ТЕПЦОВ В

Краткая записка

возникшем, в год Гэн-цзы, бедствии, составленная ленивым отшельником Пустынного острова.

С китайского.

Еще в год Цзя-у (20-й год правления Гуан-сюй), когда мы готовились к войне с Японией, я, по глупому своему разумению, утверждал, что воевать не следует, потому что нам воевать — только стыд нажить. При возникновении событий настоящего года Гэн-цзы, я опять уверял, что никак не следует воевать; но раз война возникла, то и бедствие, постигшее нас, оказалось сравнительно больше, чем в год Цзя-у. Несмотря на то, чиновники, ученые и народ все еще восхваляют чудодейственную силу секты «большого кулака». Пользуясь таким обстоятельством, я хочу рассказать все, что знаю об этом деле, в надежде вывести моих соотечественников из заблуждения.

Учение секты «большого кулака» есть отрасль теории о восьми гуа (Теория о «восьми гуа», или о восьми цельных и рассеченных линиях, изложена в классической книге «И-цзин», приписываемой редакции Конфуция. — Переводчик.). Еще в правление Цзя-цина и Дао-гуана (1795—1851), по докладам чжилийского генерал-губернатора На-янь-чена и других, изданы были императорские указы о запрещении этой секты. Но то было время, когда мы не имели еще торговых сношений с иностранцами; следовательно, в основах учения [160] этой секты не могла лежать ненависть к иностранцам. За последние же годы, когда циркулярно по всему Китаю предписано было образовать народное ополчение, то знатоки дела говорили: «если в народе не будет ружей и пушек, то обучение ополченцев военному делу не принесет никакой пользы; а если раздать ружья и пушки, то на это у нас не хватит, с одной стороны, средств, а с другой — явится опасность, что нам самим (при случае) трудно будет справиться с ними». Но консервативные наши сановники заявили: «пусть ополченцы хорошенько упражняются в умении владеть кулаком и палкою — этого для них достаточно».

В угоду такой мысли шань-дунский губернатор Юй-сянь распорядился, чтобы шань-дунская молодежь принялась за обучение владеть кулаком и палкою, разъяснив притом, что, благодаря этому искусству, не только можно защищать себя и свои семейства, но и противодействовать обидам, причиняемым иностранцами. Последователи секты «большого кулака», обучаясь наружно как ополченцы, тайно учились разным фокусам, волшебству и заклинаниям. Юй-сянь не мог нарадоваться успехам своих ополченцев; но никогда не подумал о том, что нынешняя чиновная карьера осквернена, что окружные и уездные начальники давно уже забыли, как нужно воспитывать и прокармливать народ. Вдобавок к этому, при часто случающихся бедствиях от неурожаев, народ никогда не может быть сытым; и если такой бедный, невоспитанный и голодный народ соберется в кучу и станет учиться военному делу, а притом еще пленится волшебством, то возможно ли, чтобы он не восстал против властей и не произвел беспорядков? Однако же, народ не всегда обладает смелостью открыто восстать против власти; тогда измышляется повод вроде того, что надо прогнать иностранцев и извести туземных христиан. Такой образ действия у нас, в высших сферах, согласуется с сумасбродным суждением лиц правительственных, а в низших — отвечает общественному мнению народа. Если же кто решается порицать нас за это, того обвиняют в своекорыстии и в несочувствии к общественным интересам. Таким образом, голодающий народ не имеет другого способа спасаться от неурожаев, как только со всех сторон собираться в беспорядочные толпы и бродить, снискивая пропитание.

У нас, в Китае, гражданские и военные дела находятся в плохом положении: богатства истощились; войска имеют изнуренный вид; так что и в мирное-то время мы боимся, чтобы [161] не развалиться; с какой же стати мы осмеливаемся еще возбуждать войну? Губернатору Юй-сяню следовало бы раздавать пособие пострадавшими и наказывать негодяев; с одной стороны, успокаивать народ, а с другой — усмирять, и таким образом водворить порядок; а он, напротив, верил в последователей секты «большого кулака», как в богов, и покровительствовал им, как своим возлюбленным детям. Когда один из областных начальников, вместе с командиром местных войск, напал на боксеров и убил несколько человек из них, то Юй-сянь в гневе сказал: «На каком основании вы решились убивать мой верный народ?» — и сделал строгий выговор областному начальнику, а военного чиновника отрешил от службы. Поощренные этим, последователи секты «большого кулака» распространились по всей Шаньдунской провинции, жгли церкви, убивали иностранцев и туземных христиан, так что иностранные правительства нашли нужным предъявить китайскому двору строгое требование об удалении Юй-сяня от должности губернатора.

Вот краткое описание того, как последователи секты «большого кулака» распространились в провинции Шань-дун.

