-

Петр Кузьмич Козлов.

(Русский исследователь Центральной Азии).

(Окончание).

(См. «Русская Старина» апрель 1911 г.)

Три года спустя по возвращении П. К. Козлова в отечество, в Петербург, где он весь ушел в разработку богатых научных результатов, в Монголии случилось замечательное событие: в эту страну прибыл Далай-Лама, и в северной ее части, в Урге — своего рода монгольской Лхасе — расположился на долгое пребывание.

...Двадцать шестого июля 1904 года, в два часа ночи, Далай-Лама, верховный представитель Тибета, оставил свою столицу, и, в сообществе лишь самых преданных лиц: Сонбон-хамбо, Чотбон-хамбо, Эмчи-хамбо (врача), Агвана Доржиева и восьми человек слуг-оруженосцев, поспешно направился к северу, по обычной дороге монгольских паломников. Что же вынудило главу буддийской церкви экстренно оставить Лхасу? — Английская военная экспедиция полковника Ионгхёзбенда, авангард которой уже появился в долине реки Брамапутры... Первые дни Далай-Лама следовал, соблюдая incognito, но затем, около Нак-чю, он уже не скрывал себя перед народом. Последний, предчувствуя недоброе, повергся в уныние и горько плакал. В Нак-чю была сделана продолжительная, почти недельная остановка, в течение которой удалось запастись обстоятельно, на предстоявшую трудную пустынную дорогу. Отсюда Далай-Лама послал в Лхасу дополнительные распоряжения. [232]

(По описанию П. К. Козлова, Агван Доржиев — бывалый и очень сведущий человек. Он хорошо знает Россию, неоднократно также видел Париж, Берлин, Вену, Лондон. Знакомясь с Западной Европой, затем с Индией, восточным Китаем и Японией, он не забывал и внутренней или Центральной Азии. Последняя изъезжена им, что называется, вдоль и поперек. Любопытно вспомнить прошлое этого замечательного человека.

Около тридцати лет тому назад, молодой лама, уроженец Харашибирского улуса, Харинской степной думы, покинул пределы Забайкалья с тем, чтобы с караваном паломников пробраться в трудно доступный Тибет. Что же влекло его туда? Неужели одно желание поклониться буддийским святыням?

Несомненно, им руководили другие цели... Для религиозного паломничества он был слишком молод; это был удел лишь пожилых людей, а ему едва исполнилось двадцать лет. Действительно, его манил Тибет, как сокровище буддийской философии, где он мог лучше всего познать основное свойство «учения, излагающего сущность мудрости». Пытливый ум молодого монаха не мог мириться с жалким прозябанием заурядного ламы у себя за Байкалом. Молодой Доржиев ясно понимал и видел, что монгольские и бурятские ламы, пройдя в Тибете полный курс избранной специальности, и получив там одну из высших ученых степеней, приобретение которых в Монголии невозможно, всегда пользовались громадным авторитетом среди прочего ламства. На них другие ламы смотрели с большим почтением и тайной завистью. Эти ученые ламы всегда занимали высшие места в дамской иерархии и влияли на весь строй жизни своих сородичей. Зная это, молодой монах, чтобы не остаться обыкновенным ламой у себя на родине, решил набраться знаний в Тибете, чувствуя для этого в себе достаточную энергию и способность. И вот, но прибытии в Лхасу, Доржиев делается скромным студентом, изучающим высшую догматику буддизма — цанит. Упорная работа и особенный склад ума, умеющего легко разбираться в дебрях буддийской схоластики, а также выдающийся талант Доржиева заставили обратить на него особое внимание старейших лам. Мало-по-малу, проходя все ступени буддийской иерархии, он становится из безвестного ламы-пришельца крупной величиной среди лхаского ламства.

Впоследствии, в течение четверти века, Агван Доржиев достигает не только высших ученых дамских степеней, но и становится ближайшим советником Далай-Ламы, а вместе с тем и руководителем политики властителя Тибета. Насколько трудно было достичь этого, можно судить по тому, что к престолу Далай-Ламы стремятся многие тысячи лам, и десятки тысяч глаз ревниво следят за всем тем, что делается у престола перерожденца. Обладая исключительным тактом и железной волей, Доржиев шагает через головы тысячи лам, успешно проходит все ступени буддийской схоластики и блистательно выдерживает все публичные диспуты и состязания.

