-

ДЮГАМЕЛЬ А. О.

ЗАПИСКИ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕГИПТУ

(Отрывок из записок Русского офицера )

(См. Т. LV №№ 219 и 220)

После продолжительного плавания по Архипелагу, я наконец, 1-го января 1834 года, впервые увидел низменные берега Египта, в котором мне суждено было провести четыре года. Сначала показалась на горизонте Помпеева Колонна, служащая как бы маяком для мореплавателей. Подъехав ближе, мы стали различать вершины мачт военных кораблей, а наконец и самые здания Александрии, уже много потерявшей от своего прежнего величия, но все еще оживленной деятельною торговлею.

Арабский лоцман, причалив к нашему бригу, взялся нас провести в гавань, и после некоторых крутых поворотов, между грядами [343] подводных скал, которыми унизан африканский берег, мы бросили якорь в прекрасной бухте, среди египетского флота, созданного как-бы волшебством. Мы немедленно вышли на берег. Все для нас было ново и занимательно — самый город, и народ, в, нем обитающий, и природа, которая его окружает. Здесь вы с первого взгляда увидите, в самом живописном беспорядке арсенал с всеми его принадлежностями, дворец паши, домы богатых купцов, выстроенные по европейским образцам, и рядом с ними самые жалкие лачужки, вылепленные из грязи и столь низкие, что человек в них стоять не может, более похожие на собачьи кануры, чем на жилища людей. Подобную противоположность представляет и народонаселение этого города. Среди смуглых полунагих Арабов, покрытых лохмотьями, важно разъезжают Европейцы в своих одеждах и круглых шляпах. На всяком перекрестке стоят оседланные и взнузданные ослы с своими погонщиками, которые с обыкновенными криками предлагают вам свои услуги. По всюду оглушительный шум наполнял воздух, и мы беспрестанно думали, что Арабы готовы были растерзать друг друга, даже тогда, когда они говорили между собой о самых обыкновенных предметах. Только природа, к сожалению, не соответствует этой пестроте: она однообразна и до крайности уныла. [344] Александрия находится среди пустыни в полном значении этого слова, и в этом городе нет даже другой воды, кроме той, которая проведена в него из Нила посредством канала Махмудие. Вдоль этого канала жители развели несколько садов, в которых, среди разных плодовитых деревьев, красуется также пальма, эта истинная представительница Африканской растительности.

Зима — лучшее время для путешествия по Египту, потому что тогда все нивы покрыты свежею зеленью, и температура воздуха бывает самая приятная и благорастворенная. Александрия отстоит в 40 верстах от Нила, и по всему этому пространству стелется голая, бесплодная равнина. Для избежения утомительного и мало занимательного сухопутного путешествия, я нанял лодку, известную здесь под именем дахобии, и отправился водою по каналу Махмудие. Иногда шла мы на парусах, иногда лодочники тянули нас бечевою, и ровно через сутки мы прибыли в Латфе, где канал соединяется с Нилом. Здесь мы пересели на другую лодку и отправились вверх по Нилу, в Каир. Нил — величественная река, разделяющаяся на несколько рукавов и с быстротою стремящаяся в море. Не видав Нила, нельзя иметь понятия о Египте, который создан им, и им только живет. Везде, куда проникает плодотворящая струя этой благословенной реки, пустыня исчезает и является [345] роскошное прозябение. Вид Нила произвел на меня глубокое впечатление: я никогда еще не видал столь тучных нив и столь приятной зелени. Берега, в этой части его течения еще низменны, но кипят жизнию. Вышед на палубу своей дахобии, я часто обнимал взором десять, пятнадцать деревень красующихся с рощами своими по всем малейшим возвышениям, и представляющих чрезвычайно оживленную панораму. Множество лодок, одни с богомольцами, другие с хлопчатою бумагою и прочими туземными произведениями плывут вверх и вниз по реке, главной артерии жизни Египта и главного пути торговых и общественных сношений его жителей. Арабы довольно плохие судовщики, но они усердием и неистовыми криками заменяют недостаток искусства. По причине извилистого течения Нила образ плавания беспрестанно изменяется. То надобно выставлять все паруса, то убавлять или во все убирать их. Очень часто лодки становятся на мель, потому что фарватер с каждым годом, с каждым днем изменяется. Тогда лодочники по целым часам по пояс остаются в воде, пока не удастся им сдвинуть дахобию с мели. При противном же ветре лодочники берутся за бечеву и с песнями медленно влекут судно против течения.

