СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

П. К. КОЗЛОВ

МОНГОЛИЯ И АМДО И МЕРТВЫЙ ГОРОД ХАРА-ХОТО

ОТДЕЛ I

МОНГОЛИЯ

ОТКРЫТИЕ ХАРА-ХОТО

1908

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ОАЗИС ДЫН-ЮАНЬ-ИН

Описание оазиса. – Наш визит к алаша-цин-вану. – Занятия членов экспедиции. – Первая экскурсия в горы. – Развитие весенней жизни. – Вид на хребет Ала-шань. – Ответный визит владетельного князя и парадный обед у этого сановника. – Экскурсия моих сотрудников. – Метеорологическая станция. – Почта. – Практическая стрельба.

Оазис Дын-юань-ин раскинулся на серых, с виду безжизненных высотах, разрывающих его на три части, среди сети небольших речек, ручейков и логов, орошённых ключевыми источниками. С западной стороны к оазису примыкает необъятная каменистая или песчаная пустыня с высокими барханами, с восточной – в меридиональном направлении, высится хребет Ала-шань, гордо поднимающийся к небу скалистой стеной. Множество дорог нитями сбегаются к культурному центру, отрадно зеленеющему в общих однообразных тонах окружающего. После пустыни Дын-юань-ин с своими великанами ильмами, тополями, пышными парками князей и хлебными полями показался нам чуть ли не райским уголком, хотя его нежному весеннему убранству был нанесен жестокий удар пролетевшим снежным штормом, о котором сообщалось в предыдущей главе: весь молодой блеск растительности поблек, листва деревьев потемнела, грозди сирени казались обожжёнными...

Огороды и поля оазиса были разделаны с удивительной тщательностью, всюду сквозила любовь к земле, и уменье пользоваться дарами природы. Этими качествами оседлого народа так же, как и глинобитными жилищами, заменившими им юрты, монголы-алаша резко отличаются от [112] своих северных и южных братьев. Почва оазиса весьма плодородна и подобно тому, как в Восточном Туркестане или Кашгарии, требует лишь обильной поливки.

Если более внимательно остановиться на растительности оазиса Дын-юань-ин, то мы заметим, кроме тополя (Populus alaschanica) и ильмов, гордо поднимающихся над постройками, ещё очень много как древесных, так еще более кустарниковых или травянистых пород... В княжеских парках и садах более или менее обыкновенны: сосна (Pinus densata), ель (Picea Schrenkiana), вяз (Ulmus pumila), ясень (Fraxinus sinensis [Fraxinus chinensis]), можжевельник, хвойник, туя (Thuja orientalis [Biota orientalis]), несколько видов сирени; ива в оазисе встречается также часто, вдоль речки и оросительных канав... В садах яблони, груши, сливы, вишни, смородина, крыжовник, малина и др., а на огородах и полях: ячмень, овсюк, гречиха, чечевица, конопля, лен, мак, картофель, лук (Allium fistulosum, А. oleraceum [Allium sp., A. oleraceum в Монголии и Тибете не встречается]), чеснок (Allium sativum), морковь, свекла, редька, горох, бобы, спаржа; там и сям отдает пряным запахом вика (Vicia sativa), равно посевная и хмелевидная люцерна (Medicago sativa, M. lupulina); у окраин и изгородей вьётся ломонос (Clematis intricata); тут же подорожник (Plantago mongolica, Р. depressa), щавель (Rumex erispus), солодка (Glycirriza uralensis), астра (Aster altaicus), чертополох (Cirsium segetum), гусиная лапчатка (Potentilla anserina, P. multifida, P. bifurca), хвощ полевой (Equisetum arvense, E. ramosissimum), белена черная (Hyosciamus niger [Hyoscyamus niger]), лютик (Ranunculus plantagitnifolius [Ranunculus ruthenicus]), щетинник (Setaria viridis), горькая трава (Saussurea crassifolia).

Вообще же говоря, как в самом оазисе Дын-юань-ине, так и на его окраинах (высоких и низких местах) более или менее обыкновенны ещё и следующие формы растительности: хармык (Nitraria Schoberi), Reaumuria songarica, ива плакучая (Salix babylonica), вьюнок (Convolvulus sagittatus [C. sagittifolius], С. Ammani), Sophora alopecuroudes, липучка (Echinospermum strictum [Lappula stricta]), кресс (Lepidium lauf olium, L. micranthum [L. apetalum]), триостренник (Triglochin maritimum [Triglochin maritima]), млечник морской (Glaux maritima), сугак (Lycium chinense), Oxygraphis cymbalariae, Oxytropis aciphylla, рдест или водяная капуста (Potamogeton pectinatus), Mulgedium tataricum, чилига (Garagana tragacanthoides), солянка (Salsola collina), козелец (Scorzonera mongolica), белая лебеда (Chenopodium album), лох (Elaeagnus hortensis [Elaeagnus angustifolia]), амарант (Amaranthus paniculatus), полынка (Artemisia sacrorum), тысячеголовник (Vaccaria vulgaris [Vaccaria segetalis]) кишнец (Coriandrum sativum), щетинник (Setaria viridis), портулак (Portulaca olearacea), жеруха болотная (Nasturtium palustre) и проч. Одно-два озерка окаймлены камышом или тростником (Scirpus marffimus, Phragmites communis), а в самой воде виднеется водяная сосенка (Hippuris vulgaris).

В озерках живут лягушки (Rana amurensis [Rana chensinensis – азиатская лягушка]).

В северной части оазиса поднимаются высокие стены крепости с фланкирующими башнями не только по углам, но и посередине. Вершина весьма прочной глинобитной стены выложена обожженным кирпичом и увенчана каменным барьером с бойницами... Вдоль южной части [113] крепости – вне её тянется основная линия торговых домов; приблизительно, в середине этой улицы к породу подходит большая южная дорога, тоже заполненная в этом районе торговыми помещениями; она пролегает вдоль подножья массива Ала-шаня ¹³⁷ и дальше к Нань-шаню.

Внутри крепости, рядом с дворцом цин-вана, стоит большой, богатый монастырь «Ямунь-хит», основанный в год «Черной собаки» ¹³⁸, то есть, приблизительно, сто шестьдесят восемь лет тому назад, и исповедующий учение Цзонхавы.

Южная, или правильнее юго-западная, часть оазиса называется «Маньчжурским подворьем». Здесь раньше жили братья цин-вана – Ши-е и Сан-е, ныне покойные, сумевшие устроить себе прелестные усадьбы. Широкая опрятная улица, по которой подобно ручью катится боковой прозрачный арык, осенённый тополями, и тенистые сады князей были моими любимыми местами для прогулок. Особенно нравился мне парк князя Ши-е с своими вековыми деревьями, садовыми кустарниками, вывезенными заботливым хозяином из Китая, уютными красивыми беседками, гротами и чудной тополевой аллеей, ведущей от арочного входа в парк к дому. В настоящее время в этом уголке царила гробовая тишина. По местным обычаям, со смертью мужа вдова не может принимать гостей – мужчин, не может вообще устраивать приемов и увеселений. Лишь изредка собираются к ней приятельницы-женщины, чтобы вместе поплакать и помянуть усопшего. Этот обычай, повидимому, строго исполняется, так как при моих частых посещениях Маньчжурского подворья встречались одни только женщины да малые дети...

Здесь же, на окраине оазиса, имел некогда свое летнее пребывание покойный алаша-цин-ван; его дворец, представлявший сейчас запустелые развалины, омывался глубокими каналами, отделявшими княжеские постройки от других служб – театра, беседок, павильонов – и в целом напомнил собою богдоханские покои в миниатюре. Непосредственно к самому дворцу примыкала группа холмов, пересечённых логами, где был устроен зоологический сад; в прежнее время здесь разгуливали на свободе маралы, куку-яманы, аргали и прочие представители местного животного царства. Теперь всё это как бы вымерло, а многое безвозвратно погибло во время дунганского восстания в 1869 году.....

Каким-то чудовищным ураганом, уничтожавшим всё на пути, пронеслись повстанцы дунгане ¹³⁹ по провинции Гань-су... Монголия, в особенности Южная, подверглась также беспощадному разгрому.

Вообще следует заметить, что в настоящее время город Дын-юань-ин, княжеский дворец и самая крепость, независимо от внешних причин, какой, например, явилось нашествие дунган, находятся в состоянии упадка. Все постройки давно не возобновлялись и нуждаются в капитальном ремонте... Древний вид крепости, монастырских построек и торговых улиц, между прочим, неизменно напоминал всем нам, членам экспедиции, план мёртвого города Хара-хото, с которым Дын-юань-ин, вероятно, имеет много общего...