В настоящее время Агван Доржиев состоит при Далай-Ламе цанит-хамбо-ламой и имеет высшую ученую степень лхарамбы. Насколько важна и почетна эта степень, ссылаемся на авторитетное показание профессора А. М. Позднеева: «Ламы, прослушавшие курс тарнистического учения — отдел магии и заклинаний — получают степень нгарамбы. Наконец, выдержавшие цанитское или высшее догматическое состязание пред кумиром лхасского Цзу, удостаиваются степени лхарамбы, но таковых в Монголии, кажется, вовсе не имеется, по крайней мере, мне никогда не приходилось встречать ни одного лхарамбы, да и собеседники мои монголы не могли припомнить мне, кто бы из монголов получил эту степень».

Такова в общих чертах Одиссея нашего забайкальца, ставшего поверенным в делах Тибета, ближайшим советником Далай-Ламы и представителем тибетского правительства в С.-Петербурге...)

На сколько было возможно, Агван Доржиев старался облегчить путь его святейшества, уезжая вперед курьером и приготовляя в людных пунктах подводы, продовольствие и проч.. Население, прослышав о путешествии Далай-Ламы, быстро группировалось в известных молитвенных центрах, где происходило [233] торжественное богослужение, в присутствии главы буддийской церкви, и куда единоверцы щедро несли дары местной природы, стараясь всячески выразить верховному правителю Тибета их полную готовность служить ему на всем дальнейшем пути.

С приезда Далай-Ламы в Ургу, монголы, буряты, калмыки неудержимо устремились на поклонение его святейшеству и наводнили собою Богдо-курень и его окрестности. Обаяние Далай-Ламы росло с каждым днем; монастырь Гандан, где основался тибетский владыка, приобрел большую популярность. Жизнь в Урге забила клюнем. Ургинские храмы денно и нощно призывали молящихся. Все только и говорили о великом Далай-Ламе; местные обитатели, казалось, утратили всякий интерес.

Излишне говорить, до какого напряжения дошло внимание всех тех лиц, которым были близки и понятны интересы Тибета и которые следили за каждым шагом английской военной экспедиции, болея душой за беззащитных тибетцев...

Пятого апреля, 1905 года, состоялось Высочайшее повеление о четырехмесячном командировании капитана Козлова в Ургу, а пятнадцатого апреля он уже выехал из Петербурга, имея с собою переводчика монгольского языка и около двадцати пудов громоздкого багажа. Поездка П. К. Козлова мотивировалась приветствием Далай-Ламы и поднесением ему и его свите подарков, от имени Императорского Русского Географического Общества. В Кяхте окончательно была сформирована маленькая экспедиция, и П. К. Козлов в двадцатых числах мая уже вступил в Ургу, остановившись, согласно желанию Далай-Ламы, в близком соседстве с монастырем Гандан — резиденцией его святейшества. [234]

«Урга, говорят IT. К. Козлов, привольно раскинулась в обширной долине реки Толы и издали производит гораздо лучшее впечатление, нежели вблизи; впрочем, это — общая характеристика почти всех населенных пунктов в Азии, хотя Урга своею ужасною грязью, вероятно, превосходит все, по крайней мере, виденное мною в Азии. Здесь человеческой лени потворствуют собаки, которые являются даровыми и единственными санитарами. Ургинские уличные псы очень свирепы, в особенности в ночное время, когда многие обитатели опасаются пешком выходить из дома, из боязни подвергнуться с их стороны серьезным нападениям. Наиболее опасны собаки-людоеды, пожирающие трупы умерших туземцев или караулящие появления подобных подачек. В высшей степени омерзительны картины поедания собаками покойников, но не менее неприятны и те, когда наблюдаешь, как ургинские нищие вступают в драку с местными псами при оспаривании отбросов».

К югу от Урги красуется «девственная» гора Богдо-ула, почитаемая монголами за святую, с чудным лесом, ревниво оберегаемым со всем его животным царством, заботами монастырей: Гандан и Майтреи.

Между монастырями вклинились своими национальными постройками русские и китайские торговые колонии. Немного выше, по долине реки, устроены управления владетелей края и их цитадель с незначительным гарнизоном. Еще восточнее расположены: русское консульство и русско-китайский банк, за которым, в двух верстах, стоит китайский городок Май-ма-чен.

