АРТУРСКИЕ ТЕНИ.

Продолжение, (см. выпуски: 14-15 «Кит. Бл.»)

Пришло время открытия памятника на могилах павших русских воинов на русском кладбище у подошвы Саперной горы. Два раза день, открытия был откладываем, в третий, раз оно состоялось 28-го Мая или 10-го Июня по новому стилю. Со стороны Японии представителями командирован генерал Ноги с большою свитой, а также Квантунский генерал-губернатор барон Осьма. Со стороны России командированы по Высочайшему повелению два генерала, один адмирал, несколько полковников и нижних чинов, имеющих знаки отличия за Японскую войну, всего в количестве 24 человек, а также и начальник Духовной Миссии в Пекине, — Епископ Иннокентий со свитою из одиннадцати человек, в числе коих находился и пишущий эти строки.

Из Пекина мы выехали 25-го Мая, а 26-го к вечеру были уже в Мукдене. С нами ехал тоже в Порт-Артур корреспондент английской газеты из Тяньцзиня. Он был очень внимателен ко всему окружающему и с половины пути, из Шанхайгуаня, послал уже несколько писем.

В Мукдене мы должны были сесть на специальный поезд, в котором ехали из Куанченцз — русская военная депутация во главе с генералом Гернгросс и морская с контр-адмиралом Матусевичем. Прошло всего несколько недель с того времени, как японцы открыли движение по вновь уложенной широкой колее по всему участку Южно-Маньчжурской железной дороги, пользуясь выписанными из Америки вагонами и паровозами новейшего типа. Внутренность вагонов еще не оборудована, меблированы они комнатной мебелью, освещены простыми лампами, за то снаружи имеют свежий щеголеватый вид.

Поезд состоял из шести вагонов и пришел на станцию в начале двенадцатого часа ночи и стоял около получаса. На вокзале было много представителей от японских военных и гражданских учреждений, представителей дипломатии и множество публики. По отходе поезда все мы расположились на отдых, кто на стульях, кто на креслах, кто на диванах, и так провели всю ночь до рассвета, который встретили южнее станции Дашицяо.

Еще все спало вокруг и на востоке едва светлело небо, обрисовывая волнистые контуры холмов, и ритмический грохот поезда глухо отдавался в сонной долине, и ночной туман стелился по оврагам; в поезде объятом сном, в самом краю, в заднем вагоне боцман Мурашко будил своего товарища и, судя по тому, что держал он в одной руке полотенце, а в другой чайник, намеревался умываться и желал воспользоваться услугами товарища, но повел речь о другом:

— Опенкин, Опенкин, посмотри-ка это что? Фу, вот сила! Ты глянь в окно-то, это что там? Смотри, смотри... сколко их тут. Ого-го... [13]

— Ну что там увидел, что мне спать не даешь, процедил Опенкин, протирая глаза спросонья и подымаясь на локти, чтобы взглянуть в окно.

— Как что, разве не видишь, могилки...

В окне, куда глядел Опенкин, было совсем еще темно; остроконечные сопки громоздились одна над другой, сероватый туман окутывал их подошвы, а ближе, в долине по полям виднелись могильные холмики с кучками тощих деревьев над ними. Опенкин едва ли увидел что, — глаза его слипались. Он отвернулся к стене и опять заснул, а разговор продолжался уже с другим, именно ефрейтором Пограничной стражи, Казаркиным. Тот слышал разговор, с соседней койки, подошел к окну и долго всматривался, качал головою, протирал стекло рукавом, опять смотрел, а Мурашко не унимался, продолжал охать, вздыхать и причитать жалобно;

— Эх, сердечные, положились вы тут прахом на чужой стороне, сколько тут вас, видимо невидимо, а дома-то родные о вас плачут...

— Постой причитать-то, сказал Казаркин, где ты видишь могилки?.

— Как где, а это что, а это? Вишь, вот они, две, три вместе, а там их целый собор, а вот эта большая, это — офицер, сказал он нравоучительным тоном.

— Ну, вот и не угадал, — это все не наши могилы.

— Как так не наши?

