-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 апреля 1901.

Дипломаты великих держав, действующих сообща в Китае, гораздо больше озабочены теперь взаимными счетами и пререканиями, чем успешным ходом переговоров с китайским правительством. Самый вопрос о целесообразном разрешении кризиса на дальнем Востоке перестал занимать умы; он считается уже как будто исчерпанным казнями враждебных мандаринов, карательными экспедициями графа Вальдерзе и требованиями денежных вознаграждений за убытки. Пресловутое «единодушие » кабинетов сменилось мелочным и придирчивым соперничеством, смысл которого не всегда ясен для публики. Лондонские газеты заговорили вызывающим и воинственным тоном о России, обвиняя ее в нарушении общего согласия, или «концерта», которым, как принято думать, руководит и должна руководить Англия.

Русский представитель в Пекине, — как пишет оттуда корреспондент «Times», — «отказался поддерживать требование других держав о наказании провинциальных чиновников, замешанных в некоторые из худших избиений христиан. Этим Россия сбросила с себя маску. Вопрос этот ближе затрогивает интересы будущей безопасности в Китае, чем наказание главных правительственных лиц. За исключением смерти Ю-Сиена и мандаринов в Бао-тин-фу, не было еще достигнуто никакого возмездия за гибель 240 беззащитных мужчин, женщин и детей разных национальностей, зверски умерщвленных в провинциальных городах, большею частью в зданиях и дворах присутственных мест. Во внимание в желаниям Америки, Японии и самой России, составленный список был доведен до самых скромных размеров и заключает в себе лишь десять приговоров к смертной казни и пятнадцать — к пожизненной ссылке. Россия неоднократно признавала в принципе необходимость дополнительного списка провинциальных казней, но теперь она внезапно повернула в другую сторону и объявляет вопрос о наказаниях уже поконченным. Доводы в пользу снисхождения — продолжает корреспондент — едва ли могут быть серьезны со стороны [824] державы, которая в течение прошлого лета не раз поступала с китайцами столь же жестоко, как сами боксеры — с христианами. Нынешний отказ России нельзя объяснить иначе как только специальною сделкою с Ли-Хун-Чангом об уничтожении «концерта» в обмен за особые секретные уступки; это подтверждается и тем, что она высказала также намерение отделиться от других держав и в вопросе о вознаграждении. Нужно надеяться, что другие державы не станут приносить дальнейшие жертвы для обеспечения внешнего единства действий, которое рано или поздно должно было оказаться неосуществимым со времени принятия посредничества Ли-Хун-Чанга... Англия уже достаточно наказана за свою решимость сохранить внешний вид согласия между кабинетами. Если в отдельных случаях виновные чиновники, указанные англичанами, избегнут кары по желанию России, то в Китае утвердится убеждение, что Англия бессильна защищать своих подданных против русского "быть по сему..." Весь ход переговоров подвергнется опасности, если России дозволено будет разрушить единодушное решение всех других держав в противность ее собственному, данному раньше слову»...

