КОЗЛОВ П. К.

Конче-Дарья и Баграш-Куль

(Путевой очерк П. К. Козлова о его первой самостоятельной экскурсии в сторону от пути экспедиции М. В. Певцова 1889-1890 гг. Во время такой поездки он производил маршрутную глазомерную съемку в масштабах 5 и 10 верст в дюйме, собирая географические сведения, и пополнял зоологическую коллекцию.)

(Экспедиция 1889-1890 гг., опубликовано в 1896 г)

Покинув озеро Лоб-нор 11 октября [1889 г.], экспедиция в полном составе достигла через две недели (селения Кырчина, лежащего на левом берегу Тарима. Отсюда М. В. Певцов командировал меня на реку Конче-дарью, левый приток реки Тарима, через селение Тыккэлик, чтобы проследить упомянутую реку вверх по течению до переправы Чиглык, т. е. того пункта, где экспедиция впоследствии должна была пересечь Конче-дарью.

26 октября, рано утром, расставшись с караватом, я с урядником Баиновым и туземцем, взятым в качестве проводника, направился к селению Тыккэлик. Путь к этому селению пролегал по возвышенной плоскости, заключающейся между Таримом и Конче-дарьей, и направлялся почти прямо к востоку с небольшими лишь уклонениями, то к северу, то к югу. Одинокие тополи (Populus diversifolia Schrenk) встречались на этом пути довольно часто, реже купы и рощи этих деревьев вперемежку с гребенщиком (Tamarix), покрывающим высокие бугры. Между буграми заключаются влажные места, сплошь поросшие камышом, на которых паслись стада баранов и рогатого скота, или же мягкие глинистые площади. Путь наш все время шел вдоль речки — небольшого рукава Тарима, которая, миновав селение Кырчин, проходит сначала севернее дороги и отделяет проток. Последний наполняет глубокую, длинную впадину, образуя озерко, носящее название Илэк-куль; далее к востоку тянется непрерывное болото, с малыми площадками воды и высоким камышом. Из болота проведены небольшие каналы, орошающие пастбищные места; некоторые из них были закрыты гатями, по которым [109] удобно проходить с караваном. Более же обильный водою канал под названием Чокуллук-дарья пересекает дорогу, где переброшен деревянный мост, и идет южнее пути до начала тыккэликских пашен. Оросив их и описав луку, он изливает остаток своих вод в реку Кугалу-дарью, рукав Тарима, на правом возвышенном берегу которого и стоит селение Тыккэлик. Берега этого канала покрыты очень хорошей растительностью, в особенности по старым пашням, которые начинаются за 8 верст выше селения; растительная полоса вообще широка, за исключением тех, сравнительно немногих, мест, где залегают отдельными группами пески. Последние возвышаются от 3 до 5 сажен и состоят из гряд и холмов, разбросанных в беспорядке. И те и другие, граничащие с камышом, покрыты кустами гребенщика (Tamarix), a более удаленные — одинокими мертвыми тополевыми деревьями. Юго-западные скаты их круты и обрывисты, северо-восточные же отлоги, что указывает на преобладание северо-восточных ветров.

Селение Тыккэлик (Тыккэлик в переводе — колючий. Поводом к названию послужило обильное количество растущего поблизости кустарника), имеющее 20 камышовых сатм (жилищ), расположено на правом берегу реки Кугалы-дарьи. Жители — тюрки, занимаются земледелием и скотоводством. Сеют ячмень и пшеницу; более достаточные возделывают земли на 15 чарыков зерна (около 6 пудов), а бедные только для пяти (2 пуда). Урожай бывает хороший при достатке воды и плохой при недостатке ее. Для перемола зерна на левом берегу реки, при впадении в нее отдельных рукавов реки Конче-дарьи, устроены три небольшие мельницы. Скотоводство процветает, разводят курдючных баранов, и рогатый скот; последний пасется в большом количестве на противоположном берегу реки, где тянется обширнейшее болото, образуемое разливом и дроблением на отдельные части реки Конче-дарьи. Эта река, до соединения с рекою Кугалы-дарьей, вступив в низменную котловину, образовала разлив длиною до 25 верст, простирающийся с северо-запада на юго-восток. Означенная болотистая котловина усеяна множеством, ручьев, речек и озер, из коих два наибольшие, расположенные в северной части, называются: восточное — Бос-куль, а западное — Дулет-чакаган-куль. Эти сведения добыты у местных жителей, так как все болото покрыто высокими (до 3 саженей) сплошными камышами. Словно золотая нива уходит на значительное расстояние и волнуется по ветру камыш; все он скрывает: и птиц, и зверей, и реки, и озерки. Иногда вблизи самой реки едешь и не замечаешь ее близкого соседства. Описываемая местность напоминает собою озеро Лоб-нор, с той лишь разницей, что там воды замкнуты, здесь же излишек стекает отдельными частями в реку Кугалы-дарью, которая 10 верст ниже селения уже снова вьется одной темно-голубой лентой, обрамленной золотистою стеною камышей, под двояким названием Конче или Кугалы.

В селении Тыккэлик мы были встречены старшим сыном Насыр-бека [110] (правителя области) с большой свитой, предложившим нам дастархан (угощение). Несмотря на позднее время, туземцы долго просидели у нас на бивуаке. В этот вечер выяснилось наше дальнейшее движение. Решено было на следующий день отправиться вверх по реке Кугалы-дарье до селения Чапал, там переправиться, через Кугалу-дарью и следовать обходным северо-западным путем у края болота до устья реки Конче-дарьи, где переправиться на левый берег и продолжать путь вверх по этой реке. Почтенный брат Насыр-бека, сопровождавший нас из селения Кырчина, дал мне прекрасных двух проводников.

Утром, когда мы, сделав уже 11 верст, при сильном и холодном буране прибыли в селение Чапал, та же свита приехала вновь и осталась при нас, помогла нам устроить паром (Четыре лодки связывались вместе, сверху настилался деревянный помост; под управлением ловких рыболовов мы на таком пароме благополучно перебрались через реку) и переправиться через Кугалу-дарью. Эта последняя, на пройденном нами пути, имела следующий характер: сама река неслась довольно быстро, катя пресную и чистую воду в корытообразном русле. Берега, в особенности правый, возвышены от 1 до 2 сажен. Ширина реки, в среднем, от 20 до 25 сажен при глубине до 20 футов. Рыбы те же, что и в Тариме. Их ловят преимущественно жители селения Чапал, которых всего три семьи. Туземцы исключительно рыболовы и проживают здесь от вскрытия до замерзания реки; остальное же время года проводят в селении Тыккэлике, из которого местные охотники предпринимают далекие экскурсии по берегам реки Конче-дарьи.