— Очень просто, — китайские. У китайцев есть такой обычаи, каждый на поле своем хоронит своих родственников, и каждый год подбавляет земли на бугорок, какая могила старее, та и больше. Вы, моряки, сухопутного дела мало смекаете, а я, вот присмотрелся здесь; пятый месяц по Маньчжурии езжу, ищу тела сродственников. Теперь, вот, мне поручено отыскать тело поручика Яковенко, он умер не в бою, в госпитале, и я расспрашивал у фельдшера, где и как найдти его могилу, и нашли мы уже, но только могила оказалась ограблена, от поручика осталось только кольцо с руки да сапог, а где все прочее делось неизвестно. Справлялся в Ляояне в тамошней полиции, китайцы сваливают на японцев, японцы на китайцев. Теперь вот еду в Артур взять форменную бумагу от губернатора, сколько хлопот сколько расходу, почитай тысячи две рублей обойдется доставка в Россию этих останков, а что поделаешь сродственники требуют, как ни можно говорят доставь в Россию, вот и телеграмма у меня...

— Так по твоему это китайские могилы?

— Истинно так.

— Ну, а вон то что виднеется по ребру сопки, видишь?

— Ну, что ж, вижу, то совсем не то, то камни торчат, тут везде так по этим сопкам. Вот как сейчас помню под Кинчжоу в редуте пришлось сидеть, и вот как раз такие же камни там торчат перед носом, ночью того и жди из-за них что япошка вывернется.

— Постой, брат, потише, видишь, кондуктор проходит, наверное все понимает по-русски, а притворяется что не слышит.

Кондуктор японец действительно проходил мимо, тушил лампы, так как стало уже светло, поезд остановился на минуту на каком то полустанке. Тихо там было и всего два человека на узкой платформе — дежурный и стрелочник. Погода стояла чудная, в горах как будто пахло росой. Перистое облачко легкой кисеей таяло на бледном востоке, остальной небосклон был чист и прозрачен. [14]

— Эй, приятель, сказал Мурашко, показывая чайник проходившему японцу, как бы тут холодненькой водицы раздостать, мне умыться?

Японец учтиво улыбнулся и замахал рукой на юг, объясняя тем, что на следующей большой остановке можно достать воды. Эта станция была, кажется, Вафаньдян, а за нею — Палундянь и уже солнце поднялось высоко, и пейзаж изменился: стало как то просторнее. С восточной стороны тянулись хребты гор, а с западной отдельные холмы и сопки свободными размахами уходили в даль, где местами сверкали на солнце проблески воды залива. Поезд просыпался, в вагонах заметно было движение. Японские переводчики и прислуга внимательно предлагали пассажирам чай и воду для умывания.

Занимаясь неторопливым туалетом, офицера перекидывались отдельными замечаниями относительно той или другой местности, знакомой по военному делу. У нижних чинов шел оживленный обмен впечатлений и воспоминаний прошлого, при чем все так увлекались рассказом что ни кто не стеснялся говорить о японцах в присутствии их. Русские герои говорили о войне с таким восторгом, как будто она окончилась победой, а не поражением. Они не хотели верить, чтобы так осталось все; не хотели согласиться, что Артур не будет опять принадлежать русским. Действительно, принимая в расчет значительно превосходную силу неприятеля в каждой отдельной стычке, надо было признать побежденных все же героями. Ни какого тяжелого чувства, ни каких грустных воспоминаний, или смущения или досады и тени не было в рассказах, а говорили они много, припоминая все подробности эпизодов отступления. И если бы все это можно было бы записать, то получилась бы целя книга. Но не так весело проходило время в офицерских вагонах. Там царила вялость. Не смотря на отменную услужливость японцев, чай как то не клеился. Все бродили, не находя себе места, не зная чем занять себя. Разговор не ладился. Всех угнетала какая-то мысль. Каждый чувствовал смущение, но не хотел обнаружить его. Может быть многие подумали: зачем японцы везут нас к себе, разве мало им одного триумфа победы, или они еще не верят, что Порт-Артур в их руках и хотят видеть русских у себя гостями?.. Это чествование русских героев есть само по себе уже акт снисходительного уважения к ним и самовозвеличения. Кто не помнит деревенских бойцев кулачников, как более сильные и ловкие из них, сшибя с ног своего противника, поднимают с земли его шапку и подают ему, чем исполняют акт великодушия по отношению к своему противнику, но вместе с тем подчеркивают и то, что сам он не в силах был сделать это. То же чудилось и здесь, в этом чествовании памяти чужих героев. К тому же вся окружающая местность, куда только мог достигнуть взор, каждая горка, лог, деревня, мост, дорога напоминали боевым офицерам все неудача прошлой войны, всю неурядицу в распоряжениях и во всем плане наших действий. Вот и Кинчжоу, на которое теперь не хотелось смотреть... По мере приближения к Артуру смущение всех увеличивалось: артурские тени сгущались, подавляя воображение, производя щемящую боль в сердце. Зачем тревожить старые раны, переживать опять чувства, волновавшие нас четыре года тому назад? Время тянулось как-то особенно долго, едва дождались завтрака, который, казалось затянулся на два часа. Подавали английские супы, сыроватое мясо, плохенькие, лежалые фрукты. Нижним чинам то же подавали мясные блюда, но, так как ни вилок ни ножей не было, то ни кто не дотронулся до них, — все так были воодушевлены [15] разговором о прошлой войне, все так волновались, что забывали про пищу. На всех станциях поезд наш встречали с почетом, везде был выставлен почетный караул, но ни кто не обращал на него внимания. Поезд был украшен флагами, а на паровозе спереди развивались два огромные скрещивающиеся флага — японский и русский, но и это мало занимало пассажиров, а больше нравилось толпам китайцев, попадавшимся всюду на полустанках. К поезду их не подпускали, за то издали они могли громко выражать свой восторг тиками: ура, банцзай!

