я заметил сильное течение Нила; волны его как-бы кипели; — вскоре я узнал, что в этом месте таится очень много подводных скал, [174] которые обозначаются, при мелководьи. Именем Абу-Кора, называются селения на обоих берегах Нила. Несколько живописных пальм и сиал промелькивают тут кое-где. На хребте гор виднеются развалины. Ночь застигла нас около диких скал Дандура и мы уже в темноте пристали около селения Гарб-Мерое, под навесом пальм. Мы здесь ждем восхода луны, чтоб подвинуться еше несколько вперед, и, вероятно, остановимся между Мерое и Киша, где отмели и несколько подводных камней затрудняют плавание. При свете луны мы едва добрели вдоль голых скал их до селения Мерое, имя напоминающее таинственный остров сего имени. С восходом солнца мы продолжали плавание. Горы становятся ниже. Около 8 часов утра мы были возле Кише, которое находится у подошвы горы, на которой виден раззоренный город времен Арабского владычества. На супротив, на западном берегу, находится местечко четырех шейхов, иначе Герф или Гирше-Гуссеин. Я говорю местечко, потому, что тут видны четыре купола над гробницами шейхов, обнесенные земляною стеною, и потому что нагота Нубийцев несколько прикрыта, В скалах, господствующих над этим местом, виден вход в обширную пещеру, украшенную портиком. Там скрывается горный храм глубочайшей древности. Смотря в зрительную трубу с Нила, вы [175] увидите в густом мраке, как привидения, колоссальные облики статуй.

За Герф-Гуссейном следуют низкие каменистые берега; сперва западный берег, а потом и восточный засыпаны песками, но далее на этих ярко желтых песках растут очень густые деревья, особый род сиал, которые называются по-Арабски тарфа, а по Нубийский уруф. Зелень этого дерева бледная и несколько походит на так называемое у нас Божие дерево; корень растения расстилается на несколько саженей.

Отсюда берега представляют ту же самую картину до самого Дакке, где отдельные хребты гор высятся из-за плоской безжизненной степи, за которой, взор ни на чем не может остановиться. Восточный мыс, называемый Джебель-Гаяд, образован из гранита; вообще Нубийские горы составлены из аспида, песчаника, кварца и преимущественно из базальта. За Герфь-Гуссейном, окрестности становятся плоски и песчаны, только вдаль видно несколько неболыпих гор. Селения встречаются редко, некоторые из них опустели: их жители были изгнаны беспрестанным сближением песков к берегу; другие тщетно борятся с Тифоном, поливая песок посредством сакиев; плоды трех или четырех финиковых дерев, возращенных [176] уже на самом краю Нила, остаются их единственным пропитанием.

Вскоре встают, из песка западного берега близ селения Дакке, два массивные пилона, остатки храма воздвигнутого богу Фоту, Гермесу, этому покровителю наук, — и где же? в пустыне, занесенной песками! Куда исчезло это исполинское поколение, победившее природу, и для которого могущий Нил, разорвав все преграды, протекал, окруженный торжествами, для обогащения всего пространства от неисследимого истока своего до берегов Средиземного моря. «рассыпь народы, желающие битв!« восклицал Царь Давид к Богу. Здесь был Эфиопский город Псельцис, принадлежавший царице Кандаке и куда проник, с победоносными легионами Римлян, Петроний. Утомительная дикость этих мест оживляется одними воспоминаниями! Эти волны, песка, которые тянутся во глубину Нубийской пустыни, погребли под собою Камбизову армию. Персы, чтоб сократить изгибистый путь вдоль берегов Нила, направились прямо через пустыню, оть Пселъциса на Премнис, и ни один из них не возвратился! Селения Алаг и Гурте менее несчастны; это последнее селение, порядочно обстроенное и обнесенное стеною [177] занимает место древнего города Корте; тут видны некоторые растения и малое число пальм. В перспективе встают несколько пирамидальных гор Магараки. Здес селения не совокуплены вместе, а разбросаны отдельными хижинами, от чего иногда далекое пространство берега носит одно название. Нагие Эфиопы бродят со стадами вдоль берега или сидят толпами без всякой защиты от тропического солнца; их волосы, сваленные как войлок, конечно вполне заменяют наши шляпы. Здесь самые пальмы чрезвычайно тонки и тощи.

Приближаясь к Офединагу, Нил образует два острова, которые обработаны. Вскоре открывается, за букетами пальм Офединага, хорошо сбереженный храм с портиком о шести колоннах; он возобновлен Римлянами на древнем основании. На этом месте называвшемся Гиеросикаминон (Hierosycaminon), останавливаются Римские путевые таблицы. Насупротив, на восточном берегу, находится селение Магараке. Несколько далее, видны, разбросанные на большом пространстве по восточному берегу, хижины под общим названием Сиала. Отсюда берега Нила опять начинают облекаться скалами. Самая высокая называется по имени противулежащего селения: [178] Барде. На юго-восток от нее высится гора Агабет-Абузимбел чрез которую пролегает прямая дорога в Дер, главный город Нубии; береговая дорога туда, гораздо продолжительнее по причине изгибистого поворота, который делает здесь Нил на восток. Перед тем видел я на западном берегу, в первый раз в знойной Нубии, роскошное место, одетое тучными лугами и оттененное развесистыми сиалами и пальмами, — это селение Нуэбат. При самом повороте Нила видны, на голой скале, которой коснулись уже пески пустыни, развалины старого Нуэбата. Далее узкие полосы плодоносной земли, засеянной бобами и дурою, тянутся по самым краям берега и даже подмываются водою; остальная часть берега поглощена песками. Селение Гарб-Медик порядочно населено и окружено пальмами; везде слышен скрып подымающих воду машин, для орошения знойного берега. Ветер упал, и самый тихий ясный и дышащий негою вечер сошел усладить усталый от блеска солнечного взор и освежит силы человека. Простояв всю ночь у Гарб-Медик, с рассветом мы потянулись вперед гужем. Восточный берег обставлен черными базальтовыми скалами, а западный плоск и занесен песком.

В 8 часов открылся нам из-за хижин Себуа, храм, возвышающийся двумя пилонамн из песочной долины, называемой Уади-Себоа или долина Львов. [179] По мере приближения к храму; открываются впереди его две стоящие колоссальные статуи и за ними несколько сфинксов. Ветру совсем не было и жар начинал быть очень силен; идя гужем очень медленно, я велел пристать к берегу и направился к храму.

© текст - Норов А. 1840
© сетевая версия - Тhietmar. 2006
© OCR - Кулаков А. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001

Мы приносим свою благодарность
Египтологический изборнику за помощь в получении текста.