День и следующую ночь, спасаясь от ледянящего северо-восточного бурана, мы провели в сатме местных обывателей. В них хотя и продувает, но с огнем, разложенным посредине, довольно тепло, по крайней мере для одной стороны тела, обращенной к огню. Тот же буран заставил и туземцев сидеть все время в своих убогих хижинах. Несмолкаемый говор взрослых льется кругом костра, закутанные детишки лепечут и шалят беззаботно. Весною бураны случаются чаще, раза три-четыре в месяц и продолжаются до пяти дней. Отличие весенних буранов от осенних заключается в более продолжительном пребывании в воздухе весною пыли, через которую дневное светило кажется тусклым белым диском.

Утром 28-го буран стих и стало заметно теплее. Пользуясь благоприятной погодой, мы в один день переправились через Кугалу и Конче-дарью при помощи туземцев двух ближних селений. Сын Насыр-бека помогал своими распоряжениями и, довольный мною за хорошее вознаграждение рабочих, дружественно расстался с нами, напутствуя самыми добрыми пожеланиями. Несмотря на мои приятельские уверения и желание иметь только одного проводника-охотника Курвана, пришлось взять и другого, так как Курван боялся идти с нами один. Последние из туземцев покинули нас уже вечером. Как-то особенно горячо и трогательно прощались наши проводники с своими родичами. Теперь мы остались вчетвером. [111]

Ночь наступила быстро; потухающей зари на западе мы не видали; не видно было и звезд близ горизонта, а находившиеся высоко светили слабым светом. Торжественная тишина царила кругом, только резкое шелестение крыльями проносившихся стад уток, да последняя вечерняя молитва Аллаху, вознесенная проводниками, нарушили безмолвие...

На рассвете следующего дня мы покинули урочище Турпан-корул. Путь наш шел на северо-запад, по магистральному направлению реки; приходилось пробираться то по густым зарослям колючки, наносившей уколы, то по пыльному, скрывающему всадника с лошадью, камышу, то, наконец, по корявому тополевому лесу. Более всего служила препятствием колючка, иногда тянувшаяся на значительное расстояние, затем рыхлая, как тончайшая пыль, почва в лесу, в которой вязли ноги животных, в особенности лошадей. Успешнее шли только по самому берегу реки, покрытому зарослями камыша; низкий, мягкий камыш, растущий на твердом грунте, нисколько не замедлял движение. Охотой увлекались мало, только попутно, спрыгнув с лошади; в сторону же, за преследованием антилоп-харасульт (Cazella subgutturosa), в мясе которых нуждались для продовольствия, не уходили. Обширная плодородная полоса земли вдали от человека дает хороший приют. В первый день мы встретили на пути такое количество антилоп, фазанов и зайцев, какого давно не видали. Осторожный марал и тот был замечен. Следы же тигров, кабанов встречались очень часто. Бесчисленные следы звериных тропинок пересекали почти всюду наш путь. Из птиц, кроме фазанов, заметили орланов белохвостов. По временам звонкий голосок голубой синицы и не менее приятно ласкающий слух напев Rhopophilus albosuperciliaris составляли восхитительный дуэт, мало подходящий к окружающей природе.

Проходя ежедневно около 30 верст, мы выбирали для ночлега лучшее место, на самом берегу реки, и разбивали на нем свой маленький бивуак. Лошадей и верблюда привязывали около палатки, подножный корм был везде хорош, топлива повсюду много. Мы каждый вечер разводили большой костер подле которого просиживали подолгу, расспрашивая проводников. Вставали снова с огоньком и, напившись наскоро чаю, продолжали движение. По временам охотничьи тропинки то замедляли, то ускоряли движение. Первое случалось вблизи берега, последнее вдали, когда путь сокращали по хорде излучины реки, в последнем случае мы старались держаться окраины растительности и начала прилегающей пустыни. Границею иногда служила солончаковая площадь, изборожденная и высохшая, как камень. Движение по такой поверхности ужасно утомляло; узкая тропинка, промятая ослами и быками (перевозочные средства охотников), стесняла не только нашего верблюда, но даже и лошадей и отбивала ноги животным, в особенности верблюду, у которого по наружным краям лап сочилась кровь. Такая солончаковая площадь на четвертый день нашего движения простиралась верст на пять от растительной береговой полосы [112] на северо-востоке и границею ей служили песчано-глинистые бугры. Часть их была покрыта мертвыми тополями, линия которых ясно обозначала собою старое русло реки. Сделав, дневной переход по солончаковым местам, мы сильно уставали, а животные измучивались. При таких условиях ночлеги на берегу реки и в особенности дневки были для нас поистине отрадой.

Все животные описываемой местности пребывают вблизи реки, к которой ведут тропинки зверей, ходящих к ней на водопой. Красивая, стройная антилопа выскакивала иногда вблизи нас. Одну из них мне удалось убить на 500 шагов; проводники по этому случаю долго не могли успокоиться, — только и товорили Баинову: «Узун, узун!», т. е. далеко, далеко. Те же проводники были несказанно рады появлению широкой колесной дороги, которая началась за 20 верст от переправы Чиглык и служит для вывозки леса.

Река Конче-дарья идет с северо-запада на юго-восток. До урочища Гэ-релгана это общее направление реки местами изменяется, она направляется то с запада на восток, то с юго-запада к северо-востоку, пока не встречает на пути более возвышенной и покатой от хребта Курук-тага равнины, которая и заставляет ее изменить направление течения на юго-восточное. Конче-дарья несет свои пресные воды, подобно Тариму, в извилистом корытообразном русле. Ширина ее от 12 до 15 сажен и в редких случаях до 20. Глубина у самого берега вообще немногим меньше, чем на средине реки, где достигает 4 сажен; такова, по крайней мере, глубина у места нашей переправы на урочище Турпан-корул. Течение довольно скорое. Рыбы те же, что и в Тариме. Берега наполовину низменны, наполовину же поднимаются до 3 сажен над уровнем воды. На низменных берегах встречались озерки, служившие пристанищем для пролетных пернатых; кругом озер растут высокий камыш и куга (Typha). На возвышенном берегу камыш покрывает только узкую полосу, а дальше от реки растут тополь, колючка и тамариск. В некоторых местах, где река делала большие излучины, ею промыты новые прямые русла, а старые кружные покинуты. Подобных стариц мы встречали немало. Одни из них, более древние, совершенно сухи и бесплодны, другие же, сравнительно недавние, представляют болота, поросшие высоким тростником, в котором живут кабаны. В более свежих старицах во время половодья реки возобновляется слабое течение. Кроме того, нами прослежена одна старица, посредством которой в половодье затопляется довольно обширное низменное береговое пространство, напоминающее солончаковое болото. По спадении воды в реке приток ее в болото прекращается, и временное озеро быстро высыхает. Обнаженное волнистое его дно, вследствие сухости воздуха, превращается в твердую, как камень, поверхность.

На всем протяжении Конче-дарья принимает только один приток Инчике-дарью справа, но и тот только в половодье доставляет ей [113] незначительное количество воды, затопляя собою на пути открытую солончаковую впадину, а в остальное время не доходит до Конче-дарьи.

