ДЖОРДЖ СТАУНТОН

ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВНУТРЕННОСТЬ КИТАЯ И В ТАРТАРИЮ,

учиненное в 1792-м 1793-м 1794-м годах

ЛОРДОМ МАКАРТНЕЕМ

Посланником Англинского Короля при Китайском Императоре

ГЛАВА III.

Посольство идет в верьх по реке Пеи-го в столичный город Китая. Корабли оставляют залив Пе-ше-лее.

Естьли прежде трудно и опасно было для иностранцев без протекции путешествовать по внутренности Китая, то теперь вступающие в оную под покровительством Государя их пославшего, и ободряемые тем, к которому они посланы, ни малейшей не имели причины сомневаться в рассуждении личной своей безопасности. Китайской народ не имел толь частого обращения с иностранцами, чтобы познакомиться: с ними, и следовательно принаровиться к их нравам и к наружности их. Однако отменная учтивость, господствующая, как известно в Китае, между всеми состояниями, и держала [141] власти, готовая к удержанию людей наклонных к возмущению, естьли по случаю таковые найдутся, не попустят Агличан терпеть ни малейшего беспокойства.

Небольшой их флот, состоящий из Аглинских бригг и Китайских судов, плывучи вместе, на первой раз достиг в вечеру 5-го Августа 1793, города Та-коо. Город сей, как-то мы уже заметили в конце предыдущей главы, лежит близ Пеи-го, то есть, белой реки, и есть первое место на Северо-Восточных границах Китая, которое несколько достопримечательнее других. Посольство нашло тут довольное число яхт и судов, способных для большого грузу, но состроенных таким образом, чтобы можно было им ходить по мелким водам Пеи-го. Все сии суда назначены были для препровождения Посольства до тех самых мест, где нет уже возможности итти в верьх по реке до столицы Империи.

Посол тотчас взошел на яхту для него приготовленную. Она несколько похожа была на те яхты, на которых в Англии и Голландии ходят по каналам. Но как она назначена была для дальнейшего пути, нежели сии последние, то сделана была пространнее и выгоднее, и украшена гораздо лучше. Покои его Превосходительства занимали большую часть сего судна. Они состояли из передней комнаты, залы, спальни и кабинета. В зале находилось почетное место, то есть, квадратная софа, точно такая, какие можно видеть в домах у всех первых Мандаринов; на них кладут они большие [142] подушки и садятся, когда кому хотят дать аудиенцию. Проход, выдающийся почти на два фута вне яхты и простирающийся от кормы до носу, служителям и екипажу служил для того, чтобы не имели нужды ходить через комнаты. Тут же находились и матросы, когда должны были употреблять шесты для сдвинутия яхты, остановившейся на какую-нибудь пещаную мель или в тине. Екипаж имел небольшую комнату к корме; и в одном углу виден был небольшой жертвенник с идолом, около которого беспрестанно горели благовонные свечи. За яхтою шло много шлюбок с припасами и поварами, чтобы стол у Посла был всегда хорош, и не было бы нужды сходить на берег, или останавливаться при благоприятном ветре и морском приливе.

Шестнатцать других яхт, из которых многие были гораздо более той, на которой находился Лорд Макартней, потому что должны были иметь более пассажиров, употреблены были для перевозу прочего Посольства. Большие яхты имели восемдесят футов длины и от воды были весьма высоко; но состроены были из такого легкого дерева и таким манером, что шли в воде не более как на осьмнатцать дюймов. Комнаты были высоки и не душны, хотя на верьху их были помосты, на которых спали люди, а в низу покой для сбережения всех вещей, потребных для судна.

Главное украшение, отличавшее Посольскую яхту от других яхт, состояло в больших [143] стеклах, вставленных в оконницы, между тем, как в оконницы других вмазана была некоторого роду бумага, делаемая особенно в Корее. В состав сей бумаги вмешивается маслиное вещество, делающее ее долговечнее на воздухе, и несравненно более защищающее ее от дождя и всякой другой влажности, нежели сколько защищена та, которая составляется в Европе. Генеральное употребление стекла на яхтах, которые стараются украсить, и тщание, с каким употребляют разные материи на других, довольно показывает, что в Китае стекло дорого и находится в малом количестве.

Многочисленной отряд солдат Китайских назначен был для препровождения Посла по сухому пути: но по яхтам не могли разместить более, как только часть оного. Когда Европеец сходил на берег, то присутствие солдата показывала непосредственную протекцию правительства. Может быть сей провожал первого и для того, чтобы в случае нужды, можно было поставить преграду дальнейшим его покушениям.

Кроме яхт, на которых находились пассажиры, было равное число транспортных судов для перевозу подарков и багажу. В Китайцах не недоставало ни деятельности, ни внимания при выбирании вещей, положенных на морские суда, и при перекладке их на те, которые собственно назвать можно паромами.

Перекладка ящиков и кип с подарками стоила не малого труда. Управления над оной [144] препоручено было тому же, кто переложил оные с Индостана на суда, не нанесши им ни малейшего вреда. Хотя матросы, им употребленные не могли вдруг работать более как на одном судне, однако все кипы и ящики, числом до шести сот, из которых большая часть были весьма тяжелы, благополучно переложены на паромы, в течение двух или трех дней.

Между тем как сие происходило, два Мандарина, управляющие путешествием, Шов-та-цгин и Ван-та-цгин, часто приходили к Послу, не только для засвидетельствования ему своего почтения, но и для принятия от него повелений, в случае естьли чего он пожелает. Они делали также визиты главным особам Посольства. Нижшие Мандарины имели смотрение за различными яхтами, определенными для раздачи припасов и всего того, что нужно для свиты его Превосходительства. Они ходили также по яхтам в небольших покрытых лодках, у которых дно было так плоско, что не могли глубоко уходить в воду.

На каждой Яхте был особливой стол для главных особ Посольства. Оной обыкновенно приготовляли по обычаю той земли, и иногда со всяким искусством, какое только совместно с сим обычаем. Иногда подражали также довольно плохо Аглинской кухне. Китайцы почти все свое кушанье варят: режут его на мелкие четвероугольные кусочки и приправляют соусы многими пряными кореньями, давая им весьма разные вкусы. Самце употребительнейшее [145] кушанье в Китае говядина и свинина. Курица подобная Европейской, также у них очень в обыкновении. В числе самых дорогих кушаньев, почитаемых самыми вкусными, щитают перья морских волков и гнезда особенного роду ласточки, о которых мы упомянули в первой книге сего сочинения. Сии две вещи весьма жирны; и чтоб они были прямо хороши, должно приготовлять их так как черепах, с соусами приправленными пряными кореньями. Желая без сомнения попасть на Аглинский вкус, Мандарины приказали жарить большие куски мяса, как то Индейских петухов, гусей и целых свиней. Сей способ приготовлять кушанье, по видимому не употребителен был у Китайцев, и повара принужденные испытать его на самом деле, довольно худой успех имели.

Им столько же неизвестен способ валять хлебы, как и жарить говядину, у них даже нет ни одной печи во всей этой части Империи. Вообще, в место хлеба едят у них сорочинское пшено или другие вареные зерны. Когда вскипетят сорочинское пшено, то оно очень разбухнет; и это то, говорят, облегчает варение его в желудке, так как квашение теста удобоваримым делает хлеб.

Во многих провинциях Китая собирают пшеницу. Собирают также зерна называемые сорочинским пшеном, из которых мука хорошо просеянная совершенно бела, и Китайцами употребляется на пироги, делаемые на пару кипящей воды. Для этого кладутся скатанные куски теста на решето многоярусное [146] утвержденное в ящике открытом только с низу. Становят сей ящик пар сосудом с кипящею водою; пар подымается сквозь решето, и едва достаточен бывает для произведения тонкой и мягкой корки на пирогах. Однако когда изрежут их ломтями и поджарят, то они с великою пользою заступают место обыкновенного хлеба. Иногда придают им более вкусу, примешивая в них ароматических зерен.

На каждую яхту присланы были некоторого роду сосуды с желтым вином, и с водкою. Оная по видимому была с лучшего заводу, нежели вино; потому что оно было вообще мутно, невкусно и скоро окисало. Водка была крепка, чиста и редко имела пригорелой вкус. В северных провинциях делают ее из просо; а в южных из сорочинского пшена. Та, которую давали Агличанам, была иногда так крепка, что проба ее была выше пробы спирта. Китайцы называют ее Шов-Шоо, то есть водкою.

Обыкновенно Агличанам доставляемы были из плодов, сливы, груши, яблоки, виноград, абрикосы и апельсины. Персики доставляемы им были как выписные из Пекина, в окружностях которого вероятно тщательнее ходят за плодом сим, нежели в провинциях. — Доставляли им также в довольном количестве зеленой и черной чай. Первой шел из провинции Кианг-Нан, а другой из провинции Фо-Шиен, которые обе лежат в нескольких градусах к полудню от Пеи-го. Однако, чай [147] был часто слишком свеж для Аглинского вкусу, и иногда слышно было, что желали Лондонского чаю. Провинция Фо-Шиен доставляет также леденец и сахарной песок, но не доставляет сахарных голов. Хотя Кокинхинской сахар, весьма хорошо кристаллизированной и имеющий вид пирогов, и очень дешево продается, однако по видимому не в употреблении на Северо-Восточном краю Китая.

В изобилии доставляемо было все то, что могло быть нужно не только для главных особ, принадлежащих к Посольству, но и для ремесленников, солдат и служителей Посольской свиты. Китайцы показывали великое великолепие и не щадили ничего для оказания достойного угощения Посольству. Несколько Мандаринов отправлено было провожать его, и на сей случай сделана была прибавка к их жалованью. Множество Китайцев низкого состояния употреблено было ему в услугу. Шло оно на многих судах вместе с подарками и багажом ему принадлежащим. Везде, где только яхты останавливались, солдаты становились в ружье, и в тех местах, где оно только проходило, видно было, что деланы были некоторые приготовления для оказания ему чести. Император рассудил совершенно взять на себя все сии чрезвычайные издержки, равно как и те, которые вышли на запасы всякого роду, доставляемые Агличанам. Государь сей преисполнен был теми высокими мыслями, что вся Империя есть его стяжание и собственное его жилище, и что противно бы было законам гостеприимства, [148] допустить, чтобы гость был на собственном своем иждивении, или самая свита его платила бы за издержки, между тем как он у него живет. Итак Китайцы сочли Посла гостем, которой пришел их посетить.

Императорские повеления исполняемы были в точности. Один из принадлежащих к Посольству послал купить несколько безделок для своего убору; но, когда хотел заплатить за это деньги Мандарину, исправившему сию покупку, то сей объявил, что он не смеет принять этих денег, и в туже минуту поставил это на щет Императора. Повеления сего Государя, казалось, во всех случаях, принимаемы были с великим уважением, и исполняемы с точностию, из чего видно, что у него редко можно избегнуть наказания, соответствующего вине. Главное начальство, в особенных случаях, препоручено было первым Мандаринам: Агличане имели тому пример, видя шефа их проводников, выгоняющего одного подчиненного офицера, сделавшего небольшую вину.

Между тем как яхта шедшая с Послом остановилась, получил он визит от Вице-роя той провинции, и пошел взаимно ему оной отдать. Сей начальник, по повелению Императора, оставил Пао-Тинг-Фоо, место пребывания своего, лежащее во сто милях от Та-коо, чтобы поздравить Посла со вступлением его в Китайские области, и сделать для него все, что будет нужно. Сей Вице-рой был самой чиновной человек, какого только еще видел Посол в Китае. Он имел самое любезное [149] обхождение. Будучи уже довольно в летах, имел он благородной и почтенной вид. Принимая Посла, обошелся он весьма учтиво, но не с принужденным видом и без тех особенных церемоний, которые употребляются иногда в Китае между людьми неодинакого звания, и которыми думают заменить недостаток чувства и воспитания. Таковы на пример, мелочные и тягостные обряды, описанные во многих известиях и наблюдаемые, как говорят, Китайцами при угощении посетителей своих чаем: но при этом случае они не имели места, и Вице-рой казалось об них забыл. Все, что мы можем заметить в рассуждении того, как подавали у него чай, состояло в том, что клали его в чашки с крышками, у которых блюдички были продолговатые. Притом еще наливали его особливо по чашкам; листочки оставались на дне чашки, и естьли не гости, то хозяин дому простую сию наливку предпочитал той смеси, которую мы обыкновенно из него делаем, прибавляя тут же сливок и сахару.

