ЧАСОВНИКОВ В. В.

[АРХИМАНДРИТ АВРААМИЙ]

ВНУТРЬ СТРАНЫ

Было время, когда внутрь страны Китая отправлялись большими обозами, запасаясь провиантом, оружием, лекарствами; отправлялись не без страха о неизвестности пути и всевозможных случайностях, теперь же ничего подобного не требуется. Когда мы подъехали к вокзалу Пекин-Ханькоуской жел. дороги в 6 1/2 ч. утра, у платформы, освещенной электричеством, стоял уже готовый состав вагонов. Вагоны новые, чистенькие, хорошо освещены и отапливаются; в каждом вагоне прислуга-китаец. Чего желать? остается только занять место. Купе, в котором мы поместились, предназначалось для шести пассажиров и имело кроме двух широких полок вверху, еще и две подтемных кровати и две длинных лавочки внизу; таким образом вагон может назваться спальным; за прокат в нем с каждого пассажира с версты приходится платить по 3 коп. За багаж платится отдельно, но сдавать его не приходится: в вагонах пассажиры везут с собой увесистые тюки багажа и располагаются как дома. Так и мы расположились, развязав дорожный сак, постель и выложив на столик кое-какие книги. Когда все это мы не торопясь делали, в зеркальном окне отодвижной двери обрисовалась фигура китайского чиновника средних лет, который искал места, мы пригласили его взойти в купе и занять лавочку. Багаж незнакомца состоял из постели, нескольких чемоданов, парадной шапки в футляре, нескольких корзинок с фруктами и эмалированного таза в чехле, из синей материи, стеганой на вате, с круглыми пуговицами и шнурками для петель. Слуга чиновника или вернее ямыньский служка, сопровождавший его, никак не мог убедить старика носильщика, что за переноску вещей довольно получить ему 6 чехов (около 1 1/2 коп.), старик не унимался, то брал деньги, то опять клал их на стол, просил прибавки; и это продолжалось мучительно долго, а чиновник с спокойствием философа смотрел на споривших, не принимая участия в сцене. Когда старик потерял надежду на прибавку и ушел, то роль его перешла к служке: служка стал доказывать барину, что полтора рубля мало ему даже для покрытия счетов по пище, отправке писем и отоплению помещения, где чиновник жил в течении нескольких дней. Опять повторился тот же спор. Чиновник долго крепился, ворчал; но вынужден был вынуть еще двугривенный. Служка не удовлетворился, говорил, что этот двугривенный фальшивый, да еслиб был и не фальшивый то тоже денег мало. Чиновник выставлял ему на вид, что все деньги менял служка и что он сам же и принес ему этот двугривенный, а что угля не могло выйдти так много, при том же надо было заявить ему раньше. Служка оправдывался, что заявлял, но что расчет был отложен до сего дня. Неизвестно сколько еще времени продлилась бы эта сцена, — но звонок к отходу поезда заставил служку взять деньги и бежать из вагона, который совершенно неслышно тронулся уже с места. Однако, подумал я, китайские чиновники не так то расточительны, как я слышал о них раньше, или, вернее сказать, они знают, когда надо быть щедрыми и когда соблюсти экономию. [6]

Дальнейшее знакомство с чиновником обнаружило, что он родом южанин, служит в Паодинфу, приезжал по делам службы в Пекин и теперь вот возвращается назад. Воспользовавшись случаем мы расспрашивали его о тех местах куда едем и кем они управляются. «В Хонане делами с иностранцами заведует генерал Ень-ши-жан, старик лет 60; его там в Вэй-хуй-фу всякий знает, — говорил чиновник с расстановкой, вразумительно. — Это мой земляк, мы оба из Хубэйской провинции и когда-то служили вместе». Мы просили написать в записную книжку иероглифы имени генерала и обменялись карточками с чиновником. Он, видимо, был польщен знакомством с европейцами; забросал нас вопросами о России, как туда проехать, дорого ли обойдется дорога и сколько времени потребуется на путешествие? В разговоре время шло быстро. Поезд давно миновал уже предместья Пекина и городок Лугоцяо, украшенный огромным каменным мостом на арках, и вышел на равнину хорошо возделанных полей. Тучный лес приятно желтел под лучами поднявшегося солнца. Однообразие окраски и сравнительно редко встречавшиеся селения с кучками дерев на могилах, придавали местности большое сходство с пустыней; ни травы, ни кустика нельзя было сыскать на всем пространстве, за то летом в период дождей могучая почва высоко вздымала колосья хлебных злаков. Казалось, воздух стоял неподвижно и далеко можно было видеть тропинки и двигающихся но ним одиноких мулов, но за поездом неслась туча пыли, это лес в виде тонкого песку подымается от движения поезда, проникает в вагоны и сушит в горле, мешая разговаривать и вызывая кашель. Весь горизонт на северо-запад от полотна дороги был закрыт горами, окутанными тонкою дымкой зимнего утра. Крутые отроги гор бросали тени, терялись по изгибам хребтов, из за которых едва-едва заметно выставлялись покрытые снегом пики. Голубоватые тона красок и причудливая форма отрогов и привлекали и успокаивали взор. Нельзя было вдоволь налюбоваться ими и мы смотрели долго, не спуская глаз. Хороши эти горы, но где начало их, где конец, что содержат они в себе и какую роль придется еще играть им в жизни Китая? На эти вопросы, сами собой ставившиеся, чиновник отвечал с охотой, поделившись своими сведениями из географии. Он описал речные бассейны северного Китая, перечислил главнейшие отроги Маньчжурских хребтов, указал на истоки главнейших рек и заключил, что по всем предположениям в этих горах должны быть сокрыты огромные богатства ископаемых продуктов, что каменный уголь и теперь находится здесь повсюду.

