Англинское Посольство является пред Императором Китайским в Татарии во Дворце, в котором сей Государь имеет пребывание свое летом.

При вступлении своем в Татарию, Посол получил визит от военного Мандарина, Татарского происхождения. Сей находился при дворе. Хотя Ван-Та-Цгин был и одного с ним рангу, но едва мог осмелиться сесть в его присудствии; столь велико уважение оказываемое Китайцами придворным Татарам! Последний из Татар принимает важной вид, как скоро почувствует себя на отечественной своей земле. Одного из находившихся при свите Китайских Мандаринов надлежало наказать, по повелению их, за некоторые сделанные им преступления; [39] но он смело тому воспротивился, представляя; что ни один Китаец ни малейшей не имеет над ним власти, как скоро он находится вне большой стены.

В деревнях лежащих по ту сторону сей стены, есть несколько Китайских фамилий и женщин с маленькими ножками. Но не слышно, чтобы какая нибудь Татарская женщина обезобразила себе ноги по примеру Китайцев, хотя в других случаях Татары часто подражают Китайцам.

По мере как путешественники подавались далее во внутренность Татарии, температура воздуха делалась холоднее, дороги выбоистее, горы казались не так украшены. Видны были только разные сорты сосен не так больших, искривленные дубы двоякого роду, одни, называемые Аглицкие, а другие Руские, также тополы, вязы, ореховые деревья до того уменьшенные, что походили уже на кустарник. Все сии деревья растут вообще на полуденной стороне гор. С других же сторон нет ничего более, кроме колючего кустарника и нескольких былинок погорелой травы. Сказывают, что в лесах сих водятся медведи, волки и самые тигры.

На равнинах, или лучше сказать, в долинах много попадается тех зайцев, которые так как некоторые другие животные холодных климатов из темноцветных или красноватых, зимою делаются белыми. Зайцы сии замечательны также по необычайной длине своих лапок и пальцев, которые соединяются у [40] них вместе, когда им броситься надобно на снег, и составляют основание, недопускающее их увязнуть.

В Татарии редко употребляют собак для ловли зайцев и других красных зверей, а загоняют их в тенета. Для этого несколько охотников сбираются вместе, составляют большой круг, от окружности которого полегоньку сближаются они к центру, на ходу своем ударяя в кусты и производя немалой крик. Животные сии наконец находят себя заключенными в весьма тесном пространстве, где их удобно и ловят.

Особливо в Татарии собака бывает верным товарищем поселянина. Татарская собака есть из роду мелких собак с длинным загнутым хвостом, которого у ней ни капризе, ни мода никогда не отнимают, и которой обыкновенно висит с левой стороны, как то Линней замечает это свойственным дворной собаке. Татарская собака редко днем лает.

Вид земель пройденных Англичанами часто был отменно романической, но весьма ограниченной. Намеревающийся в первой раз путешествовать по горам, может быть надеется скоро быть на таких местах, с которых видно все, что есть в окружности. Но почти всегда выходит тому противное. Дороги по большой части лежат при подошве, а не на вершине горе, и путешественник принужденным себя находит бродить во глубине [41] долин, имеющих круг зрения ограниченной и атмосферу мрачную.

В деревнях, рассеянных по долинам Татарии, нашли Англичане множество людей одержимых болезнию, имеющею сходство с тою, которая часто примечается на Алпийских горах, и которая там известна под именем зоба, или раздутой шеи. Железы около горла начинают заранее надуваться у тех, которые имеют в себе расположение к сей болезни, и чувствительно делаются чрезвычайно велики. Опухоль начинается непосредственно под железою заушною, и касаясь всех подчелюстных желез простирается от одного уха до другого. Доктор Гиллан заметил, что почти шестая часть жителей таким образом обезображена, которые однако, присовокупляет он, у сих поселян не почитаются безобразными. Оба пола подвержены сей болезни; но женщины более, нежели мущины. Какие ни предположи причины оной, сии последние гораздо чаще оставляют места, в которых оные причины существуют.

Натуральные сии опухоли по-видимому не бывают сопутствуемы другими припадками изнуряющими здоровье, или воспящающими человеку свободное употребление физических его способностей; но у многих страждущих оною болезнию ум весьма туп, а может быть что и ни один из них не исключен от подобного нещастия, хотя в меньшей степени. Некоторые доведены до состояния совершенной несмысленности. Зрелище сих малоумных, производящее [42] всегда жалостное впечатление в людях в первой разе их видящих, совсем не производит оного действия в тех, посреде коих они находятся. Глупцы сии вообще забавны, и ведут жизнь скотскую, совершенно непричастную мыслей и рассуждений. Так как они прямо следуют инстинкту, или единому впечатлению чувств, то сколь бы ни опасны были их действия для других, всегда остаются неумышленными, невинными, и не возбуждают никакого раскаяния. Их особа почитается священною; и домашние их отменно заботятся о их содержании.

Какая б то ни была причина, которая доставляет людям зобы, на животных никакого ощутительного действия она не имеет. Вообще думают и в Европе и в Азии, что болезнь сия происходит от частого употребления снеговой воды. Хотя то и справедливо, что растаявший снег содержит в себе несколько более известковой земли, нежели дождевая вода, и весьма малое количество селитряной кислоты и морской соли: но в новооткрытых землях, в которых никакой почти другой воды не пьют кроме снеговой, не видно людей с железистою опухолью. Вероятно состояние атмосферы много способствует к произведению оной. Та часть Татарии, в которой болезнь сия имеет всегдашнее свое пребывание, имеет много сходного с некоторыми Кантонами Швейцарии и Савойи.

Англичане на пути сем не нашли ни одного вулканова произведения. В седьмой и [43] последний день их путешествия цепь гор была почти параллельна с дорогой. Цепь сия представляла горизонтальные линии, состоящие в великих гранитных скалах, по величине своей друг от друга весьма разнствовавших и расположенных на подобие позвонков какого нибудь четвероногого животного. Вершины сих скал слегка покрыты дерном, но бока их стоят совершенно обнаженны, потому что земля некогда их покрывавшая свалилась вниз. Почти на половине высоты горы возвышается перпендикулярная скала, или древние развалины; потому что вид ее подал Англичанам повод к догадкам, что она может быть тем и другим. Высота ее превышает двести футов. Вид ее неправильной, а вершина ее, которая гораздо шире ее основания, увенчавается большим кустарником. Так как скала сия находилась в довольном расстоянии от путешественников, то один из них уклонился с дороги для точнейшего ее обозрения. Он увидел, что это были не остатки какого либо здания, и не совершенная скала, а чрезвычайная громада отвердевшей глины, к которой примешено было много песку.

Оная извращенная пирамида без сомнения твердейшего существа, нежели, земля ее окружавшая и уступившая стремлению вод, осталась памятником высоты, которую в сем месте имела древняя поверхность шара. Основание сего памятника показывает, до какой глубины земля изрыта. Мягкие и рыхлые частицы увлеченные от подошвы гор и расположенные [44] постепенно составили гладкие и плодоносные равнины де Пе-Ше-Лее, описанные нами в последней главе; а частицы имеющие более твердости и весу, в скором времени воспященные в продолжении пути своего, составили поверхность неровных долин Татарских. Перемещение слоя земли толщиною в двести футов с верьху гор в низ и на толь великое пространство, есть одна из величайших перемен воспоследовавших на поверхности земли, о которых упоминают летописи рода человеческого.

О незапных наводнениях, которых память сохранена потомству, не сказано, чтоб они произвели какое либо неизменяемое действие. Хотя некоторые части земного шара довольно ясно показывают необычайные перемены, происшедшие на его поверхности, начиная с того времени, как он сделался обитаемым. Гибралтарская скала не есть только одна высота, во внутренности которой найдены кости животных, долженствовавших жить и погибнуть до составления гор, которых они учинились составною частию.

Возвышение Татарии так велико, что она на некоторых местах подымается от поверхности Желтого моря на пятнатцать тысяч футов. Известно, что возвышение сие приметно увеличивает стужу в атмосфере.

Посреди сих возвышенных мест, и несколько подалее извращенной пирамиды, о которой мы упомянули, горы взаимно удаляясь друг от друга, открывают путешественникам долину Цге-гол, на которой Император [45] Китайский имеет увеселительный сад и дворец, в котором он летом имеет свое пребывание, исключительно перед своею столицею. Дворец называется местом приятной прохлады, а сад садом несчетных дерев.

Посол и его свита подходили к Цге-голу в надлежащем порядке. Дорога ведущая туда несколько видна с вершины одного возвышения, находящегося в Императорском саду, откуда Государь сей по известиям доставленным потом Лорду Макартнею, имел любопытство смотреть шествие Англичан. Посольство принято было с военными почестями и при множестве зрителей конных и пеших. Многие из сих последних одеты были все в желтое платье и в круглых шляпах такого же цвету. Несколько вещей имели такое же одеяние. Все сии люди были нижнего класса Татарские попы или монахи, и послухи находящиеся при церквах секты Фо, из которой был Император. Но не смотря на священный сан, которого они были члены, и на почтенное одеяние, которое носили, казалось, что они не весьма уважаемы были народом, и вели себя не так, чтобы показать, что они имеют высокое мнение о своем достоинстве, и что стараются соблюсти ту наружную благопристойность, которую все имеющие какой нибудь чин в Китае, весьма ревностно наблюдают.

Дом, или лучше сказать здания, назначенные для пребывания Посольства, находились на северном краю города Цге-гола, лежащего между ими и воротами Императорского дворца. Они [46] стояли на прекрасном скате горы, и имели разные увеселительные дороги, возвышающиеся постепенно одна над другою и имеющие между собою сообщение посредством гранитных ступеней. Все было довольно просторно и спокойно. Оттуда в одно время можно было видеть Татарские горы, город Цге-гол и часть Императорского парка. В городе Цге-голе нет никаких домов, кроме принадлежащих Мандаринам, и кроме множества жалких шалашей, набитых чернью. Дороги кривые, немощенные и покрытые пылью. По сторонам Императорской дворец, храмы и сады показуют величие. Тут между пышностию и бедностию средины не видно.

В сей части Татарии знатные домы малым разнствуют от Китайских домов; и разделение покоев с их украшением также просто. Большие двери каждого особливого здания ведут в залу имеющую всюду сообщение с какою нибудь комнатою, в которой находится возвышенное место покрытое толстым сукном и подушками, чтоб днем можно было тут сидеть, а ночью спать. Есть тут так же лаком покрытые столы, и несколько стульев для приходящих с визитами. Вскоре по прибытии Посла двое из первых Мандаринов вошли к нему с поздравлением от Императора. Другой Мандарин поздравлял его от великого Колао, или первого Министра Го-шоонг-таунга.

В этот же день Легат явился к Послу; и без всякого приступу и околичностей вручил [47] ему запечатанную бумагу, относившуюся до церемонии приему, которая сообщена ему в Пекине, и которую взялся он доставить к великому Колао, как то мы уже упомянули. Легат тут же хотел уверить, что эта бумага была все у него: но давно уже известно было, что он ее отправлял в Цге-гол, и что содержание ее там одобрено. Трудно было объяснить, что такое могло в этом случае произвесть перемену? Но прежние идеи надменности и домогательства о первенстве опять взяли силу, и как подозревали по внушений Вицероя Кантонского, который на возвратном своем пути из Тибета, где он командовал Китайскою армиею, заехал в Цге-гол. Он был явной враг Англичанам, и представлял их народом хищным, которого ободрять опасно. Он еще в этом ссылался на свидетельство мерзкого человека по своим грабительствам, того самого Мандарина, который как мы сказали, был Гоппо или Генерал-Казначей Государственных доходов и пошлин в Кантоне. Сей мерзавец нарочно отправлен был в Цге-гол; и нельзя в том сумневаться, чтоб он об Англичанах не говорил соответственно видам и несправедливому мнению Вицероя.

Колао по-видимому уверен был, что Англинской Посол обязан Китайскому Императору отдать теже почести, какие отдают ему вазаллы, не давая знать Китайскому правительству о независимости Англинского Короля. Находили также за нужное не допустить записки Посольской ко двору, дабы избавиться от ответа на [48] предложение весьма трудное к опровержению; и надеялись, что по однократном представлений Посла к его Императорскому Величеству земные поклонения бесспорно сделаются обыкновенными.

