Продолжение журнала отправленнаго в Пекин куриера Кропотова.

Марта 11-го числа прибыли мы в Кяхту, где, опознавшись с купечеством, могли из разговоров приметить всеобщее их отягощение в следующем.

1. Пошлинной збор почитают они несносной, больше всего за бобры камчатские, потому что за всякой бобр, матку и кошлак, какой бы доброты ни был, положено брать 9 рублей 89 1/4 копеек. И, ежели полагать первую доброту бобров, то за оные заплатить положенное не чувствительно, а за матку и кошлака несносно потому, что оные не больше 20 рублев китайцам на мену ставят. И так половину капитала в одну сторону пошлины приходит, а с китайскаго товару также по 23 копейки с рубля сбирается. И для тово здесь в сборе пошлины за бобры очень мало, а напротив тово преступников таких, кои воровски бобры а паче кошлаки китайцам продают, немало случиться может. Мы то полагаем через разговоры с китайцами за известное, как то они сами говорят, что к ним бобров довольно провезено, а ежели спросишь, как покупали, /л. 51об./ то они таят для тово, чтоб и впредь можно было такою покупкою пользоваться. А ежели бы пошлина сносная положена была, то бы всяк отваживаться не имел причины, а тем бы пошлина приходить могла в казну, которой ныне за шалостьми и не приходит.

2. За соболи всякаго звания положено по полтине, может быть, в разсуждении соболей высоких цен, которое бы и очень сносно было, но китайцы дорогих соболей не покупают, и здесь на границу в привозе их не бывает, а покупают дешевыя, не выше лучшие двух рублев, а еще и дешевле. И потому пошлина очень чувствительна.

3. Всякому купцу, кто имеет товару на 1000 рублев, должно сюды на пошлину привозить денег около 500 рублей для тово, что за оба, то есть российской и китайской товары, пошлины платиться по 47 копеек с четвертьми с рубля, а многие желают заплатить (В тексте ошибочно: заплатитить) в Москве, кои кредит от хозяев или и сами имеют. Но здесь указом Правительствующаго сената переводы делать [285] запрещено по причине требования Иркутской канцелярии, которая представляла, что деньги потребны на содержание нерчинских заводов и другие разходы. А ежели бы можно /л. 52/ было удовольствовать Иркутскую канцелярию из других мест, то бы прибавок в пошлине великой здесь быть мог потому, что половинное число капитала ныне без пользы купечеству и казне проходит. А тогда бы купцы могли и на оные деньги покупая, товар привозить, и здесь с нево пошлину платить.

4. Здесь в Кяхте какой бы товар российской привезен ни был, китайцы видят, потому что в гостинной двор для торгу все ходят и как клеймят, тово утаить нельзя. Желание же купцов есть (которое, кажется, с пользою и казенною сходно), чтоб пошлину с российских товаров сбирать и клеймить при Селенгинске в крепостце, называемой Стрелке. Там есть караванной казенной двор, которой ныне (затем что казенной караванной торг отменен) пуст. Там бы, кажется, можно учрежденным от таможни людям товар сложить в амбары и, взяв пошлину, переклеймить и дать купцам на волю, когда и поскольку в Кяхту привозить по примеру китайцов. Они товары свои привозят всегда по ночам, и никто из наших узнать не может, когда какой товар и сколько привезено, и потому легче им цену держать по своему желанию. А нашим как за вышеписанным резоном, так и за несогласием между собою удержать цены нельзя. А всяк поскоряе /л. 52об./ желает, хотя с уступкою, товар свой продать и уехать, а тем упадает цена на наши товары.