Между тем вагонный слуга предложил нам заварить чай; Чиновник достал из тазика чайник оплетенный тонким лозником и подал его слуге вместе с чаем в коробочке, чтобы тот, вымывши чайник, заварил чай, сам же достал корзинки с провизией, где было всюду в разных видах накладено свиное мясо мелко искрошенное. За чаем разговор зашел о миссионерах, о религиях Китая и о том что магометане свиного мяса не едят. Мы заметили, что хотя религий в Китае много, но чиновники все держатся религии Конфуция. На эту тему наш собеседник мог говорить много и с одушевлением. Он заметил, что очень счастлив тем, что мы доставили ему удовольствие говорить об этом; что религия Конфуция, предписывая правила в отношении почтения к родителям и старшим, служит незыблемым основанием как семейной так и государственной жизни народов и что если есть несчастные годы расстройства в жизни некоторых наций, то это бывает вследствие пренебрежения священными законами «Кун-цзы». Возражать мы не смели, да к тому же приближалась станция Паодинфу и наш собеседник [7] стал укладывать свои вещи, поглядывая с беспокойством на часы, чтоб не пропустить станцию. Как только он оставил вагон, то место в купе занял молодой китаец лет 25, мы сочли его за торговца, но он рекомендовался «маленьким чиновником» и при этом не без гордости показал нам свой проездной билета, вделанный в жестяную оправу. На билете сбоку прилагалась его фотографическая карточка и на французском языке значилось, что предъявитель сего офицер специальной полиции в районе от станции Паодинфу до Син-ти-сьена. Проходивший в это время контролер европеец оказался не знающим специального офицера и очень внимательно осматривал его билет. Этот контролер маленького роста неизвестной национальности, в коротком пиджаке, огромном шарфе, коротких брючках, какой-то удивительной кепи на голове, при сгорбленной к тому же осанке представлял из себя нечто гнусное, но одет был чисто. Офицер мало обращал внимания на окружающее и, зная что по линии все спокойно, расстилал меховое одеяло с намерением лечь на покой. Кладя часы на стол он вскользь процедил, что служил раньше в Маньчжурии у русских, где хорошо получал, а теперь едва концы с концами сводит, имея 40 долларов в месяц при большом семействе. Книга «Жизнь и поведение христианина» на китайском языке, лежавшая на столе, понудила его из приличия сказать несколько лестных слов по адресу миссионеров. Офицер лежа стал перелистывать книгу, нараспев читая заголовки, но вскоре положил ее, сказав, что все это очень хорошо, что все это он знает, что бывал не раз в католическом соборе на посольской улице в Пекине, — повернулся на другой бок и заснул. За окном вагона все было по прежнему, лишь горы уходили вдаль, понижаясь и тускнея во мгле. На станциях то же, что и прежде, под Пекином, — те же торговцы, те же пищевые продукты, те же цены на них, хотя от Пекина отъехали на 200 верст. Пришло время завтрака, а офицер все спал покуда не разбудил ого полицейский на одном полустанке и принес ему пищу: две круглых лепешки и один жареный в масле крендель. Офицер, держа одно в одной руке, другое в другой попеременно откусывал то от лепешек, то от кренделя, пока не убрал все. Мы предложили ему кусочек белого хлеба, печенного по русски. Не думаем, чтобы мог нравится офицеру сухой хлеб, но чтоб не отстать от века, он заставил себя скушать все, похваливая и облизываясь, как будто ел что-либо очень сладкое.

На одной из станций офицер вышел в корридор, чтоб поглазеть в окна, как в купе вошла дама с ребенком, запыхавшись она бросила дитя на лавочку, а сама стала принимать вещи от китайцев носильщиков, — узелки, корзинки, банки, бутылки, расставляя все это на столе, под столом, на лавочках и под ними. Ребенок при этом успел уже оправиться от первого впечатления на новом месте и принялся пронзительно кричать махая руками. Эта дама была конечно не китаянка, но какой национальности, сказать было трудно, так как она говорила сразу на нескольких языках, говорила сама с собой и с ребенком, продолжавшим кричать неистово. Странный костюм, воинственные манеры матери и неопрятность ребенка производили отвратительное впечатление, надо было бежать куда-нибудь, но некуда было, — все соседние куце были заняты и переполнены не столько пассажирами сколько табачным дымом, однако мы пустились дальше, на поиски и при выходе на платформу вагона встретились с группою европейцев: это были двое мужчин и одна дама. В разговоре их проскользнуло несколько русских слов. Дама эта оказалась русской, Томской губернии, жена механика [8] дороги. В разговоре она жаловалась на то, что здесь нет русских, что муж ее, черногорец, единственный православный здесь, что три года они здесь живут без службы церковной, без икон в доме; что все другие европейцы французы и итальянцы, презирают их, что вся дорога обслуживается католиками и все китайцы, служащие на дороге, католики. Мужчин она рекомендовала одного как начальника дороги, другого как главного механика. По наружности их никак нельзя было признать за таких особ. Первый — худощавый господин с бледным лицом и светлорусой бородкой в меховой куртке и рваных сапогах — оказался уроженцем Бессарабской губернии; он объехал весь свет, строил дороги в Греции, Сирии, Аравии, Персии и теперь работает в Китае; впрочем постройка дороги была окончена, и он оставался по эксплоатации Ханькоуской линии. Второй был француз, тучный, с красным лицом, отросшими волосами, в поношенном костюме; для Варравы разбойника он быль бы удачной моделью. Он говорил только по-французски, а по-китайски знал, кажется, лишь одно слово «пиво», которым и воспользовался, обращаясь к вагонному служителю. Тотчас же появилась дюжина пива, обе дамы сидели рядом, говоря одна про другую невозможные вещи, каждая на своем языке. «Томская принцесса» говорила: «не подумайте, что эта дама прачка, она жена, впрочем не жена, главного механика дороги. Одичали мы здесь совсем; ни газет не получаем, ничего доброго не слышим, а эти хамы говорят, что в России теперь «равалуция». А и как им верить-то аспидам? все ведь лгут; ненавидят они нас, а мы их вдвое». Пользуясь непониманием соседки, она бранила ее как могла. Но скоро надоело слушать и разговор зашел по-итальянски. Часто приходилось слышать, что такой то помер — больше все от перепою. Весь персонал строителей извелся, остались лишь эти жалкие остатки, да и то со стаканами не расстаются. Находиться в этой пьяной компании было тяжело, да и бежать было некуда; пришлось оставаться в корридоре и невольно слышать продолжение разговора. Начальник дороги говорил, что скоро будет католический праздник в Чан-дэ-фу (Рождество Христово), где живет епископ. У него там будет орган и музыканты, хорошо будет. Уважаем мы этого епископа: он образованный человек. Возражать против этого нельзя, хотя нам приятнее было бы слышать отзыв о нем как о благочестивом человеке. Когда купе наполнилось табачным дымом и винными парами, начальник дороги вышел в корридор и мы стали говорить с ним о предстоящей ночевке кт, Шунь-дэ-фу, так как время клонилось уже к вечеру. «От вчерашнего дня, говорит начальник, расписание поездов изменено, теперь можно ночевать вот в тех вагонах, которые идут сзади, они прямо пойдут в Хань-коу, так как мост через Хуан-хэ окончен. Вот не верили в этот мост, говорили что плохой он, а вышел хороший. Я его и начинал строить, — мне принадлежит честь начала этого моста. Китайцы и теперь не верят, — говорят, что мост летом не выдержит напора воды; увидим». За первый проезд локомотива через мост машинисту уплачено было 200 лан серебра; никто из машинистов не соглашался ехать, а теперь вот проходят поезда и все благополучно. Китайцы сильно напуганы рекой Хуан-хэ, видят проявление сверхъестественной силы в том, что русло ее часто меняется. На днях одна китайская лодка потерпела аварию вследствие того что в одну ночь фарватер реки так изменился вблизи судна, что где была с вечера глубина большая, там на утро образовалась твердая земля, и судно перевернулось вверх дном; говорят, что более ста человек потонуло, ни один не спасся, течение быстрое. Каких [9] огромных денег стоит Китайцам ежегодно, чтобы держать реку в берегах! Не сдержат плотины и пробьется вода, то убытки будут неисчислимы: — затопит селения, поля забросает камнями, сделает их негодными к произростанию чего бы-то ни было. На станцию Шунь-дэ-фу поезд пришел в сумерках и остановился на ночь. Европейских гостинниц здесь нет, зато китайских много, но помещения холодные; двери притворяются плохо, окна заклеены бумагой, печей никаких нет. Странно, что южные китайцы не боятся холода и привыкли не топить помещений, хотя зимой температура падает ниже нуля. Мы попробовали было ночевать в поезде, но вагоны остались без освещения и топки, к тому же начальник дороги, вернувшись с обеда от американского доктора, был очень навеселе; нельзя было дождаться, пока прекратится шум, говор и звон стаканов в его купе, рядом с нашим. Пришлось идти в гостинницу, близ вокзала, где за ночлег взимают по 30 к. с человека. Помещение оказалось чистенькое, новое, лампа горела всю ночь.