В следствие всего этого Посол нетерпеливо желал иметь решение в рассуждении церемониала, до представления своего к Императорскому двору. Колао немедленно желал его там видеть, дабы от него узнать содержание письма, посланного от Англинского Короля к Императору. Но сей не имея особенных причин отказаться тогда от сего посещения, весьма нерасположен был оное делать, и так он решился на место себя к первому Министру послать Секретаря Посольства, и вручить ему копию с письма Англинского Короля и записку обратно врученную Легатом. Китайцы бывшие в связи с Посольством столько опасались, чтоб не обвинили их в написании сей записки, что просили Министра сего, чтоб он приказал подписаться пажу, который ее писал, для доказательства, что его письмо.

Посол дал предписания Секретарю в рассуждении всего того, что было нужно. Как этикет Китайского двора не дозволял Секретарю Посольства в сем качестве иметь никаких переговоров с первым Министром, и не давал ему места в присудствии его, то надобно было вступить ему в должность полномочного Министра, данную ему Англинским Королем для заступления его места в случае отсудствия или болезни. В сем качестве явился он к [49] Колао, которого нашел он в небольших покоях Императорского Дворца.

Сколь ни велик и могуществен Визирь в деспотическом владении, но он казался малою особою в сравнении с самим Государем, почитающим самую малую часть обширного и великолепного своего Дворца, достаточною ко вмещению произведения его благоволения. Визирь Китайский, пользовавшийся почти исключительно доверенностию Императора, был Татарин незнатного роду, и выведен по случаю из низких чинов почти за дватцать лет пред сим. Он стоял в то время на карауле у одних дворцовых ворот, как Императору шедшему мимо показался его вид. Сей Государь, увидевши потом, что он с воспитанием и с хорошими дарованиями, скоро вывел его в чины. Можно сказать, что по Императоре он был могущественнейший человек в Империи.

Толь Высокое возвышение из толь низкого происхождения покажется может быть странным для тех, которые привыкли к порядку и обыкновенным постепенностям смешенных правлений; но этому примеры не редко бывают как в тех землях, в которых Государь может удовлетворять своим желаниям и прихотям без всякого опасения, так и в тех, которые разделены на партии, и в которых блистательные качества и чрезвычайные труды тотчас показываются наружу. В первом случае часто бывает, что Государь тому, которого он избрал, поручает почти всю свою власть, и проводит жизнь свою в бездействии [50] и чувственных удовольствиях; но Император Китайский продолжал заниматься управлением дел с неутомимым рачением: он не оставлял ему, но паче разделял с ним все труды, налагаемые на него обширною его Империею. Сей Государь никогда не следовал слепо его советам. Однажды подозревая, что он хотел его обмануть, лишил его своих милостей с такою же скоростию, с какою он его возвел, и Колао в пять дней скрылся в неизвестность первобытного своего состояния. Но как потом щастливой случай Императору показал, что не было законных причин ему разгневаться на своего любимца, то он возвратил ему опять прежние его достоинства и силу.

Давая аудиенцию полномочному Министру, сидел он на возвышенном месте, покрытом шелковою материею, между двумя Татарскими и двумя Китайскими Мандаринами, Членами Государственного Совета. Поставлен был один стул для Англинского Министра. Легат, множество других Мандаринов и Переводчик, должны были стоять на ногах. Колао спросил для формы, что было предметом Англинского Посольства в Китай. Не трудно было сему удовлетворить, подавши ему Китайской перевод с письма, посланного Англинским Королем к Императору; что казалось было ему весьма приятно, так как и содержание оного письма. Немного спустя, Министр вручил ему записку от Посла, которую, показал он вид, будто не знает. Но между тем видно было, что он готов был делать возражения на предложения, содержащиеся в [51] сей бумаге. Ответствовано ему было разительными доводами, каких требовало толь прямое Дело, так как предписал Посол. Колао кончил спор прозьбою к Министру, чтобы он сообщил его доводы Послу на рассмотрение.

Должно заметить, что во всю эту конференцию, зала, в которой она давалась, наполнена была людьми, служащими во дворце, и им позволено было слушать то, что говорили. Казалось, что имея дело с иностранцами, во всех отношениях толь отдаленными от Китая, не нужно было ничего скрывать от сведения Китайцев. Может быть, толь великое число зрителей было причиною, что Колао принял отменно важной и молчаливой вид; и своими поступками и обхождением своим, казалось, хотел дать почувствовать, что учтивости, делаемые им Англинскому Министру, были не что иное, как снисхождение его национального и личного превосходства. Без сомнения национальная же гордость побудила решиться избавиться от того, естьли можно, чтобы не отвечать равными знаками наружного почтения на те, которые Посол соглашался отдать при Дворе Императорском.

На другой день Легат и двое Мандаринов явились к Послу и крепко настояли в том от имени Колао, чтоб он отказался от своих требований. Разбирая это дело, принуждены они были колебаться между двумя противными идеями, представляя земное поклонение наружною и незнячущею церемониею в рассуждении Посла, которому предлагали оное сделать пред Императором Китайским, и весьма важною, [52] естьли б надлежало оное делать Китайцу перед Англинским Королем. Они осмелились даже сказать Послу, что совершенной отказ может быть для него очень невыгоден. Но тонкая сия угроза подала ему случай объявить, что обязанность его к Королю гораздо превышает страх всякого опасения. Он сказал, что для него необходимо нужно, чтобы церемония была взаимная, или чтобы комплимент, делаемый именем сильного и независимого Государя, отличен был от почестей, воздаваемых Князьями данниками; поелику ему известно было, что уже старались сии две вещи смешать, называя в делаемых Китайских надписях Англинские подарки данию.

Сведение, которое Посол имел в рассуждении сего обстоятельства, заставило Мандаринов признать справедливость его предложения, и спросить его, сколькоб, по его мнению, долг его ему позволил изъявить почтения его Императорскому Величеству, не подвергая себя земному поклонению данников? Посол ответствовал, что он, будучи обязан своему Государю всеми узами долга и верности, в присудствии его преклоняет одно колено, и что охотно соглашается таким же образом изъявить свое почтение Императору Китая.

Мандарины, казалось, весьма были довольны сим ответом, и сказали, что они скоро объявят решение Двора в рассуждении соглашения о взаимной церемонии, предлагаемой Послом, или в рассуждении принятия Англинских почестей вместо Китайского земного поклонения. [53]

Между тем слух о конференции, бывшей во Дворце у Колао с полномочным Англинским Министром, скоро достиг в Цге-гол. Многие ничего более не находившие в Посольстве, кроме нескольких брошенных иностранцев, состоящих совершенно в повиновении у Двора, к которому они приехали, не могли понять, как они осмелились предлагать условия сему Двору, или медлить в повиновении его повелениям. Другие смело предрекали, что их отошлют назад, не допустив на аудиенцию к Императору. Китайской Переводчик, которого чрезвычайная приверженность к Посольству делала весьма внимательным ко всему, касающемуся до оного, начал опасаться, чтобы кто нибудь из его соотечественников не отважился обижать Англичан, находившихся в свите, будучи уверен, что в тех обстоятельствах, в которых находились Англичане, их жалобы не будут приняты. Между тем в это время надобно было потребовать съестных припасов. Тотчас требование было уважено, и съестных припасов доставлено больше прежнего.

В ожидании решения о церемониале некоторые Англичане выехали посмотреть окружностей Цге-гола. Мандарины весьма этого не одобряли, непрестанно опасаясь, чтобы какая либо неосторожность или безрассудность со стороны их, или примечаемое везде в простом народе расположение смеяться над иностранцами, не причинили каких либо неудовольствий. Строгие правила Китайского правительства требовали с Мандаринов отчету во всех беспорядках, [54] какие только им предупредить можно. В следствие чего они взяли предосторожности не пускать народ туда, где остановилось Посольство, и не дозволять служителям, солдатам и Англинским ремесленникам выходить без спросу. Китайцы, а особливо деловые люди, каковы суть большая часть Мандаринов, весьма мало имеют понятия о удовольствии, получаемом от прогулки по полю для телодвижения, или для обозрения видов и положения земли. Они думают, что тут всегда есть какие нибудь военные и следовательно подозрительные виды. Между тем генеральное повеление, данное Мандаринам доставлять Посольским людям все то, что им нужно и чего они пожелают, не позволило отказать им в лошадях и проводниках для их проезду.

Англичане, предпринявшие сие небольшое путешествие, тотчас взобрались на горы, откуда имели случай рассматривать долину Цге-гол, следующую излучинам гор и весьма плодоносную, но обработанную не с таким искусством и тщанием, как поля, заключавшиеся в древних пределах Китая. Долина сия орошается рекою, которая, не смотря на сухое время года, была довольно велика, и заключала в течении своем песок, смешанный с немалым Количеством золота. Близь лежащие горы и не весьма высоки и не круты. Они состоят, по крайней мере при поверхности их, из смеси глины с крупным хрящом; не имеют ни выдавшихся, ни вдавшихся углов, как то производят быстрые сии источники, [55] прокладывающие себе путь через горы, и даже не представляют никакой правильной цепи. Но они приводят на мысль обуреваемое море, которого волны, ударяемые противными ветрами, переменяющимися мгновенно, разбиваются и идут в разные стороны.

Хотя ни наружной вид сих гор, ни вещества, их составляющие, не имеют ничего такого, чтобы показывало, что они сперва подвержены были действию огня; но они сохраняют множество следов, показывающих, что вода, покрывавшая их долгое время, образовала поверхность сей части земного шара. Они по видимому покрыты были некогда лесом; теперь же на вершинах их и на местах самых открытых нет ничего, кроме уродливых произведений. Крупной лес во всей этой земле редок. Непредусмотрительность первых племен, которые не садили молодых дерев по мере, как вырубали старые, живо чувствуют их потомки.

Горы, столь ограбленные лесом, не могут уже притягивать много влаги, самые бедные жители не хотят, чтобы сады их зависели от случайной поливки дождя. Каждой из них имеет колодезь, служащий ему для поливания его саду. Бадьи, которыми черпали воду, сделаны не из досок, но из ивовых прутьев, толь тщательно и искусно переплетенных, что удерживали в себе совершенно всякого рода жидкость. В садах много находится чесноку и других пряных и ароматических растений, которые могут придать более вкусу пшену и другому [56] хлебу, служащему главною пищею жителям сих стран.

Англичане, находясь на горах, могли удобно видеть множество прекрасных домов, построенных на долинах и весьма красивых местах. Они тотчас сочли их принадлежащими знатнейшим фамилиям той страны, или главным придворным чиновникам; но вскоре узнали, что это были разные монастыри Татарских попов, построенные Императорами царствующей Династии.

Возвращаясь оттуда, путешественники приметили по ту сторону города Цге-гола цепь высоких гор и возвышение, на котором была из земли или из камня извращенная пирамида, похожая на ту, которую мы описали в сей главе. Некоторые из них имели желание итти ее рассматривать; но Мандарины сильно их уверяли; что это не годится; потому что с возвышения, на котором стояла пирамида, видна была часть Императорского сада, посвященная придворным дамам, и что можно оттуда их увидеть прогуливающихся. Расстояние от одного места до другого было на три или на четыре мили.

Все Посольство занималось тогда приготовлением ко представлению пред Императора. Послу было объявлено, что его Императорское Величество доволен будет теми знаками почтения, с которыми обыкновенно Англичане подходят к их Государю. Сие решительное определение избавило Посла от многого беспокойства и сделало ненужным разбирательство, сколько [57] должно ему сопротивляться, или сколько уступить требованиям Императорского Двора. Тайно положили, что здравой смысл и великодушие Императора, наскучившего, может быть, уже чрезмерными почестями, несравненно более его расположили, нежели его Советников, к увольнению Англичан от сего церемониала.