Средняя ширина береговой растительной полосы по обоим берегам реки простирается до 10 верст. Более всего выделялся тополевый (Populus diversifolia и P. pruinosa) лес, который вблизи реки высок и густ, вдали же редок, а местами состоит из отдельных куп и мертвых деревьев. К тополю примешивается в небольшом количестве джида (Elaeagnus). Остальная растительность главным образом состоит из камыша, кендыря, солодки и астрагала. На влажных местах встречаются солянки, на сухих солончаковых обширные площади покрыты колючками (Halimodendron argenteum), на буграх [растет] гребенщик (Tamarix).

Теперь перейдем к животной жизни.

Марала (Cervus), который обитает по всему Тариму и представлял большой интерес для нашей коллекции, нам, к сожалению, не удалось добыть, так как он везде крайне осторожен. К тому же при следовании по лесу под ногами валялись упавшие с деревьев листья и мелкие сучья, грудами лежал валежник; все это было так сухо и так трещало под ногами, что не было возможности подкрасться неслышно к зверю. Последний всегда раньше слышит охотника и вовремя уходит. На второй день нашего следования мы завидели четырех маралов, которые, как ужаленные, вскочили и через минуту исчезли. На утро следующего дня, вскоре после выступления с ночлежного места, когда мы двигались по зарослям камыша, на противоположном берегу реки спокойно стояли пять штук маралов, и самый большой из них, самец, держась немного в стороне, гордо поводил головою в стороны. Завидя нас, все стадо сделало несколько быстрых прыжков к обрывистой высоте и, поднявшись на нее, с любопытством оглядывало караван. Я с волнением, свойственным охотнику, следил за стадом, но оно мгновенно исчезло в лесной чаще (О диких верблюдах в описываемой местности сами сказать ничего не можем. Проводники же уверяли, что животные эти здесь прежде изредка встречались в пустынной местности между рекой Конче-дарьей и хребтом Курук-тагом, в особенности вблизи предгорий, а во время сильных ветров и в ущельях названного хребта).

Более доверчивы были антилопы-харасульты (Gazella subgutturosa). В густых зарослях камыша обитает кабан (Sus scrofa), бродит здесь, случается, и тигр (Felis tigris). Изредка попадаются: волк (Canis lupus), лисица (Canis vulpes), манул (Felis manul), ласка (Putorius stoliczkanus), Crociadura и чаще других маленький заяц (Lepus yarkandensis), К этому списку следует добавить выдру (Lutra), которая держится на небольших озерах близ селения Тыккэлика, где охотники зимою ловят ее в капканы.

Царство пернатых лучше представлено. Тут были встречены нами: гриф черный (Vultur monachus), гриф белый (Cyps hirnalayensis) (Оба залетают из Тянь-шаня), орел (Aquila bifasciata), сокол-пустельга (Тinnuncunlus alaudarius), ворон черный [114] (Corvus corax), ворона черная (Corvus corone), сорокопут (Lanius Homeyeri), сорока (Pica hucoptera), пустынная сойка (Podoces Biddulphi), воробей (Passer Stoliczkae), голубь (Columba oenas), вьюрок-фруктоед (Carpodacus rhodochlamys), вьюрок (Rhodospiza obsoleta), етренатки камышовые (Emberiza schoenidus, Pyrrhulorhyncha pyrrhuloides), дрозд чернозобый (Merula atrigularis), дрозд черный (Merula maxima, Rhopophilus albosuperciliaris) (Оба дрозда зимуют здесь, последний — реже), бородатая синица (Panurus barbatus var. sibirica), маленький жаворонок (Alaudula pistoletta Seebohmi), хохлатый жаворонок (Galerida cristata magna), дятел (Dendrocopus leucopterus), фазан таримский (Phasianas tarimensis) (Последние шесть видов и восемь из вышеуказанных — постоянные обитатели здешних мест), голубая синица (Cyanistes cyanus var. tianschanicus), королек (Regulus cristatus), синичка маленькая (Leptopoecile Sophiae) (Эти три последние изящиые птички залетают на зимовку из лесов Тянь-шаня).

Остается упомянуть плавающих, почему-то запоздавших своим отлетом на юг: утка-кряква (Anas boschas), утка-тюлуха (Chaulelasmus streperus), гусь-гуменник (Anser cinereus). Кроме того, в одном экземпляре замечена и добыта в коллекцию дрофа-сгрепет (Otis ietrax).

По этому списку мюжло заключить, что животная жизнь на реке Конче довольно разнообразна, но проявление ее как-то мало заметно. Некоторые виды только редко, за большой сравнительно промежуток времени напоминают о себе, другие же не вылетают, или не выбегают, пока сам случайно не натолкнешься на них. Голоса певчих пташек не раздаются в лесу, как это привычно слышать у нас. По большей части в здешнем монотонном лесу царит тишина, хотя и не такая мертвая, как в смежной с ним пустыне.

Зимою на реку Конче приходят туземцы с берегов Тарима со своими стадами баранов. Во время нашего движения мы видели на противоположном берегу одно такое стадо, которое перекочевывало на новое еще не тронутое пастбище. К пастухам присоединяются еще охотники. На месте нашей дневки мы нашли следы, их пребывания: глиняные печи на берегу реки, рога и кости зверей. По-видимому, охотники пребывали в этом месте долгое время. Их привлекает на реке Конче преимущественно марал, рога которого охотно покупают китайцы за хорошую цену. При следовании через урочище Гэрелган, мы заметили на нем догоравшие костры и совершенно свежие следы людей; по мнению наших проводников, то были, по всей вероятности, охотники на антилоп из Курли. Маралов в это время не стреляют, а только в начале лета, когда у них вырастают новые рога, особенно дорого ценимые китайцами.

Наш проводник Курван рассказывал мне, что при Бадаулете (так титуловали Якуб-бека Кашгарского) вдоль Конче-дарьи было постоянное сообщение: ездили купцы, по временам навещавшие лобнорцев, скакали посыльные с казенными пакетами в оазис Са-чжоу. По дороге из селения [115] Курля были устроены станции. Первая — Гэрелган, где переправлялись на пароме на правый берег реки, вдоль которой следовали до урочища Туге-баши. Там оставляли реку Конче и выезжали на большую лобнорскую дорогу, по которой ехали до самого Лоб-нора, а оттуда на восток через пески Кум-таг в Са-чжоу. На двух помянутых урочищах на реке Конче теперь никто не живет, но лет 10-12 тому назад в Туге-баши проживало шесть семейств: пять лобнорских и одно из г. Курля. Все они жили в тростниковых сатмах и занимались главным образом рыболовством, а также пасли стада баранов. С водворением в Кашгарии владычества китайцев сообщение по означенной дороге прекратилось, и обитатели реки Конче-дарьи понемногу переселились. Курлинская семья уехала первой; позднее появление эпидемии, от которой умерло несколько человек, принудило остальных туземцев покинуть эту реку.

