-

Корреспонденции.

1. Из г. Тун-чжоу.

В тридцати верстах от Пекина на север, в городе Тун-чжоу, где находится отделение православной Русской Духовной Миссии, православный учитель-китаец сообщает нам следующее. Около больших северных ворот городской стены города Тун-чжоу с незапамятных времен стоит большая известная кумирня, которая посвящена чтимому всеми китайцами божеству дракону (Лун-ван-мяо) Когда-то эта кумирня кишела людьми и обильными приношениями, как свидетельствует ее старая обстановка Но теперь в годы новых реформ и умаления власти дракона кумирня совсем стала пустеть от людей и поэтому стала и беднеть. Подле кумирни протекала веселая река под названием (Тун-хуй-хэ) на берегу которой стоить большое священное дерево, которое должно быть посвящено тоже тому же дракону, но и оно так же как и кумирня, запустело; поклонники перестали заботиться о нем; не стало и жертвователей. Дерево было очень широко и ветвисто, так что под ним можно было спасаться во всякое время от бурь дождей и палящего солнца, потому то оно и не оставлено было без призрения, ибо под ним жили два старых человека, может быть, получатели прежних доходов этой кумирни и этого дерева. Занятий у этих людей, должно быть, никаких не было, так как они и день и ночь проводили под этим деревом, занимаясь картежной игрой, и должно быть они в эти минуты проигрывали последние гроши бывших легких доходов, помня легкую прежнюю жизнь. Эти два старица, не так давно должно быть, были буддийскими монахами. Умели они надувать простую публику, производя разные грубые чудеса, и проповедуя публике, что они происходят от их божков, которые восседали в их кумирне. Доверчивая публика приносила за то хорошие дары, но им то это только было и нужно. Не так давно эти люди жили богато и лежали на боку, зарабатывали себе кусок хлеба. Но теперь что им делать? К физическому труду они не привыкли, специальных ремесел они не знали, сидеть на дороге и просить подаяния — в Китае плохо дают? потому то грозило им умереть голодной смертью. Вернуться в прежнее состояние, обманывать публику посредством божков воспрещено начальством, да и народ стал плохо верить, да и голодной смертью умереть не хочется. Однако не нужно зарывать таланта в землю и нужно попробовать. Дело в следующем. В один из прекрасных летних дней проснувшись от утреннего сна довольно уже поздно, эти бродяги задумали исполнить нечто необыкновенной. Один из них спрятал свою одежду, под корнем дерева или под кору, неизвестно, но совсем незаметно для публики. Сам он голый пошел покупать съестного, но когда вернулся к дереву, как будто бы желал одеться, но к сожалению не мог найти одежды; чтобы осуществить свое намерение, нужно ему было непременно созвать публику. Публика действительно собралась на его громкое рыдание; вместе с тем он объявил, что пропала его одежда. Когда уже народу собралось порядочно, тогда он пускает в ход свою хитрость. Сначала становится перед деревом на колени и громогласно просит у дерева помочь его горю, просит показать ему место, где лежит его одежда, или прямо выдать. [19]

Когда, совершив длинную молитву, как бы от усталости, он присел к корню дерева, то вдруг одежда очутилась у него на коленях, но был он совершенно голый. Публика, видя явные чудеса на их собственных глазах встала в тупик. Весть эта быстро распространилась по всему городу, и через несколько времени у дерева стояла сотенная толпа.

Бродяги не зевали, старались внушить народу то, что для них требовалось, и дело их осуществилось, как лучше и не надо. К полудню дерево было обвешано цветами, полотнами и даже шелками. Тут сейчас же был воздвигнут жертвенник и воскурялись фимиамы. Бродяги были в восторге и работали без устали целый день. Для пущей важности объявляли, что под деревом в реке вода и грязь священны и обладают свойством исцелять всевозможные болезни. Как пользоваться этой водой и грязью, тут же подробно объяснялось, именно: грязную воду, грязь и пепел с жертвенника, все три вещи вместе заваривать в чайнике и пить как чай.

Для больных это было очень лестно, и так как в Тун-чжоу больных было не мало, то и среди публики вскоре большая половина оказалась то с бутылками, то с чайниками в руках. Некоторые тут же пили на месте, больше уносили домой для своих больных родных и знакомых. Слух этот дошел до исправника — главы городя. Ему, как образованному и хорошо воспитанному человеку, такое грубое и ложное суеверие не понравилось, почему задумал сейчас же уничтожить, но уничтожить было очень трудно, так как толпа была очень велика и с каждым днем все увеличивалась; однако, путем строгих мер посредством многих полицейских удалось толпу разогнать. Но и тут нашла коса на камень.