Когда Юй-сянь прибыл в Пекин и получил аудиенцию, то, в расчете на возврат к прежней должности, докладывал, что «боксеры» суть самый верный народ, и что, сверх того, они обладают сверхъестественною силою волшебства и заклинаний, предохраняющих их от пуль и ядер. Если пустить их в дело, то, без потери одного солдата и без затраты одной крупинки провианта, мы можем, как бы одним мановением руки, разбить и уничтожить скопища иностранцев. Отуманенные императорские принцы, а за ними столичные и прибывавшие в Пекин из Чжи-ли и Шань-дуна провинциальные чиновники наперерыв старались поддержать это мнение. Но император и императрица-мать судили иначе: они перевели Юй-сяня на губернаторский пост в Шань-ся, а губернатором Шань-Дуна назначили Юань-ши-кая.

На пути Юань-ши-кая из столицы к югу один из уездных начальников поднес ему книгу о секте «большого кулака» под заглавием: «И-хо-цюань-цзяо-юань-люкао». В этой книге, между прочим, было сказано, что община «большого кулака», собственно, есть дурная секта, которая, под видом ненависти к иностранцам, имеет сокровенные и своекорыстные цели, и что, при нынешних обстоятельствах, надо предохранять честный народ, чтобы он не был одурачен сектантами; [162] а для этого необходимо сначала обрубить ветви, а потом вырвать с корнем и самый ствол. Юань-ши-кай последовать этому совету, и, по прибытии его на должность, в Шань-дуне водворилось спокойствие.

Главари «больших кулаков» удалились из Шань-дуна на север — в область Хэ-цзянь-фу (В провинции Чжи-ли. Областной город находится от Пекина в расстоянии 205 верст и от Бао-дин-фу в 70 верстах. — Перев.), где проживало большое число евнухов, и подкупили их, с тем, чтобы получить доступ во дворец и показать свое волшебное искусство перед князьями и герцогами. Но эти князья и герцоги уже раньше были наслышаны об этом из сумасбродных рассказов столичных чиновников; а когда воочию увидали волшебные фокусы, представленные главарями «больших кулаков», то вознегодовали даже на то, что они явились так поздно. Главарям разрешено было устроить жертвенник для совершения религиозных обрядов; и с тех пор стали величать их: «наставник длинной палки» или «наставник короткой палки». В то же время внутри — во дворце — придворные дамы и евнухи, а вне — в городе — маньчжурские и китайские офицеры и солдаты стали изучать и преподавать друг другу искусство «больших кулаков». Среди столичных чиновников были такие, которые за рекомендацию этих негодяев повысились в чинах; но были и такие, которые в душе не сочувствовали им, и все-таки восхваляли их, чтобы заслужить к себе симпатию. Кроме того, главари «большого кулака» пустили в ход денежные взятки, и поддерживали связь двора с городом; так что все в один голос напевали, что государство получило великое счастье в ниспосланных с неба святых людях. Таким образом, все государственные люди были одурачены, и пламя, зажженное «большим кулаком», сильно разгорелось. В областях Шунь-тянь (Собственно пекинское градоначальство. — Перев.), Бао-дин, Тянь-цзинь, Хэ-цзянь и проч. начались беспорядки. Если находили у кого-нибудь иностранную бумагу или полотно, то немедленно убивали того; а если случалось убивать таких людей, у которых не было иностранных вещей, то оправдывались клеветою, что в прежнем перерождении те были христианами.

Вот краткое описание того, как секта «большого кулака» распространилась в Пекине.

Если правитель имеет подвластный себе народ, но не может сам воспитать его ни литературно, ни нравственно, ни [163] религиозно, а допускает стороннего человека к воспитанию, то нельзя винить этого стороннего. Если в государстве есть проповедники христианства и христиане, но оно не может военною силою устранить их и приостановить, а дозволяет пропаганду и обращение в христианство, то нельзя винить в этом миссионеров и христиан. Если желательно отомстить за такой срам, то есть средство: надо лежать на соломе, питаться горькою снедью и старательно обдумывать основы хорошего правления; но нельзя, руководясь гневом одного утра и опрометчиво обнажив меч, свирепствовать и, в противность всем законам, своевольно жечь и убивать; ибо это будет уже возмущение, а не преданность престолу. Разве законно то, что, не прерывая дипломатических сношений, мы сидим и спокойно смотрим, как дурной народ убивает наших соседей?! Величественный Китай опирается не на общественную совесть, созидающую города, — молится не в многочисленных своих храмах, а просит помощи у дьяволов (боксеров); — это есть настоящее наваждение, а вовсе не дар неба! В сумасшествии своем он утверждал, что это — преданность престолу, крепкое единодушие и дар неба. Вследствие этого, одни поручали жизнь и судьбу целых семейств охране разбойников «большого кулака»; другие желали вербовать 30 или 50 тысяч «больших кулаков» для усиления императорских войск; третьи, наконец, настаивали на скорейшем открытии военных действий, чтобы сверхъестественная сила «больших кулаков» пораньше проявилась; словом, общий шум походил на стрекотание кузнечиков и на клокотание кипящей воды, — и все это была ложь!