Ещё большее сходство с Хара-хото нашёл геолог экспедиции в своей первой поездке из Дын-юань-ина в хребет Ала-шань, при посещении им китайского города Нин-ся и его окрестных полей. «Теперь мы пошли к Нин-ся»... пишет А. А. Чернов ¹⁴⁰. «В левой стороне от нас видна [114] была большая башня (субурган) и кумирня, горевшая уже третий день. «На полях производились различные работы. Мак частью уже отцвёл, и китайцы собирали сок, надрезывая массивные коробочки... Посевы мака всегда занимали отдельные участки, ещё издали выделявшиеся своей пестротой. Среди рисовых плантаций китайцы бродили по колено в воде, выдергивая какую-то траву... Встречались значительные площади, залитые водой и поросшие камышом. На них кипела своя жизнь: носились чайки, цапли, утки, стонала выпь, раздавались мелодичные голоса певчих птичек.

«Вспомнив окрестности Хара-хото в низовьях Эцзин-гола, я только теперь ясно представил себе условия существования заброшенного города: и там можно видеть следы такой же системы орошения, размеренные площади, остатки бывших на них построек. Вся жизнь была тесно связана со сложной сетью каналов и неминуемо должна была замереть, как только была нарушена главная водная артерия края».

По прибытии экспедиции в Дын-юань-ин, следуя всем правилам этикета, мы с алаша-цин-ваном обменялись визитными карточками, после чего монгольский владетельный князь прислал ко мне своего второго сына Арью с приветствием. С своей стороны я отправил князю с семейством подарки, среди которых между прочим были: несколько часов, парча, коралловые браслеты, граммофон и проч...

Двадцать четвёртого апреля, приведя себя в нарядный вид, члены экспедиции, во главе со мною, сели в княжеские тележки и, сопровождаемые конвоем гренадер и казаков, проследовали городом в старинное помещение алаша-вана. Всюду по пути виднелись вытянутые физиономии любопытных уличных зевак... Тяжело спустившись со ступеней крыльца, с двумя младшими сыновьями, князь встретил гостей на некотором расстоянии от своего жилища и, ласково улыбаясь, пригласил в приемную, где мы просидели около получаса. По выражению лица цин-вана и по той приветливости, с которой он беседовал с нами, можно было угадать, что он искренне рад нашему приезду и действительно от всей души готов служить всем, чем может. Я, конечно, прежде всего поблагодарил радушного хозяина за руку помощи, протянутую экспедиции в пустыне, на что князь любезно ответил, что надеется и впредь быть нам полезным. Расспросив о пути следования и о наших дальнейших планах, местный управитель коснулся интересного вопроса о текущих событиях в Европе, а также о состоянии Русского государства; при этом он проявил большой такт и необыкновенную деликатность, боясь огорчить меня каким-нибудь неосторожным словом... Останавливаясь на мельчайших подробностях, ван вспомнил мое Монголо-Камское путешествие и отметил, что с тех пор у меня изменились эполеты... «дослужился уже до отличий, виденных мною у Николая» (Пржевальского) ¹⁴¹, задумчиво сказал князь, тихонько перебирая висюльки эполет своими безупречно чистыми тонкими пальцами... Переходя затем к моим товарищам по путешествию и узнав, что среди них есть геолог, любознательный ван и его сыновья наперерыв спешили показать ему различные табакерки и другие каменные изделия, спрашивая названия составлявших их горных пород. «Поедете в хребет Ала-шань», заметил управитель, «узнайте – есть ли там золото, серебро и драгоценные камни; покойный Николай [Пржевальский], показывая [115] мне образцы камней, говорил, что в наших горах есть драгоценный красный камень, и предполагал в следующее путешествие привезти сюда геолога для более тщательного исследования наших горных богатств».

Алаша-цин-ван оказался вообще настолько культурным человеком во всех отношениях, что разговаривать с ним было не только интересно, но иногда даже поучительно. Имея представление о выгодах и благах хлебопашества, князь с помощью нашей со вниманием разбирал вопрос о том, каким образом извлечь из хребта Ала-шаня наибольшее количество влаги. При этом невольно напрашивался пример проведения скрытых под землёй галлерей, или кэризов ¹⁴², которыми с таким успехом пользуются в Восточном Туркестане, в Турфано-люкчунской котловине ¹⁴³. После приятной беседы с цин-ваном, во время которой ответственную роль драгомана нес испытанный в этом деле Ц. Г. Бадмажапов ¹⁴⁴, мы прежним порядком вернулись к себе, на окраину города, и с удовольствием сбросили парадное одеяние, быстро облекшись в свое старое удобное дорожное платье. После пребывания в городе мы всегда чувствовали некоторое утомление – слишком непривычными для нас казались шум, сутолока и вообще многолюдство после тишины пустыни...

Благодаря порядочности, с которой держали себя представители русской торговой колонии в монгольском княжестве Алаша, престиж русского имени стоял высоко, и местные власти сочли своим приятным долгом озаботиться доставлением из Пекина еженедельной почты, вследствие чего и мы имели возможность также поддерживать с родиной довольно тесную связь. Первые дни пребывания в Дын-юань-ине промелькнули незаметно. На главном биваке работа не прерывалась ни на минуту – днем приводились в порядок дневники, сортировались коллекции, освежался спирт, исследовались ближайшие к крепости горные увалы, вычерчивались карты к отчетам... Периодически велись расспросы о близких и далеких окрестностях, приобретались этнографические коллекции... Мои младшие сотрудники: незаменимый Иванов и Полютов сооружали будку для метеорологической станции, причём не мало хлопот было с лесом, который удалось добыть лишь с большим трудом и за дорогую цену... По вечерам производились астрономические определения географических координат...

Двадцать пятого апреля оба мои препаратора Телешов и Мадаев, а также собиратель растений и насекомых Четыркин, втроем снарядились в экскурсию и перекочевали в одно из ближайших ущелий западного склона хребта Ала-шаня. Тихое ущелье Субурган-гол встретило моих спутников приветливо. Несмотря на отсутствие ручьев и речек ¹⁴⁵, придающих жизнь и обаятельную прелесть всяким горам, здесь среди леса водились маралы (Cervus) и порядочное количество птиц, за которыми наши охотники экскурсировали с увлечением. В первые две недели было добыто свыше двадцати видов [птиц], до тех пор не имевшихся в орнитологической коллекции экспедиции, и с любезного разрешения владетельного князя – три марала (Cervus asiaticus [Cervus [116] elaphus sibiricus]). Живая, привычная в горах деятельность и новая свежая альпийская растительность давали полное удовлетворение...

Тем временем тепло надвигалось заметно. Бывало уже с раннего утра солнце греет ощутительно [температура в семь часов утра в тени 20° С]; в спокойном воздухе реют и щебечут ласточки, воркуют голуби, баботонят удоды. Иногда с резким визгом проносятся стрижи. А однажды пара больших дроф протянула над домом, в котором проживала экспедиция... Самые разнообразные мухи жужжа пролетают из стороны в сторону; изредка показываются и маленькие бабочки...

Так как возможно полное обследование природы Южной Монголии, именно той ее части, которая носит название Алаша, входило в специальные задания экспедиции, то А. П. Семенов-Тян-Шанский ¹⁴⁶, обработавший по нашей просьбе значительную часть энтомологических сборов экспедиции, даёт общую характеристику фауны Алаша на основании изучения свойственных ей жесткокрылых (жуков) и отчасти перепончатокрылых насекомых.

...В тихие дни атмосфера становится удивительно прозрачной; хребет Ала-шань открывается во всех подробностях: видны вершины, ущелья, отдельные скалы и лес; издали резко отмечаются места падения пород, слагающих массив. Но всё это – до первого движения воздуха. Лишь только поднимаются хотя бы слабый юго-западный или юго-восточный, сменяющие друг друга ветры, как с поверхности земли отделяется пыльная дымка, затмевающая всё вокруг. В широко раскинувшейся по сторонам пустыне появляются высокие тонкие, часто весьма затейливых очертаний вихри и кажется, что эта пустыня вот-вот надвинется и поглотит в своих знойных объятиях цветущий зелёный оазис.

В лучшее вечернее или утреннее время мы любили подниматься на соседнюю с домом высоту и любоваться очаровательной картиной гордых гор Ала-шаня, игравших мягкими переливами красок; по гребню искрились косые солнечные лучи, а над ущельями разливалась сизая дымка, медленно выползавшая на скаты. Особенно контрастно вырисовывалась тогда главная священная вершина Баин-сумбур, привлекавшая ежегодно летом, в июне или в июле, благочестивых монголов, собирая их к своему центральному обо с молитвой, жертвоприношениями и особыми торжественными богослужениями. В бинокль определённо намечалась лесная растительность среднего пояса священного массива и даже отдалённые альпийские луга.

По словам местных жителей, последние пять лет в монгольском княжестве Алаша царила большая засуха, что в соединении с общей скудностью воды и отсутствием порядочных рек и речек повлекло за собой неурожай хлебов. Лишённое главного жизненного подспорья, многочисленное население оазиса беднело, беднел постепенно и управитель, задолжавший с своими тремя хошунами пекинскому двору около трехсот тысяч лан серебра.