Конче-дарью пересекает другой путь, по которому еще поддерживается сообщение. Он ведет из селения Тыккэлика через урочище Турпан-корул в г. Турфан. Эта прямая дорога пролегает по пустынной каменистой местности; подножный корм на ней плох и вода большею частью солоноватая. Наш проводник еще в молодости ездил по ней в Гурфан. По его словам, в ущельях северного склона Курук-тага встречаются еловые леса, а в долинах есть источники. На южном же склоне растительность очень скудная. На третий день пути вверх по реке Конче мы увидели на северо-востоке верстах в 40 хребет Курук-таг, но в неясных очертаниях. Между ним и рекою Конче залегает унылая безжизненная равнина, сначала песчаная, далее солончаковая и, наконец, близ подножья хребта щебне-дресвяная. Хребет, как нам казалось, простирается с северо-запада на юго-восток. На урочище Гэрелган, где река делает крутой поворот, хребет Курук-таг находился от нас только в 10 верстах и от него простирались в реку сухие русла, но по причине густого пыльного тумана мы не могли его различать, а потому я нанес его на свой маршрут в этом месте по указанию проводников.

В заключение несколько слов о погоде.

Утренники всегда были очень холодными. На восходе солнца термометр показывал — 14,3° С. Выступая довольно рано, мы ощущали порядочный мороз. Уши зябли, как зимой, у проводника борода покрывалась ледяными сосульками, которые он поминутно сбрасывал. Лед на лужайках держался до 10 часов утра и был столь прочен, что мог выдержать вьючного верблюда. Сухие листья с деревьев значительно осыпались. После 10 часов температура быстр возвышалась; в 1 час дня уже доходила до +6,1°. В то же время вода и реке имела +2,3°. К сумеркам опять становилось свежее, наблюдения в 8 часов вечера давали около — 8,0°. 3 ноября по реке шла уже шуга. Днем дул северо-восточный ветер, который нагонял тонкие перистые облака и наполнял воздух пылью. Вообще здесь и при безоблачном, небе несравненно хуже видно, чем в прозрачной атмосфере с облаками. Пыль, [116] носящаяся в воздухе, вблизи горизонта поздно открывает восходящее и рано скрывает заходящее солнце. Сумерки же бывают продолжительные. Ночью бывало всегда довольно тихо и сравнительно ясно, а 5 ноября, было ясно даже и утром при значительном морозе.

Того же числа мы благополучно прибыли на урочище Чиглык, до которого от селения Кырчина сделали 255 верст. Здесь мы узнали, что караван наш уже прошел вперед и что, вероятно, стоит бивуаком за 50 верст от нас в г. Курле. Закончив, маршрутную съемку и простясь с проводниками, направившимися обратно в село Тыккэлик по большой дороге, мы поспешили к своим, которыми и были радушно встречены на другой же день, т. е. 6 ноября.

Из селения Курля начальник экспедиции отправил две партии для рекогносцировки озера Баграш-куля. В. И. Роборовский должен был пройти по южному берегу этого озера, а я с урядником Дорджеевым и проводником — по северному.

До урочища Тограк-кичик, отстоящего в одном переходе от Курля, я следовал вместе с экспедицией, а оттуда повернул на восток по правому берегу Конче-дарьи. Эта последняя перед вступлением в горы, где стремится с ужасной быстротой, несет свои воды плавно, но все-таки быстро. Ширина ее от 12 до 15 сажен. Невысокие берега поросли камышом, который граничит с тамариском. Через 5 верст движение на лошади стало уже невозможным: прибрежная местность перешла в топкое болото, поросшее камышом и покрытое озерами. Густые, высотою от 2 до 3 сажен, камыши покрывают обширное пространство по направлению на восток и северо-восток. Придерживаясь последнего направления, мы двинулись по возвышенной местности, которая покрыта рядом песчано-глинистых бугров, поросших тамариском. Между буграми залегали довольно обширные площади, поросшие камышом и травой, на которых паслись стада обитателей берегов Баграш-куля — калмыков; в первом стойбище их мы расположились на ночлег. Узкоглазые, скуластые, с длинными косами, поклонники Будды встретили нас приветливо, казак Дорджеев (бурят) охотно заговорил с ними на своем родном языке, который для калмыков показался не совсем понятным; тем не менее наш забайкалец старался «приноровиться» к местному наречию, значительно отличающемуся от чисто монгольского языка.

Кирет-хошун, где мы имели первый ночлег, состоял из нескольких десятков юрт. Вблизи этих юрт, на пашнях стояли скирды необмолоченного хлеба. Оросительные канавы были покрыты толстым слоем льда. Первые встречные калмыки проводили нас к юрте своего зангина (начальника), жилище которого было больше и чище всех прочих. Самого хозяина в ней [117] не оказалось; несмотря на то, жена и родственники отсутствовавшего пригласили нас воспользоваться их кровом, уверяя, что зангин скоро вернется из города Карашара и очень будет рад повидаться с нами. Наших животных, вьючного верблюда и верховых лошадей сдали пасти своим калмыкам. Поздно вечером послышался повелительный голос зангина. Довольно приличный, в красном нарядном костюме, он гордо сидел на своем, иноходце. Приближенные бросились навстречу; одни схватили за узду тяжело дышавшую лошадь, другие помогли господину быстро слезть с нее. Тяжелой небрежной походкой зангин вошел в юрту и после обычных приветствий начал со мной беседовать; все присутствовавшие только слушали, говорить никто не решался. Попробовав его угощения — бараньего мяса и кирпичного чая, приправленного маслом и солью, мы крепко уснули.

В морозное утро, при восходе солнца, мы тронулись в путь. Там и сям по сторонам раздавались крики фазанов; утки, полухи и кряквы, стайками носились над юртами, отыскивая незамерзшую воду. Проводник, данный зангином, повел нас узкой тропинкой по высокому камышу к следующим стойбищам. В виду последних мы перешли по льду через широкий и глубокий рукав, далеко протянувшийся на север от озера Ара-нор. Обходить его кругом, было крайне нежелательно, а потому мы рискнули переправиться по льду. Прошли благополучно, хотя лед под вьючным верблюдом, сильно трещал и заставлял опасаться за его участь.

Озеро Ара-нор есть собственно открытая площадь воды среди высоких камышей, находящихся в непосредственном соединении с водами Баграш-куля; продолжением ее на севере служит речной рукав, простирающийся на 15 верст и бывший прежде ложем реки Хайдык-гола. Эта река ныне течет немного восточнее, и по обоим берегам ее стоят юрты калмыков.