Когда полковник Ян был четвертован «большими кулаками», то военное министерство его же еще и осудило. Когда дивизионный начальник Нэ-ши-чен напал на повстанцев «большого кулака», и разбил их (При местечке Ань-дин, на полудороге между Тянь-цзинем и Пекином. — Перев.), то вице-канцлер Ган-и порицал его за грубость. С этих пор «большие кулаки» сделались особенно наглыми, и перебили до сотни иностранцев — и до тысячи туземных христиан; рубили телеграфные столбы и разрушали железные дороги; жгли и грабили деревни и поселки, резали чиновников, разбивали тюрьмы, и вообще беспрепятственно чинили разнообразные злодейства. Поэтому еще в прошлом году, осенью и зимою, иностранные державы делали [164] письменные представления нашему кабинету о скорейшем усмирении разбойников; иначе они сами расправятся с ними; но мы отклоняли эти представления пустыми отговорками. Когда же, весною и летом настоящего года, они упрекали нас в более резких и настойчивых выражениях, то вдовствующая императрица и император высказали искреннее желание оказать нежность отдаленным людям; князь Цин, канцлеры Жун-лу и Ван-вэнь-шао, министр Ляо-шоу-хэн и товарищ министра Сюй-цзин-чен, настоятельно просили об усмирении бунтовщиков; но принц Дуань обозвал их изменниками; а князья Гун (И?) (Вероятно опечатка. Князь Гун давно умер; надо думать, что тут разумеется князь И. — Перев.) и Чжуан, герцог Ин, канцлеры Ган-и и Сюй-тун, министры Чжао-шу-цяо и Ци-сю горячо поддерживали его мнение. Остальные же чиновники, увидевши волшебное искусство «больших кулаков», прославляли их, как преданный престолу народ.

Вследствие этого, в первой декаде 5-й луны, злодеи «большого кулака», преследуя христиан-туземцев, вступили в Пекин и подняли шум. Тогда только приказано было китайским и маньчжурским войскам напасть на них и переловить; но многие из офицеров и солдат были уже на стороне «больших кулаков»; и потому кабинет, попав между двух огней, оставался в нерешительности; а план великих и малых иностранных держав об отправлении собственных войск для усмирения мятежников окончательно созрел.

Вот краткое описание возникновения раздора между Китаем и иностранными державами.

Когда мятежники «большого кулака» гремели в Пекине под именем верноподданного народа, чжилийский генерал-губернатор Ю-лу представил было доклад о запрещении этой секты; но кабинет и пекинский градоначальник не дали хода этому докладу. Тем не менее, 14-го числа 5-й луны (28-го мая), Ган-и и Чжао-шу-цяо прибыли в Бао-дин-фу и Чжо-чжоу (Округ в области Шунь-тянь-фу. — Перев.) для успокоения «больших кулаков»; но главари мятежников, надеясь на свою волшебную силу, предстали гордо, и не только не кланялись этим сановникам, но еще нахально требовали казни двух начальников уездов, Синь-чен-сянь и Лай-шуй-сянь (Уезды в области Бао-дин-фу. — Перев.), и призвания дивизионного командира Дун-фу-сяна для нападения на иностранцев; а предложение об [165] успокоении решительно отвергли. 17-го числа (31-го мая) сановники Ган и Чжао возвратились в Пекин. На следующий день (1-го июня) мятежники «большого кулака» одновременно произвели поджоги и убийства в Чжо-чжоу, в Пекине и в Тянь-цзине.

В Тянь-цзине к этому времени собралось до 35 и 36 тысяч «больших кулаков»; и тогда же пришло к устьям р. Бай-хэ до 30 иностранных военных судов с десантными войсками, из которых выделена была часть для следования в Пекин с целью охраны иностранных посольств. 20-го числа (3-го июня) правительство по телеграфу отдало приказание Ю-лу и Нэ-ши чену не пропускать охрану. На это командующие иностранными войсками заявили, что так как Китай потакает мятежникам, то иностранные державы решили сами усмирить их, о чем уже несколько месяцев тому назад было заявлено пекинскому кабинету; «ныне же мы получили известия, что «большие кулаки» намереваются сделать нападение на посольства, и дольше медлить не можем». В 8-мь часов вечера они потребовали от коменданта Ло-жун-гуана сдачи фортов Да-гу, чтобы там поместить иностранный десант; и когда он на это не согласился, то в 3 часа утра с иностранных военных судов началась бомбардировка, от которой Да-гу пало. 21-го числа (4-го июня) Ю-лу, по просьбе кандидата на должность дао-тая, Тань-вэнь-хуаня, призвал «больших кулаков» на защиту против врагов. Иностранные командиры не полагали, что императорские войска вдруг сойдутся с мятежниками, и не ожидали, чтобы они внезапно общими силами напали на Цзы-чжу-линь (Предместье Тянь-цзиня, прилегающее с запада к иностранному кварталу. — Перев.) и убили многих старых и слабых иностранных купцов. Ю-лу представил об этом хвастливую реляцию, с добавлением, что Ло-жун-гуан разгромил и потопил два иностранные судна. Государственный секретариат, редактируя по этому случаю указ, и не зная, что то была случайная победа, не заслуживающая излишних восторгов, представил все необыкновенным подвигом и раздул дело похвальными изречениями по адресу и-хо-туаньцев (больших кулаков) и порицанием иностранцев, и предписывал остальным губерниям Китая последовать этому примеру и обзавестись «большими кулаками».

