Одно место этой береговой полосы, где среди холмов африканского берега выступает широкая солончаковая долина, любители фантазировать приурочивают к месту перехода евреев через Красное море... Странное чувство, однако, пробудила эта унылая, жгучая, одинокая местность. Она вызывала из глубины души знакомые образы, давние впечатления и воспоминания, связанные с временем детства.

Вставали в памяти школьные годы, вспоминались ушедшие уже навсегда люди, оживали в яркой окраске библейские сцены...

Весь день 6-го апреля мы шли в берегах Синайского полуострова, а к вечеру стал рисоваться в лучах заходящего солнца Синайский хребет и выглядывавшая из-за него вершина великой Синайской горы. В падавших на нее косых лучах солнца вершина Синая казалась прозрачной.

Синай! Ты дал человечеству, при грохоте громовых раскатов и ослепительном сверкании молний, законы братской любви и правды, но владыки мира сего обратили твои заветы в пустой звук, заменив их созданием своих беззаконий.

Ты стоишь ныне, Синай, молчаливый и угрюмый, ты не призываешь отмщения на главы осквернителей твоих заветов и поруганных святынь. Ты знаешь, что нечестивцы приготовили сами себе своими руками отмщение за низвержение данных тобою заповедей!..

Войдя в Красное море, большинство путников думало найти и красный цвет воды, который объяснил бы наименование моря; - но цвет воды в массе своей был темно-синий, с особым прицветом, и только внимательно приглядываясь к пене и брызгам разбивавшихся волн, можно было ясно различить лежавший на них темно-красный, черный отцвет.

Этот отцвет замечался только в пределах берегов. Когда же мы вышли в открытое море, то цвет воды стал совершенно чистым темно-синим.

I.

В Красном море мы узнали и знойные дни, и особенно тяжки, знойные, душные ночи.

Электрические веера мало помогали, охлаждая воздух лишь на очень ограниченном пространстве каюты.

Переход через Красное море довольно скучен, однообразен и тяжел. Единственное развлечение, которое хоть на время отвлекало от вялой бездеятельности, это были стада летающих рыбок, вспугиваемых пароходом; они бросались в рассыпную и сверкали на солнце своими серебристыми спинками.

В полдень 7-го апреля показались снова скалистые берега, местами красиво очерченные, местами покрытые яркой зеленой растительностью, местами совершенно голые.

На вершинах их белели маяки.

Мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив.

Близость земли, близость Адена, надежда на возможность сойти на берег, уверенность в более свежей температуре, которую дает Индийский океан, заставили всех развеселиться.

Вооружившись биноклями, мы рассматривали берега и особенно интересовались разглядеть скалистый Перим, ключ в руках англичан для пропуска в Индийский океан из Красного моря. Перим, в настоящее время сильная английская крепость, имеет свою поучительную историю.

При входе в Индийский океан англичане уже владели с 1839 года торговым пунктом Аденом, который они мало-помалу также обращали в крепость. В Адене жил комендант. Случилось, что военная французская канонерка зашла в 1857 году в Аден. Англичанин-комендант был очень заинтересован целью прибытия французского военного судна и так радушно наугощал французского капитана, что тот проболтался о назначении идти в Перим, на который уже зарились французы.

Комендант тотчас же пишет приказание командиру английской военной лодки “Mahi" идти немедленно и занять Перим. Когда французское военное судно подошло к Периму, то на его вершине уже развивался английский флаг.

Таким образом, Перим и Аден в настоящее время в руках англичан и держат ключ от ворот в Индийский океан... На рейд Адена мы пришли в шесть часов вечера.

Местность тяжелая, унылая. Полукругом стоят голые, черные скалистые горы и угрюмые скалы спускаются к морю.

Туземный, арабский Аден состоит из узеньких, тесных и довольно грязных улочек, упирающихся в горы, а английский - из ряда европейских зданий по береговой полосе и ряда казарм, в которых располагается аденский гарнизон.

Как только “Roon" бросил якорь, так он был тотчас же окружен лодками, с которых продавцы-арабы предлагали свои товары: страусовый перья, веера из страусовых перьев, яйца страусов, рога серн, плетеные корзинки, ожерелья и браслеты из ракушек, табак и папиросы.

Так как на пароход торговцев не пускали, то торг совершался самым первобытным способом. Сговорившись в цене, продавец клал свой товар в корзину, конец от которой бросал покупателю. Тот ловил веревку и втаскивал корзинку с купленной вещью на пароход. Затем клал в корзинку деньги и спускал ее по веревке обратно в лодку.

Страусовые перья, боа из страусовых перьев можно купить не дорого: за дюжину хороших перьев нужно заплатить 8 — 10 руб., за боа - 6 — 8 руб., веер 2 — 3 рубля и т. д.

Сам по себе Аден есть скучный, угрюмый город, и кроме своих цистерн, высеченных в скалах, не имеет никаких достопримечательностей.

Но и цистерны эти обычно стоят пустые, так как период дождей бывает здесь раз в пять лет, и тогда только эти колоссальные каменные вместилища наполняются дождевой водой.

В Адене поэтому всегда нужда в воде, и вода, доставляемая из окрестностей на осликах, оплачивается дорого.

В туземной части Адена интересно посмотреть торговые ряды и торговую площадь. Караваны верблюдов, которых нагружают товарами, стада овец, типичные старики в чалмах - сирийские евреи, арабы, женщины в покрывалах - все уносит воображение в даль библейских времен...

В Адене мы простояли ночь и поутру 8-го апреля вошли в Индийский океан.