Утром на рассвете поезд тронулся дальше на юг. Опять тот же пейзаж степи, хорошо возделанной полями. За четыреста верст от Пекина тоже видишь, что и под стенами его. Встречаются города, окруженные, стенами; но стены местами лишились уже своей облицовки кирпичом и стоит только земляной вал, мосты полуразрушены, дороги сильно углублены в почву и часто пересекаются глубокими же сухими оврагами. Попадаются отдельные здания, древние башни, кумирни, дворцы; все необитаемо, все в развалинах. Деревни стоять тут же на равнине, стены зданий но большей части глинобитные, но много есть сделанных из старого кирпича-обломков. Формы черепичных крыш заметно более приподнятые, чем приходится видеть в Пекине, но попадаются деревни, где крыши домов почти плоские, едва лишь выпуклые посредине и штукатурены известью. Встречаются нередко ворота полуциркульной формы, не только в городских воротах, но и в частных деревенских двориках и постройках. Мы едем уже но провинции Хо-нань. Почва земли здесь несколько краснее, чем в Чжилийской, и удобна для произрастания риса. При едва заметных склонах почвы от западных гор к востоку, орошение рисовых полей прямыми канавками представляет тщательную и осторожную работу, — каждый вершок земли здесь обработан и снабжается водой в то время, когда она нужна; теперь же, в зимнее время, вода стекает быстрыми ручьями но песчаному и каменистому руслу и имеет цвет прозрачный, зеленоватый, как бы стеклянный. Вдоль обрывных берегов этих ручьев и по оврагам бродили стада баранов. Нередко в селениях можно было видеть среди обнаженных дерев серый корпус католического костела с большим, фигурным крестом на шпице и готическими башенками по углам крыши обыкновенного китайского здания. Близ таких селений на станциях можно было видеть группы нищих — старух и стариков, неотвязчиво просящих милостыню. День был пасмурный, солнце так и не проглянуло все утро, а часов с десяти стал порхать снежок, хлопья его падали тихо, стушовывая даль и горы, опять ставшие приближаться к дороге. Отдельные массивы их на крутых боках своих обнаруживали меловые и каменные пласты, промытые могучей рекой с глубокой еще древности. Видна была близость реки Хуан-хэ, хотя до нее оставалось еще сто верст. Из новых пассажиров с нами в одном купе ехал несколько станций молодой китаец, тоже чиновник, тоже служивший в Маньчжурии; он сожалел, что русских сменили там японцы, от которых поживиться нечем. Даже китайские торговцы едвали могут с ними конкурировать, [10] а об европейских товарах и говорить нечего: они не могут более проникать в южную Маньчжурию. В вещах чиновника, которых по обыкновению много, привлекла наше внимание постель, тканая из цветной шерсти. Красивый рисунок из птиц и гармоничные краски напоминали гоболент. Из русского языка чиновнику удалось запомнить счисление до десятка и он при этом довольно твердо и выговаривал букву р.

К полудню поезд достиг города Вэй-хуй-фу, в 600 вер. от Пекина, цели нашего путешествия. Здесь со станции в одну сторону открывается величественный вид, на плоскогорие, а в другую сторону виден город, в который нам и предстоит теперь отправиться.

На вокзале, загроможденном, плетеными корзинами с постным маслом, отправляемым в большом количестве на север, нас встретил маленький чиновник из ямыня и пригласил в комнату, чтоб обождать прихода паланкина. Хотя мы могли ехать в обыкновенной двухколесной крытой телеге, но, так как у нас было дело в китайском присутственном месте, то надобно было подчиниться требованиям этикета и ждать носилок. В комнате на вокзале стоял плохенький стол и два стула. Для порядка их завесили красной материей и предложили нам чай. У стола стоял табурет, в крышке которого было отверстие для таза. В тазу на пепле лежала куча древесного угля, получаемого из корней горного кустарника. При горении такой уголь не дает дыма, не тухнет, но сгорает дотла. По углам комнаты царила пыль и были сложены старые фонари, какие-то тряпки, ветки.

Так как расстояние до города большое и пришлось ожидать долго, то было время ознакомиться с чиновником. Он, впрочем, не стеснялся, был разговорчив и сообщил, что его должность состоит в исполнении поручений, что он встречает поезда вместе с этим полицейским. Полицейский этот — молодой человек с добрым, но болезненным лицом, не примкнул пожаловаться на свою судьбу, что получает он около 4 руб. в месяц жалованья на своей одежде и что этого ему не хватает даже на пищу, а еще нужно отца с матерью кормить, что оба они не прочь бы креститься к православную веру, чтоб иметь более обеспечивающие занятия. Расспросив у них, кто здесь чиновники, не знают ли они генерала Ень-ши-женя, к которому обязательно, казалось нам, нужно явиться, мы узнали, что провинция управляется генералом Чжен, губерния подведомственна господину Го, а уездом правит господин Е на правах исправ. обязанности губернатора, и что генерал Ен им не известен.

