ЗАБЫТОЕ ИМЯ

ОДНАЖДЫ в «Военно-историческом журнале» (1986. — № 11. — С. 93-94] под рубрикой «Хроника, факты, находки» был опубликован материал о бывшем генерале старой армии, перешедшем на сторону Советской власти, военном историке и писателе Евгении Ивановиче Мартынове.

Эта публикация имела две примечательные особенности: радостную и огорчительную.

Радостно было, что небольшой биографический очерк об интересном человеке действительно соответствовал тому, чтобы его признать журналистской находкой. Ранее во многих энциклопедических справочниках встречались сообщения о Евгении Ивановиче, но были они настолько скупы, всего в несколько строк, что имя его, можно сказать, в настоящее время мало кому знакомо и почти что забыто. К такому выводу приходишь не только когда осмысливаешь написанное им, то есть содержание его умных, интересных и без преувеличения бесценных книг, но даже и тогда, когда просто знакомишься с перечнем его трудов. Нечего говорить, книги Е. И. Мартынова — настоящее богатство, особенно по вопросам военной истории и военного искусства. Лет пятьдесят назад они высоко ценились не только специалистами. Сейчас же, к сожалению, о них знает очень узкий круг лиц. Да и сохранилось их очень мало. Теперь книги Е. И. Мартынова — библиографическая редкость.

Огорчительная же особенность упоминаемой публикации заключалась в неправильной дате смерти Е. И. Мартынова. Ошибка, может быть, так бы и осталась никем не замеченной (в энциклопедических справочниках год смерти Евгения Ивановича такой же — 1932-й), если бы не пришла в редакцию внучка генерала Марина Сергеевна Мартынова-Савченко и не представила убедительные доказательства допущенной неточности.

Мы даем читателям возможность самим ознакомиться с этими доказательствами, публикуя семейный и творческий портрет Е. И. Мартынова, а точнее рассказ о нем близкого ему человека. Чтобы биография военного писателя-историка была точнее, дополняем рассказ внучки извлечениями из воспоминаний самого генерала о своей жизни и службе.

Редакция также намерена опубликовать в нескольких номерах журнала отрывки из дневников Е. И. Мартынова, командира полка в русско-японскую войну 1904-1905 гг., и его нашумевшей в свое время книги, выпущенной в 1927 году, «Корнилов».

НАШЕ НАСЛЕДИЕ

М. С. МАРТЫНОВА-САВЧЕНКО

В САМЫЕ разные годы — и в детстве, когда мы жили в коммунальной квартире в центре Москвы, и теперь, в нашей отдельной квартире на Речном вокзале, — главное место в книжном шкафу занимают книги моего деда Евгения Ивановича Мартынова. Был он генерал-лейтенантом царской армии, участником русско-японской и первой мировой войн, военным историком. В трудное время, в июне 1918 года, вступил в Красную Армию. Занимался организацией снабжения РККА, а также преподавал в Военной академии Генерального штаба.

Разбирая архив Евгения Ивановича (документы, фотографии, книги), я как-то неожиданно для себя подумала вот о чем. Почему получилось так, что, когда были живы те, кто любил, знал, ценил деда, мог вспомнить и рассказать о нем много интересного, я не спрашивала, не узнавала у них о нем? Почему? К сожалению, в какой-то степени то время учило нас забывать о подобных родственных связях, о таких вот семейных альбомах... А теперь я собираю материал по крупицам. Что же я помню, что же знаю?..

Знаю, что прадед Евгения Ивановича служил солдатом у Суворова и за успешный переход через Альпы был зачислен в дворянство, а его сын определен в кадетский корпус.

Так, наверное, началась военная династия Мартыновых. Евгений Иванович принадлежал уже к семье кадровых военных: он родился в крепости Свеаборг 22 сентября 1864 года.

Знаю, что дед получил блестящее образование. Окончил Первую Московскую гимназию, археологический институт, Александровское военное училище, Академию Генерального штаба. Он знал три языка [85] (немецкий, французский, английский), был знаком с восточными языками (японским и китайским).

Кстати, Евгений Иванович очень интересовался восточной культурой. Это, возможно, связано с тем, что он много лет служил на Востоке. Он обладал известной многим собирателям коллекцией фигурок будд. Есть даже письмо того времени из Харбина, в котором сообщается, что вице-король Маньчжурии Чжао-эр-сюнь, узнав о коллекционировании Евгением Ивановичем буддийских реликвий, посылает ему тибетские статуэтки — священное изображение Будды. Правда, в тридцатые годы (после ареста деда) коллекция была продана по частям. Выручка от этой вынужденной продажи явилась значительным подспорьем для бедствующей семьи.

Евгений Иванович сочетал военное образование и образование историка. О широте эрудиции, диапазоне знаний в какой-то мере сообщают даже названия его трудов: «Стратегия в эпоху Наполеона I и в наше время», «Как возникла Плевна», «Блокада Плевны» (по архивным материалам), «Исторический очерк развития древнегреческой тактики», «Обязанности политики по отношению к стратегии», «Сербы в войне с царем Фердинандом. Заметки очевидца», «Корнилов (Попытка военного переворота)» и др. Когда я просматриваю в них лишь ссылки на книги древних авторов, философов, военных политиков, то поражаюсь тому, сколько он знал. И уже одно это вызывает у меня к нему чувство глубокого уважения.

Беру в руки альбом, рассказывающий о жизни и учебе воспитанников 1-го Московского кадетского корпуса. На первой странице читаю: «Своему славному однокашнику генерал-лейтенанту Евгению Ивановичу Мартынову. Директор корпуса генерал-лейтенант Римский-Корсаков».