Месяц апрель близился к концу; сухость атмосферы продолжала оставаться крайнею, а потому пыль, поднимаемая западным ветром, постоянно наполняла воздух и увеличивала духоту. Тем не менее весенняя жизнь быстро развивалась. За мухами и жуками вскоре появились мелкие насекомоядные птички – славки, мухоловки, горихвостки, крапивники; попорченная морозом и снежным штормом зелень стала давать новые побеги. [117]

На окраине оазиса почти под каждым опрокинутым камнем можно встретить двух-трех, а то и большую компанию скорпионов (Buthus eupeus mongolicus Bir.; subsp. nov.).

Первого мая в 1 час дня в тени термометр показывал уже 27,2° С, явились мелкие насекомоядные птички – славки, мухоловки, горихвостки.

Этот день ознаменовался для нас очень приятным событием: в первый раз за всё путешествие русских алаша-цин-ван лично почтил экспедицию своим посещением, тогда как прежде и по отношению экспедиции Н. М. Пржевальского, и по отношению моей Монголо-Камской, или Тибетской, он ограничивался присылкою своих братьев или сыновей.

Как и следовало ожидать, пребывание экспедиции в людном центре сильно увеличило личные расходы путешественников. Всем невольно хотелось приобрести что-нибудь на память, все увлекались безделушками китайского, или местного производства. С помощью Ц. Г. Бадмажапова и других алашанских друзей я собрал немало образцов буддийского культа, преимущественно металлических и писанных на полотне бурханов; не прошли мимо нас и исторические художественной работы бронзовые вазы или картины. Всё это приобреталось от потомков тайчжи, дворян, частью за деньги, частью в обмен за лучшие личные предметы....

Шестого мая наша экспедиция в полном составе обедала у цин-вана. Князь принял нас, как всегда, радушно и учтиво: мы сразу прошли в парадную столовую, открывавшуюся окнами на сцену домашнего театра, а конвой остался в соседной комнате с чиновниками и сыновьями управителя.

Когда мы сели за стол, представление было уже в полном разгаре: на сцене фигурировала женщина-героиня ¹⁴⁷, одержавшая несколько блестящих побед над воинственными соседями; актеры казались в ударе и с трогательной правдивостью изображали животрепещущие моменты военно-героической эпопеи, как, например, отъезд храброй женщины на войну, прощание ее с матерью и, наконец, доблестное возвращение на родину. Третий сын цин-вана, У-е, любитель искусства, не отходил от театра, давая всё время советы и приказания, волнуясь за исход представления. Грим, костюмы, оригинальная китайская музыка – не оставляли желать ничего лучшего и особенно чаровали при эффектном вечернем освещении. Начавшийся на исходе дня вялый разговор с ваном к вечеру оживился; а когда стол разукрасился всевозможными яствами, тарелочками и чашечками – все увлеклись едой и театром, забыв всякую натянутость и строгость в обращении. Блюд подавали много – от тридцати до тридцати пяти, со включением пресловутых «ласточкиных гнезд». Больше всего по вкусу гостям пришелся всё тот же неизменный баран – наша повседневная еда во время путешествия – великолепно приготовленный по-монгольски «на всякий случай». Последнее блюдо в счёт не входило, но лучшим образам выручило и поддержало славу гостеприимного хозяина... Из питий нас угощали сначала довольно невкусной рисовой настойкой, а затем – отличным европейским шампанским....

Женщины вообще не присутствовали на обеде; им была отведена отдельная изолированная комната, откуда они всё же имели возможность следить за исполнением пьесы. Князь на несколько минут выходил к [118] экспедиционному отряду и оказал ему, по-местному, большую честь, выпив рюмку вина за здоровье чинов конвоя и пожелав им успеха в дальнейшем странствовании. Следуя обычаям страны, по окончании празднества мы послали актерам в благодарность слиток серебра; не забыли также и поваров; таким образом, в общей сложности, обед у цин-вана нам стоил около пяти фунтов [2 кг] китайского серебра...

Торжество закончилось поздним вечером; мы шли обратно пешком, окружённые свитою с фонарями; по случаю большого приема у цин-вана ворота города оставались всё время открытыми.

Работы экспедиции шли своим чередом: постройка метеорологической будки приходила к концу; толковый наблюдатель Давыденков, бывший сельский учитель, усиленно готовился к ответственной деятельности; мои старшие сотрудники Чернов и Напалков снаряжались в большой разъезд; им было поставлено задачей – изучение хребта Ала-шаня на обоих его склонах, то есть на западном и восточном, с проложением маршрута до северной окраины гор, уже перешедших на правый берег Хуан-хэ. Прилежащая часть долины этой реки также входила в план работ моих спутников. Для ведения зоологических сборов и для услуг в пути я командировал с экскурсантами препаратора Мадаева и двух нижних чинов.

По отъезде товарищей я принялся за систематическую сортировку предметов, добытых в Хара-хото; таким образом составилось десять ящиков ¹⁴⁸, готовых к отправлению в Русское Географическое общество. В свободное время я занимался фотографией, тщательно изучая аппарат и самолично проявляя снимки. При этих работах меня часто сопровождал молодой князь У-е, тоже увлекающийся фотографированием. Вообще говоря, сыновья цин-вана не забывали экспедицию и я постоянно имел с ними общение. Старший сын и наследник Алаша Да-е, отсутствовавший в Лань-чжоу-фу, также посетил нас тотчас по своем возвращении и выразил мне самое искреннее расположение. Он держал себя уже по-европейски, имел обычные белые, маленького формата визитные карточки и, принимая посетителей, усаживал их не на пол, а в мягкие кресла перед столом, покрытым бархатною скатертью. Сидя с этим культурным молодым человеком за чашкой чая и кушая печенье, я с удовольствием беседовал о всевозможных вопросах, касающихся Китая, России и в частности их «заброшенного уголка» – Алаша, в то же самое время наблюдая, как в противоположной женской половине дома мимо окон то и дело проходили маньчжурки, монголки и высокая миловидная супруга Да-е, всё же скрывавшаяся от посторонних взоров.

Метеорологическая станция экспедиции начала регулярные наблюдения с пятнадцатого мая; все физические инструменты, в том числе и самопишущие приборы Ришара – барограф и термограф ¹⁴⁹ – действовали надлежащим образом. Производя периодически поверочные астрономические определения, мне удалось между прочим найти точное месторасположение Дын-юаяь-ина, пользуясь несколькими удачными покрытиями звёзд неосвещенным диском луны.

Почта попрежнему баловала нас и приносила известие не только через Пекин, но изредка и через Ургу, где любезный Я. П. Шишмарев особенно наблюдал за скорейшей доставкой нашей корреспонденции. [119]

Этим путем я получил письмо от известного хамбо-ламы Доржиева ¹⁵⁰, искренно порадовавшего меня и невольно навеявшего на меня размышления о далай-ламе. Сейчас тибетский первосвященник находился в Пекине или монастыре У-тай, но осенью или зимою собирался отбыть в Амдо, в монастырь Гумбум, где в тайнике души я очень надеялся его встретить и действительно встретил, но об этом речь впереди.

...В хорошие, ясные дни, когда солнце уже склонялось к закату и становилось прохладнее, мы нередко упражнялись в стрельбе из винтовок. В это путешествие я особенно серьезно смотрел на вопрос поднятия боеспособности экспедиционного отряда и добивался от своих молодцов-спутников безупречного попадания в цель, так как имелись весьма основательные причины опасаться нападения туземцев. Пользуясь неудачами, постигавшими русские войска во время японской войны, китайцы массами похищали и увозили к себе русские военные ружья, снабжая ими горные дикие племена, населявшие Нань-шань, а главным образом Амдоское нагорье. Воинственные обитатели гор и высоких степей в глубине Азии представляли теперь более грозную силу и при своих разбойничьих нападениях на экспедицию могли оказать значительное сопротивление горсточке русских исследователей, заброшенных в глубь азиатского материка. С этим грустным явлением необходимо было считаться. Кроме винтовок, я заодно упражнялся также в стрельбе из штуцера Ланкастера, некогда принадлежавшего Н. М. Пржевальскому, и получал прекрасные результаты. Наша стрельба привлекла любопытство местной публики, состоящей из монголов и китайцев, и часто вызывала с их стороны громкое восхищение по поводу отличных попаданий в цель.

По уходе моих спутников я обыкновенно ещё долго оставался на вершине холма, господствовавшего над Дын-юань-ином. Теперь было самое лучшее время – солнце скрывалось за горизонт, небо наряжалось в блестящие тона и чувствовалась ещё большая прохлада воздуха... Отсюда пустыня была видна на далекое расстояние, словно в морском просторе, тогда как ближайший её край кругом обступал оазис. Со стороны города не долетало ни одного живого звука, не показывалось ни одного живого силуэта: селяки возвратились с полей и скрылись за свои непроницаемые стены.