Эти и подобные им замечания английских газет как нельзя лучше выясняют бесцельность и вред той системы лавирования, которая практикуется дипломатиею ради избежания даже вполне невинных разногласий с чужими державами. Россия могла с самого начала возражать против кровавой расправы с китайскими сановниками, исполнявшими лишь приказы императрицы-регентши и князя Туана; она не делала этого, без сомнения, только потому что опасалась нарушить единомыслие кабинетов при первых же совместных мерах против Китая. Однако, вопрос о казни людей без суда был в сущности настолько важен, что оставлять его без всестороннего и откровенного обсуждения было едва ли благоразумно; и если бы возникшие разноречия помешали исполнению немецко-британской программы возмездия, то это было бы только заслугою и вовсе не повредило бы репутации и влиянию России. Иностранные представители в Пекине вынуждены были бы тогда придумать другой способ наказания Китая, без совершения явных несправедливостей, способных внушить туземцам глубокую и непримиримую ненависть к Европе и ее мнимо-христианской культуре; согласие держав восстановилось бы на более подходящей почве, и мы избавлены был бы от участия в тяжелом и печальном деле избиения китайских мандаринов по заранее составленному списку. Не было ни малейших оснований предполагать, что это участие вызывалось для нас необходимостью и что мы обязаны были в данном случае [825] подчинить свои взгляды английским или германским; напротив того, наши возражения были бы по всей вероятности поддержаны японцами, американцами и французами, и общественное мнение культурного мира было бы на нашей стороне. Согласие с другими не есть само по себе цель, ради которой стоило бы жертвовать своими мнениями и чувствами; оно есть только средство для достижения определенного результата. Еслибы наша дипломатия не считала своим долгом присоединиться к известным требованиям или, по крайней мере, обставила свое согласие надлежащими оговорками, то она не могла бы теперь подвергаться подозрениям и нападкам, в роде приведенных выше; но, конечно, она имела полное право изменить свое отношение к частному вопросу о казнях и отказаться от повторения ошибки, допущенной первоначально, — хотя бы это было и неприятно британским патриотам. Существовали даже достаточно сильные внешние причины, оправдывавшие такую перемену во взглядах, — напр. фактическая невозможность захватить именно тех, которые были вдохновителями и руководителями совершившихся злодейств, и тягостное впечатление, производимое повсюду расправою над простыми исполнителями, к которым несомненно принадлежат провинциальные чиновники. Никто не поверит, что нравственный авторитет Англии или другой державы в глазах Китая будет измеряться количеством голов, отданных ей в жертву; а еслибы такая точка зрения действительно имела силу между китайцами, то христианские нации и правительства не могут и не должны сообразоваться с нею в своих решениях, — ибо в противном случае не было бы разницы между европейскою культурою и азиатскою. Корреспондент «Times» делает ядовитый намек на суровые репрессалии в пределах Манчжурии; но эти распоряжения, каковы бы они ни были, применялись во время военных действий, начатых китайцами, и притом в районе непосредственных нападений китайских военных сил, — тогда как в настоящее время дело идет о наказании отдельных лиц в мирных областях Китая, при отсутствии войны между китайским правительством и иностранными державами. На войне полагается истреблять неприятеля и принимать разные крутые меры даже против безоружных жителей, подозреваемых в содействии неприятельским войскам; из этого, однако, не следует, что можно в мирное время убивать туземных чиновников в занятой стране, под предлогом возмездия за совершённые ими до оккупации служебные действия. Между обоими случаями нет ничего общего, и сопоставление их возможно лишь при отрицании того грубого и бесспорного факта, что в Манчжурии происходила война. [826]

Весьма щекотливые пререкания, возбужденные в последнее время по поводу Манчжурии, должны быть отчасти приписаны, как нам кажется, ошибочной тактике нашей дипломатии, которая сначала не признавала истинного характера военных событий в этой облаете, а потом давала иностранным кабинетам ненужные уверения и обещания, не вызываемые и не оправдываемые обстоятельствами. Местные китайские власти формально начали войну против России, и созданное этим военное положение в Манчжурии ставило нас в особые условия, из которых необходимо было сделать соответственные практические выводы. Мы были против воли вовлечены в неожиданные военные операции на Амуре, и нам пришлось действовать там совершенно самостоятельно, вне соглашения с союзными державами и без всякой связи с задачами, преследуемыми дипломатиею в Тянь-Цзине и Пекине. Значительная часть пограничной китайской территории была занята нами по праву войны, и мы должны были предоставить себе право определить и устроить судьбу этого края в зависимости от интересов безопасности русских владений в будущем. Вместо того, чтобы стоять на этой твердой почве фактов и делать затем возможные уступки державам и Китаю, мы почему-то старались уверить себя и других, что предпринятые против нас военные действия исходят не от китайских оффициальных властей, а от тех же мятежных «боксеров», которых предстояло усмирить и наказать в Печилийской провинции, и что, следовательно, вопрос о Манчжурии есть только часть общего вопроса, подлежащего совместному обсуждению кабинетов; в то же время мы заранее приняли на себя обязательство, — которого никто от нас не требовал и не мог требовать, — очистить завоеванную русскими войсками территорию и возвратить ее китайцам по восстановлении в ней спокойствия и порядка. Мы и без того не взяли бы Манчжурии; но было несравненно лучше и выгоднее отдач ее без предварительного обещания, чем делать это по обязанности. Очевидно, мы этим сами лишили себя всех преимуществ своего положения в Манчжурии, без малейшей в тому надобности.