Фотографии выпускников. Имена некоторых мне известны, например художник Федотов, выпускник 1833 года. Листаю страницы альбома. Здесь много интересного: класс лепки, певческий, рисовальный классы, сцена корпусного театра и, конечно же, кабинеты: физики, естественно-исторический, оборудованные современными для того периода приборами.

... Блестящее образование, слов нет, попало на благодатную почву, но все же не так-то просто встретить теперь столь широко образованных людей. Тут есть над чем задуматься. Кроме того, нужно учесть, что тот же Евгений Иванович являлся не только кабинетным ученым, но и профессиональным военным: командир пехотного полка в русско-японской войне, начальник Заамурского округа Пограничной стражи в последующие годы. И эта сторона деятельности тоже нашла отражение в его трудах. В 1910 году вышли его «Воспоминания о японской войне».

Во время русско-японской войны дед вел дневниковые записи. Дневник и стал основой его воспоминаний. Как он сам отмечает в предисловии, книга не описывает весь ход событий, а представляет собой важный исторический материал. Как известно, русско-японская война велась в 1904-1905 гг., но Евгений Иванович писал о различных событиях, связанных с ней, и в последующие годы (1910, 1911, 1914), например, «Из печального опыта русско-японской войны», «За что я был предан суду и осужден». Как в этих, так и в других трудах привлекают внимание рассуждения о военной профессии, о том, как ведется в семье, школе, литературе, прессе пропаганда, как он пишет, самого принципа войны. У него вызывает недоумение и резкое осуждение, когда «военные подвиги не только не вызывали уважения, но даже осмеивались. Военная профессия рассматривалась как нечто низменное, недостойное настоящего интеллигента».

Естественно, что у Евгения Ивановича был широкий круг знакомств среди высшего военного состава и эти разнообразные встречи нашли отражение в его трудах. Они интересны сейчас как свидетельства очевидца, современника, причем современника умного, наблюдательного. С некоторыми из этих людей он учился, с другими его связывали годы службы. Отдельные впечатления от общения с однокашниками и сослуживцами нашли отражение в его трудах «Царская армия в февральском перевороте» и «Корнилов».

Как-то уж так повелось, что исторические лица рисуются у нас какой-либо одной краской (черной, белой, красной, желтой, розовой), и мы зачастую миримся с этим. Если же наш современник, будь то историк или писатель, отступит от устоявшегося стереотипа, его, откровенно говоря, перестают понимать и принимать. Но ведь это так необходимо — использовать «всю палитру жизненных красок», т.е. отражать события и характеры людей во всем их многообразии, а значит, правдиво и увлекательно...

В начале первой мировой войны Е. И. Мартынов принял участие в воздушной разведке. Самолет, на борту которого он находился, оказался сбитым, а дед попал в [86] руки противника. Получилось так, что тогда же и в том же месте в плену у немцев находился Л. Г. Корнилов, один из будущих руководителей российской контрреволюции. Не один месяц деду довелось делить с ним пищу и жилище пленника, а если учесть, что и раньше он встречался с Корниловым (служили вместе в Забайкалье), то, следовательно, знал того хорошо. Поэтому книга «Корнилов» — это и личные впечатления и книга времени.

Или такой пример. Приемный отец жены деда — знаменитый юрист Федор Никифорович Плевако жил с Мартыновым в одном доме на бывшем Новинском бульваре в Москве, и естественно, Евгений Иванович часто с ним встречался. Вполне понятно, что такое знакомство и такие встречи не могли не найти отражения в его книгах.

В одном из залов Московской панорамы «Бородинская битва» висит большая картина кисти художника Мамонова «Генерал Ермолов». Эта работа когда-то принадлежала деду. Ермолов был одним из его любимых героев. У деда нет специальных трудов об этом знаменитом генерале, но то в одной, то в другой статьях он упоминал о нем. Например, в труде «Основные вопросы» (написана в 1921 г.) он высказывал огорчение по поводу военной карьеры, где самая возможность применения таланта зависит от усмотрения других лиц, зачастую бездарных. Именно такое отношение к таланту привело к тому, что Ермолов, знаменитый проконсул Кавказа, в 1827 году в полном расцвете сил был уволен в отставку и более тридцати лет до самой смерти провел в вынужденном бездействии.

Художественное полотно, о котором я говорю, написано в последние годы жизни Ермолова. Дед приобрел его еще до революции. Картина висела у него в кабинете (улица Чайковского, дом 16) до самого ареста... Когда отец вернулся с войны, он понял, что картина погибает (ведь мы жили в одной комнате в коммунальной квартире), и решил сделать безвозмездный дар Третьяковской галерее или военному музею. Возил картину туда несколько раз, но ее не брали. Ответ был один: «У Ермолова здесь не геройский вид. Вот если б он был в эполетах...» Прошли годы. Мы переехали на новую квартиру. И вот в 1983 году к нам зашел гость, разбирающийся в живописи. Старая картина его очень заинтересовала. Он сказал, что сам ее отреставрирует для того, чтобы потом она попала в залы Панорамы.

О Евгении Ивановиче всегда вспоминали в семье как о человеке разностороннем, общительном, остроумном и вместе с тем резком не только на слово, но и на действия. Он никогда не мог смолчать, стерпеть, если с чем-то был не согласен, и это приносило ему в жизни много неприятностей.

