КОЗЛОВ П. К.

ПО МОНГОЛИИ ДО ГРАНИЦ ТИБЕТА

Глава VIII.

В бассейне Меконга.

(См. «Воен. Сб.» 1912 г., № 4)

Изменение маршрута на Чамдо. — Крайне пересеченная и живописная страна на новом пути. — Преграждение последней дороги: стычка с чамдойцами. — Встреча и переговоры с чиновником. — Новый подъем на хребет и новые красивые виды Меконга. — Монастырь Чамдо и расположение на зимовку.

Между тем, с границ лхасских владений пришла бумага, в которой нас просили не вступать на дэвашунскую землю, так как из Лхасы будто бы получено было строжайшее приказание не пускать, кого бы то ни было из европейцев в далай-ламские владения. За неисполнение же подобного распоряжения лхасские власти угрожали постам на проходах смертною казнью.

Подобная бумага произвела на нас тяжелое впечатлен е. Все мы так стремились, если не в самую Лхасу, то, по крайней мере, на берега Брамапутры; тяжело было, тем более, что эту мысль мы лелеяли в течение всего путешествия, легко перенося все невзгоды [124] и лишения; тяжело было, но пришлось уступить религиозному фанатизму тибетцев. Долго обсуждая наше положение, я решил двинуться в Чамдо, вниз по течению речки Бар-чю; но так как последняя протекала по большей части в глубоких каменных коридорах, где невозможно пройти даже пешком, то мы часто ее оставляли, уклоняясь к северу и пробираясь по косогорам, причем иногда поднимались на плоскую вершину хребта Вудвиль Рокхиля и таким образом удлинили маршрут вдвое.

С плосковершинного здесь хребта рокхильских гор мы увидели в северо-восточной дали знакомую уже нам конусообразную вершину Гаик-ган-ри, дивно блестевшую на солнце яркой белизной снега. В сторону Чамдо, на продолжении нашего хребта, также высоко устремлялись к небу остроконечные седые пики. В соседстве с нами прыгали грациозные антилопы-ада, а из птиц перелетали одни лишь жаворонки, издававшие тонкие пискливые звуки.

Вслед за сим караван экспедиции начал спускаться в очаровательную по красоте и богатую растительным и животным миром теснину речки Цатим, по которой движение затруднялось, с одной стороны, девственными зарослями могучих елей и лиственниц, с другой же — присутствием высоких, узких карнизов, а еще более — сближенными до крайности отвесными боками ущелья. По дну каменистого русла-дороги струилась, во всю ширину ее, порядочная речка с прозрачной и крайне студеной водой. В подобную теснину солнечные лучи заглядывают лишь на самое короткое время, а в ее в высшей степени характерных боковых выемках, провалах и ответвлениях, исписанных, между прочим, громадными цветными мани, царят вечный мрак и холодная, пронизывающая сырость, свойственная большинству настоящих буддийских храмов. По счастью, в этой теснине мы ни с кем из проезжих туземцев не встретились, иначе я не знаю, как бы мы вышли из неудобного положения при разъезде; но самым большим несчастьем, могущим обрушиться на долю случайных путников, следующих через эту теснину, бесспорно, служит ливень, который в течение нескольких минут в состоянии превратить небольшую речонку в могучий поток и унести или уничтожить все, что ни встретится. [125]

За главной тесниной следуют второстепенные, иногда на подобие каменных ворот, чередующихся со многими карнизами и луговыми скатами. Дорога или вернее тропа часто открыто перебегает с одного берега речки на другой, порою же прячется в чаще леса, пока не минует места слияния речек Цатима и Бар-чю и не вступает на возвышенный полуостров Цзедоси, где мы могли свободнее вздохнуть и удобнее разместиться с караваном. Здесь, с севера, круто впадает сине-зеленая красавица Бар-чю, еще более стремительно низвергаясь по валунным нагромождениям. От самой воды начинались густые заросли леса и кустарников, взбегающих на вершины приветливых гор; только местами встречались неприятные для глаз участки леса, погибшего от пожара.