Такое плавание скоро наведет на вас неодолимую скуку, и я, для препровождения времени, [346] часто выходил на берег охотиться. В этих местах очень много дичи, в особенности уток и бекасов, и у нас каждый день на столе было вкусное жаркое. На третий день плавания, на лазури небес резко стали обрисовываться вершины пирамид.

При виде этих памятников глубокой древности, этих немых свидетелей давно минувших событий, человек невольно задумывается! Сколько государств возникло и разрушилось, сколько народов исчезло с лица земли, а эти громады все стоят на незыблемом своем основании, как стояли в первый день своего существования. Долго я не мог свести глаз с этих каменных великанов, и живо вспомнил красноречивые слова великого полководца: «Солдаты! сорок столетий смотрят на вас с вершин этих пирамид.»

По мере приближения нашего к Каиру, Нил более и более оживлялся; барки перерезывали реку по всем направлениям и скоро мы причалили к пристани, загроможденной товарами и усеянной народом.

То был Булак — предместие, или как здесь говорят, гавань Каира. Самый город отстоит от реки на две версты, и мы поехали туда на лошадях, посланных нам на встречу.

Каир по архитектуре зданий своих, истинно арабский город; в нем несколько [347] превосходных мечетей и вообще едва ли есть другой город в мире который для кисти живописца представил бы столько оригинальных, пленительных картин. Мы проехали мимо площади Эзбекие обсаженной роскошными смоковницами. Во время полноводия эта площадь превращается в озеро, а теперь она покрыта была зеленеющею пшеницею.

Каир принадлежит к самым многолюдным городам востока. Кроме коренных жителей, туда стекаются богомольцы из разных стран Азии и Африки, в ожидании большого каравана, который ежегодно отправляется в Мекку. Базары кипят народом, а по улицам, и без того узким, часто не бывает проезда от множества верблюдов, которые длинными вереницами тянутся взад и вперед. За городом, на последних уступах горы Мокатама, возвышается цитадель, обведенная высокими каменными стенами и имеющая целью обуздание жителей, склонных к мятежу. Там живет наместник и находятся все правительственные места. Эта цитадель играет не маловажную роль в новейшей истории Египта. Она выдержала несколько осад, и в ней совершилась ужасная катастрофа, положившая конец владычеству Мамелюков. Созванные для совещания с пашою, они внезапно были окружены и перерезаны до последнего. Сам Мехмед-Али несколько раз рассказывал мне, [348] улыбаясь, о своем кровавом подвиге, как о самом простом и естественном событии. С вершины цитадели вид на город и его окрестности очаровательный. Оттуда вы одним взором обнимаете все извилины этого лабиринта: Нил, который серебряною лентою вьется между камнями и садами, и за ними — безотрадную пустыню и пирамиды. Едва ли где нибудь на земном шаре роскошное прозябение и отсутствие всякой растительности, жизнь и смерть находятся в столь резком контрасте.

О системе правления паши Египетского можно судить весьма различным образом, но нет сомнения, что он и сын его, Ибрагим, много старались об украшении Каира. В прежнее время все пространство, между нынешним городом и так называемым Старым Каиром, было покрыто буграми, образовавшимися вероятно из развалин строений и из разного сора выбрасываемого из домов. Ибрагим с немаловажными издержками велел срыть эти бугры, вырыть колодцы и провести туда воду, так что теперь красуются прекрасные сады там, где прежде рыскали одни шакалы. На острове Руде, образуемом двумя рукавами Нила, развели сад в английском вкусе и это место сделалось самым приятным гульбищем в окрестностях Каира. В нем провел я много веселых минут. Мы часто на целый день приезжали туда большим [349] обществом, обедали под тенью дерев, над водохранилищем, и проводили время в самых приятных беседах. Кроме образованных Европейцев, состоящих на службе у паши, тогда посещали Египет путешественники разных наций, и мне часто случалось быть в самом приятном кругу.