В семейном архиве сохранилась вырезка из газеты «Голос Москвы». В заметке, озаглавленной «Письмо в редакцию» и подписанной Г. Панютиным и С. Скворонским, сообщается следующее: «Прочитав помещенное 2 апреля с. г. в «Новом времени» письмо А. А. Суворина о нанесении ему генералом Мартыновым оскорбления действием в конторе нотариуса, мы, нижеподписавшиеся, бывшие в числе тех шести очевидцев, о которых упоминает А. А. Суворин, считаем необходимым заявить, что дело это происходило следующим образом: А. А. Суворин сидел на конце длинного края стола, а ген. Мартынов стоял у короткого края под прямым углом к А. А. Суворину. Удар был нанесен в нос и правую щеку, причем ген. Мартынов быстро вышел через другую дверь, потом опять вошел через другую дверь и повторил: «Это вам за отказ от дуэли», — а затем совсем ушел из конторы».

Еще пример. В мае или июне 1914 года в газете «Голос Москвы» было напечатано открытое письмо Евгения Ивановича Мартынова Председателю Совета Министров о злоупотреблениях в Заамурском округе. В том же году вышла его брошюра «Работа наших железнодорожных дельцов в Маньчжурии». Эпиграфом к этому труду он взял строчки из стихотворения Капниста: «Бери, большой тут нет науки, бери, что только можно взять, на что ж привешены нам руки, как не на то, чтоб брать, брать, брать...» Речь в брошюре шла о том, как на русские казенные деньги было устроено настоящее железнодорожное Эльдорадо, как чиновники в корыстных целях, стремясь уйти из-под контроля государства, боролись за то, чтобы Китайская Восточная дорога не стала казенной.

Во всяком случае иные в царской армии его называли «красными подштанниками» и высказывали откровенное подозрение в более чем серьезном сочувствии революции. А вот после Октября ему ставили в вину его дворянское происхождение и генеральский чин.

Безусловно, по убеждениям он не являлся ни большевиком, ни социал-демократом, но был патриотом, любил русский народ, страну, военную профессию, болел [87] за военные неудачи родины. В 1917 году, когда произошла революция, Е. И. Мартынов находился в плену и мог остаться в эмиграции, однако он с большими трудностями вернулся в Россию, хотя, возможно, и знал, что это для него небезопасно.

Как уже говорилось, он пришел в Красную Армию добровольно (в июне 1918 г.) и вместе с другими специалистами старой армии бесхитростно и искренне отдавал свои знания, огромную эрудицию, опыт любимому делу.

В рядах Красной Армии дед являлся главным начальником снабжения РККА и преподавателем Военной Академии Генерального штаба, служил в Штабе РККА. В 1920-1927 гг. вышли его наиболее зрелые, интересные труды: «Основные вопросы», «Корнилов», «Царская армия в февральском перевороте».

1 июля 1928 года приказом РВСР Е. И. Мартынова по возрасту уволили в отставку. С этого времени он больше занимался переводами военной литературы. Я уже писала, что из-за происхождения, генеральского чина в царской армии у него не раз, если можно так сказать, случались «неприятности»: 2 или 3 раза его арестовывали, но после проверки быстро отпускали. Но потом... уже не отпустили. Деду исполнилось тогда 73 года, он болел.

Передо мной пенсионное свидетельство персонального пенсионера Евгения Ивановича Мартынова, действие которого прервалось в октябре 1937 года, и справка, выданная Министерством юстиции РСФСР 17 января 1957 года, в которой значится, что дело по обвинению Мартынова Евгения Ивановича пересмотрено президиумом Московского городского суда 26 ноября 1956 года. Постановление тройки при УНКВД СССР по Московской области от 29 ноября 1937 года в отношении Мартынова Евгения Ивановича отменено и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Несколько раз мы запрашивали, где и когда он умер, но ответа не получили. По одним неофициальным сведениям, он умер в тюрьме, по другим — где-то в лагере. Вместе с его трагической и тайной кончиной прекратилась и военная династия Мартыновых.

Судьба четверых сыновей Евгения Ивановича сложилась тоже непросто. Один, Георгий, также подвергся аресту в 1937 году, и о нем до сих пор ничего не известно. Пропали следы и другого, Кирилла, оказавшегося в эмиграции. Младший, Владимир, умер во время войны. И, пожалуй, самую благополучную и долгую жизнь прожил старший сын деда — Сергей Евгеньевич Мартынов. Это мой отец. Он получил высшее образование, работал всю жизнь ведущим инженером в Гипрокоммунэргопроекте, много ездил по стране, прошел всю Отечественную, имел награды.

В нашей семье всегда чтили память Евгения Ивановича. Никогда не возникало даже мысли о какой-либо его вине или преступлении. В «отсутствии состава преступления» мы были убеждены еще за 20 лет до 1957 года.

Не только мы, но и друзья, знакомые с интересом читали его книги. Конечно, что-то сейчас устарело в них, что-то может заинтересовать только узких специалистов, но многое в трудах Евгения Ивановича Мартынова, которому в 1989 году исполнилось бы 125 лет, интересно, актуально и сегодня. Ведь это страницы истории армии и военной истории Родины, это наше наследие.