Наши пернатые соседи по Бар-чю — вороны и сороки, привыкшие получать ежедневные подачки, прилетели за нами и расположились на ближайших елях.

Отсюда вернулся домой Шэраб-Чумпыр, получивший от нас за свою усердную службу приличный подарок. В качестве проводника на дальнейший путь он рекомендовал нам отибетившегося китайца, по имени Вэй, который сначала занимался торговлей, разъезжая по окрестностям, но, ограбленный тибетцами, лишен был возможности вернуться на родину, и прожил здесь около двенадцати лет, причем успел обзавестись и семьей. Теперь, при встрече с нами, Вэй охотно согласился быть нашим проводником в Чамдо. От туземцев мы уже знали, что в Чамдо ведут две дороги по обоим берегам Ному-чю, причем путь по правому берегу удобнее, и что в пяти верстах ниже по реке существует мост, по которому удобно переправиться па противоположный берег и по нему следовать к намеченной цели.

С таким расчетом, оставив место слияния рек, мы направились вниз по Ному-чю, в сопровождении старшины. Пока шли по левому берегу до моста, все обстояло благополучно, но лишь только мы хотели вступить на него, как скрывавшиеся в овраге тибетцы быстро подбежали к мосту с противоположной стороны и приготовились стрелять в нас. Я через проводника спросил, в чем дело? Получив ответь, что за мостом уже лхасские владения, куда лхасскими же властями не приказано пускать нас, я попытался было вызвать к себе для [126] объяснения начальника стражи, но напрасно: на наш зов никто не явился. Зная, что по левому берегу также существует дорога в Чамдо, я оставил тибетцев в покое и направился дальше.

Не знаю, за что сочли туземцы нашу вторую уступку, но думаю, что не за великодушие, а за слабость, чему подтверждением может служить встреча с ними на другой день, двадцать восьмого октября, при селении Согторо. Здесь, на нашей последней дороге в Чамдо, я был еще более удивлен неожиданно, стеною вставшим передо мной, тибетским отрядом, начальник которого, Нинда-Гунчюк, подняв саблю, крикнул: «стой, ни шагу дальше!... выслать переводчика!» Пока шли переговоры, тибетцы держали себя крайне вызывающе, то и дело, бросая на сошки свои длинные фитильные ружья и прицеливаясь в нас. Отпустив переводчика, Гунчюк, охорашиваясь, стал прохаживаться впереди своих подчиненных и ободрять их.

От переводчика мы узнали, что тибетцы приготовились сейчас гнать нас огнем своих ружей; на доводы же, приводимые переводчиком относительно того, кто мы, какие у нас паспорта и куда мы идем, Гунчюк совсем не отвечал, гордо отвернувшись от посредника. Тем временем наш караван стянулся в одно место; гренадер Шадриков, сопровождавший первый эшелон, передал мне, что в него по дороге тибетцы бросали камнями, смеялись и злобно показывали рукою вперед, по направлению к засаде тибетцев. Теперь еще более стало ясным с кем мы имеем дело; против нас, маленькой горсти русских людей, в глубине Тибета, нежданно-негаданно, восстали его обитатели, подстрекаемые ламами многочисленных монастырей, но главным образом Чамдо и его верховным представителем Пакпалой.

С большою поспешностью удалось счастливо сплотить свой караван и, заняв удобную позицию, очистить себе дорогу. Скорострелки вернее всякого китайского паспорта обеспечили лучший для нас исход дела. Тибетцы бросились бежать частью в селение, частью к реке, прикрываясь ее обрывистыми берегами; часть же воинов засела в легком строении и продолжала стрелять в наш маленький отряд, перешедший теперь в наступление. Чтобы вполне обеспечить себе проход, нам пришлось поджечь достройку, занятую разбойниками, откуда они и стали [127] выбегать группами и поодиночке. В течение полуторачасовой перестрелки мы израсходовали триста патронов. Тибетцы были рассеяны и, как впоследствии выяснилось, понесли тяжелые потери: убитыми двадцать три человека и тяжело и легкоранеными семнадцать. Мы все, по великому счастью, уцелели.