Исполин красавец принял нас приветливо; дул попутный слабый муссон, давший прохладу и отдых после знойных дней и ночей, проведенных в Красном море.

Чудная погода, спокойное море, красота цвета воды, напоминавшего самый чистый густой сапфир, стада летающих рыбок, все это действовало приятным, оживляющим образом на настроение духа.

В среднем ряду в верхней клетке поставлена цифра 10, а в последующих клетках написаны цифры 1. 5. 9. В третьем ряду в верхней клетке нарисована голова барана, а в последующих клетках - цифры 6. 7. 2. Играют и вдвоем, и партиями. На руки играющих выдается шесть мешочков, наполненных песком. Каждый играющий бросает свои шесть мешочков один за другим с расстояния шести шагов от доски, стараясь попасть на все цифры последовательно от 1 до 10, и затем на барана и на голову быка. После этого он старается проделать то же самое, но только в обратном порядке, т. е. начинает с барана, быка и спускается последовательно от 10 до 1.

Если в игре участвуют дамы, то мужчины в складчину покупают какую-нибудь серебряную вещицу и подносят выигравшей в партии; а если играют только мужчины, то играют обычно на “дринк", т. е. проигравшая партия угощает выигравшую сода-виски, пивом, шампанским, смотря по условию. Суть игры в shuffle-board состоит в следующем. На палубе мылом рисуется площадка, деленная на три ряда, и в каждом ряду по пяти клеток.

В первом ряду в верхней клетке ставится знак +, а в последующих клетках пишутся цифры 8. 3. 4. В нижней клетке ставится знак — .

В среднем ряду в клетках пишутся цифры 10. 1. 5. 9. 10. В третьем ряду в верхней клетке ставится опять знак + и пишутся в клетках цифры 6. 7. 2. В нижней клетке ставится снова знак — .

Таким образом, цифра 10 в верхнем ряду стоит между двух знаков +, а в нижнем между двух знаков — .

Играющим дается по длинной лопаточке и по шести дисков, окрашенных в красный и коричневый цвет.

Если диск попадает на + 10, то цифра эта приписывается к сумме выигрыша, а если на — 10, то списывается...

День незаметно прошел и сменился быстро наступившей, без сумерек, ночью, полной красоты, полной величавой таинственности.

Дивные ночи в Индийском океане нельзя забыть: их уносишь с собой. Уносишь с собой в памяти сердца и великий небесный купол, заполненный крупными, яркими звездами, сверкающими из глубины лазури, как лампады; уносишь и “Южный Крест", светящий так мягко и кротко своими небесными очами, уносишь с собой и полную дивной красоты глубину океана!

Из нее, этой полной тайны глубины, тоже вырываются яркие звезды, тоже зажигаются и меркнут светящиеся лампады. Это - фосфоризация моря.

Глаз не хочет оторваться от ее красоты, мысль не хочет оставаться на пароходе, а уносится в далекие тайники ушедшей и прошедшей жизни.

И в пройденной дали житейского моря для каждого из нас также зажигались и меркли дивные лампады, горевшие небесным огнем, дававшие нашей душе и свет, и тепло, и мир, и любовь, и счастье.

И звезды неба, и звезды моря, и звезды сердца человеческого, как вы дивно хороши!...

Шесть дней перехода от Адена до Коломбо были одной приятной прогулкой: ни разу сильно не качало, а налетавшие временами шквалы, приносившие дождь и ветер, быстро проходили и оставляли за собой приятную прохладу.

Все мы одинаково чувствовали и отвечали на печальную русскую современность, которую нам освещали фактами из жизни недавнего нашего Порт-Артура и давнего нашего Амурского края К. и М.

Ставший уже достоянием истории Порт-Артур и вся печальная наша японо-русская война слишком еще колючи для нас, а потому является понятным, что беседы наши касались наичаще наших больных мест.

Прокричали его по газетам лишь его штабные и родня, которым он раздавал ордена и деньги.

Ведь ни для кого из нас не было секретом, что Стессель был признан вредным для обороны Артура, и было решено объявить Стесселя сумасшедшим, чтобы устранить его от влияния на оборону. Один только генер. Смирнов воспротивился этому.

Только рабской душой, безыдейностью развращенного чиновника можно объяснить общую подавленность и молчание...

Да, будь во главе обороны не Стессель, а другой человек, и исход обороны, и судьба Порт-Артура были бы другие!..

Безобразова я видел только один раз у наместника Алексеева, который призвал меня к себе по делу Товарищества. Я был поражен, что наместник, наш порт-артурский бог и царь, раболепно улыбался и стоял перед развалившимся в кресле сановитого вида стариком с большой бородой. Это был Безобразов...

Надо правду сказать, — говорил М., — что в чиновничьих кабинетах министерств не имеют никакого представления о том, что изображают собой современная настоящая Сибирь вообще и в частности Амурская область. Все повторяют затверженный урок: природные богатства Сибири неистощимы. Сибирь, Амурский край, Уссурийский край - золотое дно.

Да, они были, эти природные богатства, сорок - пятьдесят лет тому назад, но в настоящее время от этих богатств, кроме воспоминания о их бытие, ничего, к сожалению, не осталось.

— Были природные дивные строевые леса, были кедровые леса, были дубовые леса, была лиственница, мачтовый лес, - но в настоящее время ничего нет.

Леса истреблены летними пожарами и хищнической вырубкой.

Я помню, когда еще кедровые орехи продавались за гроши, а теперь их не достать.