ЗА ЧТО Я БЫЛ ПРЕДАН СУДУ И ОСУЖДЕН

(М.: Типография П. П. Рябушинского. Страстной бульвар, собственный дом. 1914.)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Пятого ноября 1913 года тотчас же после того, как особое присутствие Московского военно-окружного суда вынесло приговор: считать меня отставленным от службы, кто-то, в пояснение этого приговора и пользуясь разбором дела при закрытых дверях, сообщил во все газеты, будто я осужден за «разглашение государственной тайны». Хотя мною было помещено в некоторых газетах опровержение этой клеветы, но желаемое впечатление она все-таки произвела, и потому я считаю необходимым издать эту брошюру.

Е. И. Мартынов

ВВЕДЕНИЕ

Войска Заамурского округа, расположенные в Китайской области Маньчжурии, хотя и называются пограничной стражей, но не имеют к ловле контрабанды ни малейшего отношения, выполняя военные задачи первостепенной важности.

Тем не менее по какому-то недоразумению они подчинены не военному министру, а министру финансов, носящему громкий и не совсем понятный титул «шефа пограничной стражи». Кроме того, в хозяйственном отношении и по многим другим вопросам эти войска поставлены в полную зависимость от так называемого частного общества Китайской Восточной железной дороги, которое преследует в Маньчжурии свои собственные цели, зачастую совершенно противоречащие интересам Русского государства.

В ноябре 1910 года, когда я командовал [88] 1-й стрелковой бригадой, В. Н. Коковцов ¹ предложил мне должность начальника Заамурского пограничного округа, только что освободившуюся вследствие смерти занимавшего ее в продолжение восьми лет генерал-лейтенанта Чичагова.

Положение на Дальнем Востоке в то время было весьма тревожное, и командовать при таких условиях двенадцатью полками, выдвинутыми в глубь неприятельской страны, представлялось мне столь заманчивым, что я с удовольствием принял сделанное предложение, несмотря на слышанные мною еще во время русско-японской войны рассказы о легендарных порядках, царивших в названном округе, где, по слухам, дело иногда доходило даже до продажи должностей и чинов за деньги.

Приехав в декабре в Петербург, я узнал, что при ревизии, произведенной сенатором Глищинским в Иркутском и Приамурском военных округах, были получены сведения о систематических злоупотреблениях, растратах и взяточничестве в Заамурском округе пограничной стражи, а также сведения о грандиозных хищениях на Китайской Восточной железной дороге.

Все эти сообщения оказались столь обоснованными, что сенатор Глищинский представил всеподданнейший доклад о распространении сенаторской ревизии и на указанные учреждения министерства финансов; но Коковцову (о чем я от него слышал лично) удалось это дело прекратить под тем предлогом, что сенаторская ревизия в Маньчжурии на глазах у иностранцев будто бы подорвет международный престиж России.

ВЫДАЧА КИТАЙЦАМ ЧЕРТЕЖЕЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ МОСТОВ

В г. Харбине 9 июля 1911 года, когда я занимал должность начальника Заамурского пограничного округа, драгоман ² Управления Китайской Восточной железной дороги Петров обратился ко мне с частным письмом, в коем, между прочим, сообщил, что управляющий дорогой генерал-майор Хорват и его помощник князь Хилков выдали китайцам чертежи железнодорожных мостов.

Получив столь невероятное известие, я, конечно, прежде всего потребовал доказательств. Через полтора месяца, 21 августа, Петров прислал мне официальное письмо с приложенными к нему засвидетельствованными им копиями четырех документов.

Выяснилось, что в начале февраля 1911 года, в период крайне обостренных отношений между Россией и Китаем, когда малочисленные, разбросанные на огромном протяжении войска Заамурского округа со дня на день ожидали открытия военных действий, профессор китайского Тяньцзинского университета инженер Морриль обратился в управление дороги с просьбой прислать ему:

1) описание «принятого» на дороге общего типа мостов,

2) описание отдельных типов мостов, «построенных» на дороге,

3) фотографии, копии планов и вообще всевозможные сведения о мостах

и 4) все данные относительно паровозов тяжелого типа, употребляемых на дороге.

Вследствие резолюции, положенной на этом письме генералом Хорватом, его помощник князь Хилков 17 мая 1911 года [89] за № 4089 отправил профессору Моррилю в Тяньцзинь все просимые им сведения и в том числе 43 детальных чертежа (на синей бумаге) мостов Китайской Восточной железной дороги с «пояснительными записками, техническими условиями и таблицами».

Для правильного понимания этого факта неспециалистами нужно сделать некоторые пояснения.

Главный недостаток железнодорожных коммуникационных линий в военное время составляет их хрупкость, причем особенно чувствительными пунктами являются мосты.

Для основательной порчи моста нужно предварительно сделать его рекогносцировку, ибо каждый мост в зависимости от системы, размеров и материала портится на особый лад. Между тем при нападении на мост время для такой рекогносцировки бывает обыкновенно самое ограниченное. Ввиду этого стараются все необходимые сведения о мостах собрать заблаговременно и все расчеты сделать раньше, дабы, проникнув к мосту, можно было сразу, не теряя ни минуты, приступить к работам.

Отсюда ясно, что сообщение неприятелю подробных чертежей и описаний мостов ни в коем случае недопустимо. Даже простое, казалось бы, невинное фотографирование мостов повсюду преследуется законом. Не говоря уже о беспощадно суровых мерах, принимаемых в этом отношении в соседних Германии и Австрии, но и в России при всей нашей халатности на это обращено внимание: издан целый ряд запретительных распоряжений военного начальства, что вошло и в «Наставление войскам Заамурского округа по охране и обороне дороги»...

