ОРЛОВ Н. А.

ЗАНЯТИЕ ХАЙЛАРА

(Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.).

Маньчжурский город Хайлар составлял первоначальную цель действий Хайларского отряда. Город, удаленный на 177 верст от русской границы и верст на 600-700 от Читы, то есть центра Забайкалья, казался чем-то таинственным и давал богатую пищу воображению, тем более, что о нем удалось собрать сведения самые скудные. Несколько отрывочных заметок нашлось в отчете поручика Гусева, проезжавшего когда-то через Хайлар по пути на Цицикар.

Отчет, подшитый к делам областного штаба, далеко не мог удовлетворить естественного любопытства начальника Хайларского отряда. Офицер исполнил свою работу добросовестно, но, вероятно, он не был к ней достаточно подготовлен. Между тем, уже давно строители восточной китайской железной дороги работали в Хайларе, а также на всей линии от русской границы до Цицикара и далее; следовательно, имелась полная возможность начертить планы городов, позиции, карту всего пути с обозначением источников воды; словом, можно было собрать какие угодно сведения, важные специально с военной точки зрения, но... русский человек задним умом крепок. Случайно в читинском музее начальник отряда нашел почвенную карту линии строящейся железной дороги, составленную инженером путей сообщения, [99] князем Андрониковым. На безрыбье — и рак рыба, поэтому пригодилась и почвенная карта: кое-что из нее почерпнули относительно предстоявшего пути.

Начальник Хайларского отряда старался отыскать человека, который бывал в самом Хайларе, чтобы от него узнать необходимое. Однажды ему сообщили, что один из высших чиновников местной администрации путешествовал в направлении на Хайлар по делам службы. Тотчас генерал направился к нему.

— Вы ездили по тракту на Хайлар?

— Как же, как же. Я был командирован.

— Дивно! Вы для меня находка. Ради Бога, расскажите о Хайларе.

— О Хайларе? — протяжно отвечал чиновник, — я до него не доехал, я остановился в Старом Цурухайтуе.

— Но почему же? Ведь вы были так близко?

— Да, видите ли, перевоз через р. Аргунь в Цурухайтуе тогда не действовал, потому что река была покрыта льдом, а через него тоже нельзя — лед тонок. Положим, казаки говорили, что переехать можно. Ну, так они народ отчаянный. Там есть молодчина казак Бакшеев. Он мне рассказывал, как он переводил через реку монгола: «лед, говорит, под нами трещит и ходенем ходит, а монгол-то уж и боится».

— Так вы и не переехали через Аргунь?

— Не переехал.

— Значит, вы — как монгол?

— Да, как монгол.

Таким образом, все попытки узнать что-нибудь о Хайларе не приводили ни к чему. В Чите знали, что в Хайларе живет очень богатый монгол Тун-Хай, известный у русских под названием Лапушка. Так как он имел постоянные коммерческие сношения с Забайкальем и наживался от своих оборотов, то его считали преданным русским. Вследствие этого казачий штаб-офицер, командированный в Цурухайтуй, получил приказание организовать сношения с Лапушкой. Однако, подобным рискованным путем ничего не узнали. Лапушку не отыскали. Так и уехал начальник отряда из Читы, не получив почти никаких сведений ни о дороге, по которой следовало идти, ни о городе, который предстояло брать с боя.

Все свои надежды генерал возлагал на офицеров охранной стражи, обеспечивавшей постройку железной дороги, которые вследствие замешательств, начавшихся в Манчжурии 28 июня 1900 г., собрались в начале июля в Цурухайтуе вместе со своими сотнями и рабочими с линии.

Начальник отряда вытребовал офицеров в Абагайтуй, куда 10 июля прибыл и сам. Офицеры обстоятельно рассказали о всех [100] событиях последнего времени, о стране, расположении и устройстве города Хайлара и окружающей местности, о китайских войсках, находящихся в Хайларе, запасах и проч. Все сведения являлись драгоценными. В данном случае, они были не только верны и полны, но и соответственно освещены с военной точки зрения. Мало того, на память составили набросок все о пути до Хайлара в приблизительном масштабе две версты в дюйме, а план окрестностей Хайлара начертили весьма подробно в масштабе полверсты в дюйме.

По словам офицеров охранной стражи, в Хайларе собралось 20.000 неприятельских войск, из них 6000 регулярных. Офицеры сами видели шести орудийную нарезную батарею с отличной запряжкой; батарея перед ними производила ученье и маневрировала очень недурно. Потом еще привозили пушки. Позиция, прикрывавшая город Хайлар и обращенная фронтом на запад, т. е. к Абагайтую, оказывалась сильной. На левом ее фланге, непосредственно перед городом, лежавшим внизу в долине реки Эмингола, находилась священная роща на песчаных холмах; в центре — другая священная роща и кладбище с каменными стенками; на правом фланге высокая гора, считавшаяся недоступной; на ней высилась маленькая кумирня. И позиция, и количество войск все казалось довольно грозным.

Свойства китайских войск не были известны; о монголах же давно сложилось понятие, как о прекрасных воинах: и роль их в истории древней Руси, и рассказы лиц, видевших этот народ в последнее время, — все характеризовало их, как добрый военный материал. Так оно есть и в действительности: баргуты (монгольские казаки) могут представить грозную силу.

Вследствие общительности своего характера, генерал однажды разговорился о китайцах с казаком восемнадцатой Терской сотни охранной стражи Гнедашовым. Небольшого роста, коренастый, с широким лицом, добродушным и, вместе с тем, плутоватым, Гнедашов был весьма типичен; своим певучим и мягким голосом он рассказывал про китайцев:

— Они, китайцы, народ очень слабый. Соберутся вокруг тебя толпой, смотрят, любопытствуют, смеются, сукно на мундире щупают; ну, дашь этта одному в ухо, они все и разбегутся.

Рассказ Гнедашова запал в душу начальника отряда. Собрав офицеров охранной стражи, генерал обратился к ним с такими словами:

Так как восемнадцатая Терская сотня штабс-капитана Бодиски уже находится в Абагайтуе, то она и останется здесь.

— Как, ваше превосходительство, — возразил Бодиско, — неужели восемнадцатая сотня не пойдет в поход? Нельзя ли терцам тоже дать работу? [101]

Генерал улыбнулся и сказал:

— Я вас понимаю! Хорошо, я вам дам работу; но дело в том, что остальных, то есть шестую Терскую сотню капитана Смольянникова, Уральскую штабс-капитана Якимовского и восьмую роту капитана Чоглокова, собравшихся в Цурухайтуе, я не успею притянуть в Абагайтуй — ведь тут три больших перехода. Между тем время не терпит, и завтра я хочу переходить границу. Поэтому охранная стража из Цурухайтуя должна действовать самостоятельно и пойдет прямо на Хайлар. Конечно, для объединения власти над этой колонной я мог бы назначить штаб-офицера; но я этого не хочу и полагаю, что вы, капитан Смольянников, с успехом исполните обязанности начальника левой колонны Хайларского отряда. Итак, я пойду с правой колонной от Абагайтуя и буду атаковать Хайлар с запада, а вы [102] идите от Цурухайтуя и атакуйте с севера. Мне предстоит пять больших переходов, вам три средних перехода. Поэтому, чтобы прийти одновременно, вы разбейте путь на четыре перехода (там есть сомнительный источник воды); на пути сделайте дневку и выступайте двумя днями позже меня. Маршрут я вам дам. В первую половину пути будем сноситься через тыл, т. е. через Абагайтуй почтой; посылайте донесения каждый день. Подходя к Хайлару, мы свяжемся разъездами прямо через степь. Все ли понятно, господа?

Несколько возникших вопросов были сейчас же разъяснены.

— Я должен сказать, ваше превосходительство, — начал Смольянников спокойно (уже не молодой капитан), — что с севера от города протекает река Хайлар, которая обеспечивает правый фланг китайской позиции. В настоящее время там действует перевоз на пароме, но когда мы подойдем, то, вероятно, паром китайцы уничтожать. Как же нам тогда атаковать через реку?

— Да, ведь, с того берега реки можно обстреливать правый фланг китайцев, т. е. эту высокую гору?

— Точно так, можно.

— Так вот вы обстреляете и тем поможете нашей атаке с фронта. Если представится вам возможность для переправы, то переправляйтесь и атакуйте; если нет, то помогайте нам огнем. А когда мы выбьем неприятеля, тогда совместно с вами устроим и переправу.

Остальные офицеры в это время что-то перешептывались, и наконец капитан Чоглоков сказал, что верстах в пятнадцати выше по течению от города Хайлара, близ Хака, имеется брод через реку Хайлар, — там можно переправиться беспрепятственно.

— Правильно, — сказал начальник отряда. — На месте вы, капитан Смольянников, увидите: выгоднее ли вам переправляться непосредственно у города, или у Хака. Если переправитесь у Хака, то выходите китайцам в тыл, — атака будет еще выгоднее. Впрочем, все это лишь общие указания на тот случай, если мы не в состоянии будем связаться разъездами непосредственно перед Хайларом. Однако это надо постараться сделать, тогда у нас явится возможность еще раз условиться относительно атаки.

На том обсуждение остановилось. Офицеры охранной стражи уехали в Старый Цурухайтуй, а Хайларский отряд, который для точности называли правой колонной Хайларского отряда, начал свое выступление за границу в пределы Манчжурии.

11-го июля двинулись вперед: восемнадцатая Терская сотня охранной стражи и сотня пеших казаков. 12-го июля пошли [103] 4-ый и 6-ой казачьи забайкальские батальоны, а 14-го 3-ий Верхнеудинский конный полк и вторая забайкальская казачья батарея. Считая пять дней марша да одну дневку, начальник отряда полагал в 6 дней достигнуть Хайлара и на седьмой день — самое большое — занять его, то есть исполнить всю эту операцию с тем восьмидневным запасом сухарей, который имелся при отряде. Потом предполагалось пользоваться продовольственными запасами города Хайлара. Офицеры охранной стражи сообщили, что в Хайларе находится огромное количество муки, овса и прочих продуктов. Расчет продовольствия сделан несколько тонко и мог при неблагоприятных обстоятельствах оказаться неверным. Кроме того, теоретики могли бы возразить: «нельзя рассчитывать на запасы, находящиеся в руках противника», но на практике такими запасами пользовались неоднократно, как о том свидетельствует военная история: Гурко зимой 1877-го года перешел Балканы именно при помощи турецких запасов.

На первых порах судьба не благоприятствовала Хайларскому отряду: пошли дожди. Вследствие спешности мобилизации и недостатка штатного имущества в забайкальском казачьем войске, снаряжение батальонов оказалось неполным; например, вместо брезентов на повозки выдали только циновки, которые не могли уберечь сухари от дождя, и вот половина сухарей пропала; вместо восьмидневного продовольственный запас сделался четырехдневным. Всякому ясно, что сухарей не хватит до Хайлара, волей-неволей пришлось марш замедлить, чтобы выждать прибытия транспортов с сухарями из Забайкалья, а с хлебом и мукой из Абагайтуя от инженера Крутицкого. Решили делать дневку после каждого перехода и на каждой станции устраивать хлебопечение из муки, которую будет подвозить Крутицкий. Вследствие этого Смольянников, чтобы одновременно подойти к Хайлару, не мог выступить в назначенный срок — ему послали приказ отложить выступление на неделю.

Между тем Хайларский отряд, придя 12-го июля на станцию Далай-Нор и сделав переход в 45 верст, остановился 13-го на дневку, 14-го июля перешел на станцию Хархантэ и дневал 15-го, а 16-го июля дошел до станции Онгунь, то есть отошел от Абагайтуя на 110 верст; здесь 17-го июля встретился с отрядом китайцев более 10000 человек под начальством Чуан-До и разбил их (Смотри «Исторический Вестник», апрель, статья Н. А. Орлова «Сражение при Онгуни»). Несмотря на решительную победу, Хайларский отряд не мог двинуться вперед немедленно, — пришлось подождать на Онгуни прибытия транспорта с продовольствием. [104]

18-го июля, на другой день после сражения, хлопот было очень много. Прежде всего позаботились об отправке раненых в тыл, в Абагайтуй. Их набралось, офицеров и казаков, 18 человек. Оставлять раненых при отряде нашли невозможным: они не имели бы достаточно покоя, не пользовались бы таким уходом, как в благоустроенной больнице, наконец, не хватило бы медикаментов и перевязочных средств. В самом деле, спешно мобилизованные льготные забайкальские части имели самое ограниченное число медиков и ничтожные запасы по медицинской части; между тем в Абагайтуе по распоряжению наказного атамана открыли больницу на 30 кроватей, переведенную туда из города Акши. Наведывал ей обстоятельный, знающий свое дело врач — коллежский советник Ларионов. Прямая выгода и для отряда и для самих раненых заставляла воспользоваться больницей в Абагайтуе.