Поначалу, вступление на китайскую территорию иностранцы объясняли желанием подавить мятеж и спасти своих [166] посланников; но с этого времени стало понятно, что тут крылась прямая вражда к Китаю. Они заняли крепость Синь-чен и укрепленный провиантский склад Цзюнь-лян-чен, и распределяли свои войска так, чтобы обманывать нашу армию и вызывать напрасную трату пороха и патронов. Наша армия состояла из 40 или 50 батальонов (ин) под командою Нэ-ши-чена, Ма-юй-куня, Люй-бэнь-юаня и Мэй-дун-и, и хотя одерживала неоднократно маленькие победы, но не могла ни на шаг приблизиться к иностранной концессии. 5-го числа 6-й луны (18-го июня) арсенал и кумирня Хай-гуань-сы (Находится прямо к югу от иностранного поселения и построена на искусственной насыпи. — Перев.) заняты были иностранцами, — причем убито множество «больших кулаков»; тут только чиновники и народ поняли, что волшебство и заклинания не спасают мятежников от пуль! Глава тянь-цзиньских «больших кулаков», по фамилии Ван, принял яд и умер. Ю-лу на его место призвал цзин-хайского (Уезд в области Тянь-цзинь-фу. — Перев.) предводителя мятежников; но тот не осмелился вступить в сражение с иностранцами, а только ежедневно убивал и грабил окрестных жителей и путников. Убитых было без счета, и река (Бай-хэ) сплошь покрылась плавающими трупами. К югу от Тянь-цзиня — в округах и уездах Цзин-хай, Цин, Цан-чжоу, Янь-Шань, Цин-юнь и Гу-чен столпилось «больших кулаков» свыше 100.000 человек, которые специально занимались грабежом мирного населения, но не соглашались идти на защиту Тянь-цзиня от неприятеля. 11-го числа (24-го июня) иностранцы подступили к городу, и пробили две бреши в восточной стене; а затем, от полустанка железной дороги обошедши Цин-сянь с севера, они заняли местность Ма-чан-сюнь, и таким образом разделили наши силы. 13-го числа (26-го июня) Нэ-ши-чен целый день сражался на южной стороне города; но, получив три раны в живот с выпадом кишок, он умер. 17-го числа (30-го июня) неприятель открыл канонаду ядрами, начиненными ядовитым веществом; жестоко изувеченных и убитых было так много, что и солдаты, и мятежники, разбежались. 18-го числа (1-го июля) Тянь-цзинь сдался. Ю-лу бежал в Бао-дин-фу; а интендант, дао-тай тянь-цзиньской морской таможни и все чиновники направились в Ян-аю-цин и думали собрать там разбитые войска; но у них не было провианта. [167]

Вот краткое описание понесенного нами поражения и потери Тянь-цзиня.

Государство всегда само вызывает поражение. Когда люди порождают заблуждение, и когда народный ум остается неразвитым, — это показывает болезнь государства. А когда князья и графы впадают в безумие, тогда является беда для престола. Императрица-мать и император хотя и мудры, но в таких случаях оказываются как бы однорукими (бессильными). Когда десятки тысяч красных повязок (больших кулаков) пришли в движение подобно саранче, и когда двор и правительство известились, что иностранные державы, вместо Китая, двигаются на усмирение мятежа, то призвали из Цзи-чжоу (Округ в области Шунь-тянь-фу, где расквартирован был со времени японской войны отряд его войск, выведенный из Синь-цзяна и Гань-су на защиту Пекина от японцев, но ко времени не поспевший. — Перев.) в Пекин Дун-фу-сяна. Этот Дун-фу-сян в начале правления Тун-чжи под видом начальника народного ополчения прыгал по хребтам гор (Тут надо разуметь, что Дун-фу-сян был подстрекателем дунганского движения. — Перев.) (бесчинствовал) в провинциях Шэн-си и Гань-су и в Бей-шане. Деяния его за это время подробно описаны в официальной истории под заглавием: Цин-дин-фан-ляо. Но впоследствии он смирился, и в качестве командующего хунаньскими войсками совершил несколько подвигов и оказал помощь в провинции Гань-су; но эти подвиги, не в меру прославленные, в действительности не имели особого значения. Только те, которые едят ушами (т. е. неумеющие еще есть), смотрели на Дун-фу-сяна, как на каменный столб (опору) государства, и потому при встретившейся оказии призвали его в столицу; да и тут наружно они показывали скорбный вид (по причине тяжелых обстоятельств), а внутренне рассчитывали получить с него взятку. Дун-фу-сян отлично это знал, понимал и относился к разным князьям и графам с полным пренебрежением. Потому, когда 14-го числа 5-й луны (28-го мая) при дворе состоялось совещание о мире или войне, он заявил, что желает войны с иностранцами, но отказывался усмирять мятежников; не послушался даже и указа императрицы, который испрошен был на этот случай канцлером Жун-лу. Сановники консервативной партии стали дорожить Дун-фу-сяном; и вопрос о том, усмирять ли мятежников, или воевать с иностранцами, остался без разрешения. Мятежники пришли от этого в восторг, и восхваляли мужество [168] Дун-фу-сяна. Он же с своей стороны нисколько не верил чудодейственной силе «больших кулаков», но по необходимости потворствовал, так как большая половина его офицеров и солдат побраталась с ними.