Вице-рой остановился в главном Та-Кооском капище, посвященном богу моря, которого близость, без сомнения, способствовала к частому приношению обетов сему божеству. Китайцы называют его Тоонг-Гаи-Вонг, то есть, властителем восточного моря. Видно множество изображений божества сего в некоторых прекрасных фарфоровых зданиях, находящихся в этом же округе. Оно представлено сидящим на волнах гордо, непринужденно [150] и величественно; и хотя в руке у него не было трезубца для собирания чудовищ обширного и глубокого моря, но повидимому он не менее был обезопасен, потому что одною рукою держал магнит, а другою делфина, знак его владычества над обитателями водными. Борода его, разбросанная во все стороны, и растрепанные его волосы казалось показывали, что в лице его намерены были изобразить бурный Елемент ему подвластный.

Надеяние, которое по видимому имело божество на магнит, довольно показывает сколько познание свойств сего металла соединено с мифологическим учением Китайцев, и сколь древна та эпоха, когда познание сие приспособлено к навигации. Те, которые основываясь на многих местах древних писателей, и судя по удобности, с какою куски железа, расположенные известным образом получают магнитные свойства, полагают, что свойства сии известны были в Европе с давних времен, заключают также по догадкам, что трезубец Нептунов есть не столько волшебной прут, как эмблема той силы, которою магнит верно управляет путь мореходцев.

Не далеко от Гаи-Шин-Миао или от капища божества морского, находится зала, в которой заседают судьи Тако-оские. Построена будучи посереди пространного двора, имеет она вид шестиугольной и ход в нее по широкой лестнице. Кровля поддерживается колоннами, у которых диаметр, в отношении к длине их, гораздо более, нежели в каком либо [151] ордене Греческой архитектуры. Колонны сии из дерева наведенного лаком, почему и следует им быть толще каменных колонн, так как железным колоннам надлежало бы быть еще гораздо тонее. Настоящие правила и пропорции в архитектуре необходимо должны зависеть сколько от употребляемых материй, столько же и от действий, которые положено им производить в глазах.

Шести угольник Та-кооский открыт был со всех сторон; что показывая приятность климата, довольно очевидно служило для впечатления в душе приятной, но может быть ложной идеи, т. е. что истинна непринужденна и доступна всем. Тут Агличане видели шесть судей, сидящих на скамьях покрытых красною бумажною материею с атласными подушками. Пятеро из них вероятно, не что иное были, как ассессоры главного судьи, и в случае нужды могли не допускать действовать его капризам и пристрастию. Присутствующих было весьма много.

Вскоре после того, как Посол возвратился на свою яхту, Вице-рой послал к нему приготовить богатой обед, с тремя другими столами, каждой о дватцати четырех кувертах, для трех особ, бывших вместе с его Превосходительством при его посещении. Неизвестно для чего Вице-рой предпочел сим образом угостить Агличан, а не оставил их с собою обедать или не позвал их на другой день. Причиною тому без сомнения был чин трех, особ, провожавших Посла; потому что не могло [152] это произойти, как в Индии от суеверных мнений, запрещающих есть вместе с Иностранцами. Китайцы свободны от таковых сомнений. Но они имеют другие обыкновения. Редко у них более четырех особ кушает вместе; и когда дают большой обед в одних покоях, то бывает тут несколько разных столов. Может быть, что какая нибудь скрытная тонкая политика в рассуждении Посла, или какие либо причины, относившиеся к Аглинским обычаям, заставили Вице-роя особливым образом оказать свое гостеприимство. Только то справедливо, что стол на Императорский кошт весьма хорошо приуготовляемый, делал излишними эти хлопоты.

Посол получил также при Та-коо визит от главного Мандарина соседственной страны, в котором, так как и во всех других Китайцах высокого звания менее приметно было услужливостей и странностей, нежели как в нижших классах. Образованной ум без сомнении менее способен быть младенцем, ведущимся примером, или творением климата и правления, нежели тот, в котором ничто не сопротивляется влиянию сих мощных причин. Можно сказать, что народ есть то, чем его сделаешь, и Агличане непрестанно видели на самом деле, как вообще действовал на Китайцев страх тяготящей десницы власти. Когда они безопасны были от сего страха, то казались веселого и отважного характера; но в присутствии своих начальников имели они весьма боязливый и смущенной вид. Разность сия [153] ощутительна была особенно в молодом человеке, прибывшем, как то уже мы сказали, из Кантона на бригге Ендеавур, для отправления должности переводчика при Посольстве. Несколько раз употребляли его при разговорах с Мандаринами. Но они вселяли в него столь глубокое почтение, что редко случалось, чтобы он в таком случае хорошо исполнял его должность; и когда надлежало переводить, некоторые выражения с Европейского языка на Китайской, то он не опускал никогда случая переменять стиль разговора приличного равным, и переводить самыми униженными словами, употребляемыми людьми низкого состояния. Но не доволен будучи сею предосторожностию, счел он для себя весьма опасным быть в какой либо службе у иностранцев; и пожертвовал новой своей робости, желанием видеть некогда, исполняя возложенную на него должность, столицу и своего Государя, и теми выгодами, которые бы он получил. И так он непосредственно возвратился в Кантон на том же корабле, которой его привез.

По приготовлении всего к дальнейшему путешествию по реке, и по получении от Посланника на сей случай повелений, дан был знак поднять парусы по утру 9 Августа 1793. К яхтам, о которых мы уже говорили, присовокуплено еще множество других, для разных классов Мандаринов или других Китайцев, назначенных для препровождения посольства, число которых по крайней мере равнялось числу Европейцев, составлявших оное. В Китае [154] никогда не палят из пушек для подания сигнала. Но употребляют, для сего, большие медные листы, круглые и с закраинами; в состав их примешивается олово и шпиаутер для соделания их более звонкими, и они будучи ударяемы деревянным молотом издают такой гром, которой оглушает близ стоящих, и простирается на весьма немалое расстояние. Сей инструмент называется у Китайцев, Лоо, но Европейцы находящиеся в Китае, называют его Гонг, по имени данном ему в других частях Востока. Он вообще употребляется на воде. Но на сухом пути, обыкновенно употребляются для подания знака, а особливо в полках, две деревянные штучки, которые ударяясь одно об другую, производят гром, подобной грому большой трещотки. По видимому барабаны не употребляются в армии; а составляют часть духовной музыки, раздающейся в капищах.

Почти на всех яхтах, шедших с Посольством, находились Европейцы и Китайцы. Должно было думать, что смесь людей, имевших обычаи, нужды и язык столь необычайные друг для друга, могла бы произвесть много замешательства: но благодаря взятым предосторожностям, не вышло никакого. Во всяком случае, Мандарины внимательно смотрели за доставлением вещей, нужных для путешественников. Самые солдаты Китайские и кормчие на яхтах, показывали доброжелательство и усердие, довольно отличающиеся от простого желания выполнить свою должность, и [155] удостоверявшие по крайней мере в том, что Иностранцы находившиеся в это время с ними, не были им неприятны. В самом деле иностранцы сии объявлены были идущими из весьма отдаленных стран для засвидетельствования почтения их Государю; и последний из Китайцев не мог быть нечувствителен к некоторому роду национального удовольствия, внушаемого сим происшествием.

Новость о приближении Посольства мгновенно распространилась по соседственным городам и селам. Тотчас увидели себя окруженными множеством лодок, покрывавших реку. Великое число людей собиралось на берег и весьма долго дожидалось иногда того, чтобы увидеть шествие всей свиты, между тем как женщины сколько любопытные, столько же и боязливые смотрели на оную из ворот, или через заборы своих домов. Однако некоторые из престарелых дам обмочили маленькие свои ножки в реке, чтобы рассмотреть иностранцев поближе; но молодые вообще были очень далеко. Агличане с своей стороны, беспрестанно занимались новыми предметами. Страна и жители той страны почти ежеминутно представляли что нибудь отличное от виденного где либо в другом месте. Вообще почитали себя весьма щастливыми, что по совершении столь дального путешествия удостоились видеть такую страну, которая по всем отношениям казалась любопытною.

Идучи в верьх по Пеи-го, Посольство медленно подвигалось к Пекину. Река весьма [156] излучиста, а следовательно и дорога чрезвычайно продолжительна. Сверьх того ветер, благоприятствовавший в ходу по известному направлению становился противным, когда течение реки принуждало брать другое направление. Все реки и ручьи стремятся итти по прямой линее от источника их до самого моря, и не отдаляются от оной не встретив таких препятствий, которых не в состоянии преодолеть. Естьли препятствия сии состоят из камней или из возвышений жеской земли, то невероятно, чтобы какое нибудь после случившееся происшествие переменило проложенный уже водами ток: но естьли воды сии текут почти по ровной земле, и края их тока состоят из такой рыхлой земли, которая не может противиться нечаянному наводнению или чрезвычайной быстроте, то они часто прорывают себе новые и излучистые дороги. Этот случай был и с рекою Пеи-го; из сего произошли столь великие неудобства, что заставили правительство взять меры, для удержания сей реки в обыкновенном ее токе. Почему на берега ее навалили великое количество земли, которую употребляют для заравнивания прорыров, по временам случающихся. Есть также от одного конца до другого плотины, имеющие фигуру усеченных углов и по видимому сделанные из илу взятого со дна реки. Теперь берега ее выше прилегающих к ней равнин. Равнины сии по причине своего пространства теряются из виду, и излучины реки делают то, что мачты судов кажутся движущимися по полям и при том в разных [157] направлениях, между тем как воды остаются невидимы.

Поля обработаны были отменно хорошо, и видно было на них великое количество самой высокой сахарной травы (Holcus Sorghum.), которой произведение служит в пищу людям, т. е. то, что доставляет зерна обыкновенно называемые просом Барбадоским. Оно вырастает в десять или двенатцать футов; и дает, по самому умеренному вычислению, на одно зерно по сту.

Агличане в первой день путешествия своего думали, что деревенские домы, попадавшиеся вдоль Пеи-го, имели стены земляные или мазаные, как то они видели при устье сей реки; но рассмотрев их поближе узнали, что оные сделаны из кирпичу худо выжженого или выжженого на солнце. Сделавши стены обмазывают их, так как и черепишные кришки, некоторою материею, смешенною из известки и имеющею цвет грязи. По берегам реки и даже на весьма великое расстояние нет другой известки, кроме доставаемой из морских раковин. Здесь не видно никакого роду камней: и кремень щитается за редкость.

Близ некоторых городов и сел, путешественниками примечены, были пирамиды вышиною в пятнатцать футов и разной меры в длину и ширину. Они состояли из мешков, наполненных солью и расположенных таким же порядком, каким кладут турф в [158] некоторых частях Европы. Мешки покрыты были ценовками, которых по мнению их довольно было для воспрепятствования того, чтобы дождь не размыл соль. В самом деле дожди в сей части Китая редки и несильны; и хотя это было в Августе месяце, однако поля казалось не терпели засухи. Весьма мало видно было облаков. Ничто не доказывало влажности атмосферы: но в вечеру было немного росы на местах, лежащих близ реки.

Как ночь приближилась, берега реки освещены были белыми, синими, красными преотменно испещренными бумажными фонарями. Различное число фонарей, расставленных по мачтам яхт, означало звание тех, которые шли на оных; и свет от сих фонарей со светом, бывшим в комнатах яхт, отражаясь представляли подвижную и цветную иллюминацию, род такого зрелища, которое Китайцы весьма любят. Ночь была почти также шумна, как и день, чему не мало способствовал стук Лоо, в которой всегда били, когда только нужно было дать какой нибудь знак. Устрашающее жужжание и частое жиляние комаров весьма также беспокоило ночью.

На другой день, Агличане увидели один пространной оградою обнесенной двор в первой раз им еще встретившийся и похожий на то, что в Англии называют парком. Тут было место пребывание Тауганга, то есть, славного начальника того дистрикта. Дом его отличался по тройным воротам и по двум столбам вышиною с четыре фута, поставленным [159] у ворот, назначенных для привешивания знаков достоинства, и фонарей, служивших ночью полезным украшением. На дворе сем находилось множество зданий и дерев разного рода. Видно также было там множество баранов и лошадей. До сих пор весьма мало видели скота. Хотя места были низкие и способные для пасств, однако весьма редко сыскать можно на них луга. Нет ни одного уголка земли, лежащего в пусте.

На берегу был весьма высокой и развесистой сосновой лес. В тени дерев видно было множество каменных монументов, поставленных в память людям тут погребенным. Никакого капища не выстроено было подле сего кладбища. Кажется, что расположение духа к важным идеям и к благочестию во храмах посвященных общенародному поклонению, должно возрастать при виде монументов, под которыми покоятся мертвые; но размышления, относящиеся до здравия живых без сомнения побудили Китайцев навсегда отдалить гробницы от капищ.