5. Мы, разговаривая с купцами, кои о коммерции побольше понятия имеют, могли приметить желание их подражать китайцам в следующем. Китайцы (кроме мелочников) имеют торги свои собраниями или канторами, которые фузами называются. И всякому своему товару полагают цену общую, так что в одной фузе просят, тово в другой дешевле не достанешь, чево и определенной заргучей их накрепко смотрят. И ежели захотят какому товару нашему цену убавить, то все единогласно положат намерение, которова, конечно, не преступят, что и было доказано над мерлушкою обер-директора Шемякина. Они, великую нужду претерпевая, удержались от покупки больше году и тем подрыв зделали, какой хотели.

Ныне же, как скоро указом повелено всякому торговать товарами, кто какими желает, то уже великое число мерлушки и хорошею ценою китайцы покупали и так, по мнению здешних купцов, ежели бы и у нас учредить канторы, числом до десяти или и больше, единственно для тово, чтоб всякой купец, вступя в которую кантору желает, показал свои товары. И оные бы от всех кантор осмотрены были и назначена им цена, меньше чево не продавать. /л. 53/ Так же и китайские товары, почему какой принимать могли бы, положить согласие, от чево как купцам прибыток, так и в казну пошлина приходить будет с приращением.

6. Как ни строго запрещено здесь за границу монету российскую пропущать, однакож у китайцов российских денег много. Сие сделано, по нашему мнению (ежели не ошибаемся), может быть, для тово, чтоб серебро из России не выходило. И ежели не инное, то, кажется, напрасно потому, что российские деньги дале границы китайцы не возят. Да ежели бы и повезли, то наклад получить могут в том разсуждении, что они во внутренних городах торгуют серебром чистым, а сплавя российскую монету, той цены получить не могут. И так всегда как бы с нашей стороны строго ни наблюдали, китайцы деньги наши имеют, а когда спросишь, откуда они получают, то у них везде один ответ: от тебя, разве де ты забыл, что вчерась ко мне сам принес. Российские же люди многие и не умышленно впадают под наказание. Зделано учреждение здесь осматривать в воротах всякова, кто в китайское селение идет, не имеет ли при себе российских денег. И буде у ково сыщут, то наказывают, [286] что и при нас случалось многажды. За 10 копеек и меньше были некоторые штрафованы, от чево многие, по-видимому, таясь, проносят мимо /л. 53об./ ворот, или китайцы в домах российских купцов на деньги продают. А иначе от чево бы могли быть у них российские деньги?

А ежели бы по-прежнему (которое, слышали мы, давно было) положена была с денег пошлина и позволено было монету выпускать, то предвидится казне без ущербу, а купцам способ, а чтоб серебро наше выходило дале за границу, тово отнюдь быть не может.

7. Ежели бы показанное учреждение единогласия купеческаго возстановлено было, то б тем можно было китайцов понудить хорошей доброты товары к нам вывозить, чево ныне от них достать нельзя за тем, что мелочники наши всякой берут, лишь бы только скоро свои товары с рук сбыть, а тем великие торги народную и казенную пользу подрывают.

Ныне, по примечанию нашему, канфы, камки и китайки такой низкой доброты, что внутри России и к употреблению почти не годятся. В Сибири же жители по привычке издревле не могут миновать, чтоб женщины не имели шелковаго платья, а по крайней мере китайчатаго, каковой бы доброты ни было. И только тот один на китайские товары разход и знатен. И как слышно, в Москве китайской товар недороже здешнева, а ни от чево /л. 54/ инова как от худова качества товаров.

8. Чрез многие слухи приметили мы некоторое отягощение живущим близ границы народам, называемым братским, и россианам, а притом немалую казенную утрату в пошлине от китайсково табаку, называемаго шар. Покупать оной у китайцов запрещено, а весь почти пограничной народ без нево пробыть не может. И от тово многие по слабости своей, купя у китайцов, тайно впадают под наказание. А большая часть с удачею получает недорогою хотя ценою, но пошлины по запрещению никакой в казну не приходит. И ежели бы не было важной причины, которую миновать нельзя, то бы весьма желали все табак тот покупать с платежем по указу пошлины, какая положена будет.