Я застал начало хищничества, когда поселенцы-казаки, чтобы не лазать на кедры, собирать шишки, срубали деревья.

Было у нас природное богатство - сибирский пушной зверь, но где он теперь? Где теперь сибирская белка, где соболь, где горностай? Все хищнически выловлено, уничтожено.

Было еще у нас в Сибири природное богатство, и оставалось оно до сего дня, никак не могли его уничтожить, - это рыба. Но в настоящее время это природное богатство отдали японцам.

— Что ни возьмете, на что ни посмотрите в Сибири - везде увидите самое ужасное невежество, произвол, чиновничью бездушность и бессмыслие. Наше переселенческое дело - скольких человеческих жертв оно стоило? Сколько было разорено и погибло народу?

А поселение корейцев, которых начали сманивать обещанием всяких благ в 1868 году?

Вот факт из того времени. Поддались увещеваниям несколько сот корейских семей и двинулись в Приамурье на новые земли. Пришли, но никого и ничего не нашли. Послали искать начальство; но начальство совершенно забыло о существовании корейцев, когда они пришли в пределы российской земли.

Начался среди корейцев голод, началась смертность, и вот рассказ П., который, проезжая по Амуру, увидел на берегу, у опушки леса сидящих семьдесят человек корейцев.

П. пристал к берегу и спросил, что это за люди.

“Пришли умирать", получается ответ.

Детей и женщин привязали в лесу к деревьями, чтобы не слышно было их мучений.

И только благодаря этой встрече П. вспомнили о корейцах, пришедших на поселение в Амурский край.

— Вся история культуры и заселения Сибири и Приамурья написана кровью и страданиями народа, — так закончил свой рассказ М.

II.

Не успел еще ,Roon" окончательно остановиться, как был окружен туземными лодками, составленными из трех узких сбитых брусьев и ловко управляемыми одним веслом сингалезца, стоявшего на коленках на своей утлой посудине.

Черноволосые, черноглазые, с белыми блестящими белками глаз и белыми зубами, чернотелые, прикрытые лишь куском материи, сингалезцы ловко шныряли около парохода и, указывая на воду, кричали скороговоркой: “a la mer, a la mer, a la mer", приглашая криками и жестами бросать деньги в воду, за которыми они тотчас же бросались головой вниз и ловко их хватали.

Охотников бросать деньги было достаточно, а ныряние сингалезцев, среди которых большинство были люди взрослые, видимо, публике доставляло удовольствие.

Коломбо с рейда представляется уголком чрезвычайно живописным, окруженным пышной и яркой тропической растительностью.

Повсюду видны высокие, широколистные пальмы.

Пристань в Коломбо - большая, удобная, и за переезд с парохода платится по 25 центов с человека.

На пристани прежде всего встречают менялы, предлагающие менять деньги, так как в Коломбо своя монета — рупии, а затем пристают неизбежные и здесь проводники, которые всегда безошибочно набрасываются на русских и, бесцеремонно хватая за рукав, кричат: “Иди, русский, идем Маргарита, хороший покажу Маргарита!"

Выйдя с пристани, прежде всего поражаешься красным цветом улиц, прекрасно шоссированных и чисто содержимых.

Налево от пристани, на площадке, поставлена прекрасно-исполненная из белого мрамора статуя сидящей на троне императрицы Индии, Виктории, а направо идет береговая улица, с таможней, служебными зданиями, переходя постепенно в берег Индийского океана.

Пройдя маленькую площадку, входишь в большую улицу Йорк-Стрит, на которой находятся магазины, отели и деловые учреждения.

— Русский, русский, иди, хороший покажу опал, хороший есть сапфир, рубин! Покупай не надо, иди посмотри!

И от магазина до магазина хватают сперва руки торговцы суют адреса своих магазинов, а затем надоедают проводники и рикши, неотступно следуя по пятам и назойливо предлагая свои услуги проводить к “хорошей Маргарите" или, в лучшем случае, показать достопримечательности Коломбо.

Чтобы избавиться от назойливости проводников и рикш, надо сесть или в электрически трамвай, идущий с угла этой улицы в противоположные концы туземного или “черного города", или взять экипаж.

Я предпочел трамвай, хотя это и признается англичанами “шокинг". Уважающий себя англичанин никогда не сядет вместе с туземцем, почему в трамвае только и был я один среди сингалезов.

Для европейцев - отдельные вагоны на железных дорогах; сингалез не посмеет войти ни в один европейский ресторан...

Обе части туземного Коломбо чрезвычайно интересны и по природе, и по бытовому складу жизни сингалезов.

Сперва трамвай идет по европейской части города, мимо уютных, расположенных среди пальм и окруженных цветниками и цветущими деревьями дач европейцев, затем вступает в туземную часть.

Везде природа является во всей мощи своей производительности: повсюду пальмы, пальмы и пальмы - кокосовые, финиковые, веерообразные, достигающие громадной высоты.

Банановые деревья со спускающимися от ветвей связками зеленовато-желтеющих продолговатых плодов, чудные акации, бамбуковые рощи, фиговые деревья, цветущие мальвы, ярко-красные цветы высоких кротоновых деревьев, темно-зеленая листва раскидистого хлебного дерева...

Все растет и живет полной жизнью, все дышит от полной свободной груди природы!

То и дело проезжаешь мимо такой чащи зарослей, что жутко становится!

Среди этой пышной растительности выделяются крытые пальмовыми листьями кровли туземных хат. Около них царствуют густая тень и прохлада.

В людных улицах туземного города, на базаре, жизнь идет яркая, шумная, оживленная.