Большая часть берега противуположенного кладбищу, покрыта была мешками наполненными солью, точно такими, о которых мы недавно говорили. Количество соли, нужное для составления сих груд, казалось нам столь ужасным, что Г. Барров вознамерился сделать вычисление. Число целых груд было двести дватцать две, не щитая в том числе множества неполных груд. В поперешнике было семдесят мешков. Ни одна груда не была [160] менее двух сот футов в длину. Некоторые из них были даже в шестьсот. Предполагая общую им меру в длину четыре ста футов, из которой длины каждой мешок занимал два фута, в каждой груде было двести отделений или четырнатцать тысяч мешков, а в двух стах дватцати двух грудах более трех миллионов мешков. В каждом из сих мешков было около двух сот фунтов соли, и потому всего на все было ее шесть сот миллионов фунтов.

В то время, как в прежнее правление Франции, многие провинции обязаны были платить пошлину за соль, нарочно вычисляемо было, сколько может в год вытти сего произведения, и найдено, что не смотря на разные ее употребления, на каждого человека выходило гораздо менее дватцати фунтов. Но предположив, что все дватцать фунтов выходят на одного Китайца, помянутых груд досталось в год тритцати милионам людей, не касаясь неполных груд и тех, которые прежде заметили по берегам реки.

Соль составляет предмет важного прибытка для Китайского правления. Доход от пошлины на сей артикул в провинции Пе-Шее-лее еще менее того, которой получается со многих других частей Империи. Во многих уездах сей провинции, а особливо в окружностях столицы есть довольно некоторого роду селитры худо очищенной, которую народ употребляет вместо морской соли, что также в обыкновении и в некоторых частях внутренних стран [161] Индии. И там селитра сия более заслуживает имя обыкновенной соли, нежели самая соль, которую дает море.

Большая часть соли, доставляемой рекою Пеи-го, идет с берегов двух южных провинций Фо-Шиен и Кван-Тунг, где достают ее из морской воды. Для этого есть там большие, гладкие, хорошо выравненные поля, обнесенные валиком в шесть дюймов вышиною и имеющие поверхность глинистую. Впускают сюда воду или помощию шлюз, или насосами, покуда она будет на два или на три дюйма. Летом, солнечного жару довольно для выпарения сей воды; и так как выпаривание происходит медленно и равнообразно, то и оседают на дне большие кубические хрустали, составляющие сей род соли, известной в Англии, под именем соли из залива. Соляные сии фабрики видеть, можно при устье реки Пеи-го; но они не так велики. Положение ее, находящееся близко к Северу не столько благоприятствует действию солнца, как положение других провинций. В Англии, и в некоторых южных частях Франции употребляется искусственной жар в дополнение к операциям нужным для извлечения соли.

Соли, идущей из провинций Кван-Тунг и Фо-Шиен и доставляемой рекою Пеи-го довольно для ежегодного нагружения двух тысяч судов, из которых каждое во сто тонн. И естьли один предмет занимает такое множество судов, то можно судить о несметном числе судов, бывающих на реке. По справедливости, [162] число городов и деревень, лежащих в виду Пеи-го, и множество жителей покрывающих ее берега не столько произвели удивления в путешественниках, как количество судов ежеминутно попадающихся, которые идут в верьх или в низ по реке, или в пристанях стоят на якоре.

Пирамиды, которым мы сделали описание, находились подле пристани Тиен-синг, имя сие, на Китайском языке, значит слово в слово небесное место, и заслуживает это по приятности климата, по плодоносию земли, по чистоте воздуха и ясности неба. Тиен-синг служит генеральным местом складки товаров для всех северных провинций Китая. Он построен на том месте, где сливаются две реки, и на некотором возвышении, имеющем приятную покатость. Палаты губернаторские стоят на выдавшейся косе, с которой видно обширное вместилище вод, составившееся от соединения двух рек и почти совершенно покрытое судами разной величины. Большой части сих судов не удавалось проходить насыпи, лежащей при устье реки Пеи-го. Они определены только для торговли производимой по каналам, и по большим рекам, протекающим внутри Империи.

Одна из рек, сливающихся в Тиен-Синге, по которой Посольство должно было продолжать свое путешествие, называлась Пеи-го, имя принадлежащее обеим по соединении их вместе. Другая называлась Иун-Леанг-го, то есть, река доставляющая семена. Она одолжена [163] наименованием сим количеству хлеба, идущего из провинции Шен-зее, и отправляемого по сей реке, а потом по Пеи-го, в окрестности Пекина. — Хотя путешественники не далеко еще прошли во внутренность Китая, однако заметили, что имена всех предметов не были произвольные и пустые тоны или иностранные слова, но имели значение выражающее натуру и свойства сих самых, предметов. Одно это заставляет думать, что с самых давних времен, Китай был во владении у одного поколения, сохранившего первоначальное свое наречие без дальнейшего смешения с другими народами, и без присвоения их языка.

В том месте, где две реки в Тиен-синге соединяются, сделан в пользу жителей на судах мост, раздвигающийся для пропуску идущих судов. Вдоль по берегу находятся капища и другие прекрасные здания; но остальной место занимают только мелочные лавки и магазины для обыкновенных товаров с дворами и другими магазинами для предметов до мореходства касающихся; Частные домы с улицы представляли одни только стены без всякого почти отверстия, потому что они получали свет со дворов. Зрители были на улице, или в лодках, покрывавших край реки, противулежащей городу. Женщин находилось тут весьма мало. Стечение же людей было так велико, что не только занимали они все, начиная с самых возвышенных мест берега до самой воды, но даже стояли и в воде, в которую любопытные входили для того, чтобы сколько [164] можно ближе рассмотреть яхты, шедшие с иностранцами. Однакож сей народ, не смотря на чрезвычайное свое любопытство, наблюдал во всем порядок и благопристойность. Не слышно было ни малейшего спора; и Китайцы низшего класса, носящие обыкновенно соломенные шляпки, ко всеобщему согласию стояли не накрываясь во все то время, как проезжало Посольство. Они лучше хотели подвергать бритую свою голову действию знойного солнца, нежели делать препятствие стоящим за ними. Постепенное возвышение обоих берегов реки даже до конца города, составляло из сей толпы зрителей великой амфитеатр, окруженной головами, которые возвышались рядом одни над другими. Все лица были приметны; и собрание народа казалось здесь многочисленнее прочих виданных Агличанами проездом чрез другие части Китая.

Флот, состоящий из яхт, остановился почти в средине города, насупротив павильона, где Вицерой ожидал Посланника. Он отправился туда сухим путем из Та-коо по дороге, гораздо короче той, которая идет окало излучин реки. Посланник вышел с главными особами Посольства, будучи сопровождаем всеми служителями своими и музыкантами. У берега приняли его Вицерой и Легат, о которых упомянули мы в начале сего тома. Корпус Китайских войск стоял за ними в параде, которого расположение мы сообщим здесь по наблюдении Капитана Париша: [165]

Три военные Мандарины, или главные офицеры.

Палатка с музыкантами впереди.

Три длинные трубы.

Триумфальный арк (Здание имеющее вид триумфальных ворот.)

Четыре больших зеленых знамен, перемешанных с пятью меньшими, и стрельцы подле меньших.

Шесть красных больших знамен, с людьми вооруженными ружьями с фитилями, (Известно, что Китайцы не употребляют ружьев с курками: но стреляют из них помощию фитиля.) и пять малых знамен того же цвета перемешанных с большими.

Два большие зеленые знамена, охраняемые людьми со шпагами.

Палатка музыкантов.

Триумфальной арк.

Многие из сих воинов, по причине чрезвычайного зною, несли вместе с оружиями опахала. Сии опахала вообще в употреблении в Китае между особами обоего пола, чина и состояния. Ношение оных в военном параде покажется не весьма удивительным для тех, кои видели в других восточных странах офицеров, носящих зонтики при командовании своими баталионами.

Вицерой проводил Посланника и главных особ его свиты в павильион, в средине [166] которого находилось темное место, святилище, где, как предполагали, пребывало беспрестанно Величество Императора. Надлежало оказывать чрезвычайно великое почтение сему Величеству; и всяк, кто бы то ни был, должен там весьма низко поклониться. Вицерой, один принимая Посланника в Та-коо, нимало не упоминал о сих обрядах. Учтивость его, может быть, не позволила ему говорить вдруг о сем аттрибуте и заставить чужестранца, которой не привык верить, чтобы такой аттрибут был уделом какого нибудь смертного, признать его: но присутствие Имперского Легата, которого характер по видимому весьма разнствовал от его характера, вероятно принудило достойного и почтенного Вицероя не упустить ни одного обряда в неограниченном почитании, воздаваемом верховному владыке Империи.

После взаимных поздравлений, и когда подали чай, закуски и другие прохладительные напитки. Легат объявил Посланнику, что Император находился в Зе-голе, в Татарии, где он обыкновенно проживал целое лето, и где хотел он праздновать день своего рождения 13-го дня осмой луны, отвечающей 17-му Сентября. Так же примолвил он, что Его Императорское Величество желает принять там Посланника. Лорд Макартней был очень рад, что исполняя желание Императора, может ехать в Татарию и видеть на границах большую Китайскую стену, о которой, как уверяют, славной доктор Джонсон говорил в этузиазме, что внук видевшего ее, имел уже [167] некоторую причину гордиться тем. Остальной разговор Легата был не столько приятен. Он сказал, что Посольство по прибытии водою в Тонг-шоо, место в двенадцати милях от Пекина, поедет прямо сухим путем в Зе-Гол, куда отправят и все подарки. Конечно нечего было опасаться, чтобы многие из сих подарков попортились на этом пути. Но никак не можно было не подвергаясь опасности, перевезти чрез горы и утесистые Татарские дороги, драгоценнейших и любопытнейших предметов, которые состояли из машин нежной работы и большою частию сделанных из ломкой материи. Впрочем приехав в Зе-Гол нельзя было поднесть Императору всех подарков вдруг. Также были складные машины, которые должно было разобрать по штукам, дабы удобнее увязать их. Потребно было довольно времени, чтобы привести их в надлежащее положение. Сверьх того казалось, что необходимо надобно было однажды поставить их в том месте, где Император имел главное свое пребывание, и откуда их более бы уже не выносить по составлении их таким образом работниками под присмотром доктора Динуидай и Г. Барро. Таковые памятники разума и сведений Европейцев заслуживали быть соблюдены во всем своем совершенстве. Но Легат по видимому хотел, чтобы работники не долго медлили в окружностях Пекина, и, казалось имел намерение, чтобы все принадлежавшие к Посольству особы не въежжали в сию столицу. Он никогда не старался иметь точного сведения [168] об тонкости сих инструментов, ни об цене их, и не сказав ничего Вицерою, велел разобрать часть подарков Английского Посольства. Наконец согласились сложить их близь Пекина во дворце, куда обыкновенно принимали такого рода вещи.

В продолжении сего разговора можно было приметить, что Легат под скромною наружностию скрывал злобной характер. Казалось, что все чужестранцы вселяли в сего коварного человека зависть и презрение. Но его недостатки были заменяемы вежливостию и обходительностию Вицероя; и Лорд Макартней весьма жалел о том, что лета и должность сего последнего не позволяли ему быть на месте Легатовом.

Когда Посланник и главные особы его свиты взошли на свои судна, то Вицерой послал каждому из них великолепной обед с вином, плодами, и закусками, какой давал он им в Та-коо. Вместе с обедом прислал он ему в подарок чаю, шелковых материй и кисеи. Хотя сей подарок не дорого стоил, но он сопровождаем был столь ласковыми словами, что его приняли с великим удовольствием. Вицерой прислал также большой обед и подарки солдатам, музыкантам, работникам и служителям при Посольстве.

Между многими знаками внимания своего к Посланнику, Вицерой велел нарочно построить на короткое время театр, насупротив яхты его Превосходительства. Здание сие было расписано снаружи разноцветными красками; ибо Китайцы знают особливое искусство чрез контраст красок делать весьма приятные виды. [169] Театр и декорации имели тоже преимущество. Актеры играли непрерывно во весь день, то Пантомимы, то исторические драмы. Они принаравливались к обычаям, которые имели Китайцы в то время, когда жили представляемые ими лица. Разговор состоял из рецитатива аккомпанируемого многими инструментами. При всякой павзе слышен был великой шум, в котором Лоо был слышен более всего. Музыканты находились за театром, который, хотя был весьма пространен, но не высок. Каждой актер выходя на сцену, объявлял, какую играл он ролю, и где происходило представляемое им действие. Единство места было наблюдаемо во все время представления; ибо в продолжение целой пиесы театр ни однажды не переменялся. Роли женщин занимали мальчики или евнухи.