Здесь нам пришлось быть предметом любопытства собравшейся толпы, смотревшей на нас во все глаза чрез окна и двери, и нам наблюдать толпу. Ее костюмы ничем повидимому не отличались от костюмов северных китайцев, такие же кафтаны и теплые фуфайки ярких цветов, войлочные шапки и башмаки; на ушах меховые грелки. вышитые красиво с иероглифами. Только тип лица значительно разнится от пекинского и произношение, язык тот же китайский, но выговор такой, как будто все они косноязычны и картавы. В группе солдат были типичные горцы с угловатыми чертами лица и пылким характером. Один солдат вынимал палочки «на счастье» и проиграл несколько чехов, платить было нечем; между тем продавец яств, носивший «игру в счастье», укорял его колкими словами: солдат, так осердился, что стал бить ногами лоток торговца, схватился за ружье и не сдобровать бы торговцу, еслиб товарищи во время не удержали солдата и не отвели его подальше [11] от обидчика. В Пекине такая сцена почти невозможна: на столько там миролюбивый и сдержанный народа. Носилки, предоставляемые нам, были небольшие, несомые четырмя солдатами в синих коротких костюмах и форменных шапках. Сопровождали нас: впереди на лошади чиновник, встречавший нас на вокзале, затем шли двое солдат в гвардейских красных мундирах, шитых черным плюшем, за ними таких же двое шли по сторонам, поддерживая носилки с боков; сзади шли еще двое, а замыкалось шествие чиновником верхом на лошади. Шли мерно, неособенно скоро, но и не медленно. Дорога была грязная: выпавший снег тут же и таял под ногами, растворяя почву в жидкую грязь. Самый город не дает цельного впечатления: расположен он на ровном месте, но со стороны нельзя видеть его за земляным валом, некогда облицованным кирпичом, но теперь местами совершенно обнаженным и осыпавшимся, в виде тонкой стенки вверху и широкий насыпи внизу; по внешней стороне вала идет канал, чрез который ведут каменные мосты с арками. При въезде в город с северной стороны, дорога на некоторое расстояние устлана большими каменными плитами; у дороги стоит древняя кумирня с ветхими крышами из зеленой муравленой черепицы; столетние кедры осеняют тесные дворики и ряд мраморных плит, памятников. При въезде в ворота по обеим сторонам дороги также видны каменные плиты, поставленные вертикально, это памятники бывших правителей города, заслуживших благодарность народа. Внутри города все постройки ветхи, масса развалин, пустырей, улицы узки; крыши магазинов идут под одну линию непрерывным карнизом; фасады домов (лавок) ветхи и грязны. Некогда город был сильно оживлен: это была столица одного из китайских самостоятельных княжеств, хотя и теперь по улицам оживления много, но во всем сказывается сельская жизнь, нет ни роскоши в зданиях и одежде жителей, ни блеска в товарах, — улица напоминает базар в захолустье. В средине города протекает река, шириною саженей в двадцать, судоходная. Тихое течение ее отражает крутые берега, сплошь занятые постройками; к дверям домов причаливают лодки, на крышах сушат паруса, халаты. Все это, взятое вместе с высоким дугообразным мостом, представляет типичную картинку, много раз виданную на чайных коробках. За рекой идут стены другого города, мало разнящегося с первым, — только улицы несколько шире и чище содержатся и движения нет такого, как во внешнем городе. Также встречаются руины и полуразвалившиеся казенные здания и кумирни; в одном из таких зданий, весьма ветхом, но построенном на манер дворца со многими дворами, идущими по прямой линии одним за другим, помещается присутственное место (по-китайски я-мынь) уездного начальника. Носилки плавно повернули в средние ворота, открытые настежь и открывающие вид на амфиладу таких же ворот, пересекающих путь нашего следования. Носилки то поднимались, то опускались, минуя высокие пороги ворот, — казалось их было не менее десятка, когда наконец остановились перед главным крытым порталом, убранным красной материей. Здесь надо было выйдти из носилок и пройти три шага через калитку в боковой дворик, где подобный же порталь был украшен синей материей и флагом начальника. Широкая полость, облицованная кумачом с узорчатыми углами, закрывала вход в приемную. Мы послали вперед свою визитную карточку на красной бумаге. Когда два солдата приподняли пред нами полость, нашему взору представилась просторная комната, довольно мрачная, с грязными стенами, обвешанными паутиной; в [12] глубине ее, у северной стены, есть возвышение, род эстрады, на краю которой стоял квадратный столик и два стула с подушками, покрытыми синей материей. Вверху разноцветные занавески образовали род навеса над эстрадой, в глубине его лежали подушки, какие-то гербы, шапки, книги, пол был покрыт войлоком. На эстраду ведут две ступени; прямо против эстрады стоял деревянный очаг в виде табурета, в крышке которого проделано круглое отверстие; в нем установлен медный таз, наполненный пеплом; древесный уголь, получаемый из корней горного кустарника, горел жарко, разливая вокруг приятную теплоту. Очаг стоял внизу, а по обе стороны его, в некотором отдалении, установлены столики и при каждом по два стула; все просто и симметрично. Эту обстановку, переносящую в средневековую древность, в ставку какого-нибудь татарского хана, дополняла толпа слуг и штата начальника, стоящих раболепно вдоль стен комнаты и группами у порога. Начальник не заставил себя долго ждать; он вошел в комнату из боковой дверцы, полукруглой аркой видневшейся в глубине комнаты. Е-лао-е, — так зовут начальника, — китаец среднего роста, с полным, несколько бледным лицом, правильными чертами и умными глазами; поступь и манеры его тихие, сдержанные; одет он полуоффициально: короткая курма на лисьем меху, крытая фиолетовым шелком, на голове шапка, опушонная соболем. Белый стекляный шарик на шапке показывал, что чиновник он был не выше 6-го класса, но полномочия этого человека в его уезде громадны: все дела с китайцами он на месте решает в окончательной форме до смертного приговора включительно; в делах с европейцами он делает представления в высшие инстанции, при посредстве особого доверенного лица, которым в этой местности долгое время состоял генерал Ень-ши-жэн. Поздоровавшись с нами не без достоинства, Е-лао-е, после обыкновенного китайского реверанса, нашел нужным подать руку (обычаи европейцев ему оказались известны) и ввел нас на эстраду, указав почетное место у восточной стороны стола; мой провожатый уселся внизу у другого малого стола, остальные люди — сколько ни было их — все время оставались на ногах. Покуда мы обменивались обычными приветствиями первого знакомства, т. е. справлялись о летах, фамилии, домашних, месте жительства, и хвалили наружность один другого, — нам подан был чай, в небольших фарфоровых чашечках. Каждая чашечка покрыта другою и прочно установлена на металическом фигурном блюдце. Нужна особая сноровка, чтоб пить из такой чашки, поддерживая пальцами одной и той же руки и блюдце и крышку чашки. Подают каждую чашку обеими руками; хозяин, прикасаясь к чашке гостя пальцами обеих рук, делает этим как бы приношение гостю, — чествует его; гость к свою очередь должен привстать с своего места и принять чашку так же прикосновением пальцев обеих рук к чашке или блюдцу. Это делается лишь при первой чашке, если гость выпьет чай скоро, то слуга подливает ему чай из малого заварного чайника, стоящего на краю очага. Чай зеленый, сладковатый, пахнет свежескошенной травой. Пьют его без сахару. Провожатому нашему китайцу также подали чай на его столик. Выпив глоток чая, чиновник сам в разговоре перешел к делу, по которому мы приехали. Он говорил громко, отчетливо выговаривая каждое слово, так что все присутствовавшие слышали и в немом молчании следили за развитием сюжета. Казалось странным, зачем этой толпе челяди надо было знать наше дело: оно не касалось никого из них, между тем таков обычай гласности в Китае, и любопытство этих [13] людей, смотревших во все глаза на европейца, было удовлетворено. Особым знаком руки чиновник потребовал трубку, слуга подал ему трубку, набитую табаком, и бумажный фитиль, которым он доставал огня с очага, фитиль не переставал тлеть во все время куренья, так как чиновник часто выколачивал трубку и накладывал вновь табаку. Когда мы собрались идти, чиновник провожал нас до носилок. Из я-мыня нас понесли на миссийское подворье, которое было подарено православной Миссии одним китайским чиновником, принявшим православие, и находилось неподалеку. Оно представляет квадрат в 20 саж. (почти правильный, с закругленными углами), с одними воротами в виде полукруглой арки, на которой возвышается красивая башенка семигранной формы. Средняя часть двора возвышена, устлана камнем, с дорожками из кирпичных плит и круглышей камня. Здания все в китайском вкусе, новые и чистенькие. В воротах нас встретили ученики нашей школы, поздоровались с нами и провели нас внутрь двора к главным зданиям, где нас встретил учитель. Чиновник, сопровождавший носилки, просил у нас карточку, без которой он мог бы подвергнутся взысканию, как неугодивший чем-либо гостю.