Мужчины и женщины охотно носят, особенно женщины, на руках браслеты и в ушах серьги.

В туземном Коломбо можно увидеть несколько очень интересных по своей архитектуре буддийских Храмов.

В европейском Коломбо много очень красивых по архитектуре зданий, каковы: почта, дворец губернатора, ратуша, старинная голландская башня и другие.

Коломбо, кроме общего приятного расположения, имеет и несколько прелестных общественных мест для прогулок. Прежде всего Victoria-park - громадный парк, в котором англичане играют в теннис, в крокет, ездят на велосипедах, верхом, предаваясь своему излюбленному спорту. Второе любимое место - набережная океана, служащая для вечерних прогулок.

Из окрестностей чрезвычайно живописна местность Mount Lavinia, с рестораном среди пальм и на берегу океана.

Интересно также проехать к реке Келарни, чтобы полюбоваться лотосами и осмотреть резервуары воды, служащие для питья города.

Остров Цейлон представляет собой выдающийся интерес, но для этого нужно пожить и совершить ряд путешествий внутрь острова.

Сам по себе Коломбо является лишь сборным пунктом.

Владычество голландцев длилось с 1638 по 1658 год и было для них самих, вследствие постоянных войн с местными владетельными князьями, настолько тяжело, что удержаться на острове они не могли.

В 1795 году появляются англичане, которые утверждаются на Цейлоне, как “Торговая Восточно-Индийская Компания".

До 1815 года англичане уживались сравнительно мирно с туземными владельцами, но восстание населения в этом году и особенно сильное восстание против владычества англичан в 1848 году показало, что они далеко не были желанными в стране. Со страшной жестокостью и бесчеловечностью англичане подавили восстание и присоединили к себе Цейлон окончательно. Надо отдать все же должное деловитости и энергии англичан, которые внесли они в управление островом.

Они проводят повсюду прекрасные пути сообщения, устраивают водопроводы, открывают школы, больницы, почтовые учреждения и телеграфы. В настоящее время Цейлон с севера на юг уже прорезан железной дорогой.

Грандиозное сооружение мола, протяженностью в 4.200 футов, стоившее 71/2 миллионов рублей, доставило неизмеримые удобства Коломбо для стоянки судов, защищая их в искусственно созданной гавани от бурь.

Таким образом, Коломбо не только имеет самой природой данные самые благоприятные условия для развития торгового значения для всей Европы, но к нему пришли и люди с энергией и знанием.

Из Европы в Коломбо привозятся произведения мануфактуры и каменный уголь, а из Коломбо в Европу и Америку вывозятся природные богатства острова, кокосовое масло, копра, графит, кофе, какао, чай, драгоценные камни. Главное богатство острова - это пальмы, и по справедливости он может быть назван островом пальм.

Чайные плантации дают цейлонский чай, завоевавший уже себе рынки.

Цейлонские рубины, опалы, сапфиры, топазы, жемчуг - пользуются заслуженной известностью.

Богатства плодовых деревьев - манго, мангустан, гранат, банан, апельсины, лимоны, фисташки, ананасы, хлебное дерево и др. - дают средства жизни беднейшему населенно.

Европейского населения в Коломбо считается до шести тысяч; большинство - англичане. На долю немцев, австрийцев, шведов приходится до двух тысяч.

Из русских имеются: консул, представитель Добровольного флота, несколько служащих в чайных русских фирмах и некоторое количество разного сорта проходимцев, рассевшихся здесь для прославления русского имени.

Туземцев насчитывают до двух миллионов на пространстве Цейлона в 64 тысячи кв. километров.

Главное население - сингалезы. Кроме сингалезов, насчитывается еще до 700 тысяч тамилов, пришедших на остров из южной Индии, и до двух тысяч первобытного населения ведд, живущих в горах и лесах, крайне нелюдимых и свободолюбивых, но вымирающих.

Что касается религии туземного населения, то и в этом отношении жизнь сложилась на острове чрезвычайно благоприятно: преобладающая религия - буддизм, почему каст, с их замкнутостью и нетерпимостью, составляющих такое зло в Индии, здесь нет.

Гарнизон Коломбо, как говорят, не велик: до шести тысяч европейских и туземных войск.

В состав туземных войск входит и полиция, так называемые сикки, следящие за порядком на улицах Коломбо в высоких тюрбанах.

На улицах Коломбо встречается много интересного. Интересен, между прочим, и способ передвижения у населения в крытых арбах, запряженных малорослыми, но крепкими, длинно- и пряморогими, с горбом, буйволами.

Поразил меня в Коломбо и многолюдный китайский торговый и ремесленный квартал. Китайцы и здесь внесли весь свой уклад уличной жизни и привычек, так уже опротивевших за двенадцатилетнее пребывание мое среди них в Пекине...

Вернувшись на пароход, я застал на палубе торговцев, предлагавших кольца, булавки и драгоценные камни.

Были, как и всегда, продавцы из черного дерева (дерево, очень прочно пропитанное красящим черным составом) разной величины выделанных слонов и слоников из кости, продавцы ящиков из игл дикобраза и другой мелочи.

Но, усталые после целого дня пребывания на воздухе, мы искали только отдыха...

III.

В шесть часов вечера 17-го апреля мы снялись с якоря с рейда Коломбо.

Я стоял у борта и любовался зеленым берегом пальм, как вдруг услышал русское обращение:

— Здравствуйте! Узнаете меня?