По окончании стычки, мы привели караван в порядок и решили скорее оставить это тяжелое по воспоминание место, продолжая двигаться в прежнем направлении. Вскоре, поднявшись на высокий косогор и оглянувшись назад, мы увидели тибетцев, шедших с разных сторон к месту, где лежали их павшие в бою товарищи. На нашей же дороге никого не было, не видели мы также ни одного из лам у пройденных нами богатых и живописно расположенных на береговой террасе Ному-чю кумирен: Нинда-гомба и Луншуг-гомба, отстоящих одна от другой в расстоянии не более трех верст. Выбирая более широкую часть долины для своей остановки, мы принуждены были двигаться до полных сумерек, когда, наконец, дали и себе, и животным отдых. Но какой мог быть нам отдых, когда нравственное состояние было так потрясено! Никто не мог знать, что нас ожидало впереди... В течении всей ночи, казавшейся мне вечностью, я положительно не мог уснуть ни на минуту: мысли самого разнообразного свойства роились в моей голове. Чтобы разнообразить и сократить время, я оставлял палатку и часами смотрел на ясное, спокойное небо. Яркие звезды медленно перемещались с восточной стороны горизонта на западную, таинственные метеоры изредка озаряли известную часть небесного свода и, померкнув, беззвучно исчезали в мировом пространстве. С соседнего карниза-обрыва сурово глядел на наш бивак домик ламы-отшельника, приютившийся, словно орлиное гнездо. Внизу глухо бурлила и плескалась река; по верхушкам леса порою пробегал слабый ночной ветерок. Едва своеобразная ласка природы успела навеять дремоту, как уже на востоке зажглась алая полоска зари и лагерь пробудился.

Двигаемся. Утренняя свежесть воздуха придает бодрости. Ближайшие придорожные домики пусты, тогда как из жилищ противоположного берега реки поднимаются струйки серого дыма. Стада направляются в горы, гребень которых уже успел [128] позолотиться лучами солнца. Пернатые пробудились и поодиночке или в небольших стайках перемещаются через ущелье с одной его стороны на другую; рыжегорный дрозд звонко затрещал в кустах, будучи обеспокоен мимо пробежавшей нашей собакой, которая неожиданно наткнулась на трусливого зайца и погналась за ним вдоль опушки леса. Немного спустя, на дороге показалась фигура тибетца, высланного к нам навстречу местным гембу — старшиной в качестве проводника. По дороге тибетец стал нас уверять, что его маленький начальник страшно скорбит о вчерашнем происшествии, тем более, что он ни в чем неповинен, так как с нами воевали другие тибетцы; они же все узнали о стычке только вечером, при паническом бегстве пострадавших воинов.

Общий характер долины Ному-чю оставался прежний; река капризно извивалась и местами совершенно терялась среди густых зарослей леса; открытые террасовидные уступы левого берега в то же время давали возможность свободно следовать каравану и наблюдать впереди себя, по направлению к юго-востоку. Вскоре, на командующем скате, у заповедного леса, показалась кумирня Момда-гомба и окаймляющее ее с запада боковое ущельице, в котором был сосредоточен небольшой конный отряд тибетских воинов, очевидно наблюдавших за нами. Дав нам подойти на полверсты, тибетцы быстро исчезли.

У самой кумирни река Ному-чю описывает своим течением еще более прихотливые зигзаги, что, в связи с высокими каменными берегами, с их выступами, карнизами и нишами, представляло красивейший вид, от которого глаз не в состоянии был оторваться. Скат противоположного берега ютил на стрелках ручьев и небольших речек, отдельные домики-фермы. Рамкой долины служили иглы хвойного леса, исчезавшего за ближайшими гребнями гор.