9. Хотя и известна здесь причина, для которой запрещено россианам продавать за границу лошадей, а позволено одним только братским с докладу господина генерал-майора и кавалера Якобии, которой для выручки им на платеж в ясак китайских товаров, кои они продают русским купцам на деньги в казну платят положенную на них по числу родов сумму и, по-видимому, удерживаются тем от истощания иждивения своего, которое они в лошадях только и скот имеют. /л. 54об./

И так по разсмотрению господина генерал-майора Якобии пропущено весьма умеренное число лошадей с платежем указной пошлины. Но напротив тово по разговорам со многими китайцами могли мы приметить, что куплено ими с нашей стороны запрещенными путями до 2000 лошадей, считая чрез год времени назад, пропущенных по билетам не больше 500, полагать можно. А как положенной пошлины как за лошадей, так и за вымененной китайской товар приходит около семи рублев за одну лошадь, и потому в казну доход тот не вступает, которой бы при позволении всем продавать верно получаем быть мог.

Опасность же (как мы слышали) не иная, как только та, что б не истощить братских. Но по примечаниям братские продают за границу лошадей только одних почти не годных, а в добрых весьма осторожны, да в том их и богатство все состоит. Продавать же имеют желание иногородные купцы, пригоняя табуны изнутри России, которое прежде сего и бывало.

И ежели желание купеческое, объявленное в пятом пункте, исполниться может, то за должность себе мы почитаем покорнейшее мнение наше при сем [287] под № 1 приложить, /л. 55/ из котораго не может ли что за потребное быть принято.

2 числа апреля господин генерал-майор получил от пограничного генерала письмо, которым он ево уведомлял об отправлении от них для приему и провождения нас до Урги (место ево пребывания), и чтоб господин Якобий ево уведомил, в скольких человеках свита наша состоять будет, и мы бы готовы были к пути в Кяхте.

И для тово, генерал-майор Якобий в Кяхту сам прибыл 5 числа. А на другой день присланной от них мунгалец тусалакчей (штаб-офицер) и пограничных караулов командир зайсан, которому обще с присланным поручено нас отправлять.

Приехав к господину генерал-майору, требовали о числе нашей свиты известия, и сколько верблюдов и лошадей нам потребно. На что в ответ получили, что свита наша состоит в 15 человеках, а верблюдов на отвоз мягкой рухляди, отправляющейся на жалованье нашему духовенству, потребно 23. Сколько ж нам для екипажу нашево потребно, в том бы они от Кропотова сами известия требовали. По чему пограничной командир заисан возвратился в свой улус, а проводник наш тузалакчей в восьми человеках мунгалов приехали в квартиру Кропотова.

По входе рекомендовали себя в дружбу и требовали о числе свиты, и сколько зверей потребно, /л. 55об./ известия. На что Кропотов ответствовал, что, кроме жалованной мягкой рухляди, потребно верблюдов 25 и 15 лошадей верховых. На что они, охотно согласись, обещали писать к своему генералу с обнадеживанием получить ответ и исправиться в подводах к 19 числу апреля. Потом требовали видеть данной Кропотову пашпорт, в котором одну только печать, разсматривая, подымали к голове двое из первенствующих, оказывая почтение. Посмотря пашпорт, разговаривали о посторонних вещах и потчиваны были чаем и винами, какие в Кяхте случились. А пред отъездом их Кропотов, разсудя за потребно за честь российскаго двора, подарил тузалакчею лисицу чернобурую и две пары соболей, другому по нем лисицу сиводушку и пару соболей, третьему и четвертому по одной лисице красной и по соболю, прочим четырем человекам по одной лисице красной, от чево все они такое удовольствие оказывали, какова мы и ожидать не могли, и с великою учтивостью и благодарением поехали.