Со станции Нангалина поезд наш переполнился публикой с Дальнинского поезда, ожидавшей нас на станции. Здесь же были представители русской и японской дипломатии и множество переводчиков, приставленных чуть ли ни к каждому депутату. Корреспонденты японских газет, алчные до всякого рода новостей, приставали ко всем с расспросами о дороге. Некоторые из них оказались хорошо владеющими русским и китайским языками. Расспросам не было конца... По окончании завтрака составилась коммисия для обсуждения предстоящего церемониала открытия памятника и соединенных с ним тожеств. Впрочем программа самого церемониала открытия составлена была уже ранее и напечатана на японском языке. Она состояла из 12-ти нумеров действий, из которых первые пять нумеров представляли различные языческие обряды, долженствующие быть проделаными японскими бонзами на могилах православных русских воинов. Эта неожиданность так поразила всех русских, многие пожимали плечами не зная что сказать. Преосвященный Епископ Иннокентий заявил, что программа церемониала не была ему до сих пор известна, что он не может допустить освящение крестов по языческому обряду, также как и всенародного моления язычников о душах православных воинов и вообще какую бы то ни было профанацию церковного обряда. Тогда японцы согласились на изъятие из программы синтоистского моления. При обсуждении порядка тостов также была небольшая заминка, но скоро и это дело уладилось, и все пошли надевать мундиры и ордена, так как было уже близко к Порт-Артуру. В предместьях и там, где работали японцы на линии дороги, можно было видеть с каким энтузиазмом встречали наш поезд. Японцы бросали шапки вверх и кричали: ура. Подъезжая к повороту дороги, можно было видеть весь склон под Саперной горой, где стоял памятник, цель нашего путешествия. Здесь японцы рабочие также приветствовали нас дружными несмолкаемыми кликами. У вокзала, заметно, было все приведено в порядок и тщательно заштукатурены пробоины в домах и здание госпиталя с разрушенным углом, стоящее на горке вблизи вокзала.

На вокзале, куда поезд прибыл в три часа с четвертью по полудни, на открытой площадке выстроились более ста японских офицеров в парадной форме. Раскланявшись с ними, депутаты садились в экипажи и разъезжались по отведенным квартирам. По дороге, всюду подновленной и украшенной триумфальными арками, с японскими и русскими флагами, мы проехали в Новый город. К изумлению нашему все встречавшиеся с нами на улице японцы, не только военные и служащие, но и частные лица, даже женщины и дети, почтительно кланялись. Удивительно здесь то, как это народ дружен с своим правительством, как хорошо понимает момент и ценит положение свое политическое. Дом, отведенный для Преосвященного и его свиты, находился в живописной местности, откуда открывался восхитительный вид на море, и [16] представлял, собственно, два дома, соединенные крытой галлерей. Построен он был каким-то русским офицером и имел уютное расположение комнат и роскошную обстановку.