Некоторые правительственные лица, знакомые немного с положением вещей, надеялись на содействие России, и потому хотели выслать «больших кулаков» из Пекина для сопротивления войскам других иностранных государств; но они не знали, что войска Дун-фу-сяна уже неизменно настроены были на истребление иностранцев, не разбирая, какого они государства, а вместе с этим и мирное население обречено было на разорение и истребление. Дун-фу-сян уже не в силах был предотвратить это. 15-го числа (29-го мая) солдатами Дун-фу-сяна убит был чиновник-писец японской миссии; а на следующий день «большие кулаки» сделали нападение на Цзяо-минь-сян, т.е. на улицу посольств; но, увидев там пушки, тотчас же хотели удалиться; однако были поддержаны войсками Дун-фу-сяна, несколько дней подряд жгли христианские храмы и перебили несколько тысяч туземных христиан. Кроме того, солдаты отряда Шэн-цзи-ин убили германского посланника.

Иностранцы, при своей малочисленности, должны были отбиваться от громадной массы нападающих. Во время усиленной перестрелки, какая-то шальная пуля попала во дворец; императорские войска и «большие кулаки» в один голос закричали, что иностранцы хотят напасть на дворец! Вследствие этого войскам Дун-фу-сяна приказано обратиться к охране дворца; а солдаты и «большие кулаки», соединившись под этим предлогом, бесчинствовали и днем, и ночью, совершали поджоги и грабеж. Никто уже не смел остановить их. Башня над воротами Чжен-ян-мынь, почти все казенные и частные здания на улицах Да-чжа-лан, Си-хэ-янь, Чжу-бао-ши — были выжжены. У ворот Цянь-мынь с внутренней и внешней стороны валялось несколько тысяч человеческих трупов.

Во время осады посольств войсками Дун-фу-сяна, иностранные офицеры с своими солдатами защищали преимущественно английское посольство, на которое нападающие особенно сильно напирали. Иностранцы сделали было внезапную вылазку; но войска из отряда Ху-шэнь-ин и масса «больших кулаков», стоявших прямо против ворот, отбили ее и заставили вернуться в посольство. Те иностранные солдаты, которые не успели попасть в посольство, взбежали на городскую стену, заняли башню Чжун-син-тай, и, засевши в разных [169] углублениях, отстреливались, и так упорно защищались, что нападающие в течение двух дней не могли их выбить. Сравнительно с солдатами Дун-фу-сяна они стреляли более метко, и успели за эти дни ранить и убить шесть офицеров и около тысячи солдат. Наконец, когда у иностранцев провиант и боевые припасы стали приходить к концу, а нападения и осада не ослаблялись, они устроили баррикады и возвели высокие стены, и в них засели. Дун-фу-сян, указывая на это обстоятельство и желая сломить упорную защиту иностранцев, отказался идти на защиту Тянь-цзиня.

Между тем иностранные державы настоятельно указывали нам, что нападение на дипломатических представителей противоречит международному праву и вызывает всюду сильное негодование, а потому и бедствие для Китая будет безграничное. Тогда от многих столичных и провинциальных чиновников стали поступать доклады с просьбами не нападать на посланников. 29-го числа (12 июня) канцлер Жун-лу испросил указ и большими буквами написал оный на досках для обнародования. В указе говорилось об охране посольств и о воспрещении стрелять по ним. Но солдаты Дун-фу-сяна, продолжая нападения свои по-прежнему, говорили, что мы не можем не стрелять уже потому, что иностранцы побили нас, и хотят, кроме того, погубить известного им нашего начальника, Дун-фу-сяна. Таким образом, благая мысль нашего правительства не достигла цели. Перестрелка продолжалась, и пули свистели по разным направлениям; так что многие придворные чины на пути были ранены в своих паланкинах и экипажах. В средней декаде 6-й луны (от 23 июня до 3 июля) китайский кабинет известил иностранные правительства, что все посланники живы и здоровы; но этому нигде не поверили.

Вот краткое описание волнений и беспорядков в Пекине.