Если это верно по отношению европейских дорог, то во сколько раз нужнее осторожность для такой исключительно стратегической линии, как Китайская Восточная железная дорога, составляющая единственную связь империи с побережьем Великого океана и единственную коммуникационную линию для армии, предназначенной действовать в Маньчжурии.

В своем письме драгоман Петров добавил: «О передаче означенных чертежей уже известно прокурору Пограничного Окружного суда Миллеру и доводится мною, одновременно с сим, до сведения господина министра финансов телеграммой на имя директора общей канцелярии министра финансов, моего непосредственного начальника».

Я спросил мнение прокурора Миллера, который высказал, что он смотрит на описанный факт как на государственную измену и что в этом смысле им уже сделано представление своему начальству ³...

Вследствие всего изложенного выше в двадцатых числах августа я донес командиру Отдельного корпуса пограничной стражи Пыхачеву и командующему войсками Иркутского военного округа Никитину о том, что чертежи железнодорожных мостов отправлены китайцам и что я усматриваю в этом выдачу важной военной тайны. Генерал Никитин поддержал меня самым решительным образом. Таково же было, как мне передавали, и мнение Главного управления Генерального штаба.

Нужно заметить, что еще раньше сенатор Глищинский, ревизовавший Иркутский и Приамурский военные округа, предупреждал министра финансов о том, что в смысле соблюдения государственных тайн деятельность Управления Китайской Восточной железной дороги «может внушать некоторые сомнения».

Между тем пока мои рапорты о мостах пересылались по назначению, в России произошло событие, имевшее во всех отношениях самые тяжелые последствия: в Киеве пал от руки подосланного убийцы идейный и честный Столыпин, а вместо него председателем Совета Министров сделался статс-секретарь Коковцов.

В конце сентября я получил письмо Коковцова, в коем он категорически заявлял, «что взведенное на Управление дороги тяжкое обвинение лишено всякого основания».

Для доказательства были приведены... объяснения, представленные генералом Хорватом... ⁴.

Свои возражения в приведенном смысле я тотчас же отправил Коковцову, от коего в середине ноября получил резкий ответ. Министр финансов категорически объявил, что объяснения генерала Хорвата он находит «вполне удовлетворительными», а потому переписку о мостах считает «законченной».

О том, каким способом этот острый вопрос был ликвидирован в Петербурге, мне передавали любопытные рассказы, но опубликовать их в печати пока невозможно.

Почти одновременно с последним письмом Коковцова я получил распоряжение Главного управления Генерального штаба о воспрещении частным фотографам производить фотографические снимки в частях войск. В этой бумаге, между прочим, говорилось, что Харбинским фотографом Подольским ранее уже были составлены альбомы важнейших сооружений Восточной Китайской железной дороги и наших крейсеров на Дальнем Востоке, но ввиду секретности помещенных в них сведений продажа их была... запрещена.

Итак, по окончании всей истории с мостами Главное управление Генерального штаба, то есть наиболее компетентное в данном вопросе учреждение, еще раз подтвердило, что даже простое фотографирование железнодорожных мостов оно считает недопустимым.

Поучительны практические результаты этого дела: драгоман Петров выгнан со службы, прокурор Миллер переведен в Плоцк на втрое низший оклад, начальник Заамурского округа получил неприятности, а генерал-майор Хорват под предлогом каких-то чумных отличий произведен в генерал-лейтенанты. [90]

СНАБЖЕНИЕ ВОЙСК НЕДОБРОКАЧЕСТВЕННЫМИ ПРОДУКТАМИ

Содержание Заамурского округа относится на так называемые средства Китайской Восточной железной дороги, причем на эту надобность расходуется в год около 8 миллионов рублей, не считая 2,5 миллиона, ассигнуемых на Заамурскую железнодорожную бригаду.

Согласно Высочайше утвержденного Положения: «Высшее руководительство хозяйством округа возлагается на особый хозяйственный комитет, общий как для Округа, так и для железнодорожной бригады».

Роль начальника округа в хозяйственном отношении весьма ограниченная. Она заключается в том, что ему представляются на утверждение журнальные постановления хозяйственного комитета по некоторым делам, причем если начальник округа утвердит постановление и со стороны местного контроля не последует протеста, то оно приводится в исполнение, если же начальник округа не согласится с постановлением или хотя утвердит, но контроль заявит протест, то спорный вопрос представляется «на усмотрение шефа пограничной стражи через Правление Общества дороги».

В хозяйственном комитете председательствует помощник начальника округа и числятся пятнадцать членов, в составе коих всего три представителя от войск Заамурского округа.

В действительности в рассматриваемое время все дела в комитете решала тесно сплоченная группа из председателя генерал-лейтенанта Сивицкого, начальника хозяйственного отдела полковника Гальнбека (потом Сыревича), контролера Быховского и председателя коммерческой части дороги Горбатенко. В связи с этими лицами всегда действовал окружной ветеринарный врач Чернятынский, а посредником для сношений с подрядчиками и продавцами являлся обыкновенно делопроизводитель хозяйственного комитета губернский секретарь Файбушевич — самое близкое, доверенное лицо Сивицкого.

Остальные члены комитета посещали заседания весьма неаккуратно, а присутствуя, избегали споров, частью по безразличию, частью же из нежелания нажить себе сильных врагов. Заметив, что некоторые вопросы были решены при весьма малочисленном составе комитета и без представителей войск, я потребовал установления известного кворума и, кроме того, назначил членами начальника 2-го отряда генерала Корнилова ⁵ и командира 3-го пехотного полка полковника Пневского — людей не только честных, но и твердых.