Одна драма более всего привлекла внимание тех, которые вспомнили о подобных сценах, виденных на Английском театре. Содержание пиесы было следующее: Китайской Император и его супруга живут в величайшем щастии: вдруг возмущаются подданные; начинается междоусобная война; сражаются; и наконец Генерал от кавалерии, зачинщик всего бунта, торжествует над своим Государем, умерщвляет его собственною рукою, и обращает в бегство Императорскую армию. Императрица пленная, показывается тогда на театре в отчаянии, происходящем от потери супруга своего и достоинства, и как бы опасаясь лишиться своей чести. В то самое время, когда [170] она рвет себе волосы, и воплями своими рассекает воздух, является победитель. Он приближается к ней с почтением, поступает с нею весьма кротко, сожалеет о ее нещастии, говорит ей о любви, и подобно Ричарду III у Лади Анны в Шекспире, осушает менее нежели в полчаса, слезы Китайской Императрицы, которая забывает покойного своего супруга, и, подает руку утешающему ее любовнику. Пиеса оканчивается торжествованием свадьбы и великого празднества.

Посланник во время пребывания своего в Тьень-Синге, получил известие об эскадре, которую он оставил у устья реки. Сир Еразм Говер достал повеление, в котором предписано было выдавать ему требуемые им припасы. Сие повеление касалось до Мандаринов всех тех мест, где эскадра остановится для поправления здоровья экипажа. Между тем в Та-Коо как будто думая, что он приготовлялся к возвращению своему в Англию, откуда, как известно было, ехал он десять месяцов, предложили ему съестных запасов на целой год.

Между пассажирами находившимися на корабле Endeavour для отъезда в Кантон, был не один только молодой переводчик, который не осмелился ехать в Пекин, но также и два Миссионера, которым не позволено было въежжать в сию столицу. Сии люди, посвятившие себя с самой молодости размножению Христианства в чужих землях, были за несколько тому лет посланы начальниками Миссий из [171] Парижа в Макао, дабы присоединиться потом к братьям своим в Пекине. В то самое время, когда они приехали в Макао, Христиане преследоваемы были во всех провинциях Китая. Сие преследование произошло от действительного или мнимого только намерения между проповедниками Европейскими, или от их прозелитов для причинения в народе возмущения. Зависть жрецов установленных издревле в Китае религий, возбуждая предрассудки и страсти Мандаринов, заставляет их часто возобновлять указы, изданные противу введения новых учений и сект; ибо все думают, что они имеют главным своим предметом нарушение спокойствия Империи.

Мало помалу возраставшее преследование заставило обоих Миссионеров, которые знали, что весьма трудно было проехать сию землю, не быв узнанными, отложить свое намерение. Они были удержаны в Макао начальником духовенства, который предложил им наставлять молодых Португальцев, приготовлявшихся в священство. Однакож они не выпускали из виду первого своего намерения, и с величайшим старанием искали случаев к исполнению оного. Находясь еще в Европе они имели намерение соделаться полезными для обсерватории Пекинской, и потом более всего прилежали к математике и астрономии. Один из них ходил несколько времени на. лекции славного Лаланда. Естьли бы Император узнал дарования их и сведения; то бы конечно со временем дал им место в [172] математическом придворном трибунале; ибо в один только этот департамент могут допущены быть Европейцы. В нем не находится теперь никаких других чужестранцев, кроме Португальцев; и все думают, что сия нация, по политике, не допускает в это собрание своих соперниц. Однакож должно признаться, что сия политика весьма мало делает им чести, и что Лиссабонской кабинет не подает им к сему ни советов, ни поощрения, да может быть ничего об этом и не знает. Но положим, что она находится в Макао, или в Пекине, то вероятно, что, (как оба новые Миссионеры не были из Португальцев) качества их и знания, кои соделали их полезными для Макао, и также могли бы споспешествовать в возвышении по приезде в Пекин, были равномерно главною причиною к предположению препятствий, кои заставили их пробыть долгое время. в первом из сих городов. Преодолев терпением и усердием сии препятствия, вошли они в реку Пеи-Го, дабы оттуда проехать в Пекин; но как они не принадлежали к свите Посланника, и как позволение, которого они ожидали от двора, не дошло к ним прежде отъезда корабля Endeavour в Кантоне, то они принуждены были сесть опять на это судно.

Читатели узнают может быть с удовольствием, что терпеливость сих добрых, людей была наконец по желанию их награждена, и что Император не только позволил им [173] приехать в столицу, но и принял их в свою службу.

В Тьен-Синге посетили Посланника все Гражданские и военные чиновники, которых число было довольно велико. Стараясь найти какое нибудь подобие между сими особами и Европейцами, пришли нам тотчас на память люди отличившиеся во Франции, во время Монархии, под именем знатных людей. Они были учтивы и ласковы в обхождении, очень скоро заводили знакомство; но сквозь их вежливость можно было приметить в них чувство самолюбия и национальной гордости, которая была основанием их характера.

Когда Посланник по окончании всех церемоний находился один, то ему объявили, что Китаец, долгое время бродивший около яхты, требовал, чтоб его представили его Превосходительству. Тотчас впустили молодого, хорошо одетого человека, скромного виду. Это был молодой новообращенной, к христианскому учению сердечно привязанной юноша, ревностной ученике того Миссионера, которым он был исторгнут из язычества, в котором погружены были все его предки. Будучи предан духовному своему отцу, отправлял он в то время весьма опасную должность; он принес письма к Посланнику без позволения начальников своего и здешнего города. Такое сообщение запрещено не только с чужестранцем, но даже и с единоземцем.

В Китае нет почты, которая бы могла служить для выгоды народа. Сам Император [174] получает вестников верьхом; они привозят ему известие со всех частей пространного его государства, и ездят с такою же скоростию, как и самые лучшие Европейские верховые ездоки. Отправляющиеся с депешами Императора уежжают в один день около ста пятидесяти миль. Необыкновенные корреспонденции правительства и Мандаринов, исправляют курьеры, которые не так спешат в дороге. Сии последние принимают иногда пакеты от частных людей, которые получают сие позволение за особливую милость. Одно только осторожное Китайское правительство имеет право подавать народу известия, или лишать его оных, смотря по случаю.

Письма принесенные тайно к Посланнику были от одного из главных Пекинских Миссионеров, который, кажется, занимался не одними только делами Духовными. В первом из сих писем из Пекина, от 7 Мая 1793 года Миссионер уведомлял его Превосходительство, «что известие об Англинском Посольстве, дошло до Императора 3 Декабря, что сей Государь чрезвычайно этому радовался, и тотчас повелел отворить Тиен-Сингскую пристань для впущения кораблей, в сем случае употребленных, — что он (Миссионер) был очень доволен узнав в тот же день, когда он отправлял это письмо (что однакож было весьма рано), что его Превосходительство приближался к Тиен-Сингу; что он свидетельствует ему свое Почтение, и что он готов, чем только может, служить Компании и всей [175] Англинской нации, как обещал то Г. Г. Коксу и Маропу в Кантоне; — что при первом известии об Английском Посольстве, приложил всевозможное старание, дабы приуготовить всех к благосклонному оного приему, и надеялся, что труд его будет не напрасен; — что наконец во все пребывание его Превосходительства в Китае, будет он всегда в готовности оказывать всевозможные услуги».

Второе письмо, от того же самого Миссионера, было от 6 Августа, то есть за несколько дней до приезда Посланника. Писавший уведомлял Посланника, — «что Китайское правительство повелело Португальскому Миссионеру (которого объявил он имя) ехать немедленно в Зе-Гол, для отправления должности переводчика при Посольстве и для руководствования Посланника во всем, касающемся до церемонии и обрядов. — Что он (писавший сие письмо) щитал за нужное предупредить его Превосходительство, чтобы он остерегался, как можно более злоумышления, и для Английской нации, опасных намерений вышеозначенного переводчика, что можно было приметить из его обращения, сколько он не расположен к пользе Посольства; и что естьли бы двор находился в Пекине, то он, (писавший) постарался бы искоренить зло, которое могло произойти от безрассудных и неосновательных речей переводчика, и от множества писем из Кантона и Макао, в которых заключались ужасные клеветы противу Посольства и злобно приписывались скрытные намерения. Но [176] что он опасался великих для него помешательств в Зе-Голе, где находился Император и куда он (писавший) не мог иначе приехать, как будучи призван правительством, — что он, равно как и его товарищи, чрезмерно желал изъявить свою благодарность Английской нации за покровительство, которое она оказывала в Индии Миссионерам, отправленным туда для распространения Христианской веры. — Что (как уже несколько раз сказывали о приезде его Превосходительства) он три раза посылал уже первое письмо свое в Тиен-Синг». — В заключении просил он, чтобы его письмо было хранимо тайно, дабы известие о его содержании не навлекло на него гнева Португальцев.

Хотя оба сии письма, кажется, были внушены ревностию, честолюбием и пронырством, однако же они послужили к подтверждению того, что писали некоторые беспристрастные особы из Макао, касательно зависти, возбужденной Посольством. Посланник ничего не отвечал сему неожиданному корреспонденту: да и время не позволяло взять надлежащих мер. Без сомнения гораздо менее должно было опасаться влияния какого либо Европейца, нежели худого расположения Легата и предубедительных его донесений Министру.

Ввечеру при благоприятном к отъезду времени, несколько яхт и других судов, принадлежавших Посольству, отъехали несколько за Тиен-Синг. Чем более въежжали они в сей город, тем приметнее была его [177] обширность. Некоторые наблюдатели усмотрели, что от одного конца его до другого, было не менее расстояния, как от Милбанка до Лимгауза, то есть, что он имел столько же в длину, как и Лондон. Жившие там Мандарины уверяли, что в нем находилось семь сот тысяч душ. Бесчисленное множество зрителей, делало сей щет вероятным, даже не щитая соседей, кои собрались туда единственно для Посольства; но полагая по числу женщин и детей, кои почти не вмешивались в толпу. Несколько тысяч людей находилось на жонках (Род Индейских судов.), коих было там столь великое множество, что покрывали почти всю поверхность реки, обтекающей сей торговой город. Не одним только людям, управляющим сими суднами, служат они жилищем. Жены и дети офицеров и матросов, живут на них беспрестанно. Многие там родились, и провождают всю свою жизнь. Берег им не известен, и земля есть для них такая стихия, на которую весьма редко отваживаются они ходить.

Домы Тиен-Синга, имеющие лавки для продажи товаров, или для ремесленников, были отворены на улицу, и казалось, заключали в себе такое же множество людей, как и жонки. Можно получить идею о числе жителей других домов, не только по множеству зрителей, стоявших снаружи, но и по всегдашнему и Патриархальному обычаю сего народа, вмещающего в одном доме, в маленьких покоях, все отрасли [178] и поколения, происходящие от одной и той же фамилии. По сему обыкновению, которое наблюдают и Китайские мигранты в Батавие, увидели из точного счета сей колонии, что во всяком Китайском доме находилось около десяти человек, в состоянии носить оружие.

Домы Тиен-Синга строятся из кирпича голубого, или свинцового, цвета; красного у них весьма мало. Бедные люди употребляют для своих домов кирпич цвета темноватого. Сии различные цветы происходят не от качества земли, но от различных способов превращения ее в кирпич. Сии последние были только подвержены солнечному зною, который их высушивает, или делает несовершенно твердыми. Голубые кирпичи получают сей цвет от огня в печи, нарочно для сего сделанной, где пламя не может коснуться поверхности кирпича. Напротив того те, к коим прикасается пламя, делаются красными.

В восточных странах, по приготовлении глины, и по положении ее в кирпичи, кладут их обыкновенно рядом, одни над другими. Они бывают тогда мягки и мокры, и по свойству глинистой земли удобно слепливаются один с другим: и потому надлежит разделять их таким веществом, которое, по своему качеству, не пристало бы ни к тому ни к другому ряду; и без чего сии ряды кирпичей высохнув, составили бы не что иное, как твердую массу, не способную ни к какому употреблению. Для сей неудобности кладут солому между сими рядами кирпичей; и сия [179] предосторожность столь необходима, что она произвела восточную половицу, которая перешла и в западные языки.

В Тиен-Синге находится изрядное число домов о двух этажах; что однако противно всеобщему обыкновению, принятому Китайцами в образе строения. Большая часть из них предпочитают домы об одном этаже, дабы сообразоваться с первоначальным образом всех жилищ, и они часто чувствуют беспокойство, входя по лестнице, или смотря вниз с возвышенного места. Но выгода быть подле набережной и реки, в торговом городе, подала повод к тому, что в сей стране почитают за удвоение здания на одной и той же земли.