Главное здание, расположенное в самой северной части двора, было просторное и светлое, одно лишь было неудобство, это холод и отсутствие во всем здании печей. Южане, оказалось, менее чувствительны к холоду, чем мы, жители Чжилийской провинции, они совсем не отапливают своих помещений, — говорят, что это не нужно, что стоит лишь одеться несколько теплее, и холод делается нечувствительным. Однако, это не совсем понятно: китайцы надевают на себя массу одежд, но все они из бумажной материи (обыкновенно синей или голубой), без подкладки, и по одной ватной одежде; но ночью, кажется, должно бы быть им нестерпимо холодно, так как они раздеваются до нага и покрываются стеганными ватными одеялами, температура же в жилом помещении зимой всегда несколько холоднее, чем вне помещения, так как солнце не проникает чрез заклеенные бумагой окна домов и не согревает воздух внутри зданий. Нам пришлось прибегнуть к обыкновенному переносному очагу с горящими древесными углями; воздух в комнате быстро нагревается ими, но так же быстро и простывает, поэтому приходится время от времени прибавлять свежего угля и помешивать старый. Уголь здесь чрезвычайно хорош, он не стухает, горит ровным огнем и горит долго, не производя при этом никакого запаха. Покуда мы разбирались в своем багаже и доставали нужные, настольные вещи, начинало уже темнеть, так как день был пасмурный и редкие снежинки не переставали летать в воздухе. Потребовав свечу, мы имели удовольствие узнать, что здесь, кроме обыкновенных китайских сальных свеч с камышовыми фитилями, есть и американские стеариновые свечи, правда, довольно тусклые и стоющие здесь около 70 коп. за фунт. Вечерь мы провели в разговорах с учителем и его отцом стариком. А после ужина, состоявшего из жареной рыбы и чашки риса, мы записали впечатления двух дней, проведенных в дороге. Сравнительно рано мы расположились на ночлег на огромной деревянной кровати, где свободно улеглось бы 15 человек, и забылись тревожным сном. Очаг обдавал стены и окно вдоль всей южной стены мягким розоватым светом. Окно это, по обыкновению заклеенное белой тонкой бумагой, давало возможность слышать все, что происходит на дворе и в соседних зданиях, а все приходили и уходили разные служители из я-мыня, подолгу беседовали с нашими людьми, [14] совещались о чем-то и уходили. В результате утром оказалось масса подарков, присланных от соседей и чиновника из я-мыня, это были всевозможные сладкие, жаркие и прочие деликатесы китайской кухни. Получая подарки от чиновников, необходимо (принято так) посылать свою визитную карточку.

Утро следующего дня, холодное, тихое и пасмурное застало нас в постели; не хотелось уже спать, но и вставать не хотелось: в комнате было холодно, — очаг давно потух, надо было звать слугу, требовать теплой воды для умывания, к тому же и голова болела с непривычки спать в холодной комнате. Лежа в постели, можно было слышать, как свежий ветерок гремел бумагой в окнах и стая воробьев хлопотливо ютилась под навесом карниза, дружно чирикая и усиливаясь проникнуть в комнату; но лишь одному из них удалось найдти отверстие в бумаге. Тишина утра, уже сияющего рассветом, стала нарушаться: кто-то стучался в ворота, залаяла собака, китайские зимние башмаки прошлепали по двору и этим все стихло, лишь с улицы доносился унылый голос разнощика да воробьи чирикали на крыше. За кухней кто-то начал колоть дрова и поварской нож застучал по столу мерно и быстро; заскрипела дверь и голова слуги просунулась в комнату. Видя что я не сплю, слуга стал действовать смелее: скоро очаг запылал и теплая вода была готова для умыванья. Напившись чаю с круглыми лепешками, испеченными в пару, — они имеют вкус обыкновенного хлеба, — мы стали производить съемку двора, наносить на план все здания, дорожки, деревья в саду, даже колонны, окружающие здания. При этом произведен подробный осмотр всех владений, подаренных Миссии чиновником, принявшим православие. Всех комнат оказалось 41; дерев в саду, плодовых и декоративных, 75 корней; большинство из них — гранаты, персики и финики, есть два куста винограда, который на зиму оставляется на поверхности, не зарывается в землю; из декоративных растений: розы, туи, тополя и бамбук. Площадь двора равна 400 квадрат. саженям. Все здания новые, выстроены всего лишь два года тому назад; крыши из серой черепицы, стены из серого кирпича сложены на извести.

Возвышенная площадь двора обнесена каменной балюстрадой. Рисунки оконных рам и переплетов в высшей степени разнообразны и богаты красивыми формами. Все деревянные части, колонны карниза расписаны красками, главные тона в узорах: коричневый, синий и светло-зеленый. Двери, мебель и перегородки комнат сделаны из крепкого дерева под лак; на каждой половинке двухстворчатых дверей вырезано изображение дракона в кругу. Перегородки и верхняя часть стен оклеены узорчатой обойной бумаги. Во всем виден вкус, старание и уменье хозяина строить свое жилище просто, красиво и целесообразно. Съемка плана увлекла нас: было и радостно сознавать, что все это поступило в собственность Миссии, но было и грустно, когда вспоминалось, что такой благоустроенный уголок в таком интересном для изучения районе Китая приходится оставлять без русского человека и поручать ведение школы китайцу. Но что делать, если не находится подходящего человека, с благородными стремлениями, несколько образованного, имеющего внутреннюю жизнь и идейное содержание, стремящегося к уединненной созерцательной жизни, любящего отдавать себя, весь свой труд на благо темной братии — Китайцев. Около 11 часов приехал Е-лао-е с ответным визитом. Вперед себя он послал служку с карточкой, а сам приехал в носилках с большой пышностью в парадном костюме. Ему предложен был в приемной (главной) зале чай по-китайски; разговор [15] был приличный: о погоде, о времени вступления на должность и о времени прибытия нашего в Китай, немножко о политике, при чем гость осторожно избегал говорить о русско-японской войне. Встретили мы его на пороге дома, а проводили до носилок, оставленных у ворот за двором.