На другой день пограничной командир прислал к Кропотову одного из своих унтер-офицеров с благодарением за хорошей прием и подарки нашева проводника и велел осведомиться о здоровье Кропотова (как то в бытность их в Кяхте Кропотов был несколько болен), на что от нас равным благодарением ответствовано было. /л. 56/ И присланной подарен был лисицею и соболем, а товарищ ево лисицею же красными. И с тем разстались, ожидая положеннаго времени.

Господин генерал-майор Якобий, поруча нам мягкую рухлядь, что надлежало в жалованье архимандриту с причетники, возвратился в Селенгинск.

Апреля 21 числа в день высочайшаго Ея императорскаго величества рождения по церковном торжестве званы были в квартиру Кропотова живущие близ границы мунгальских караулов командир зайсан и назначенной для препровождения нас в пути мунгалец же тузалакчей с товарищи в 15 человеках к обеду, в котором пили кубок за высочайшее здравие Ея императорскаго величества и другой его богдыханова величества по российскому обыкновению, чему все охотно последовали и веселились больше, нежели надеяться было можно. Наконец с великим удовольствием, благодаря Кропотова за приглашение в столь достойной торжествования день, поехали в свои улусы.

А между тем положено было выезду быть 27 числа апреля, но за выпадшим 26 числа превеликим снегом с стужею, какова в здешних местах больше [288] 10 лет и по зимам не бывало, принуждены были до завтрешняго числа отложить. И так имеем надежду завтре в путь наш /л. 56об./ отправиться, имея одно только сумнение в том, чтоб от великих снегов не было нам помешательства в пути или и остановки. /л. 57/

При китайской границе торгующему купечеству для пользы и соблюдения казенных доходов с положенной за товары пошлины не будет ли благоволено следующее принять в разсуждение.

В Кяхтинском фарпосте от учрежденной пограничной таможни и собирания пошлины китайцы делают немалые укоризны, уважая положение трактатное между обоими государствами, в котором пошлины с купечества собирать не положено, поставляя себя правыми тем, что у них на границе пошлина не собирается, а хотя по слуху и известно, что в Калгане с их купечества пошлинной збор есть, но с нашей стороны тово в доказательство поставить нельзя.

Российское же купечество, торгующее при сем порте, теряют много цены товаров своих, потому что какой товар и сколько кто на гостинной двор привезет, тово от китайцов скрыть никак нельзя, как то они имеют позволение для торгу в гостинной двор приходить всегда, а досмотр от таможни тайно зделать невозможно, почему они, зная о числе товаров российских, свободно могут по своему желанию цену полагать.

А напротив российское купечество о привозе китайских товаров не известно потому, что они имеют предосторожность /л. 57об./ товары свои привозить по ночам, чтоб случающиеся российскии купцы для торгу с ними днем не могли тово приметить. И от тово имеют великие выгоды, а сверх тово торги их все производятся кампаниями, которыя на их языке фузами называются. И такое согласие между ими возстановлено, что какая цена в одной фузе на товар их положена, тово дешевле и в другой получить нельзя, чево накрепко смотрит определенной над всем купечеством заргучей. И когда с их сторону примечено бывает российскаго какова товару в привозе умножение, то они тот час между собою согласятся убавить цену, и, конечно, в том устоят. А тем российскому купечеству наносят немалые убытки. И буде для вышеписаннаго за благо разсуждено будет в помощь российскому купечеству зделать учреждение, то из следующаго не будет ли благоволено чего в разсуждение принять.

1

Пограничную таможню пристойнее, кажется, перевести в крепостцу, называемую Стрелка, что при Селенгинске. Зделать там гостинной двор, в котором бы могли российские купцы товары свои, привозя, складывать, где оные от таможни надлежащим порядком могут быть осмотрены. /л. 58/ По взятье же указной пошлины, отдать их в волю хозяина, сколько и когда в Кяхту на гостиной двор вести пожелает, а купцы, по усмотрению своему, могут с китайцами торговать с такими же преимуществами, какия ныне и они имеют.