Соединение двух судоходных рек, из коих одна протекает в окрестностях столицы, а другая ведет к некоторым отдаленным провинциям, без сомнения сделало сие небесное место весьма многолюдным, с тех самых времен, когда Китайцы соединившись, составили все вместе одну Империю. Летописи сея страны, подтверждаемые преданием, повествуют, что один из северных рукавов большой реки Желтой впадал некогда в Пекинской залив и следовал сему течению до тех пор, пока земля чрез разлития составила некоторой род оплота, которой, увеличившись мало помалу, от удивительного старания человеческих рук заставил течь всю реку в восточной рукав, в котором и теперь протекает вся масса вод сей обширной реки чрез провинцию Кианг-нан в Желтое море. [180]

Старые Китайские карты представляют реку Желтую, разделенною на два рукава; но карты сии так запутаны, и так не исправны, что нельзя ясно видеть, соединялся ли северной рукав с Тиен-Сингскими реками, или один только впадал в залив. В первом случае воды, окрест которых построен сей город, долженствовали быть гораздо многочисленнее, нежели как теперь кажутся; и потому то представлен он на старых картах гораздо больше, а особливо на карте Марка-Павла, которой называет Тиен-Синг Citta Celefta. Тиен-Синг и тогда, то есть в 13-м веке, назывался уже городом; но он долгое время почитался маловажным и небольшим городком; что видно из первого значения прежнего его имяни Тиен-Синг-Уи.

Везде, где есть только давно сооруженный город, приметно, что первые домы в течении веков уступили место другим, построенным некоторым образом на их развалинах. По сей то самой причине находящиеся здесь домы, получили ныне, чрез постепенное прибавление, фундаменты, гораздо выше прежних; нынешний город Тиен-Синг построен на высоком месте, хотя поле со всех сторон очень низко, и представляет подобно морю ровную и гладкую поверхность, ограничивающуюся одним только горизонтом;

Продолжая путь свой, Посольство видело везде равно как и на другой стороне Тиен-Синга, с величайшим старанием обработанную землю. Большая часть сих полей покрыта [181] Барбадским просом, которое Китайцы называют Rois-leang т. е. большим хлебом. Во всех северных Китайских провинциях, оно гораздо дешевле сарачинского пшена; и вероятно, что сей хлеб начали там засевать прежде всякого другого; ибо из старых Китайских книг видно, что величина мер была положена по числу зерен, которые вмещались в сих мерах. Итак сто зерен наполняли Шоо; а сия мера была разделена на десять частей. Расстояния или геометрические меры щитались так же по примеру сего растения. Солома или стебель сего проса столь крепок, что не может быть употребляем к тому, к чему употребляют его в других землях. Но часто делают из него некоторой род толстых рогож, или планок к решечению при прикрытии гипсом стен, или потолков. Конец сего стебля, и его корень служат вместо дров, естьли только он не нужен им бывает для плотин в таких местах, где берега каналов и рек не тверды.

Берега Пеи-го, в некоторых местах, имеют гранитные парапеты (Парапет есть земляное, или каменное, или какое нибудь другое возвышение, поверх вала, или чего нибудь другова.), дабы устоять противу стремления вод при разлитии реки. В других частях Китая находятся так же плотины, сделанные из гранита, и по местам шлюзами снабденные, для выпускания равного количества воды, которою орошаются соседственные поля. Песок скопившись [182] вместе с илом составили в некоторых местах по реке небольшие островки, разделяющие ее на два узкие и глубокие рукава. Просо Барбадское было часто сажаемо рядами, а между ними находились попеременно другие ряды растения, приносящего меньшее зерно, и имеющего стебель тонее. Иногда это было panicum Italicum, иногда panicum crus galli (Род проса.), которые таким образом были укрываемы большим своим соседом. По собрании его, солнце бросало на них лучи свои; они созревали и упадали наконец под серпом. Иногда на берегу реки, в углах, где по случаю не догадались посеять каких нибудь семян, и вдоль около засеянных полей, видели мы некоторой род стручкового растения, похожий на мелкой боб. Часто так же представлялись взору нашему целые поля, засеянные бобами, сорочинским пшеном, и другими растениями, коих семяна приносят хорошее масло. Худые травы нигде не уменьшали полезных произведений, и не разделяли с ними плодородия земли. Каждое поле имело вид чистого и правильного саду. Земля принесла уже того года первую жатву в хлебе и других овощах. Пшеница и сорочинское пшено на сухой пошве обработываются с величайшим успехом.

В сих долинах видно весьма мало дерев и скота. Взор наслаждается здесь перспективою бесчисленных жилищ, и цветущим состоянием земледелия. Но и в этой провинции [183] иногда случается голод; и сие нещастие происходит, то от разлитий, причиняемых в известное время потоками, упадающими с гор; то от опустошения саранчи. В таких случаях очень часто происходят воровства; и хотя правительство и поступает с ними весьма строго, дабы их удержать от того, однакож не может совершенно им воспрепятствовать. Но как голод бывает почти главною причиною их воровства, то при изобилии они тотчас отстают от сего гнусного порока.

Миль за тритцать от Тиен-синга не было уже приметно приливов, которые ускоряли даже до того времяни шествие яхт, на коих ехало Посольство. В то время, когда совсем не было, или когда очень мало было ветра, матросы обыкновенно употребляли два весьма широкие весла, которые часто ставили напереди яхт, подобно грудным рыбьим перьям. а иногда со стороны кормы. Есть так же судна, на коих бывают два такие весла; одно на корме, а другое на носу. Каждое весло имеет небольшую дыру, чрез которую продевают его на железной шпиль, утвержденной на бревне, находящемся над шкафутом (plat-bord). По приставлении однажды таких весел, не снимают их более, потому что они производят непосредственно под поверхностию воды качающее движение (vibra toire), посредством которого они рассекают воду, то одною, то другою стороною своего острия. Для гребли такими веслами, они употребляют множество людей, которые кажется отправляют работу сию с [184] удовольствием. Она сопровождается веселою песнию кормчего, за которым поют хором и протчие гребцы. Туже самую песню поют и на протчих суднах; так что слушая ее в тихую ночь, при ясном сиянии луны, из ста разных жонок, плывущих в различные стороны, можно получить хорошее мнение о сем трудолюбивом классе людей, живущих беспрестанно на воде, и составляющих знатную часть Китайского народа.

Но сей описанной нами способ, не всегда мог ускорять шествие яхт, потому что ветер дул иногда в противную сторону, и не всегда мог им способствовать итти против течения реки. Тогда прибегли они к тому средству, которое употребляли при устье реки. Яхты тянули канатами. Во многих других землях употребляют к сему лошадей, или лошаков, но в Китае труд людей не только стоит очень дешево но даже ни мало и не щадится, как скоро бывают уверены, что его употребляют не по пустому. Для притягивания судов, главной канат привязывается к верху большой мачты, и соединяется с другим, которой идет от кормы. Первой чрезвычайно длинен и к концу имеет несколько других, вдвое привязанных канатов, из которых каждой составляет некоторой род перевязи для людей, которые тянут судна. Часто сии люди приделывают небольшую дощечку к той части каната, которая лежит у них на груди, и коея давление могло бы произвесть движение в легком. Будучи таким образом поставлены в линии, они идут при всеобщем крике, [185] способствующем к уравнению их шагов и к соединению силе, делающихся от того гораздо действительнее. Сверх того сия песня развлекает их, оживляет и заставляет забывать на несколько времяни нещастное свое состояние и заниматься своею работой.

Для всякой яхты принадлежавшей Посольству, употреблялось к сему около пятнадцати человек; а всех их было около 500, которые и переменно сменялись равным числом. Все сии люди были здоровы, статны и чрезвычайно круглы в плечах. Летом ходят они нагие от пояса до самой головы; от чего сия часть тела их бывает медного цвету, впрочем однакож они очень белы, что легко можно приметить по тому, что они раздеваются совсем, у когда бывает нужно входить в воду.

Ровная, а иногда болотистая пошва, по которой протекает река, весьма споспешествует к произведению насекомых; так же находится очень много таких, коих жало чрезвычайно опасно. Другие беспокоят только беспрестанным своим шипением. Здесь находится так же некоторой род кузнечика, коего музыка происходит не от голоса, но от движения двух пленок; подобных небольшим полоскам, покрывающим брюхо насекомого. Это любовной знак, которым самец приманивает свою самку, знак, на которой не может она отвечать, потому что совершенно лишена сих органов. Сия плодоносная земля производит другой род насекомых, которые мало чем более колибри. [186]

Множество предметов привлекало на берегу внимание путешественников; и часто заставляло их выходить из яхт, которые шли так медленно, что весьма легко можно было сойти с ними по сухому пути. Но Агличане вскоре приметили, что за ними присматривали с завистию и подозрением, которые превосходили все читанное, или слышанное ими об осторожной Китайской полиции. Главною причиною сей перемены были Легатовы повеления. Трудно было приписать худому нраву тщетное их беспокойство; однакож нельзя было найти тому другой причины. Наконец из многих слов, которые вырвались у Мандаринов в дружеском разговоре их с переводчиком, заключил сей последний, что двор был с некоторого времени не доволен Аглинскою нациею. — Вот единственное объяснение, которое можно было с величайшею трудностию и предосторожностями получить касательно до сего.

В войне, которую Китайской Император вел с Тибетом, армия его испытала гораздо большее сопротивление, и потерпела гораздо большие уроны, нежели сколько можно было предвидеть, идучи против такого неприятеля, которого надеялись разбить совершенно. Тотчас несколько Китайских офицеров вздумали, что Тибет имел отчасти Европейские маневры и даже Европейских солдат. Они уверяли, что видели между неприятелями круглые, челмам подобные шляпы; из того заключили, что носившие таковые шляпы были Агличане. Однакож Китайское правительство из политики [187] распространило между народом совершенно противной слух. Оно объявило, что Агличане подали Тибету помощь. Хотя Посланники был уверен, что ни одно из сих объявлений не было справедливо; но тем не менее видел, что естьли Китайской двор поверит первому; то Великобританское правительство может лишиться через то благосклонного его расположения и даже всей его доверенности.

Хотя Император, казалось, был доволен сим Посольством, и повеления, которые дал он в рассуждении его принятия, были неограниченны, но предубежденные Министры думали, что миссия Агличане имела скрытные враждебные виды, что явствует из действительного их усиления в Индии, и подозревали, что какое нибудь вероломное намерение скрывалось под предложением подарков и дружбы. Известно, что незадолго пред сим подобные подозрения заставили Порту Оттоманскую запретить Английским путешественникам въезд в Египет; потому что, говорит она в своей прокламации, — воины их одеваются по-купечески, снимают планы с чужестранных городов, применяют их укрепление с тем, чтобы после того напасть на них с лучшим успехом.

На Востоке не почитается редкою политикою, готовить атаку против чуждой нации, отправив к ней Посольство под видом истинной дружбы, но в самом деле с тем, дабы выведать ее положение. [188]

Лондонской кабинет знал совершенно те предубеждения, которые можно было возбудить против Агличан, за гордые предприятия, показывавшие усиление их в Бенгале; и объявил Посланнику самой разумной способ, как удалить все подозрения столь случайного и столь мало еще известного Государства. Но чему бы приписать, что Агличане взяли оружие против Китайцев, чего они никогда не делали, того никаким образом нельзя было предвидеть. В следующем году возвратясь из Пекина, Посланник уехал в Кантон, и узнал из Лондонских и Калкутских депешей. что подало повод к такому чложному слуху.

За несколько времени перед сим была вражда между правительством Лассы, лежащей на Северо-Восток от Калкутты, и Напулии, лежащей к Северо-Западу от сего города, а обе вместе к Северу от Субабии и Вицеройства Бенгальского. Напулия непосредственно касается Британской области, простирающейся до Северных пределов долин Индостана. От сих долин, в пяти милях, твердая земля поднимается в семь тысяч футов, а с вершины сих гор, как говорит наставительное, изящное творение Майора Реннеля, устрашенный путешественник с ужасом взирает на оставленную за собою долину, подобящуюся беспредельному Океану.

К Западу от Напулии, и к Востоку от Боо-тана лежит великой Тибет, куда оружие Англичан проникло более уже 20 лет по укрепленным проходам, и принудило правительство [189] той земли просить миру. Тешоо-Лама, или главный начальник над духовенством и обладатель Тибета, отправил, при сем случае, Посланника к Генерал-Губернатору Калкутскому. А сей в замену спустя несколько времени отправил Посольство в Лассу. С этой эпохи ни малейшей не было распри между правительством Бенгальским и Тибетским. Дружеская связь соединила их; торговая обмена начала производиться из одной земли в другую, так что можно было надеяться, что торговля их мало по малу возвысится.