Когда еще императорские войска не соединились с мятежниками «большого кулака», Япония, Англия и Соединенные Штаты советовали вдовствующей императрице передать бразды правления императору, уплатить свыше 10.000.000 лан в вознаграждение за жизнь убитых иностранцев, за разрушенные дома и разграбленное имущество, открыть все еще не открытые для иностранной торговли места, лежащие по берегу океана и по рекам Ян-цзы-цзяну и другим, и на этих условиях заключить мир. Германия и Франция на это не соглашались, говоря, что, по определению судьбы, настало время разделить арбуз (Китай), и что этого случая упускать не следует. Россия, [170] издавна имеющая с нами секретные договоры, думала извлечь пользу, как искусный рыболов, и покровительственно предложила обоим нашим дворам (императрице-матери и императору) последовать примеру корейского короля, и временно удалиться в русское посольство, обещая за это прислать большую армию на помощь нам против остальных иностранных держав. Однако же неожиданно военные обстоятельства изменились: убит японской чиновник, произведено нападение на английское посольство, а в сражениях при Тянь-цзине пало много русских; так что обсуждение вышеизложенных предложений не могло иметь места. Тогда великие иностранные державы заключили соглашение общими силами напасть на Китай. К ним присоединились и второстепенные державы: Италия, Австрия, Голландия, Португалия и Бельгия. Кроме того, германский император, услышав, что его посланник убит, воспылал гневом, послал несколько броненосцев с сухопутными войсками на восток, и поклялся под стенами своей столицы отмщением. От всех иностранных кабинетов получены были телеграммы, что если посланники будут убиты, то арбуз (Китай) без всяких рассуждений будет разделен, и что все влиятельные китайские лица будут казнены. Однако же, из опасения, что таким способом будет нанесен огромный вред торговле, в телеграммах добавлялось, что соединенные войска идут только на выручку посланников; и если бы мы собственными силами могли охранить посланников и подавить мятеж, то дело могла принять другой оборот.

Вот краткое изложение планов иностранных держав.

Из подававших советы, но нераскаивавшихся в вызванной беде сановников — большинство крепко стояло на том, что заключать мир бесполезно; и только один или два, понимающие дело, старались как-нибудь все устроить; почему, с одной стороны, предписано было по телеграфу китайским представителям при иностранных дворах посетить министерства иностранных дел и принести благодарность (за участие), а с другой — приказано Ли-хун-чжану прибыть в Пекин. А все-таки всем генерал-губернаторам и губернаторам написан был строгий наказ, в котором, между прочим, говорилось, что «слово: мир — нельзя сохранить навсегда в сердце», и что «по принципу без войны нельзя достигнуть мира». При таком воинственном настроении явись недостаток в оружии и снарядах, то приходилось бы требовать таковые из отдаленных провинций, лежащих по берегам океана и цзянов (больших [171] рек); при недостатке же провианта надо было закупать его в Шань-дуне, Цзян-ся, Шэн-си и Шань-си, где как раз случился неурожай; да и легко ли было бы перевезти все это. В случае, если бы войска сильно пострадали, то потребовалось бы передвигать подкрепления из таких отдаленных губерний, как Гуй-чжоу, Юнь-нань, Гань-су и Синь-цзан. А ведь в начале столкновения никто и не подумал об этих трудностях, и вышло похоже на то, что начнешь копать колодезь, когда уже пить захочешь. Как же можно рассчитывать на победу, когда принимаешься за войну среди торопливого приготовления к ней?!

Чжилийский казначей Тин-цзэ (Расстрелянный по суду союзников в Бао-дин-фу. — Перев.), при первых слухах о победах в Тянь-цзине, распорядился все христианские храмы (и угодья при них) описать в казну. Когда «большие кулаки» напали на (иностранную) колонию Дун-лю, и не могли овладеть ею, тот же казначей послал им на помощь с войсками полковника Чжан-ши-ханя, который, учинив грабежи и убийства, вернулся. Шань-сийский губернатор Юй-сянь, единственно по наветам подлых людей из черни, казнил 42-х иностранцев и более сотни туземных христиан; да кроме того пригласил еще в Шань-си шайку «больших кулаков». В это же время в Пин-дин-чжоу, Тай-юань-фу, Пин-яо-чжоу и Хо-чжоу (Области и округа в провинции Шань-си. — Перев.), на протяжении нескольких сот ли, голодная чернь, под предлогом вражды к христианству, разрушила телеграфную линию и произвела разные беспорядки. По поводу этих безобразий лян-цзянский (нанкинский) и ху-гуансий (учанский) генерал-губернаторы Лю-кунь-и и Чжан-чжи-дун сделали по телеграфу представления и просили о подавлении мятежа; но этим представлениям не было дано никакого хода. Присоединившийся было к этим представлениям ху-бейский губернатор, Юй-инь-лин, после раскаялся. По тем же самым причинам генерал-губернаторы и губернаторы юго-восточных провинций заключили с (местными представителями) иностранных правительств условие — «не нападать друг на друга». К этому условию наши сановники забыли, однако же, сделать оговорку в том смысле, что хотя и без достаточного законного основания, но силою вещей мы можем быть вынуждены к нападению. Часто бывает, что бедный народ обращается в негодяев и мятежников. А если нам придется послать войска и военные припасы в защиту столицы, то у себя ничего не останется для [172] самозащиты, и при малейшем недоразумении народное настроение может вызвать тотчас же усобицу. Конечно, такая оговорка в основе имела бы предвзятую мысль, ибо если бы все приморские и лежащие по берегам цзянов провинции открыли военные действия, то несомненно, что войска десяти слишком иностранных держав, по заранее составленному плану о разделе арбуза, каждое в отдельности отвоевали бы себе территории излюбленных провинций; а мы не только не ослабили бы тянь-цзиньского бедствия, но еще ввергли бы в несчастие сотни миллионов народа. Тем не менее, против означенного условия ху-бэйский губернатор, Юй-инь-лин, представил обвинительный доклад.