Река Хайдык-гол, вступая в сплошные камыши, по которым течет около 10 верст, имеет ширину от 15 до 20 сажен, тогда как выше границы камышей — от 20 до 25; глубина везде 20-30 футов. Берега ее не выше сажени, чаще ниже. Калмыки, подобно лобнорцам, выводят из реки канавы для орошения пастбищных мест. Узкая полоса камыша и отдельно стоящие на ее берегах высокие деревья тала издали указывают направление реки. Течение ее тихое, а вода довольно прозрачная. В реке местные жители ловят на крючки рыбу, такую же, как и в озере, только меньших размеров. Река Хайдык-гол у берегов была покрыта толстым слоем льда и тонким посредине, почти до г. Карашара, выше которого, благодаря более быстрому течению, шла еще шуга. По берегам ее повсюду стояли юрты калмыков, группировавшиеся в улусы, (поселения), большею частью из немногих подвижных жилищ. На второй ночлег мы остановились в урочище Ута, на правом берегу реки, в юрте ламы. Гуляя вечером по кустам тальника, я вспугивал усевшихся на ночлег сорок, небольших соколков (Tinnunculus alaudarius и Aesalon regulus) и изредка фазанов, которые по утрам громко кричали. [118]

В урочище Ута я взял нового проводника и с ним 10 ноября прибыл в город Карашар, где близ большой дороги на левом берегу реки Хайдык-гола был разбит бивуак экспедиции. В этом месте река имеет от 30 до 40 сажен ширины, при глубине немногим менее сажени. Для переправы с одного берега на другой служат два плоских баркаса или каюка. На каждом из них можно было перевезти сразу четырех вьючных верблюдов.

Переночевав у своих и пополнив продовольственные запасы, а также взяв несколько подарочных вещей, я на другой день снова направился к озеру. Местность отличалась таким же характером. Повсюду простирались заросли камыша и чия (Lasiagrostis). Рассматривая далекий горизонт, глаз останавливался то на маленьких группах деревьев, то на высоко поднимавшихся вверх струйках дыма, который открывал присутствие в камышах калмыцких юрт.

Следуя дальше, мы встречали по-прежнему обширные заросли чия и среди них пашни, и а которых была сложена в скирдах солома; затем бугры, поросшие тамариском, и, наконец, еще ближе к озеру солончаки, то совершенно обнаженные, то покрытые тамариском и другими кустарниками. Среди бугров были замечены остатки старинных глиняных построек, довольно древних, по словам проводника. На ночлег мы остановились недалеко от берега озера в урочище Тавун-джахын, где нашлись рыболовы, рассказавшие кое-что об озере и рыбной ловле.

Дальнейший путь шел по окраине озерных камышей; на двенадцатой версте наш проводник указал направление, где пролегает зимняя дорога по льду, которая значительно сокращает расстояние до противоположного берега большого залива. В этом месте на лед кладется зимой настилка из кустов для обеспечения переправы ранней весной, когда лед становится ненадежным.

Обогнув залив, мы вышли на большую дорогу из Карашара в Урумчи и, пройдя по ней несколько верст, повернули круто на северо-восток и прибыли в урочище. Усту, покрытое высоким, футов до 10, чием.

На этом урочище мы были встречены местным зантином. Старшина первое время держал себя надменно. После же небольших объяснений переменил тон, сам предложил хорошего проводника на следующий день, за что и получил на память подарок. Мы расстались с ним по-приятельски, как и вообще всегда расставались с обитателями всех калмыцких улусов, в которых приходилось ночевать.

13 ноября на рассвете мы уже выступили в дальнейший путь. Через 6 верст мы миновали селение Табелга и, продолжая по-прежнему держаться юго-восточного направления, пришли снова к берегу озера. По дороге лес, солончаки и заросли тамариска чередовались между собой, причем солончаки чаще встречались близ озерной камышовой опушки. Местами с бугров или деревьев открывалось самое озеро. В этой местности хорошие пастбища встречались редко, а потому и калмыков в ней [119] зимует мало. Колесные дороги бороздят ее повсюду и все ведут в лес, который рубят и доставляют в Карашар, частью пережигают на месте в уголь. Несмотря на частое появление людей, здесь встречается много антилоп. Из птиц же изредка проносились с обычным криком стайки бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus).

В попутном урочище Илткэн-худук мы взяли нового проводника и в тот же день в сумерки прибыли на урочище Эргульдэк-худук, сделав переход в 44 версты. Этот ночлег был последним у прибрежных калмыков. На другой день, пройдя около 10 верст в прежнем восточном направлении, откуда уже ясно был виден конец озера, мы повернули на север и направились в селение Ушак-тал, где нас ожидала экспедиция.

Погода за все время рекогносцировки стояла превосходная, хотя ночные морозы доходили до — 15° С. Утром же по восходе солнца температура воздуха быстро повышалась и около 10 часов становилось уже тепло. С полдня начинал дуть северо-западный ветер, гнавший облака, и стихал к вечеру. Пыли было мало, в особенности над поверхностью озера. Ночи стояли ясные и тихие.

Теперь перейду к описанию озера Батраш-куля, которое так давно интересовало всех путешественников по этой стране (Первые сведения о Баграш-куле находим в труде А. Н. Куропаткина «Кашгария», 1879), но по разным причинам, большею частью не зависящим от них, осталось до сего времени известным лишь по имени. Нашей экспедиции, следовавшей уже обратно в отечество, представилась возможность сделать рекогносцировку этого замечательного озера. Очертание его, взятое с китайской карты, оказалось мало сходным с действительным.

Озеро Баграш-куль (Тенгиз-нор или Далай-нор по-калмыцки) простирается до 80 верст в длину, до 40 с лишком в ширину, а в окружности: более 220 верст. Оно содержит пресную и столь прозрачную воду, что песчаное его дно, как утверждают калмыки-рыболовы, можно различать на глубине около 6 саженей. Эта глубина должна быть близка к средней глубине озера. О наибольшей же глубине его калмыки-рыболовы не могли сообщить ничего определенного, объясняя только, что в иных местах дна озера, по причине большой глубины, совсем не видно. Близ берегов, у внутренней опушки камыша, глубина Баграш-куля колеблется от 1 до 3 саженей.

В озере живет очень много рыб, принадлежащих, вероятно, к тем же видам, которые водятся в реках Тариме и Конче. Калмыки же уверяли, что в Баграш-куле живет только один вид рыбы, но разных величин. Рыб до 1 аршина в длину они называют «джархей», средней величины, от 1 до 3 аршин, «загасу» и, наконец, от 3 до 4,5 аршин — «лаха».

По поверию калмыков, в озере Баграш-куль живут водяные лошади и коровы, выходящие по временам на берега пастись. Они очень чутки, издали слышат приближение людей и немедленно скрываются в воду. Поэтому [120] их никто не может видеть в настоящее время, но в старину они были не так осторожны и тогда многие их видели. Эти фантастические животные, по уверению калмыков, не подают никогда голоса.