2

А чтоб китайцы не могли и в том нарекание делать, что с китайских товаров платеж пошлины виден им будет, то за полезно же, кажется, быть может, поручить досмотр привозимых на гостинной двор китайских товаров обретающемуся в должности комменданта определенному от Селенгинской пограничной канцелярии обер-офицеру, придав ему по таможенному положению цолнера и прочих служителей, которые бы при нем имели должность осматривать китайские товары по подаваемым ему от российскаго купечества росписям, оные ценить и надлежащим порядком заклеймя, класть в тюки, а те, запечатав, отпускать внутрь России. [289]

А для платежа пошлины в таможне может тот офицер давать купцам билеты, в которых имянно прописывать, сколько каково товару и в скольких тюках или местах отпущено, и сколько пошлины взять /л. 58об./ следует, с которыми билетами купцы, едучи через Стрелку, необходимо должны, явясь в таможню, пошлину заплатить, не разбивая товаров своих для тово, чтоб тем не причинилось им остановки и от таможни притеснения.

3

Для возстановления всеобщаго в купечестве согласия и удержания цены в товарах за полезно предвидится учредить компании купеческие числом до 10 (и ежели пожелают купцы) и больше на таком основании, чтоб всякой российской купец, прибыв в Стрелку на гостинной двор с товарами и объявя оные в таможню, объявил и то, в которую кампанию пристать желает, в чем давать на волю. А когда он то объявит, то кампании той купцы повинны осмотреть все ево товары, приглася и прочих кампании по одному человеку, и при собрании положить товарам цену, меньше чево не отдавать. Так же объявить ему и о китайских товарах, какой товар выше какой цены не покупать. А потом уже может он в Кяхтинской фарпост на гостинной двор возить товары /л. 59/ свои, сколько когда пожелает, только чтобы той кампании товарищи были всегда известны и потому могли бы о убавке и возвышении на товары цены полагать свои меры равным образом, и, получа китайские товары, давать каждому в кампанию знать, кто что получил. А чтоб меньше положенной от компании цены никто не продавал и дороже не покупал, в том всякой должен в компании один за другим смотреть и на преступников согласия объявлять в таможню, которая по вине преступления может наказывать по всеобщему купеческому приговору.

4

Торгующий же мелочными товарами купцы (от которых подрыв настоящему купечеству бывает) могут при сем учреждении выгоду иметь без ущербу других следующую. Когда ему объявлены будут от компании, в которую он пристанет, цены всех таваров как ево, так и китайских, а на то время он продать своих не получит случаю, то может по положенной от компании цене отдать своим, ежели дожидаться не пожелает. А чтоб достаточные купцы для сих случаев довольное /л. 59об./ число китайских товаров всегда иметь могли, в том несумнительную надежду полагать можно, потому что гораздо легче при покупке у мелочника малова числа товаров, хотя несколько и передать, нежели с китайской стороны у знатнова числа товаров вытерпеть в цене убавку, чему мелочники по большей части причиною бывают.

5

Живущих при Кяхтинском фарпосте за палисадом разночинцов весьма за нужное почитается перевесть в Троицкую крепостцу (которая от фарпосту в трех верстах). И хотя бы по бедности их и помощь денежную на переселение из казны по усмотрению господина генерал-майора Якобии зделать, то бы убыток тот нечувствительным образом чрез приращение пошлины в казну возвратиться мог в скором времени. Ныне же от многих шалостей жителей ущерб в пошлине, купечеству подрыв, да и нарекании с китайской стороны неизбежны, о чем от господина /л. 60/ генерал-майора Якобии прежде сего представлено было обстоятельнее. /л. 61/

Всепресветлейшая державнейшая великая государыня императрица самодержица всероссийская Государыня всемилостивейшая!