Исполнительным органом по хозяйству являлся хозяйственный отдел, начальник коего действовал по указанию председателя хозяйственного комитета.

Отличительной чертой хозяйства была крайняя централизация. Хозяйственное управление округа заготовляло ячмень, муку, крупу, чай и сахар и делало попытки взять в свои руки и поставку мяса. Размер заготовок был огромный...

На мой взгляд, подобная организация представляла прежде всего тот недостаток, что за действиями хозяйственного Управления, сосредоточившего в своих руках крупнейшие заготовки, не было фактического надзора какого-либо высшего учреждения, ибо контроль правления дороги, находившегося в Петербурге, был чисто бумажный.

Во время моих частых поездок по округу, пробуя пищу не только в ротах, сотнях и батареях, но и на заставах и отдельных постах, я обыкновенно находил щи и суп очень хорошими, что объясняется как высоким размером кормового оклада при дешевизне продуктов в Маньчжурии, гак и относительной заботливостью войскового начальства.

Каша из крупы, доставляемой хозяйственным отделом, зачастую отдавала затхлостью. Что же касается хлеба, то он почти всегда был неудовлетворительный — затхлый и тяжелый. Неоднократно обращал я на эти недостатки внимание генерала Сивицкого, но он объяснял затхлость тем, что китайцы хранят зерно в земляных ямах, а плохую выпечку хлеба неумением хлебопеков и дурными печами.

Зерновой фураж (ячмень и овес) обыкновенно был низкого качества, но в хозяйственном управлении мне докладывали, что лучшего в Маньчжурии будто бы не имеется.

В начале июня 1912 года я объехал на военном крейсере все заставы и посты на реке Сунгари, причем везде нашел отвратительный хлеб. В свое оправдание начальники показали мне муку, присланную им из окружного продовольственного склада. Мука была в крупных, твердых, как камень, комьях, с затхлым, противным запахом.

Возвращаясь в Харбин по железной дороге и остановившись на станции Эхо для осмотра войск лагерного сбора, я и здесь увидел такую же муку.

На мой вопрос, почему об этом не сообщили тотчас же в хозяйственное управление округа, один из полковых командиров ответил, что делать это не стоит, так как муку все равно не заменят, а будут лишь неприятности. «С этой партией как-нибудь справимся, — сказал он, — а с осени, когда появится зерно нового урожая, мука будет лучше». Другие офицеры добавили, что при моем предшественнике генерале Чичагове бывало еще хуже, и привели в пример капитана Вилямовского, который пострадал за то, что отказался принять для своей роты муку с червями.

По приезде в Харбин я тотчас же поручил генерал-майору Корнилову произвести дознание о причинах замеченного снабжения войск недоброкачественной мукой. Дознание выяснило такие отрицательные факты в деятельности управления округа, что 27 июля я был вынужден направить дело к военному следователю для производства предварительного следствия. Однако, [91] щадя самолюбие генерала Сивицкого, я сделал это лишь «как о происшествии», не называя со своей стороны обвиняемых.

Едва началось следствие, как от временно командовавшего корпусом пограничной стражи генерала Кононова была получена телеграмма, в которой сообщалось, что шеф Коковцов лично знает генерала Сивицкого более тридцати лет и не допускает возможности каких-либо незаконных действий с его стороны. Очевидно, эта телеграмма, содержание коей было разглашено по всей Маньчжурии, произвела самое сильное впечатление как на причастных к делу лиц, так и на свидетелей. Тем более что (как всем было известно) командир корпуса пограничной стражи генерал Пыхачев был также старым другом и товарищем Сивицкого по л[ейб]гв[ардии] Финляндскому полку.

Невзирая на изложенное, военный следователь полковник Данилов, хотя и с большими опасениями, продолжал свое дело и после пятимесячных трудов собрал подавляющий обвинительный материал. Прежде всего выяснилось, что назначение от округа комиссий из офицеров и врачей для приема поставляемых подрядчиками продуктов было не более как проформа. При попытках приемных комиссий браковать негодные продукты подрядчики прямо заявляли, что они обратятся к генералу Сивицкому и он все равно прикажет принять.

Действительно, было обнаружено несколько браковочных актов, единолично отмененных генералом Сивицким, причем недоброкачественные продукты были выданы на довольствие войск. Между тем в §10 «Кондиций на поставку» сказано, что решение приемной комиссии о негодности продуктов может быть отменено лишь постановлением хозяйственного комитета, утвержденным начальником округа. В высочайше утвержденном Положении о Заамурском округе также говорится, что «рассмотрение и постановление решений по жалобам поставщиков на приемщиков» возлагаются на обязанность хозяйственного комитета, журнальные постановления коего «представляются председателем комитета на утверждение начальника округа».

Что касается качества выдаваемой войскам муки, то следствие собрало тридцать актов за время с 22 мая 1911 года по 22 августа 1912 года, составленных в полках комиссиями из офицеров при участии врачей как военных, так и железнодорожных. Содержание этих актов приблизительно одинаковое ⁶.

Относительно качества ячменя и овса следствие собрало двенадцать браковочных актов за время с 15 февраля по 22 октября 1912 года. Зерновой фураж браковался за гнилость и затхлость, но главным образом за сорность...

Сверх браковочных актов качество отпускавшихся хозяйственным управлением округа продуктов видно из многочисленных свидетельских показаний.

Снабжая войска недоброкачественными продуктами, генерал Сивицкий оказывал давление на тех начальников, которые отказывались эти продукты принимать...