Опрятнее и живописнее прочих расположена новая резиденция ургинского богдо-гэгэна, симпатизирующего русской архитектуре домов и вообще многому русскому, и применяющегося в своей домашней обстановке ко вкусу русского зажиточного класса людей. Его деревянный двухэтажный дом скопирован с дома русского консульства; говорят, и внутри он обставлен предметами европейской роскоши.

По словам П. К. Козлова Далай-Лама состоит в тринадцатом перерождении, и являет собою молодого изящного тибетца, с темными глазами, с лицом, слегка попорченным оспой и носящим следы великой озабоченности, подавленности. Его душевное спокойствие сильно нарушено политикой англичан; он сделался нервным, раздражительным... Спит Далай-Лама не много: встает с утренней зарей, ложится в полночь, а то и позже. Обыкновенно, это время отмечается духовным оркестром, исполняющим, в ночной тиши, аккомпанимент молитв [235] тибетского первосвященника. Весь день у него наполнен занятиями светскими и религиозными. Помещается он в небольшом красивом монастырском, флигеле, разделенном на два этажа. В верхнем этаже у Далай-Ламы рабочий кабинет и спальня, в нижнем — приемная. Весь штат при нем исчисляется в пятьдесят человек тибетцев, наполовину принадлежащих к чиновничьему духовному званию. Днем, почти безотлучно, при нем состоят два министра и столько же секретарей; ночью, в роли «няни» — симпатичнейший старичок Сойбон-хамбо и три юных тибетца в качестве приближенных слуг-охранителей. Двор свой Далай-Лама держит в большой строгости.

Будучи отличным проповедником, мыслителем, говорят, даже глубоким философом в области буддийской философии, глава буддийской церкви, в то же время, по отношению к светским делам, незаменимый дипломат, заботящийся о благе народа. Ему не достает лишь европейской утонченности. Со времени вступления на престол, верховный правитель Тибета уже успел ознаменовать свою деятельность следующими отрадными явлениями: отменой смертной казни, обузданием чиновничьего произвола, устранением злоупотреблений китайских властей, обиравших тибетцев, поднятием народного просвещения и проч.

Надо полагать, что только одни выдающиеся умственные способности помогли Далай-Ламе избежать превратности судьбы. Предшественник настоящего перерожденца едва достиг, двадцатилетнего возраста, как уже и умер; одиннадцатый перерожденец жил еще менее — около восемнадцати лет. В тринадцатом или современном перерождении, по определению свыше, без метания жребия, Далай-Лама обнаружил себя в четырехстах верстах к юго-западу от Лхасы, в округе Дак-бо. Трехлеткам ребенком он был торжественно перемещен в Лхасу, в один из ближайших горных монастырей, Ригя, где проживал до пятилетнего возраста. Позднее, его перенесли в духовном паланкине с установленными почестями в Потал-ы и посадили на трон. С семи лет он начал изучать грамоту, а к двадцати, или совершеннолетию, закончил свое философское образование в размере курсов высших лхасских школ, и принял в свои руки светское управление Тибетом.

За малолетством Далай-Ламы, правителями страны назначаются регенты из знатнейших тибетских хутухт.

После смерти пятого Далай-Ламы, в течение почти сорока лет, далай-ламы сделались предлогом политических интриг разных властолюбцев, пока ряд исторических событий не [236] уничтожил в Тибете власти монгольских и туземных князей, и пока, наконец, в 1751 году, не было признано за Далай-Ламой преобладающее влияние, как духовное, так и светское. Избрание Далай-Ламы до 1823 года — года выбора десятого перерожденца — основывалось на предсказаниях высших лам и определении прорицателей, что равносильно выбору влиятельных лиц, но, при выборе десятого перерожденца, впервые было применено на практике, установленное при императоре Цянь-Луне, метание жребия, посредством так называемой «сэрбум» или «золотой урны». Оно состоит в том, что имена трех кандидатов, определенных прежним порядком, пишутся на отдельных билетиках; последние кладут в золотую урну, которая сначала ставится перед большой статуей Чжово-Сакья-муни и возле нее совершается депутатами от монастырей богослужение о правильном определении перерожденца. Затем, урна переносится в Потал-ы, во дворец Далай-Ламы, и здесь, перед дощечкой с именем императора, в присутствии высших правителей Тибета и депутаций от главнейших монастырей, маньчжурский амбань, посредством двух палочек, заменяющих у китайцев вилки, вытаскивает один из билетиков. Чье имя написано на этом билетике, тот и возводится на далай-ламский престол. Избрание перерожденца обыкновенно приветствуется китайским богдыханом в виде торжественной присылки высшего духовного или светского лица, хранящего императорскую духовную печать. Означенное лицо привозят художественно исполненные из золота или драгоценных камней письменные знаки, означающие имя и титул перерожденца.