Каир, Булак и другие его предместия построены на правом берегу Нила. против Каира, на левом берегу лежат развалины Мемфиса, древней столицы Египта, посреди обширной пальмовой рощи, за которою, на краю пустыни, возвышаются пирамиды.

Долго исследователи древности спорили о предназначении этих единственных в своем роде памятников, но теперь, кажется, нет никакого сомнения, что это были гробницы Фараонов. Это мнение тем правдоподобнее, что все пространство, окружающее пирамиды, на десять и более верст, представляет вид огромного кладбища. В сравнении с народонаселением, плодородной земли было всегда так мало в Египте, что усопших хоронили в близь-лежащей пустыне. Таким-образом возле каждого значительного города образовывался Некрополис, город мертвых, и пирамиды с своими катакомбами — не что иное, как Некрополис Мемфиса.

Я давно питал желание осмотреть вблизи это чудо света, дотронуться до него, так-сказать, [350] руками, и в одно прекрасное утро, какие бывают только в Египте, мы большим обществом отправились в путь. Через Нил мы переправились на лодке, а далее ехали на ослах. Прежде посещение пирамид было сопряжено с опасностью, и без сильного конвоя никто не решался на этот подвиг. Но непреклонная строгость Мехмеда-Али-Паши поселила такой страх между Бедуинами, что они совершенно отказались от разбойнических своих наклонностей, и теперь женщины и даже дети безопасны от их набегов. По мере того, как мы стали ближе подъезжать к пирамидам, они, в-следствие странного оптического обмана, показались не столь колоссальными, какими казались издали; но когда мы достигли самой их подошвы, когда стали осязать их руками, тогда мы мгновенно увидели всю их огромность. Как мелок, как ничтожен кажется человек, в сравнении с этими громадами, сооруженными людьми-же! Это картина, подавляющая воображение...

Всех пирамид семь, но мы будем говорить только о двух, самых больших, или даже только об одной, потому-что они все совершенно сходны между собою. Пирамиды сложены из множества рядов огромных тесаных камней, расположенных уступами. Вероятно, сначала эти уступы были покрыты штукатуркою; в некоторых местах она и по сие время уцелела, но [351] вообще пирамиды в нынешнем своем состоянии представляют вид огромной лестницы, по которой можно взобраться на самую вершину, хотя и не без усилий, по причине высоты уступов. С помощию двух, трех Бедуинов я также вскарабкался на верх. Вершина пирамиды более не существует, и не известно, свалилась ли она сама-собою от времени, или была разрушена руками человеческими. Теперь вершину пирамиды образует площадка в 15-ть квадратных футов, и с этой поверхности взор обнимает с одной стороны необозримую пустыню, а с другой нильскую долину, покрытую деревнями, рощами и полями. Но, смотря на пирамиду в некотором отдалении, вы не заметите, что бок ее имеет вид зубчатой пилы и что вершина у ней отсечена. Напротив, все линии кажутся совершенно-прямыми, ибо замеченные нами уступы и неровности в сравнении с общею массою, так незначительны, что исчезают для глаз, и нисколько не нарушают общей гармонии этих дивных творений.

Не воображайте, чтоб пирамиды составляли одну сплошную каменную массу, как думали некогда; отважный Бельцони, первый из путешественников открыл вход в большую пирамиду, проник во внутренность ее, и теперь каждый без особенного труда может следовать его примеру. Низкие проходы, которые идут то вверх, [352] то вниз и по которым надобно ползти на брюхе, приведут вас наконец в довольно-обширный покой, где стоял каменный гроб одного из Фараонов. Замечательно, что уже Бельцони не нашел ни мумии, ни остова в этом саркофаге; это дало повод думать, что уже гораздо прежде пирамиды привлекали любопытство или алчность многочисленных завоевателей, которые вероятно думали, что в этих каменных громадах скрываются несметные сокровища.

