-

ЧРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ПОРТСМУТСКОГО ДОГОВОРА.

Вы спрашиваете, какова теперь дорога чрез южную Маньчжурию, каковы на ней порядки? Опишу вам свое путешествие нынешней весной от Харбина до Пекина.

Выехал я в сопровождении слуги китайца и с багажом в восемь мест — из ящиков и сундуков, весом всего более двадцати пудов. Из двух поездов по южной ветви Кит. Вос. ж. д. удобнее тот, который идет вечером, в нем больше вагонов и приходит он в Куанченцзы утром. Плата с человека, — во втором классе семь рублей, в третьем три рубля сорок копеек, за багаж с пуда пятьдесят коп. Вагоны всех трех классов переполнены были китайцами, русских видно было мало, да и то по пути, по станциям все они высадились, уступая свои места все усиливающемуся китайскому элементу. Станция (русская) Куанченцзы во время прихода поезда представляет довольно оживленную картину, движущейся пестрой толпы: беготня, крик, тасканье вещей из стороны в сторону, возгласы гостинников, [2] предлагающих всем свои пестрые флаги с наименованием гостинниц и точными адресами их, все полно воодушевления, ни чем повидимому не вызванного; невольно ищешь причины такой сумятицы, во многом напоминающей пожар, но причины нет другой, как та, что поезд прибыл на конечную станцию, и что людям свойственно после десятичасового покоя и стеснения, выбравшись на свободу проявлять особенную энергию. Если сверху посматреть на такую толпу, она представляется вроде муравейника, где синие муравьи, тоща что-либо, снуют во все стороны. Кажется, что нет конца этому движению, перемещаются люди и вещи, одни на место других, как в котле, где варятся разноцветные зерна гороха.. Но это только так кажется на первый взгляд, дальнейшее же наблюдение показывает, что центр передвижения толпы постепенно переходит ближе к вакзальному зданию и перемещается за него, на небольшую площадку, где в несколько рядов выстроились телеги, фургоны, двуколки, ящики на колесах и другие орудия передвижения разных типов, которым и подходящего названия трудно приискать. У каждой упряжки, кроме кучера, непремено есть еще по три и более человека, специально для зазывания пассажиров, так как каждый возница боится остаться без седока и ему выгоднее заплатить известный скромный процент зазывателям, нежели остаться без заработка. Рядиться долго не приходится: цены на этой бирже стаят твердо, хотя иногда и запрашивают, чтоб испытать новичка. От станции Куанченцзы до японской станции Маньцзятунь за восьмиверстное расстояние платят: за китайскую двухколесную большую арбу восемьдесят копеек, за четырехколесную извощичью пролетку европейского типа — два руб. Многие из пассажиров нанимают до китайского города Чан-Чуна, цена туда, как и расстояние, одинаковые. Другие из пассажиров едут в гостинницы, пользуясь при том услугами присланных от них телег, также за плату. Это особенно удобно для тех, у кого много багажа и нет достаточного присмотра за ним, так как гостинные служки очень внимательно и честно исполняют свои обязанности и багаж вверять им не опасно. В дороге кто-то говорил мне, что дорога до Маньцзятуня не безопасна от разбойников, впрочем указывали не на хунхузов, а на грузин, якобы для того только и поселившихся в одной гостиннице, не доезжая японской станции. Пыльная дорога от вокзала, минуя реденький поселок с грязными лавченками, и казармы русских полков, повернула в довольно глубокий овраг, по которому долго пришлось тащиться, объезжая болотные и кочковатые места, в дождливую же погоду [3] здесь, вероятно, нет возможности проехать. По высоким ухабам и поперечным рытвинам вдоль полотна железной дороги пролетку накренивало в разные сторону, утомительно было ехать все держась за кузов и поминутно ожидая возможности обломать рессоры и свалиться с неустойчивого экипажа. За то, как приятно было идти пешком по тропинке рядом с насыпью. Заброшенная насыпь, заржавевшие рельсы... сколько воспоминаний пробуждали они о прошлом. Когда-то здесь было движение, поезда догоняли друг друга, а теперь... все тихо, свежая зелень пробивается из под шпал и заколочены двери сторожевой будки, и не услышишь паровозного свистка, только льется откуда-то сверху песнь степного жаворонка и трудно увидать его в сияющем воздухе, напоенном лучами солнца. Воздух чистый, ароматический, как легко дышется здесь, как легко шагать но гладко песчанистой почве, одетой коркою, после недавно прошедшего дождя. Стремясь вперед, незаметно далеко опережаешь телеги и погонщика китайца, который мерно шагает помахивая длинным бамбуковым хлыстом. Не вдалеке от дороги виден хуторок, почернелые Крыши фанцз окутаны зеленой вуалью береста и тополей, которые тянутся вдоль глубокого оврага; голубой дымок подымается с поляны, где белеет небольшое стадо коз и слышны голоса ребят постухов... Много еще миновало таких поселков, пока облако, пыли не обнаружило близость китайского города Чан-Чуна. Его нельзя было видеть за окрестными холмами, только кое-где торчали пики и мачты кумирень. Полотно дороги, рядом с которою мы ехали, стрелою уходило вдаль, теряясь в волнах миража. Судя по времени, которое мы провели уже в дороге, можно было предполагать близость японской станции Маньцзятунь, но напрасно взор искал чего-либо подобного станционным зданиям. Лишь в расстоянии нескольких саженей, когда стали попадаться запасные пути, из за ряда вагонов, также очень маленьких и низких, показалось несколько сереньких кровель из цинкованного железа, а за тем ряд низеньких построек, кой из чего собранных, определил нечто в роде улицы сзади вокзала. По дороге стали встречаться телеги, груженные товаром, ящиками, кругами бобовых жмыхов. Улица казалась оживленной и носила вполне китайский характер. Большинство домиков были, кажется, гостинницы, построенные из тонких жердей, переплетенных просянной соломой и обмазанных с обеих сторон глиною, размешанною с рубленной соломой. Постройка производилась под наблюдением японцев и на их средства, но все гостинницы сданы в аренду [4] китайцам и имеют внутреннюю обстановку и обычаи китайские, только плата сравнительно высока, — с человека за ночлег и китайский стол берут пятьдесят копеек в сутки. Удобства везде одинаковы, выбирать не приходится, хотя предложений выбора было много: как только наши телеги поравнялись с вокзалом, нас обступила крикливая толпа гостинников маклеров, которые наперебой старались вручить нам каждый свою красную карточку с адресом гостинницы. В густом облаке пыли, среди этой пестрой толпы трудно было что-либо понять, чтобы принять определенное решение; пришлось отдаться естественному течению событий; результатом чего была передача багажа вокзальной администрации, а сами мы поместились против вокзала в первой попавшейся гостиннице; а их были здесь сотни, и все они были без дверей или вернее с вечно открытыми дверями, по обе стороны которых на красной бумаге всюду пестрели китайские иероглифы. Чумазые хозяева предложили нам чай по китайскому обычаю на низеньком столе па лежанке, покрытой циновками. Весь день прошел в ожидании поезда, который по росписанию должен был отправляться лишь в девять часов вечера. День был жаркий, на улице ничего интересного не было, да и неприятно было гулять, когда все, следят глазами и подсмеиваются над европейцем. Торговый поселок тянется вдоль линии железной дороги и переполнен китайцами; изредка лишь промелькнет юркая фигурка японца в туфлях и халате с широкими рукавами. Они все продолжают еще свои постройки из тонких жердей, соломенного плетня с обмазкой землею, и сдают их арендаторам китайцам за необыкновенно высокую цену.