Хотя в военное время, о котором мы недавно говорили, Китайский Император придерживался религии Ламы, и почитался временным его покровителем, однакож совершенно не вмешивался в дела Тибета. Но тотчас после того пригласил он Ламу, к учению которого казалось чрезвычайно был привязан, приехать к двору, для беседования с ним о таинствах его религии. Из Пекинских известий видно, что Император принял Ламу как начальника своей секты, невидимое изображение, почитаемого им божества, и что оказал ему необыкновенные почести. Так же явствует из них, сколько печалился его Императорское Величество, услыша в о смерти Ламы, которой преставился от оспы спустя несколько времени после прибытия своего в Китай.

Между тем столь нечаянная потеря родила жестокие подозрения во всем Тибете. Все думали, что переписка и связь Тешоо-Ламы с Англинским правительством в Бенгале, [190] произвели недоверение к Китайскому Императору, которой следуя наущениям политики, весьма употребительной у восточных народов, пригласил Ламу во дворец, совсем с противным тому намерением. Известно, что Сумгур-Лама, брат Тешоо, так устрашен был его смертию, что бежал из Лассы, — и унес с собою бесчисленные сокровища, чрез которые вероятно получил покровительство Раяха Напульского. А дабы лучше войти в дружбу сего Раяха, он описал ему золотые и серебряные руды, находящиеся в окрестностях Лассы, и открыл, что в Поо-Та-ла, т. е. в большом храме, воздвигнутом подле сей столицы, находятся бесчисленные богатства. Обольщенный надеждою завладеть сими сокровищами, Раях тотчас отправил армию свою, которая по двадцатидневном пути, встретилась наконец с войском Тибетским, собравшимся для воспящения пути. Дано было много сражений. Победа всегда оставалась на стороне нападающих; и наконец заключен был мир на таких условиях, чтобы страна Лассы платила Раяху Напульскому ежегодную дань, три мешка руниев.

При переменах власти, столь часто случающихся во многих странах Востока, Ласса зависела уже от Напулии, и на деньгах ее было вычеканено изображение старого Раяха, как первого своего Государя. Нынешний Раях хотел возобновить сей обычай. Он сделал новой договор, которой, кажется, заключен посредством одного начальника, зависящего от [191] Китайского Императора, имеющего в Лассе обыкновенное свое местопребывание. Вероятно побежденный не с каким другим намерением, остался на сем условие как чтоб, получив помощь от чуждых народов, совершенно от него освободиться. Для сего то прибегнули к Генерал-Губернатору Бенгальскому, которой не захотел в это и вмешиваться.

Раях Напульский, ободренный успехами своими в Лассе, послал войска свои в Диггурах, другую провинцию Тибета, и разграбил в сем городе сокровища Ламы, которой был так же великим жрецом религии своего Императора. Сии различные ковы Раяха против духовных начальников веры его Императорского Величества, и против покровительствуемой им земли, принудили его наконец отомстить за них.

Не смотря на долгой и трудной путь, которой войско его должно было совершить до прибытия в страну своих неприятелей, он приказал отправиться семидесяти тысячам человек войска, которые достигли границ Тибета, в 1791 году; оттуда более пяти сот миль до Напулии, и дорога там трудная и неровная. Некоторые из гор Тибетских, с которых видны цветущие поля Индостана, расстоянием сто пятьдесят миль, говорит Майор Реянель, стоят увенчаны всегдашними снегами. Тот же самой офицер почитает их выше всякой горы нашей Гемисферы; он присоединяет так же, что Тибет есть вообще самая возвышеннейшая страна во всей Азии, и заключает в себе часть тех земель, откуда вытекают не [192] только Индийские и Китайские реки, но даже Татарские и Сибирские.

Хотя Тибет лежит к полудню от умеренного полюса, и под сороковым градусом Северной широты, однакож климат его чрезвычайно суров. Сверх всех препятствий, которые такая страна противополагала переходу армии, горы со стороны Напулии были укреплены искусством. Войска Раяховы были многочисленны, и одушевлены первыми своими успехами. Сей Принц может быть не надеялся получить вспоможения со стороны Бенгала; он призывал его в виде соседа и союзника. Чрез дружеские сношения долгое время пытался он завести тесную связь с Англичанами, в чем и успел наконец, заключив с ними торговой трактат. Нельзя почесть не обыкновенным, что союзники Бенгала, или от него зависящие, получили от него войско для некоторых партикулярных нужд. Около того времени, о котором мы говорим, Агличане послали к Раяху Дерингахскому небольшой отряд, дабы пособить ему опять овладеть своими областями, лежащими к Востоку от Бенгала, недалеко от западных границ Китая. Они так же дали войско для прекращения мятежей в стране Ассамской, опустошаемой шайкою Бенгальских побродяг. Раях Напульский объявил народу, что получит себе равное вспоможение, для ободрения своей армии а для устрашения неприятелей пропустил даже слух, будто бы уже и получил его. [193]

С другой стороны Генерал над Китайскою армией писал емфитическим стилем к Генералу-Губернатору Бенгальскому, и говоря именем своего Государя: — «Цвет царского племени, солнце твердыни чести, блеск короны, трона Китайской Империи». Он требовал, чтоб — посланы были Аглинские войска для овладения Раяхом и наказания его по заслугам.

Между вздорными мыслями, родившимися в Китайских Государях от их неограниченной власти над всем их окружавшим, помышляли они о всеобщей Монархии; приводят за образец умеренности и здравого рассудка нынешнего Императора, его отвержение от такой нелепой претензии. Однакож может статься, что Подобные мысли, наполнявшие душу Генерала над Китайскими войсками в Тибете, заставили его думать, что Губернатор Бенгальский не замедлит исполнить его прозьбы. Письмо, которым он просил его, было писано языком Императора своего Владыки, следст.: нельзя было тогда перевести его в Калкутте: но из другого письма Дгилярай-Ламы, царствовавшего тогда в Тибете, узнали почти все его содержание.

Здесь нужно заметить, что в Индостане зной и холод никогда не переменяется в течении целого года так чувствительно, чтоб могли сделать главное разделение времен, на зиму и лето, как в Европе. В первые шесть месяцов года воздух бывает чрезвычайно сух; а в последние шесть дождь падает в [194] изобилии, неизвестном в других климатах; реки выходят из своих берегов, наводняют долины, затопливают дороги и почти совершенно переменяют вид сей страны. Таким образом правильно год разделен там на две части, на сухое и дождливое время года.

Сие последнее время года, наступившее вскоре по получении упомянутых писем, сделало долговременным и неудобным путешествие из Калкутты в Лассу. Притом, посланный с сими депешами задержан был на дороге болезнию. Китайской Генерал не получая ответа в надлежащее время, расположился внимать молве, в той стране распространившейся, и подумал в самом деле, что Англинские войска, сверьх чаяния его, пошли на помощь Раяху. Еще более то подтвердило сие его мнение, что Раях защищался самым страшным образом.

Совершенно нельзя статься, чтоб некоторые Кипаи, бежавшие из тех войск, которые содержит в Брисселе Индейско-Английская компания знающая воинские маневры Европейцев, и даже носящая Англинской мундир не перешли в Напульскую армию, где их без сомнения приняли бы с великою радостию. Худое время, и трудность пути умножали опасность нападающих, и делали успехи их не известными. Мысль неприятельской армии, что Китайцы имеют сугубые силы, долженствовала придать ей более чести в случае победы, и уменьшить ее стыд в случае поражения. Впрочем, говорят, дано было известие в [195] Пекин, что Английские войска присоединились к Раяху. Отношения, которые Китайский Генерал имел со двором, удаление от страны, куда он был послан, законы Империи, запрещающие всякому служащему в армии, вести переписку о предметах касающихся до войны, без позволения главнокомандующего, общее неведение народа Китайского в отношении к политическим материям, его благоразумное молчание о таких предметах, все сие заставило поверить подобной лжи в то время, когда он командовал армиею против Тункина. Тогда, не смотря на все свои ошибки, не смотря на свое поражение, он удовольствовал Императора, и получил награждение, должное его заслугам и успехам. Поступки его в сие время так же достойны порицания как и тогда, когда он был Вицероем в Кантоне, где он делал всякие несправедливости, беспрестанно угнетал чужестранцев, и ненавидел их по причине может быть того зла, которое им делал.

Возвратимся к своему предмету: Англичан так неосновательно обвиняли, за вспоможение Раяху Напульскому, что человек, командовавший тогда в Бенгале с честию для себя, и с выгодою для своего отечества, поступал в сем деле, не токмо держа совершенной неутралитет, но еще обратив рассудительное внимание на Китайского Императора. Он решился послать к Раяху Напульскому дружескую депутацию, дабы уверить его, что члены Бенгальского правительства чрезвычайно желают освободить его от разорительной войны; но что [196] переписка, которую имели они с Ламами, и торговые соотношения, долгое время существовавшие между Англией и Китайскою Империей, совершенно не позволяли им всякого роду неприязни, против какой нибудь из сих могуществе, естьли они сами не будут вызваны. — Что они могли сделать ему пособие посредством торговли; а что бы предпринять сие в деле, то необходимо нужно было начать переписку с начальниками Китайских и Тибетских войск.

Бенгальской Генерал-Губернатор надеялся получить другую еще выгоду от депутатства своего, посланного в Напулию. Зависть, которую начальники сих земель питали к Англичанам, была причиною, что сии последние неболее знали о внутренности Напулии, как и о внутренности Китая. Они думали, что не должно щадить ни труда, ни внимания, дабы получить какую либо пользу при столь благоприятном случае, и приобресть точное сведение о многолюдстве, нравах, обычаях, торговле, мануфактурах и продуктах, свойственных той земле, с которою желали иметь дружескую связь.

Генерал-Губернатор тотчас написал к Дгилярай-Ламе: — «что Индейско-Английская компания сердечно желает сохранить дружескую связь со всеми Индейскими державами; и что, чувствуя всю мудрость сих правил, она всеми силами старалась, не нарушать законов дружбы, вмешавшись в виде неприятеля в ссоры, восставшие между чуждыми державами, разве когда необходимость защищать себя, или атаковать к тому ее принудят, — что [197] Генерал-Губенатор послал к Раяху Напульскому ответ, сообразный с сими чувствованиями, когда сей Раях потребовал у него вспомогательного войска, — что Дгилярай-Лама не мог не знать, что Англичане были долгое время сопряжены дружбою с Раяхом Напульским, так как и с Китайский Императором, которого покровительство простиралось на Ламу и Индейско-Английскую компанию, — что Агличане несколько лет вели торговлю с Императорскими подданными, и что они в сие время имели факторию в его областях, — что в отношении к Императору, и зная, что его Императорское Величество имел к Ламе великое почтение, Генерал-Губернатору хотелось, чтоб страна сего последнего наслаждалась всегдашним миром, и прекратила бы войну, которая могла причинить падение и нещастие его подданным, — что Генерал-Губернатор почел бы себя очень щастливым, естьли б его предприятие могло споспешествовать некоторым образом к восстановлению гармонии и мира между Ламою и Раяхом Напульским, и что сам он готов быть другом их и посредником. Но как теперешнее дождливое время не позволяло сделать шагу к такому посредничеству, то он отложил свои намерения до тех пор, пока прекратятся дожди, и что тогда то отправит он поверенного для открытия ему всех своих чувствований, — что он надеялся, что по его старанию мир паки воцарится между Ламою и Раяхом Напульским, и что дружба их возрастать будет более и более, — что его поверенной отправится в [198] сопровождении нескольких Кипаев, которые как ему, так и служителям его будут вместо стражи, — что Генерал Губернатор для того единственно уведомлял его, чтоб воспрепятствовать действию ложных донесений.

Однакож, с тем ли, чтобы воспользоваться сим случаем, или дабы уступить настоящие свои обстоятельства, Китайским и Тибетским войскам как можно скорее хотелось окончить войну, напав на Раяха Напульского. Они не смотрели ни на ненастье, ни на предложенное посредничество; и Раях отчаявшись получить от Англичан себе помощь, отослал обратно похищенные им добычи и удержал во владении прежние свои земли.

С самого начала войны, Генерал Китайской грозил искоренить поколение Раяха, и соединить области его с областями Китая. Естьли б это случилось, то Британская Империя граничила бы с Китайскою. Но, опасаясь ли чтоб такое соседство не было неприятно Англичанам, которые могли сему воспрепятствовать, или довольствуясь приобретенною славою, и вспомнив сколько армия его потерпела в первых сражениях, желал он исходатайствовать Раяху прощение от Императора, под предметом, что земля его не очень пространна, а народ чуждого поколения; и что сверьх того согласился он платить дань и возвратить жен, детей и пожитки Сумгур Ламы, которой первой подал повод к сей войне.