Обед наш состоял из тех же блюд, как и вчерашний ужин, как и во все последующие дни пребывания нашего в Вэй-хуй-фу: повар видимо боялся изменить меню, чтобы не навлечь на себя огорчения. Кушанья нам нравились, — рыба была свежая, только в приправах было много загадочных специй. Так особенно занимал нас один корешок, обладающий сильным приятным запахом и особым свойством щипать за язык и холодить во рту; он был покрошен микроскопическими кусочками, и стоило нам больших трудов, чтоб выбирать его ложкой из подливки. Кстати, — ложек китайцы не употребляют при еде пищи, и та, которая была подана нам, служит для развески масла в лавках; на другой же день нам достали (вероятно, из Французской Миссии) настоящую столовую ложку, впрочем, весьма подержанную, которая через два дня обращения в руках китайского повара лишилась своей ручки и носка.

Часам к 3 по полудни план был готов, решено освятить здания служением молебна и окроплением святой водой. На молебен собралось не мало посторонних зрителей, смотревших с большим любопытством на православный обряд. Весь вечерь этого дня прошел в устройстве дел по школе: подсчитаны расходы за прошлое время, составлена смета на будущее время, условлены сроки платежей и какими деньгами платить (вес серебра здесь превосходит пекинский на 6 процентов, доллара размениваются дешевле на 20 процентов), уплачена пошлина за купчие крепости по передаче зданий в собственность Миссии, наконец, произведен экзамен молодому учителю, привезенному из Пекина для руководства в катехизации, для преподавания закона Божия и русского языка. Знания его оказались удовлетворительными для данной цели: он толковал Евангелие по китайскому тексту, читал катихизис Филарета и находил в нем места, нужные для выяснения и доказательства главнейших истин православного учения. По русскому языку он читал русскую христоматию, хотя с ошибками против ударений, но с переводом фраз и отдельных слов на китайский язык; четко писал по-русски и немного был знаком с пением.

Утро следующего дня было посвящено экзамену учеников китайской школы. Их было 11 человек, в возрасте от 11 до 17 лет. Некоторые по четыре и по пяти лет учились в китайских частных школах. В нашей школе они за два месяца все выучили наизусть краткий молитвослов, а старшие ученики кроме того прочли по-китайски 7 страниц псалтири, что составляет огромный успех в усвоении иероглифов литературного китайского языка. Правда, система изучения принята несколько неудачная, можно было взять более опытного руководителя, однако, успех замечательный, работа сделана большая, — учитель достоин награды и поощрения: ему выдано денег на толковую одежду, а ученикам по 10 коп. на гостинцы. Учитель, студент правительственной школы, получает жалованья 10 руб., ученики все приходящие и пользуются пищей от Миссии, что обходится около двух рублей на каждого мальчика. Большинство из них дети бедных родителей, не имеющих средств для платы за обучение в китайской школе: среди детей есть очень симпатичные, живые натуры, восприимчивые ко всему доброму. Как они мелодично отвечают на вопросы своим несколько картавым говором! И как больно сознавать, что воспитание [16] этих детей, столь доверчиво врученных нам родителями их, приходится поручать не русскому человеку и не миссионеру, даже не крещенному язычнику соседу. Сосед этот, сын которого принят учителем у нас, человек настолько почтенный и значение его в деле организации школы так велико, что мы сочли нужным посетить его дом. Эго состоялось в тот же день после полудня. Покушав свой ординарный завтрак с неизменным вылавливанием адского корешка, мы выпили чая и послали слугу узнать, — может ли сосед принять нас и в какое время. Нам ответили, что сейчас еще не может принять, так как в это время он курит опиум, но что около четырех часов дня он будет рад принять нас. Наслышавшись о богатстве старика соседа, мы думали встретить у него богатую обстановку, но сильно ошиблись: дворик и дома, в нем расположенные, отличались такой ветхостью и таким невзрачным видом, что не верилось, чтобы хозяин имел большие средства. Комната, в которую нас привели, была обыкновенная, только чисто оклеенная бумагой; в средине стояло медное зеркало, сильно позеленевшее, по краям его цветы в горшках; впереди стол и два стула по обычаю; в стороне большая глиняная урна с водой, где плавали золотые рыбки. Для них заботливой рукой построены в воде гроты и посажены водяные растения. Старик хозяин встретил нас на пороге дома, а при уходе нашем проводил нас до телеги, стоявшей на улице. Визит прошел вяло; как будто не о чем было говорить, а вернее, старик был хитрейший человек и выпытывал у нас, что мы думаем относительно отчуждаемости земель иностранцам: он сам не прочь был воспользоваться землями, подаренными Миссии. В этот же день случилось событие, как нам казалось, не маловажное. Возвратившись к свою комнату, мы увидели на столе красную визитную карточку. Каково же было наше удивление, когда иероглифы показались нам знакомыми. Мы прочитали: Ень-ши-жен. Странная случайность. Неужели нашелся другой чиновник с именем генерала Ень-ши-жен или это он сам посетил нас? Не долго нам пришлось теряться в догадках, вошедший слуга доложил, что господин, которого эта карточка, просит позволения войти. Мы поспешили встретить его. Незнакомец был среднего роста, несколько сутуловатый старец лет за шестьдесят. Одежда его была обыкновенная гражданская, но осанка и манеры выдавали в нем чиновника. Слуги под руки ввели сто на ступеньки крыльца, затем в приемную; сзади шел мальчик лет 12-ти в костюме солдата, с лицом открытым и серьезным. Здороваясь, старец улыбался, сделал едва заметный реверанс и отрекомендовался бывшим уездным начальником, другом европейцев. Мы усадили почтенного гостя, предложили ему чай, сказали несколько общественных комплементов. Гость казался очень довольным, расспрашивал о причинах приезда нашего, приводил примеры благотворного влияния Миссий на среду китайского народа защитой невинно угнетенных; строил догадку, что и теперь мы приехали, чтоб отстоять честь и свободу человека, гонимого лишь за то, что подарил свои земли и дома Миссии. Все это он говорил, сюсюкая в нос и жестикулируя там, где слабый голос отказывался договаривать фразы. Старик говорил, что теперь в Китае новые чиновники плохо относятся к европейцам, получают инструкции от японцев и нарушают существующие международные договоры. В разговоре мы провели с полчаса. Мальчик подал трубку и стояла, почтительно у двери, слуги за дверью стояли, слушая наш разговор. Начинало темнеть, когда мы проводили гостя и стали делать предположения относительно завтрашнего дня и завтрака чиновников. [17] Официальные завтраки обставляются обыкновенно по одному правилу. Поэтому стоит раз описать такой завтрак, чтоб иметь понятие о всех подобных церемониях у Китайцев.