В гостинницу к нам то и дело входят посетители, слышны приветствия, звон посуды, разговоры — о дороговизне на продукты, о погоде, о высоких фрахтах за товары на линий. Вот, развязно вошел японец, почталион, в короткой куртке европейского, якобы, покроя, с кожанной сумкой на ремне. Он раскланялся на все стороны с обязательной, деланной улыбкой и, заметив нас, протиснулся в самую глубь комнаты, сбросил сумку с плеч и присел на край лежанки с любопытством поглядывая на нас. Китаец официанта предлагал ему то чаю, то папирос, но японец, видимо, был голоден сильно и не спускал глаз с закуски, лежавшей па нашем столе. Мы предложили ему присесть к нам и он с жадностью стал уписывать — сыр, яйца, лук, только маслины ему не понравились, и он долго рассматривал, откусывал, жевал и выплевывал, а спросить ничего не мог, [5] так как по китайски говорил, лишь наугад выговаривая, да и то всего несколько слов. К вечеру на вокзал стали съезжаться пассажиры из китайского города и из Куанченцзы, их набралось довольно много, и все они были Китайцы. Оставив багаж под навесом, заменяющим зал для пассажиров, они спешили занять очередь у кассы. В пыльном сумраке вечера можно было долго видеть длинную вереницу ожидавших очереди брать билеты, и важно расхаживающих среди них полицейских в полуевропейских костюмах с убранными под фурашку косами, это китайские солдаты, состоящие на службе у Японцев. По их нахальным лицам и неуклюжей осанке можно заключить, что это были далеко нелучшие представители реформированной китайской армии, а служба у Японцев прибавила им лишь заносчивости и презрения к своим собратьям. Они бесцеремонно расталкивают их своими черными бамбуковыми палочками, равняют в строй перегоняют, за чем-то, с места на место...