Я уже две недели жил в Каире и каждый день прогуливался в окрестностях этого любопытного города, как внезапно, среди наших археологических изъисканий, нас поразила ужасная весть, что чума, с некоторого времени свирепствовавшая в Александрии, начала обнаруживаться ив Каире. Для избежания опасности Мехмед-Али отправился в Верхний Египет, куда зараза редко проникает, и я тоже не приминул воспользоваться этим единственным случаем, для посещения страны, столь примечательной в истории развития человеческого рода. Плавание вверх по Нилу мною уже прежде описано, но природа прибрежных мест представляет резкое различие с низменными берегами этой реки в нижней части ее течения. Цепи гор, образующие долину Нила, то с правой то с левой стороны, подходят к самой реке и кончаются крутыми обрывами. Полоса плодоносной земли [353] все более и более съуживается, и поливание полей, посредством водоемных машин, все более и более становится затруднительным. Полевые работы не останавливаются круглый год. В одном месте режут сахарный тростник, в другом сеют хлопчатую бумагу, индиго и опиум, не говоря уже о хлебных растениях, которые дают по три жатвы в год; но Мехмед-Али не довольствовался редким обилием этой благословенной ночвы, столь-богатой роскошными произведениями: он возъимел несчастную мысль превратить Египет в мануфактурную страну, и, по мановению его, по всем городам и местечкам возникли бумагопрядильные фабрики, которые, отвлекая народ от земледельческих занятий, производят пряжу весьма-низкой доброты. Нет страны, менее удобной для фабричной промышленности, как Египет. От чрезмерной сухости воздуха и от пыли, которою он напитан, все машины скоро портятся. Арабы, не получая почти никакой платы, работают без всякого тщания, и вообще далеко не достигли той степени образования физических и умственных способностей, без которой нельзя ожидать прочного успеха на поприще промышленности.

Уже в то время некоторые из этих бумагопрядильных фабрик от недостатка рабочих оставались в бездействии и можно решительно [354] сказать, что Мехмед-Али не извлек никакой пользы из этой попытки водворить мануфактурную промышленность в Египте.

Кроме бумагопрядильных фабрик, Мехмед-Али вздумал также устроить сахарный завод для переработки сахарного песка. Выделываемый там сахар недурного качества, но в цене он также не уступает привозному из Марселя и Триеста. Мне на месте любопытно было видеть первоначальное добывание сахарного песка. Оно состоит в следующем производстве. Сахарный тростник выжимается между двумя деревянными цилиндрами, из которых верхний приводится в движение самым простым механизмом. Сок вытекает в большие глиняные сосуды, а потом вываривается на небольшом огне, пока жидкость не испарится и сахар не сядет на дне большими кристаллами темнобураго цвета. Этот сахар потом отсылается на завод, где он уже очищается обыкновенными средствами, и оттуда является в торговлю в виде рафинада.

Но в-особенности ново и любопытно было для меня добывание индиго. Растение, содержащее в себе это красильное вещество, не бывает выше одного фута и вообще ничем особым не отличается. Листья и стебельки срезываются три раза в-продолжение лета; они кладутся в бассейн, вырытый под открытым небом и внутри [355] выложенный камнем и цементом, после чего бассейн наливается водою. Вода настаивается таким-образом до-тех пор, пока листья не прийдут в брожение. Тогда вода, уже напитанная красильным веществом, выпускается через кран в другой бассейн, равной величины с первым, но лежащий пониже его. Тогда два и более работников становятся по колено в жидкость, и беспрерывно мешают ее деревянными лопатками, взбрасывая ее на воздух. Этот процесс необходим для соединения водорода, содержащегося в воздухе, с частицами индиго, распущенными в воде, потому-что только от этого соединения красильное вещество из тускло-зеленого превращается в прекрасный синий цвет. Тогда уже из второго бассейна вода выпускается в третий, покрытый полотном, на котором индиго осаждается, между-тем, как вода протекает на сквозь. Через сутки индиго превращается в мягкое тесто, которое разрезывается на правильные паралелипипеды, а потом сушится на воздухе.