Невдалеке за кумирней Момда-гомба, мы встретили трех нарядно одетых всадников, выехавших к нам из Чамдо для ведения дипломатических переговоров в качестве представителей местной тибетской администрации. Старший из них, в звании да-лама, высокий брюнет, с черными проницательными глазами, был в темно-красных одеждах и парадной шляпе, украшенной синим шариком. Через плечо этого чамдосца, подобно [129] генеральской ленте, висела связка серебряных гау — ладанок, а в левом ухе — наградная массивная золотая серьга, художественно отделанная бирюзой и кораллами. Двое других меньших чиновников составляли его свиту. При встрече с нами чамдосцы тотчас сошли со своих богато убранных лошадей и вежливо приветствовали нас; мы ответили тем же. Вслед за сим, да-лама стал просить меня не заходить в Чамдо, согласно будто бы желанию находившихся там лхасских чиновников, привезших из резиденции далай-ламы такого рода распоряжение. Умоляюще складывая руки и устремляя глаза к небу, да-лама продолжал настоятельно просить о том же. «Пожалейте мою голову», показывая пальцем на шею, повторял представитель чамдоской власти и каждый раз, в ожидании перевода фразы, его напуганное лицо страшно бледнело. Со своей стороны я выразил да-ламе большое удивление, что чамдоская администрация решила заговорить с нами позже, нежели следовало, иначе такого сложного недоразумения не могло бы произойти. Во всяком случае, поступок тибетцев, действовавших по наущению главы великого монастыря и окрестных кумирен, переполненных монахами, послужит большим укором совести для того, кто благословил воинов поднять против нас оружие и кто теперь, потеряв голову, командировал их к нам для улаживания этого неприятного дела. На мои доводы хитрый чиновник ничего не ответил и, чтобы не дать прочесть выражения своего лица, низко склонил голову. После этого я предложил чиновнику проследовать вниз по долине реки до места бивака, где можно будет обстоятельнее выяснить этот тяжелый вопрос.

Селение Бэнон для экспедиции было последним, которого она могла достигнуть на пути по долине Ному-чю, так как, в конце концов, я уступил просьбе да-ламы, исходившей непосредственно из Лхассы.

Второго ноября экспедиция вновь поднялась на хребет Вудвиль Рокхиля, в восточной, еще более величественной, его части, где перевал Мо-ла, поднятый на 15.400 футов над морем, открывает бесконечный лабиринт гор по всем направлениям. Командующими, блестящими на солнце вершинами того же Рокхильского хребта были снеговые вершины Моди Зачжи, на которые, по словам нашего чамдосца-спутника, старейшие ламы их богатого монастыря часто обращают взоры, так как, при созерцании [130] последних «чистых» ступеней земного мира, человек в состоянии скорее отрешиться от житейской суеты и приблизиться к познанию нирваны... Гребни гор по большей части состояли из обнаженных серых скал; бока же их в это осеннее время темнели зарослями леса, среди которого змейками извивались серебристые ленты многочисленных ручьев и речек, с шумом низвергавшихся в долину. При слиянии речек, там и сям, ютилось земледельческое население со своими обособленными или сгруппированными по нескольку вместе домиками, резко выделявшимися на золотом фоне высохшей травянистой растительности. Очень крутой спуск вывел нас на речку Шопа, а эта последняя — в ближайшее соседство кумирни того же имени — Шопа-гомба, расположенной уже в долине Меконга, еще более богатой и еще более живописной и приветливой, нежели долина Ному-чю.

Многоводный Меконг стремительно несется по широкому (от сорока до пятидесяти или далее до шестидесяти сажен) галечному руслу, обставленному желто-бурыми или буро-меловыми песчаниковыми берегами. Его зеленовато-голубые волны, скрывающиеся зимою подо льдом лишь на самое ограниченное время, да и то в местах плавного течения, пестрят барашками, разбивающимися на порогах в мельчайшую водяную пыль, играющую на солнце нежными цветами радуги. Местами же река катится величаво спокойно и представляет собою стальную, зеркальную гладь, красиво отражающую прилежащие скалы и леса. Глубина верхнего Меконга, по определению туземцев, варьирует в пределах от трех до семи-восьми сажен, а уровень — от семи до двадцати футов.