Лорд Макартней очень знал, что одержанный им триумф будет способствовать еще к вящшему раздражению тех Китайцев и Татар, которые были врагами Англичан, но что он же самой вообще усугубит почтение и уважение народа к той нации, в угодность которой будет сделано такое неслыханное исключение; и что следствия сих впечатлений не могут быть для оной бесполезны во всех ее коммерческих и политических отношениях с Китаем. Отступление сие от общего правила, прежде бывшего непреложным, произвело величайшее изумление, а может быть, и самой ропот в тех, которые смотрели только на прошедшее; но оно ж подтвердило мнение старого Пекинского Миссионера, которой говорил, что претекст обыкновенно и весьма сильно предлагаемых Китайцами обычаев не всегда берет верьх над рассудком, сопровождаемым твердостию и упорством.

День рождения Императора, по случаю которого в Цге-гол собралось множество Послов и Князей данников, был 17 Сентября: но 14-е число того же месяца назначено было для особенного приема Англинского Посольства. [58]

Между тем дары, препровожденные в Цге-гол, перенесены были во Дворец; и Посол получил несколько весьма учтивых посланий, доказывавших удовольствие Императора.

Лорд Макартней сделал также особливой визит Колао, которой принял его искренно и ласково, и отдал ему все почести, принадлежащие его сану, ни мало не упоминая о бывших спорах. После множества взаимных учтивостей и удовлетворительных ответов на вопросы, сделанные Го Шоонг-Таунгом из любопытства в рассуждении Европы, а особливо Англии, Посол завел разговор, в котором старался дать почувствовать Колао благопристойность и добросовестность Англинского Короля в рассуждении Китая. Он ссылался на миролюбивые и благонамеренные правила своего правительства, которое главным предметом себе поставляет распространение торговли для общей пользы рода человеческого. Он к случаю упомянул о Индостане, не для заимствования оттуда благоприятствующих доводов, а для сообщения некоторых посторонних знаков. Он сказал, что по разрушении Империи великого Могола в сей части света некоторые приморские провинции, находящиеся в соседстве с Британскими Колониями, по случаю внутренних их междоусобий, потребовали помощи от Англинского оружия, и что оная была им доставлена без низвержения князей данников, сохранявших еще свое достоинство; но что по другим причинам Англичане совсем не вмешивались в тяжбы их соседов. Колао не сделал ему никакого [59] возражения, которое могло бы его заставить весьма охотно отречься от вспоможений, сделанных против жителей Тибета.

Посол за нужное почел употребить множество снаровок и вкрадчивых выражений для сообщения идеи о том, сколь важна может быть для Китая связь Великобритании с сею Империею, хотя бы то касалось до привозу в оную Европейских съестных припасов, в которых не видно было надобности, под именем обмена; хотя б то до доставления хлопчатой бумаги и сорочинского пшена из Индии, к произращению которых столь же удобны некоторые Китайские провинции; хотя б то было в отношении к пособиям морской силы для истребления морских по берегам разбойников, против которых надежное средство заключается во внутренней коммуникации по рекам и каналам. Настоящие или подложные идеи, питаемые правительством Китая о независимости и преимуществе сей Империи, суть таковы, что никакой связи с иностранцами на основании взаимной выгоды не допускают. Оно ни на что не соглашается иначе, как только из благосклонности или из снисхождения.

Посол не хотел отказаться от заведения торговли и на сих условиях; и Колао весьма учтиво сказал ему, что они часто иметь будут случай видеться во время пребывания его Превосходительства при Дворе Китайском.

Свидание кончилось также, как и началось, с видом величайшей искренности и удовольствия с обеих сторон. Вскоре потом [60] получил Посол учтивые комплименты и подарки, состоящие в плодах и конфектах от имени Императора и Колао.

Обхождение Го-Шоонг-Таунга столь же было ласково, сколько ум его проницателен и образован. Он по видимому имел качества прямо почтенного человека. Он взят был к должности и украшен властию единственно по благоволению Государя, так как это по большой части случается в Монархиях; но в оной оставался по одобрению тех особ, которые по их чину и высокому достоинству имеют почти завсегда влияние в самодержавных владениях. В таковых владениях, находящихся в Азии, Государи не опасаются, так как в Европе, лишиться своего достоинства, вошедши в родство с своими подданными; и число детей, приживаемых Азиатскими Монархами от различных их жен и наложниц, делает столько родовых связей с короною, что влияние оных уменьшается великим числом совместников: между тем сии роды связей, приобщенные к приобретенной уже власти, усугубляют оную и делают непоколебимее.

Одна Императорская дочь выдана была за сына Го-Шоонг-Таунга. Сего обстоятельства довольно было для приведения в смятение некоторых особ Императорской фамилии, так как и некоторых верных подданных, опасавшихся, чтобы честолюбие фаворита не простерлось до большей степени возвышения. Один до безрассудства ревностный человек осмелился подать Императору бумагу, в которой просил его [61] объявить своего наследника, потому что он почитает это надежным способом к предупреждению несогласий, могущих угрожать Империи.

По силе права перворождения в Китайской Империи, наследие престола должно принадлежать внуку Императора, родившемуся от старшего его сына, которой уже умер; но законы правления преемничество сие совершенно предоставляют на выбор владеющего Государя, которой может исключить из сего, как то был уже тому пример, собственных своих детей и свою Фамилию.

Совет, которой осмелился подданный дать Государю, для понуждения сего последнего объявить свое избрание, чрезвычайно раздражил сего Государя. Советник был взят и казнен смертною казнию; поелику суд дерзость его поставил в числе самых мерзких преступлений. Между тем Император почел за нужное публиковать в Пекинских ведомостях причины, воспрещающие ему избрать себе наследника. Они основывались на опасении, чтоб не возбудить преждевременного честолюбия в юной душе и не произвести противней партии пребывающему на троне Императору, как то уже был пример в царствующей Династии.

Император положил, чтобы наследник его короны оставался в неизвестности, доколе он сам ее носить будет; но он нашел случай, о котором мы теперь упомянем, объявить своим подданным, что, по обладании троном уже полвека, он откажется от забот правления, по совершении шестидесяти лет своего [62] царствования (Что должно случиться 1796 года.), и тогда употребит высокую свою власть наименовать достойнейшую особу себе в наследники. Но естьли до сей эпохи приключится смерть, то бумага, содержащая в себе имя его преемника, будет находиться в одних покоях дворца его. Сколь однако тщетны бывают предосторожности, принимаемые людьми для распоряжения происшествий, имеющих последовать по кончине их! Ионг-Шинг, отец настоящего Императора, служит тому доказательством. Сказывают, что царство его только и продолжалось, как он вошел во Дворец в последние минуты своего предшественника, и свое имя поставил в завещании, сделанном для утверждения престола другому.

В тот день, как Англинской Посол представлен был Императору, множество Князей Императорской фамилии окружали его; но никоторой по видимому не имел ни более уважения, ни менее отличия перед другими.

Посол и главнейшие особы Посольства прибыли в сад Цге-гольского Дворца еще до рассвета, так как им было сказано. По середине сада находилась большая и великолепная палатка, поддерживаемая позолоченными, или расписанными и лаком покрытыми колоннами. Полотно не следовало косвенности вервей во всю их длину до самых колков, утвержденных в землю; но на половине сей длины оно перпендикулярно опускалось, остаток же составлял кровлю. В палатке находился трон, подобный [63] описанному в одной из предыдущих глав; и оконницы со всех сторон палатки особенно освещали то место, где был трон. Насупротив трона находились большие двери, от которых простиралась на довольное расстояние желтая развевающаяся палатка. Убрана была первая палатка со вкусом, но не видно было пустого блеску и лишних украшений. Множество небольших круглых палаток находилось против большой, и между ими была тут одна продолговатая, находившаяся позади всех. Последняя сия палатка назначена была для Императора на случай, когда ему угодно уединиться. В ней на одном краю находилась софа; вся же она убрана была множеством ружей и сабель Европейских и Азиатских. Одна из небольших круглых палаток назначена была Посольству для ожидания прибытия Императора. Некоторые из них были также определены для разных Князей и Депутатов подвластных областей, собравшихся по случаю дня рождения Императора, и при представлении Англинского Посла явившихся ко Двору для умножения блеску его приема. Некоторые также палатки назначены были для мужеского пола детей Императорской фамилии и для главных Чиновников Государства. Император хотел принять Посла Великобританского Короля с особенным отличием в большой палатке, сидя на троне.

Что предпочтена палатка большой дворцовой зале, сие сделано не с тем только намерением, чтобы иметь довольно места для помещения множества людей, собравшихся на сей [64] случай. Татарская Династия, соображаясь во многом с обычаями народа порабощенного, но многочисленнейшего и более образованного, нежели собственная их нация, до сих пор еще сохраняет большую привязанность к древним своим обычаям, и по временам к ним обращается, особливо когда находится на Татарской земле. Для Татарского Владетеля приятнее жить в подвижной палатке, нежели в каменном или деревянном Дворце.

Князья данники из Императорской фамилии, и первые придворные Мандарины составляли очень немалую группу перед большою палаткою; и всякой украшен был отличительными знаками того чина, которого удостоен был от Императора.

На многих из придворных одежда была частию из Англинского сукна вместо шелковой материи и мехов, единственного одеяния, которое до сих пор надлежало носить в присудствии Императора. Как вещи сии не были еще редки, то позволение употреблять Англинское сукно при Дворе означало честь, отдаваемую Англинскому Посольству; и Посла нарочно об этом уведомили. Вероятно, что расход сего товара знатно увеличится, потому что теперь первых классов Мандарины подадут пример носить его. Сею выгодою, о которой не можно было упомянуть в трактате о коммерции, одолжены единственно учтивости. [65]

Князья украшены были красною прозрачною пуговицею (Мы напереди уже видели, что пуговицы или шарики, распределяющие классы, носят на верхушке колпака (замеч. перевод. Фр.).), отличительным знаком первого из девяти классов, уставленных в текущем веке Императором Ионг-шингом. Ни у кого из чиновников, собравшихся на сей случай, не было знака ниже красной непрозрачной пуговицы, означающей второй класс чиновников. Некоторые украшены были павлиными перьями, вставленными в агатовой черенок и висящими на колпаке. Сие достоинство имеет три степени, разнствующие по числу перьев. Тот, Которого Император удостоил тремя перьями, почитает себя трикраты великим и трикраты блаженным.

Каждая из сих особ имела при себе толпу придворных от нее зависящих, и занята была идеею собственного своего величия: но пред Императорскою палаткою все смешивались в кучу, и величие их исчезало в созерцании Императорского Величества. Этикет требовал, чтобы доказать свое почтение Императору, весьма долгое гремя ожидать его. Некоторые для сего часть ночи проводили в саду. Императору надлежало показаться в нем несколько спустя после рассвету. Час аудиенции столь разнствующий от часов, определенных для аудиенции у тех народов, которые проходя разные степени просвещения, достигли наконец степени роскоши и бездействия, приводит на мысль ежедневной [66] обычай сего народа, уезжающего на охоту в ту же минуту, как скоро первых лучей восходящего солнца довольно будет к тому, чтоб различить и преследовать животных, с которыми он ведет брань.

До прибытия Императора большая Посланникова палатка наполнена была множеством особ друг за другом приходивших, которые влекомы были любопытством, или желанием отдать почтение сему Министру. Между сими особами был один Императорской брат, человек пожилой, росту несколько поболее среднего, и весьма простой в обхождении. Видели также тут двух Императорских сыновьев и двух внуков. Первые имели весьма привлекательной вид и были учтивы и любопытны; а последние молоды, рослы и чрезвычайно красивы. Один из данников был из окрестностей Каспийского моря. Он говорил по Арабски, и вероятно зная более других Европу, приметным образом более интересовался тем, что касалось до Посольства. Но первой и явной друг Англичан был почтенной Вицерой Пе-ше-лееской. Он изъявил весьма великое удовольствие, возобновляя свое знакомстве с Послом, и говорил об нем окружающим его с таким почтением, что все составлявшие сей круг с той самой минуты весьма великое получили предубеждение в пользу его Превосходительства. И Посольство казалось более имело доверенности в присудствии Вицероя.