Тем временем заря картинно разлилась над пустыней и ещё картиннее отразилась на вершинах Алашанского хребта. Над ущельями попрежнему сгустилась синяя дымка, медленно выползавшая на крутые скаты... Ещё каких-нибудь полчаса и летняя ночь спустилась на землю... [120]

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ХРЕБЕТ АЛА-ШАНЬ

Моя поездка в горы. – Следы периодической энергичной деятельности вод в горах. – Хребет Ала-шань; его флора и фауна. – Горный баран. – Ушастый фазан. – Монастыри Барун-хит и Цзун-хит. – Возвращение членов экспедиции. – Обед и вечер в обществе алаша-цин-вана. – Новые экскурсии моих помощников.

Проводя большую часть времени в Дын-юань-ине за разного рода занятиями, я всей душой рвался в горы, завидуя спутникам, экскурсировавшим сначала в соседнем ущельи, рядом с первой стоянкой в Субурган-голе – Цзосто, где они собрали запоздавших пролетных птиц, а затем в ущельи Хотэн-гол.

При входе в Хотэнголское ущелье находится могила одной из жен нынешнего цин-вана – матери третьего сына – У-е и двух ее детей, погребенных с нею рядом, под насыпями. Место упокоения китайской принцессы обнесено глиняной оградой и украшено аллеей из горных елей... Вблизи, с севера, в самом устьи горного ущелья, в скале, имеется оригинальная обитель ламайского аскета, некогда проживавшего здесь. Дверь и клетчатое окно придают постройке сказочный характер.

В общей сложности, в обоих ущельях мне удалось прожить вместе с экскурсантами около недели, но надежда на богатые сборы, к сожалению, не оправдалась.

Как отрадно, как радостно бывало вырваться из пыльных, грязных людных улиц города на простор, где свободно веет свежий ветерок, обдавая вас горной прохладой и ароматным запахом зелени... Вдали неясно вырисовывается хребет, растительность которого особенно гармонирует с окружающими серыми тонами скал. Заранее уже наметишь [121] себе желанный уголок и стремительно несешься к нему на бойком монгольском иноходце...

Проводимые среди природы дни я всегда старался использовать в самых широких размерах, охотясь за зверями и птицами, пополняя зоологические сборы и определяя высоты седловин или вершин Ала-шаня... Самыми лучшими минутами для меня бывали те минуты, когда в полном одиночестве я сиживал где-либо на одной из вершин хребта, как это было при подъёме на Ала-шань по ущелью Хотэн-гол. По обе стороны, помню, уходили, словно морские дали, бесконечные волнистые увалы, окутанные пыльной дымкой. На западе тянулась песчаная пустыня, а на востоке тускло блестела водная лента Хуан-хэ...

К северу стояли громады отвесных известняковых или песчаниковых скал, контрастно выделяясь своими серо-желтыми оттенками, а к югу вдоль хребта открывался вид на его гребень, извивавшийся зеленою змеёю, в самых затейливых очертаниях. Подножья гор окаймляли мощные конгломераты, разрываемые в оригинальные балки живыми силами периодических вод, бегущих иногда по крутизнам Ала-шаня со страшною стремительностью. Хребет Ала-шань, кроме того, богат залежами превосходного каменного угля.

В состав хребта – его геологического строения вообще, помимо отмеченных известняков, песчаников и конгломератов, входят сланцы, фельзит, фельзитовый порфир, гранулит, гнейс и породы новейшего вулканического происхождения.

В геологическом отношении более подробно хребет Ала-шань описан геологами В. А. Обручевым ¹⁵¹ и А. А. Черновым ¹⁵².

...Вблизи меня витали стрижи, а в отдалении парили бурые и снежные или гималайские грифы. Из глубины ущелья долетали голоса кукушки и голубого фазана (Grossoptilon auritum). В подобной обстановке, весь погружённый в созерцание мощной природы, я не замечал времени и мог просиживать часами.

Хребет Ала-шань ¹⁵³, простираясь в направлении близком к меридиональному, выступает зубчатой стеной, украшенной лесом и ковром альпийских лугов, и отделяет выжженные равнины Ордоса от ещё более бесплодной пустыни Алаша. Горы расположены конусообразно, быстро поднимаясь над пьедесталом, причём гребень массива достигает трехверстной высоты. Наивысшая, средняя часть хребта несет обыкновенно притуплённые вершины, тогда как более низкие окраины выделяют скалы и пики, иногда напоминающие по форме китайские башни прежних отдалённых времён. Омывая с востока основную часть алашанского массива, река Хуан-хэ как бы разрывает его на две части и обособляет северное крыло гор, имеющее за рекою заметное уклонение на восток.

Глубокие ущелья с отвесными каменистыми склонами врезываются в гигантский вал хребта, образуя вместе с поперечными и продольными седловинами самые сложные сочетания. На дне этих ущелий, в особенности на западном, более многоводном склоне гор, наблюдаются ничтожные ключи и колодцы, большею частью с пресной водой, а иногда с [122] примесью сероводорода. В огромном большинстве случаев ключи содержат лишь самое минимальное количество влаги и вскоре пересыхают; несмотря на это, в них нередко встречаются мелкие рыбки – из рода Nemachilus [повидимому голец], – возможность существования которых кажется действительно довольно загадочной, в особенности если принять во внимание, что во время продолжительной засухи ключи часто пересыхают совершенно ¹⁵⁴. Около воды имеются полянки свежей зелени и пашни и огороды китайцев, обнесенные глинобитными стенками, вероятно в защиту от монгольского скота.

Дорожа водою, туземцы окапывают ключи и ограждают их камнями, чтобы они не растекались по равнине; кроме того, выкапываются водоемы и пруды, из которых по мере надобности пускают воду, необходимую для поливки хлебов.

Как в самом княжестве Алаша, так и на территории Ордоса, с каждым годом растет экономическое порабощение монголов китайцами. Захватывая все лучшие участки земли не только в горах, но и в прилежащей с востока к горам части долины Жёлтой реки, устраивают образцовые хозяйства, окружают их целыми системами каналов искусственного орошения, а своих добродушных соседей – монголов вытесняют в глубину бесплодной пустыни. Кроме земледелия, китайцы занимаются добычей каменного угля, зачастую присваивая каменноугольные залежи, принадлежащие алаша-цин-вану, и хищническим истреблением леса. На склонах хребта Ала-шаня нет теперь, кажется, такого ущелья, где бы не стояли группами фанзы, где бы не раздавался стук топора и не мелькали светлые пятна подрубленных стволов. Промышленники проникают до самого верхнего пояса гор, не щадя ни одной породы деревьев, раз дерево достигло известного определенного возраста ¹⁵⁵, и только недоступные дикие скалы сохраняют неприкосновенным переросшее дерево... Повсюду среди леса видны дороги, предательские тропинки, приводящие часто к головокружительным крутизнам, откуда сталкиваются в пропасть бревна и жерди. С более богатого растительностью западного склона хребта лес доставляется в Дын-юань-ин, с восточного – в Нин-ся. Если принять во внимание ежегодную, ничем не ограничиваемую убыль леса, то станет понятным, почему систематически пересыхают ключи и колодцы Ала-шаня, почему оазис Дын-юань-ин беднеет водою и почему, наконец, монгольскому населению в самом недалеком будущем грозит полное разорение...

Н. М. Пржевальский ¹⁵⁶ также отмечает эксплоатацию китайцами лесных богатств Ала-шаня: «целые сотни китайцев из г. Нин-ся занимались рубкою леса. Едва, едва мы могли отыскивать небольшое ущелье, в котором не было дровосеков и то лишь по неимению воды». Через двенадцать лет тот же путешественник писал ¹⁵⁷: «Леса, которые покрывают собою средний пояс как западного, так и восточного склона Алашанского хребта, со времени усмирения дунганской смуты сильно истребляются китайцами и уже много поредели. Также усердно [123] преследуются местными охотниками здешние звери – куку-яманы, кабарга и маралы. Словом, теперь Алашанский хребет был далеко не таким девственным, каким мы нашли его при первом посещении Ала-шаня в 1871 году. Тогда, благодаря разбоям дунган, эти горы целый десяток лет стояли безлюдными, леса росли спокойно, и звери в них множились привольно».

Скудность водных источников и сухой климат Алаша заметно отражаются на растительной и животной жизни гор, представленной вообще довольно бедно ¹⁵⁸. По характеру растительности, преимущественно западного склона, Ала-шань можно разделить на три зоны: нижнюю или подножье, со включением степных форм растительности, среднюю или лесную и самую высшую – альпийскую.