Здесь можно было с большим удобством расположиться в совершенно русской обстановке. Прислуга (из пекинских китайцев) как будто не случайно была приставлена к этому дому, чтобы нам не терпеть никаких стеснений по не знанию японского языка. Ванны, экипажи нам были предоставлены, и переводчик, драгоман Квантунского Управления, постоянно находился при нас. Если прибавить к этому еще и отличный стол, совершенно европейский, то надо признать, что японцы на этот раз сумели принять гостей и показать себя хлебосольными хозяевами.

Вскоре по приезде на квартиру, мы сделали визиты главнейшим начальникам, а другим послали карточки через переводчика. Решительно все ответили нам в тот же день не исключая военного губернатора, барона Осьмы. В этом прошел весь вечор, а после ужина мы вскоре же легли спать. Проснулись утром рано и первое, что нам бросилось в глаза, это была дальнинская газета «Маньчжурские Ежедневные Новости» на английском и японском языках. В номере, посвященном предстоящему торжеству, сообщалось о приезде в Порт-Артур русской и японской депутаций, последняя во главе с генералом Ноги; в красивых виньетках помещены виды памятника и крестов, увенчанных венками из живых цветов, а также портреты: Кондратенко, Макарова, Ноги и главы русской депутации генерала Гернгросс. Номер этот в нескольких экземплярах любезно был нам прислан редакцией.

Благодаря ему, мы узнали свою ошибку, что генерал Ноги в Артуре и что к нему надо было непременно визитировать. Переводчик не сообщил нам, будучи в полной уверенности, что мы это знаем. Он явился утром неособенно рано, так как уже успел побывать у памятника и устроить там наших певчих в палатке, где удобно было бы облачаться. Палаток близ памятника находилось несколько, а та которая была ближе всех к памятнику была отведена нам. В девятом часу мы в сопровождении переводчика Таро-Яно выехали по дороге к памятнику, всюду обгоняя пешеходов. Погода стаяла чудная, народу собиралось много — все японское население Артура и немало китайцев. Город был расцвечен флагами, много маленьких флагов японских и русских можно было видеть в руках публики, спешившей на торжество.

Как дорогу, деревню, так и самое кладбище и памятник нельзя было узнать в сравнении с тем, что мы видели здесь осенью прошлого года так все было заботливо убрано, вычищено, украшено. На кладбище вокруг памятника на большое расстояние трава была выполота, дорожки устланы песком и мелкой галькой, ни где вокруг не было видно японских могил, они могли быть в другой стороне кладбища не ближе полуверсты расстояния. Самый памятник по бокам был завешен черным коленкором. К западу, в стороне стояли японские полки солдат в образцовом порядке. Рядом с ними — были построены особые вышки для фотографов. Музыканты помещались в ограде памятника, на всех окружающих его на могильных крестах были надеты венки из живых цветов. Публика собиралась на окружающих возвышенностях, по склону Саперной горы, а участвующие лица ютились в [17] обширной открытой палатке, где стояли столы и кресла. Все японские генералы были уже здесь, нас представили генералу Ноги. Он производит впечатление бодрого старика, хотя ему, говорят, минуло много за шестьдесят лет. Ровно в девять мы перешли в свою палатку и стали облачаться для служения панихиды, думая, что церемониал начнется по росписанию, но нам пришлось еще с полчаса или более обождать. Становилось жарко, японцы предлагали всем холодный чай. Раздалась музыка и все участвующие в церемониале стали занимать свои места впереди памятника, где установлено было масса стульев, так как военных чиновников было не менее трех сот человек. Когда все заняли свои места и музыка смолкла какой-то оратор (секретарь) прочитал доклад, в котором выяснил всю историю памятника, указал на инициаторов, строителей, на средства, затраченные на сооружение, наконец развил идею памятника, нравственные и политические побуждения к его устройству. Под конец своей речи он говорил с большим пафосом, как это в обычае у японцев. Голос его звучал неестественными, крикливыми нотами, но суть была, конечно, в мыслях, а не понимающим японского языка речь показалась несколько длинной. Вторым говорил барон Осьма. Он приветствовал депутации и все собрание, говорил, обращаясь к павшим героям, подчеркнул знаменательные стороны торжества. Голос его, старчески тихий, речь была непродолжительна. Когда музыка заиграла во второй раз, черная зановес была снята с памятника и это красивое сооружение, увенчанное восьмиконечным крестом, открылось удивленному взору публики. Музыка играла недолго, однако такое время, в которое можно было нам приготовить все нужное для панихиды, канунный столик, установить образ, привезенный русской военной депутацией. Все это было приготовлено на площадке у входных ступеней памятника.