С утра их приготовили к отправке, т. е. покормили, сделали свежую перевязку и снарядили повозки. Со всей этой возней порядочно запоздали, вследствие чего задержалось выступление, а между тем переход предстоял большой и при том по пескам. Решили совершить перевозку раненых не в лазаретных линейках, а в обыкновенных двуколках, прибывших с провиантом, которые все равно следовало отправить назад. Если бы занять под раненых лазаретные двуколки, то к следующему сражению отряд лишился бы перевозочных средств, и тогда пришлось бы плохо. Вместе с тем обыкновенные двуколки из-под провианта вряд ли многим уступали лазаретным линейкам; вот почему и впоследствии, в течение всего похода, как-то само собой установилось, что под раненых лазаретных линеек не давали, но приспособляли обыкновенные двуколки или китайские арбы.

Когда подготовка подходила к концу, начальник отряда обошел раненых. На каждой повозке помещалось по два человека, а трудные по одному. Офицеры также размещались по одному на двуколке, впрочем их следовало отнести к числу трудных. На повозку накладывали много скошенной травы, чтобы мягко лежать, по бокам втыкались ветки, на которые натягивалось что-нибудь для образования тени, дабы защитить раненого от лучей палящего монгольского солнца.

— Что, милый, как себя чувствуете? — говорил генерал, подходя к подпоручику Ражеву, который получил довольно тяжелую пульную рану в ногу.

Молодой офицер, бледный, с осунувшимся лицом, лежал на двуколке, видимо сильно страдая.

— Ничего, хорошо, ваше превосходительство.

— У вас кто есть из родных?

— Матушка, ваше превосходительство. [105]

— Так вот при первом же удобном случае напишите ей письмо и расскажите все подробно, тогда она не будет беспокоиться, а то ведь все равно не скроете — из газет узнает.

— Ну, а вы, Горохов, в каком положении?

Подъесаул Оренбургского казачьего войска, Горохов, переведенный на укомплектование 3-го Верхнеудинского полка забайкальского казачьего войска, попал в сражении при Онгуни в порядочную передрягу: китаец отстрелил ему пальцы на ноге. Рана серьезная, но течение ее оказалось благоприятным, и Горохов спокойно лежал на своей повозке, весело поглядывая на окружающих и даже пускаясь в остроты.

— Беды большой, ваше превосходительство, нет — отвечал он. — Только, вот, как теперь я служить буду?

— Ничего! Если в коннице вам нельзя будет служить, то начальство вас иначе устроит.

— Да, если, ваше превосходительство, мне в коннице нельзя будет служить, то в пехоте и подавно!

— Я не про то говорю. Вас надо устроить на какое-нибудь административное место. Вы тогда мне напишите, мы похлопочем, а начальство уж не оставит своими заботами за службу. Вы расторопный и энергичный, принесете пользу и на административном месте. Так не забывайте меня, пишите.

На одной из повозок лежал 3-го Верхнеудинского полка казак Михаил Аксенов и тихо вздыхал; молодое лицо его было покрыто сероватой бледностью с маслянистым оттенком, глаза глубоко ввалились. Еще недавно могучее тело теперь казалось каким-то совершенно бессильным; русые, не очень коротко остриженные волосы слиплись на голове отдельными прядями. При взгляде на Аксенова почему-то невольно являлась мысль, что на нем уж лежит печать смерти.

— Этот куда ранен? — тихо спросил генерал у врача.

— Пуля в мочевом пузыре — рана тяжелая.

— Не выживет?

— Всего вероятнее, хотя, конечно, бывают чудеса, особенно при молодом сильном организме.

У начальника отряда мелькнула мысль подбодрить казака нравственно, — может быть, это прибавит ему сил для выздоровления.

— Здравствуй, Аксенов, — сказал генерал, — а много ли ты китайцев зарубил?

— Однако четверых, ваше превосходительство, — медленно и серьезно отвечал Аксенов.

— Ну, вот видишь, какой ты молодчина! Поправляйся скорее да возвращайся к нам. Я постараюсь тебе выхлопотать крест.

Аксенов вздохнул, но не отвечал. Лицо его изображало что-то очень важное, высшее, чем все окружающее. Начальник [106] отряда почувствовал ничтожность своих слов в сравнении с тем великим чувством, которое побуждает русского человека на подвиги. Да, за это нет на земле ни платы, ни награды. Крест Аксенову вышел очень скоро, но все-таки он его не дождался — он умер мучительной смертью. В станицу Аксенова написали почетную бумагу, в которой изобразили подвиг доблестного казака и указывали хранить на память потомству как эту бумагу, так и самый крест, заслуженный Аксеновым.

Таким образом разговаривая, начальник отряда обошел всех раненых, стараясь каждому сказать ласковое слово.

Транспорт сопровождал фельдшер Горбунов с запасом медикаментов и перевязочных материалов.

— Скажите, пожалуйста, — обратился начальник отряда к старшему из врачей Стацкевичу, — большой у нас запас перевязочных материалов?

— Мы уже теперь почти все израсходовали, ваше превосходительство.

— А между тем поход только что начинается. Что же мы будем делать в следующих сражениях, особенно если раненых будет много, не то, что теперь?

— Будет очень трудно, ваше превосходительство.

— Положим, я напишу наказному атаману, буду просить о высылке, подойдет 9-й подвижной госпиталь; но все это потом, а теперь надо что-нибудь придумать, ведь завтра опять может быть сражение.

— Будем рвать офицерские рубашки, ваше превосходительство.

Тем временем артиллеристы хлопотали относительно приспособлений для отправки захваченных в бою пушек с принадлежностью; адъютанты штаба заботились об укладке трофеев, пересчитывании пленных, распределении конвоя, составлении описи всему, что отсылалось — работы скопилось немало.

— Ваше превосходительство, — говорит один из захлопотавшихся около транспорта: — одна тварина из пленных ни за что не хочет идти пешком; лег на землю и лежит. Что прикажете с ним сделать?

— Вот что, друг мой, прикажите-ка положить его на повозку, — Бог с ним!

— Да он притворяется, что не может идти.

— Кто его знает, — притворяется он или нет, — лучше сделать ошибку в эту сторону. — Поверьте, свои же китайцы не позволили бы, ему притворяться. Да, положите лучше на повозку.

Так с китайцем и сделали. Его везли всю дорогу, потому что он действительно оказался больной и через два дня умер.

— Ну, что же? неужели же все еще не готовы? — говорил генерал. — Приказывайте трогать транспорт, иначе этому конца не будет. [107]

Транспорт тронулся, хотя далеко не весь сразу, но все-таки это дело можно было считать конченным.

— А что, Семен Иванович, — обратился генерал к начальнику штаба, — могилу для убитых копают?

Так точно, копают! На том месте, где вы указали, на горе, в песке.

— Да, это место хорошее: сейчас же за позицией, так что место боя отмечено, да и возле дороги, — значит, всегда могила будет заметна; с горы крест будет виден отовсюду на большом расстоянии. Вы прикажите, чтобы дали знать, когда кончат.

— Слушаю-с!

— А пока что, давайте-ка, составим реляцию и представление к наградам.

Телеграмма с реляцией была составлена довольно скоро, но с наградами пришлось провозиться. Делали бесконечные справки, какие кто уже имеет ордена. Наконец все справки были собраны.

— А дайте-ка, Семен Иванович, георгиевский статут, — посмотрим, кто из офицеров подходит под условия получения георгиевского креста.

— Георгиевский статут находится в книге «Учреждение об императорских орденах и других знаках отличия».

— Так вот и прикажите принести это самое «Учреждение».

— У нас этой книги нет. Мы из Читы взяли только то, что нам дали, а этой книги нам не дали.

— Ну, и штаб же у нас, поистине казачий! Посмотрите в календаре Добржинского или в справочной офицерской книжке.

— Я уже смотрел, там ничего нет.

— Это горе какое! Нечего делать, сообразим на память.

Когда все привели в окончательную форму, то длиннейшие телеграммы отдали адъютанту, поручику Кублицкому-Пиоттух, который продолжительное время передавал их по телефону в Абагайтуй, чтобы оттуда уже передали по телеграфу в Читу. Передавать что-нибудь по телефону значило совершить подвиг, потому что телеграфист в Абагайтуе способен был вывести кого угодно из терпения. Вечером обыкновенно слышались негодующие возгласы адъютанта:

— Это черт знает что такое! В Абагайтуе не телеграфист, а эфиоп какой-то: не понимает, перевирает, ведет разговоры, не идущие к делу, а, кроме того, когда ему надоест принимать депешу, то повесит телефон, да и уйдет себе чай пить.

Доложили, что выкапывание братской могилы близится к окончанию.

— Распорядитесь, Семен Иванович, дать знать, чтобы все желающие и не занятые службой из офицеров и казаков собрались присутствовать на погребении, и мы сами поедем тоже. [108]

— А к которому часу, ваше превосходительство, собраться?

— Да теперь же и собраться, ну, скажем через час.

— Через час не успеть, ведь надо составить пункт приказа, пока приказ перепишут, напечатают на гектографе, да разошлют, да пока все соберутся.

— Полноте, Семен Иванович, такие приемы годны для мирного времени, а теперь всю эту канцелярщину надо оставить. Разошлите прямо с запиской конного по биваку, и через час все соберутся. Я настаиваю на этом! И так это будет на самом деле.

Действительно к полудню при почетных конвоях, сопровождаемые заунывным звуком труб и боем барабана, потянулись с разных сторон бивака носилки с убитыми в бою казаками. Тяжело и медленно носилки подымались вверх по песчаной горе, — сухой песок расползался под ногами казаков и коней. Наконец, носилки подняты и поставлены возле четырехугольной широкой ямы глубиной в рост человека. Гробов не приготовили: материалу под руками не случилось. Решили просто положить тела на землю и закрыть сверху рядом досок. Весь отряд с офицерами и командирами во главе пришел поклониться павшим в бою товарищам. Священника не было. Пришлось хоронить, так сказать, совсем упрощенным порядком, и, несмотря на то, похороны произвели на всех сильное впечатление. Хор офицеров очень хорошо пропел несколько молитв. По очереди приносили трупы, опускали в яму и там снимали с носилок, потому что носилки составляли казенную собственность и должны были служить в последующих боях. При обыкновенных обстоятельствах в могилу опускают гроб с трупом, здесь же укладывали на песок самого человека, в мундире, сапогах, во всем совершенно новом; уже там, на дне, ему поправляли голову и ноги, чтобы он потеснился и дал место товарищам. Эти трупы имели вид уснувших людей, только необыкновенно бледных, иногда с запекшеюся кровью или с обнаженным мозгом. Еще вчера они были совершенно здоровы, полны жизни, а теперь они ложатся в могилу, далекую от родины, от своего семейного очага. Все это и производило необычное волнение в сердце и родило в голове целый вихрь мыслей. У многих офицеров ноздри вздрагивали, нижняя губа закусывалась зубами, а в горле проявлялся характерный спазм. Поручик Блюм не выдержал и разрыдался.

Начали покрывать тела досками. Некоторые из них оказались слишком длинными, потому что никто не позаботился подготовить их, как следует; пилы под рукой не было. Если бы вовсе не класть досок, то казалось неловким бросать землю прямо на трупы. Тогда терский казак Трофим Корицкий вынул свой [109] великолепный кинжал, спустился в могилу и тут же стал обрубать концы досок. Трудно представить себе, какое это могущественное рубящее оружие. В умелой руке Корицкого кинжал действовал сильнее топора. Очень быстро он проник вершка на полтора с одной стороны доски и с другой, а потом конец уже отломили. Невольно каждый подумал: «Так вот каковы кавказские кинжалы!»

Первые три лопаты земли бросил генерал, затем офицеры, а после того заработали в несколько лопат казаки и живо засыпали песком могилу, над которой теперь возвысился небольшой холмик. На нем поставили деревянный крест пятиаршинной высоты с доской, на которой помещен список имен и фамилии павших казаков и, кроме того, следующая надпись: «Братская могила чинов Хайларского отряда, павших в бою под Онгунью 17-го июля 1900 года. Воины благочестивые, за благочестие кровью венчавшиеся».