Вглядываюсь и узнаю Т., приезжавшего два года тому назад в Пекин для практики в китайском языке. Т. уже окончил курс в университете, но, вместо Китая, назначен на службу в Японию, хотя японского языка Т. совершенно не знает, а знает прекрасно китайский.

— Как вы попали в Коломбо? — спрашиваю я.

— Я отправился из Одессы на добровольце “Казань", — отвечал Т.; — но “Казань" потерпела близ Коломбо крушение. Нас, четырех частных пассажиров, снял английский пароход и доставил обратно в Коломбо, а затем мы попали сегодня на “Roon".

Т. рассказал мне следующие подробности крушения “Казани":

“Казань" шла с грузом военного ведомства во Владивосток притом с грузом спешным, состоявшим из 150 тысяч комплектов обмундировки для нашей армии на Дальнем Востоке.

Кроме казенного груза, застрахованного в 2 миллиона рублей, на “Казани" было много и частного груза: мануфактура, книжный товар, много пианино, много других музыкальных инструментов, экипажей, была даже прекрасная лошадь, ящики с папиросами и др.

До Коломбо плавание шло превосходно, и вся маленькая кают-компания составляла дружную семью.

Из Коломбо “Казань" вышла в два часа дня, выведенная лоцманом на курс, но, к удивлению всех моряков в Коломбо, “Казань" уклонилась от обычного курса и пошла к берегу.

— Мы шли совсем около берега, — говорил Т., — и я замечал красные флажки от плававших баканов.

Днем выхода из Коломбо “Казани" был первый день Пасхи. В шесть с половиной часов, когда стали накрывать обеденный стол, послышался страшный треск и толчок, от которого тарелки попадали на пол, затем - новый толчок и треск, и “Казань" стала.

Тотчас же после этого выбежал взволнованный механик и заявил, что в машинном отделении - вода, и он едва успел только предупредить взрыв котлов, выпустив пары.

“Казань" стала быстро крениться на один бок и погружаться в воду. Через 15-20 минут крен был уже так велик, что с одной стороны парохода на другую сторону приходилось карабкаться, как в гору.

Погода была ясная и тихая, что помогало спасению пассажиров и команды. Как только стало ясно, что пароход наскочил на риф, так тотчас же стали давать сигналы о помощи, стреляли даже из пушки.

Помощь тотчас же подал шедший следом за “Казанью", только в дальнем расстоянии, английский пароход.

Он спустил свои шлюпки, которые подошли к “Казани" через 15 минут, и на шлюпках перевез к себе пассажиров и команду, а затем помогал спасать, насколько было возможно, груз.

Из своих девяти шлюпок с “Казани" могли спустить только четыре.

Измерением глубины воды было определено, что “Казань" налетела на продольный риф и плотно на нем поместилась на глубине пяти футов, а с другой стороны парохода глубина была свыше 30-ти футов.

Надели на себя солдатскую одежду, а на своих лодках все награбленное свозили на берег.

Английский пароход, взяв команду и пассажиров, отвез их обратно в Коломбо, откуда отправились к месту крушения с баржами для спасания груза агент Добровольного флота и страховые агенты, в обществах которых, будто бы, Добровольный флот уже от себя перестраховал свой груз.

Времени от момента крушения и до прибытия “начальствующих лиц"из Коломбо прошло, как сообщает Т., четырнадцать часов.

На пяти баржах, пришедших из Коломбо, были спасены экипажи, несколько пианино, вынуты верхние слои подмоченной обмундировки и все, что было на поверхности. Трюм уже был наполнен водой.

Прибывшие в Коломбо пять барж со спасенными вещами были сданы под охрану сингалезцев, а затем оказалось на другой день, что в ночь были украдены две баржи с экипажем и равными предметами обстановки.

Английская полиция тотчас же произвела дознание и открыла, что один экипаж и много вещей находятся во дворе местного кулака-сингалезца, до которого давно уже добирается английская полиция.

С добытыми данными агент английской полиции отправился к агенту Добровольного флота и предложил ему сделать заявление об украденных вещах, которые тотчас же будут найдены.

Агент Добровольного флота, будто бы, отклонил это предложение на том основании, что сингалезец этот состоит поставщиком Добровольного флота и человек для них очень полезный, почему с ним нельзя ссориться.

За достоверность слушанного мной не ручаюсь, но тем не менее могу сказать, что все это хотя и странно, но возможно...

Тем не менее, английская полиция все-таки притянула этого поставщика Добровольного флота к суду, предъявив к нему обвинение в провозе контрабанды, так как экипаж и другие уворованные вещи в его дворе не были оплачены пошлиной.

Оказалось, что эта мысль промелькнула и в Петербурге, откуда был будто бы даже, по этому поводу, запрос.

Такое предположение имело за себя некоторое основание, так как недели за две до “Казани" шел во Владивосток пароход “Мюнхен", который тоже имел груз военного ведомства.

Не доходя нескольких часов до Коломбо, “Мюнхен" стал тонуть без всякой видимой причины.

Когда же бросились в трюмы искать причину, то нашли, что кинстоуны кем-то открыты и вода уже заполнила трюмы.

С большим трудом воду откачали, и “Мюнхен" еле-еле добрался до Коломбо. Виновный найден не был.

Предположение, что капитан и команда, по случаю первого дня Пасхи, были в особо праздничном состоянии, отрицается пассажирами, которые единогласно утверждали, что все были трезвы.

Где же лежала причина крушения “Казани"?