Приглашение на официальный завтрак Уездному Начальнику (Чжи-сьень), исправляющему обязанности губернатора (Чжи-чжу), посылается с вечера; посылается карточка (красная с китайскими иероглифами хозяина) с старшим слугой, который является в этом случае маленьким чиновником и словесно приглашает (через чиновников же) «Лао-е» на завтрак и словесный же получает ответ, напр. обещание быть в таком-то часу. Приглашение сделано на 11 часов, но гости собрались лишь к половине 1 часа дня, — предполагается, что дома они уже покушали. Таков уж обычай. Если имеют завтракать другие почтенные лица, то приглашаются также с вечера словесно, без карточек хозяина. С вечера же заказывается завтрак, обыкновенно в лучшей гостиннице, которая доставляет нужную мебель и готовые кушанья на дом к указанному времени. Засылают стороной узнать, — какие кушанья любит Лао-е, или даже приглашают для руководства его домашнего повара, чтобы угодить ему. С утра, впрочем не рано, готовят гостинные слуги обстановку, стулья покрываются красными полотнами, сиденье кладется на стулья красное, впрочем только для старших гостей (чиновников). К означенному часу все готово, но гостей нет; приходят лишь от них справляться, — все ли готово? Можно ли ехать им? Лишь после 12 часов приезжают гости, прежде низшие по значению (бывшие чиновники), хотя бы и старших степеней. Люди же Лао-е следят за всем и доносят господину, — когда гости все съедутся, тогда уже приезжает и он (в носилках). Каждого из гостей во дворе встречает старший слуга хозяина, а в первой (парадной) комнате, которая прямо перед входом, — сам хозяин, так что старшего гостя встречают в этой комнате (где они предварительно пьют чай) все гости во главе с хозяином, который при, входе гостя кланяется ему слегка, складывая вместе руки, что делает в свою очередь и гость. При этом хозяин говорит: «Чин лао-е, нина хэн шан воды линь ла» — Прошу, господин, своим приходом вы очень почтили меня («подарили мне лицо»). Старший гость раскланивается со всеми (с каждым особо) и усаживается на главное место, которое будет с восточной стороны квадратного стола, стоящего у северной стены парадной комнаты, а с западной стороны садится сам хозяин. Младшие слуги хозяина подают гостю чай, при чем хозяин должен прикоснуться обеими руками к блюдечку чашки гостя: это честь ему, а слуги гостя (они стоят у дверей) подают ему трубку и огонь (бумажную палочку имеющую свойство гореть медленным огнем, на подобие угля). Костюм главного гостя парадный, но сверх обыкновенной одежды надета широкорукавка короткая (ма-гуа-цза), на лисьем меху, крытая темнофиолетовым атласом; спереди и сзади на ней вышиты золотом знаки степени чиновника, на шее висят красные и синие бусы, на голове меховая (соболья) шапка с павлиньим пером и шариком степени чиновника. Все гости тоже в шапках. И хозяину быть в это время без шапки неприлично, — обидно для гостя. В это время хозяин (или его переводчик) из приличия делает замечание о погоде и о том, что гость, может быть, сегодня обеспокоен, рано вставши с постели, не устал ли от далекого переезда, хотя бы это было всего через один квартал города или даже через улицу. Гость благодарит и отвечает вопросами и замечаниями о здоровье, как идет дело, много ли мест и городок имеют отделения этой фирмы или учреждения и проч. [18] А в данном случае спрашиваюсь: сколько православных христиан из Китайцев? Нет ли у нас священных книг, напр. Св. Истории? (каковой по одному экземпляру и было вручено гостям). Затем, те из гостей, которые не были раньше знакомы с главным гостем, теперь обменивались вопросами о местах, занятиях, родных, — словом, знакомились. Так продолжалось 10 минут, в течении которых слуги ставили в гостинной на столы холодную закуску, соленую зелень, сладкие печенья, семячки. Когда холодная закуска расставлена на столах, хозяин (или его управляющий) приглашает главного гостя (Лао-е), а с ним и других в столовую. Все гости встают с своих мест, Лао-е просит позволения переодеться сам и приглашает к тому и других. Он снимает (тут же в комнате) парадную шапку и широкорукавку и бусы и передает все это своим слугам, которые взамен того подают ему соболью курму мехом вверх и обыкновенную черную шапочку. Так переодевшись, гости занимают места за столами. Главному гостю предоставляется главный стул, а хозяин садится от него по левую руку (на восток). Младшие чиновники, подчиненные Лао-е не сядут здесь с ним в столовой, а им вместе с полицейскими набирается особый стол в другом каком нибудь здании неподалеку от главного зала. Об этом предупреждают хозяина при приглашении их (вечером накануне). Кушанья подаются постепенно одно за другим. Столы скатертями не покрываются (а стулья), салфеток не подается, но перед горячими (обыкновенно жирными, мясными) кушаньями главным гостям их слуги подают клетчатые платки, которыми они завешивают себе грудь до окончания обеда. Едят палочками, а жидкости пьют из чашечек, в которые наливают из миски фарфоровыми ложечками, поэтому на столах скоро появляются водяные и жирные пятна, а также оброненные части пищи. Для стирания со стола каждому из гостей выдается мягкая бумага, порезанная на квадратные полоски в восьмушку листа писчей бумаги.

Обед начинается тем, что управляющий хозяина наливает гостям по чарке вина (ханшены) белого или желтого, которое подогревается в особых металлических чайниках тут же на огне переносной печи. Потом едят холодную закуску: в первый раз накладает гостям управляющий, каждому в его чашечку, (ветчину, ореховые зерна, соленую зелень, сладкие кисели и пирожные), а затем, хотя и приглашают гостей к каждому вновь подаваемому кушанью, но просят быть без стеснения и брать самим для себя, сколько и что понравится — «суй-бянь». Обед заканчивается жирными соусами и рисом. Для полосканья рта подастся холодная вода в оловянных чашечках, для мытья рук — полотенца, смоченные горячей водой. За столом не курят, пьют только хань-шен в течении всего стола, продолжавшегося в данном случае час и три четверти. Весьма важно за столом иметь такого человека, который умел бы поддерживать общий разговори и оживление; для этой цели был приглашен почтенный сосед, старик купец, благодаря чему обед прошел оживленно. Чиновники вспомнили старину, обычаи европейцев, говорили о языках их, о необходимости реформ в Китае и о трудности проведения их в народ. Главный гость раскрашивал хозяина о Пекине: все ли мостовые там устланы? какие гостинницы в европейском вкусе есть? ходит ли он в Китайский театр?