Но хотя он шел для покровительствования страны Лассы в пользу Дгилярай-Ламы, [199] однакож определил там времянного начальника, которому поручил все гражданские и политические дела. Он представлял для подтверждения сего поступка, что страна Лассы принадлежала издревле Императорской державе, и что всегда ему принадлежать будет.

Таким образом ныне страны сии составляют часть Китайской Империи, страны, которые до того самого времени почитались собственностию великого Ламы, бывшего верховным владыкою над всем касавшимся до духовных дел, между тем как Китайский Император, управляя светскими делами, был их покровителем, в виде первого почитателя сей веры. По сим новым пределам между Китаем и Британским владением лежит со стороны Индостана небольшая земля, которой широта не более одного градуса, и в одной части которой находятся владения Раяха Напульского. Западные границы Китая сделались смежны на Востоке с Индостаном с 1773 года, когда Китайской Генерал Акуи совершенно покорил Шиао-Тзесскую нацию, которой одна часть жила на Китайской земле и взбунтовалась, а другая обитала на независимой на Запад от Китая.

Естьли бы разделения, которые часто бывают между Государями обладающими странами, лежащими на восточных границах Индостана, естьли бы одни только разделения побудили Китайского Императора взять в них участие, какое он брал в разделениях северных пределов соседних Государей, то Британское и Китайское правительство неотменно бы имели [200] много поводов к разным спорам и другим неприятным делам; и весьма должно было им остерегаться того, чтоб не войти в распри с Вассалами своими или союзниками.

Случившиеся в Тибете и в Напулии происшествия ни мало не увеличили границ Индостана и Китая. Китайской Генерал, победитель Напулии показал столько ж сопротивления в принятии Англинского посланного, сколько и Государи сей последней страны; и написал к Генералу-Губернатору вежливое письмо, отсоветывая не посылать к нему депутатов. Он сделал ему замечание: — «Что как от города, где Генерал-Губернатор имеет свое место пребыванье до Напулии, путь очень далек, то он подвергнет себя великим затруднениям кого нибудь посылая туда. Да для чего излишне и заботиться? Он надеялся, что Губернатор переменит свое намерение. Без сомнения советы его получили желанный успех, принудив Раяха покориться Императорскому игу». — Он окончил письмо свое признанием правоты, привязанности и дружбы к. Генерал-Губернатору.

Естьли бы копия с сего письма дошла до рук Императора, то одна бы могла опровергнуть все донесения, о мнимом пособии, оказанном Агличанами его неприятелю. Но автор письма ни мало не был расположен вручить Его Императорскому Величеству, потому что не хотелось ему признаться в ложном слухе им самим распространенном; но невероятно, чтоб Император получил сие ложное донесение от [201] кого нибудь другого, потому что до самого того времени не было никакого сообщения между Лондонским и Пекинским дворами.

Естьли б Посольство, которое Сент-джемской кабинет предполагал послать в Китай в 1787 году, о котором говорили мы в начале сего сочинения, не было остановлено преждевременною смертию человека, выбранного для занятия места уполномоченного Министра при дворе Пекинском, то его прусудствие вероятно бы прекратило все неосновательные слухи по случаю войны с Тибетом. Да и может быть совсем сей войны и не было бы. Одни только частые нападения Раяха Напульского, могли принудить Императора предприять столь отдаленные и столь неизвестные предприятия. Хотя первая война его, против Татарских Элеутов, кончилась завоеванием сей страны, однакож она обещала ему неизвестные успехи. Войска его часто были разбиты. Он потерял великое множество солдат. Война продолжалась чрезвычайно долго, и стоила ему очень большой суммы. Китайские Министры не любят войны; и пожилые лета Императора, кажется еще гораздо менее привязывают его к завоеваниям. Конечно, естьли б был в Китае в 1789 или 1790 годах, а кредитованный Англинским Королем человек, то он верно мог бы заставить Бенгальское правительство заранее употребить силу свою на Раяха Напульского, чтобы он перестал делать набеги и опустошать Тибет. Императоре, увидел бы, что сим способом гораздо легче достигнуть своей цели, судя по [202] тому, что заставило самого командующего армиею его адресоваться к Бенгальскому Губернатору. Так же может быть выгоднее б было для Бенгала остаться в прежней своей независимости, нежели подпасть под иго другой Империи.

Естьли б Лорд Макартней еще в соседстве Кантона, узнал о происшествиях Тибетской войны, то мог бы уничтожить действие всех ложных их донесении; но он не знал никакого средства, которое бы послужило к отвращению клеветы рассеянной против Англичан, т. е. не мог дать подробного сведения о деле представленном со всем в другом виде. Однакож заботливость Посланника была не без успеха; он убедил двух Мандаринов, что история их не имеет никакого основания. Чувствуя к нему величайшую доверенность, они нимало не сомневались в истинне его предъявления: но они не имели такой важности, чтоб сообщаться прямо со двором; и потому опасались, будучи предубеждены, что часто случается при сем дворе, чтобы благосклонное изъяснение с их стороны не было почтено корыстолюбивым пристрастием к их новым приятелям. Но как они были Китайского происхождения, то и не имели никакого влияния на Татарского Легата. Всегда тайная какая то антипатия существует между сими двумя нациями.

Одному только Легату позволено было иметь переписку с правительством о делах касающихся до Посольства. Посланник [203] употребил все возможные средства, дабы приобресть его благосклонность к себе. Он воспользовался настоящим случаем, дабы уведомить его о великом расстоянии находящемся от Калкутты в Напулию и Тибет, и представить ему, сколь малую выгоду получали Англичане от сих двух областей в сравнении с торговлею их в Кантоне, и следовательно, сколь дорого ценили они все, что имело отношение к сему последнему. Он так же упомянул о предписаниях, данных Бенгальскому Генералу Губернатору, в которых советовалось ему обращать особливое внимание на тех из своих соседей, которые в союзе с Китайскою Империею, или под непосредственным ее покровительством.

Формальное отречение в вспоможении Китайским неприятелям, когда не было еще явного в том обвинения., или когда не показывали даже, чтобы это действительно признавали за правду, не послужило бы ни к чему другому, как к подтверждению справедливости дела, в глазах такого человека, которому поручено Посольство. Какой бы не сделали перемены в мыслях Легата в рассуждении сего примечания Министра, однакож очень мало подействовали бы на все прочее. Легат не показал ни малейшего расположения, чтобы хотел он отдать справедливость Англичанам, или Посольству. От недоверчивости ли, или от нерасположения, не захотел он чрез посылаемых от правительства, отослать писем, которые Посланнике писал к Сиру Еразму Говер, зная впрочем, что самому Императору хотелось доставить его [204] Превосходительству пакет привезенный в Зен-Голь. Без позволения Легата нельзя было отослать депешей ни под каким образом; и тщетно употребляли они все усилия, дабы иметь переписку с Миссионерами компании, находящейся в Кантоне. Также запрещено было Посольству иметь самые нужные сообщения, так что не было надежды, чтобы вперед лучше с ними поступали. Легат был другом Колао или первого Министра: по поступкам одного можно было судить и о намерениях другого.

В таких то обстоятельствах находилось Посольство до прибытия своего в столицу. Шествие его против реки было очень медленно. На каждом шагу встречались им большие жонки, которые шли с хлебом в Тонг-Шоо-Боо, городок находящийся в окресности Пекина. Они спешили возвратиться оттуда до зимы, потому что в сие время года, река не очень замерзает, хотя и находится под сороковым градусом северной широты. Большая часть из сих больших жонок употребляемы были для Правительства и для перевезения пошлины в натуральных продуктах. Такой род податей имеет по крайней мере ту выгоду, что не может никого принудить дешевле продавать свои труды, для заплаты должного Государству; что необходимо последовало бы, естьли бы подати были сбираемы в сребренных деньгах или слитках, которые так же ходят в Китае.

Подать хлебом уставлена для наполнения магазинов, построенных во всех провинциях Империи, дабы тем отвратить бедствие, [205] которому, по недостатку в съестных припасах, подвержены бывают в тех местах, где нельзя получить никакой помощи от иностранных купцов.

На палубе каждой большой жонки, находится длинный ряд покоев, в коих живут многие фамилии. По вычислению, нашлось, что каждой из сих покоев вмещал в себе не менее 50 человек, и что между Тонг-Шоо-Фоо и Тиен-Сингом по меньшей мере было 1000 жонок с хлебом, что составляет 50000 человек. Множество других судов различного рода шло в верьх или вниз по реке, или стояли на якорях при городах, построенных на берегу. Число людей, находящихся на сих судах простиралось до 50000. таким образом на одном берегу жило до 100,000 человек.

В сей реке не столь глубокой тина или распущенная глина, приводимая в движение большими жонками, или отвалившаяся от рыхлых берегов, или наконец принесенная из отдаленных гор, смешивается в таком великом количестве с водою, что совсем нельзя употреблять ее для питья; однакож надобно сказать, что эту мутную воду довольно скоро очищают самым простым способом. Вот он:

Кладут несколько квасцов в бутылку, в которой поделаны многие отверстия, и почерпнув в реке воды, болтают в ней 5 или 4 минуты. Земляные частицы, смешиваясь с квасцами, опускаются тотчас на дно, и вода становится чистою и прозрачною. [206]

Таким средством очищать воду жители нимало не одолжены знанию особенного притяжания разных тел. Самые Химики едвали узнают его в тех землях, где известна теория сего притяжания. Люди, занимающиеся одною только практикою, довольствуются одними опытами в тех вещах, в которых имеют они нужду. Китайцы, живущие в великом числе на реках, стали искать средства сделать воду способною для питья, как наконец и нашли его. Говорят, что квасцами и воду Нила очищают. Подобное очищение посредством соли открыли в Европе работники, употребляемые на разных мануфактурах, где смесь глины с другими землями делала воду негодною.

В Китае знатнейшие особы редко пьют воду не перегнав ее. Все прочие настаивают ее чаем и другими полезными растениями. Они для этого берут теплую воду, так как вино и другие жидкости. Привычка так сильно действует на чувство, что спиртуозные напитки бывают для них приятнее и здоровее, когда они согреты.

Есть еще и другие страны, где также думают, что теплые напитки гораздо здоровее. В жарком климате Индостана, построены по некоторым большим дорогам трактиры (choultries) или корчмы похожие на часовни, где путешественники находят не крепкие, но теплые напитки.

При всем, сколько Китайцы ни любят пить теплую воду, однакож в летнее время с [207] удовольствием пьют и холодную. Они употребляют к тому лед, а особливо для лучшего сбережения своих плодов и закусок, которые поэтому по справедливости можно назвать прохладительным (rafraichiffements.) В чашки, везде употребляемые в Китае вместо блюде, кладут кусочки льду, и перемешиваете их с абрикозами и орехами, или с зернами и краюшками мохнатого корня Лиен-уга, которой называется numphaea nelumbo (Водяные розы.), но еще вероятнее Египетский донник (le lotus). Во время завтраков, которые, давали Мандарины, часто потчивали этим Посланника и его свиту.

Хотя сей есть общий напиток у всех Китайцев, которой пьют они между обедом и ужином и потчивают приходящих к ним во всякое время, однако столько ж любят, особливо в северных провинциях, и крепкие напитки. В Китае, когда компания развеселится, и кто нибудь из гостей захочет уйти, то стараются его удержать, или воротить, когда они уже ушел, и употребляют к сему точно такие же средства, какие употребляют и в Европе в веселых компаниях.

Мандарины обыкновенно любят жить роскошно. В день бывает у них много столов, и при всяком довольное число блюд. Во время отдыха курят они табак, смешанной с душистыми травами и кореньями, а иногда кладут по немногу опиуму, но еще чаще грызут в это время орехи. [208]

Хотя в Китае много есть приятных книг, каковы напр.: Романы, Истории, и сочинения театральные, однако в чтении немногие находят для себя забаву, как то бывает во всех образованных странах Европы.

Когда Китайцы не занимаются ни чем важным, то тогда удовольствия чувственные и нега бывают, кажется, главным их прибежищем.