В глубоком раздумье казаки разошлись от могилы своих друзей станичников. Это первая могила при наступательном движении русских войск в глубь Китая. Много ли их еще придется соорудить на предстоящем пути? Скольких товарищей придется лишиться? Кто ляжет костьми, и кого сохранит Бог?

Ряд подобных неотвязных дум клубился в голове у всех, а между тем жизнь предъявляла свои требования. Всякий был обременен неотложными заботами.

Начальник отряда с одним из адъютантов и двумя вестовыми отправился объезжать передовые посты. Верхнеудинцы выдвинули на несколько верст заставы и часовых, охранявших расположение Хайларского отряда.

— Ваше превосходительство, на заставе № 1-й происшествий никаких не случилось, — рапортует коренастый забайкалец так спокойно, как будто все это происходит где-нибудь дома в лагерях при обходе конюшен или каких-нибудь цейхгаузов.

Да, это верно: происшествий никаких не случилось сегодня, сейчас, а вот всего в десяти шагах за песчаным бугорком, в яме лежат пять трупов крупных китайцев; некоторые ничком, а некоторые, разбросав руки в стороны, прямо смотрят на небеса; загорелое тело, у иных трупов обнаженное до пояса, темнее окружающего желтенького песка; ступни босые; на ногах надеты синие штаны из грубой материи, называемой даба; снаряжения, имущества на них почти никакого; да и было ли оно? А если было, то Бог знает, куда девалось. Животы у трупов начали уже вздуваться. Во всяком случае эти трупы показывали, что еще очень недавно случилось какое-то грозное происшествие.

— Что же это вы не зароете монголов-то? Ведь рядом лежат? [110]

— Однако, ваше превосходительство, тут за кустами еще 20 манз лежит, да тут еще сажен 25 опять с десяток тел будет, а там еще. Тут подходяще по всему полю их накидано, а лопаток-то у нас нет.

Проехали немного дальше.

— Ваше превосходительство, на посту № 2-й происшествий никаких не случилось, неприятеля не видать, — рапортует старший на посту.

Подъезжает начальник передовых постов, бравый есаул Мензелинцев. Он недавно приехал из оренбургского казачьего войска и командует 4-й сотней в Верхнеудинском полку.

— А что, есаул, ведь вокруг ваших постов повсюду валяются трупы китайцев; при этакой жаре они скоро начнут разлагаться. Китаец отомстит и после смерти. От запаха, я полагаю, стоять будет невозможно.

— Так точно, ваше превосходительство, хорошо бы их закопать, но только и волки помогут, они уж ночью начали свою работу, просто чуть выстрелами не приходится отгонять.

— Ну, волкам-то не справиться. Я уж видел трупов довольно много, а вы, я думаю, еще больше, когда поверяли все посты? Скажите, до какого места распространяются трупы?

— Точно не могу сказать, ваше превосходительство, но вот за теми дальними холмами лежит порядочная куча, — и он указал на бугры верстах в трех на правом фланге.

— Поедемте к этим буграм, — предложил генерал.

Крупной рысью прошли до песчаных холмов, кое-где на пути еще встречались трупы, но за буграми их не оказалось. Оттуда поехали на левый фланг, попутно поверяя посты. Посетили те холмы, которые атаковал поручик Кублицкий. Позиция китайцев в этом месте была превосходна. Они вырыли себе ямки в песчаных буграх и там поместили стрелков, места которых обозначались целыми кучами порожних патронных гильз, а также и цельных патронов системы Маузера большого калибра. Значит, немцы ловко спустили китайцам свое старое вооружение и, вероятно, за хорошую цену. Очень выгодный прием для перевооружения армии.

Сзади стрелковых холмов находились глубокие ямы, где китайцы могли себя считать в совершенной безопасности. Здесь встречались потухшие костры, на которых стояли плоские чугунные эмалированные чаши с остатками приготовленной пищи.

— А вот здесь стояла китайская артиллерия. Хорошо выбрали позицию!

В самом деле холм, на котором прежде стояли пушки, командовал всей местностью, отсюда был хороший обстрел на огромное расстояние. [111]

— Здесь, ваше превосходительство, была первая позиция китайской артиллерии, а потом она переехала гораздо ближе и стала вон там, возле самой дороги.

— Да, да, я помню этот переезд!

Посетив работы по устройству окопов для артиллерии и стрелков на случай нового нападения неприятеля, начальник отряда начал спускаться к биваку.

— Поручик Кублицкий, — сказал он, — сделайте распоряжение о наряде команд для закапывания китайских трупов; вид их отвратителен, да и начинают уже вонять.

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

Как только прибыли на бивак, тотчас началась деятельная работа канцелярского характера. Отдавались приказы о требованиях на отчетные листы, о расходовании кредитных билетов и серебряной монеты, но отнюдь не золота и тому подобное. В это время подошел командир 18-й Терской сотни охранной стражи, штабс-капитан Бодиско.

— Ваше превосходительство, позвольте доложить, — сказал он.

— Говорите! Что такое?

— Вот вы изволили приказать представить отличившихся во вчерашнем сражении к наградам. У меня вахмистр Трофим Корицкий безусловно заслуживает награды, но нельзя ли его вместо Георгиевского креста произвести в зауряд-прапорщики; очень это ему будет лестно и мне выгодно. Он останется на окладе вахмистерском, а все-таки будет у меня субалтерн-офицер, а то я ведь один офицер в сотне, если не считать доктора Вольфа. На должность вахмистра у меня есть очень расторопный урядник.

— Что ж, я с удовольствием это сделаю, только будет ли это выгодно Корицкому? Ведь, собственно, ему чин зауряд-прапорщика не даст никаких выгод. Для забайкальских казаков такое производство составляет большой расчет, но для находящихся в охранной страже никакого.

— Так-то так, но он весьма самолюбивый человек, и для него производство в офицеры доставит большее удовлетворение, чем Георгиевский крест или материальные выгоды.

— Извольте, если это его желание. Он какой станицы?

— Мариинской.

— Семен Иванович, — обратился генерал к начальнику штаба, — поместите в сегодняшний приказ такой параграф. «Производится: вахмистр 18-й сотни охранной стражи Китайской Восточной железной дороги, Мариинской станицы, Терского казачьего войска, Трофим Корицкий в зауряд-прапорщики».

— Это что такое? — вскричал генерал, увидав, что целый табун лошадей направляется к озеру на водопой. — Да ведь они [112] так все озерко перепортят. Пусть бы водили на водопой на реку Хайлар.

— Да и то, ваше превосходительство, все время приходится отгонять от берега; просто управы никакой нет, говорят, что командиры посылают.

— А если так, то напишите об этом в приказе. Через несколько минут генерал спросил:

— Прочтите-ка, как вы написали? Начальник штаба начал читать:

«В виду небольших размеров озера среди бивака предписываю из такового брать воду исключительно для пищи и питья; мытье же белья, поенье и купанье лошадей предписываю производить исключительно на реке Аргуни, в тылу позиции, куда коноводов отправлять вооруженными и под охраною вооруженных команд».

— Прекрасно! Авось либо теперь у нас будет порядок. Только как же вы написали на реке Аргуни, когда это река Хайлар?

— Да это, ваше превосходительство, все равно! Река одна и та же, а название разное: здесь она называется Хайлар, а за Абагайтуем она поворачивает на север и называется Аргунь. Наши казаки больше привыкли к этому названию.

— Ну, хорошо! Смотрите-ка, батарейный командир сюда идет. Здравствуйте! Как здоровье? Поправляетесь ли?

— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! — отвечал войсковой старшина Фолимонов, в глазах которого был заметен сильный лихорадочный блеск. — Теперь очень хорошо. Как в степь вышел, дохнул воздуху, так и поправился. А то думал, что совсем капут. У меня, ваше превосходительство, просьба.

— В чем дело?

— Да в том, что ветеринарного врача у меня нет, а фельдшер заболел; между тем лошадей у меня три сотни, я уж сам лечу, да только какой же я лекарь? Нельзя ли дать мне фельдшера из Верхнеудинского полка, там и ветеринарный врач есть и фельдшера.

— Но ведь тогда у верхнеудинцев будет нехватка. Мы их оберем.

— Никак нет, ваше превосходительство, у них еще много останется; они меня раньше обобрали: при мобилизации-то я должен был им выделить фельдшера Чупрова. Нельзя ли мне его назад, а то мне чисто зараз.

— Ну, Бог с вами, возьмите Чупрова! Напишите, Семен Иванович, записку командиру Верхнеудинского полка, чтоб отправил его, а потом в приказе отдайте о прикомандировании [113] Чупрова ко 2-ой забайкальской казачьей батарее для несения службы. Теперь скажите, Семен Иванович: летучий разъезд к городу Хайлару выслан?

— Так точно, уже давно штабс-ротмистр Булатович отправился с 6-й сотней Верхнеудинского полка.

— Правильно! Теперь займемся вопросом о сосредоточении войск. Я полагаю несколько изменить первоначальное предположение.

Генерал начал диктовать разные распоряжения относительно предстоявших действий. Суть этих распоряжений заключалась в следующем: в Абагайтуе находился начальник тыла Хайларского отряда, полковник Воробьев, который должен был направлять вперед как транспорты с продовольствием, так и прибывшие войска. Раньше других прибывали 3-й и 5-й батальоны забайкальской казачьей пешей бригады. Им дан был маршрут через старый Цурухайтуй и Абагайтуй. Конечно, этот путь был единственно возможен, потому что страна к востоку от реки Аргуни к городу Хайлару находилась в руках китайцев. Теперь же, когда Хайларский отряд продвинулся вперед до станции Онгунь и одержал обеду над неприятелем, являлся соблазн направить транспорты с продовольствием под прикрытием 3-го и 5-го батальонов прямым кратчайшим путем из Цурухайтуя степью на станцию Онгунь, при чем переправа у Онгуни могла быть прикрыта отрядом, выдвинутым еще несколько вперед к городу Хайлару. В таком смысле послали приказание полковнику Воробьеву. Теперь надо было подготовить это движение, т. е. разведать дорогу прямо через степь и отыскать брод через реку у Онгуни. Для этого 18 и 19 июля высылался разъезд из 20 человек верхнеудинцев и 20 человек терцев под командой адъютанта штаба, подъесаула Сидорова.

Вместе с тем этот разъезд должен был осмотреть брошенное монгольское становище, находившееся всего в 4-х верстах от бивака и казавшееся подозрительным. Разъезд подъесаула Сидорова работал много и смело углублялся в степь по направлению на тракт между Хайларом и Цурухайтуем.

Разведка выяснила, что хотя степь вообще удобопроходима, но на большом протяжении безводна, почему движение но ней весьма затруднительно; броды через Хайлар оказались слишком глубоки вследствие высокой воды, но зато по близости нашлись кое-какие лодки, при помощи которых можно было бы устроить плавучую переправу; монгольское становище не имело жителей и состояло из телег, на которых сложены кибитки и разное имущество; ничего этого русские не тронули. Неприятеля тоже не встречали; только раз видели монгольский разъезд, который, взъехав на песчаный холм, махал русским, как бы приглашая их [114] приблизиться. Так как наступал вечер, и кони уже притомились, то подъесаул Сидоров решил не гоняться за монголами и оставить их без внимания.

Встреченный монгольский разъезд показывал, что, несмотря на поражение при Онгуни, неприятель не оставался в совершенном бездействии и, вероятно, город Хайлар будет защищать.

