-

АХЛЕБИНИНСКИЙ А. М.

ПО МОНГОЛИИ

(Из Пекина в Россию.)

Путевые заметки братчика.

1-го Сентября, Среда.

Простившись с братией Успенского монастыря, вышедшею проводить меня к монастырским воротам, я взобрался в приготовленные для меня носилки и, благословляемый и напутствуемый добрыми пожеланиями братии, тронулся к северным Андинмыньским воротам Пекина. Я чувствовал себя как-то безразлично: не было ни радости при мысли, что двинулся к дорогой родине, где увижу близких дорогих мне людей, ни печали, что покидаю навсегда этот нудный уголок Пекина — Русскую Духовную Миссию, где так мирно, так хорошо провел более 1 месяцев, среди многих и весьма полезных занятий. За Андинмынскими воротами я сердечно простился с братом А. Св-м, который проводил меня туда, и, высунувшись из оконца носилок, последний раз взглянул на городскую стену, внушавшую мне всегда невольное к ней уважение своею грандиозностью.

Прощай грозная твердыня, прощай Пекин!...

Оставшись один, я занялся устройством внутри моего оригинального экипажа: выгнал мух, которых набралось откуда-то видимо-невидимо, разложил вещи более удобно, открыл третье-переднее оконце-дверь, чтобы вытянуть ноги, так как носилки позволяли только сидеть или, сидя, полулежать. Устроившись таким образом, и прилег на подушку; и предался бессвязным отрывистым мыслям. Было около 11 ч. утра, дневная жара усиливалась, но в носилках было хорошо, прохладно. Это дало мне повод мысленно похвалить такой способ передвижения. Довольно сильно покачивало то из стороны в сторону, то спереди назад. Мой проводник-китаец ехали позади на лошаке и короткими возгласами заставлял переднего мула идти вправо или влево, смотря по надобности, не прибегая к возжам. Впрочем последних, как потом я пригляделся, и не было. Вскоре мы выехали из предместья города и поехали узкой скверной дорогой (скорее тропой) между высоким, двухсаженным, гаоляном, перемежавшимся то кукурузой, то чаумизой, то рисом.

В полях работали. При нашем приближении головы работающих поднимались, и глаза с любопытством устремлялись ко мне в носилки. Читать не хотелось: было и без того не скучно от разнообразия окружающих видов и картин природы. Слева, вдали, виднелись высокие горы, окутанные дымкой. Направо бесконечные поля разных оттенков, с группами деревьев около селений. Часто начали попадаться деревушки с беззаботно играющими в пыли голыми и полуголыми детьми, с неподвижно лежащими на жару собаками, с нарумяненными и набеленными донельзя китаянками, спешащими на своих крохотных, изуродованных ножках укрыться от взоров иностранца. Тут все почти знакомо: и намалеванные женщины, и голые ребятишки, и флегматические, как сами китайцы, собаки все это тысячу раз виделось мною в Пекине, [17] улицы которого, кроме большой оживленности, ничем не отличаются от этих деревенских улиц. Каждое селение буквально тонет в зелени деревьев. Во всех деревнях почти одни и те же картинки будничной уличной жизни, да и они подернуты какою-то сонливостью.

Около 5 с половиною или 6 часов вечера без каких-либо приключений добрались до первого ночлега. Отвели в фанзе отдельную комнату, сравнительно чистую. Подали в жестяном чайнике кипяток. Вероятно, здесь европейцы не редкость: не надоедает никто ни расспросами, ни разглядыванием меня, что так обычно со стороны китайцев там, где редко бывают европейцы. Мой проводник, очевидно, предупредил хозяина ночлега, что в лице моем он привез важную особу, так как последний очень вежливо предложил мне «чуфанить» и, получив отказ с моей стороны, не менее вежливо оставил меня в покое. Как только стемнело, он предложил мне свечу, но увидя, что я уже приготовил свою, улыбнулся, что-то проговорил по-китайски, как бы удивляясь моему запасу, и вышел тотчас же. Перекусив немного, я вышел на небольшой чистенький двор, где кроме носилок, в которых я приехал, стояли несколько соломенных вьюков, приготовленных, очевидно, к отправлению куда-то. На двор выходило еще несколько фанз, откуда слышался разговор. Я направился было к воротам, но, увидя между фанзами узкий проход на вторую, заднюю, половину двора, зашел туда. Там также — чистенько и тоже — несколько фанз. Ко мне подошел молодой китаец и приветливо по китайски, улыбаясь, заговорил о чем-то со мною. Кое-как, улавливая звуки, я понял, наконец, что он спрашивет, куда я еду. Получив ответ и, очевидно, довольный им, он, не переставая улыбаться, предложил мне несколько мелких яблок. Меня не мало удивила при этом простота, непринужденность и вместе с чем какая-то выдержанность в манерах этого китайца,

Сейчас часов 10 вечера. Уличный гам умолк, только ночные кузнечики на деревьях стрекочут свои нескончаемые песни, да изредка какой-нибудь мул нарушит ночную тишину своим стонущим, рыдающим, неприятным ревом. На дворе тоже тихо, только в одной фанзе просвечивает огонь и слышен тихий говор. Ночь тихая, теплая, звездная, словом — поэтическая ночь!

Вот хозяин двора советует ложиться сигать: вероятно, завтра рано выедем. Следую его совету и ложусь. — Беспокойная мысль проносится в голове: сколько-то завтра возьмут за ночлег? Дорогой мой проводник говорил, что ночлег везде обойдется не меньше 1 дол. Если так, то я рискую под Кяхтой остаться без копейки. Но не следует преждевременно унывать и забывать, что «утро вечера мудренее».

До завтра!

А. М. Ахлебининский.

(Продолжение следует.)

Текст воспроизведен по изданию: По Монголии (Из Пекина в Россию.) Путевые заметки братчика. // Известия братства православной церкви в Китае. № 12-13. 1904