Не много спустя после рассвету, звук многих инструментов и невнятные голоса вдали находящихся людей, возвестили приближение [67] Императора. Вскоре увидели его идущим из за высокой горы, окруженной деревьями, как бы из священной рощи, в предшествовании некоторого числа людей, прославлявших громогласно его доблести и могущество. Он сидел на открытых торжественным носилках, несомых шестнадцатью человеками. Гвардия его, придворные чиновники, знаменщики, зонтикодержатели и музыканты сопровождали его. Он одет был в длинное шелковое платье темного цвету, а на голове был бархатной колпак, видом весьма похожий на колпаки горных жителей Шотландии. На челе его видна была весьма большая жемчужина, единственное украшение, которое он по-видимому имел.

По вступлении в палатку восходил он на трон свой по передним ступенькам, по которым одному ему предоставлено право ходить. Великий Колао Го-Шоонг-Таунг, и двое главных чиновников его Двора находились подле него и всегда говорили с ним ставши на колени. Когда Князья Императорской фамилии, данники и большие государственные чиновники стали по чинам, то Церемонимейстер ввел Англинского Посла до подножия престола с левой стороны, которая по Китайским обычаям столь часто уставленным совсем в противность нашим, почитается почетным местом. За Послом следовал паж его и переводчик. Министр сопровождал его. А другие знатные особы Посольства, с великим числом Мандаринов и нижних чиновников, оставались при входе в [68] палатку, откуда можно было видеть большую часть церемонии.

Посол одет был в бархатное одеяние, богато вышитое и украшенное орденом бани осыпанным алмазами. Сверьху надета на нем была мантия того же ордена длиною до самой земли. Желание, чтоб показать свое внимание к образу мыслей и обычаям Китайским, учинило весьма важным выбор наряда, и есть тому причиной, что мы здесь об оном упоминаем. Особенное уважение, оказываемое сим народом ко всему, что касается до наружности, имеет даже влияние и на систему одеяния его, которая целью имеет то, чтобы вселить важность и молчаливость. Следовательно оное имеет вид совсем противоположной тому одеянию, в котором можно приметить какую нибудь часть тела. В самом деле между дикими народами может быть и не найдется таких, которым бы внутреннее чувство, ни мало независящее ни от какой предосторожности противу непогод воздушных, не внушало, что закрыть какую нибудь часть тела, есть дело хорошее. Сие чувство, называемое благопристойностию, потому что оно показывает, что пристойно делать, вообще возрастает постепенно с дальнейшим приращением просвещения и усовершенствования нравов, и может быть оно нигде столь далека не распространилось, как у Китайцев, которые в длинных и развевающихся своих робах совершенна скрывают вид своего тела. В сем случае нет никакого почти различия между платьем обоего пола: но что еще более, чрезмерно тонкой [69] вкус Китайцев чувствует неудовольствие при воззрении на произведения искуства, подражающие человеческому телу, нагому ль то, или одетому в такое только платье, которое плотно сие обхватывая, делает его приметным. Сия ж самая утонченность во вкусе препятствует у них успехам живописи и резьбы, по крайней мере касательно до сего рода предметов. Она также заставила одеться в их платье миссионеров, как таких людей, которые более соблюдают непорочность и благопристойность, нежели коротко и узко одетые жители нынешней Европы.

Большая мантия, которую Посол имел право носить, как кавалер ордена бани, несколько подходила к самой лучшей моде одеяния у Китайцев. По сим же причинам полномочный Министр, бывший почетным Доктором прав в Университете Оксфордском, надел красной плащ принадлежащий сему сану; что весьма было к месту в такой земле, в которой степени просвещения в науках открывают путь ко всем общественным должностям.

Посол, наученный Церемонимейстером, обеими руками взял и поднял себе на голову большую и великолепную четвероугольную золотую коробку осыпанную алмазами, в которой находилось письмо Англинского Короля к Императору. Потом поднявшись на несколько ступенек ведущих к трону, преклонил он колено, сделал самое краткое приветствие, и подал коробку его Императорскому Величеству. Монарх сей принял ее благосклонно к себе на руки, [70] поставил ее подле себя, и сказал: — «Что он весьма доволен знаками почтения и благоволения, оказываемыми ему его Британским Величеством, чрез отправление к нему Посольства с грамотою и редкими дарами; что он с своей стороны равномерно теми же чувствами исполнен к самодержавному обладателю Великобритании, и надеется, что навсегда пребудет нерушимо взаимное между подданными их согласие».

Таковой прием, сделанный полномочному Послу Великобританского Короля, Китайской Двор счел весьма уважительным и весьма отличным. Император редко восходит на трон для принятия Послов; и они верющие свои грамоты подают не в его руки, а в руки одного из его придворных. Оказанные Англичанам отличия, сами по себе хотя весьма неважные, почтены были просвещенным Китайским народом за весьма ощутительную в пользу их перемену в мыслях его правительства, которая и произвела в нем удачное впечатление.

По продолжении чрез несколько минут разговора, Император дал ему на первой раз в подарок камень, называемый у Китайцев драгоценным камнем, которой они ценят дорого. К томуж он длиною был в фут, и помощию тщательной выделки дан ему был вид скипетра, находившегося всегда на Императорском троне и почитаемого эмблемою благоденствия и тишины.

Как этикет Китайцев требовал, чтобы Послы кроме даров, подносимых именем их [71] Государей, подносили также и от своего имени, то Англинской Посол и полномочной Министр, называемой у Китайцев нижним Послом, поднесли с почтением и свои. Император соблаговолил их принять, и отдарил их также другими. Сии дары поданные от того и другого, без сомнения менее значили для того, кто их принимал, нежели для того, кто их давал: но они равно были приятны, потому что они с одной стороны доказывали почтение, а с другой благоволение и милость.

В продолжение церемонии Император имел вид весьма открытой, веселой и совсем непринужденной. Нимало не показывая себя суровым и мрачным, каковым его иногда представляли, он имел блестящие глаза, внимательной вид и приятную осанку. Таковым он по крайней мере казался во все время разговору его с Послом, которой по необходимости во взаимообразном переводе того, что они говорили, был весьма продолжителен: и свидание было также весьма утомительно.

Император приметя неудобство, происходящее от надобности в содействии переводчика, спросил Го-Шоонг-Таунга, не знает ли кто из Посольства по Китайски: и узнав, что паж не более тринадцати лет один только, которой успел в сем языке, имел он любопытство подозвать его к своему трону, и заставить говорить по Китайски. За то ли, что он говорил, или за его скромность и поступки, дитя сей столько показался Императору, что он вынул [72] из поясу своего кошелек с плодами аррака, и подарил ему.

Кошельки у них суть шнуры или ленты, которые Китайской Монарх раздает своим подданным в награждение их заслуг: но подарок собственного его кошелька есть особенное благоволение по мнению восточных народов, у которых вещь, носимая особою Самодержца, почитается драгоценнейшею из всех даров. Молодой любимец посредством Императорского кошелька снискал внимание и ласку многих Мандаринов, между тем как другие может быть завидовали его щастию. Императорской кошелек не имеет ничего удивительного. Он весь состоит из простого желтого шелку, и на нем выткано изображение дракона о пяти когтях, и несколько Татарских литер.

Как Император кончил разговор свой с Англичанами, то несколько Послов из Пегу, и Магометанской веры из окрестностей Каспийского моря, представлены были по правую сторону его престола. Они девять раз повторили земные свои поклоны, и немедленно были отпущены. Англинского Посла и трех особ, его сопровождавших, отвели к подушкам, на которых они сели по левую сторону престола. Князья Императорской фамилии, главные Татарские начальники, правящие народами дающими дань, и первые придворные Мандарины занимали места по своему чину, ближе или далее от трона. Англичане находились почти на средине пространства, отделяющего трон от конца палатки. За одним столом сидело на два человека. [73] Как скоро все гости сели, то столы были вскрыты, и увидели, что они обременены были дорогим кушаньем. Они были невелики: но всякой имел пирамиду из круглых чаш, содержащих в себе великое количество кушаньев и фруктов. Поставили один стол перед троном, и Император удостоил прикушать яств, которые на нем были. Подавали также чай; те, которые подавали императору блюдички и чашки с оным, держали руки свои над головою, так как Англинской Посол подносил ему золотую коробочку с грамотою его Королевского Величества.

Сей обряд казалось на первой случай не имел другой цели, кроме той, чтоб показать чрезмерное расстояние, заключавшееся между Императором и подданными в неограниченной Монархии. Но естьли его внимательно рассматривать, то должно будет положить, что об нем сначала и не воображали, а сделался он нужным после, единственно для удовольствия, которое он доставляет. Само собою явствует, что при выполнении оного, не только дает он видеть неравенство моральное, но и производит еще физическое неравенство между приемлющим приношение и воздающим оное. Первой, сколько впрочем ни превышающий всякую явную силу, мог весьма чувствовать, что он не безопасен от частной измены, и сей самой подозрительной дух, часто соединенный с неограниченною властию, без сомнения внушил имеющему оную сии предосторожности противу тайных и буйных намерений, которые могут иметь люди [74] приближающееся к нему. Земное поклонение, коленопреклонение, подъятие рук на голову, без сомнения гораздо затруднительнее делают приступ для людей занимающих сии посты.

Не менее примечательная вещь, как и сии обряды, есть торжественное молчание оные сопровождающее и внушаемое как кажется благоговением. Между сидящими нет никакого разговору; между служащими им нет никакого шуму. То, что более всего отличает сию сцену, есть тихая важность и то безмолвное великолепие Азиатского величия, до которых не дошли еще Европейцы с своими тонкостями.

Между тем внимание Императора к гостям своим Англичанам не уменьшилось во время стола, он присылал им разные блюды с своего стола; а по окончании стола он подозвал их, и подал им из своих рук кубок Китайского вина, довольно похожего на Мадерское, только пониже. Он спросил у Посла о летах Англинского Короля; и как скоро ему это сказали, то он пожелал ему столько же прожить лет, сколько и он, и столь же щастливо. Императору было уже восемьдесят три года: но он был такого здорового и крепкого сложения, что едва можно было подумать, чтоб и столько ему лет было, сколько он царствовал, то есть пятдесят семь. По окончании бала сошел он с трона, и шествовала прямо, мужественным шагом и без малейшего виду слабости до торжественного седалища для него приуготовленного.

Как скоро Посол возвратился во дворец, в котором он стоял, то Император [75] прислал ему в подарок шелковых материй, фарфору и чаю для самого его и для всех знатнейших особе Посольства. Материи вообще были твердого и плотного тканья, и густого цвету, какой употребляется в Китае. Тут были платья сделанные из материи и украшенные, одни драконом о четырех когтях, или Императорским тигром; а другие Китайским фазаном вышитыми шелком. более веселого цвету, нежели как самая материя. Первые из сих одеяний были из роду тех, которые носят военные Мандарины; а другие похожи были на одеяния штатских Мандаринов. Фарфор состоял из особливых штук не много разнствующих от тех, которые обыкновенно посылаются в Европу. Чай скатан был в шарики разной величины. К тому, чтоб так его приготовить, употребляется некакая клейкая влага, которая склеивает вместе листы не переменяя их качества; так что весь их запах в них остается. Сей чай идет из южной провинции Иу-нан; и его в Англию привозят. Сей сорт чаю в отменном уважении у Китайцев: но привычка столь сильное имеет действие на вкус, что Англичанам казался лучше тот чай, к которому они привыкли.

В числе плодов, которые по временам присылаемы были к Послу, был белой виноград редкого сорту. Ягоды его величиною были с Ишпанскую маслину и гораздо продолговатее.