_____________________

Не раз начальник отряда, прохаживаясь перед своей палаткой, обдумывал план овладения Хайларом. Главным образом он изощрялся над мыслью одержать победу над противником так, чтобы самим понести возможно меньшие потери. Главный удар он предполагал нанести по левому флангу хайларской позиции. Правый фланг был слишком силен, особенно эта гора, про которую так много рассказывали офицеры охранной стражи; а на левом фланге, если китайцы займут рощу, то можно было бы выдвинуть предварительно батарею и обстрелять рощу издали пушечным огнем. Известно, что нравственное впечатление от артиллерийских снарядов, рвущихся в лесу, ломающих ветви и расщепляющих древесные стволы, во много раз сильнее, чем в открытом поле. Если китайцы не выдерживали пушечного огня при обыкновенных условиях, то тем более они не могли бы устоять в лесу. Итак, овладеть священной рощей мы имели много шансов. Если бы китайцы ее не заняли, то тем лучше, русские все-таки устремились бы в нее и таким образом получили бы в свои руки сильный опорный пункт, с возвышенности которого можно было бы уже действовать по городу, расположенному в лощине. После этого задача представлялась бы легкою, потому что русские были укрыты в роще и могли бить противника на выбор. Овладев городом, Хайларский отряд мог выйти на Цицикарскую дорогу и угрожать пути отступления китайцев, если бы они пытались еще удерживаться на правом фланге на неприступной горе. Словом, план действий был обдуман самым тщательным образом, а, несмотря на то, начальник отряда поздно вечером после зари долго еще ходил и старался изобрести еще что-нибудь для уменьшения потерь при атаке; изредка поднимал он глаза к небу и наблюдал его обширный свод с мерцающими звездами и нарождающейся луной. Он уже давно изучил в каком положении в разные часы ночи находятся созвездия Большой Медведицы и Кассиопеи относительно полярной звезды, где горит Юпитер. Он замечал, в котором часу и в каком месте горизонта взошла Луна сегодня, припоминал условия ее восхода вчера и третьего дня и соображал ее положение в то время, когда отряд будет подходить к городу Хайлару. С удовольствием он приходил к заключению, что в это [115] время Луна будет высоко стоять на небе и долго оставаться над горизонтом; она хорошо будет светить отряду, если бы понадобилось начать штурм до рассвета. А понадобиться это может, потому что тогда легко избежать больших потерь от огня. Мысль о ночном штурме приходила все чаще и чаще.

Ночная тьма сгущается сильнее, становится холодно; генерал надел теплое пальто, но все-таки прогуливается и любуется чудным небом Манчжурии.

Воздух чист и прозрачен. Звезды блещут ярче и кажутся ближе, чем в Европе. Немудрено, что пастушеские народы любили изучать небесный свод и положили начало астрономической науке. Но замечательно, как резко ощущается континентальный климат; ночью настолько холодно, что с большим удовольствием надеваешь меховую татарку и в ней ложишься спать, а днем стоит невыносимая жара: лицо, уши и шея не только загорают, но прямо обжигаются солнечными лучами; кожа, в особенности с носа, сходит целыми кусками. Колебание температуры дня и ночи равняется 25 градусам.

_____________________

Ночь на 19-е июля прошла спокойно, отряд отдыхал. С утра началась обыкновенная бивачная возня; различные заботы и распоряжения следовали одни за другими, — приходилось исправлять недостатки организационного характера, явившиеся вследствие слишком быстрого сформирования отряда. Например, санитарная часть являлась далеко неупорядоченной: отрядный врач, который должен был бы объединять распоряжения всеми врачебными средствами, еще не прибыл, вот почему на старшего из врачей Стацкевича пришлось возложить сверх прямых его обязанностей по 3-му Верхнеудинскому казачьему полку заведование санитарной частью всего Хайларского отряда. Точно также ветеринарному врачу того же полка Воскресенскому приказано заведовать ветеринарно-санитарной частью во всех войсках отряда, потому что общее число лошадей доходило чуть не до 2000, и нельзя было оставлять их без надзора врача. В том же приказе за отличие в бою произведены властью начальника Хайларского отряда в зауряд-прапорщики, т. е. в офицеры, некоторые нижние чины, например, вахмистры и старшие урядники. Таким приемом достигнуты были две цели: нижние чины удостоились награды, а в отряде пополнился недостаток в офицерах.

— Вот еще что прибавим в приказе, Семен Иванович, — говорил генерал своему начальнику штаба. — Я заметил, что и сражении 17-го числа у нас чуть было не произошло путаницы из-за сигналов. По-моему, эти трубные звуки ни к чему не [116] ведут. Напишите в приказе так: «предписываю в бою без крайней необходимости сигналов не подавать в виду того, что сигналы, подаваемые какой либо частью, по недоразумению принимаются другими частями, до которых они не касаются».

— Ваше превосходительство, Верхнеудинский полк жалуется, что им далеко водить на водопой, так не позволите ли всему полку перейти на бивак к самому берегу реки Хайлара?

— Что ж, это правильно. Да и тесно ему здесь стоять. Напишите-ка в приказе: «в видах более удобного пользования водопоем и во избежание стеснения на биваке, 3-му Верхнеудинскому полку расположиться биваком в тылу позиции, на берегу реки Хайлара. Остальным частям оставаться на тех же местах, как и ранее». Ну, вы сами назначьте наряд на сторожевое охранение, в дежурную часть, прикажите поставить заставу из одного взвода к пекарне, нарядите дежурных и посыльных в штаб и на телефонную станцию; словом, сделайте весь необходимый наряд.

Все эти распоряжения делались утром, а в течение дня выяснилось, что переправа через реку Хайлар может быть найдена несколько выше по реке близ станции Урдинга. Вследствие этого, решили на другой день 20-го июля выдвинуть Верхнеудинский казачий полк со 2-й казачьей батареей на станцию Урдинга, чтобы произвести там разведку переправы через реку Хайлар и для обеспечения прибытия на эту переправу войск и транспортов из Старого Цурухайтуя.

На встречу этим транспортам и войскам 20-го июля 18-я Терская сотня должна была двинуться в степь, к стороне Цурухайтуя, мимо озера Куку-Нор. Этой сотне приказывалось, по соединении с транспортом, следовать на станцию Урдинга, если там представится возможность устроить переправу через реку, в противном случае — вести всех на Онгунь, где переправа уже приготовлялась. Вместе с тем, командиру сотни, штабс-капитану Бодиске, предписывалось выслать разъезды из степи для связи с Верхнеудинским полком, а этот полк, в свою очередь, обязан был установить связь с 18-й сотней. Такими распоряжениями достигались многие цели: конница выдвигалась вперед на 30 верст и становилась в естественное положение относительно всего отряда; 18-я сотня, двигаясь влево, обеспечивала весь отряд с левого фланга и как бы протягивала руку к Старому Цурухайтую.

Вечером конница спокойно сделала приготовления к походу на завтрашний день. Штаб отряда уселся ужинать. В это время подошел штабс-капитан Бодиско.

— Ваше превосходительство, — сказал он, — терцы 18-й сотни просят разрешение спеть около вашей палатки. [117]

— А! очень благодарен, очень рад.

Довольно многочисленный хор 18-й сотни расположился в кружок около стола, за которым сидели офицеры. К столу пригласили штабс-капитана Бодиско и неразлучного его спутника доктора Вольфа.

Среди тихой ночи (так что пламя свечи еле колебалось) раздалось стройное пение терцев. Хорошие от природы голоса, вдобавок, отлично подобранные, доставляли истинное наслаждение. Началось торжественными кавказскими песнями воинственного характера, совсем подходившими к обстановке. Казаки вспоминали подвиги терского войска во время продолжительной войны на Кавказе, под начальством известных героев. Если там говорилось про отвагу, смерть, сильные удары неприятелю, готовность послужить отечеству, то в настоящую минуту это не было пустой фразою досужих нанятых певчих; нет, это пели люди, которые всего два дня назад все сами пережили, перечувствовали и доказали в сражении при Онгуни. За торжественными песнями последовали бытовые и даже юмористические; и такие песни много говорили сердцу, — они переносили мысль из чуждой Манчжурии в далекую Россию, где у каждого осталось что-нибудь дорогое.

Вскоре, поблагодарив терцев за пение, начальник отряда отпустил их, приказав ложиться спать, так как назавтра, хотя выступление было назначено и не рано (после обеда), все-таки предстоял поход и довольно далекий — следовало собраться с силами. После ухода терцев каким-то волшебством появилось на столе несколько бутылок с серьезными напитками, настроение сделалось веселым — даже перешли на анекдоты. Кто-то рассказывал историю о «Zwei Flotski, zwei Stadtski und General Pupkoff», как вдруг начальник отряда поднялся и сказал:

— Господа, смотрите, вдали какое зарево! Неужели это горит Урдинга, потому что пожар очень далеко? Да и чему теперь гореть, степь в эту пору не жгут, палов теперь нет.

— Так точно, — сказал адъютант, — только это очень далеко. До Урдинги — 30 верст, а это дальше, хотя в том же направлении. Может быть, это какое-нибудь атмосферическое явление?

— Может быть; только что бы это было?

В темноте, которая кругом еще более сгущалась от зажженных свечей на столе, послышался топот.

— Э! паря! Донесение начальнику отряда, — произносил характерный голос забайкальца.

— Однако, они ужинают, — отвечал голос вестового.

— Кто там? — крикнул генерал: — давай сюда пакет. Откуда?

— Донесение от штабс-ротмистра Булатовича, — доложил верхнеудинский казак и подал пакет. [118]

Генерал быстро разорвал серенький конвертик и, при свете свечи, начал с некоторым затруднением разбирать неясное царапанье Булатовича. Последний извещал, что он с летучим разъездом, в составе 6-й сотни Верхнеудинского казачьего полка, дошел до города Хайлара, откуда китайские войска и население бежали по дороге на Цицикар. Булатович со своей сотней расположился на биваке у строящегося вокзала железной дороги. В конце записки прибавлялось: огромные запасы овса подожжены китайцами и горят.

Так объяснилось зарево пожара, которое усмотрели издалека. Булатович исполнил замечательно отважное движение, достиг существенных результатов. С истинно кавалерийским чутьем выдвинулся он на 65 верст вперед и стоит теперь в том месте, которое было заветною мечтою всего отряда, казалось таким трудно достижимым, а теперь само упало в руки, как назревший плод. Но кто знает? Быть может, китайцы разберут, что в город пришла незначительная горсть русских, которую можно подавить огромным численным превосходством. Для китайцев это будет соблазнительная добыча — они вернутся, чтобы уничтожить Булатовича и снова овладеть главным городом, важным административным центром всего округа. Следовательно, немедля ни минуты, надо постараться закрепить за собой обладание тем, что так легко занял Булатович. Если он превосходно сделал свое дело, то было бы непростительно потерять такой выгодный случай, надо, во что бы то ни стало, поддержать Булатовича и закрепить за собой обладание Хайларом.

В одно мгновение все эти мысли пронеслись в голове начальника отряда. Тотчас же последовал ряд распоряжений: трем сотням Верхнеудинского полка со 2-й Забайкальской казачьей батареей указано немедленно ночью следовать возможно быстрее к Хайлару, подкрепить Булатовича, занять город и удержать его в своих руках; остальному отряду выступить завтра в 7 часов утра и сделать переход до станции Урдинга. Тогда отряд будет от своей конницы всего в расстоянии перехода и при всяких обстоятельствах может или ее поддержать, или принять на себя, если бы чересчур сильный противник потеснил верхнеудинцев. 18-й сотне предписано исполнять назначенную ей прежде задачу.

Известие от Булатовича было очень серьезно и произвело сильное впечатление; может быть, вследствие этого перечисленные выше распоряжения приводились в исполнение несколько нервно. По неизвестной причине конский табун шарахнулся по лугу, и лошадей переловили не так-то скоро.

Лишь поздней ночью потянулась темная лента Верхнеудинского полка, и загромыхали колеса казачьей батареи. Пехота спала [119] спокойно, но назавтра и ей предстояло движение. Оставались на станции Онгунь только войска, назначенные в этап: сотня от 6-го батальона да несколько слабых. Они должны были заняться хлебопечением и прикрывать сообщения Хайларского отряда.

_____________________

В 7 часов утра 20-го июля 4-ый и 6-ой казачьи батальоны выступили с ночлега, но еще раньше вытянулись кухни с прикрытием из небольшого количества пеших казаков и 2-й сотни верхнеудинцев, под начальством сотника Красностанова; 4-я сотня верхнеудинцев, под начальством есаула Мензелинцева, прикрывала тыл отряда, где следовал гурт продовольственного скота. Путь шел вдоль реки Хайлара, который со своей широкой долиной тянулся с левой стороны, а направо раскинулась необъятная степь, местами покрытая песчаными буграми. Повсюду замечались следы неприятеля, бежавшего после поражения 17-го июля. Поминутно встречались еще неубранные труды китайцев и их маленьких лошадок; там и сям стояли брошенные двухколесные арбы, рассыпанные патроны немецкого изготовления, целые ящики с ружейными патронами и артиллерийскими снарядами, мешки с мукой, халаты и туфли, брошенные очевидно для облегчения бежавших солдат, бараньи и козловые шкуры и даже целые шубы, красные грубой работы зонтики, которые носят китайские офицеры, веера, карты, разная мелочь, все это положительно усеивало как полотно дороги, так и ровную степь по его сторонам. Справедливость требует сказать, что брошенных ружей находили мало, — очевидно, китайцы бросали их последними, предварительно облегчив себя от всех остальных предметов, как менее важных.