Последствием приведенных распоряжений генерала Сивицкого явилось использование вышеупомянутыми полками значительной части недоброкачественной муки, что вызвало у нижних чинов острые желудочные заболевания и куриную слепоту...

Из приведенных фактов в достаточной мере выяснилась виновность некоторых лиц, но тем не менее военный следователь полковник Данилов, не желая сам делать решительный шаг, раньше съездил с докладом во Владивосток к прокурору военно-окружного суда и только после этого, получив предложение военно-прокурорского надзора, составил постановление о привлечении генерал-лейтенанта Сивицкого и полковников Галынбека и Сыревича к следствию в качестве обвиняемых «в превышении и бездействии власти, имевших весьма важные последствия».

Согласившись с приведенным постановлением, я 26 декабря донес об этом генералу Пыхачеву, закончив свой рапорт следующим предупреждением: «Означенные лица, обвиняемые в снабжении войск недоброкачественными продуктами и в причинении убытков казне, должны подлежать ответственности по закону, иначе будет весьма трудно требовать исполнения служебного долга от остальных чинов округа».

Между тем обвиняемые не дремали: в Петербург летели письма и телеграммы не только к покровителям, но и покровительницам; туда были командированы — сначала одна дама с какой-то таинственной миссией, а затем и сам Файбушевич с документами.

Обвиняемым изо всех сил помогал управляющий дорогой генерал Хорват со своими подручными. Действия Хорвата отчасти объясняются желанием отомстить мне за обвинение его в выдаче китайцам планов мостов; но главным образом он опасался, что если дело о злоупотреблениях дойдет до суда, то оно может закончиться сенаторской ревизией округа, которая неизбежно перейдет и на железную дорогу.

Последнее опасение находило себе живой отклик в Петербурге, и потому там стало накопляться против меня сильнейшее неудовольствие. Это чувство высказалось уже в первых числах января, когда возник вопрос о моей поездке в Иркутск для переговоров с командующим войсками Иркутского военного округа ⁷.

При таких условиях мне оставалось лишь отложить поездку в Иркутск до более благоприятного времени. Вместе с тем, желая избавить округ от столь прочно присосавшегося к нему генерала Сивицкого, я послал 19 января командиру корпуса [92] рапорт с приложением важнейших документов для доклада шефу...

Этот рапорт пришел в Петербург в штаб корпуса пограничной стражи 31 января, а 3 февраля я уже получил следующую телеграмму Пыхачева:

«Второго сего февраля Высочайшее повеление прекратить следственное производство о генерале Сивицком и полковниках Гальнбеке и Сыревиче. Сообщая об этом, предписываю сделать по сему надлежащее распоряжение».

Очевидно, прочитав мой рапорт с приложениями, статс-секретарь Коковцов убедился в том, что дело о злоупотреблениях в округе поставлено очень серьезно, и потому решил прекратить его еще в стадии следственного производства, не допуская до «заключения» главного военного прокурора...

Прошло всего две недели со времени освобождения генерала Сивицкого и его помощников от законной ответственности, как я получил следующую телеграмму:

«Государь Император Высочайше повелеть соизволил предоставить вам для пользы службы соответственное назначение по военному ведомству с освобождением от должности начальника Заамурского пограничного округа. По воспоследовании приказа о новом Вашем назначении и о назначении вам преемника последуют дополнительные распоряжения. Шеф Пограничной Стражи Статс-Секретарь Коковцов».

Через четыре дня была получена в Харбине телеграмма, помеченная 20 февраля:

«Ваше Превосходительство приказом по военному ведомству назначены начальником 35-й пехотной дивизии. С получением сей телеграммы предписываю сдать округ во временное командование генерал-лейтенанту Сивицкому и в законный срок отправиться к новому месту службы. Генерал от инфантерии Пыхачев».

Итак, в конечном результате с должности начальника округа, командовавшего двенадцатью полками и получавшего содержание 22 000 руб. при казенной квартире, я был переведен на должность начальника дивизии, коему подчинено всего четыре полка и который получает содержание около 7000 руб.

При этом бросается в глаза особая торопливость — мне было предписано сдать округ немедленно, не выжидая прибытия преемника. Между тем положение в Маньчжурии в это время было самое тревожное: китайцы с лихорадочной поспешностью вооружали местное население и сосредоточивали против нас свои войска. И вот при таких условиях в продолжение по меньшей мере двух месяцев командование войсками в Маньчжурии, а в случае войны и начальствование авангардом русской действующей армии вверялось... генералу Сивицкому, который даже на строевом параде в день трехсотлетия Дома Романовых не мог сесть на лошадь и обходил войска, состоявшие из пехоты, кавалерии и артиллерии, пешком в глубоких резиновых калошах! Хорошо, что неожиданно вспыхнувшая гражданская война отвлекла на этот раз внимание Китая от Маньчжурии...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После перевода на должность начальника 35-й пехотной дивизии я тотчас же выехал в Россию с твердым решением оставить службу.

Вскоре в газетах я прочел, что 12 марта в бюджетной комиссии Государственной думы между председателем Совета Министров и депутатами графом Беннигсеном и Савичем произошло резкое столкновение по делу о злоупотреблениях в Заамурском округе, причем г. Коковцов заявил, что «генерал Мартынов пытался, не имея на то никакого права, предать суду честного, лично ему известного генерала Сивицкого, вследствие чего он счел нужным войти с особым всеподданнейшим докладом, и неправосудно начатое дело было по Высочайшему повелению прекращено».