В Китае почти всякого роду сношение между вышшими и нижшими сопровождаемо бывает взаимными подарками: но подарки первых [76] жалуемы бывают как дары, а подарки последних принимаются как приношения. Китайские слова ответствующие сим терминам, употребляются также и в рассуждении подарков, жалуемых Императором иностранным Князьям, или от них получаемых. Китайской Двор в сих случаях старается удержать приказной штиль вышшего начальства, имеющий сходство с тем тоном, которой прежде сего принимала Канцеллярия Немецкой Империи в рассуждении других Государств Европы. Но всегда, когда только Китайской Император говорит о себе, а особливо естьли он тут же упоминает о каком нибудь из своих предков или предшественников ему на престоле, во всех таких случаях, до его особы касающихся, употребляет он самые скромные и самые униженные слова, в сходственность с системою Китайских обычаев. По чрезмерной осторожности против эгоизма обычаи сии требуют, чтоб человек никогда не говорил о себе иначе, как в самых низких словах, а о тех, к кому он говорит, не иначе как в самых высоких выражениях.

Первой знак учтивости, следовавший за присылкою Императорских подарков, было приглашение, сделанное Императоров Послу и его свите, итти глядеть садов Цге-гольских. Англичане пришли в сии сады по утру весьма рано, потому что в это время начинаются все дела при сем толь благоучрежденном Дворе. Прогуливаясь встретились они с Императором, которой остановился для принятия от Посла [77] поздравлений, и сказал ему: — «Что он идет в храм Фоо-та-лу принесши свою молитву; что как они не тем же покланяются богам, то он и не приглашает Посла итти туда с собою: но что он дал приказание своим Министрам пройти по садам с его Превосходительством».

Посол думая, что Император довольной уже знак окажет ему своего внимания, приказав ходить с ним придворному высокого ранга, но незанятому государственными делами, весьма удивился увидя Го-Шоонг-Таунга, дожидающегося в одной палатке. Верховный Визирь Империи, тот, которого весь народ считал вторым Императором, на этот раз получил повеление уделить некоторую часть своего времени от Государственных дел для составления компании иностранцу в прогулке, делаемой ради удовольствия и любопытства.

Сие обстоятельство могло способствовать к возрождению искренней дружбы, выгодной для главного предмета, по которому отправлен Посол. Но удовольствие им доставленное весьма уменьшено было присудствием Генерала Тибета. Сел Генерал был вместе с Колао, как будто бы из опасения, чтоб Посол не снискал у него какой доверенности, или чтоб не было между ними какого либо объяснения относительно до войны Тибета. Брат Генеральской, у которого в руках была великая часть правления, также находился с Го-Шоонг-Таунгом, так как и еще один из знатных придворных вельмож (Он назывался Сун-Та-Цгин.). [78]

Китайцы сии приняли на себя труд провести Посла и его свиту по пространным местам, усаженным деревьями для удовольствия, и составляющим часть великих сих садов. Остальная часть предоставлена была женскому полу Императорской фамилии; и вход в оную толь же строго возбранен был Китайским Министрам, как и Англинскому Посольству.

Они прошли по долине покрытой зеленью, на которой много было дерев, а особливо ветл чрезвычайной величины. Между сими деревьями весьма много было травы, и ни скот, ни косец не уменьшали сильного ее приращения. Китайские Министры и Англичане пришед к берегу обширного озера, имеющего не правильную фигуру, сели на яхты и ехали до мосту, которой шел через озеро в самом узком месте, и за которым казалось оно терялося в весьма мрачной отдаленности. Поверхность воды покрыта была частию лилеями того роду, которой растет также в Пекине, и о котором говорили мы в четвертой главе второй книги. Не смотря ни на климат, лежащий ближе к Северу, ни на время года более холодное, нежели как то, в которое видели мы сие растение в столичном городе Китая, украшало оно озеро не только большими своими листьями, но и благовонными своими цветами.

Посол и его товарищи сошли на одно место, на котором множество было небольших домиков, но ни одних больших хором. Видно было несколько зданий на вершинах самых высоких гор, и еще в самых мрачных местах [79] глубочайших долин. Каждое из сих зданий разнствовало от других своим расположением, и почти все имели в плане своем нечто соответствующее их положению и предметам их окружающим. Каждое имело публичную залу с троном по средине, и несколько покоев по сторонам. Все украшено было творениями искуства, доставленными Европою, и самыми редкими и любопытными произведениями натуры, найденными в Татарии. В числе сих последних находился агат чрезвычайно большой и красивой. Он лежал на мраморном пьедестале в одной из палаток, находящихся на берегах озера. Будучи длиною в четыре фута сделан он был ландшафтом, и высечены на нем были стихи, сочиненные Императором.

Лучшие творения искуства, выработываемые жителями сих стран, суть резные изображения на дереве, копирующие натуральные предметы, расположенные со вкусом и сделанные верно и приятно. Некоторые стены дворцов убраны были картинами, представляющими звериную ловлю Татар. Император на оных изображен был всегда скачущим на лошади и поражающим стрелами своими диких зверей. Но картины сии не в состоянии были выдержать критики Европейцев. Деревья, некоторые части ландшафтов, птицы, и самые животные изображены были на них с точностию; но они недостаточны были во всем, что касается до человеческой фигуры, которой недостатки зрителям, более оную знающим, могли быть гораздо приметнее; тут не соблюдено было ни [80] пропорции, ни перспективы. Хотя Китайцы точны, а иногда и смелы в рисовании каждого предмета в особенности, но, при теперешнем состоянии их художеств, не льзя почесть, чтоб они способны были хорошо составить и хорошо написать картину. Англичане видели в одних покоях портрет Европейской женщины, писанный довольно посредственно. Тут же в спальне находилась прекрасная мраморная статуя, представляющая нагого младенца, опершегося на свои колена и руки. В одном цветнике было несколько животных высеченных из камня. Сверьх того перед многими зданиями видны были ужасные и отвратительные изображения львов и тигров, сделанных из фарфору. То, чего более всего было в сих домиках, и чему проводники более удивлялись, были изображения людей и животных привезенных из Европы, которые посредством колес и тайных пружин производили движения, похожие на произвольные движения. Сначала, как сии показались машины в Китае, почитались они творениями почти сверхъестественными, — и продавались за весьма высокую цену.

Англичане продолжая путь свой далее, увидели поля, на которых собрано было все, что только поверхность земли представить может самого разнообразнейшего. На одних расли твердые дубы северных гор; на других самые нежные растения полуденных долин. Там, где, представлялась пространная долина, навалены были ужасные каменные горы, делающие весьма трогательную картину; все казалось, сделано было [81] для того, чтобы представить приятное разнообразие и разительной контраст грубой и дикой натуры, и натуры образованной и прикрашенной.

Сады одушевлялись движением и голосами Великого множества птиц и четвероногих: но не видно было в них никакого зверинца для диких зверей. Множество прекрасных сортов рыб серебристых и золотистых плавало в прозрачных прудах, у которых дно было выслано агатом, яшмою и другими дорогими каменьями.

В садах сих Англичане не нашли ни дорог усыпанных песком, ни дерев рассаженных рядами или собранных вместе. Казалось, что все сделано было в них так как бы нарочно хотели избегнуть виду регулярности и расположения. В них не было ничего простирающегося вдоль прямою линиею, ничего изгибающегося под прямым углом. Натуральные предметы как бы случайным образом были рассеяны, и произведения рук человеческих при совершенном достижении своей цели казалось были сделаны руками земледельца и без всякой помощи инструмента.

Некоторые из сих отменных прикрас, названных в описании украшениями Китайских садов, не произвели никакого особенного действия в глазах Англичан. Но сады Иуен-мин-Иуен, лежащие близ Пекина, откуда более всего и взяты описания сих украшений, как сказывают, совершеннее Цге-гольскйх. И так была б одна только догадка естьли б мы сказали, что него нет в одних, ложно приписано другим. [82]

Англичане не имели случая видеть, существует ли в них город, представленной в уменьшенном виде, о котором уверяют, что он построен в части садов определенной женскому полу царской фамилии, и что в нем сцены обыкновенно случающиеся в общежитии, движение, смятение столичного города, в точности представлены, естьли верить словам одного Миссионера, которой в качестве художника, как сказывают, употреблен был к украшению такого же места в Иуен-мин-Иуене. Известие сие при всем том, что оно сомнительно, не льзя почесть невероятным. Придворным дамам, живущим от прочих людей отдельно, без сомнения приятно б было иметь изображение того, что между оными происходит; и Император охотно мог согласиться удовлетворить любопытству, в котором может быть он по многим причинам принимал участие. Лорд Макартней, бывши Послом в России, видел в одном Императрицыном дворце в Петербурге, подобие города с некоторым числом ремесленнических и купеческих лавок, и жизнь простого народа, представленную в довольно приятном виде для увеселения Двора. Но таковое зрелище менее должно иметь цены в таком месте, в котором женской пол, совсем не так как у Китайцев, не лишен воззрения на то, что действительно происходит в мире.

В течение нескольких часов, как продолжалась прогулка по садам Цге-голским, Го-Шоонг-Таунг имел весьма великое внимание к Послу, и показал, что он совершенно имеет [83] хорошее воспитание и обходительность навыкшего Царедворца. Другой Министр столько же был приветлив и также услужлив; но брат его, Генерал Тибета, совсем был холоден и неприступен. Он не старался даже скрывать обидных предубеждений, полученных им против Англичан. Он без сомнения имел случай заметить в Кантоне смелой и предприимчивой их дух; и идея о богатстве и могуществе, подающих им способ быть соперниками, Китайской Империи, может быть не мало его огорчала. Тщетно было старание Посла развеселить его, начавши речь о славе, приобретенной им на войне. Натурально ожидать надобно было, что для него приятно будет, естьли предложить ему, как знатоку военных экзерциций, посмотреть военных эволюции, какие только могла показать Посланникова гвардия. Но он отвечал с огорчительным тоном, что он видал уже эволюции иностранных войск, и что он не надеется, чтобы Англичане в рассуждении сего могли что нибудь ему представить нового. Он не хотел также признать в них и другого рода никаких достоинств.

Проходя по разным покоям садов Цге-гольских, Англичане, не упускали ни малейших случаев, где только можно было искусным образом изъявить свое удовольствие проводникам их, и хвалили все, что только того стоило. Они не отреклись даже быть участниками удивления, оказываемого ими к тем механическим произведениям, о которых мы уже упомянули, и которые составляли часть знатной и [84] любопытной коллекции, называемой Мусеом Коксовым, сделанной и виденной некогда в Англии. Генерал Тибета судя по оказанным ими знакам удовольствия, что предметы сии для них новы, спросил их с торжествующим видом, найдутся ли подобные сим в Англии; и весьма был обескуражен услышавши, что они привезены в Китай оттуда.

Занимаясь разговорами с Послом, Го-Шоонг-Таунг сказал ему, что он получил известия о прибытии Лиона и Индостана в Шу-сан. Посол воспользовался сим случаем для испрошения позволения Капитану Маккингтошу, которой имел щастие изъявить Императору свое почтение, отправиться на свой корабль. Но Генерал, бывший по сторону Колао, тотчас прервал речь, закричав, что не хорошо будет дать позволение сему Офицеру для проезда через Китайскую Империю. Посол за лучшее почел на этот раз не настоять об этом: но он усильно просил Колао о позволении в непродолжительном времени переговорить с ним о сем предмете. Множество дел, нетерпящих медления при таковых обстоятельствах, могло бы служить извинением Го-Шоонг-Таунгу в случае отказа сделанного Посланнику; но ему действительно воспрепятствовала только болезнь. От усталости после прогулки, сделанной им в саду Цге-гольском, возобновились некоторые припадки, которыми он давно страдал. Почему он и приказал попросить Посла прислать к нему своего Англинского врача, с которым он желал посоветоваться. Доктор Гиллан [85] тотчас отправился с присланным в дом Колао. Он нашел тут несколько из главных придворных врачей, которые по видимому весьма беспокоились о здравии знаменитого пациента.

Колао страдал сильною болью (Все сие подобное описание доставлено Доктором Гилланом.), свирепствовавшею в главных составах у рук и ног. Он чувствовал также сильную боль в нижней части живота; и довольно немалая опухоль начинающаяся от кольца косвенной наружной мышцы с правой стороны, простиралась вдоль семенного канатика. Он часто бывал подвержен сим припадкам: но редко случались они все вместе. Боль в составах, в пояснице и спине чувствуема была обыкновенно весною и осенью. Боль в животе и опухоль чаще случались, но не так были продолжительны. Опухоль показывалась и пропадала иногда вдруг: но она была сильнее и с большею болью, естьли когда больной делал себе какое нибудь необыкновенное насилие.