Начальник отряда со своим штабом пропустил мимо себя батальоны, упорядочил движение обоза, которому приказал построиться в 4 повозки, чтобы сократить глубину колонны, последил за порядком движения гурта, напомнил о необходимости напоить скот, хотя бы из первой попавшейся лужи, и затем крупною рысью поехал вперед, быстро обгоняя колонну отряда.

— Господа, — обратился он к офицерам, — вы можете ехать шагом и не догонять меня, все равно я выеду вперед и там остановлюсь; а вы, Мациевский, — приказал он своему ординарцу, — поедете со мной.

Вот они обогнали уже пехоту, проехали мимо повозок с кухнями и поравнялись с сотней Красностанова. Худощавый сотник, с подвязанной щекой, на маленьком забайкальском коне, представлял вид далеко не воинственный, а скорее унылый; на самом же деле это был очень храбрый и распорядительный офицер. Он обстоятельно доложил генералу, каким [120] порядком выдвинуты вперед и в стороны сторожевые разъезды, и обнаружил отличное понимание своих обязанностей.

Оставив Красностанова, начальник отряда рысью подался еще вперед, прошел линию разъездов и один со своим ординарцем оказался впереди всех.

Вперед его тянуло что-то необъяснимое, но тянуло сильно и порождало нетерпение.

Ординарец беззаботно следовал за генералом и с юношеской впечатлительностью любовался природой и видом степей, к которым он привык с детства. Прошли уже 8 верст от станции Онгунь. Вдруг вдали показался всадник, который быстро двигался на встречу. Конечно, это не монгол, так как было бы безумием с его стороны, как бы нарочно, отдаться в руки русским; несомненно, что это забайкальский казак, высланный от конницы, ушедшей вперед. Чувствуя, что казак едет не спроста, генерал еще усилил аллюр, чтобы поскорее узнать, в чем дело. Скоро казак подал донесение от Булатовича, что китайцы, в числе около 2000 человек, атаковали его на биваке и вынудили отступить за черту города. Он занял бугор с хорошим обстрелом, где и собралась вся его сотня. Только высланный им для наблюдения за неприятелем секрет из 6 человек отрезан, и 3 казака до сих пор не возвратились. Донесение оказалось очень серозным, а известие о трех пропавших без вести казаках болезненно отозвалось в сердце генерала.

Действительно, положение Булатовича было не из легких. Надобно сказать, что китайский предводитель Чуан-До, начальник войск Хайларского округа, ожидал наступления русских со стороны Старого Цурухайтуя; но когда обнаружилось движение от Абагайтуйя, то на это направление он передвинул большую часть своих войск, оставив, однако, отряд и против Цурухайтуя, Участь отряда, выставленного в направлении на Абагайтуй, была печальна: он потерпел полное поражение 17-го июля при Онгуни, очистил Хайлар и бежал дальше по Цицикарскому тракту. Остальные китайцы, стоявшие по направлению к Цурухайтую и узнавшие о победе русских при Онгуни, теперь решили также отступить, но не успели пройти через Хайлар раньше, чем его занял Булатович. Заметив малочисленность его отряда, китайцы повели атаку. Бивак Булатовича у вокзала находился внизу, в самой долине, на месте, в высшей степени невыгодном для боя; вот почему он отошел назад на холм, представлявший тем более выгодную позицию, что за ним находилась обширная низина с озером, — здесь можно было хорошо укрыть лошадей сотни с коноводами, поить и кормить, а стрелков расположить укрыто, по гребню песчаного холма. Китайцы открыли ожесточенный огонь. Целые тучи пуль сыпались на [121] обороняющихся, не причиняя особенно большого вреда. Каждый китаец выпускал сотни патронов, однако не применяя, как следует, прицела.

Казаки подсмеивались над неприятельским огнем, но скоро юмор их прекратился. На смену его явилась тяжелая грусть. Один из забайкальцев был убит, за ним последовал другой. Тихо, без похоронного пения, закопали станичники своих товарищей в хайларский песок. Патронов у русских немного, лошади утомлены, а надо оставаться на позиции. Впрочем и помощь уже была близка; 3 сотни с батареей, высланные ночью от Онгуни, прибыли в самую трудную минуту, и теперь роли переменились — русские начали теснить китайцев. Этот результат начальнику отряда еще не был известен; он имел перед собой только донесение Булатовича, правда, спокойное, но от подобного спокойствия веяло каким-то мрачным холодом. Генерал знал, что Булатович склонен скорее уменьшить цифру неприятеля, чем увеличить. Во всяком случае превосходство числа было на стороне китайцев, и, может быть, 4 сотни с батареей слабы для удержания Хайлара. Ясно, что необходимо послать возможно быстрее помощь, хотя бы незначительную. Начальник отряда поскакал на встречу сотне Красностанова, объяснил ему положение дел, приказал собрать разъезды и быстро двигаться прямо к городу на соединение с полком.

— Мациевский, поезжайте и попросите ко мне подъесаула Сидорова.

— Ваше превосходительство, а кто же вам лошадь подержит, не позвать ли казака из 2-й сотни?

— Нет, уж пожалуйста! там каждый казак из сотни дорог, — я сам подержу лошадь. А, кроме того, так как Красностанов уйдет, и впереди у нас конницы не будет, то передайте есаулу Мензелинцеву, чтобы он немедленно выслал полусотню вперед для прикрытия отряда, да и сам чтобы шел с этой полусотней.

Мациевский погнал своего маленького серенького иноходца и скоро исчез из виду. Начальник отряда остался на месте. Через самое короткое время подъехал подъесаул Сидоров. Объяснив в кратких словах положение дел, начальник отряда прибавил:

— Теперь вы догоняйте сотню Красностанова и с ней поезжайте в Хайлар. Мы будем ночевать в Урдинге. В Хайларе, вы объясните все, что знаете про отряд. Скажите, что мы будем спешить к ним на поддержку, но чтобы они держались во что бы то ни стало.

Подъесаул Сидоров поскакал.

Между тем, казачьи батальоны весело шагали вперед и легко [122] прошли верст 20. Наступила пора для большого привала, тем более, что жара стояла нестерпимая.

Выгоднее всего жаркое время употребить на отдых и на обед, но где взять воду? Переход на кроки, вычерченном офицерами охранной стражи, показан безводный. Правда, что параллельно дороге течет река Хайлар, однако до нее будет верст пять. Сделать 5 верст по направлению к реке в сторону от дороги да 5 верст назад опять на дорогу, т. е. пройти лишних 10 верст, казалось слишком невыгодным. Мелькнула надежда, что, может быть, Хайлар во время половодья наполнил какие-нибудь затоки, около ближайшего берега долины, и по спаде вод остались озера. Начальник отряда разослал двух-трех ординарцев в разные стороны искать воду, да отправился и сам. Вскоре он заметил следы скота, направлявшиеся в долину. И действительно следы привели к озеру, отчасти заросшему травой и вообще уподоблявшемуся мелкой луже; вода застоялась, и кое-где даже шевелились подозрительные червячки, но приходилось воспользоваться и такой водой. Казаки нашли рядом другое подобное же озеро, и вот отряд разделился пополам, чтобы воспользоваться той и другой водой. Но вдруг пахнул ветерок, и потянуло нестерпимым запахом падали.

— Казак, чем это так воняет?

— Однако, это, ваше превосходительство, конь палый тут лежит.

В самом деле, в нескольких стах шагах валялся труп лошади, издававший отвратительный запах.

— Что же мы с ним делать будем? Так оставить нельзя. Тут и отдых не в отдых на привале! Я думаю, надо велеть зарыть.

— Подходяще зарыть, ваше превосходительство.

— Ну, так беги к командиру батальона и скажи, что я приказал нарядить команду с инструментом и зарыть лошадь.

Через несколько минут труп слегка покрыли землей, и запах прекратился. Казаки раздобыли топливо, рубили ветки, нашли брошенные арбы, несколько каких-то досок. Живо зажглись огоньки, сварили чай и сейчас же начали готовить обед. Очень скоро поспел обед и для офицеров. Привал продолжался три часа, но все-таки успели не только пообедать, но даже полчасика уснуть. Сладок был этот сон. Несмотря на жару, укрывались еще бурками, чтобы защитить себя от солнечных лучей и комаров, и спали, обливаясь потом. Зато перед продолжением марша выпили еще по несколько стаканов чая. У казаков нашелся даже и десерт к обеду — это китайские яблочки, растущие здесь в диком состоянии, только они очень мелкие, с крупный горох, зато ветка положительно усеяна яблочками. Казак отламывает ветку и забавляется ей на походе. [123]

Начинало смеркаться, когда показалось строение станции Урдинга. Высланные туда разъезды обнаружили значительные запасы муки и овса, но воды на станции не оказалось. Впрочем, это было известно ранее по сведениям, доставленным офицерами охранной стражи. Приходилось отойти от дороги влево и остановиться биваком на берегу реки Хайлара. Здесь река подходила довольно близко к станции, версты на 2-3. Задача заключалась в том, чтобы на берегу реки найти топливо для варки пищи. Высланные вперед офицеры немножко замешкались, так что батальоны подошли, а место расположения бивака еще не выяснилось окончательно. Целые полчаса, а, может быть, и больше, батальоны простояли и проходили в разных направлениях, пока не стали на отдых. Это ожидание и напрасное хождение в самом конце перехода необыкновенно тягостны. Известно, что самая тяжелая верста и самая длинная — это последняя.

Наконец бивак найден, и в 8 часов вечера приступили к его устройству. Хотя казаки разбили себе палатки, но штабу не разрешалось ставить палаток, дабы скорее подняться в случае надобности. Поставили столы и табуретки, разложили кровати и с нетерпением ожидали появления самовара, — пить хотелось страшно. Но сидеть на месте сделалось невыносимым, ибо напал назойливый, беспощадный враг — комары, разные мошки, все то, что у сибиряков носит название «гнус». Гнус способен вывести из терпения самого спокойного человека. В походе офицеры старались хоть немного проехать рысью, чтобы этим способом убежать от гнуса. Всякий яд имеет противоядие — против гнуса есть дымокур. Опытный старый забайкалец, начальник отрядного штаба, уже командовал вестовым:

— Раскладывайте скорее дымокуры. Да ну, зажигай огонек, клади туда аргал (кизяк). Вот, видишь, дым и пошел. Разведи огонек побольше, клади еще аргалу. Да ты так, чтобы дымок тянулся. Ну, теперь раскладывай с этой стороны дымокур!

— Семен Иванович! да ведь нам все глаза дымом выест.

— Ваше превосходительство, из двух зол надо выбрать меньшее, а то мы пропадем от гнуса.

Впрочем, в скорости дымокуры оказались ненужными: батальоны развели такое количество огней, что дым от них тонкой пеленой застлал все пространство, занятое биваком; пребывание на отдыхе сделалось приятным: гнус исчез, а на тонкий, рассеянный дым почти не обращали внимания. Появился самовар, закуска; запахло жареным мясом. Утомленные офицеры утоляли голод и жажду, изредка задумываясь над тем, что-то происходит теперь там, в Хайларе. В 9 часов сделалось совсем темно. [124]

— Ну, слава Богу! Насилу нашел! — неожиданно в темноте раздался голос подъесаула Сидорова.

— Михаил Ильич! откуда вы? что случилось?

— Из Хайлара, ваше превосходительство. Поплутал немного. Сначала на станцию приехал — никого нет. Потом уж нашел мост на дороге. Как я раньше мимо него проехал, — не понимаю. Он указал мне, в какой стороне бивак. Отъехал с версту и огни увидал; хорошо, что не поздно, огни не потухли.

— Ну, рассказывайте, что в Хайларе?

— Вторая сотня Красностанова в пять часов вечера присоединилась к своему полку, который вместе с батареей занял позицию в виду Хайлара на левом берегу реки Эмингола.

— Значит, Хайлар не в наших руках, его занимают китайцы?

— Так точно, город еще не в наших руках, но и китайцы его не занимают. Они отошли на высоты правого берега Эмингола и оттуда обстреливали казаков до 2 часов дня, затем огонь прекратили. Когда мы подошли с Красностановым, то уже не стреляли. Однако, начальник передового отряда, войсковой старшина Мациевский, полагает, что китайцы приготовляются к атаке. Он дал мне свежего коня, приказал немедленно ехать к вашему превосходительству и доложить, что в передовом отряде исключительно конница, а многочисленный неприятель состоит преимущественно из пехоты, поэтому войсковой старшина просит о возможно быстрой присылке пехоты. Вот его записка.