По выходе Преосвященного с духовенством и певчими на средину к канунному столику, Владокой произнесено краткое поучение, обращенное к русским представителям-героям. Сказано было о высоком достоинстве патриотизма и воинского звания, так как усилия людей избежать войны покуда еще не увенчались никаким успехом, что мир обеспечивается боевой готовностью наций, что могилы героев всегда будут почитаться святыней, чему теперь мы видим разительный пример, когда люди, чуждые нам по крови и религии чествуют памяти наших героев. Владыка закончил свою прочувствованную речь приглашением помолиться о упокоении почивающих здесь наших борцов. Затем началось служение панихиды, при стройкам пении и выразительном произнесении ектений, продолжавшейся около получаса. После возглашения вечной памяти, приступлено было к освящению памятника посредством окропления его и всех могил в ограде святою богоявленскою водой. Впереди шел Преосвященнейший Епископ Иннокентий, за ним о. архимандрит и иподиаконы со свечами, далее следовали все члены русских военных депутаций с генералами во главе, все подвое, одной беспрерывной лентою. По пропетии «исъполла» духовенство пошло разоблачаться, а все генералы и офицера подвое (один русский и один японец) всходили на ступеньки памятника, где были установлены: образ Спасителя и венки Высочайше пожалованные, и делали там поклонение праху воинов. После этого, войска дефилировали при звуках марша, чем была отдана памятнику воинская честь. Весь церемониал прошел блестяще. [18]

По окончании его все перешли под особый навес, украшенный зеленью и цветами, где сервирован был роскошный завтрак.

Па завтраке мы не были, так как надо было спешить собираться в обратный путь, чтобы вернутся в Пекин к празднику святой Троицы.

Вернувшись домой, мы нашли визитную карточку генерала Ноги и, весьма сожалея, что не могли первыми отдать ему честь, уже в четвертом часу его посетили за час до отъезда на вокзал.

Перед отъездом нас еще посетили, присланные провожать нас офицера от разных учреждений, инженер, городской архитектор и еще несколько членов комиссий но приему депутаций. От губернатора привезены нам были подарки, заменяющие угощение обедом. Это — изящные серебрянные коробочки с крохотными коффеттами, и два большие хорошие снимка памятника.

Так — в сопровождении офицеров, мы поехали на вокзал мимо бухты, в которую входило большое (сравнительно) японское военное судно и стояло несколько миноносцев. Переводчик пояснил, что эти суда прибыли сюда только на праздник, что здесь судов не держат, а если и посылают иногда, для береговой полиции, то самые плохие. С моста через залив открывается вид на Перепелкину гору, где виден элеватор и производятся работы. Переводчик объяснил, что это строится памятник японским героям. Он будет представлять колонну на широком цоколе и к осени будет готов. Вот тогда уже будут языческие моления и тризны. На вокзале нас ожидал специальный поезд, состоящий из одного вагона-микс 1-го и 2-го классов, который должен был бы нас доставить на станцию Нангалин к Дальнинскому поезду прямого сообщения. Благодаря любезности одного из главных агентов дороги, оказавшегося здесь, вагон предоставлен был нам до самого Инкоу, куда мы могли ехать теперь без пересадки. К отходу поезда собралось немало японских офицеров, а с ними был и один миссионер американец с детьми. Напутствуемые предупредительным вниманием японской дорожной администрации, мы быстро добрались в эту ночь до Дашицяо, а утром в Инкоу распростились с любезными японцами.

Текст воспроизведен по изданию: Артурские тени // Китайский благовестник, № 23-24. 1908

© текст - Кульчицкий А. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Китайский благовестник. 1908