Мы все плыли вверх по Нилу, и с каждым днем путешествие наше становилось более и более занимательным. Погода стояла очаровательная. По ночам, сильная роса опускалась на жаждущую землю, и становилось свежо, даже довольно-холодно; но днем температура воздуха восходила до двадцати градусов, а это было в [356] январе и феврале месяцах. Иногда только южный ветер поднимал облака пыли в близлежащей пустыне; тогда небо помрачалось, жар делался нестерпимым, воздух становился тяжелым для дыхания, и тонкая пыль проникала, кажется, в самые поры нашего тела. То был известный во всей Африке своим пагубным влиянием ветер симун, которого так опасаются караваны. В эти минуты мы действительно страдали, кровь приливала к голове, дыхание стеснялось, какой-то неопределенный недуг овладевал всем нашим существом. Но, к-счастию, этот ветер дует обыкновенно только в-продолжение двадцати-четырех часов и никогда не свирепствует более трех суток, а с переменою ветра человек оживает, и все болезненные припадки мгновенно исчезают. Подъезжая к местечку Монфалуту, мы в первый раз увидели крокодилов, и с-тех пор они все чаще и чаще нам стали попадаться. Обыкновенно эти животные во множестве лежат на песчаных отмелях, образующихся посреди Нила и греются на солнце; но, услышав плескание весел и человеческие голоса, крокодилы торопливо бросаются в реку, Несколько раз мы по ним стреляли из ружей, но, кроме испуга, не успевали нанести им никакого вреда. Крокодилы бывают в двадцать и более футов длиною: они имеют вид огромных ящериц, и [357] трудно видеть животное более-отвратительное. Говорят, что они иногда пожирают детей и даже взрослых, купающихся или неосторожно-играющих на берегу реки; но все, что я лично видел, дало мне весьма-невыгодное понятие о смелости крокодилов. Я твердо убежден, что это одно из самых трусливых животных в природе. Замечательно еще и то, что крокодилы никогда не показываются ниже известной широты, и выдавали за чудо, что когда-то, во время сильного разлития Нила, один крокодил был увлечен течением до самого Каира. Всякий день мы видели путешественников — одних, возвращавшихся из Верхнего-Египта, других плывших с вами по одному направлению. Флаги всех европейских наций развеваются на дахобиях, по всем направлениям плавающих по Нилу; но число Англичан, объезжающих восток, превышает число всех остальных путешественников, взятых в сложности. Однако я, в одно утро, около того места, где остановились мои лодочники, к немалому удивлению увидел маленькую Русскую флотилию и вскоре узнал, что мы в Фивах, и что я находился между соотечественниками.

Кого из нас в молодости не поражало громкое имя стовратой столицы фараонов! какое и ныне еще внушают удивление остатки древнего ее величия! Когда подумаешь, что прошло [358] четыре тысячи лет с того времени, как меч завоевателя разогнал народ, толпившийся в этих стенах; когда припомнишь, что уже во время римских Императоров, образованные Римляне, подобно нам, из любопытства посещали эти развалины, что храмы египетских богов, дворцы фараонов, гробницы царей уцелели и дают полное понятие о прежнем своем величии, — то не знаешь, чему удивляться более: чрезвычайной ли прочности этих зданий, или климату столь превосходно-сохраняющему творения рук человеческих.

Судя по развалинам, Фивы были построены на обоих берегах Нила и занимали значительное пространство. Теперь видна там одна только бедная деревушка, и Арабы прислонили свои жалкие лачужки к портику и к пиластрам лукзорского храма. Тому, кто не был в Фивах, трудно представить себе все изящество, всю роскошь египетского зодчества. Вообразите себе стены, выведенные из тесанных камней, огромного размера, и с верха до низа, покрытые изваяниями; целый лес колонн, непринадлежащих ни к одному из известных орденов архитектуры; колоссальные статуи, обелиски и наконец целую аллею сфинксов — и вы будете иметь очерк этих дивных зданий, дающих высокое понятие о состоянии искусств и о развитии цивилизации у древних Египтян. На этих [359] памятниках без сомнения изображены мифология и история этого достопамятного народа, и можно сказать, что стены их сплошь исписаны иеороглифами. К несчастию, нам, кажется, не суждено проникнуть в эти тайны, потому что все попытки, сделанные до сих пор для разгадания иероглифов, оказались весьма неудовлетворительными.