Весенние и осенние бури разводят сильное волнение в озере: волны достигают 2 саженей высоты, и озеро долго не успокаивается. Во время сильных волнений на берега Баграш-куля выбрасывается много рыбы, которую пожирают кабаны и орланы. Озеро замерзает окончательно не ранее декабря, а в половине марта вскрывается, но льдины носятся по нему и в апреле. Замерзание у берегов начинается гораздо раньше, но волны разбивают лед и препятствуют образованию сплошного ледяного покрова на озере.

Острова встречаются только в северо-восточном углу озера. Все они низменны и окаймлены высоким тростником, в котором водятся кабаны.

Западный и северный берета озера Баграш-куля почти на всем протяжении низменны и покрыты высоким, до 3 саженей, камышом (Самый высокий, до 3 саженей, камыш граничит с открытой водной площадью озера). Эта непрерывная камышовая опушка описываемого озера простирается от 1 до 5 верст в ширину и лишь в очень немногих местах суживается до 0,5 версты. С камышом граничит солончак и в редких случаях, где берег возвышен, ильмовый или тополевый лес. От камышовой опушки простирается сначала обнаженный солончак, подальше покрытый кустами тамариска, солянками и изредка высокими, до 5 и более саженей, буграми, на которые я взбирался по временам для визирования и мог видеть озеро. Еще дальше от озера простирается уже более возвышенная полоса зарослей чия и невысокого камыша, в которой расположены зимние стойбища калмыков. В этой полосе встречаются местами острова тополевого и ильмового леса.

Между устьями рек Хайдык-гола и Конче-дарьи простирается обширное болото около 150 квадратных верст. Это болото, сплошь покрытое камышом, усеяно многими озерами, из которых только одно — Добасу-нор, — замкнутое и соленое, а все остальные, сообщающиеся между собой и с Баграш-кулем притоками, содержат пресную воду. Из этих многочисленных озер наибольшие: Ара-нор, Зыгыс-нор, Гершик-нор, Намкы-нор, Турэн-нор, образуемое рекою Конче, и Сухайт-нор. Из остальных малых озерок некоторые не замерзают вовсе и потому на них зимуют лебеди (Cygnus), гуси (Anser), три вида уток — кряквы (Anas boshas), полухи (Chaulelasmus streperus) и красноносые нырки (Fuligula rujina), водяной пастушок (Rallus aquaticus) и гагара-нырец (Podiceps cristatus) (Larus ridibundus и L. ichthyaetus были замечены на южном берегу озера).

Кроме плавающих и голенастых, в озерной котловине зимуют еще: грач (Corvus frugilegus), галки (Colaeus monedula, С. dauricus), сорокопут (Lanius Homeyeri), сарыч (Buteo hemiptilopus), ворона серая (Corvus [121] cornix), перепелка европейская (Coturnix communis), голубая синица (Cyanistes cyanus var. tianschanicus), маленькая синичка (Leptopoecile Sophiae). Из оседлых же пернатых в описываемой котловине гнездятся: сокол Тендер-оона (Gennaia Hendersoni), сокол-дербник (Aesalon regulus), сокол-пустельга (Tinnunculus alaudarius), лунь полевой (Circus cyaneus), ястреб-тетеревятник (Astur palumbarius), ястреб-перепелятник (Accipiter nisus) (Оба ястреба довольно редки), ворон черный (Corvus corax), ворона черная (Corvus corone), сорока (Pica leucoptera), фазан (Phasianus tarimensis), голубь (Columba oenas), степной бульдурук (Syrrhaptes paradoxus), серая куропатка (Perdix cinerea robusta), саксаульный воробей (Passer Stoliczkae), полевой воробей (Passer montanus), хохлатый жаворонок (Galerida cristata magna), жаворонок малый (Calandrella brachydactyla), жаворонок рогатый (Otocorys penicillata), пустынная певунья (Rhopophilus albosuperciliaris), овсянка (Emberiza cioides), каменный воробей (Petronia petronia), усатая синичка (Panurus barbatus var. sibirica), стренатка камышовая (Emberiza schoeniclus), стренатка болотная (Pyrrhulorhyncha pyrrhuloides).

Из зверей очень редок тигр (Felis tigris), несмотря на обилие кабанов, которыми он преимущественно питается; в зарослях камыша в небольшом количестве водятся манулы (Felis manul), еще реже на незамерзающих озерах выдра (Lutra vulgaris). В береговых зарослях и на солончаках пасутся степные антилопы (Gazella subguttorosa), в тех же зарослях живут волки (Canis lupus), лисицы (Canis vulpes) и зайцы (Lepus yarkandensis). На южном берегу озера В. И. Роборовский замечал следы марала (Cervus).

Из растений в описываемой впадине преобладают: на низких местах камыш (Phragmites communis), куга (Typha) и солянки (Salsola), a на возвышенных — тополь (Populus diversifolia), ильм (Ulmus campestris), тамариск (Tamarix), саксаул (Haloxylon ammodendron), хармык (Nitraria Schoberi) и чий (Lasiagrostis). Кроме того, в этой впадине растут: тальник (Salix), кендырь (Apocynum venetum и A. pictum), астрагал (Astragalus), чернобыльник (Artemisia), спаржа (Asparagus) и Kochia mollis, a также Salsola herbacea, Halostachys caspia, Reaumuria Kaschgarica, сульхир (Agriophyllum gobicum) и Calligonum mongolicum.

В заключение — несколько слов о жителях-калмыках. По преданию, сохранившемуся у калмыков, предки их с ханом во главе 230 лет тому назад покинули северные страны и, перейдя через Тянь-шань, поселились в котловине Баграш-куля. Озера в то время не существовало, его место занимала обширная степь, на которой привольно паслись стада переселенцев. Они имели много скота и потому жили в довольстве. Благоприятные жизненные условия способствовали умножению населения и приращению ханского дома. Через 70 лет по переселении у калмыков было уже пять ханов. Ввиду [122] чрезмерного увеличения населения они порешили разделить его. Старший хан по праву остался со своим уделом на родине, а остальные укочевали: двое — к озеру Куку-нору, третий — в Алашань и четвертый — в Цайдам.

Оставшиеся в котловине Баграш-куля калмыки жили долгое время в довольстве, но дунганское восстание в Западном Китае сильно повредило их благосостоянию. Все лучшее было отобрано от них воюющими сторонами. Ни люди, ни имущество не были обеспечены. Жилось только тому хорошо, кто был силен и производил набеги.

В настоящее время прибрежные калмыки составляют всего 11 хошунов, численностью от 70 до 200 человек. Ими управляют зангины, подчиняющиеся двум помощникам дзасака, а высшая власть сосредоточена в руках наследственного дзасака — Гомбоджи-Бейсе. Его ставка «Термите» находится в лучшем месте долины реки Хайдык-гола, верстах в 12 ниже города Карашара. Во время нашего следования через эту местность дзасак был в отсутствии. Обширная белая юрта его еще издали резко выделялась среди малых, закоптелых, в которых жили родственники и прислуга князя. Узнав о приближении русских, вся семья и приближенные дзасака вышли к нам навстречу; тут же были и помощники его, а также ламы, обучающие княжеских детей. Нарядно одетые, с чистыми, свежими лицами, жена и дети дзасака представляли по наружности резкий контраст с остальными калмыками. К сожалению, недостаток времени не позволил мие остаться в ставке до прибытия дзасака и познакомиться с его житьем-бытьем. Зангины избираются обществом из среды наиболее уважаемых людей и занимают нередко эти должности в течение всей жизни.