У П. К. Козлова с Далай-Ламой, после двух-трех свиданий, установились наилучшие отношения, благодаря которым наш путешественник мог свободнее наблюдать за всем тем, что его интересовало, и составляло задачу по отношению к тибетцам и по отношению к монголам, в особенности к приезжим из разных уголков Монголии монгольским князьям, с доверием и дружбой относившимся к нему.

«Первое мое свидание с Далай-Ламой, пишет П. К. Козлов, состоялось первого июля (1905 г.), в три часа дня. Я отправился в тележке, запряженной одиночкой, в сопровождении моих двух спутников Телешова и Афутина, ехавших верхами. У монастыря, перед главным входом, толпилось множество паломников. Здесь меня встретили: хоринскии почетный зайсан — бурят Дылыков, состоящий при Далай-Ламе переводчиком с монгольского на русский язык, а также и в качестве чиновника особых поручений, [237] и двое-трое тибетцев, приближенных Далай-Ламы. Войдя в монастырский двор и миновав несколько юрт и дверей, я очутился у далай-ламского флигеля, а минуту спустя и у самого Далай-Ламы, торжественно восседавшего на троне, против легкой сетчатой двери. Лицо великого перерожденца было задумчиво-спокойно, чего, вероятно, нельзя было сказать относительно меня, находившегося в несколько возбужденном состоянии: ведь я стоял лицом к лицу с самим правителем Тибета, с самим Далай-Ламой! Не верилось, что моя заветная мечта, взлелеянная в течение многих лет, наконец, исполнилась, хотя исполнилась отчасти: я всегда мечтал сначала увидеть таинственную Лхасу, столицу Тибета, затем уже ее верховного представителя. Случилось наоборот: не видя Лхасы, я встретился с Далай-Ламой, я говорил с ним... Я невольно впился глазами в лицо великого перерожденца и с жадностью следил за всеми его движениями. Подойдя к нему, я возложил на его руки светлый шелковый хадак (Плат счастья.), на что в ответ одновременно получил от Далай-Ламы его хадак, голубой и тоже шелковый. Почтительно, по-европейски, кланяясь великому перерожденцу и произнося приветствование от имени Императорского Русского Географического Общества, я, вслед за этим, подал знак моим спутникам приблизиться с подарками и передать их, в присутствии Далай-Ламы, его свите — министрам и секретарям. Далай-Лама приветливо улыбнулся и сделал указание поставить подарки вблизи его обычного места, затем, пригласив меня сесть на заранее приготовленный русский стул, стал держать по-тибетски ответную речь. Голос его был приятный, тихий, ровный; говорил Далай-Лама спокойно, плавно, последовательно. Его тибетскую речь переводил на монгольский язык один из его секретарей, Канчюн-сойбон, несколько лет перед этим проживший в Урге; с монгольского же языка на русский переводил Дылыков. После обычных приветственных слов: «Как вы доехали до Урги, как себя чувствуете после дороги?» и проч. Далай-Лама начал благодарить Русское Географическое Общество, его главных представителей, а также и лиц других учреждений, способствовавших осуществлению моей поездки в Ургу. «Я уже имею удовольствие знать Императорское Русское Географическое Общество — говорил Далай-Лама — оно вторично (Первое приветствие Далай-Ламе от имени Географического Общества было поручено передать начальнику Тибетской экспедиции П. К. Козлову, и он его послал с берегов Ян-цзы-цзяна, весною 1901 года, через посредство Тибетского посольства. См. «Монголия и Кам», т. I, ч. II, стр. 484.) выражает мне знак своего внимания и [238] благорасположения; вы же лично для меня интересны, как человек много путешествовавший по моей стране». В заключение, Далай-Лама сказал, что он, с своей стороны, будет просить меня, уезжая в Петербург, не отказать принять нечто для Географического Общества. В промежутках между речью, Далай-Лама часто смотрел мне прямо в лицо, и каждый раз, когда наши взгляды встречались, он слегка, соблюдая достоинство, улыбался. Вся его свита стояла в почтительной позе и говорила, кроме лиц переводивших, шепотом. Канчун-сойбон, выслушивая речь от Далай-Ламы, или переводя ему ответную, стоял перед правителем Тибета с опущенной вниз головою, наклоненным туловищем, и самый разговор произносил вполголоса, словораздельно. В виде угощения, передо мною стояли чай и сласти. Далай-Лама также спросил себе чаю, и ему была налита чашка из специального серебряного чайника и подана на золотом оригинальном блюдце, закрытая золотой массивной крышкой».