Обелиск, который ныне красуется на Площади-Согласия (Place de la Concorde) в Париже, составлял некогда, с другим ему совершенно-подобным, преддверие лукзорского храма. Мне кажется, что он там более был на своем месте, среди разрушенных современных ему египетских памятников, и растущих между ними пальмовых дерев, чем в шумной столице Франции. На краю пустыни, среди дикой природы, этот свидетель давно-минувших веков гораздо-внятнее говорил воображению, нежели в Париже, где настоящее, поглощая прошедшее, изглаживает воспоминания даже о самых близких событиях. Но Франция желала обладать одним из памятников Фараоновой столицы и не щадила никаких издержек и усилий для достижения этой цели. Особая коммисия была отправлена в Египет для этого предмета, и большое плоскодонное судно, названное Лукзор, было нарочно построено для перевоза гранитного колоса. Вниз по Нилу плавание не [360] встречало больших препятствий, но всего труднее было выйдти в море, по причине мелководия на самом устье реки. Целые девять дней старались провести Лукзор в открытое море, но тщетно; уже думали отказаться от этого предприятия и оставить обелиск в Розетте, как вдруг подул ветер с моря: уровень воды в реке поднялся на полтора фута, и Лукзор с драгоценным своим грузом выплыл в открытое море.

В Фивах, столь богатых дивными памятниками древности, так-называемые гробницы царей составляют один из самых любопытных предметов.

Гробницы эти высечены в самом диком ущелье, лишенном всякой растительности. Входы в них были завалены грудами огромных камней, так-что стоило немалого труда разрывать их, и эти открытия, также как и многие другие по части египетских древностей, произведены неутомимым Бельцони. Каждый из фараонов, при восшествии на престол, строил себе особую гробницу, и работы в ней продолжались по день его смерти. Вот отчего некоторые из этих гробниц гораздо-пространнее других, смотря по более или менее продолжительному царствованию каждого из египетских царей. Эти гробницы состоят из целого рода великолепных подземных покоев, из коих [361] некоторые образуют настоящие своды, а другие поддерживаются по середине четвероугольными устоями. Стены и потолки покрыты изваяниями и живописью, и краски так еще ярки, что едва можно верить, что протекло четыре тысячи лет с тех пор, когда художники давно-исчезнувшего народа трудились над украшением этих памятников.

Обряды богослужения, торжественные шествия, сцены из домашней жизни, земледельческие орудия и все относящееся до ремесл изображено в них с такою верностию, и отчетливостию, что нигде лучше нельзя изучить народный быт древних Египтян, как в этих замечательных гробницах, только с весьма-недавнего времени доступных любознательности современников.

Пробыв около недели в Фивах, я опять сел в свою дахобию и с попутным ветром продолжал плавание свое вверх по Нилу. Я имел намерение доплыть до острова Филе, лежащего под поворотиым-кругом, чтобы иметь хоть поверхностное понятие о тропической природе. Там же находятся и первые пороги, которые хотя и не представляют неприступной преграды для дальнейшего плавания, однако резко отделяют Нижний-Нил от Верхнего. Температура воздуха все становилась жарче и жарче, а народ, обитающий по берегам, смуглее и смуглее. В одном [362] месте, называемом Джебель-Зелзеле, горные цепи с обеих сторон крутыми обрывами подходят к самому берегу реки и образуют теснину, которая, по словам древних писателей, прежде заграждалась цепью для предохранения Египта от набегов диких Нубийцов.

Еще несколько дней, и мы увидели Ассуан, составляющий ныне, как и во время Римлян, крайний предел Египта. Здесь начинаются скалы из которых Египтяне выламывали гранит, употреблявшийся их зодчими. Эти ассуанские гранитные каменоломни представляют прелюбопытное зрелище. И по-сие-время узнают места, из которых высечены были обелиски, украшавшие Фивы. А один недоконченый обелиск, обделанный с трех сторон, но еще неотделенный от скалы, свидетельствует, что, в-следствие чрезвычайных событий, в этих каменоломнях работы прекратились внезапно, когда бремя несчастия стало тяготеть над этою некогда-цветущею страною.