При посадке в вагоны, которая происходила в совершенной темноте, много хлопот пассажирам доставлял ручной багаж, которого у Китайцев всегда много: его никак нельзя было за один раз поднять и перенести с собой, так как на перон (или вернее насыпь платформы) надо было проходить по одному чрез узкую калитку, где производился в то же время и контроль билетов. Потому посадка продолжалась около часа и сильно измучила всех; но мученье только еще начиналось: пассажирские вагоны второго и третьего класса (первого не было) устроены так, что внутри вагона можно проходить только поперег его, а не вдоль, потому по четыре двери с каждой стороны вагона ведут в четыре отдельные перегородки, вмещающие по десять человек (по пяти на двух лавочках). Может быть этим достигается большая экономия места, за то какое мученье ехать в таких вагонах, особенно же ночью. Сидишь как в клетке, ни повернутся куда, ни выйдти, ни позу переменить, сидишь как статуя. К тому же — неотвязчивая дремота надоедает всем, некуда отклонится; все сидя, клюют носом, и мысленно ругают и дорогу и администрацию. Открыто ругать нельзя, потому что здесь в каждом вагоне сопровождает нас офицер, чисто одетый, даже в белых перчатках, но с грубыми, мужиковатыми манерами. То и дело видишь его толкающим локтями оторопелых китайцев, бросающим их вещи из одного угла в другой, и бряцающим своей щегольской шпагой. На больших станциях, как в Тьелине, офицеры сменяются, поезд стоит долее обыкновенного, можно бы выйти из вагонов, но, так [6] как трудно узнать что-либо о времени отхода поезда, то все пассажиры остаются на своих местах из опасения остаться от поезда. Ночью под утро стали довольно свежо, так что, сидевший против нас молодой человек, которого мы сначала приняли за американского солдата, надел короткую меховую кацевейку и, не имея сил более бороться со сном, обвернул свою голову полотенцем и упершись локтями в колени, сидя дремал до самого утра. Утром мы познакомились, оказалось, что это англичанин, говоривший порядочно по-китайски. Он с десятилетнего возраста живет в Китае и живет уже восемь лета, служа теперь в русско-китайском банке в Инкоу. Он жаловался, что ему (как и нам) в кассе не дали билета второго класса, не смотря на то, что места свободные там были и европейцев там — ни одного человека, а занимают места лишь японцы и китайцы. Соседом с другой стороны был Китаец торговец, кажется, католик. Был ли он крещен, не знаем, но при разговоре с нами он показывал нам свою «коллекцию» крестов, которые он носил всегда за пазухой, обернув в грязную тряпку.

Настало утро и солнце поднялось высоко, а дремота не покидала нас и лишь на станциях приходилось просыпаться, давая место новым пассажирам. Один из них японец, за неимением другого места, расположился на наших коленах вместе с своими двумя карзинами, и беспрерывно курил дрянные, папиросы, усугубляя тем неприятность путешествия среди тесноты и грязи.

Надежда попасть в лучшие условия после пересадки в Мукдене не оправдалась. В Мукден мы прибыли в полдень в самую жару и более часа ожидали на солнопеке прихода поезда из Симинтина, а сев в вагон, стольже тесный как и те, очутились опять в прежних условиях. Только среди спутников наших оказался один китайский офицер пехотных войск нового типа. Он имел изящную шашку и фуражку с какардой, держал себя просто, но с достоинством. Багаж его состоял из множества узелков, постелей, одеял и другого платья. Все это оставалось на попечении двух солдата, сопровождавших офицера. Они умели как-то и прислужить своему начальнику и пользоваться его услугами на равных правах, как товарищи, не переставая, однако, оказывать ему знаки уважения, как старшему. Нечто подобное нам пришлось наблюдать лишь среди американских военных чипов Пекинского гарнизона.

По дороге от Мукдена до Симинтина по местности ровной, [7] хорошо возделанной и сравнительно мало населенной, поезд делает небольшие остановки у станций, которые ни сколько не напоминают станций по другим дорогам: это скорее пикеты, как бы случайно к линии дороги наставленные. Здания их — карточные домики, вокруг пусто, нигде не видно товаров или какого-либо торгового движения, нет ни насыпи ни платформ; водопроводные баки, где они есть, окутаны кое-как циновками и соломой от зимней стужи. Да и в вагонах, без всяких приспособлений для отопления, в зимнее время легко можно обморозить ноги.