Из деревьев нижней зоне свойственны: редкий корявый вяз (Ulmus pumila) и дикие слива и персик (Prunus tomentosa [Serasus tomentosa], Р. sibirica [Armeniaca sibirica] и Р. mongolica), а из кустарников: жёлтый шиповник и роза (Rosa pimpinellifolia, R. xanthina), золотарник (Сaragana pugmaea, С tragacanthoides var. villosa, C. jubata ver. seczuanica [C. jubata Poir.]), реже ягодный хвойник (Ephedra eqmsetina); ниже, у подножья, обильно растет колючий вьюнок (Convolvulus tragacanthoides), а также колючий острокильник (Oxytropis aciphylla). Из трав в описываемой зоне преобладают: воронец (Polygonatum officinale), сибирский истод (Polygala sibirica), ревень (Rheum uninerve, R. racemiferum), чабер или богородская трава (Thymus serpyllum), Peganum nigellastum; дикий горький лук (Allium sp.) произрастает во всех зонах; ломонос (Clematis aethusifolia, С. sibirica и С. macropetala) капризно вьётся по кустарникам, преимущественно в устьях ущелий; резуха (Androsace alashanica [А. alaschanica], А. septentrionalis, А. sempervivoides и А. maxima) лепится по скалам. Повыше, а иногда и здесь встречаются: первоцвет (Primula cortusoides), молочай (Euphorbia esula), Agropyrum cristatum, очиток (Sedum hybridum), ковыль (Stipa orientalis и S. inebrians), перловник (Melica scabrosa), кресс (Lepidium micranthum [L. apetalum]), козелец (Scorzonera carito, S. austriaca) и много других растений.

Вообще надо заметить, что наши наблюдения и сборы флоры и фауны хребта Ала-шаня, главным образом, обнимают район ущелий Цзосто, Дартэнто, Ямата, Хотэн-гол и Субурган-гол, по западному склону гор.

Лесная область – самая широкая, богатая и разнообразная; и здесь леса растут, главным образом, на северных склонах ущелий. Древесных пород весьма мало: ель (Picea Schrenkiana), тополь (Popnlus Przewalskii), осина (Populus tremula) и низкорослая лоза или ива (Salix sp.); к ним в небольшом количестве примешивается древовидный можжевельник (Juniperus pseudosabina), реже – белая береза (Betula alba), а на восточном склоне гор – сосна (Pinus sinensis). Из кустарников по западному склону Ала-шаня там и сям произрастают: барбарис (Berberis dubia), крушина (Rhamnus virgata [R. parvifolius]), белый и жёлтый курильский чай или лапчатка (Potentilla glabra [Р. davurica], Р. anserina, Р. multifida, Р. subacaulis [Р. acaulis], Р. tenuifolia [Р. fruticosa], Р. daurica [Р. davurica], Р. fruticosa и Р. bifurca var. Moorcroftii), [124] таволга (Spiraea mongolica и S. hypericifolia), лещина (Ostryopsis Davidiana), жимолость (Lonicera sp.) и стелющийся по скалам можжевельник (Juniperus rigida). Прелестная сирень (Syringa serrata [Syringa sp.]) ютится в лесных ущельях; там же, по горным склонам встречаются: Cotoneaster sp., смородина (Ribes pulchellum, R. alashaniea [Ribes sp.], малина (Rubus idaeus) и вьющееся Atragene alpina. Из травянистых растений в лесных участках или в большем и меньшем отдалении от них весьма обыкновенны: фиалки (Viola pinnata [V. dissecta], V. collina, V. hirta, V. biflora и V. incisa), красная лилия (Lilium tenuifolium), красивый, с розовыми цветами, мытник (Pedikularis sp.), василёк (Centaurea monanthus), водосбор (Aquilegia viridiflora), мышьяк (Thermopsis lanceolata), Anemone nareissiflora, Scrophularia kansuensis, астрагал (Astragalus ochrias, A. membranaceus), чагеран (Hedysarum polymorphum), пышные Rhapomticum uniflorum Polygonatum sibiricum. В местах, наиболее влажных растут: кипрей (Epilobium augustifolium), валериана (Valeriana tangutica), жёлтый одуванчик (Тагахасшп officinale и Т. dissectum), василистник (Thalictrum minus), вероника ключевая (Veronica anagallis), подорожник (Plantago depressa), заячий салат (Sonchus oleraceus), Physalis alkekengi, рдест курчавый (Potamogetoni crispus), Silene repens, Rubia cordifolia, Sanguisorba alpina.

Несколько повыше, по скатам, стелются полынки (Ariemisia vulgaris, А. frigida, А. sacrorum и А. pectinata), Sibbaldia adpressa, стручковый перец (Capsicum annuum), Piptanthus mongolicus, Cymbaria mongolica, краеноголоввдк (Sanguisorba officinalis), портулак (Portulaca oleracea), качим (Gypsophila acutifolia [G. Patriniil, G. acutifolia var. Gmelini [G. var. Gmelini), фасоль (Phaseolus nanus), кишнец огородный (Coriandrum sativum), молокан (Lactuca versicolor), котовик (Nepeta macrantha), крупка (Draba nemorosa var. leiocarpa) и гусиный лук (Plecostigma pauciflorum [Gagea pauciflora]). По скатам гор и берегам русел можно, найти касатик (Iris ensata), а у родников – осоку (Carex pediformis var. rhizina [С. pediformis С. А. М.]) и камыш (Scirpus maritimus).

Альпийскую зону начинают, помимо уже многих из отмеченных травянистых форм, ещё и новые, как например, лютик (Ranunculus sp.), горечавка (Gentiana squarrosa, G. decumbens, G. macrophylla), живокость (Delphinium sp.), очень красивая гвоздика (Dianthus superbus), нарядная хохлатка (Corydalis adunca)...

По мере поднятия даже приземистая кустарниковая растительность вовсе исчезает, за исключением колючей караганы, восходящей на самые главные вершины Ала-шаня. Зашедшие в альпийскую область травянистые виды обыкновенно превращаются в карликов и едва лишь поднимаются от земли.

В самом верху альпийской зоны найдены: Polygonufn Laxmanni, Saussurea pygmaea, Hesperis ¹⁵⁹. [125]

Что касается фауны млекопитающих и птиц хребта Ала-шаня, то она также не богата. За всё время нашего пребывания в описываемых горах нами найдено около десяти видов млекопитающих. Из них первое место занимает краса и гордость Ала-шаня – марал (Cervus asiatieus), пользующийся покровительством владетельного князя, который воспретил охоту на благородного зверя. Марал держится преимущественно в хвойном лесу. Затем следуют: кабарга (Moschus mosehiferus), горный баран или, как его называют монголы, «куку-яман» (Pseudois burrhel), держащийся во мужестве в восточной, более скалистой части гор, и аргаля (Ovis darwini? [Ovis ammon]), встречающийся исключительно в северной, безлесной части хребта ¹⁶⁰. Из хищных здесь водятся: волк, лисица, хорьки, а из грызунов – заяц (Lepus gobicus [Lepus toiai gobicus]), суслик (Sipermophilus alashanicus [Citellus alachanicus]), пищуха (Lagomys rutilus? [Ochotona rutila – красная пищуха]) и мышь (Mus chevrieri [Apodemus agrarius – полевая мышь]).

После того как с разрешения алаша-вана мы убили трех маралов, наши охоты сосредоточились почти исключительно на горных баранах, описанных Н. М. Пржевальским ¹⁶¹.