Подати с калмыков взимаются однажды в год, в размере трех ямбов серебра (475 рублей) со всего населения. Китайцы во внутреннее управление калмыков не вмешиваются и не притесняют их.

Главное занятие калмыков — скотоводство, которому подспорьем служат хлебопашество и рыболовство.

Скотоводство, благодаря хорошим пастбищам летом на юлдусе, а зимой в окрестностях озера, находится в хорошем состоянии. Калмыки разводят больше всего баранов, меньше [крупного] рогатого скота, лошадей и верблюдов. После дунганского восстания количество животных у них значительно уменьшилось. Богатых калмыков теперь считается всего около пяти человек и достояние каждого из них состоит приблизительно из 20-30 верблюдов, до 200 лошадей, 25-30 штук крупного рогатого скота и до 1000 голов овец. Остальные же калмыки в среднем владеют каждый: двумя-тремя верблюдами, десятью лошадьми, одной-двумя штуками рогатого скота и 100 баранами.

Цены лучших калмыцких животных таковы: верблюд стоит 20 лан (около 46 рублей), лошадь тоже 20 лан (46 рублей), бык или корова 6 лан (около 14 рублей) и баран 1 лан (2 рубля 30 копеек). Во время нашего пребывания в котловине скот калмыков был в очень хорошем теле. [123]

С наступлением мая калмыки начинают готовиться к переселению в горы Тянь-шаня и в конце этого месяца перекочевывают в нагорные долины Большой, и Малый Юлдуоы, весьма богатые пастбищами. Там они проводят все лето до конца августа и в начале сентября опускаются к озеру Баграш-кулю.

В течение лета скот их в горах превосходно откармливается и становится очень жирным, спины у лошадей принимают такую округлую форму, что седлать их становится почти невозможным.

Перед отправлением в горы калмыки возделывают свои пашни и сеют на них пшеницу, ячмень, кукурузу и просо. Смотреть за полями, и их орошением остается, частью на все лето, частью же посменно, небольшое число калмыков. Урожаи бывают в общем очень хорошие: пшеница дает сам-десять — пятнадцать, ячмень столько же, кукуруза сорок — пятьдесят, а просо до сам-сто. Случаи неурожаев редки, но посевам наносят большой вред кабаны.

Убранный хлеб складывается в скирды на тех же полях, по возможности вблизи юрт, и около скирд делают токи. Орудием для обмолачивания служит гранитный, призматической формы, вал, длиною около 2 аршин, при толщине в 6 вершков. Это шестигранное орудие имеет на концах цилиндрические выступы, на которые во время самой работы накидываются петли от постромок лошади или быка. В середине круглого тока устанавливается прочно кол, к которому привязывается корда и на ней ходит бык или лошадь по разбросанному хлебу, катя за собой каменный вал. Для провеивания калмыки во время ветра подбрасывают хлеб вверх короткой лопаткой. Зерно хранят в ямах, выкапываемых на самих пашнях. Для перемола зерна служат маленькие, примитивного устройства, мельницы, приводимые в действие быками или лошадьми. Избыток хлеба сбывается в г. Карашаре.

Рыболовством калмыки стали заниматься только после дунганского восстания, когда у них значительно уменьшилось число скота. До этого же времени они вовсе не ловили рыбы, не употребляли ее в пищу, да и теперь зажиточные калмыки рыбы совсем не ловят и не едят. Рыболовством занимаются только беднейшие из них, часть которых постоянно проживает в Карашаре.

Ловля рыбы на озере Баграш-куль начинается тотчас же, как оно замерзает у берегов, и сначала только на удочку. Крючки бывают разных величин; приманкой служит та же рыба, живая или мертвая. Крючок привязывается к бичевке до 1/2 дюйма толщины, опускается с наживкой в прорубь и осматривается рыболовом по временам.

Когда все озеро покрывается льдом, начинается бой рыбы острогой. Он производится днем и ночью, большею частью партиями в несколько человек. В последнем случае, т. е. ночью, разводят на льду костры вблизи прорубей. Вся партия делится на две части. Одна часть на известном [124] расстоянии гонит стаю к месту прорубей, где другая уже сторожит и бьет медленно плывущих или совсем останавливающихся рыб. Бросая острогу, бойцы норовят всегда попасть в голову, иначе рыба срывается и уходит. На удочки и острогой добывают рыбу только прибрежные калмыки, а городские и дунгане ловят ее неводами. Те и другие не имеют ни лодок, ни челноков, а потому занимаются рыболовством исключительно зимой, по льду. Невода делают длиною до 50 сажен и высотою в 3 сажени. Способ ловли по льду неводом одинаков с нашим.

Рыбу продают в Карашаре и в Курле, откуда значительная часть ее отправляется в Урумчи. Самые большие и жирные рыбы продаются от 2 рублей 30 копеек до 3 рублей 50 копеек за штуку, весом, вероятно, не менее 3 или 4 пудов.

Жилище калмыка — закоптелая войлочная юрта. С наружной стороны круглая стенка юрты обставляется плотно сплетенной из чия циновкой для защиты от ветров. Непривлекательный вид жилища извне еще больше поражает путешественника, зашедшего внутрь. Посредине юрты насыпан кольцеобразный валик, внутри которого раскладывается костер из дров или аргала (сухого скотского помета). На костре таган, поддерживающий чугунную чашу, в которой варится как пища, так и чай для семьи. В передней части юрты стоит деревянный сундук, в который складывается наиболее ценное имущество хозяина, а на крышке его, покрытой тканью, устанавливается ряд медных полукруглых стаканчиков, наполненных жертвенным салом или маслом. Эти светильники ставятся перед идолами и зажигаются на короткое время по вечерам. Вправо от жертвенника помещаются войлочные постели, а свободная часть между постелями и очагом служит местопребыванием для живущих днем. Между постелями и дверью помещается разная утварь: ведра, кувшины, ковши и т. п. Остальное пространство юрты занято разным имуществом. Если калмык охотник, то на стенке юрты часто можно видеть ружье, рога и шкурки зверей. На полу лежат седла, текущий запас муки, мешки и веревки. Вот все, что можно видеть в юрте калмыка. Притом все это покрыто пылью и загрязнено. Вся семья в кучке; и тесно, и холодно ей. Дети, большею частью грязные и оборванные, собираются к очагу; малютки кричат и плачут, подростки шалят и смеются. Матери постоянно хлопочут, чтобы управиться со всеми и всех занять. В общем положение калмыцкой женщины крайне тяжелое. Правда, она полноправная хозяйка дома, но зато дорогою ценою оплачивается ее неприниженное положение.