В Симинтин поезд приходит с закатом солнца. У проволочной ограды станционного дворика толпится масса телег. Пассажиры спешат перебраться на телеги, чтобы ехать по гостинницам, но тут встречается немалое затруднение в том, что свободных носильщиков к поезду не подпускают далеко, а состоящие на службе дороги все заняты разборкой платного багажа из багажного вагона. В Симинтине обязательно приходится ночевать, так как поезд на Шанхайгуань есть только утром. Нам пришлось пробыть в Симинтине целые сутки в ожидании своего багажа, который не попал на поезд и в Мукдене остался до следующего товарного поезда. В Симинтине нет европейских гостинниц, но много обыкновенных китайских, дымных и грязных; если не считать одну, близ китайского вокзала, в которой имеется европейский стол, несколько комнат кое-как обмеблированных и со стеклянными окнами. Прозоических клопов здесь заменяют более благородные насекомые — тараканы. Плата за все вчетверо дороже, чем в обыкновенных китайских гостинницах. Мы предпочли остановиться в китайской гостиннице, преимущества и недостатки которой всюду одни и те же и хорошо нам известны. Она помещалась среди обширного огорода в соседстве с Японским консульством. Здание консульства, солидной формы двух этажное, сложенное из красного кирпича, красиво обрисовывается на фоне серых, низеньких невзрачных китайских фандз. Флаг восходящего солнца весело играет на высокой мачте. Основавшись на таком видном месте (на площади) и так комфортабельно, Япония хочет этим сказать, что она твердой ногой стала в Симинтине на стороже своих торговых интересов; хотя покуда здесь дела японцев далеко неблестящи, по всей линии, эксплоатируемой Южно-Маньчжурской компанией, товаров нигде не видно, грузов местного производства не свозится к станциям, лишь в Мукдене мы заметили небольшую партию бобовых жмыхов, отправляемую на юг. Наводнить Южную Маньчжурию своими товарами [8] Японии еще не удалось и ящиков с характерной упаковкой травяными веревками немного еще встречается, да и то лишь на больших станциях. Потому и огромный двор Симинтинского консульства совершенно пуст, лишь во время вечерней прохлады на нем резвятся китайские ребята, подставляя свои спины под удары японского мальчика, до нельзя избалованного.

Симинтин, как всякий китайский городишка, ничего интересного не представляет, к тому же с самого утра подул сухой, степной ветер, поднятий тучу пыли и мелкого песку, совершенно закрывшего солнце и дали, так что пришлось время проводить однообразно в ожидании прихода товарного поезда из Мукдена, чтобы получить вещи. Поезд прибыл своевременно и в полном составе, но с преобладающим большинством пустых вагонов. За получением багажа здесь необходимо являться самому отправителю, так как китайские маклера и артельщики, всюду охотно выполняющие такого рода поручения, в Симинтине наотрез отказываются иметь дело с японской станцией. Ни рикшей, ни крытых телег в Симинтине нет, потому пришлось пешком два раза тащиться на вокзал по ужасной пыли и там иметь дело с нахалами носильщиками японской станции, которые по нескольку раз получают плату за одну и ту же работу, — переноску багажа со станции на телегу, а администрация из японцев не обращает никакого внимания на эти безобразия. Любопытно то, что на станции не оказалось ни одного японца, сколько-нибудь знающего китайский язык, так что и жаловаться было некому.

За то как легко чувствуешь себя на китайском вокзале, где служащие один перед другим стараются услужить пассажиру. Одно лишь несколько затрудняет сдачу багажа и покупку проездных билетов: уплату принимают лишь долларами известного одного типа, на этот раз так называемыми тяньцзинскими. При отсутствии иностранных банков в Симинтине, приходится выменивать требуемые доллара, номинально равной ценности с приплатою иногда до двадцати процентов и разменом денег здесь живут немало маклеров, бесконтрольно учитывающих карманы потребителей в свою пользу.