Между тем, мнения наших государственных чинов разделялись. Одни просили поспешить выпровождением посланников из Пекина, чтобы замедлить военные действия; другие предлагали придать бодрости войскам Дун-фу-сяна и перевести их в авангард против неприятеля, чтобы без них восстановить спокойствие в Пекине; третьи советовали, чтобы двор, под видом охоты, выехал на запад и укрылся, таким образом, от врагов; четвертые настаивали на скорейшем заключении мира. Но как трудно было двинуть Дун-фу-сяна и его войска, когда фавориты двора, опиравшиеся на него сначала и вручавшие ему свою судьбу, боялись его потом, как тигра! Что касается перенесения столицы, то об этом давно говорились жалкие слова, но ничего не приготовлялось; а когда это понадобилось, то с громадными трудом нашли лошадей и телеги для свиты. Если просить мира, то приходилось лишиться всех влиятельных в правлении лиц, строго наказать «больших кулаков» и отрезать много хороших земель. Компетентные в деле лица считали это еще за счастье для нас, потому что таким образом хоть кое-как мог сохраниться престол; но глупые люди говорили, что в этом для нас большой срам, да притом еще беда коснется князей императорской фамилии и людей дорогих, что представляет непреодолимые затруднения. Вдобавок ко всему этому, Ли-хун-чжан, не желая возбуждать к себе гнев массы мятежников, остановился тогда нарочно на середине дороги (в Шан-хае).

Вот краткое изложение планов столичных и провинциальных чиновников после понесенного поражения.

Нужно знать, что побеждающий в самой природе своей носит основание для победы, а побежденный — также в природе своей носит основание для поражения. Этот принцип подготовляется [173] тысячелетиями. У нас, в Китае, всегда и все, от высших до низших, нажимают друг друга в погоне за личною пользою; и потому как защитники мира, так и защитники войны, одинаково не могут избыть своей вины. Но при нынешних обстоятельствах защитники войны по преимуществу имеют троякую вину. Первую я назову отсутствием сердечной чистоты (презрение к знанию). Не говорю уже о глупых и сумасбродных людях, — но вот, например, даже иные графы постоянно носят личину учености, а на самом деле только и знают, как бы вызвать войну. Напротив, мудрые люди, в стремлении к самоуглублению, если не знают чего другого, то должны знать хоть то, что нельзя полагаться только на самих себя. Конфуций (если чего-либо не знал) спрашивал у всякого, а не у одних только учителей. Мэн-цзы стыдился, что он хуже других. Чен-цзы, Чжу-цзы и другие святые мужи старались изучить и понять законы всякого дела; оттого в сердце их царили мир и спокойствие. Если бы эти святые мужи теперь опять родились, то ни под каким видом не допустили бы нас до такой необдуманности и глупости. Не одобряющий священные книги и бросающий их в сторону, не читая, не поймет истинного знания, и останется невоспитанным. Для истинно мудрого мужа незнание и одной какой-либо вещи есть уже стыд; наше же нежелание знакомиться с европейскою цивилизациею значит приняться за легкое, бросив трудное; значить, не знать, что в основах правления иностранцев ясно проглядывают законы династии Чжоу (1134—268 до Р. Хр. (Законы полумифической династии Чжоу служат для китайцев неизменным идеалом блестящего правления и благоденствия государства. — Перев.)); значит, смотреть на необыкновенных и могучих (иностранных) неприятелей — как на (слабых) инородцев, живших тысячи лет тому назад, и с необузданным задором затевать с ними вражду. Как же можно, при таких условиях, избежать вреда для государства?! Вторую вину защитников войны я назову отсутствием любви к народу. Народная нищета и истощение богатств к настоящему времени достигли у нас высших пределов. В год Цзя-у (20-й год правления Гуан-сюй) на военные издержки, на уплату контрибуции и на выкуп (оккупированных японцами) земель мы истратили свыше 300.000.000 лан серебра. Все эти миллионы последовательно выжаты были из крови и костей народа, чтобы вывести государство из затруднения. Цены на все жизненные продукты поднялись, и народ, [174] в безвыходном положении своем, вынужден был решиться на разбой и думать о возмущении. Таким образом, не поставивши еще войска на военное положение, мы уже боялись, как бы не развалиться. А между тем, наши консервативные сановники, родившиеся и воспитавшиеся в роскоши, и смутно понимавшие бедственное положение народа, проповедовали, что в Китае земли обширны и естественные богатства огромны, и что в один миг мы можем истребить таких ничтожных островных варваров (иностранцев). Как не почесть такие речи о войне крайне легкомысленными?!