«В течение всего времени, пока шли обычные разговоры, лицо Далай-Ламы хранило величавое спокойствие, но, как только вопрос коснулся англичан, их военной экспедиции в Тибет, оно тотчас переменилось — покрылось грустью, глаза опустились, и голос стал нервно обрываться. При прощании, я пожелал правителю Тибета полного успеха его благим стремлениям, на что Далай-Лама приятно улыбнулся и вручил мне второй хадак с бронзовым изображением «Будды на алмазном престоле», заметив что "мы будем часто видеться". Обратно я направился тем же путем».

«Этот день, замечает П. К. Козлов, был для меня счастливейшим из всех дней, проведенных когда-либо в Азии».

В течение двух летних месяцев, проведенных П. К. Козловым в Урге, ему удалось перезнакомиться со всем двором Далай-Ламы. Правитель Тибета любезно позволил спутнику-художнику П. К. Козлова срисовать с себя несколько портретов, лично же нашему путешественнику сфотографировать флигель Далай-Ламы и лиц, сопутствовавших ему в его поездке до Урги. Из произведенных фотографий Далай-Лама пожелал иметь все по нескольку экземпляров; из трех же срисованных собственных портретов вручил П. К. Козлову два для представления Государю [239] Императору (Фотографический снимок с одного из этих портретов и приложен к статье о Далай-Ламе здесь, на страницах журнала «Русской Старины».), при царском хадаке. Портреты эти снабжены золочеными тибетскими письменами, выражающими титул Далай-Ламы: «Портрет владетеля всего светского правления и религии всеведущего Вадрадара, тринадцатого перерожденца Далай-Ламы, держащего белый лотос сакъяского гелона (высший духовный обет последователей сакъя-муни), чжэбцзун-агван-ловсзан-тубдань-гиамцо-джигбрал-ванчук-чоглай-намбар-гиамба (верховный владетель языка — оратор гениальный, всесильный — море-бесстрашный, полноправный, совершенный, победитель всего)». Оригинальные письмена на портретах художественно исполнены двумя писцами канцелярии Далай-Ламы, с рукописи и под редакциею последнего; один писец писал тушью тибетские иероглифы, другой покрывал их золотом... Ни один из писцов, исполнявших свое дело на коленях, не смел поднять глаз на своего владыку.

Географическому Обществу Далай-Лама поручил передать очень интересные предметы культа и другие, преимущественно входящие в состав духовного оркестра; из этих последних наибольшего внимания заслуживает гонг. Кроме того, при прощальной аудиенции, Далай-Лама, трогательно напутствуя П. К. Козлова, дал ему несколько тибетских бурханов, с хадаками, для поднесения представителям ведомств или учреждений, принимавшим близкое участие в командировании П. К. Козлова в Ургу. Лично же путешественника Далай-Лама одарил двумя отличными изображениями: Буддой на Львином престоле и Майтреи, при чем заметил, чтобы П. К. Козлов с ними никогда не расставался, в особенности с Майтреи, как с Богом-покровителем путешествующих.

«Итак, говорит в заключение П. К. Козлов, моя одна заветная мечта, унаследованная от моего незабвенного учителя Н. М. Пржевальского — увидеть Далай-Ламу — исполнилась. Надо надеяться, что, поддержанный доверием Русского Географического Общества, я увижу и столицу Тибета — Лхасу».

________________________________________

...Самый высокий интерес со стороны культурного мира был проявлен к последней Монголо-Сычуаньской экспедиции П. К. Козлова, 1907-1909 г.г., открывшей в центре Монголии, в низовьи Эцзин-гола, мертвый город Хара-хото.