Орнитологическая фауна хребта Ала-шаня ¹⁶² собрана экспедицией по возможности полно и заключает в себе около пятидесяти видов, которые, однако, не в состоянии хоть сколько-нибудь заметно оживить горы, несущие вполне дикий альпийский характер. Здесь не то, что в Восточном Тибете или Каме, в особенности в бассейне Меконга, где каждое ущелье дышит жизнью, полно живых звуков пения птиц, полно журчания ручьев и речек, в высоких брызгах которых картинно отражаются маленькие радуги... Здесь в Ала-шане густые лесные заросли и окаймляющие ущелье скалы одинаково поражают наблюдателя своим безмолвием. Иногда целыми часами тишина не нарушается никаким посторонним звуком... и стоит лишь закрыть глаза, как невольно вспоминается абсолютная тишина соседней песчаной пустыни... Тем с большим оживлением улавливает слух звонкие трели овсянок (Tisa variabilis [Emberiza spodocephala], Cia godlewskii), Corpodacus pulcherrimus, синиц (Periparus ater pekinensis [Parus ater pecinensis], Poecile affinis [Parus atricapillus affinis], Acredula calva [Aegithalos caudatus vinacea]), славочек (Sylvia curruca minula) и маленьких пеночек (Reguloides superciliosus superciliosus [Reguloides superciliosus], Oreopneuste fuscata [Phyllascopus fuscatus], Oreopneuste affinis [Phyllascopus fuseatus], Oreopneuste armandi [Phyllascopus armandi]); там и сям перемещаются с дерева или с одной скалы на другую – краснохвостки (Ruticilla alaschanica [Phoenicurus alaschanica], Ruticilla aurorea [Phoenicurus aurorea]), дрозды (Turdus ruficollte, T. obscurus, Monticola saxatilis); при устьях ущелий можно встретить чекканов (Saxicola pleschanka [Oenanthe pleschanka], Saxicola isabellina [Oenanthe isabellina], хохлатых жаворонков (Galerida cristata lautungensis), Rhopotphilus pekinensis pekinensis, больших [126] скалистых кэкэликов (Caccabis magna [Alectoris graeca magna]), а несколько повыше, в глубине ущелья по мелким кустарникам, даурских куропаток (Perdix dauriea)... По карнизам скал любят держаться каменные голуби (Columba rupestris), а в гущине леса – другие (Turtur Orientalis), – иногда сиротливо протяжно проворкует первый вид или уныло-глухо пробудит тишину второй... Невдалеке, на опушке леса, на высоком можжевельнике кормится дубонос (Mycerobas carneipes), издавая своеобразные звуки... Среди мрачных, угрюмых утесов вдруг, на мгновенье, появится, словно яркий цветок или бабочка, краснокрылый стенолаз (Tichodroma muraria), на которого я любил засматриваться, в особенности когда эта птичка у меня над головою перелетала поперек ущелья... По горным луговым скатам нижнего пояса кое-где ютились жаворонки (Otocorys brandt| brandti [Eremophila alpestris Brandti]); по мокрым лугам, у родников – плиски (Motacilla leucopsis [Motacilla alba leucopsis], Calobates boarula melanope, Budytes citreola), щеврицы (Anthus maculatus [Anthus hodgsoni]) и кулички (Aegialites dubia [Charadrius dubius]). На высоких, часто, отдельно стоящих елях усаживались черные вороны (Corone macrorrhynchus japonensis [Corvus macrorrhynchus]), тогда как краеноклювые клушицы (Graculus graculus [Pyrrhocorax pyrrhocorax]) забирались в скалы, верхнего пояса гор, где с криком стайками вились у ниспадавших каменных стен. Там же попадались и самые быстрые летуны – стрижи, (Cypselus pacificus [Apus pacificus]), обыкновенно резким шумом оглашавшие тишину; рядом со стрижами, но чаще ниже их, спокойно реяли вдоль каменных карнизов горные ласточки (Biblis rupestris). По скалам среди леса выдавали себя завирушки (Spermolegus fulvescens [Prunella fulvescens]), а по опушкам хвойной заросли – поползни (Sitta villosa). В мае месяце из глубины леса оригинально неслось ку-ку серой кукушки. (Cuculus canorus), а в чаще кустарников раздавалось звонкое пение вертлявой темной птички Pterorrhinus davidi. По кустам лозы, на вершинах, в, одиночку сидели сорокопуты (Caudolanius tephronotus [Lanius tephronotus]), Otomela phoenicura [Lanius cristatus phoenicurus]); по соседним крутизнам, одетым колючей караганой, я нередко наблюдал мухоловок (Syphia albicilla [Muscieapa albicilla])... Ранним утром, едва вершины гор. позолотятся ярким солнцем, как на фоне голубого неба, выше гребня, хребта, кружат могучие грифы – бурый (Vultur monachus [Aegypius. monachus]), снежный или гималайский (Gyps himalayensis) и бородатый; ягнятник (Gypaёtus barbatus)... Ко всем этим царственным птицам туземцы, относятся с должным уважением и никогда их не стреляют. В заключение перечня птиц гор Ала-шаня можно указать на орла-беркута и большого, сокола типа Gennaia, которые наблюдались нами только издали, но которые не попадали в нашу коллекцию; что же касается до сокола-пустельги (Tinnunculus timxunculus tinnmiculus [Cerchneis tinntmculus]) – этого широко распространённого хищника – то он, конечно, и здесь является самою обыкновенною птицею...

Но если бы вы вздумали спросить местного обитателя монгола, какая, из птиц в хребте Ала-шане самая хорошая и интересная, то монгол ответил бы вам – «хара-такя», то есть «чёрная курица», или по-нашему голубой или ушастый фазан (Crossoptilon auritum), за которым монголы, так же усердно охотятся, как и за вышеописанным зверем – куку-яманом. Описываемый вид принадлежит к особому роду, отличающемуся от прочих фазанов присутствием на задней части головы удлинённых пучков перьев. Ушастый фазан ростом гораздо больше обыкновенного фазана, [127] имеет сильные ноги и большой крышевидный хвост, в котором четыре средних пера удлинены и рассучены. Общий цвет перьев тела свинцово-голубой; перья хвоста имеют стальной отлив и белое основание; удлинённые ушные перья и горло белого цвета; голые щёки, равно как и ноги, красные. Самка по оперению совершенно походит на самца, от которого отличается лишь отсутствием на ногах шпор и несколько меньшим общим размером ¹⁶³.

Местопребыванием хара-таки служат горные леса, изобилующие скалами. Кормится голубой фазан исключительно растительною пищею и на жировке ходит мерным шагом, держа горизонтально свой великолепный хвост.

Позднею осенью и зимою описываемый вид держится небольшими обществами и, подобно прочим фазанам, садится на деревья. Раннею весною разбивается на пары, занимающие определенную область, в которой выводит молодых.

Гнездо, по словам монголов, делается из травы в густых зарослях и в нем бывает от пяти до семи яиц.

Раннею весною, лишь только стаи разобьются на пары, самцы начинают токовать. Голос их чрезвычайно неприятный, напоминает крик павлина, только несколько тише и отрывистее; кроме того, описываемая птица изредка произносит особые глухие звуки, отчасти напоминающие голубиное воркованье; будучи же внезапно вспугнут, голубой фазан кричит весьма похоже на цесарку.

«Однако даже в период любви», –говорит Н. М. Пржевальский ¹⁶⁴, – «у описываемой птицы нет такого правильного токования, как у обыкновенных фазанов или тетеревов. Самец ушастого фазана кричит лишь изредка, с неопределенными промежутками, обыкновенно после того, как уже взойдет солнце, хотя иногда голос этой птицы слышится ещё до рассвета или даже днём, около полудня».

Эта прекрасная и в высшей степени оригинальная птица терпит жестокое преследование от туземцев из-за своих длинных хвостовых перьев, идущих на украшение форменных шляп китайских чиновников. Будучи близко знакомы с нравом голубого фазана, местные охотники отлично подметили его привычку почти всегда переходить пешком через гребешки горных увалов; поэтому в определенных местах устраиваются заграждения из валежника и разного лома с одним лишь отверстием для прохода, где и ставится ловушка. Подойдя к вершине гребня, фазан начинает искать способа миновать препятствие, наконец, находит предательский проход, вступает на прилаженную дощечку и скользнув вниз – остается висеть, крепко схваченный верёвочной петлёй за ноги. Багодаря такому нещадному истреблению, притом обладающие даром смышлённости, ушастые фазаны держатся весьма строго, и охота на них в горах Ала-шаня представляет большие трудности.

По части насекомых в ущельях западного склона тех же Алашанских гор экспедицией произведены порядочные сборы.

В глубине массива Ала-шаня, в скалистых живописных ущельях, прячутся два больших высоко-почитаемых монголами буддийских монастыря: Барун-хит и Цзун-хит. Барун-хит, или Западный монастырь, отстоит от Дын-юань-ина верстах в тридцати к юго-востоку и лепится [128] по скатам, у подножья расположенных полукругом горных отрогов Буту-дабан и Гурбун-ула, откуда стремительно вытекает быстрая, звонкая речка Ихэ-гол. По отвесным стенам скал пестрят высеченные и расписанные художником изображения божеств и молитвенных формул, что в соединении с большими и малыми храмами, которых всего семь, белыми субурганами и всякого рода «обо» и здесь вблизи и вздымающимися по зеленым командующим вершинам вдали – производит оригинальное и приятное впечатление.

Но как ни великолепен, как ни красив, как ни знаменит Барун-хит, лучшим монастырем монгольского княжества Алаша все же считается «Цзун-хит» или «Восточный», расположенный верстах в тридцати к северо-востоку от Дын-юань-ина, среди лесистых, скалистых увалов, омываемых речками Намага-гол и Барун-гол... Чем дальше мы продвигались в своём пути к северо-востоку от оазиса, тем заметнее редел лес по склонам хребта Ала-шаня. По крутизнам и скалам верхнего пояса гор всё чаще пестрели серые каменные россыпи, разрезавшие зелёные площади луга. Наконец, спустившись в бурую балку, обставленную мощными конгломератовьими берегами, и несколько раз переменив направление, следуя по извилистой дороге, я увидел большой храм, ярко блестевший белизною стен и золочеными ганчжирами, обо и многочисленные, развешанные на деревьях мани. Здесь лес снова приобрел прежнюю мощность и живописно одевал склоны прилежащих монастырских холмов.