Глубоко возмущенный таким извращением фактов и хорошо зная, что обычным бюрократическим путем восстановления истины не добьешься, я решил ускорить свой выход в отставку и опубликовать имевшиеся у меня документы.

Приехав в Рязань и вступив 18 марта в командование дивизией, я в тот же день подал прошение об увольнении от службы.

Затем я напечатал две брошюры под общим заглавием «Маньчжурские порядки»: выпуск I «Снабжение войск недоброкачественными продуктами» и выпуск II * [93]

«Выдача китайцам чертежей железнодорожных мостов», которые разослал всем министрам, многим членам Государственной думы и Государственного совета, а также в редакции некоторых газет.

Сверх того в мае, получив стенографический отчет о вышеупомянутом заседании комиссии, я поместил в газете «Голос Москвы» (№114) «Открытое письмо председателю Совета Министров», в коем, изложив документально обстоятельства дела, прямо заявил, что он сообщил народным представителям совершенно неверные факты. В заключение я просил, если мои слова не соответствуют действительности, привлечь меня к суду за клевету, но г. Коковцов, несмотря даже на повторение этой просьбы в других статьях, счел за лучшее промолчать...

Пользуясь изданными мною брошюрами, граф Беннигсен при обсуждении в Государственной думе сметы пограничной стражи 24 мая произнес столь обстоятельную речь, что, по словам газеты «Голос Москвы», обыкновенное заседание превратилось в «целое политическое событие».

Государственная дума единогласно приняла пожелание, «чтобы злоупотребления, совершенные в районе Заамурского округа по снабжению войск негодным провиантом и фуражом, были исследованы путем вневедомственной ревизии».

Ответ на это пожелание пока еще не получен, а между тем вследствие настояний Коковцова я был предан военному суду за напечатание в упомянутых брошюрах служебных документов. Сверх того г. Коковцов возбудил против меня преследование и в гражданском суде за помещенные в тех же брошюрах оскорбительные о нем выражения как о должностном лице.

Иными словами, дело по существу (о злоупотреблениях) было заменено делами по форме (об оглашении документов и о диффамации ⁸).

Для моего суждения было собрано Особое присутствие московского военно-окружного суда в следующем составе:

председатель (по назначению) — член главного военного суда генерал-лейтенант Гурский;

постоянные члены — председатель московского военно-окружного суда генерал-лейтенант Домбровский и военный судья того же суда генерал-майор Козлов;

временные члены (по назначению военного министра и командующего войсками) — инспектор артиллерии 25-го корпуса генерал-лейтенант Коханов, начальник 3-й гренадерской дивизии генерал-лейтенант Горбатовский и состоящие при военном министре для поручений генерал-майоры Воейков и Виланд;

военный прокурор — генерал-лейтенант Бобровский.

Особое присутствие в заседании 5 ноября 1913 года при закрытых дверях постановило: «Подсудимого, состоящего в отставке генерал-лейтенанта Евгения Ивановича Мартынова, как признанного виновным в разглашении, без дозволения, ряда служебных бумаг и телеграмм, в разглашении в шести случаях служебных телеграмм, подлежащих тайне, и в недозволенном сообщении в двух случаях служебных бумаг, отмеченных им же надписью «секретно», считать отставленным от службы... с лишением пенсии и воспрещением в течение трех лет занимать должности на государственной и общественной службе».

Находя, что Особое присутствие неправильно применило статью... ибо упомянутые шесть телеграмм, касавшиеся генерала Сивицкого... хотя и были частично зашифрованы, но не заключали в себе ничего подлежащего тайне, а две служебные бумаги... взятые из несекретных дел, были помечены надписью «секретно» мною же самим из простой деликатности, я обжаловал вышеприведенный приговор в главный военный суд.

Последний в заседании 6 февраля 1914 года постановил: кассационную жалобу оставить без последствий ⁹...

Е. И. МАРТЫНОВ, бывший начальник Заамурского округа пограничной стражи

Комментарии

1. Тогдашний министр финансов Российской империи.

2. Драгоман — переводчик (обычно при европейских посольствах в странах Востока).

3. В книге приводится подробное и обстоятельное обоснование прокурором юридической стороны содеянного преступления. Здесь оно опущено.

4. Оправдательные объяснения генерала Хорвата опущены.

5. Л. Г. Корнилов — будущий (июль-август 1917 г.) верховный главнокомандующий. один из руководителей русской контрреволюции.

6. Содержание приведенных для примера актов и свидетельских показаний опущено.

7. Речь идет о том, что Сивицкий. находясь под следствием, не мог заменять начальника округа в отсутствие последнего, о чем тот докладывал в рапорте по команде с подтверждением председателя Приамурского военно-окружного суда. Но генерал Пыхачев настаивал на предоставлении Сивицкому права заместительства.

8. Диффамация — распространение порочащих сведений.

9. Дальше даются короткие сведения о дальнейших событиях в Заамурском округе. Затем чернилами сделана приписка, видимо, рукой Е. И Мартынова, поскольку книга из его личной библиотеки. В ней сообщается: «Сверх того Коковцов привлек меня к суду по известному закону о диффамации. почти не дававшему возможности защищаться, но Московский окружной суд в своем приговоре от 21 марта 1914 г. постановил считать меня оправданным, так как «хотя употребленные в брошюре выражения действительно порочат честь, достоинство и доброе имя бывшего председателя Совета Министров Коковцова, но все они доказаны документально и соответствуют истине».

Текст воспроизведен по изданию: Забытое имя // Военно-исторический журнал, № 8. 1989