Хара-хото или Си-ся, как известно, подарил современной науке огромное богатство памятников старины: свыше тысячи [240] томов книг (Книги написаны на китайском, монгольском, маньчжурском, тибетском, персидском, уйгурском и на неведомом языках. Неведомый или так называемый язык Си-ся уже начал расшифровываться благодаря словарю, найденному среди харахотоской библиотеки.) и множество свитков и бумаг, собрание в несколько сот экземпляров буддийской иконописи; кроме того несколько бронзовых или глиняных статуэток и статуй, клише, ассигнации и металлические денежные знаки, предметы обихода и предметы роскоши, череп гэгэна-перерожденца, погребенного в «знаменитом» субургане (надгробии), вместе с главными находками в Хара-хото, и многое, многое другое, поступившее теперь, согласно воле Государя Императора, в Русский Музей Александра III.

Кроме археологической коллекции, монголо-сычуаньская экспедиция доставила богатое собрание этнографических предметов, в особенности по буддийскому культу и китайской старине, распределенных между Императорской Академией Наук и тем же Русским музеем Александра III.

Что касается до исследования природы — коллекций геологических, ботанических и зоологических, то, по признанию географического общества и специальных учреждений и лиц, получивших в обработку естественно-исторический материал экспедиции, коллекции эти представлены полно, разнообразно, с подробными записями и чертежами или даже специальными журналами и дневниками. Начальник экспедиции готовит общее историко-географическое описание путешествия; его помощники: Чернов занят обработкой геологических сборов, Напалков — приведением в порядок картографических данных.

Наука с нетерпением будет ожидать выхода в свет периодических описаний находок в Хара-хото, и надо надеяться, что наши синологи-востоковеды с тем же интересом будут работать над Хара-хото, с каким встретили его богатое собрание коллекций, только что появившихся тогда в Петербурге и привлекших к обозрению их выставки массу столичной публики. Императорское Географическое Общество, с Высочайшего соизволения, передавшее Хара-хото целиком в Русский музей Александра III, обязано следить за скорейшей разработкой археологических коллекций, так счастливо добытых ее экспедицией; с своей же стороны и Русский Музей Александра III, надо думать, примет надлежащие меры не только к должной группировке и установке коллекций в своем превосходном помещении, но и к изящному воплощению результатов, Хара-хото с точки зрения научной обработки. [241]

С эпизодической стороны Монголо-Сычуаньское путешествие в высшей степени интересно первым плаванием по огромному, до 350-ти верстному (в окружности) альпийскому озеру Куку-нору и посещением участниками экспедиции его таинственного острова Куйсу, обитаемого тремя отшельниками — монахами, смертельно перепугавшимися сказочного появления на острове русских. Еще более захватывающим образом действует картина ночной атаки амдоских разбойников на маленький лагерь русской экспедиции — горсточку русских, затерявшихся в глубине Нагорной Азии...

Такова, в общих чертах, деятельность П. К. Козлова как русского путешественника в Центральной Азии вообще и начальника Монголо-Сычуаньской экспедиции в частности, — путешественника, снискавшего со стороны родины лестную оценку в ряде высоких почетных наград.

Девятого марта, 1910 года, Государь Император пожаловал начальнику Монголо-Сычуаньской экспедиции чин полковника (со старшинством с 13-го января 1909 года — день стычки) и увеличение пожизненной пенсии, а двадцать пятого марта полковник Козлов имел счастие в Высочайшем Государя Императора присутствии, в Царском Селе, прочесть лекцию о своем путешествии с демонстрированием диапозитивов и характерных образцов находок в открытом им городе Хара-хото, за что награжден подарком из кабинета Его Императорского Величества.

Вице-президент Императорского Русского Географического Общества, член Государственного Совета, П. П. Семенов-Тян-Шанский поднес П. К. Козлову диплом на звание почетного члена означенного Общества.

В заключение, можно отметить в отчетном 1910 году две последние чрезвычайные награды: Английское и Итальянское географические Общества присудили нашему путешественнику, полковнику Козлову, за его открытия в Центральной Азии, большие золотые королевские медали...

В-в.

Текст воспроизведен по изданию: Петр Кузьмич Козлов. (Русский исследователь Центральной Азии) // Русская старина, № 5. 1911