Доктор Гиллан узнал о всех сих обстоятельствах от самого Колао, которого удивило множество вопросов сделанных Доктором; потому что Китайские врачи не делали ему ни одного. Врачи сии наипаче выводили заключения свои из состояния пульса, в познании которого поставляли они самое величайшее искуство. По их мнению каждая часть тела имеет пульс ей одной свойственный, которой показывает, какая часть страждет. Они почитали пульс как бы генеральным толкователем жизни [86] животной, изъясняющим состояние тела; и думали, что посредством его одного можно определить причину и место болезни, без всякого другого сведения касательно до больного.

По довольном испытании пульса у Колао врачи сии заранее определили, что всех его болезней причиною злой пар или дух, которой проникнув в его тело, или в оном зародившись, переходил из одной части в другую, и всегда причинял боль в том месте, где он останавливался. В следствие сего мнения о свойстве и причинах болезни тотчас занялись они тем, как бы изгнать сей пар, или сего духа; и способ ими употребленный состоял в сделании у него на самой больной части отверстий, которыми бы оный дух вышел. Эта операция неоднократно была повторяема; и больной много потерпел от глубоких наколок, деланных ему иголками золотыми и серебряными, которые металлы одни только можно, употреблять в таком случае.

Между тем болезнь чувствуема была, как и прежде. Но по знаменованию пульса сие единственно происходило от упорства духа, которой частию оставался в теле, не смотря на все усилия, делаемые для его изгнания, или по изгнаний своем из одной части, возрождался в другой. Врачи тщетно истощали все свое искусство на лечение сей болезни. Прежние мучения приходили опять обыкновенным порядком. И в это время, как Доктор Гиллан был позван, были они гораздо сильнее, нежели когда либо прежде. Китайские врачи предлагали тот же способ [87] употреблять в лечении опухоли нижней части живота, потому что они приписывали ее той же причине, которой и боль в составах. Но Колао опасаясь, чтобы накалывая иголками, не коснуться какой нибудь существенной части, не хотел согласиться на сию операцию; и по справедливости он весьма щастлив, что устоял в своей отговорке.

В сих то обстоятельствах Колао желал узнать мнение Англинского врача в рассуждении сей болезни. После первых церемоний, бывших при входе Доктора Гиллана, по обнесении чаем, плодами и конфектами стоявшими на столе, больной подал Доктору правую свою руку, а потом и левую положивши их на подушку для того, чтобы с большим вниманием можно было замечать биение жил. Доктор соображаясь с обычаями и предрассудками той земли, и чтобы не обидеть больного и врачей употребя внимания меньше, нежели сколько нужно казалось им для сего предварительного обряда, щупал пульс в обеих руках с отменною важностию, и довольно долго. Он сказал потом Колао и другим Китайцам, что Европейские врачи редко почитают за нужное щупать пульс в разных частях тела, поелику им известно, что пульс каждой части сходствует с пульсом других частей, и что все они между собою и с сердцем имеют сообщение посредством кругообращения крови; так что узнавши состояние, или пульс одной боевой жилы, состояние всех прочих равно будет известно. [88]

Колао слушал сие учение с удивлением, к врачи не менее удивлены были такою для них новостию. Они весьма были смяты и разбиты в замечаниях, деланных ими в рассуждении сего. По прозьбе Доктора и для собственного своего уверения, Колао приложил указательной перст правой руки к артерии левой руки, а указателя левой руки к ладышке правой ноги, и нашел к великому его удивлению, что в сих разных местах биение жил происходило в одно время. Он изъявил свое удовольствие в рассуждении того, что такой простой и легкой опыт служит порукою в том, что будет впредь.

Доктор сказал ему, что кроме пульса нужно узнать о внутренних чувствованиях больного, и о том, что извне имело на него влияние, дабы можно было здраво судить о состоянии его болезни. Сие заставило Колао отвечать на все Докторские вопросы. По весьма тщательном разыскании оказалось, что мучения его происходили от двух весьма разных причин. Первая была ревматизм, возвращавшийся в разные времена, по восчувствовании его сперва на горах Татарских, где Колао долгое время был на холоду и на дожде. Вторая признана была за совершенною уже грыжу. Естьли б больной дозволил себя колоть в этом месте, как то ему предлагали его врачи, то из сего б вышли весьма опасные следствия.

Колао просил Доктора сообщить ему на письме объяснение свойства его болезни и способ, какой ему должно употребить в лечении ее. Он подарил ему штуку шелковой [89] материи, и сказал ему, что идеи его кажутся для него ясны и основательны, и что они столь новы и столь отличны от понятий обыкновенных в Азии, что они кажутся, ему как бы происходящими от жителя другой планеты.

Хотя Колао скоро вылечился от своей тяжкой болезни, но Посол несколько времени не мог найти случая переговорить с ним. Тут он решился к нему писать, чтоб возобновить ему свою прозьбу касательно до отправления. Капитана Маккингтоша, которому весьма хотелось догнать свой корабль в Шу-сане. Посол также просил чтобы позволено было корабельным служителям небольшое количество собственных их товаров продать в Шу-сане, и вырученную сумму употребить на покупку товаров из окрестных провинций, для составления грузу.

В Цге-голе не было ни одного благорасположенного Коммиссионера, которой бы мог, также как в Пекине, надлежащим образом перевести письмо Посла; но переводчик нашел человека, которой мог приличными словами изобразить смысл письма объясненного ему на словах, И перевод как обыкновенно, переписан и засвидетельствован был пажом.

Не думали, чтоб могли служиться новые затруднения в рассуждении письма сего; но вышло еще затруднение в том, каким образом его доставить. Легат, которой всегда наряжаем был по главным делам Посольства, без сомнения принял бы, естьли 6 ему это предложили; он не усумнился даже дать обещание доставить оное по его адресу, как то он сие [90] обещал в рассуждении первой Посланниковой записки: но он избавил бы Колао от труда читать оное.

Ненависть Легата к Англичанам ни мало не уменшилась немилостию, в которую он впал, и которой он был, как узнал Посол, невинною причиною. Император узнав, что портрет его поставлен Послом в большой зале на корабле Лионе, доволен был сим вниманием, и возложил на Легата сделать ему описание сего портрета, дабы можно было судить о его сходстве. Но из увертливых ответов сего чиновника тотчас узнал, что он не был на корабле, получивши повеление на оном быть, и тотчас его велел разжаловать в наказание за ослушание его; ибо корона Китайская дает сию власть, часто употребляемую в рассуждении всех чинов и всех достоинств. Легату надлежало прозрачную свою пуговицу переменить на белую непрозрачную, а павлиное свое перо, бывшее у него на колпаке, на воронье. Однако по милости Го-Шоонг-Таунга остался в том же звании и при тех же должностях.

Не могли найти ни одного Китайского служителя., которой бы осмелился снести Посланниково письмо без позволения Легата. Никакой Европеец не мог один войти в дом Колао и к нему явиться; но Китайской переводчик, хотя и в Англинское платье одет был, взялся однако исполнить эту коммиссию. Ему на дороге простой народ делал помешательства и даже обиды: но не смотря на это, он дошел [91] до дому Колао, и отдал письмо в такие хорошие руки, которые ни мало не позволяли ему сомневаться, что оно без замедления будет ему отдано.

Между тем наступило годичное торжество дня Императорского рождения (17 Сентября.). Посол и его свита приглашены были притти на сию церемонию, как и на первую, до восхождения солнца. Торжество сие можно почесть продолжавшимся несколько дней. Первой день посвящен был на приношение благоговейного и торжественного поклонения высочайшему Величеству Императора. Сия церемония никогда не делалась в палатке; и тут не было никакого пиршества. Князья, Данники, Послы, большие Государственные чиновники и главные Мандарины немедленно собрались в большую залу, и потом препровождены были в дальные покои похожие на храм. Тут было много больших музыкальных инструментов, в числе которых находились ряды цилиндрических колоколов, повешенных на деревянных пяльцах отменно хорошо выделанных. Величина колоколов постепенно уменьшалась, начиная с одного конца ряду до другого. Треугольные металлические штуки были расположены тем же порядком, и в одинаких пропорциях. Инструменты сии сопровождали пение гимна медленно совершаемое евнухами, которых голоса издали подобились тонам гармоники. Певцы переходили из одного тона в другой при ударении звонкого кимвала; и способ их пения весьма понравился тем, которые были из [92] Англичан знатоки в музыке. Хор сей музыки производил весьма великое действие. В продолжение пения гимна, и по сигналам девять раз повторенным, все тут предстоявшие девять раз падали ниц, выключая Посла и его свиты, которые делали в это время только глубокое наклонение головы. Но в продолжение сей почести тот, кому она была воздаваема, был невидим по подобию божества.

Впечатление вселяющее благоговение, которое хотели сделать на умы людей таковым воздаянием божеской почести такому же смертному, как и они, ни с чем не было смешано, чтобы могло быть тому противно. До другого дня отложены были забавы и веселье. Между тем Англичане не почли за неприличное, посмотреть капища, построенные Императором по близости дворца. Сун-та-цгин, один из придворных, ходивших с Послом по садам, предложил ему искусным образом свои услуги сделать ему компанию в сей новой прогулке. Сей Татарской Генерал недавно возведен на достоинство Колао, то есть того первого класса Мандаринов, которых в Империи числам не более шести. Потом отправлен он был на границы России, для разобрания каких то тяжеб, происшедших между Китайцами и Россиянами. Он говорил, что в Кяхте имел он переговоры с одним Российским Генералом, украшенным звездою и красною лентою такими же, как у Посла, и что он с ним скоро согласился. Узнавши, что Лорд Макартней был некогда посылан к Российскому Двору, [93] опрашивал он его много о богатствах, могуществе и политических намерениях Двора сего. В замену того весьма хорошо ответствовал он на разные вопросы, сделанные ему Послом из любопытства в рассуждении Китая. Разговор сделался интересным, и отчасти искренним. Сун-та-цгин был внимателен и сведущ; и род некоторой искренности, начавшейся с сего времени между им и Послом, оказался в последствии весьма полезен.

В сделанную этого дня прогулку были они в разных капищах. Некоторые из оных были на небольших возвышениях, а другие на ровном месте. Были также и на вершинах весьма высоких гор, на которые не можно взойти иначе, как только по ступенькам, высеченным из камня и для всходу весьма трудным. В одном из сих капищ находилось не менее пяти сот золотых статуй не много превышающих человеческой рост и представляющих жрецов, умерших со славою в святости. Некоторые из сих святых были в горестном и тяжком состоянии, которого по чрезмерной набожности и по тайному желанию приобресть себе удивление, вознамерились они не оставлять во всю свою жизнь.

Самое большое из капищ, построенных Императором, было Фоо-та-ла, или великое капище божества Фо, состоящее из одного большого и множества небольших зданий. Главное имеет четвероугольную фигуру и во все стороны по двести футов. Оно весьма высоко. В нем считают одиннатцать рядов окошек, [94] что показывает равное число этажей. Наружной вид весьма красив и хорошо Отделан, но прост и единообразен. По середине сего здания находится квадрат, в центре которого стоит позолоченная домовая церковь, и название, свое получившая от золота, которым она богата, по крайней мере снаружи. Большой переход внизу и открытые галлереи вверьху имеют сообщение с покоями квадрата. По середине домовой церкви находится возвышенное место, обнесенное перилами, поднятое от полу. Тут три жертвенника, богато убранные, на которых видны колоссальные статуи Фо, его жены и его сына. За жертвенником и в темном месте есть сень слабо освещаемая одною лампадою, как бы для того, чтобы вселить благоговейный ужас. При приближении путешественников открытая завеса была задернута, чтобы скрыть от любопытных. взоров мирских людей мощи, находившиеся в сем месте.