Жена одного военачальника этого города страдала какой-то болезнью; услышав об этом чудесном источнике, задумала немедленно полечиться. Но слышала и об том, что строго воспрещено и теперь недоступно достать этого лекарства. Она не хотела послать кого-либо за ним, но именно хотела сама съездить, чтобы более благотворно оно подействовало на ее болезнь, да и вместе поклониться священному дереву. Намерение ее было самое пылкое и во чтобы то не стало она хотела сделать это. Она собралась ехать, для охраны она взяла вооруженных солдат, которыми они могла распорядиться, и поехала; когда она приехали на то место, где должна сделать поклонение и получить для себя благотворную воду, не успела она встать на колени, как были схвачена полицейскими, но она дала приказание своей охране, чтобы они разбили полицейских и чтобы ей был свободный доступ получить то, чего она желает. Ее солдаты приказание ее в точности исполняли. Полицейские были совершенно прогнаны и она получила то, чего ей было нужно, после чего вернулась домой.

Полицейские, чувствуя себя пристыженными от какой-то женщины, больше уже не вернулись, и это священное место осталось совсем свободным. Почему те же бродяги с помощью многих суеверных людей, приписав и это чуду, усилили свою проповедь и теперь на том месте можно назвать уже не только рынок, но уже большой базар и с самой оживленной торговлей, куда народ идет беспрерывно; дереву же идут поклонения с жертвоприношениями. Со стороны исправника за оскорбление его полиции дело передано суду: что будет дальше, неизвестно. [20]

2. Театр в Vei-chui-tu.

Стоял прекрасный май месяц. День быль не особенно жаркий, но ясный. Подле нашего подворья был китайский купеческий театр. Из печатной программы узнали, что в 5 день 6 м. дается пьеса в шести действиях «Дунский богдыхан Ли-тянь-ван».

Публика расположилась амфитеатром около страды, покрытой коврами, на которых было поставлено несколько стульев. Это и есть сцена со всеми ее декорациями; две задрапированные двери служат для входа и выхода действующих лиц. С левой стороны сцены на корточках сидят музыканты с причудливыми инструментами, за огромным барабаном восседает дирижер. Он не машет палочкой по воздуху, а неистово колотит ею стоящее перед ним чудовище, извлекая из него такие потрясающие звуки, с которыми разве только и может соперничать какофония подражающего ему китайского оркестра.

«Увертюра» кончена, начинается представление. Актеры и актрисы, фантастически разряженные, кривляются, лают, кувыркаются, воют, прыгают на одной ноге; наряду с этим льется непрерывная, гортанная речь, но актеры мало обращают внимания на дикцию: мимика их главная цель. Хоть подобная мимика и крайне странна для малопривычных к ней людей, но лишь благодаря ей, можно уловить в пьесе некоторый смысл.

Жил был на свете честолюбивый мандарин Шо-ву. Чванства ради, задумал он пригласить к себе в гости дунского богдыхана Ли-тянь-вана. Послушался богдыхан, собрал своих придворных и приехал к Шо-ву. Стали они пировать и забавляться.

Шо-ву, Шо-ву, завыли на ухо хозяину четыре мандарина, — убей богдыхана, будь сам богдыханом. Ли-тянь-ван, тебя хотят убить, шепнул богдыхану один раскаявшийся мандарин.

Богдыхан испугался и побежал, свита за ним, Шо-ву за нею. Бегают они по «Рисовому полю», т. е. тут же по сцене, добежали до реки «Несчастный случай», т. е. до ряда плетеных стульев, и, нечего делать, бросились вплавь: богдыхан и свита стали на четвереньки на стульях, и только один мандарин, благодаря «Несчастному случаю», растянулся по полу — утонул. Но коварный Шо-ву настигает богдыхана, тот прячется в попавшуюся на дороге крепость, картинно представленною тремя спинами мандаринов. Преследователь с яростью нападает на них, зажигает стены, т. е. дует изо всех сил на горящий факел и все начинают мяукать, корчиться, словно их в самом деле жарят на медленном огне; вой подымается невозможный. Громовые удары дирижера покрывают даже голос суфлера, который, перебегая по сцене от одного актера к другому, усиленно подсказывает им.

Не бойся, богдыхан Ли-тянь-ван, раздается чей-то протяжный вопль; Шо-ву в смятении обращается в бегство.

На эстраду является сын богдыхана с войском. Он вышел навстречу отцу и случайно избавил его от погибели.

Презренный Шо-ву казнен, дунский богдыхан Ли-тянь-ван торжествует. Занавес не падает, так как его не имеется.

Это своеобразное представление, оканчиваемое здесь часа в четыре, тянется на родине несколько дней подряд, зрители с напряженным вниманием следят за всем, что делается на сцене. [21]

Не надо забывать, что многие китайцы довольствуются подобными незатейливыми зрелищами.

Иеродиакон Иннокентий.

Сентября 5 дня с. м.

Текст воспроизведен по изданию: Корреспонденция // Китайский благовестник, № 15-16. 1914