Чамдо, которого нам таким образом видеть не удалось, представляет собою, однако, большой интерес, а потому здесь я привожу те сведения, которые мы добыли как от тибетцев, так и от китайцев, постоянно там живущих.

Основан город Чамдо и его монастырь, говорят, еще во времена Ландорма-хана. т. е. в девятом или десятом веке нашей эры. Город представляет собою главный центр торговли в Каме: он расположен на стрелке при слиянии Меконга с его правым или южным притоком Ному-чю: через ту и другую реки имеются мосты, выводящее на сычуаньскую и юнаньскую дороги. [131]

Население Чамдо, за исключением монастыря, насчитывающего в своих стенах около двух тысяч лам, достигает пяти тысяч человек обоего пола и состоит, главным образом, из тибетцев. Китайцев и дунган, проживающих в этом городе по службе и торговцев считается не менее пятисот человек, в том числе и сто семейств китайцев, поженившихся на тибетках.

Как самый город, так и весь округ, управляются главным ламою, перерожденцем Пакпала, получающим ежегодно от пекинского двора около четырехсот лан серебра и пятьдесят четыре куска шелковых материи в жалованье. Ближайшими помощниками этого великого перерожденца являются Даин-хамба, ведающий монастырем, и три других светских больших чиновника, в ведении которых находятся город, земледельцы и кочевники.

Из небогатых однообразных серых домов, которые частью группируются в две правильные улицы, проложенные вдоль внутренних берегов обеих рек, частью же разбросаны в беспорядке на западной окраине города, когда-то обнесенного земляным валом, красиво выделяется большой и богатый монастырь, расположенный на горе.

Во время нашего путешествия в чамдоском районе, глава этого великого и пользующаяся большой славой монастыря, молодой тридцатитрехлетний Пакпала, вел борьбу с местной тибетской администрацией или, иначе говоря, со своими подчиненными, выступившими вместе с престарелым отцом перерожденца ярыми обличителями его поведения, позорящая монастырь.

Главнейшие из тибетских чиновников, своего рода местная аристократ и знать, совместно с представителями богдыханской власти, решились открыто заявить Пакпале, что ведомый им образ жизни стал наконец невыносим для них и для народа и что, если он не в силах сдержать свою страсть, то должен отказаться от представительства монастыря и перейти ъ мирянам; иначе они вынуждены будут принять решительные меры к удалению его отсюда, дабы тем спасти славу монастыря и удержать от подобного соблазна многочисленную монастырскую молодежь.

Малодушный, лицемерный Пакпала искусственно внял этим доводам и торжественно обещал избранным чиновникам [132] оставить порочащий его образ жизни, объявив всем им о своем намерении отправиться в Лхасу, с целью замолить там свои грехи. Обрадованный народ быстро собрал большую сумму денег и таким образом предоставил своему главе возможность с подобающей пышностью направиться в столицу Тибета — Лхасу. Приехав в резиденцию далай-ламы, Пакпала стал не столько думать о молитве и раскаянии, сколько о том, каким бы образом приговорить к наказанию всех тех, кто осмелился осудить его поступок. Приближенные далай-ламы помогли осуществлению его планов и повели дело так, что в Чамдо экстренно помчались судьи с заранее намеченными приговорами жестоких наказаний, как для отца святителя, так и для трех главных чиновников округа. Престарелый отец перерожденца был мучительно казнен, чиновники же — ослеплены и лишены всего их имущества. Подобная участь готовилась и другим видным чамдосцам; однако, последние не допустили себя до этого и в одну ближайшую мрачную, глухую ночь, в числе шестидесяти человек, бежали к н’голокам, захватив с собою оружие, деньги и все важные бумаги — грамоты, хранившиеся в управлении.