Не смотря на то, что поезд отходит на Шанхайгуань рано, когда еще чуть рассветает, но полный порядок виден во всем; никакого опоздании, никакого шума, все в полном составе и отличной готовности. Чистота в вагонах образцовая, проводники на своих местах все опрятно одеты. Большею частию это — китайцы южане, говорящие порядочно и на английском языке. [9] Пассажиров масса, они чувствуют себя здесь как дома, удобно располагаются в просторных вагонах, здесь их никто уже не будет угощать пинками и затрещинами. Обстановка на станциях вполне благоустроенная, — линия содержится образцовом порядке. Еще русские участвовали в построении этой дороги во время китайских беспорядков и память о том осталась: на каждой станции можно видеть деревянные таблички, на которых название данной станции обозначено на трех языках, китайском, английском и русском. Увы, последние после ремонта сильно искажены: много попадается букв, которых нет в русском алфавите. На каждой остановке поезд встречают два взвода солдат, один железно-дорожной охраны, другой от местных войск. С отходом поезда они браво делают «на караул» и затем уходят в казармы. На каждой станции — разносчики с разного рода горячими и холодными снедями для пассажиров второго и третьего класса; для первого же имеется в поезде столовая и недурная английская кухня по весьма умеренным ценам. Поезд двигается заметно быстрее, чем по японским дорогам и к семи часам вечера приходит уже в Шанхайгуань. С приближением к этому пункту кажется за несколько станций, в поезде начинают появляться люди с матерчатыми флагами, на которых означены названия гостинниц, протежируемых ими. Названия эти, если их точно переводить, очень поэтичны, иногда-забавны: Вечное спокойствие, Небесное благословение, Счастливое согласие, Безмятежный отдых и пр. На вокзале Шанхайгуаня таких людей с флагами множество, но, так как их на платформу не пускают, то они издали стараются перекричать один другого, таким образом воздух наполняется звуками, повидимому неидущими к делу, к ним присоединяются зазывания пассажиров извощиками и стон стоит от тысячи голосов, упражняющихся в ясности произношения. В зимнее время, когда поезд приходит в сумерках, флаги заменяются фонарями (непременно красными — символ благополучия) и тогда вся окрестность близ вокзала представляется как бы иллюминованной. В Шанхайгуани мы решили остановиться в европейской гостиннице, которых здесь несколько. Та, в которую мы попали, представляла из себя китайские фанцзы, несколько приспособленные к тому, чтобы в них были отдельные комнатки для проезжающих. Плата невысокая, всего по два доллара в сутки со столом. Содержатель — Грек, которых немало на востоке. Все они торгуют бакалейным товаром, держат столовые, биллиарды, лотереи и проч. У этого Грека, по какому-то [10] исключению, ни биллиарда, ни кутежей не было, так что можно было покойно провести ночь. Гостинница находится при въезде в китайский застенный город, до улице, ведущей от вокзала к городу, довольно многолюдной, изобилующей кухмистерскими. Здесь же и продажа зелени, нечто вроде постоянного базара. В одной из меняльных лавок мы, к большому удовольствию, узнали, что здесь русский бумажный рубль меняют только на шесть центов ниже мексиканского доллара, а было время (до войны) когда за рубль здесь давали доллар и сорок центов. Это ровно вдвое более того, что дают теперь за серебрянный рубль в Пекине.

Утром поезд на Пекин отправляется в семь часов, когда солнце показалось уже из-за гор и голубые тени запали по ущельям. Линия пути все время идет здесь но прекрасной долине, обрамленной с одной стороны горами, с другой песчаным берегом моря (Пичелийского залива). Горные потоки то и дело пересекают нам путь, берега их осенены ветлами, а дно покрыто гладышами и крупным песком. Вода лишь кое-где видна тонкими струйками, теряющимися в зелени оврага, а фоном служат массивные горы с остроконечными вершинами. По вершинам там и сям высятся зубцы стен и башень. Китайская великая стена идет здесь смелыми изгибами на громадной высоте по крутым ребрам гор, напоминая хребет дракона. В такое тихое утро при таком прозрачном воздухе, трудно оторваться от созерцания гор. Под лучами солнца они кажутся так близки, так ласкают зрение голубоватыми, воздушными тонами; все бы следил за рельефом их причудливых отрогов, непроницаемой глубиною пропастей, величавой мощью отвесных скал, высоко вздымающихся к небу... Расстояние их от глаза однако же так велико, что нет возможности заметить каких-либо признаков жизни, и рослые деревья на них кажутся едва заметным кустарником. Между тем эти горы населены, и не только дикими зверьми, но и людьми. Разбойники свили здесь свое гнездо и в упоении свободой ночью грабят своих сородичей, а днем прячутся от них в горах. Среди такой природы, вдыхая этот воздух, питательный как молоко, под ритм несущегося поезда, который в этот день сделает более трех сот верст и к закату солнца доставит нас в Пекин, невольно предаешься всем существом чувству отдыха и вознаграждаешь себя за все неудобства и неприятности, понесенные на японской дороге.

Текст воспроизведен по изданию: Через два года после Портсмутского договора // Известия братства православной церкви в Китае, № 54-55. 1907