Цзун-хит славится по всему княжеству своим порядком отправления церковных служб и строгими правилами, унаследованными ещё от высокочтимого алаша-ламы Дандар-лхарамбо, сумевшего поставить монастырь на должную высоту. Кроме дел чисто религиозного характера, Дандар-лхарамбо занимался также литературным трудом: он написал лучшую грамматику монгольского языка и перевел немало тибетских книг на монгольский язык. Не только храмы, но и помещение лам в Цзун-хите очень симпатичны и опрятны: большие и просторные кельи безукоризненно чисты и обставлены комфортабельно... Золоченые и писаные бурханы и га-у – шейные или грудные киотки для амулетов – занимают первое место. Из окон открываются прекрасные виды на зеленые лесные скаты, чередующиеся с серыми отвесными скалами.

Время моего пребывания в монастыре Цзун-хит совпало с праздником в честь бодисатвы, покровителя скотоводов, Майтрея. Тихое однообразное молитвенное настроение обители было нарушено приездом многочисленных богомольцев и различных торговцев-китайцев, почуявших легкую наживу среди праздничной толпы. Погода стояла отличная, солнце ярко блестело, отражаясь на золотых ганчжирах и кровлях; белые постройки монастырских храмов резко выступали на мягком зеленом фоне растительности; гулявшие по монастырю нарядные посетители дополняли отрадную картину торжества.

Самый праздник начался с утра следующего дня ¹⁶⁵ длинным шествием лам (вроде православного крестного хода), которое растянулось по дну прилежащего ущелья и его береговым скатам. Каждый лама нёс какой-либо атрибут церковной службы; в середине процессии покачивалась восседавшая на носилках фигура божества Майтреи; [129] стройная музыка гармонировала с общим светлым и радостным настроением.

По окончании этой своеобразной церемонии – когда молящиеся сделали круг и достигли главного храма с другой стороны – они стали группироваться на площади, под навесом; здесь, в парадной палатке, с балдахином, помещалось большое металлическое изображение Майтреи; за этим центральным кумиром, спускаясь на лентах с церковной кровли до земли, висел в наклонном положении шелковый, шитый золотом образ того же чествуемого божества Майтреи.

Да-лама занял председательствующее место на возвышении, справа и слева, впереди него, сели его помощники, которыми начинались длинные ряды второстепенных лам. Рядом с ламами разместились молящиеся, слева от бурханов – мужчины, группируясь около князя Арьи, справа – женщины, имея во главе княгиню.

Вначале служба походила на обряд освящения воды; затем, после молитвы о ниспослании богатств, ламы выстроились в ряд и стали подходить к молящимся, начиная с княжеской четы, поднося для прикладывания ко лбу различные реликвии. Тем временем к Майтреи подходили ламы-воины, в числе шести человек, с секирами в руках, с подобием масок на головах, проделывая перед божеством различные эволюции, до плясок и помахивания секирами включительно. Одновременно трое лам-старцев, в роде цаган-обогунов, стоя перед молящимися, поочередно читали нараспев молитвы и трижды ударяли в звонкий гонг. В заключение да-лама сошёл с возвышения, одел китайские плисовые сапоги и направился к центральному Майтреи, трижды поклонился (растяжными поклонами) этому божеству и возложил хадак; этому примеру последовали князь, княгиня, а за ними и все прочие молящиеся... На этом торжественное богослужение и окончилось.

Кроме вышеописанного, особенно чтимого буддистами праздника Майтреи, у монголов в течение всего июня месяца совершалось немало молебствий, обращенных главным образом к богу-покровителю вод. От благосклонности этого божества зависело благосостояние туземцев, с надеждою взиравших на засеянные хлебом поля. К всеобщей радости, с первых чисел июня стали перепадать дожди, воздух очистился, зелень заметно посвежела... Летнее солнцестояние выразилось на этот раз не бурями-суховеями, как обыкновенно, а обильными атмосферными осадками. Надо полагать, что гребень Ала-шаня, достигая трехверстной абсолютной высоты, ещё способен сгущать остатки водяных паров, прорывающихся через восточный Куэн-лунь в южную окраину Гоби, и бывают такие удачные годы, когда, вследствие достаточного естественного орошения, монголы-алаша собирают очень хороший урожай, и прилежащая к горам пустыня богата подножным кормом...

Между тем, главный бивак экспедиции при Дын-юань-ине вновь оживился: прибыли мои старшие сотрудники: капитан Напалков и геолог Чернов, благополучно совершившие свои исследования в области хребта Ала-шаня и долины Желтой реки. Начав экскурсию вместе, через десять дней они решили разделиться и составить два совершенно самостоятельных разъезда. Кропотливая и тщательная работа геолога требовала довольно продолжительного пребывания в каждом попутном ушельи, тогда как картограф, ведая более общей частью [130] научного исследования, мог подвигаться гораздо быстрее, охватывая более обширный район, нежели его товарищ. В результате капитан Напалков прошёл вдоль правого берега Хуан-хэ, неподалеку от значащагося на последних картах озера Бо-му, в Ордосе, и путем расспросных сведений выяснил, что такого озера ныне не существует, что оно существовало шесть поколений тому назад и окружность его равнялась расстоянию, которое можно проехать верхом на лошади в течение суток. Ныне на месте прежнего Бо-му расстилается болотистая котловина с зарослью солянок, известная у местных обитателей под названием «Сыртын-куку-нор»... Проходом Тумур-ула – самым удобным в хребте Ала-шань – П. Я. Напалков возвратился в Дын-юань-ин, куда, четыре дня спустя, прибыл и А. А. Чернов. Маршрут геолога экспедиции естественным образом жался к горам и внедрялся в самые горы за Нин-ся включительно, где, ознакомившись с не исследованными до того времени горами Ордоса – Каптагери и Арбисо, направился наперерез того же хребта Ала-шань кратчайшим проходом Шара-хотул ¹⁶⁶ (около 8 350 футов [около 2 540 м] абс. высоты) на главный бивак.

Последние дни июня месяца бежали быстро в работе по писанию отчетов, писем и упаковке собранных коллекций, из коих один геологический отдел занял восемнадцать пудовых ящиков ¹⁶⁷. У всех чувствовалось повышенное настроение. Теперь, покончив с исследованием Алаша и Ордоса и по возможности шире ознакомившись с общим характером соседнего хребта Ала-шань, мы мечтали о дальнейших работах в Нань-шане и Куку-норе.

Незадолго до отъезда экспедиции из Дын-юань-ина Ц. Г. Бадмажапов дал нам прощальный обед, на котором присутствовал также алаша-цин-ван и молодые князья, допущенные в виде исключения за общий стол с отцом. Угощение продолжалось на протяжении свыше четырех часов времени и удалось на славу. Гостеприимный хозяин предоставил гостям всевозможные деликатесы китайского кулинарного искусства и европейские вина. Шампанское лучшей марки занимало первое место... Когда уже совсем стемнело, мы всей компанией вышли погулять. С соседней высоты был пущен фейерверк. Полный эффект произвела пара сильных ракет, взвившихся на страшную высоту и пробудивших тишину могучим гулом и рассыпавших снопы огненного дождя. В заключение прекрасно проведенного вечера я открыл цин-вану астрономическую трубу, в которую монгольский князь долго любовался луной и звездами.

Среди сборов в дорогу я выбрал свободное время и отправился к монгольскому князю с прощальным визитом. Ван принял меня со своими сыновьями – Арьей и У-е как всегда дружески и тепло; между прочим, он расспрашивал о дальнейших планах экспедиции и о времени возвращения ее в его страну, в его резиденцию, где под покровительством алаша-вана оставался склад и метеорологическая станция экспедиции. Расставаясь по-приятельски, мы обменялись фотографическими карточками. На следующий день хозяин Алаша прислал мне в подарок прекрасного серого иноходца под богатым монгольским седлом; но от этого подарка, к сожалению, мне пришлось отказаться, находя [131] изнеженную культурную лошадь мало подходящей для весьма трудной предстоящей дороги... Молодые князья доставили мне немало удовольствия, поднеся в свою очередь на память историческую китайскую чашечку, найденную при раскопках в Китае, современные принадлежности китайского письменного стола и альбом фотографий Дын-юань-ина.

Приблизилось время выступления экспедиции; для более успешной её деятельности мы разделились на три группы. Первым оставил Дын-юань-ин топограф Напалков в сопровождении гренадера Санакоева и казака Мадаева. Целью этого разъезда я наметил исследование долины реки Тяо-цуй до города Гу-юань-чжоу и дальнейшего пути к Синину, через Лань-чжоу-фу. В Синине мой сотрудник должен был ожидать возвращения экспедиции с Куку-нора. Помимо главной картографической работы, П. Я. Напалкову поручалось вести заметки этнографического характера и собирать насекомых.

Через три дня, то есть второго июля, мы проводили в далекий путь А. А. Чернова, которого сопровождали препаратор Арья Мадаев и гренадер Демиденко. Как намечалось ещё в Петербурге, геологической экскурсии предстояло проложить новый путь по пустыне до Сого-хото (Чжэнь-фань) и пересечь Нань-шань по диагонали Лян-чжоу – Куку-нор. На Куку-норе мы должны были встретиться.