Остров Филе, крайний предел моего путешествия, лежит за первыми порогами Нила. Мы отправились туда верхом, по правому берегу, среди дикой, угрюмой природы. Здесь начинается Нубия; цвет лица жителей из смуглого резко переходит в черный. Нубийцы все, без исключения, плавают [363] как рыбы и половину дня живут в воде. Их искусство в этом отношении достойно удивления. Для потехи путешественников и из ничтожного подарка, они в числе нескольких сот человек бросаются в воду там, где Нил с ужасною быстротою стремится между скалами, заграждающими ему путь. Они — то исчезают в бушующих волнах, то опять всплывают на поверхность: ежеминутно опасаешься, что эти неустрашимые пловцы будут размозжены об зубчатые скалы, торчащие из-под воды, и в следующую минуту видишь с изумлением, что они невредимо выходят на берег, с полною готовностью вторично пуститься на опасный подвиг.

Наконец мы очутились против острова Филе и переправились туда на челноке. На этом уголку земного шара царствует какая-то отрадная тишина, какое-то благотворное спокойствие, которое сообщается всему вашему существу. Здесь Нил не имеет вида реки: напротив, кажется, будто остров Филе лежит среди альпийского озера, окруженного высокими горами. Этот остров очень-невелик; но, судя по развалинам, которыми он усеян, надобно полагать, что здесь, на границе между Нубиею и Египтом, в древности совершались религиозные обряды, имевшие особенное политическое значение. И в новейшее время этот остров тем замечателен, что он [365] служил крайним пределом славного похода Французской армии в Египте.

На перистиле одного храма, среди неразгаданных иероглифических изображений, высечена надпись, предназначенная передать позднейшему потомству весть о подвигах этой горсти Французов, и о их храбром предводителе, Дессе.

Переночевав на острове Филе, я на другой день пустился в обратный путь. Мне нельзя было долее медлить. Мехмед-Али-Паша возвратился в Каир, и сношения мои с египетским правительством по делам службы, требовали там моего присутствия. Между-тем, из полученных мною писем я увидел, что чума не только ужасно свирепствовала в Каире, но также распространилась по всем окрестным областям. Я строго запретил моим судовщикам причаливать к берегам в обитаемых местах и сам наблюдал, чтоб они не сообщались с прибрежными жителями.

Мухаммедане вообще верят предопределению и не принимают никаких мер осторожности против чумы. По этой причине все карантинные уставы ежедневно ими нарушаются, и без личного моего присмотра, лодочники мои, вероятно, не исполнили бы ни одного из моих приказаний. Судовщики, управлявшие барками, шедшими из Каира нам навстречу, переговаривались с нашими и передавали ужасную картину уныния, [365] в которое погружен был Каир от чрезвычайной смертности, распространившейся между его жителями. Говорят, что были дни, в которые умирало до четырех тысяч человек. Въехать под влиянием подобных обстоятельств прямо в город, значило бы предать себя верной смерти.

Я уже заблаговременно просил моего поверенного нанять для меня за городом, по близости реки, дом, в котором я мог бы жить в совершенном оцеплении, пока не утихнет моровая язва. По долголетнему опыту известно, что чума прекращается во время сильных жаров, и в самые даже злополучные годы, после Иванова-дня, все Европейцы сообщаются между собою без дальнейшего опасения. По этому мне оставалось только около двух месяцев жить в заточении.

Приготовленный для меня дом находился в недальнем расстоянии от Шубры, где тогда жил сам паша, разобщенный от своей столицы сильным кордоном войск. Лодочники мои перенесли на руках все мои вещи на назначенную мне квартиру, и несколько солдат, отданных в мое распоряжение, смотрели за тем, чтобы они на дороге ни с кем посторонним не сообщались. Когда все мои пожитки были поставлены на место, я заперся в свой дом, к которому приставлен был охранный караул, расплатился с моими лодочниками, и отпустил их на волю Божию. Что же случилось? Не прошло пяти дней, [366] как пришли мне сказать, что из числа их две трети уже сделались жертвою чумы. Вот явное доказательство, до какой степени заразительна эта болезнь, и как нужно принимать против нее предохранительные карантинные меры!

Во время заточения моего я видался только с Мехмедом-Али-Пашею, который жил по близости занимаемого мною дома, и он принимал меня не иначе, как в саду. Туда и обратно ходил я в сопровождении нескольких солдат, которые очищали для меня дорогу от проходящих, и соблюдение всех этих мер предосторожности спасло меня от заразы, пока она не утихла совершенно. Тогда я опять переехал на жительство в Каир.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Египту // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 56. № 223. 1845