Третью вину я назову погоней за пустой славой. Защитники войны, сплошь и рядом, утром представляют доклады и проекты (о войне), а вечером уже отправляют своих жен и домочадцев в безопасные места, потому что прекрасно знают, что не победят. Они нарочно хвастаются, чтобы добиться популярности и приобрести хорошую репутацию в толпе. Защитники войны, в своих суждениях, опирались на разные книги, записки и предания, составлявшиеся со времени Сунской династии (960—1279 г. по Р. Хр.) и доныне и одобрявшиеся только гнилыми учеными; но такой худой тысячелетний предрассудок причинил уже немало вреда и обществу, и государству. Нынешнее положение дел совсем изменилось (против прежнего), и те, которые на этот раз настаивали на войне, в будущем непременно вызовут сильные нарекания против себя со стороны людей компетентных.

Из совокупности этих трех причин возникла большая ошибка, вовлекшая государство в опасность, повергшая народ в сильные страдания, подавшая счастливый повод к войне рыцарям пяти материков и обрушившая на Китай такое бедствие, какого не видано было в течение четырех тысяч лет! Прочитав относящиеся к этому делу официальные документы и частные известия, я составил настоящую записку, не выразив в ней и десятитысячной доли своего горя и негодования.

После открытия военных действий в Да-гу и Тянь-цзине, когда коммерческие шанхайские пароходы приостановили свое движение, то в один рейс сбыт китайских и иностранных товаров сократился более чем на миллион лан; значит, за десять рейсов получилось сокращение разных торговых операций на 10 слишком миллионов. Поэтому все торговые порты приняли унылый вид; торговая предприимчивость была угнетена; богатые семьи наперерыв стали требовать свои сбережения, отчего банки и меняльные лавки принуждены были закрыться при [175] общем замешательстве. В Су-чжоу, Чжень-цзяне, Кан-чжоу, Нин-бо и Вэнь-чжоу, торговые дома один за другим обанкротились и закрылись; множество людей потеряли занятия; кредит и ссуды прекратились; наличного серебра недоставало для обращения, капиталисты понесли громадные убытки. Проживающие в Шанхае китайцы распространяли ложный слух, что на этот раз императорские войска силою могут сжечь все иностранные поселения и перебить иностранцев. Опасаясь, что беды этой не миновать и китайцам, они стали уезжать внутрь страны, причем за нанятые лодки пришлось платить по 30 и 40 тысяч чохов в день. Иностранцы, видя, что китайцы разбежались, стали задумываться, и в свою очередь разъехались в разные места. Между тем, в разных областях и уездах воры и разбойники, пользуясь этим случаем, смело принялись за свое дело. Ученые, земледельцы, ремесленники и торговцы — все попали в беду и затруднения. Во всех приморских и лежащих по цзянам провинциях за текущий год оказался большой недочет в сборе пошлин и ликина. Таким образом, военные действия в Чжилийской провинции весьма неблагоприятно отразились и на благосостоянии южных провинций, а уже одно это служит доказательством того, что настоящее положение не сходно с прежним. Между тем, бежавшие из Пекина ученые и чиновники распускают еще сумасбродные рассказы о чудотворной силе «больших кулаков», и рассказы эти, быстро распространяясь и передаваясь, всюду находят себе веру. Глупый народ, пользуясь этим, поднимет бунт, и явится общая опасность!

Послесловие. — Прочитав вчера сочинение островного отшельника, в котором он прямо и убедительно истолковал всю нелепость секты «большого кулака», трудность сопротивления иностранцам и вред, причиненный государству и народу, я поспешно переписал его в нескольких экземплярах, для всеобщего сведения, с тою целью, чтобы все узнали, что заблуждения секты «большого кулака» ни к чему негодны, и что не следует вновь затевать войну с иностранцами; и хотя это не может принести уже пользы общему положению государства, но зато может спасти один какой-нибудь уголок. — Редактировал человек из местности Ци-хуай (аноним) в конце лета 26-го года правления Гуан-сюй.

Перев. В. Успенский.

г. Урумчи.

(пер. В. Успенского)
Текст воспроизведен по изданию: Краткая записка о возникшем, в год Гэн-цзы, бедствии, составленная ленивым отшельником Пустынного острова // Вестник Европы, № 7. 1901