Теперь оставалась очередь за мной, или за главным караваном, которому предстояло прежде всего опять окунуться в дикую песчаную пустыню, окаймляющую подножье Восточного Нань-шаня и его культурную полосу с китайским земледельческим населением с севера. На всём или почти на всём протяжении пустыни караван должен был следовать в юго-западном направлении, придерживаясь моего прежнего монголо-камского пути до Чагрынской степи. Отсюда, через город Пинь-фань, поперек Нань-шаня в долину реки Синин-хэ; затем вверх по этой последней до города Синина и далее перевалом Шара-хотул в бассейн Куку-нора... [132]

Комментарии

137. Как Тянь-шань и Нань-шань, я называю и Алашанские горы – Ала-шань.

138. В монгольском календаре каждый год имеет название какого-либо животного. Это, ныне вышедшее из употребления, летоисчисление в годы могущества монголов было занесено ими и на Русь, где и было некоторое время в ходу.

Когда и откуда появился в Монголии описываемый календарь – не установлено, но в нём отражены монгольская, тибетская, китайская и индийская культуры.

В календаре имеются 12-летние циклы, в которых через 12 лет повторяются годы по названию одного и того же животного но различной окраски, напр.: 1880, 1892, 1904, 1916, 1928 гг. соответственно называются: белого дракона, черного дракона, синего дракона, красного дракона, желтого дракона. Пять 12-летних циклов объединяются в 60-летние периоды, сходные с нашими веками. Эти периоды отмечены названиями одного и того же животного одинаковой окраски, напр. 1880 и 1940 гг. называются годами белого дракона.

Для ознакомления приведём монгольское летоисчисление одного 12-летнего цикла, включающего все названия и все цвета календаря:

1880 – белого дракона

81 – беловатой (белой) змеи

82 – чёрной лошади

83 – черноватой (черной) овцы

84 – синей обезьяны

85 – синеватой курицы

86 – красной собаки

87 – красноватой свиньи

88 – жёлтой мыши

89 – желтоватой коровы

1890 – белого тигра

91 – беловатого зайца

92 – чёрного дракона

139. Дунгане (по китайски хой-хой) – народ, населяющий провинции Западного Китая: Ганьсу, Цинхай, Синьцзян. О происхождении дунган существует две гипотезы: одни считают их китайцами, принявшими ислам, другие – потомками уйгуров (см. прим. 77), подвергшимися китайскому влиянию. Говорят дунгане на китайском языке, быт их мало отличается от китайского.

Во второй половине XIX в. дунгане поднимали ряд восстаний против произвола и насилия китайских колонизаторов.

В начале восставшим сопутствовал успех. Огромные районы Западного Китая оказались под их контролем. Этот успех объясняется как тем, что главные китайские силы были на подавлении крупнейшего народного (тайпинского) восстания в Восточном Китае, так и тем, что освободительный характер движения вовлёк в него самые различные социальные группы Кашгарии, сделал его массовым; оно приняло характер «священной войны за ислам против неверных».

Однако повстанцы не сумели придать движению организованных форм: руководство восстанием не было сосредоточено в одних руках, не было единого плана действия и цели движения. В среде руководства восстанием начались раздоры, борьба за власть. Не сумели восставшие также привлечь на свою сторону и угнетённый китайцами монгольский народ и своим отношением к нему вызвали его на вооружённое сопротивление. Все эти причины позволили китайцам начать планомерную наступательную войну, закончившуюся разгромом дунган.

140. А. Чернов. Алашаньский хребет. Отчёт геолога Монголо-Сычуаньской экспедиции. «Известия И. Р. Г. О», том XLVII, вып. I–V, 1911 г., стр. 230.

141. Алаша-цин-ван хорошо помнил и всегда с уважением говорил о Н. М. Пржевальском.

142. Кэриз, кяриз – система водопровода, представляющая собой ряд колодцев, расположенных по линии наибольшего уклона местности и соединенных между собой подземной галлереей, находящейся в большей части своей длины ниже горизонта грунтовых вод. Устьевая часть галлерей выходит на дневную поверхность. Колодцы служат для удобства ремонта системы. Кяризы имеют большое распространение в СССР в Средней Азии, на Кавказе и в Крыму.

143. М. В. Певцов. «Путешествие по Восточному Туркестану, Кун-луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии а 1889 и 1890 годах». Труды Тибетской Экспедиции. Часть 1. Издание Императорского Русского Географического общества С.-Петербург. 1895. Стр. 351.

144. Новый переводчик, урядник Полютов только прислушивался и поучался.

145. В ущельях хребта Ала-шаня вода встречается только колодезная, в особенности весной и в начале лета.

146. Андрей Петрович Семенов-Тян-Шавский (1866–1942), сын П. П. Семенова-Тян-Шанского, известный биогеограф, зоолог, энтомолог. Обработал энтомологические коллекции Монголо-сычуанской экспедиции П. К. Козлова, не помещённые в нашем издании по тем соображениям, что они представляют большой интерес для узкого круга специалистов, но малодоступны широкому кругу читателей. Интересующиеся ими могут посмотреть первое издание «Монголия и Амдо и мёртвый город Хара-хото», стр. 176–181, Государственное издательство, Москва – Петроград, 1923.

147. Как известно, в китайском театре женские роли исполняются подходящими актёрами мужчинами, которые мастерски подражают женщинам: голосом, походкою и манерами.

148. Весом по одному пуду [16 кг] каждый.

149. Барограф – самозаписывающий барометр. Основан на том принципе, что изменения атмосферного давления вызывают расширение или сжатие металлической коробки, из которой выкачан воздух; передняя стенка коробки передает движение системе рычагов, а через них – стержню с пером, отмечающим на вращающемся с помощью часового механизма барабане колебания атмосферного давления в виде ломаной линии.

Термограф – самопишущий термометр. Представляет собой пластину, сделанную из ряда пластинок различных металлов с разными коэфициентами расширения; при изменениях температуры пластина сгибается или разгибается и перо, прикреплённое к ней, чертит на вращающемся барабане кривую.

150. О Доржиеве более подробно см. в моих трудах: «Тибет и Далай-лама». Стр. 58–59; и «Русский путешественник в Центральной Азии и мёртвый город Хара-хото». С.-Петербург. 1911 (Оттиск из журнала «Русская Старина». 1911 г.). Стр. 36–37.

151. «Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань». Том I. Стр. 309-328.

152. «И. И. Р. Г. О.» Том XLVII, вып. I–V. 1911, стр. 207–235.

153. Название описываемого хребта «Ала-шань» чисто китайское, как и общеизвестные названия горных систем – Нань-шань, Тянь-шань или второстепенные – Бэй-шань и проч.

154. В ущельи Хотэн-гол нами добыты лягушки (Rana asiatica [Rana chensinensis]) и жабы (Bufo viridis [жаба зеленая]).

155. Срубаются деревья, достигшие в высоту две сажени.

156. «Монголия и страна тангутов».

157. «Четвёртое путешествие в Центральной Азии». «От Кяхты на истоки Жёлтой реки, исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима», стр. 98.

158. Всего в горах и в оазисе экспедицией собрано около трехсот видов растений и немного свыше шестидесяти видов птиц, из которых незначительная часть пролётных, остальные же – оседлые и гнездящиеся.

159. Кроме всех перечисленных выше растительных форм для западного склона хребта Ала-шаня тут необходимо отметить, на основании сборов экспедиции, ещё и следующие: Gerbera anandria, Oxygrapbis cymbalariae, Anagallidium dichotomum, Ptilotrichum canescens, Cotyledon fimbriatum, Anaphalis juncea, Urtica cannabina, Evonymus nana, Atropis diistans, Agropyrum cristatum, A. repens, Crepis Turczaninowi, Scutellaria viseidula, Eritrichium pectinatum, Ramischia obtusata, Leptopyrum fumarioides, Lloydia serotina, Galium boreale, Cerastium arvense, Echinops Gmelini, Haplophyllum dauricum и немн. друг.

160. По предгорным увалам со степной растительностью нередко проникают в ущелья хребта Ала-шаня хара-сульты (Gazella subgutturosa).

161. Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов. Географгиз. Москов., 1946.

162. В. Бианки. «Материалы для авифауны восточной Монголии и северо-восточного Тибета по данным Монголо-Сычуанской экспедиции 1907–1909 гг. под начальством П. К. Козлова. «Ежегодник Зоологического Музея Императорской Академий Наук.» 1915. Том XX. Стр. 1–102.

163. Рисунок голубого фазана см. «Тибет и Далай-лама». Стр. 12.

164. «Монголия и страна тангутов».

165. В 1908 году этот день пришелся на двадцать первое июня.

166. При сводке маршрутов выяснилось, что мои сотрудники прошли одним и тем же проходом.

167. Для облегчения каравана экспедиции громоздкая часть её коллекций, в количестве нескольких вьюков, была отправлена в Ургу с оказией.