С этим вопросом мы обратились к старшему офицеру “Roon"-а, который сообщил нам следующее:

В Коломбо ему передавали служащие на маяке и станции, что когда лоцман вывел “Казань" на путь, то, к удивлению всех, “Казань" пошла не указанным курсом, а стала направляться к берегу, прямо на гряды рифов. Крушение “Казани" у самого Коломбо казалось столь неизбежным, что на спасательной станции стали приготовлять шлюпки.

Но “Казань" на этот раз удачно попала в узкий канал между двух гряд рифов и пошла благополучно вперед, но все уклонялась к берегу и в конце концов все-таки наскочила на рифы.

Опять я обратился к Т. с вопросом: была ли у капитана карта. Оказывается, что была русская карта издания 1904 года.

Как бы то ни было, но крушение “Казани" - грустное явление, которое еще раз подтверждает и подчеркивает, что на всех путях русской государственной и общественно-служебной жизни господствует один общий разлад и распад.

На спасение груза, как решили в Коломбо, а тем более парохода, нет никакой надежды.

Груз настолько весь промокнет, что его и выгрузить будет нельзя, а часть раскраденного груза уже появилась в продаже в Коломбо.

Солдатские шинели продаются по гривеннику и скупаются одним из русских евреев, как говорят, дезертиром, который засел в Коломбо и открыл свои гешефты: публичный дом, рулетку, ростовщичество и всевозможную куплю-продажу.

Весьма вероятно, что он скупит солдатскую обмундировку, высушит и отправит ее на продажу во Владивосток.

Случай с “Казанью" навел М. на воспоминания о целом ряде случаев в Добровольном флоте, которые рисовали яркую, узорчатую картину произвола и полного духовного растления нравов в этом привилегированном учреждении!...

Между тем, путешествие начало уже сильно утомлять. Многие пассажиры, особенно мужчины, начали нервничать и томиться.

Для развлечения капитан “Roon"-а придумал предложить взвешивание. Принесли весы, подвесили на палубе к балке, и потянулись любители узнавать свой собственный вес. Но это заняло и развлекло не надолго, почему на следующий вечер капитан устроил бал и пригласил на палубу I-го класса всех танцующих пассажиров из II-го класса. Бал удался как нельзя лучше. Несмотря на жару, немецкая публика, под звуки английского “two steps", с увлечением отплясывала и польку, и вальс...

Для нас, русских, и немногих иностранцев доставляло большое удовольствие пение нашей милой спутницы, М. Г. М - ой, которая, владея прекрасно-обработанным, сильным голосом, пела и из опер Глинки, Рубинштейна, и романсы Чайковского, Даргомыжского, и, как француженка, с милой игривостью не забывала французских песенок, вызывая общие аплодисменты. [81]

Замечу мимоходом, что в массе своей иностранцы поражают крайней неразвитостью и малой потребностью в стремлении к духовным удовольствиям. Громадное большинство из них предпочитало на пароходе всегда и во всем пиво, карты, спорт. Все это прежде всего люди тела, а не духа... Только один из них, молодой англичанин, проявлял высшее общечеловеческое развитие... И все-таки мужчины нервничали. Их раздражали дети, которые бегали но палубе, шумели, играли и мешали спать в лонгшезах от 2-х до 4-х часов, когда так морила и томила жара.

Детей, правда, на этот раз было очень много, и, конечно, очень было бы хорошо, если бы для детей на пароходе было отведено особое помещение, где был бы для них песок, игры, занятия, свойственные их возрасту.

Мужчины сердились на детей, матери и дамы негодовали на эгоизм сильной половины человеческого рода, и все вместе взятое вносило маленькое разнообразие в однообразную жизнь на пароходе “от еды до еды".

— Я сегодня страшно сердилься, — говорит мне добряк русский остзейский немец. — Только я задремал, как слышу около орет ребенок, а мать его успокаивает. Я не выдержал, и вскочил, и громко крякнул.

— И что же, — спрашиваю я, — ребенок замолк?

— Нэт, мать его унесла.

И это происшествие рассказывается всем знакомым и сочувственно выслушивается мужчинами, терпящими обиды от детей...

Другое явление, которое начинает от Коломбо резко бросаться в глаза, это - усиливающийся флирт. Жара, нервность, сильный морской воздух, прекрасное питание и безделье - все действует раздражающе на нервы.

IV.

С восходом солнца, 20-го апреля, мы подошли к Сингапуру.

Более живописного, более очаровательного вида, который представился при входе в Сингапур я нигде не встречал.

Как только “Roon" стал подтягиваться к пристани, там был уже окружен утлыми туземными челночками, с которых мальчуганы и взрослые малайцы бросались в воду за бросаемыми им монетами и кричали: “давай, давай еще"!..

В Сингапуре пришли мы 4-го мая. Было знойно, душно, влажно в воздухе. Сингапур - самый тяжелый по климату пункт для жизни европейцев.

Сойдя на берег, мы взяли одноконную каретку, управляемую малайцем-кучером и направились в Зоологический сад. От пристани пришлось более версты проехать по прекрасно шоссированной дамбе, проложенной по болотистой местности, затопляемой водой. Мелкая поросль кустарников, местами водянистая низина, с которой несется удушливый запах испарений, одиноко стоящие на сваях хижины малайцев.

Затем местность повышается; чувствуется твердый грунт и начинаются городские постройки: склады, амбары, лавки, трактиры. На некоторых трактирах видны даже русские вывески.

Отсюда начинается китайский город и расходятся во все стороны улицы одноэтажных, окрашенных в синий цвет лавок с деятельным людским муравейником китайского населения.