Они немедленно взошли на самую вершину церкви, дабы рассмотреть крышку и всход, покрытые деками сделанными, как говорят, также как и статуи; поставленные внизу на олтарях, из одного золота. Император, как кажется, ничего не щадил на построение сего капища. Между тем известно, что он в других случаях не любит расточительности. Восемь сот жрецов определены были на служение в Фоо-та-ла. Сун-та-цгин и Англичане многих нашли из них сидящих на полу рядами сложа ноги крест на крест, тихо поющих и держащих в руке бумагу, на которой [95] было несколько строк весьма чистого Татарского письма. Некоторые из сих жрецов посвящены были капищу с их младенчества. Все определены были для отправления наружных церемоний богослужения, и без сомнения споспешествовали великолепию оного: но говорят, что не много из них таких, которые по отменному своему воспитанию и по нравам весьма хорошим над народом такое имеют влияние, которое может содействовать к сохранению тишины и благоустройства в обществе, а посему и выполнить гражданскую или мирскую цель набожных заведений.

Не трудно будет объяснить, для чего набожность Императора понудила его сделать такие непомерные издержки на капища Фо, естьли верить некоторым из его придворных, которые уверяют, что Государь сей, смотря на чрезвычайно продолжительное и благополучное свое царствование, нечувствительно вообразил себе, будто бы особенно чтимое божество Фо удостоило воплотиться в его особу. Сия истинна известна, что энтузиазм часто сопутствует самым блистательным талантам. Какие б ни были причины, по которым Китайскому Монарху приписывается столь странная идея внутреннего уверения, что Фо в нем обитает, действительно показал он довольно силы и обширности ума, так как и великую деятельность тела и неослабное внимание в управлении своих владений. Равным образом он не только сберег разные части обширной своей Империи; но еще и покорил землю, заключающую в себе [96] сорок градусов долготы к Западу, которая не по многолюдству, но по пространству своему равна почти той, которую он получил в наследие.

Сколько по политике, столько же и для собственного своего удовольствия, собирает он по временам ко Двору главных своих Вазалов, Губернаторов провинций, начальников своих армий для возобновления ему их присяги в верности, и для показания им всей помпы величия, которой равным образом способствует их присудствие и Послы иностранных Государей. Первым раздает он и достоинства и награждения; и они возвращаясь в свои покои, несут в душе своей сугубое впечатление его могущества, укрощающего их честолюбие, и его щедрости, вселяющей в них вящшую к нему привязанность. Число войск, стоявших под ружьем в Цге-голе в первой день годового торжества рождения Императора, простиралось по счислению Капитана Париша почти до восьмидесяти тысяч человек. Мандаринов одних было около двенатцати тысяч.

Несколько дней продолжались разные увеселения, при которых присудствовал Император, окружаемый всею своею свитою. Самые зрители составляли почтенное зрелище: но недоставало тут особенной той искры, оживляющей веселье и примечаемой в собраниях, состоящих из мущин и женщин. Для глаз, приобыкших косим собраниям, те собрания, в которых никого не видно кроме мущин, все кажутся определенными более для дела, [97] нежели для удовольствий. В Цге-голе не было также ни звериной ловли, ни по улицам разъездов, в которых бы придворные и иностранцы сами приняли участие, ни даже тех ристалищ и скачек, которых бы кажется можно было ожидать у Татар; зрелища и веселья совершенно были Китайские.

Те, которые других превосходили в чем нибудь особенно, люди от своей силы, от природного проворства, или от чрезмерного старания получившие способность делать что нибудь чудное, были на сей раз собраны. Некоторые Китайцы неусыпным своим старанием приобретают весьма великое искуство в скакании и танцовании по проволоке; равным образом в том, чтобы взбираться на лестницу, удерживая ее в равновесии при пролзании сквозь ее ступеньки, или в том, чтобы держаться на другом чем нибудь легком висящем на воздухе, и наконец в знании так искусно проворить, отводя внимание зрителей чтоб чувство зрения у них совершенно было обмануто. Все сие делано было одно за другим, и доставляло удовольствие даже и тем, которые уже видали, приводя им на мысль неудобства встречающиеся при делании сего. По сему ж самому эксерциции за сим последовавшие, которые состояли в опасных прыжках и в проворстве силы, имели также своих любителей. Что касается до забав раждающих участие в других по причине двух противных партий, спорящих между собою о победе, то не было другой кроме борбы, может быть самой древнейшей из всех [98] забав. Не смотря на препятствие, делаемое им длинным их платьем и неуклюжими их сапогами, схватывающиеся стараются приподнять вверьх своих соперников и потом ударить их об землю. Они в этом иногда успевают, употребляя с великим искуством всю силу своих мышц.

Обитатели из различных мест обширных Императорских владений были тут в собственном своем одеянии, и показывали все, что есть отменного в заведенных у них экзерцициях и в их обыкновениях. Многие из них танцуют приятно и с привлекательными увертками. Было также несколько певцов, и чрезвычайно великое множество музыкальных инструментов. Музыканты любят большею частию тихие и заунывные песни, довольно похожие на песни нагорных Шотландцев, и при игрании их весьма точно наблюдают меру. Г. Гиттнер, весьма хороший знаток в музыке, нашел, что нота голосов у них, как называют Европейцы, не полная, и ключи их неправильны; то есть, что они казалось переходили от полных тонов к пронзительным, и от пронзительных к полным, выключая. когда звон колокола управлял нотою. Он заметил также, что при игрании на инструментах у Китайцев приметить можно было, что они не знали полутонов, и что они не имели даже понятия о противуположной точке. Но сколь ни велико было число их инструментов, всегда однако была некоторая мелодия; хотя по временам некоторые играли на басу низом, между [99] тем как прочие продолжали верьхом. Они подходили даже к гармоний.

За музыкантами следовало несколько сот человек, одетых в длинные одинакие полукафтанья оливкового цвету. Они пели и плясали разные балеты, представляя с помощию фонарей разных цветов Китайские характеры, заслужившие не малую похвалу ото Императора. Естьли б это была ночь, то балеты сии показались бы гораздо блистательнее, по причине контраста: но никакое увеселение не могло быть в другое время, как середь дня; потому что Император, обыкновенно вставая до восхождения солнца для отправления Государственных дел и для своего богомолья, возвращался на покой еще прежде захождения сего светила.

После балетов пошли искуственные огни, и хотя это было посередь дня, однако выходило прекрасное зрелище. Некоторые изобретения сего роду были новы для Англинских зрителей. Мы упомянем из них об одном. Большой ящик поднят был на довольную высоту; и по отнятии дна, как бы случайным образом, представилось множество спускающихся вниз бумажных фонарей. При выходе из ящика они были сложены и сжаты; но они мало по малу развернулись, отдаляясь друг от друга. Каждой принял правильной вид, и вдруг увидели в них свет удивительного цвету. Не знали, призрак ли показывал фонари сии, или материя в них содержавшаяся имела действительное свойство воспламеняться без всякого в них извне сообщения. Падение и развертывание [100] фонарей было неоднократно повторяемо, и каждой раз видна была разность в их виде и в цветах света в них заключающегося. Китайцы по видимому знают искуство давать вид огню по своему изволению. С каждой стороны большого ящика были еще небольшие ему соответствовавшие, которые открываясь таким же манером, спускают огненную сетку с разделениями разного вида, горящую как выполированная медь, и блестящую как молния при всяком дуновении ветра. Все заключено было извержением искуственного Вулкана самого большого рода.

Все сии зрелища производимы были удачно на открытом воздухе в одном месте, которое находится перед большою Императорскою палаткою: и они на сей случай предпочтены были нежнейшим удовольствиям драмматических спектаклей. Сии последние по справедливости отменно нравятся Китайцам; но не могли их смотреть многие Татары и другие иностранные зрители, каковы Англичане. Избранные особы в числе которых находился Посол и главные Англичане из его свиты, приглашены были на представление пантомина в театральную залу, принадлежащую придворным дамам, и находившуюся на краю, отделяющем особенной их сад от больших Императорских садов. Она представляла небольшое здание, но весьма прекрасное и в несколько этажей. Тут было три театра один над другим. Противу их внизу были глубокие ложи для мущин, а над сими ложами вдавшиеся несколько и закрытые сеткою [101] галлереи для женщин, которые не будучи видимы, могли видеть все, что происходит на разных театрах. Вероятно, что им не можно было ничего рассмотреть в ложах, потому что Император в удовлетворение их любопытства увидеть кого нибудь из людей при Посольстве находящихся, послал одного евнуха сыскать Англинского Пажа, находившегося в Посольской ложе и привести на возвышенное место, откуда б дамы могли его видеть.

Вместо человеческих видов действующие лица, выходившие на театр, принимали вид других одушевленных существ, так как и неодушевленных произведений земли и моря. Они наполняли три театра; представляя род сокращения мира, а игрою своею заставляя некоторых зрителей думать, что представляется брак океана с землею. Сей пантомин был в нескольких актах, и продолжался большую часть после полуденного времени.

В промежутки действий многие зрители входили в Посольскую ложу, дабы его посмотреть и поговорить с ним. Большая часть была Татар; поелику мало Китайцев приглашается в Цге-голе. Входили туда также и двое Музульманов главных, начальников некоторых Калмыцких орд, которые будучи недовольны Российским правлением, недавно ушли в немалом числе с северных берегов Каспийского моря, и вступив в Китайскую Татарию, отдались под покровительство Императора. Сей Государь принял их весьма ласково, и колпаки [102] двух их начальников украсил пуговицами и павлиными первыми.

Император, которой кажется не только в важных случаях, но даже и в самых обыкновенных обстоятельствах обращает внимание свое на впечатление, каковое ему произвесть в уме иностранцев, равно как и в умах своих подданных, подозвал Посла и сказал ему: — «что он только в особливых случаях, каков настоящий, присудствует при таковых зрелищах; что попечения о безопасности его народов, и о предписании им законной для их благоденствия, непременно требуют у него всех его часов».

Но известно, что сей Государь такой завел порядок в отправлении публичных дел, и так благоразумно распределил свое время, что довольно имеет оного для упражнения в некоторых изящных науках, не оставляя притом попечения о выгодах своей Империи. Его сочинения есть поэмы, которые показывают купно его воображение, вкус и старание подражать природе. Они не столько замечательны по изобретению, сколько по философским и моральным истиннам, и более походят на сочинения Волтера, нежели Мильтона. Он вручил Послу несколько стансов для Англинского Короля с некоторыми драгоценными каменьями, много им уважаемыми, потому что они с восемьсот лет хранились в его фамилии; но он их дал яко залог вечной дружбы.

Он весьма любил также рисованье и живопись, и особенно имел попечение о немногих [103] Миссионерах бывших в состоянии упражняться в сих искуствах. Он был весьма искусен в черчении Китайских букв, для которых, так как и для рисованья, всегда употребляется кисть. Бумаги писанные Посланниковым пажом заслужили его одобрение; и догадываясь, что он должен был употреблять кисть свою и на что нибудь другое, послал сыскать его рисунки, снятые им с Китайских предметов, поелику Государь сей мог судить о их исправности. Паж, который не был великим рисовщиком, в немалое пришел замешательство; но он выбрал легонькие предметы, каков лист с цветком кувшинчиком, любимого в этой, земле растения, и кошелек пожалованный, ему от Императора. Мысль Государю понравилась, и он изъявил свое удовольствие другими подарками.

Как скоро празднества кончились, то Князья Татарские тотчас приготовились к отъезду домой. Они суть главные начальники многочисленных орд, единственно от них зависящих, и могут выставить большие армии. Земли их наследственны по праву первородства: но с недавнего времени для наследников сих земель сделалось необходимо нужно брать на них некоторой род грамот от Императора, который отказывает им в оных по одним только важным обстоятельствам. Сии Татарские Князья вступают в брак по большей части с дочерьми или племянницами Императорской фамилии, и чрез сей союз получают при Дворе великой чин. Воспитание их состоит [104] обыкновенно в изучении всего того, что относится к войне и к их оружию: луку и сабле. Не смотря на то, некоторые из них знают Историю и Географию своего отечества.

Они имеют великое уважение к Императору, и почитают его потомком Кублай-Хана, который в XIII веке завоевал Китай.