Описанное событие, достоверно нами дознанное, случилось в Чамдо за полгода до посещения нами этого округа, т. е. в начале лета 1900-го года, когда недовольство народа достигло крайнего напряжения и когда чамдосцы во всех своих неудачах готовы были видеть наказание, ниспосылаемое свыше.

Слух о приближении русского отряда к Чамдо в такое тревожное время вызвали в обитателях этого округа опасение за новое испытание; всех больше появления русской экспедиции в чамдоском монастыре боялся, конечно, главный виновник скандала — Пакпала, именем которого, но главным образом именем далай-ламы, немногочисленные приверженцы чамдоского хутухты, во главе с Даин-хамбой, успели собрать военный отряд, который и благословили сражаться до последней капли крови, чтобы только не впустить в свой округ Пименов — иностранцев, могущих оглашением скандала с Пакпалой омрачить многовековую славу чамдоского монастыря. Начальство над отборными храбрыми воинами, охотно вызвавшимися охранять Чамдо от экспедиции, принял на себя известный своими боевыми качествами, богатырь Нинда-Гунчюк, который несколько раз [133] переводился в роли бэй-ху из одного округа в другой, постоянно интригуя и изменяя вверяемым ему хошунам, ради собственных корыстных целей. Однако, в одной из драк с враждебными хошунами, Нинда-Гунчюк был схвачен неприятельскими воинами и подвергнут вырыванию ноздрей, что обезобразило этого атлетически сложенного тибетца-воина.

Только после всего этого нам стала ясна настоящая причина того враждебного отношения, которое было проявлено по отношению к экспедиции встреченными на Ному-чю тибетцами, предводительствуемыми «безобразноносым» командиром.

С Меконга мы поднялись на крутой выступ массива, с двух сторон отвесно ниспадающего к долине этой реки и речки Рэ-чю; с вершины этого выступа, я в последний раз любовался Меконгом, его меридиональной долиной, по дну которой темно-голубой блестящей лентой картинно извивался этот многоводный данник Южно-китайского моря. В северной части горизонта теснились угрюмые скалы, на юге река терялась в гигантских каменных воротах, за которыми в синеющей дали, словно облака, граничили с голубой полоской неба снеговая восточная окраина Рокхильского хребта и вершины, более отдаленных далай-ламских гор. Ближайшей к нам сонм боковых скалистых отрогов темнел многочисленными складками сплошной заросли хвойного леса: ручьи и маленькие речки терялись на дне глубоких оврагов или второстепенных ущелий.

Летом долина Меконга, несомненно, представляет еще более очаровательную картину.

За речкой Рэ-чю, через которую мы переправились по легкому, гибкому мосту, экспедиция, взяв направление круто к северу, поднялась на двойной перевал Дара-ла, имеющий около 16000 футов над морем. С вершины этого перевала рамки кругозора опять значительно раздвигаются и в какую бы из сторон горизонта наблюдатель ни бросил взгляд, всюду он видит горы, горы и горы, то белые снеговые или темно-серые, обнаженные, то скалистые острые, то луговые закругленные, а в глубине гор, в их ущельях, все тот же прежний бесконечный лес.

В истекшем году, этот перевал был для меня последним; а сколько их оставлено за собою с начала лета, со времени вступления экспедиции на нагорье Тибета? На этот вопрос сразу [134] даже трудно и ответить... Взглянув еще раз на обширную панораму примеконгских гор, мы начали спускаться по крутой, узкой тропинке, убегавшей в долину речки Рон-чю, впадавшей затем в Рэ-чю. На последнем своем ночлеге, памятном по обилию обезьян, мы были встречены обитателями лхасского округа, а на следующий день, двадцатого ноября (1900 г.), в восемь часов утра, в их обществе уже вступили в селение Лун-ток-ндо, где экспедиция и остановилась на зимовку.

П. Козлов.

Текст воспроизведен по изданию: По Монголии до границ Тибета // Военный сборник, № 5. 1912

© текст - Козлов П. К. 1912
© сетевая версия - Thietmar. 2013
© OCR - Кудряшова С. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1912