Тут магазины и лавки, и лавчонки, и харчевни, и портные, и сапожники, и всякие другие ремесленники, и пекарни и фруктовые лавки.

Повсюду китайцы; повсюду своеобразный, крайне характерный китайский гам и шум; отовсюду несутся знакомые китайские звуки, встречаются почти исключительно китайские лица и обоняются отвратительные китайские запахи...

Сингапур - первый по пути на Восток город, в котором сразу попадаешь в китайскую гущу, от которой довольно-таки тошно... Миновав китайский город с его уличной жизнью, мы въехали в европейский квартал.

Разительная перемена: прекрасные здания, много площадей и скверов с зеленой травой и древесной растительностью, с чисто содержимыми дорожками и массой играющих детей.

Везде по улицам оживленное, но спокойное и деловитое

движение электрических трамваев, экипажей, рикш, пешеходов...

Миновали европейский Сингапур и въехали в чудную аллею высоких деревьев, ведущую к Зоологическому саду. По обе стороны пути - густая тропическая растительность, много разновидностей пальм, много уютно глядящих европейских дач...

Ботанический сад в Сингапуре занимает громадное пространство, на котором имеется прекрасный парк для прогулок, дорога для верховых и велосипедистов, небольшая оранжерея с интересным собранием орхидей и папоротников, клочок первобытного леса с густотой деревьев, перевитых лианами и джунглями, куда не проникает свет солнца и в который невозможно пройти. В парке разбросаны там и сям клумбы цветов и все деревья местных пород означены деревянными ярлычками. Я углубился по дорожкам парка и зашел сперва на громадный питомник засеянных деревьев, а когда вернулся искать парк, то попал в лес с лужайкой, на которой резвилось стадо маленьких обезьян. Увидев меня, обезьянки подняли крик, в припрыжку перебежали лужайку и ловко вскарабкались на деревья, откуда продолжали кричать. Я в первый раз в жизни попал так неожиданно в большое общество обезьян, а потому был не только смущен, но в первую минуту даже струхнул...

Из Ботанического сада мы проехали в городской музей, в котором есть очень интересная и полная коллекция местных бабочек, насекомых, раковин, кораллов. В отдельной комнате собраны образцы жизни малайского населения. Хорошо очень воспроизведена малайская хижина, очень подробно представлены все орудия малайских промыслов, работ, рыбной ловли. В особых витринах находятся образцы одежд...

Из музея мы отправились позавтракать в отель, носящий историческое имя “Raffle's Hotel".

Сэр Стамфорд Рафль был английским губернатором на острове Ява. Предвидя громадное торговое значение Малакского полуострова, сэр Рафль в 1819 году приобрел у одного из малакских князей за дешевую цену бедное рыбачье поселение [84] и городок Львиный-Сингапур... Сингапур, находясь на перепутье между Востоком и Европой, явился прежде всего важным складочным местом для торговли “Ость-Индской Компании" а затем скоро уже приобрел громадное значение, как самостоятельный торговый пункт в сношениях не только между Азией и Европой, но между Азией, Явой, Суматрой, Австралией,

Значение Сингапура в настоящее время громадно, и в силу его торговли, и в силу оборудованности его порта.

В настоящее время не минет Сингапура ни один пароход.

Насколько велико значение Сингапура, видно из его роста: в 1819 году это был бедный поселок, а ныне он имеет слишком 200 тысяч населения, из которого на долю китайцев приходится 150 тысяч, малайцев 36 тысяч, 16 тысяч - на долю всех других народностей.

Быстрому росту Сингапура и его младшего брата, Пенанга,помимо общих благоприятных условий со стороны природы и географического положения, способствовала и та система свободы, которая принята английским правительством для успехов и развития английских колоний.

Сингапур и Пенанг пользуются правами “straits settlements".

Они пользуются не только правами по самоуправлению и прочими льготами колоний, но пользуются правом иметь свои почтовые марки и свою собственную монету, которая обязательна только для Сингапура и Пенанга.

На их монете на одной стороне находится изображение короля Эдуарда VII, с надписью: “Edward VII King and Emperor", а с другой - “Straits Settlements". И ни империя не теснит свободы своих подданных, ни далекие подданные не тяготятся связью своей с империей, но твердо знают одно: они - англичане. Нигде с таким уважением не относятся и нигде с таким постоянством не звучит национальный гимн, как звучит “God save the King" у англичан.

Звучит же у англичан он повсюду так властно и могущественно потому, что в личности короля объединяется весь английский народ, все его могущество и вся его законность, а не произвол и самовольство немногих...

Климат Сингапура тяжел своей жарой и влажностью.

Один из живущих в Сингапуре русских, представитель коммерческой фирмы, образно выразился о климате Сингапура так: “Сингапурскую жару можно себе представить, если вообразить себя голым, сидящим на горячей плите, с бананом в [85] руке". После англичан самая обширная европейская колония в Сингапуре - немецкая.

Много виднеется немецких фирм, слышится нередко немецкая речь и открывается немецкий банк.

Возвращаясь на пароход, мы нашли на пристани целую ярмарку: была тут масса разнообразных, чрезвычайно красивых раковин, кораллов белых и красных, связки бананов, ананасы...

В Сингапуре запаслись мы газетами и телеграммами, из которых узнали о тяжелых событиях в России, о возмущениях во флоте в Севастополе... Вечером снялись с якоря и вышли на Фу-чжоу и Гонконг.

Жаль было покинуть Индийский океан, жаль расстаться с “Южным Крестом", но как ни велик и прекрасен океан, как ни мягок и ласкающе блеск звезд Южного Креста, все же испытывалось уже утомление.