Что же вышло в результате? Война, которую мы вынуждены были вести с китайцами за Амуром, как бы вовсе не существовала, и о ней нет и речи, когда говорится об ожидаемом соглашении между Россиею и Китаем относительно Манчжурии. Устроить положение этой страны прежде чем удалить занимающие ее русские войска — безусловно необходимо; понятно также, что, по окончания войны, должны были начаться мирные переговоры между обеими участвовавшими в ней державами, и что предлагаемые победителями условия не могли быть вполне благоприятны для побежденных. [827] Китайское правительство обратилось тогда за советом и заступничеством к иностранным кабинетам; последние нашли, что отдельное соглашение Китая с одною из держав нарушало бы интересы всех остальных и подрывало бы самые основы общего «концерта», тем более когда дело идет о предоставлении каких-либо специальных выгод одному из союзников в ущерб прочим.

Нашу дипломатию обвиняют теперь в том, что она произвольно выделила Манчжурию из круга общей компетенции союзных держав и ведет о ней какие-то секретные переговоры с китайскими уполномоченными. Естественный и неизбежный результат войны превратился в нечто предосудительное и неловкое; нам приходится как бы оправдываться перед Англиею, выслушивать резкие упреки иностранной печати и с благодарностью принимать успокоительные заявления Германии. «Россия, — говорит «Times» в передовой статье от 14 марта, — участвует в союзе держав и в этом качестве пользуется правом голоса в их совещаниях и в их совместной политике по отношению к Китаю. В то же время она за их спиною ведет целый ряд отдельных переговоров от своего собственного имени и для своей исключительной выгоды. При таких обстоятельствах возможно ли полагаться на ее добросовестность? Она торжественно заявляла, что самостоятельные планы совершенно чужды ее китайской политике. Между тем она преследовала такие планы, по крайней мере с ноября, и повидимому она приспособляет к ним свои действия в качестве члена союза. В концерте держав она препятствует ходу дел, изобретает поводы в проволочкам и выдает себя за защитницу Китая или даже покровительницу китайских преступников. Как отдельная держава, она стремится в достижению своих частных целей с неослабною настойчивостью и твердостью. Никакие уверения, хотя бы самые многословные, не могут объяснить эти противоречия или примирить с ними тех, которые имеют крупные интересы на дальнем Востоке и желают во что бы то ни стало поддержать их».