Оба Мандарина Шов-Тацгин и Ван-Тацгин, по большей части препровождали время свое в разговорах с Посланником и главными особами посольства, при помощи переводчиков. В самой вещи они делали гораздо менее вопросов, нежели ответов. Китайцы, есть самой любопытный народ к приежжим чужестранцам, потому что их очень редко можно там видеть, кроме Кантона: чтож касается до того откуда они приежжают, — на сие менее обращают они внимания. При самом воспитании своем, они получают навык думать только о своей земле, которою эмфатически называют Центральным Государством. Ни один Китаец не подумает оставить его; разве какой нибудь приморский житель, которого род жизни почти отделен от прочего общества. Чужестранные товары, которыми пользуются Китайцы, приводят им на память один только Кантон, откуда они получают их, считая, как будто бы они были и деланы там. Прочие страны, находящиеся вне Азии, редко они приводят в своих книгах или означают на безобразных своих Ландкартах. Они имеют [209] некоторые блистательные описания об Индостане, и повесть рассказываемая Аббатом Рейналом (История о поселении и торговле Европейцев в обеих Индиях.) находится также и у Китайских писателей. Повесть сия говорит, что в одном Кантоне Индостана правительство было в таком совершенстве и народ был такой строгой добродетели, что естьли бы кому случилось потерять на большой дороге кошелек или какую нибудь дорогую вещь; то тот, которой находил, клал ее на видном месте с тем, чтобы потерявший ее удобно мог увидеть, когда воротится ее искать. Впрочем ни Китайцы не заимствовали сей черты у Французского автора; ни сей не брал ее из их книг. Такое сходство кажется должно уверить, что сия повесть основана на какой нибудь истинне.

Нет сомнения, что особы, занимающие должности в Китайском правительстве должны иметь сведение о тех странах, с которыми имеют сношение, так как и купцы знают те места, где имеют коммерцию. Но прочие классы не находят для себя ничего занимательного вне Китая; и народ может быть, не очень был бы доволен, естьли бы стали ему раскалывать о иностранных землях что нибудь другое, а не какие нибудь удивительные происшествия, которых совсем не бывает у них, или то, чего нет в самой натуре. [210]

Чтож касается до обоих Мандаринов, находящихся при Посольской свите, то они сколько могли отвечали с удовольствием на все, что ни спрашивали у них об их стране. Хотя в мыслях их приметно было национальное пристрастие, однакож, казалось, они прилагали старание наблюдать точность в рассказываемых ими происшествиях. Особливо Шов-Тацгин, которой был человек ученой, рассказывал все, основываясь на публичных доводах.

Легат редко имел дружеские разговоры с Посланником. Даже за неприличное почитали, в присудствии его делать много вопросов о Китае. Каждой день он посещал Лорда Макартнея, не смотря на всю пышность, с какою провождаема была сия поездка. Впереди шли солдаты или служители его и громким голосом давали знать его приближение, чтобы народ сходил с дороги. Повозка его была одна из тех носилок, о которых мы говорили в другом месте; но она более украшена была шелковыми кистями; четыре человека несли ее. Веревки несколько натянутые привязаны были к концам носилок; под веревками продет короткой бамбук, которого каждой конец лежал на плечах одного из носильщиков. Таким образом двое носильщиков было в переди, и двое позади; а четыре других шли в след за ними для перемены; возле носилок несли служители зонтики и Другие знаки достоинства, и сверьх того ехало множество людей верьхами. [211]

Весьма редко бывает, что бы знатной Мандарин путешествовал, или когда нибудь выходил из своего дома без свиты, приличной достоинству его. Для людей, занимающих в Государстве какую нибудь должность, столько это важно, дабы внушить к себе в черни почтение; что естьли бы случилось кому увидеть их на дороге без свиты, то это тотчас было бы почтено за знак некоторого уже понижения. Почему они и стараются всячески сохранять важность своего звания и требовать от народа всех почестей, принадлежащих им. Сие обыкновение делает их внимательными воздавать должное другим и особенно знатным чужестранцам. В каждом городе хотя несколько знатном, и в каждой крепости, построенной на берегу реки, солдаты стояли во фрунте до тех пор, пока яхты, на которых находилось Посольство, не прошли мимо; после, в честь ему, было выпалено три раза из пушки.

Пушки сии некоторым образом похожи были на короткие петарды, которые служат только для поздравлений. В них кладут пороху очень не много, потом утверждают перпендикулярно в землю, и засыпают землею или песком. По окончании военной церемонии, солдаты кладут в магазин оружие свое и великолепные мундиры до тех пор, пока не выйдет новой случай опять взять их. В обыкновенное время солдаты не носят ничего отличного. Они одеваются как и прочий народ, и бывают употребляемы в мануфактуры и к [212] обработыванию земли. Таким образом без сомнения в мирное время они гораздо полезнее; да притом и мужество их, так как и военная дисциплина, столь в войне нужные, не слишком велики. Жалованье солдатское, и все, что сверьх того дают им, стоит гораздо больше, нежели сколько получают простые люди. Некоторая тень могущества, которую имеют они во время службы своей, следует еще за ними и тогда, когда они оставляют ее, так что записаться в солдаты почитается у них как бы некоторым уже предпочтением. Почему в Китае нет нужды употреблять насилия, ни хитростей, дабы набрать целые армии.

В тех местах, где большая дорога сближалась с рекою, всякой день встречало Посольство какой нибудь воинской пост. Эта дорога очень хороша, только что узка. Мало видно было там колясок, которые бы имели более двух колес, ни из тех, которые возят путешественников, ни из тех, кои служат к перевозу товаров. Ни те ни другие не были на ресорах. Знатные люди, путешествовали верьхом на лошадях, в почтовых колясках или в паланкинах; дамы по большой части Ездили в колясках, утвержденных на двух лошадях и мсках. Но сии коляски употребляются только для недальнего пути, или в отдаленные места рек и каналов.

Самедо говорит в истории своей о Китае, что кареты некогда были в великом употреблении в сей Империи, и что оттуда перешла на них мода в Италию в шестнадцатом [213] веке; но что Китайцы потом оставили их; потому что они кажутся им неспокойными, и требующими великих издержек.

Некоторые из древних путешественников говорят, что у Китайцев было обыкновение приделывать парусы к своим коляскам. Они отчасти сохранили его. Но вероятно, что это было некогда в употреблении в не столь плодоносных областях Китая, каковы берега Пеи-го, ибо говорит Милтон:

Не робкой Серикан, бесплодным по долинам,

Искусно корабля, принаравляясь крылам,

При ветров помощи, блистательной и новой,

Течет в величии на колеснице тростниковой.

Сии колесницы суть небольшие повозки, или лучше сказать двойные бамбуковые кресла, имеющие в середине большее колесо. Когда нет столько ветра, чтобы колесница ехала сама, то запряженный в нее человек тащит ее в перед, между тем как другой наблюдает ее равновесие, и толкает ее сзади. Когда же ветер благоприятствует, то труд того человека, которой напереди, бывает совершенно бесполезен. Сей парус состоит из ценовки, прикрепленной к двум палкам, утвержденным на обеих сторонах повозки. Столь простое изобретение может только служить тогда, когда кто хочет ехать по ветру. Оно выдумано вероятно таким человеком, которой или не хотел иметь товарища в своем труде, ни [214] участника в выгодах своих, или не мог найти их. Машины сложные и полезные в важных случаях обыкновенно изобретаются в тех странах, где ум напрягает свои силы к новым изобретениям, будучи побуждаем к тому надеждою награды, сопровождающей открытия, служащие к усовершенствованию вещей нужных, и доставляющие их в большем против прежнего количестве и за гораздо меньшую цену.

Не видно было ни малейшей погрешности в построении, мостов, наведенных вдоль по реке Пеи-го. Хотя не было из них ни одного, которой бы сделан был через реку, и которой следовательно мог бы препятствовать навигации; но многие, сделанные из обсеченных камней, лежали на разных протоках, которые соединялись в реке, и на каналы, в которые проходила из нее вода. Остатки моста, которые видны в одном месте, показывали, сколь сильно было наводнение, похитившее часть оного. Неподалеку от сего мосту, возвышались знатные палаты, окруженные садом и великим пространством земли, засаженной для украшения. Все это было обнесено стеною и имело с реки тройные вороты. Говорят, что место сие принадлежало Императору, и что некоторые из его фамилии иногда и жили там. Там не видно было ничего отменного. Все огромные здания, как говорят, — были назначены для какого нибудь публичного употребления, или занимаемы людьми, которые обязались должностию. Естьли кто от предков своих получил великое [215] имение, но не занимал ни какого места в правительстве; то без сомнения он не мог ими хвастаться, и наслаждался сокровищами своими в неизвестности.

С самого прибытия их в Китай, особы составлявшие Посольство едва увидели движущееся на небе облако. Они не могли приметить ни малейшего возвышения между собою и горизонтом. И наконец в четвертой день по прибытии своем из Тиен-Синга, они увидели синеющиеся высокие горы с Северо-Запада. Сии горы дали им знать, что они недалеко уже от Пекина, за которым они возвышались. Спустя два дни после того, 6-го числа Августа 1793 года, яхты бросили якорь в двух милях от сей большой столицы, и за полмили от города Тонг-Шоо-Фоо. В сем месте по реке Пеи-го небольшие судна ходить не могут. Посольство оставило на несколько времени путешествие свое водою. От Тиен-Синга до Тонг-Шоо-Фоо находится около девяноста миль.

Первые из спутников Посольства, которые находились на берегу, Лиона и Индостана, не долго пробыли в замке Пе-ше-лее. Но между тем как они стояли на якоре, назначены были положения мест, следующим образом:

Широта мели

38°,

51 1/2

север.
Долгота по морским часам

117,

50

вост.
Долгота по многим солнечными и лунным наблюдениям, учиненным 29 Июля 1793

118,

7

 
Долгота взятая равно 30

117,

58

 
[216] Средняя пропорциональная двух дней

118,

2,30''

 
Разность компаса по пространству 27 Июля

1

30

запад.
28 Июля

1

20

 
Широта песчаных островов находящихся в заливе, которые старой кормчий назвал Ша-Лоо-Поо-Тиен

39.

1

север.
Долгота тех же самых островов, по морским часам

118.

40

вост.
Широта устья реки Пеи-го

39.

-

сев.

Высота морских приливов на рейде простиралась от 8 до 9 футов. Они притекали и отбывали неправильно, и от всех точек компаса: но главный прилив всегда был с южно-восточной стороны, а отлив с северо-западной. — Шестого Августа, в первой день новолуния в десять часов и сорок минут утра вода поднялась до десяти футов. В час море наполнилось, и пробыло в таком положении до четырех часов по полудни. Умеренной ветер дул с Востока; не было почти ни какой розницы между сим и вчерашним приливом. — Сии наблюдения были деланы со всею точностию, дабы после можно было отвечать в том одному славному Астроному, которой желал, чтобы сии явления были точно решены для дополнения теории морских приливов, над коею он трудился.

8 Августа корабли вышли в море, и 12 прошли пролив Ми-а-тау. Они плавали по заливу вместе со многими большими жонками [217] различной величины. Никоторые из них имели по четыре большие мачты одинакой величины, но ни на одной не было больших канатов. Они были укреплены на контр-киле крепким и тяжелым кильсенем и поддерживаемы стропилами, лежащими на брусьях. Парусы одни были из рогож, а другие из бумажной материи. Канаты и веревки были по большей части конопляные лучшей работы. Одни только самые меньшие жонки прошли пролив Ми-а-тау; а другие поворотили к так называемым северным островам. Опыт без сомнения доказал им, что этот путь был самой лучший.

В Тен-Шоо-Фоо, Сир Еразм Говер усмотрел хорошие следствия от повелений, данных в пользу его Вицероем Пе-ше-Лееским. Снабдили его съестными запасами для всего его экипажа. Откуда отправился он в залив Ки-сан-сев, которой иногда называют заливом Зев-а-тау, куда прибыл он 15 Августа. Он нашел его довольно хорошим во всех своих направлениях, так что корабль без опасности мог зимовать там; он довольно пространен; глубина его простирается от пяти до девяти шести футовых сажен; дно твердое так что якори очень хорошо могут держаться.

Но пресной воды и дровяного лесу не было близко около залива, почему должно было искать сих необходимых вещей; но утомление происходящее от того, могло сделаться пагубным Лионскому экипажу, которого число мало по налу уменьшалось и здоровье ослабевало. Бесплодные соседственные поля, и бедность жителей [218] заставили сомневаться, чтоб можно было доставишь больным и тем, которые уже выздоравливали, нужные для их поправления вещи. Почему и решились они отправиться в Шу-сан, где надеялись получить более помощи; время тому благоприятствовало, и дорога была не дальняя. При первом разе нашли они, что нигде в свете море не бывает так безопасно, как в Шу-сане при реке Тиен-Сингской.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие во внутренность Китая и в Тартарию, учиненное в 1792-м, 1793-м, 1794-м годах лордом Макартнеем, посланником английского короля при китайском императоре, Часть 2. М. 1804

© текст - ??. 1804
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019

© дизайн - Войтехович А. 2001