Порядок все кушаний (их до 20 было) всем известен, а потому знают когда вставать из-за стола. При вставании управляющий просит гостей простить, если по его вине они остались голодны. Когда гости переходят в гостинную, [19] Лао-е в боковой комнате одевается опять в парадную форму и садится на прежнее место у стола в гостинной, ему его слуги подают трубку и огонь. Чай при этом иметь не обязательно. Младшие гости (по летам и положению) почтительно стоят вокруг и поодаль, а главный гость обращается с несколькими словами внимания, спрашивает о их семействах и родных. При этом удобно поднести гостю какой либо подарок на память, судя по тому, о чем он говорит или что ему понравится. Главному гостю не обязательно уходить раньше других, второстепенные гости могут уходить также, когда им вздумается. Когда он спросит, — готовы ли носилки, это значит, что он уходит; при прощании хозяин говорит ему почти тоже, что и при встрече, но спрашивает, не устал ли он за обедом, не скучно ли ему было? Главного гостя хозяин обязательно должен проводить до носилок, хотя бы гость и отказывался принять таковую честь. С второстепенными гостями хозяин раскланивается или на пороге своего (главного) зала, или на первом дворе, а далее провожает их управляющий или слуга хозяина. Так было сделано и в данном случае. Роскошный обед с мясными блюдами (но без фруктов, которые здесь не полагаются) в Хо-нани обходится около одного рубля на персону, так как все пищевые продукты здесь дешевы. Остатки обеда обыкновенно съедаются потом в шумной компании дворниками и поварами, готовившими обед. Таков обычай. Вечером некоторые из гостей присылают хозяину в подарок какие-нибудь сласти и пряности в виде подарков; в данном случае это был консервированный камлот американского изделия. С посыльным хозяин отправляет при сем непременно свою визитную карточку, а иногда посыльному дает доллар на водку.

Официальным завтраком собственно кончались все отношения наши к начальствующим лицам в Вэй-хуй-фу, но нас просили еще пожить день, чтоб дождаться приезда Вэй-юаня т. е. чиновника особых поручений от губернатора провинции Хо-нань. Он прибыл лишь к вечеру другого дня. Начались переговоры слуг о времени свидания нашего. И так как нам надо было на утро отправляться на вокзал, то решено свидеться вечером. Когда уже стемнело, вэй-юань приехал в сопровождении Е-лао-е в телегах, с большими фонарями, на которых пишутся иероглифы, означающие должность и фамилию чиновника, — так что фонарь как бы заменяет флаг. Чиновников сопровождал многочисленный штат служащих, которые наполнили двор. Послав вперед свои визитные карточки, они важно шли, окруженные раболепной челядью. Костюм чиновников был полуофициальный: широкорукавки, подбитые лисьим мехом. Усадив гостей в приемной зале, мы раскрашивали вэй-юаня, давно ли он прибыл сюда, давно ли служит? Сколько ему лет? Лета его оказались небольшие, 35 лет, и чин был не выше 6-го класса, но полномочия, какими он был облечен, ставили его выше всех местных властей. Это было видно по обращению с ним Е-лао-е и других чиновников. Нельзя было придти к окончательному соглашению, наконец решили, что в Пекине это дело можно решить скорей и проще. Проводы были опять задушевные, с обеих сторон было выражено сожаление, что так мало времени пришлось быть в приятной беседе, всего каких нибудь полтора часа, совершенно измучивших и расшатавших наши нервы.

Наутро назначен отъезд, предположено выехать в 9 часов, но повар и прислуга с пяти часов уже были на ногах; в кухне варилось, жарилось; кто-то успел уже прислать в подарок кисель и вареные каштаны. Телеги были приговорены с вечера, но Е-лао-е распорядился прислать носилки. Напившись [20] чаю и плотно закусив, мы собрались ехать на вокзал. Провожать нас вышли все ученики школы с учителями во главе. Жаль было расставаться с этими мальчиками, хотелось бы поручить их миссионеру, русскому человеку, благочестивому, трезвому... Но где вы, подвижники благочестия, где апостолы, где самоотверженные служители Слова? Мы уверены, что Россия богата такими людьми, богата на столько, что не всегда они находят там приложение своим силам, не всегда находят сочувствие своим гуманным идеям, не всегда находят простор к развитию идейной жизни, духовной. Пусть они едут сюда, тут в захолустье Китая, в уединении вертограда православия, среди моря язычества, они найдут приложение своим силам, воспитают в себе дух веры, настойчивость в стремлении к добру и послужат меньшей братии самоотверженно и свято.

На обратном пути в Пекин мы ехали той же дорогой, мы думали, глядя на древние города, обветшавшие, полуразрушенные, но покуда еще обитаемые: города эти использованы окончательно, нет расчета реставрировать их, возрожденный Китай создаст другую жизнь, другие города, а эти занесены будут песком, который и теперь уже, победоносно двигаясь, поднял свои бугры высотою с городские стены, потерявшие уже свое значение. В Баодинфу, в главной квартире Чжилийской армии, высятся уже новые здания военных школ и казарм по европейскому образцу и форма солдат с 1900 года приближена к европейскому обмундированию. Китай правительственный шагнул далеко и смело. В одном вагоне с нами ехало несколько молодых людей, детей чиновников и будущих чиновников. Некоторые из них побывали в Японии, старались хвалить все европейское, обучались языкам французскому и английскому. Они посещают католические школы, но увы, не для ознакомления с религией христианства, а лишь для усвоения языка и обычаев европейцев; креститься они не намерены. Новое направление, под влиянием западной культуры, процеженной через фильтр языческой Японии, одинаково индиферентно как к древним религиям Китая, так и к христианству. Атеизм и поклонение человеку ставится в заслугу молодому поколению; а христианские проповедники разных исповеданий теряют силы во взаимной вражде, когда из под самого носа их ускользают созревшие фрукты. Китай ищет новых устоев жизни и возраждается теперь под действием враждебной христианству и западу культуры Японской. Нельзя сказать, чтобы китайцы очень уж симпатизировали Японцам: они любят лишь себя самих, верят лишь в свои дарования и силы, но обстоятельства заставляют их дать руку Японии и идти, куда она их поведет. Сознавая свою близорукость, Китай вверяется такому опасному провожатому, пока сам еще не крепок на ногах своих. Все знают, что Япония разорена войной, но если обратить внимание на ту таинственность, какою обставляет она свое дело в Маньчжурии, то можно понять, на сколько здраво понимает она свое положение и насколько серьезно занята изысканием выхода из такого положения. С уверенностью можно сказать, что монополия торговли и насильственный денежный курс в Маньчжурии обогатит Японию в два-три года, предохраняя ее от увеличения внешних долгов и установят для нее прочное финансовое положение. Одним словом, Япония извлечет из Маньчжурии все то, чем не сумела воспользоваться Россия.

Пекин. Января 3, 1906 г.

А. А.

Текст воспроизведен по изданию: Внутрь страны // Известия братства православной церкви в Китае, № 27-28. 1906

© текст - Часовников В. В. [Архимандрит Авраамий]. 1906
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Известия братства православной церкви в Китае. 1906