Эти обвинения были бы справедливы, еслибы Россия просто воспользовалась событиями для секретных дипломатических захватов в Китае. Но, как известно всем, отдельные переговоры о Манчжурии вызваны были самостоятельными нападениями китайских военных сил на русскую железную дорогу и на русское побережье Амура: не будь этих нападений и последовавшего за ними занятия страны русскими войсками, не было бы теперь и манчжурского вопроса, и о нем не велись бы особые переговоры с Китаем. Двусмысленность, послужившая источником нынешних нареканий, началась лишь с того момента, когда военные действия в [828] Манчжурии были прикрыты странною и бесцельною дипломатическою фикциею, о которой мы упоминали выше. Наша дипломатия находила, что никакой войны не было и что Китай вовсе не нападал на наши владения; иностранные кабинеты охотно становятся на эту точку зрения и соглашаются с нами, что в Манчжурии ничего особенного не происходило, кроме лишь обычных беззаконий боксеров; но в таком случае они безусловна правы, обращаясь к нам с вопросом: почему Россия затевает какие-то отдельные соглашения с Китаем относительно Манчжурии, без ведома и участия других держав, с которыми она обязалась действовать совместно по китайским делам? И по неволе мы изворачиваемся, придумывая разные более или менее правдоподобные объяснения. Одна двусмысленность влечет за собою и другие, и таким образом создается искусственная путаница, из которой потом трудно выбраться. Дипломатам кажется, что они исполнили свое назначение, окружив себя сетью тонких комбинаций, а между тем причиняется ущерб политической репутации государства, подрывается доверие к его заявлениям и дается удобное оружие в руки его недоброжелателей и врагов. Многие думают до сих пор, что задача дипломатии — ловко маскировать действительность, избегать ясности и прямоты; этот устарелый взгляд, красноречиво и неоднократно опровергнутый Бисмарком, нашел еще недавно любопытное выражение в англо-германском договоре, гарантирующем неприкосновенность территории Китая. Договор составлен так, что обе стороны могут давать ему различные и даже противоположные толкования, по своему усмотрению. Лондонский кабинет утверждает, что англо-германское соглашение распространяется и на Манчжурию; германский канцлер, граф Бюлов, столь же категорически свидетельствует, что Германия не имела в виду применять это соглашение к Манчжурии. Самая возможность таких радикальных противоречий делает данный дипломатический акт бесцельным или по крайней мере значительно умаляет его практическое значение; дипломаты в этом случае как бы перехитрили самих себя. Остается только тот публично удостоверенный факт, что Англия стоит за сохранение государственных прав Китая в пределах Манчжурии и примет свои меры, т. е. потребует соответственного вознаграждения, если неприкосновенность китайской империи будет с этой стороны нарушена. Слух о том, что предположенная русско-китайская конвенция нарушает права Китая на Манчжурию, был впервые пущен пекинским корреспондентом «Times», который обнародовал также существенное содержание этой конвенции. По сведениям «Times», Россия выговорила себе важные преимущества и в Монголии, и в китайском Туркестане, чем [829] подвергается уже опасности «все положение, которое Англия старалась сделать неуязвимым у северо-западных границ Индии». Англичане встревожились; британский посол при русском дворе оффициально просил объяснений, и его успокоили указанием на временный характер предстоящего оглашения. С своей стороны Германия дала понять, что для нее совершенно безразлично, как поступит Россия с Манчжуриею после окончательного восстановления мира в Китае и после уплаты китайским правительством денежного вознаграждения, причитающегося на долю Германии. Совокупность китайских владений должна служить обеспечением для денежных требований вёликих держав; в эту совокупность входит и Манчжурия, и потому она не может быть предметом сепаратных сделок, пока не исполнены финансовые обязательства Китая относительно союзников. Такова точка зрения почти всех заинтересованных кабинетов по манчжурскому вопросу; только Англия и Япония идут значительно дальше в своих заботах о целости Китай, готовясь приступить к захватам при первой попытке России приобрести какие-либо исключительные права в Манчжурии.