В начале XIV века фамилия, сего завоевателя была свержена с престола и убежала в восточную Татарию, принадлежащую Манжурскому народу. Князья, выгнанные из Китайской Империи, вступая в брак с Манжурками, сделались поколением Бог-ды-Ханов, которые в последнем веке возвратились в Китай, и составили владетельную Династию, доселе в совершенном благоденствии царствующую. По 1793 год четыре первые ее царствования продолжались 149 лет; но последнее из них еще не кончилось. Может быть сии четыре царствования суть самые продолжительнейшие, которые одно за другим беспрерывно следовали, выключая царствования четырех последних французских Королей, которые составляют период 189 лет; при том же последний Король умер млад.

Хотя сии четыре Китайские Владетеля управляли таким народом, которой, при восшествии первого на престол, казался весьма непослушным, и которой и до сих пор несколько удивляется сему иностранному игу: однако их царствования были не только долговременны, но текли всегда в беспримерном благоденствии. Первой взошел на престол малолетен; однако имел всю ревность и деятельность новой [105] Династии; и все следовавшие за ним в правлении сделались равномерно достопамятны благоразумием, твердостию духа и неутомимостию. Последний также славен победами. 1759 год, в Британских летописях славным наименованный, был также славным для Шен-Лунга. В сие время окончил он покорение Елетов, владевших знатною частию той земли, которая некогда называлась независимою Татариею.

Границы владений ныне царствующего Китайского Императора, со стороны Татарии видны на Российских Ландкартах. — Поверхность каждой из сих двух Империи содержит около 40 милионов квадратных миль, или почти 1/11 часть земного шара, и равняется 2/3 Европы. Сии обширные Государства граничат одно с другим в некоторых местах, и вместе взятые занимают 1/5 часть земного шара. Под названием Российских земель разумеются здесь обширные и необитаемые степи, ограниченные Ледовитым морем, от которых обитаемая часть имеет гораздо менее пространства. Но в Китайской Империи все земли свойственны и приятны для человека. Большее оных число находится под щастливейшею частию умеренного пояса, то е. под 50' северной широты.

Небольшая только часть Китайского владения, с южной стороны, простирается между тропиками. Вся Империя производит самые дорогие съестные припасы; и ими избыточествуют многие из ее провинции. Сии провинции изобилуют также произведениями полезных художестве. [106]

Император, по временам года, располагает пребывание — в разных своих владениях: зиму проводит он в Китае, а лето в Татарии. Мукден есть столица древних владений его фамилий. Он весьма распространил и украсил сей город, и думают, что он хранит в нем несметные сокровища, как будто бы еще не доверяя самому себе, может ли он сохранить власть свою в Китае, где он в самом деле почитается иностранцем. А Азии не столько отличает людей место рождения, как поколение, от которого они ведут свое начало. Хотя Император Шен-Лунг по прямой линии есть четвертой из того Дому, которой в последнем веке щастливо завоевал Китай, и хотя из сих четырех Государей три последние родились в Пекине: однако они от всех своих подданных почитаются Татарами, и всегда сами себя признавали таковыми. Главные их Министры, Полководцы их армий, большая часть жен, наложнице, служителей суть также сего происхождения.

В Китае каждой Татарине с минуты своего рождения, получает оклад и вписывается в число Государевых служителей. Сии Татары составляют гвардию, которой вверяет он личную свою безопасность. Такая предпочтительность, кажется, вместе и пристрастна и противна политике: но она необходимо нужною почтена была при начале царствования новой Династии, когда Китай не был еще совершенно покорен, и когда не весьма можно было положиться на верность побежденных. Сия [107] предпочтительность послужила вместе и к умножения злобы, которая также требовала предосторожностей, от которых она произошла. С самого того времени, как Татарской и Китайской народ сделались подвластны одному Государю, никакая перемена в земле их не могла способствовать к их согласию или к преодолению недоброхотства, подобного антипатии, которое без сомнения давно еще существовало между военным народом, который беспрестанно стремится к завоеваниям, и народом просвещенным, который всегда усиливается отдалять своих соседей. В тех провинциях Китая, где более завоевателей, и теперь еще есть обыкновение говорить; что и полдюжины Китайцев не собираются никогда ни на один час, не начиная кричать против Татар.

Государи владетельной Династии до сего времени более сообразовались с нравами, законами и языком Китайским, нежели исключительно их себе присвоивали. Но не должно ли может быть ожидать и того, что сия Династия довольно долго будет еще царствовать, пока совершенно смесится с Китайцами. Она почти столь долго уже владеет, сколько владели вместе две прежде ее бывшие. Все сии Династии возвышались, когда при благоприятных случаях употребляли деятельность и дарования: но они также всегда погибали, когда бедствиям и возмущениям ничего более не могли противопоставить, как равнодушие и неспособность. Закон наследственного права, столь долго служащий подпорою другим престолам, не напечатлен, кажется, в [108] душе Китайцев. Они уважают одно могущество, которое, служа основанием законной власти, гораздо маловременнее и слабее. Но Татарские Князья нынешней владетельной Династии с твердостию и неутомимостию удерживают право своего наследства; и желание утвердить непоколебимо долговременность и единообразие своего правления всегда руководствовало им в выборе наследников; ибо они почитают это вернейшим средством к достижению своего намерения.

Император Шен-Лунг за несколько времени пред сим решился было на такой поступок, который в других землях мог бы иметь другие следствия, нежели в Китае. Он хотел сложить корону до известной эпохи, которую крепкое его сложение подавало ему надежду, пережить, сколь она впрочем отдалена ни была. Таким образом он мог бы, ни чем не жертвуя, возвесть на престол избранного им в свои наследники, который, будучи его сыном или же усыновленным, последовал бы его советам и примеру; ибо был бы побужден к тому чувством любви и признательности, равно как и сыновнею горячностию, которая не хладеет в Китае и у самого престола. И так Шен-Лунг конечно мог бы иметь удовольствие наслаждаться в другом своими достоинствами и властию, ему порученною, и сам ее не лишаясь.

Из множества сыновей Императорских осталось в живых только четыре, восьмой, одинадцатой, пятнадцатой и семнадцатой. [109] Одинадцатой был Губернатором в Пекине, где и имел пребывание во время отсудствия своего родителя. Три прочие были в Зге-Голе, двое младших из них подавали о себе великую надежду. Они были весьма учтивы в обхождении, весьма любили учиться всему, что относится к иностранным Государствам, и рассматривать изобретения и хорошие рукоделия, которые из них вывозятся.

Так как глубокая старость Императора не позволяет ему более увеселяться ловлею диких зверей в лесах Татарии; (а он имел привычку ездить на эту охоту после празднования дня его рождения): то Государь сей решился немедленно возвратиться в Пекин; и было положено, чтоб и Посол туда ему предшествовал.

Перед выездом из Зге-Гола Посол получил из рук Легата ответ от Го-Шоонг-Таунга на письмо, которое он к нему писал за несколько времени перед сим. Колао уведомлял, что Индостану позволяется продавать товары и покупать съестные припасы в Шу-Сане, под покровительством главных Мандаринов, которые будут стараться не допускать жителей Китая ни до каких обманов. Он кроме сего писал еще, что как Индостан по большей части нагружен подарками для Императора, то он освобождается от пошлины привозимых товаров: эта милость была сделана без всякой прозьбы. Наконец Го-Шоонг-Таунг прибавил, что неприлично позволить Капитану Макинтошу ехать теперь к Индостану, ибо [110] дела этого корабля могут продолжаемы быть теми особами, коим они уже препоручены.

Сей ответ был благосклоннее, нежели ожидали, судя о тех людях, через которых он дошел до Посла. В нем неприятен был последний отказ, которой вероятно сделан по доношениям Тибетского Генерала, по тому что о сем деле рассуждали в его присудствии. Его злоба против Англичан, кажется, и до сих пор еще не уменьшилась. Ничто, может быть, не было столь желательно для выгод сего народа, как видеть этого Генерала исключенным из Императорского Совета и из Кантонского Вицеройства, где он мог не только утеснять Англичан, но и осуждать при Дворе их. поведение и намерения.

Капитан Париш определил северную широту Зге-гола в 41' 58''. Во все время пребывания здесь Посольства погода была очень суха, небо чисто и ясно.

Растения, собранные во время путешествия из Пекина в Зге-гол в Татарии.

Sedum. Trique ou orpin. Заячья капуста.

Dianthus. Ocillet. Гвоздика.

Tribulus terrestris. Herse. Чилим.

Cassia procumbens. Casse a tige tombante. Дивий

— — — — — — мед.

Sophora Japonica. Sophora de. Japon, Софора.

Paligonum lapathifolium. Renouee a feuille d’oseille.

— — — — Спорыш мелкой.

Poligonum fagopyrum. Bled-sarrazin. Гречиха.

— — — — другой род.

Berberts. Vinettier. Барбарис. [111]

Convallaria multifora. Muguet multifore. Ландыш многоцветной.

— — Verticillata. Muguet verticille. Ландыш кольчатой.

Asparagus. Asperge. Спаржа.

Crassula spinosa. Crassule e’pineuse. Толстолистник иглистой. Другой род.

Sambucus nigra. Sureau ordinaire. Бузина.

— — Umbellata. Sureau ombelle. Бузина зонтиковидная.

Bupleurum. Bupleure. Заячье ушко.

Swertia rolata. Шверция круглая.

Ulmus. Orme. Вяз.

Choenopodium. Chenopode. Кудрявец.

— — — Два другие рода.

Asdepias Sibirica. Asdepias de Siberie.

— — Ласточник Сибирской.

Vitis heterophylla. Vigne heterophylle. Виноград мелкой.

Evonymus. Fusain. Вересклед.

Rhamnus. Nerprum. Придорожная иголка.

— — — три другие рода.

Caspicum. Piment. Индийской перец.

Solanum nigrum. Morelle. Волчьи ягоды.

Phisalis alkekengi. Coqueret. Жидовские ягоды.

Hyoscyamus niger. Jusquiame noire. Белена.

Campanula. Campanule. Колокольчики.

— — — — Другой род.

Convolvulus. Lizeron. Повиличные колокольчики.

— — — — Другой род.

Lysimachia. Corneille. Вербейник.

Echium. Viperine. Румяная трава.

Cistus. Ciste. Цист. [112]

Sanguisorba officinalis. Sanguisorbe officinale.

Rubia cordata. Garance a feuilles en coeur.

— — — — — — Марена.

Scabiosa leucantha. Scabieuse a fleurs blanches. Дьявольское угрызение.

— — — Другой род.

Aristida. Aristide. Аристида.

Arundo. Roseau. Тростник.

Avena. Avene. Овес.

brisa cragrostris. Amourette. Дрожанка.

Poa. Paturm. Мятлике.

Panicum crus corvi. Millet ou panis pied de conbeau. Белое пшено.

Panicum glaucum. Panis glauque. Серое пшено.

— — Italicum. Panis Italique. Италианское пшено.

— — Viride. Panis verd. Зеленое пшено.

— — Ciliare. Panis ci ie. Боровое пшено.

— — — Другой род.

Saccharum. Canamelle ou Canne a Suere. Сахарной тростник.

Cyperus iria. Souchet a epillets alternes. Ситник Китайской.

— — Другой род.

Moroea Chinensis. Moree de la Chine. Морея Китайская.

Valeriana. Valeriane. Земляной ладон.

Amethystea curruiea. Amethistee a fleurs bleues. Аметистка синяя.

Veronica. Veronique. Вероника.

Syringa Vulgaris. Lilas. Синие Сирены.

Quercus. Chene. Дуб.

Salix. Saule. Ила.

Pinus. Pin. Сосна. [113]

Nicotiana. Nicotiane ou Tabac. Трава табак.

Allium. Ail. Чеснок.

Morus. Murier. Шелковица.

Fraxinus. Frene. Ясень.

Aster. Aster. Звездочник.

Poeonia. Pivoine. Пион.

Matricaria. Matricaire. Какорва, маточная трава.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие во внутренность Китая и в Тартарию, учиненное в 1792-м, 1793-м, 1794-м годах лордом Макартнеем, посланником английского короля при китайском императоре, Часть 3. М. 1804

© текст - ??. 1804
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001