Поднимаясь к северу, чувствовалась близость дома...

Тяжело отозвались на нас известия с родины. М., знавший хорошо лично адмирала Чухнина за бытность его во Владивостоке, отзывался об адмирале как о честном служаке, строгом, требовательном, старом “морском волке", но как человеке крайне недалеком и совершенно неспособном понять наставшее освободительное движение.

— Чухнина следовало бы послать в бой с японцами. Он был бы здесь на своем месте и был бы полезен. Чухнин любит матроса, заботится о нем, - этого отнять нельзя, - он храбр и упрям, - но назначить Чухнина в Севастополь - это была крупная ошибка...

— Скрыдлов, вот ловкий, смелый и энергичный человек, популярный у матросов. Правда, он большой дипломат, но сумеет выйти из затруднительного положения, а Чухнин может идти только на пролом...

— Вообще у нас беда в том, что власть дается временщикам.

Взял силу на Востоке адмирал Алексеев - и должны были уйти с Востока Гильденбант, Бирилев, Суботич, которые не могли оставаться...

Гильденбант - это идеальный, честный служака...

Генерал Суботич - энергичный, честный, умница. Его все безусловно уважали, хотя многие не любили за вспыльчивость характера, за самостоятельность и несогласие с Алексеевым. Суботича затерли и убрали... И остались на Востоке лишь льстивые, пьяные и бездарные креатуры адмирала Алексеева... [86]

В Сингапуре село много немцев и японцев до Шанхая.

Японцы составили свою обособленную группу. Многие из них оделись в свои национальные костюмы.

Среди севших в Сингапуре на пароход японцев оказалось двое миссионеров, возвращавшихся из Индии. Они прочли для японцев и англичан лекцию о своем пребывании в Индии.

Лекция состоялась в присутствии англичан и японцев в столовой, которая ради этого была украшена английскими, японскими и немецкими флагами. Наблюдая японцев в европейской среде, японцев, принявших европейскую внешность, все же приходишь к убеждению, что внутренность их остается японской. Возвращался из Европы в Японию японский консул с женой. Оба люди молодые, оба одеваются по-европейски, но, гуляя по палубе, муж всегда шел впереди, а жена - за ним следом сзади. Рядом жена шла только тогда, когда ее подзывал муж, а оставалась одна на своем месте только тогда, когда муж это ей приказывал....

Формозский пролив прошли мы благополучно, без качки, и 7-го мая вошли лишь на несколько часов в Фу-чжоу.

Какая роскошная, поместительная бухта, какое живописное, гористое местоположение! Тем не менее, вход в Фу-чжоускую бухту опасен, в виду имеющихся отмелей, почему на пароход всегда берется местный лоцман.

Фу-чжоу (Фу-чеу-фу) — громадный город провинции Фуцзян (Фу-киэн). Сам город от устья реки находится на расстоянии слишком пятидесяти верст; в устье реки Мин-Кианг на берегу находится лишь таможня, склады товаров, а на возвышенности - маяк и казармы.

Фу-чжоу насчитывает 624 тысячи населения. Еще недавно это был главный пункт по отправке чая в Англию, но в настоящее время все чайное дело отошло от него к Цейлону.

Фу-чжоу расположен на левом берегу Мин-Кианг, в живописной местности. В нем живет небольшая европейская колония и есть русский консул. Из достопримечательностей города считают его мост, так называемый “мост десяти тысяч лет", длиной в 400 метров, соединяющий город с населенным островом Нан-тай, лежащем посреди реки.

Фу-чжоу - один из интеллигентных китайских городов. В нем живет много ученых, много чиновников, расположены войска.

Торговлю Фу-чжоу ведет шелком, шерстью, китайской бумагой, изделиями из дерева. [87]

Из Фу-чжоу мы вышли уже вечером, когда рейд и гористые берега так приятно сверкали огоньками.

Переход от Фу-чжоу до Гонконга небольшой: всего двое с половиной суток. Все время перехода стоила прекрасная погода, море было тихо, приятный голубоватый цвет воды, свежие утра и вечера, нежаркие дни.

Только под самым уже Гонконгом почувствовали мы резкую перемену: стало душно, сыро, а к вечеру поднялся такой туман, что “Roon" подвигался вперед ощупью, давая каждые пять минут густые свистки.

Наконец, идти стало невозможно - и бросили якорь.

Простояли на якоре слишком два часа. Хотя и неприятно стоять в тумане на якоре, но идти в тумане, слыша постоянные трубные звуки, прямо жутко. Эти трубные звуки тяготят...

К 11-ти часам туман рассеялся и пошел мелкий дождь, что дало возможность и нам сняться с якоря и подойти к Гонконгу.

Весь живописный вход в бухту между многих островов, к сожалению, пропал, так как пробирались мы мимо них во мгле и под дождем. Утро 10-го мая было пасмурное, сырое, было душно.

Но какая наблюдалась повсюду кипучая деятельность!

Большие китайские джонки под красными, черными и белыми парусами; маленькие грузовые пароходики, шныряющие вдоль и поперек бухты; по берегу бегают постоянно электрические трамваи. Везде жизнь, везде движение...

К 11-ти часам утра мы подтянулись к пристани в Коулуне, где останавливаются все пароходы, где сосредоточена вся торговая деятельность. После завтрака мы отправились на маленький пароходик, который каждые пять минуть перевозит пассажиров на противоположный берег бухты в Гонконг, а оттуда берет пассажиров на Коулун.