Генерал начал читать записку, в которой заключалось то же самое, что уже доложил подесаул Сидоров.

— Господа! Что же это никто из вас не подумает дать Михаилу Ильичу чем-нибудь подкрепиться! Ведь шутка сказать, он до Хайлара сделал 65 верст да назад 35; выходит 100 верст — пробег недурной. Я полагаю, вы устали чертовски?

— Ничего, ваше превосходительство, — отвечал адъютант, с наслаждением проглатывая большую рюмку водки и принимаясь за кусок жареного мяса. — Однако, я лучше бы попросил чая — смерть пить хочется.

— Ну-с, а вы что думаете, Михаил Ильич, о положении в Хайларе?

— Я полагаю, ваше превосходительство, что без пехоты там держаться трудно; китайцев очень много.

— Но ведь с 2 часов они прекратили бой?

— Там ожидали возобновления боя с минуты на минуту.

— В таком случае надобно посылать помощь немедленно. Семен Иванович! Распорядитесь приказать немедленно изготовиться в каждом батальоне по одной сотне. [125]

— Ваше превосходительство! ведь люди еще не успели отдохнуть. Только что сделали больше 30 верст, да еще шагать 35. Да и когда поспеют?

— А мы их отправим на двуколках. По пять казаков примерно на двуколку, значит, на каждую сотню понадобится 40 двуколок. Поэтому прикажите из 80 двуколок имущество сложить здесь и приставить караул, а сотням следовать к Хайлару на рысях. Сотне Мензелинцева прикрывать движение; один конный взвод оставить здесь при нас — этого достаточно. Вас, Михаил Ильич, хотя вы и очень устали, я попрошу опять ехать в Хайлар вместе с сотнями потому, что никто, кроме вас, не может лучше указать путь и направить всю эту помощь к передовому отряду. Понятно, что ехать верхом вы теперь уже не можете, а потому поезжайте на двуколке. Теперь, пока собираются, вы немедленно ложитесь спать; хоть часок уснете; это вас подкрепит, иначе не доедете. Батальонам завтра выступать в три часа утра. Поэтому всем, господа, надо поскорее ложиться спать. Мензелинцеву командовать всем подкреплением; пусть сам озаботится разбудить Сидорова в последнюю минуту перед выступлением. Да, лучше всего, пригласите Мензелинцева ко мне, — я кстати и насчет смены сторожевых постов расскажу.

Скоро большая часть отряда спала глубоким сном при довольно ощутительной свежести ночи; но сотни, которым выпало идти вперед, деятельно приготовлялись к движению. Процедура выгрузки имущества из двуколок весьма мешкотна, а особенно ночью; людям надобно было сесть ужин и приготовиться немножко самим; Мензелинцеву — сменить сторожевое охранение, отловить и поседлать пущенных на пастбище коней. Только к полуночи удалось покончить все хлопоты, выдвинуться из среды потухающих костров и потонуть в окружающей темноте. Не знавшие пути казаки легко могли сбиться с дороги, но подъесаул Сидоров хорошо указывал путь. Разбитый и усталый до последней степени, он пытался несколько раз уснуть, но двуколка так трясла, что о сне нечего было и думать.

Пошли ходко и двигались безостановочно, так что к 6 часам утра достигли северной Хайларской рощи верстах в двух от позиции передового отряда, вышли из повозок, построились и двинулись вперед, намереваясь сейчас же вступить в бой. Но выстрелов не слышно, вся русская конница стоит спокойно на биваке; на батарее что-то копошатся, работают, устраивая прикрытия из песку. Здесь узнали, что неприятель, оставив арьергард, отходит назад, но еще не известно: отступает ли он совсем на Джемерте, или хочет обойти нашу позицию с правого фланга. Во всяком случае немедленной опасности нет, да при поддержке двух пеших сотен, т. е. более 400 добрых винтовок, она и не страшна. [126]

_____________________

Еще и не забрезжил свет, как начальник отряда на биваке около станции Урдинга проснулся и начал торопить с выступлением. Все сильно заспались, приходилось побуждать. Опять развели дымокуры, подбавили топлива в почти потухшие костры, разогрели чайники и самовары, бивак зашевелился.

— Ваше превосходительство! — докладывал адъютант. — Ночью подошел высланный из Абагайтуя транспорт с продовольствием; есть хлеб, сухари.

— Прекрасно, это очень кстати. Распорядитесь, друг мой, чтобы транспорт забрал на свои повозки имущество, выгруженное из 80 двуколок 4-го и 6-го батальонов, и следовал вместе с нами. Конечно, придется сбросить и оставить здесь столько продовольствия, сколько понадобится места для имущества батальонов. Для караула оставьте взвод казаков и команду слабых, подбившихся.

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

Возня с перекладкой имущества грозила затянуться надолго, а время дорого, ждать нельзя. Вследствие этого батальоны выступили без своих обозов, которые вместе с транспортом составили отдельную колонну.

Только в 4 ч. утра удалось вытянуться с бивака. Погода была отличная, хотя день предстоял жаркий. Гладкая, слегка волнистая степь, с питательной, но не высокой травой, расстилалась на огромное пространство. Движение возможно повсюду беспрепятственное без дорог, но все-таки и дорога была, при том хорошо наезженная. Она тянулась по высокому краю долины р. Хайлар, не очень далеко от русла реки; следовательно, при надобности свернули бы к воде без большого крюка; по той дороге пошел шестой батальон квадратной двух взводной колонной. Четвертый батальон двинулся несколько правее, обозы выступили позднее и потянулись дорогою четвертого батальона. Штаб отряда со взводом от четвертой сотни Верхнеудинского полка следовал впереди шестого батальона.

— Урядник! — крикнул генерал. — Послать один сторожевой разъезд вперед по дороге, другой влево вдоль речки, а третий вправо, чтобы шел вдоль проволоки телеграфа.

Забайкальцы начали расходиться хлынцой по указанным направлениям. При начальнике отряда осталось восемь казаков.

Через несколько верст выяснилось, что дорога по краю долины очень кружна, значительно удалилась от проволоки телеграфа и далее сворачивает влево, вниз к самой реке. Свернули вправо и пошли прямо степью, чтобы выиграть время и поскорее прийти на помощь своим в Хайларе. Однако, не зная точно, где именно находится город Хайлар или позиция русских, трудно было держать верное направление и не вилять; следовало найти дорогу. [127] Ни проволоки телеграфа, ни разъезда, который шел по ней, не могли рассмотреть.

— Урядник! Пошли двух человек вправо, чтобы нашли дорогу и рассмотрели, идет ли наш разъезд по проволоке.

Через некоторое время, примерно полчаса, один из посланных вернулся и доложил, что дорога недалеко, и разъезд идет правильно. Один казак остался на дороге. Все это было исполнено очень разумно; толковый казак понравился начальнику отряда; только выговор этого казака показался странным, сразу его и понять было нельзя.

— Как твоя фамилия? — спросил генерал.

— Васильев, ваше превосходительство.

— Молодец, Васильев.

— Рад стараться, ваше превосходительство.

— Отчего ты, братец, так плохо говоришь?

Васильев сконфуженно замолчал. Тогда начальник штаба объяснил, что, несмотря на свою русскую фамилию, Васильев — бурят, но не язычник. При крещении им дают русскую фамилию по крестному отцу; семейства разрастаются, но, живя в степи, не делаются русскими, остаются бурятами и часто, по существу дела, язычниками. Впрочем, все они очень хорошие и честные люди; часть бурят записана в Забайкальское казачье войско, а часть свободна от воинской повинности. Случается, что из одного и того же семейства половина живет в Забайкальской области, а близкие родственники их кочуют в Монголии.

Среди разговоров о бурятах вышли на дорогу и сделали малый привал, чтобы подождать четвертый батальон; он присоединился весьма скоро. Жаль, что на привале не было воды, зато им воспользовались, чтобы вздремнуть, хоть четверть часика. Вдали показался обоз. Все пришло в норму, и батальоны двинулись вперед. Начальник отряда с конными казаками выехал в 8 ч. утра рысью на горку верстах в двух-трех от пехоты. Только что спешились, как увидели мчавшуюся со стороны Хайлара телегу. Когда она приблизилась, то из нее выскочил казак, грязный, босиком, без шашки, в рубахе и штанах. Это был Буторин, один из казаков секрета, высланного в Хайларе Булатовичем и отрезанного китайцами. Он рассказал свои удивительные приключения, как он целый день пролежал под кучей навоза, а ночью, зарубив китайского часового, прошел через цепь их передовых постов и теперь спасся чудесным образом. Буторина накормили. Отряд с малыми остановками, без большого привала, поспешал к Хайлару. Вдали, на горизонте вырезывался синеватый контур большой горбатой горы, той самой, которая считалась самым важным местом позиции у Хайлара и господствовала над всей его долиной. Прошли [128] около 30 верст; утомление сильно сказывалось тем более, что на пути вовсе не встретили воды, даже не налилось ни одной лужи, чтобы освежить рот.

В 11 ч. утра приехал из Хайлара казак с запиской, извещавшей, что неприятель не только не атаковал, но даже, по-видимому, отступает. Такая благоприятная весть всех подбодрила. Спешить больше нет надобности; но, с другой стороны, стоит ли делать теперь большой привал на безводном месте, когда по уверению прибывшего из Хайлара казака осталось всего верст восемь? Конечно, нет. Решили идти вперед и часа через два стали приближаться к расположению передового отряда.

Картина местности совершенно переменилась. На степи увидели местами клочки земли, засеянные чумизой (один из сортов проса). Ни одного посева мы не видали еще со времени перехода границы (шли все сплошной пустыней) и теперь уже мечтали, как в свое время сожнем чумизу. С левой стороны дороги показались какие-то небольшие чистенькие глинобитные здания с двориками, оградами возле них и с входными дверями в оградах. Говорили, что это гробницы богатых монголов. Версты на полторы вправо виднелась темная, кудрявая священная роща, из который начальник отряда предполагал нанести главный удар, если бы понадобился штурм Хайлара, а теперь у генерала мелькнула мысль: хороший опорный пункт для правого фланга, если китайцы вздумают атаковать. Налево в самом близком расстоянии находилась другая священная роща, а далее высокую гору увенчивала небольшая каменная кумирня (буддийский храм), около которой в бинокль не обнаруживалось ни малейшего признака жизни. Палящее монгольское солнце обливало своими жгучими лучами красивый ландшафт, дышавший миром и тишиной, правда, какой-то необычайной и отчасти жуткой. Но вдруг тишина нарушилась несколькими резкими ружейными выстрелами. Начальник отряда послал коня вперед, и весь штаб быстро выехал на песчаные холмы, занятые Верхнеудинским полком и батареей. Пушки стояли за песчаными окопами, устроенными очень небрежно и некрасиво, но вполне достигавшими своей цели — они хорошо прикрывали батарею от выстрелов. Казаки шевелились возле орудий и приготовлялись к открытию огня. Сзади батареи теснились палатки, коновязи, зарядные ящики и повозки; все несколько беспорядочно и уже совсем открыто. Верхнеудинцы стояли биваком возле; за правым флангом полка высился знаменитый уёмистый тарантас командира полка.

Впереди бивака расстилалась широкая, зеленая долина реки Эмингола, а за нею высоты правого берега долины, с крутыми, трудно доступными склонами, еще находившимися в руках китайцев. В долине налево толпились дома железнодорожных и [129] землянки рабочих; кое-где виднелись пламя и дым горевших и уже обрушившихся построек. Направо стоял четырехугольный, правильной формы город Хайлар, с окружавшими его правительственными зданиями, кумирнями и хуторами. По самому берегу Эмингола рассыпалась цепь русских стрелков; белые рубахи их мелькали там и сям при каждом передвижении. Китайские стрелки взбирались на склоны противоположного берега долины. Некоторые из начальников продолжали утверждать, что китайцы вскорости начнут атаку.

— Ваше превосходительство, когда батальоны подойдут, то где прикажете им стать биваком? — спросил начальника штаба.

— Я хотел бы все войска расположить вместе, и так как конница уже тут расположилась, а передвигать ее я не желаю, то и батальонам стать тут же; вон немного впереди, там не так песчано, есть дерн.

Въехали в середину бивака верхнеудинцев.

— Здорово, верхнеудинцы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — несвязно отвечали казаки, разбросанные по биваку кучками.

— Поздравляю вас с занятием Хайлара!

— Покорнейше благодарим, ваше превосходительство.