Несмотря на такую убогую обстановку, калмыки довольны своим положением, особенно простором и свободой, которыми они пользуются. Под грязной наружной оболочкой их скрывается откровенная, чистая душа. Каждый путник, посетивший, юрту калмыка, встречает самый радушный прием: для него освобождается и очищается часть юрты, варится чай и мясо, а животным его дается лучший корм. Первый привет гостю или просто [125] зашедшему собрату выражается поднесением закуренной трубки, или ганзы, как ее называют калмыки; с своей стороны и гость, если он калмык, тоже закуривает свою трубку и обменивается с хозяином. Курение распространено не только между мужчинами, но и женщинами, даже между детьми; матери нередко суют трубку в рот плачущему ребенку, чтобы его успокоить.

Пища калмыков далеко не привлекательна. Мясо опускают в кипяток и варят. Когда оно будет готово, семья собирается у очага, и каждый ее член получает от главы кусок мяса; в бульон же опускается пшено или лапша и варится до тех пор, пока едят мясо. Потом приступают к похлебке, которую едят с хлебом или толокном. После тот же котел наполняется водой, и когда она вскипит, кладут в нее кусочки кирпичного чая, который спустя немного приправляют солью, молоком, маслом или жиром. На наш вкус такая смесь очень неприятна, но калмыки страстно любят ее.

Калмыки охотно пьют водку, приготовляемую ими из молока, и покупают хлебную в Карашаре у китайцев и дунган. Зангин хошуна, в котором мы имели первый ночлег по выходе из Курли, привез с собой из Карашара довольно много водки. Пока готовился ужин, он откупорил свою кожаную флягу с водкой и, наполнив ею чайную чашку, поднес мне. Я отказался, сказав, что не пью. Сильно удивленный моим отказом, а еще более тем, что я не пью, зангин улыбнулся слегка и осушил за мое здоровье всю чашку, заметив при этом: «Я слышал как русские пьют!» и сделал щелчок по шее. «Это вы такой непьющий, а уж человек ваш, — добавил он, — непременно выпьет». В этом он не ошибся. Долго, до самой полночи, веселый зангин не ложился спать; жена его, по приказанию мужа, поминутно наполняла чашку за чашкой, стараясь последующие не доливать, пока ее супруг не заснул...

Калмыки исповедуют буддийскую религию. Кумирня есть только в главной торгоутской ставке в 100 верстах к северо-западу от г. Карашара, где находится старший торгоутский хан — Гунчин Цамца и его управление (ямынь). Вблизи Карашара также есть хошуны торгоутов, которых считается пять. Кроме главной кумирни, прибрежные калмыки имеют молитвенные места в каждом хошуне. Молящиеся собираются в большую чистую юрту, которая ставится вдали от улуса, и при ней всегда находится один или несколько лам. Все они в желтых или красного цвета одеяниях, с бритыми головами, в отличие от обыкновенных калмыков, которые носят косы. В эти молитвенные места собираются калмыки четыре раза в год: в феврале, мае, августе и ноябре. В главную же тортоутскую кумирню стекается до 10 тысяч богомольцев. Набожные калмыки ходят по временам на богомолье в далекие монастыри, как, например, Гумбум в Тибете, и посещают даже Лхасу. Такие далекие путешествия предпринимались нередко до дунганского восстания, когда калмыки были богаче. Теперь же они совершаются гораздо реже. После дунганского восстания впервые в 1887 г. караван богомольцев из 200 человек, с ханом во главе, отправился в Лхасу. [126] Путь его пролегал через Лоб-нор, урочище Гас, по Цайдаму и далее по большой дороге из Монголии. «Тяжело там (в Тибете) дышать и ходить, — говорили, мне калмыки, — в течение двухлетнего странствования каравана погибло более половины животных и немало умерло людей. Конечно, — добавляли они, — те счастливы, которые умерли во время благочестивого, дела». Караван вернулся из Лхасы осенью 1889 г.

Ламы пользуются большим почетом у калмыков. При появлении в юрте ламы немедленно все встают, и хозяин или гость, занимающий почетное место, тотчас же уступает его ламе. Ламы почти всегда имеют при себе хурдэ (Вертящийся цилиндр, в который вкладывается написанная молитва. По верованию монголов, вращение ее равносильно чтению, и один оборот заменяет прочтение всей молитвы), и по первой просьбе калмыка, или личному своему желанию, начинают ее вращать слева направо, произнося про себя молитвы; одновременно с этим перебирают левой рукой четки. Я лично видел одного старика-ламу, пришедшего к зангину с той целью, чтобы, как объяснил хозяин, «благословить меня на благополучное окончание путешествия». Около получаса почтенный старец вращал хурдэ и произносил вполголоса молитвы; затем, простившись с нами, медленно побрел домой. По уходе его зангин сказал: «Этот лама хотя и не может читать по книгам, но зато очень много знает наизусть и потому пользуется особым уважением».

Лечением туземцев занимаются по преимуществу те же ламы, которые сами приготовляют и лекарства. Одни и те же порошки, приготовленные ламами, часто даются больным, одержимым разными недугами. Вообще болезненность среди калмыков весьма незначительна. Здоровый климат и почти постоянное пребывание на свежем воздухе предупреждают заболеваемость. Гораздо чаще бывают внезапные, случайные заболевания, от которых нет никаких средств. Так мне пришлось быть очевидцем одной больной, лежавшей уже третьи сутки без сознания. Молодая, двадцати трех лет, калмычка скакала верхом на лошади за убегавшим быком. Лошадь споткнулась, и всадница через голову упала на землю. Стоявшие вблизи родственники и соседи скоро прибежали к несчастной и, подняв ее, отнесли в юрту мужа. Он все время находился в глубоком горе и, заметив нас, попросил зайти к себе и оказать больной помощь. У меня, кроме хины, желудочных капель и спирта для предохранения от порчи убитых птичек, не было никаких медикаментов. Я влил больной в рот немного спирта и растер им ей виски. После этого больная начала слегка раскрывать глаза и смутно смотреть, но вскоре снова закрыла их и заснула. Когда она проснулась, я влил ей в рот немного кипяченого молока и просил давать его два раза в день, а также прикладывать к ушибленной голове компресс. Калмыки упрашивали меня остаться у них на ночь и хлопотали об угощении, но мне нужно было спешить, и я не без сожаления покинул больную.

Конче-дарья и Баграш-куль. — Впервые опубликовано под названием «Поездка на реку Конче-дарью. Рекогносцировка Северного берега озера Баграш-куля». — Труды Тибетской экспедиции 1889-1890 гг. под начальством М. В. Певцова, ч. III. Экскурсии в сторону от путей Тибетской экспедиции, СПб., 1896.

© текст - Мурзаев Э. М. 1963
© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© OCR - Бычков М. Н. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН СССР. 1963

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.