Вопрос, неправильно поставленный с самого начала, обострился до того, что грозит серьезно испортить отношения к нам Англии, которые, впрочем, никогда не отличались особенною дружественностью. Насколько англичане склонны к резким и воинственным заявлениям во внешней политике, даже по сравнительно ничтожным поводам, — это можно было видеть недавно, при столкновении между британскими и русскими военными властями в Тянь-Цзине из-за спорного участка земли. Русские заняли и оградили флагами известное пространство земли, часть которого, по словам англичан, принадлежала управлению пекинской железной дороги; британские инженеры начали производить какие-то работы в пределах этого участка, устранив поставленные пограничные столбы; русское начальство вмешалось и потребовало прекращения работ, ссылаясь на принадлежность этой земли русским. Казалось, что подобный спор можно бы разобрать мирно по существу, без угроз и насилий; однако, английский генерал, к которому обратился управляющий дорогою, приказал «продолжать работы, хотя бы при помощи вооруженной силы». Русские протестовали, предлагая передать дело на решение дипломатии; англичане опирались на свое численное превосходство и не обращали внимания на доводы русских офицеров. С нашей стороны пришлось потребовать подкреплений, военные посты были усилены, и малейшая случайность могла бы привести к кровопролитию. Напряженное военное положение тянулось целую неделю; сам фельдмаршал граф Вальдерзе прибыл в Тянь-Цзинь 19 марта, чтобы [830] распутать этот узел, но не мог ничего сделать. Генерал Кемпбелл заявлял, что он обязан сохранять занятую позицию, согласно инструкциям, полученным им от своего правительства. Подчиниться такому грубому насилию было, конечно, немыслимо для русского военного начальства. Обращение к посланникам в Пекине также не помогло; понадобились прямые переговоры между правительствами обеих держав, чтобы уладить инцидент, который не должен был вовсе возникать. Общественное мнение всего мира с тревогою следило за ходом разгоревшегося спора; английские газеты предвещали войну и будили в читателях патриотические порывы грозными возгласами против России. Только 21 марта британский министр иностранных дел, маркиз Лансдоун, получил возможность сообщить в палате лордов «приятное известие», что дело окончилось благополучно и что «в сущности предмет спора, сравнительно мелкий и имеющий чисто местное значение, не принадлежит к числу тех, которые способны расстроить отношения между двумя державами». Однако прошла целая неделя тревожных ожиданий прежде чем британское правительство сочло нужным сделать это разумное заявление. «Times» находит еще, что англичане имели полное право употребить силу против русских в Тянь-Цзине и что «начальник штаба местных британских войск не мог поступить иначе». Уклониться от этого способа действий, — говорит газета, — «было бы оскорбительно для нашего достоинства, и мы возбудили бы к себе презрение туземцев в стране, где престиж составляет половину власти». При этом предполагается одно непременное условие, — что при употреблении вооруженной силы перевес и, следовательно, «престиж» будет на стороне англичан; но так как численность русских войск могла быть легко увеличена по мере надобности, то английское достоинство и английский престиж рисковали также и пострадать.

Принимать угрожающий и грубый тон в международных сношениях только потому, что в данный момент и в данном месте противник кажется слабее, — это уже обычная черта патриотов всех национальностей; но явная грубость софизмов, которыми прикрывается этот воинственный зуд, особенно бросается в глаза в последнем англо-русском конфликте в Тянь-Цзине. Гордый приказ британского генерала прибегнуть к вооруженной силе против отряда войск чужой великой державы, производит впечатление чего-то героического, а между тем он основан только на мимолетном и много раз испытанном расчете: в подобных случаях противник, ошеломленный опасностью войны из-за пустяков, добровольно отступает, и почетная победа достается без всяких жертв; или противник разбивается, пока у него мало сил, а затем отечественным [831] дипломатам предоставляется объяснять случившееся прискорбным недоразумением, так что инцидент кончается без всяких серьезных последствий. Англичане несомненно искусны в нанесении таких внезапных ударов, получающих характер победы в глазах толпы; однако результат зависит и от степени самообладания и выдержки противника. Припутывать авторитет и престиж государства к столкновениям между несколькими десятками или сотнями солдат — конечно, смешно и бесцельно; и если ответственные военные начальники соблазняются возможностью одержать верх над отрядом страны, с которою их отечество находится в мире, то это крайне опасный обычай, не лишенный риска для самих англичан. Спорные вопросы сами по себе не вызывали бы взаимного раздражения; но резкие выходки и угрозы оставляют надолго неприятное чувство, которое приносит свои плоды и в политике. Франция поныне не может забыть Фашоду, — в сущности, инцидент незначительный и допускавший вполне миролюбивое решение; англичане предпочли тогда действовать в форме ультиматума, пользуясь сравнительною слабостью французского отряда, и с тех пор Англия оттолкнула от себя французов вероятно на многие годы. В погоне за кратковременным внешним успехом приносятся в жертву крупные национальные интересы, — и это, по меньшей мере, нерасчетливо.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 4. 1901