В это время подъехал Булатович. Многие интересовались, каким образом отнесется к нему начальник отряда, ибо уже кое-кто взводил на храброго офицера обвинения в излишней запальчивости, что этот гвардеец в погоне за отличиями не жалеет людей и теряет их без толку, что он зарывается вперед без приказаний и пр.

— Здравствуйте, Булатович! От всей души благодарю вас за полезную службу, — сказал генерал, потянулся с седла и обнял молодого офицера, который своим запачканным костюмом и невзрачным видом отнюдь не подходил под понятие о блестящем шаркуне гвардейце и отличался от забайкальских офицеров только своей красной гусарской фуражкой.

— Здорово, артиллеристы! Благодарю вас за молодецкую службу!

— Рады стараться, ваше превосходительство! — жидко крикнули немногочисленные казаки 2-й забайкальской батареи.

— Семен Иванович! Распорядитесь, пожалуйста, чтобы командир Верхнеудинского полка прибыл сюда верхом: мы поедем осмотреть правый фланг позиции, священную рощу, и обдумаем, как расположиться на случай нападения китайцев, а я пока тут отдохну немного.

— Ваше превосходительство, пока что, неугодно ли выпить чая? — предложил батарейный командир войсковой старшина Фолимонов. [130]

— Ведь это — возня порядочная, долго.

— Чай у нас уже пьют, он готов, — утверждал Фолимонов положительным и спокойным тоном. — Эй, дай сюда чая! — крикнул он вестовому.

— С удовольствием выпью, очень жарко.

Генерал сел на табурет и, заедая печеньем «Альберт», поглощал один стакан за другим без перерыва.

— Не прибавите ли, ваше превосходительство, молока?

— Да, какое же у вас молоко?

— А сгущенное молоко, в жестянках; очень хорошо, — и он налил из дырочки жестянки густую молочную жидкость.

— В самом деле очень хорошо. Дайте-ка еще стаканчик.

— Мы, ваше превосходительство, и газированное молоко пьем. Вам доктор Клёпфер сейчас приготовит.

Молодой врач разболтал молоко в чистой воде, достал из большой корзинки заряд сгущенной угольной кислоты и быстро приготовил шипучий напиток очень приятного вкуса. В корзине генерал заметил много разнообразных жестянок с консервами и красивых бутылок с замысловатыми этикетками или обвитых соломой; очевидно, в спиртных напитках, при том самых изысканных, недостатка не было. Доктор и офицеры старались все это случайно обнаружившееся богатство скрыть от взгляда генерала. Впоследствии они признавались, что хотели предложить угощение, но опасались, не вышло бы чего-нибудь, потому что все добыто было фуражировкой из города Хайлара. Итак, несмотря на опасность, казаки успели уже побывать в городе и пошарить, хотя бой еще не кончился, и города еще не заняли. Впрочем, следует сказать, что напитки и консервы китайцы наворовали из складов инженеров-строителей железной дороги, когда они поспешно оставили Хайлар 29 июня и не успели захватить своего имущества. Следовательно, добро оказывалось русским.

— Ваше превосходительство, разрешите мне остаться и не ехать на рекогносцировку. У меня много дела, бумаг накопилось, почту не разбирали несколько дней, — сказал начальник штаба.

— Правильно, оставайтесь. Кстати, укажите, где расположиться штабу, когда придет обоз. Я полагал бы вот здесь, где больше травки.

— Слушаю-с, ваше превосходительство.

_____________________

Поехали на разведку правого фланга и скоро достигли священной рощи, над которой парили огромные серые орлы. В роще всюду виднелись следы недавнего пребывания китайцев. Вот потухший костер, и на нем чугунная эмалированная чаша с кашей из вареной буды (сорт китайского проса), водопойное [131] ведро, чайники, разная мелочь, остатки коновязей. Под деревьями орлов было еще больше; поминутно они поднимались то поодиночке, то по несколько штук разом. Переезжая через овраги и по песчаным холмам священной рощи, всадники пользовались прохладой от тени огромных деревьев, как бы удерживавших своими корнями бесконечные пески окрестностей Хайлара. Может быть, потому роща и считается священной, что она удерживает распространение этих песков, которые иначе засыпали бы весь город. Царила тишина, роща казалась мрачной.

Обозрев рощу и сообразив ее обороноспособность, выехали к восточной ее опушке, откуда открылся вид на долину к югу от города Хайлара. На значительном пространстве раскинулись юрты монгольских войск, теперь пустые.

— Полезны будут для зимней стоянки, — подумал про себя начальник отряда и прибавил вслух: — а ведь если пользоваться этими юртами, то необходимо их хорошо дезинфицировать.

— Смотря, кому жить, ваше превосходительство, — отвечал один из командиров. — Забайкальцы — народ привычный ко всему.

Верстах в пяти к югу на песчаных холмах стоял огромный монгольский идол, бурхан, грубо сделанный из камня. Его отовсюду видно на огромное расстояние.

Город Хайлар теперь представился взору с другой стороны. Он не велик, считалось всего пять тысяч жителей; на наш европейский взгляд очень оригинален, потому что представляет как бы один цельный дом, разделенный на ячейки, — маленькие дома с дворами. Правильный прямоугольник из глинобитной (глина с соломой чумизы) стены не то что окружает город, но составляет его часть, так как городская стена входит в состав прилегающих домов. Непрерывная улица разделяет его с запада на восток и другая пополам с севера на юг; на концах улиц — ворота обычного китайского типа с вычурно загнутыми концами крыши так же, как у крыш китайских домов. Город не подавал признаков жизни.

Вне города расположены оригинальные с прочными стенами дома амбаня (т. е. гражданского правителя, исправника), кумирни, тюрьма, пороховой склад и далее хутора. Большая, весьма нарядная кумирня стояла возле самой рощи; при обороне кумирню пришлось бы непременно занять войсками, как прочный опорный пункт, а потому приходилось ее осмотреть. Начальники с офицерами и вестовыми направились к главному входу. Перед воротами по обыкновению стояли два высокие, врытые в землю, столба с блестящими шарами наверху. Вблизи ворот находился колодезь с узким отверстием и прекрасной водой. [132]

Все спешились. Казак взял лежавшую около колодца плетенку из каких-то прутьев, заменяющую у китайцев ведро. На веревке он опустил плетенку в колодезь, зачерпнул воды, вытащил и налил в стоящую тут же колоду. Сквозь дырочки плетенки вода проливалась, но немного. Кони с жадностью протянули морды и начали пить.

Офицеры вошли во двор кумирни. Здесь царили тишина и запустение. Русские сапоги ударяли каблуками о плиты каменного двора китайского храма; шаги гулко раздавались в этом пустынном месте. Вошли в храм.

Китайские боги огромных размеров с неизменным выражением лиц глядели на пришельцев с высоты своих тронов. На всем лежал какой-то таинственный, фантастический отпечаток. Начальник отряда почему-то вспомнил декорации из оперы «Африканка».

Кто-то сказал, что под престолом спрятался гегень, главный священник монгол, который будто бы ни за что не хотел покинуть храм.

— Ваше превосходительство, выковырять бы гегеня оттуда! — сказал ординарец начальника отряда.

— Что вы, что вы! Бог с ним совсем, пускай живет. Лучше через кого-нибудь посылать ему пищу.

Как бы подавленные каким-то неприятным чувством все вышли из кумирни.

Кони стояли в некотором беспокойстве, нетерпеливо пофыркивали и рыли копытами землю. Когда тронулись от кумирни, беспокойство коней как будто усилилось еще более. Недалеко влево поднялась огромная стая серых орлов. Через несколько дней обнаружилось, над чем работала эта стая. Случайно около кумирни в кустах найдены три трупа забайкальских казаков, пропавших у Булатовича без вести. Трупы были без голов. Очевидно, они нашли свою смерть тут же, недалеко от того места, где китайцы их захватили. Кто знает, что пришлось им выстрадать от необузданности и жестокости бессердечного врага! Может быть, их умерщвление сопровождалось религиозными обрядами, так как все проделывалось возле кумирни? Где их головы? На что они понадобились китайцам? Когда весть о такой гибели казаков распространилась в отряде, то все были в полном негодовании. В каждом возгорелось желание при случае отомстить вероломным и кровожадным противникам. Как счастлив Буторин, избежавший участи своих товарищей!

_____________________

Под каким-то жутким впечатлением возвратилось начальство на бивак, на котором успели устроиться прибывшие батальоны. Здесь кипела жизнь, все суетилось над удовлетворением [133] насущных потребностей, лица самые веселые. Многочисленность раскинутых палаток показывала внушительную силу отряда, которому нечего бояться, да, кроме того, выяснилось, что китайцы отступили окончательно по дороге к горному хребту Большому Хингану.

Проезжая через бивак Верхнеудинского полка, начальник отряда спросил:

— Командир полка, а где же ваша палатка?

— У меня, ваше превосходительство, нет палатки, я сплю в тарантасе, там у меня просто целый дом.

В самом деле тарантас имел вид внушительный. Удивительно, как только он проходил по маньчжурским дорогам.

— Ну, Семен Иванович, пообедаем (верно, обед готов?), да и за бумаги. Приказ надо поскорее составить, — обратился генерал к начальнику штаба.

— В таком случае, ваше превосходительство, приказ составим теперь же, а во время обеда его будут печатать на гектографе. Бумагами заняться можно после обеда.

— Прекрасно. Общую зарю назначьте в 7 часов вечера; дни начинают убывать, и в 9 часов совсем темно: построиться для зари перед биваками четвертого и шестого батальона; выйдет хорошо для молитвы, — лицом на восток. Что же еще?

— Наряд от какого прикажете батальона?

— Да, мне кажется, очередной шестой батальон; от него и назначьте бивачное охранение, дежурного по биваку сотенного командира, да сотню в дежурную часть и взвод артиллерии. Кроме того, пусть от Верхнеудинского полка выставят две заставы у реки Эмингола: одну у моста и другую у брода; если они будут посылать разъезды, то охранение и достаточное, — Эмингола нас прикрывает. Да! вот что важно: от шестого же батальона выставить караулы к городу и к другим постройкам, а то я боюсь, чтобы не начался грабеж, а за ним неизбежен пожар; пропадет огромное богатство; мы и не попользуемся. Караулы отнюдь не пропускают никого в город, в частные дома и в кумирни без моего разрешения. К кумирням относиться с должным уважением». Я и то заметил, что кое-кто хотел взять оттуда божка на память. Это не хорошо. «Частного имущества отнюдь не расхищать; что же касается предметов, необходимых войскам, то ежедневно назначать от каждой части двуколки при офицере и двух нижних чинах, которым и являться в штаб для получения пропускной записки». В следующем пункте приказа я хочу сказать о чистоте на биваке. Убитых китайцев, положим, уберут, но кругом вообще много падали. «Подтверждается необходимость соблюдения чистоты на биваках, устройства отхожих мест и зарывание внутренностей убитых быков. От 6-го [134] батальона нарядить команду, которой осмотреть местность впереди биваков и закопать замеченных мною павших животных». Я полагаю, что в городе мы найдем или коломазь или вообще какую-нибудь жирную смазку. Надобно, чтобы хорошенько смазали обоз; поэтому напишите в приказе: «Замечено во время переходов, что колеса в обозе сильно скрипят. Обратить внимание на смазку».

— Ваше превосходительство! Овес все горит, и верхнеудинцы выбиваются из сил — не могут погасить: овес был сложен в сарае, который во время пожара обрушился, но пол горит под овсом.

— Сделайте наряд от пехоты. А, кроме того, надобно разобрать овес в части; все-таки хоть что-нибудь спасем. Напишите: «Предлагаю всем частям немедленно пополнить запас овса, для чего прислать в штаб отряда соответствующие требования». Кажется, теперь все написано?

— Завтра, ваше превосходительство, не предполагаете двигаться вперед?

— Следовало бы идти и доконать китайцев, но надобно, во-первых, немного отдохнуть — форсировка была порядочная, а, во-вторых, осмотреться в городе, собрать запасы и устроить склад или, как это говорят по-ученому, устроить промежуточное основание действий, промежуточную базу. Главная-то база у нас — все Забайкалье, а промежуточная будет Хайлар.

— В таком случае надобно успокоить войска и заранее объявить, что назавтра остаемся здесь.

— Хорошо. Напишите: «Назавтра отряду назначается днёвка». Давайте обедать, а то есть страсть хочется.

Но и за обедом никто не мог успокоиться — дела оказывалось чересчур много и все спешное; этого требовала сама жизнь, а не канцелярия. Генерал толковал своему еле выспавшемуся адъютанту, подъесаулу Сидорову, что назначает его комендантом в город Хайлар. Там следует очень быстро вывезти из города к домам железнодорожных строителей всю муку, потом другие продовольственные запасы, как-то: чай, рис, сахар, буду, бакалейный товар, меха, вообще все полезное для войск, но прежде всего меха. Надо строго наблюдать, чтобы казаки не увлеклись грабежом: дело не в том, что они возьмут какое-нибудь имущество, это бы не беда, начальник отряда даже был бы склонен вознаградить казаков за их храбрость и чрезмерные труды, но необходим порядок, иначе не столько возьмут, сколько испортят, и неизбежное следствие — пожары.

— Прикажите, Михаил Ильич, — добавил начальник от ряда, — инженеру Жемчужникову приспособить под склады железнодорожные здания. [135]

Обратясь к другому адъютанту, поручику Кублицкому-Пиоттух, генерал надавал сейчас же массу поручений.

— Вы, Луциан Феликсович, после обеда выгрузите транспорт с продовольствием — повозки с имуществом батальонов, вероятно, уже выгружены — и отправьте его на Урдингу, пусть привезет оставленный там провиант, да прихватит сколько можно со станции муки и овса, особенно овса. На Урдинге я пока не хочу оставлять этапа, и так израсходовали много войск для обеспечения линий сообщений, а потому станцию надобно очистить от запасов, чтобы там и беречь было нечего. Транспорт отправить на Урдингу с прикрытием из взвода пеших казаков: неровен случай, мало ли что может быть.

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

— Затем, займитесь оборудованием хлебопечения. По сведениям, здесь на станции есть хлебопекарные печи, но, вероятно, их надобно поправить. Пусть инженер Жемчужников сейчас же их исправит и приступит к постройке новых; здесь должно быть обширное хлебопечение и сушка сухарей. Значит, надобно от пехоты сделать наряд рабочих печников и хлебопеков. Понаблюдайте и посодействуйте телеграфисту Лецкому с устройством телефонной линии на Урдингу, чтобы нам немедленно установить сообщение с Абагайтуем и вообще с Россией.

Отдыхать после обеда не пришлось, хотя уже два дня не умывались и четыре — не раздевались. Войска исполняли наряды и устраивались на биваках, начальство и штабы имели по горло своей работы. Генерал засел с начальником штаба за разборку накопившейся текущей переписки, остальные отправились исполнять поручения, не терпевшие отлагательства.

Через несколько времени в палатку вошел поручик Кублицкий-Пиоттух.

— Ваше превосходительство, подводчики не хотят возить провиант со станции Урдинги.

— Почему это?

— Они говорят, что их подрядили только до Абагайтуя, а потом прогнали до Хайлара; теперь все-таки не отпускают, еще заставляют возить. Лошади устали, у самих подводчиков нет продовольствия.

— А что, подводчики — казаки?

— Кажется, есть и казаки, но большею частью «братские». Так у нас в Забайкалье, ваше превосходительство, называют бурят.

— Ну-с, теперь время военное, они не могут проявлять желания или нежелания, а обязаны делать то, что необходимо. В случае надобности мы силой заставим; но все-таки лучше лаской, пусть делают охотой, а не неволей. Вызовите старшего, я с ним поговорю. [136]

Перед генералом стоял бурят, еще молодой и весьма благообразный. Его облекал обычный длинный бурятский халат, а из-под головного убора в виде какого-то треуха с ушами (весьма практичного) торчала небольшая, туго заплетенная косичка.

— Как тебя зовут? — спросил начальник отряда.

— Псундунов.

— Так вот, Псундунов, теперь надо послужить и потрудиться. Мои казаки трудятся, многие ранены и убиты. Вы такие же казаки.

— Мы хотели бы трудиться. Хлеба взяли до Абагайтуя, а пришли в Хайлар; лошади без овса не везут.

— Надо было взять овса с собой, вы получаете хорошую плату. Да ведь ваши забайкальские лошади овса не едят, не привыкли?

— Это говорит тот, кто кормить не хочет. Из торбы не едят, а на степи рассыпь — едят.

— Ну, ладно. Я вам дам овса, дам хлеба и мяса.

— Очень благодарны.

— Так скорей поезжайте, а я прикажу обо всем. Ты, Псундунов, составь список всем подводчикам и дай мне, — может быть, царь вам потом медали пожалует за войну.

— Очень благодарны, очень благодарны.

Таким образом дело уладилось. Генерал, по уходе Псундунова, обратился к адъютанту:

— Луциан Феликсович! Наладьте относительно отпуска подводчикам пропитания, а овса дайте им поскорее от той горящей кучи: все равно он пропах дымом, и наши избалованные лошади его есть не будут.

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

— Как бы начета не было, — обронил начальник штаба: — на подводчиков отпуска не полагается.

— Начет, начет! Эх, милый мой, нельзя же людей заставлять работать и не кормить; притом не только по человечеству, но и прямая выгода это велит: для нас же они трудятся. Начета и быть не может: овес все равно пропадет, быков мы у неприятеля отбили, да и приварочный оклад большой, тоже даст экономию; муки у китайцев мы взяли массу. Ну, когда будете наводить бухгалтерию, примите все это в расчет. Если все делать только по букве закона, бумажным порядком, то и цели никакой не достигнешь, а цель важнее всего (Впоследствии наказным атаманом Забайкальского казачьего войска, генерал-лейтенантом Мациевским, сделано было официальное распоряжение об отпуске казенного продовольствия возчикам и овса для их лошадей. Эта мера весьма способствовала успеху перевозок из Забайкалья на линию Хайлар-Фулярды). [137]

За разными хлопотами и распоряжениями незаметно подкрался вечер. Все переоделись в шинели и пальто для общей зари. На зеленой луговине построился в колоннах фронтом на восток небольшой хайларский отряд из двух казачьих батальонов, конного полка и батареи, каких-нибудь две с половиной тысячи человек, дерзко проникнувших в неведомый Китай, обладающий сотнями миллионов жителей. Невольно вспоминалась горсточка Ермака Тимофеевича посреди необъятного пространства Сибири.

Начальник отряда, в нескольких словах указав на то, что Бог послал успех русским, призвал всех помолиться вновь о ниспослании удачи и в будущем. Горячо молились казаки...

Скоро кончилась молитва.

— Прошу господ командиров ко мне, а молодцов казаков распустите, — произнес генерал свою обычную заключительную фразу.

Прежде всего решили на завтрашнее утро выслать вперед небольшой летучий отряд, чтобы основательнее прикрыть бивак, разведать о противнике, как говорят в военных книжках, «осветить местность возможно далее», а главная затаенная цель начальника отряда заключалась в преследовании, хотя бы незначительной частью войск, отступавшего противника. Когда генерал спросил командира Верхнеудинского полка, которую сотню он предполагает послать, то войсковой старшина Мациевский предложил вместо номерной сотни выслать двести охотников на лучших лошадях. Начальник отряда не сочувствовал подобной организации сборной сотни, особенно большое неудобство при подобных командировках является в хозяйственном отношении, да и в тактическом нехорошо, если полк в то же время действует против неприятеля. Но полк оставался на месте, а хозяйственная часть не могла пострадать, если предложение шло со стороны самого командира полка, отличного знатока хозяйства. Впрочем, главное соображение заключалось вот в чем. Поручить преследование начальник отряда намеревался, конечно, Булатовичу; двух сотен посылать не хотели; если послать одну, то ее командир и являлся естественным исполнителем поручения, посылка Булатовича становилась излишней; некоторыми сотнями командовали есаулы, т. е. старшие сравнительно с Булатовичем, который имел чин штабс-ротмистра, хотя и гвардии. Посылка двухсот охотников под начальством Булатовича устраняла все затруднения. На том дело и покончили. Переговорив затем о разных служебных злобах дня, все разошлись по своим палаткам, чтобы поужинать да ложиться спать.

Уже смерклось. Зажгли свечи и фонари. Ужинали на воздухе, — в палатках и тесно, и душно. В это время пришло [138] неприятное известие, что двое из китайцев, взятых в Хайларе, умерли. Тотчас предположили, что над ними сделали какое-нибудь насилие или не присмотрели. На поверку оказалось другое: врач заявил, что они умерли от голода; перед тем не ели долгое время (почему? — узнать не удалось), страшно исхудали, живота совсем не было; им давали есть, но ничего не помогло.

Послышались шаги, шуршание по песку, и в освещенном около стола круге обрисовалась красная шапка Булатовича.

— Я к вам, ваше превосходительство, с большой просьбой.

— Говорите, что такое? Очень рад все сделать.

— Я бы хотел наедине.

— Извольте, погуляем немного, ночь хорошая.

— Я полагаю, что завтра мне придется столкнуться с китайцами. Разрешите взять парочку орудий, китайцы больше всего боятся артиллерии.

— Эх, дорого мне это стоит: снарядов очень мало, артиллерийский парк, не знаю, когда придет, надо сильно экономить. Разве дать вам пушки, но чтобы вы из них не стреляли? Делать нечего, Бог с вами, пойдемте к батарейному командиру; только смотрите, стреляйте в самой крайности, — снаряды дороже всего.

Проходить по биваку в темноте нелегко, но Булатович знал дорогу и скоро нашел батарею. Небольшая, но дружная семья артиллерийских офицеров сидела вместе в освещенной большой палатке. Увидав начальника отряда, все закричали:

— А, ваше превосходительство, пожалуйте, у нас чай, не угодно ли?

— С удовольствием, Всегда рад у артиллерии попить чайку. Кстати у меня к батарейному командиру дело. Вот штабс-ротмистр Булатович завтра утром пойдет вперед с летучим отрядом, так не дадите ли, друг мой, парочку пушек с офицером?

— Слушаю-с, ваше превосходительство. Со взводом может пойти подъесаул Платонов.

— Прекрасно. Я очень рад. Вы ведь мой ученик, — обратился генерал к подъесаулу Платонову: — и образ мыслей моих знаете. Вот все и пойдет хорошо.

Подъесаул донской артиллерии Платонов, коренастый брюнет среднего роста, только что прибыл на укомплектование второй Забайкальской казачьей батареи; на чекмене его красовался знак артиллерийской академии.

— Так вот, господа, условьтесь обо всем, а я уже пойду к себе, — надо спать ложиться, да, может быть, дело какое есть. [139]

_____________________

Занятие Хайлара имело огромное значение. Прежде всего — значение нравственное, ибо Хайлар есть административный центр и центр меновой торговли для обширной области, населенной монголами; если он перешел к русским, то ясно, что сила на их стороне; вместе с тем обнаружилась в глазах монголов слабость китайцев. Вот почему наиболее способный китайский генерал Пао тотчас решился собрать новый отряд и двинулся от Большого Хингана, чтобы отнять Хайлар и восстановить обаяние китайской власти среди кочевников. Известия в Азии распространяются с необыкновенной быстротой. Поэтому слух о победе русских при Онгуни 17-го июля и о занятии ими Хайлара 21-го июля, достигший до Айгуна, повлиял на дела под Благовещенском, на что и рассчитывал начальник Хайларского отряда, предвидя это еще перед началом похода; такое соображение было им выражено в одной из телеграмм, посланных окружному начальству в Хабаровск, В смысле материальном Хайлар дал огромные богатства с военной точки зрения. Из отбитых в Хайларе запасов образован склад, где собрано более 20.000 пудов муки; кроме того, много овса, проса (буды), соли, вермишели, мыла, свечей, более 3.000 цибиков чая, овчин, материй, табаку, различных инструментов, войлоков, юрт и пр. Склад послужил основанием для дальнейших действий Хайларского отряда и продовольствия всех войск, проходивших по этому пути как вперед, так и назад. С занятием Хайлара отряд оправдал свое название «Хайларский».

Начальник отряда был очень польщен, получив следующую телеграмму от его высочества принца Петра Александровича Ольденбургского: «Ваш старый ученик и его мать поздравляют с блестящей победой; шлем самые горячие пожелания».

22-го июля Хайларский отряд из отдаленного города вновь покоренной области имел счастье принести поздравления ее императорскому величеству государыне императрице Марии Феодоровне с высокоторжественным днем тезоименитства.

Н. А. Орлов.

Текст воспроизведен по изданию: Занятие Хайлара. (Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.) // Исторический вестник, № 10. 1901

© текст - Орлов Н. А. 1901
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Трофимов С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1901