Вашего императорскаго величества высочайшее повеление чрез прапорщика Заева я с моим глубочайшим почитанием получить щастие имел, [290] при возвращении моем на границу 25 числа сентября сего года. Вашего императорскаго величества изъявляемая в оном высочайшая во мне милость превышает чаяние мое, и я, не имея ни силы, ни надежды во всю жизнь мою оной заслужить, не могу изъяснить подданническую благодарность, а только за возможное почитаю молить Бога о благополучии вашего императорскаго величества и его императорскаго высочества при сем случае приемлю смелость отправить к вашему императорскому величеству привезеннаго из Пекина чаю, называемаго /л. 61об./ Джулан-муза две банки, котораго в Пекине лутче сыскать я, сколько ни старался, не мог. Онаго купил до четырех пуд и другова сорту столько же. Прилагаю же при сем часть журнала моего, которым описал я, сколько вспомнить мог, бытность мою за границею и хотя многое и не порядочно положенное в оном ваше императорское величество усмотреть изволите, оное вашего императорскаго величества милосердию предаю извиняясь тем, только, что все то, что в Пекине и в возвратной путь с нами произходило, писано по приезде моем в области вашего императорскаго величества, за тем, что опасность в которой мы в Пекине находились записывать порядочно препятствовала. При том же /л. 62/ вашему императорскому величеству всеподданнейше донести приемлю смелость, что я до зимнева пути по совету господина генерал-майора Якобии остался в Кяхте за опасною чрез Байкал переправой, а отправил с сим прапорщика Заева котораго по высочайшей вашего императорскаго величества милости произвождение приемлю и я за высочайшую вашего императорскаго величества милость и оная усугубляет рабскую мою преданность, которую наблюдать во всю жизнь мою не престану и повергая себя к стопам вашего императорскаго величества есмь.

Всемилостивейшая государыня вашего
императорскаго величества ординарец
всеподданнейший раб Иван Кропотов.
Октября 19
году Кяхтинской форпост /л. 89/

Журнал отправленнаго в Пекин куриера Кропотова 20

30-го апреля в 1-м часу пополудни отправились мы в путь наш за границу. Свита наша состояла в 15 человеках, а имянно: капитан-порутчик Кропотов, оператор Елачич, переводчик Сахновской, студент Екимов, толмачи мунгальскаго языка, капрал Любавин, конной гранодер Трубачев, лейб-гвардии сержант Спирин, подпрапорщик Мардовской, суздальской купец Смолин, гандлангер Потапов, служителей пять человек. Для возки тягостей получили мы верблюдов от пограничной российской команды под мягкую рухлядь, везомую на жалованье живущему в Пекине российскому духовенству 15, под собственные наши пожитки и карету с телегою — 25, да лошадей верховых 12. Как скоро из крепости выехали, встретили нас на самой границе командующей пограничными караулами засак с товарыщем своим закирикчеем, в шести человеках и, поздравя с благополучным выступлением, поехали перед нами сквозь селение китайских купцов, торгующих при сем порте, называемое по-китайски Маймайчин 21. /л. 89об./ На наших подводах проехали мы 12 верст до реки Буры (В тексте название подчеркнуто), за которою ожидал нас проводник наш тузалакчи с товарищем своим заланом в поставленных четырех юртах мунгальских. Тут мы и начевали.

1-го числа майя, получа от тузалакчея верблюдов 40 и лошадей 12, в осьмом часу пополуночи поехали в путь наш и в четвертом часу пополудни [291] приехали к реке Иро. Сей переезд почитать можно верст за 40. И хотя могли бы мы за реку того дня несколько тягостей переправить, но приключившаяся великая погода с дождем, а на последок и с снегом принудила нас, не переправляясь, начевать. В сию ночь претерпели мы от бури безпокойства много, да и лошадей потеряли двух, кои стужи перенесть не могли.

2-го числа пополудни погода не утихла, и для тово праздно время то препроводили, а после полудни начали верблюдов переправлять за реку, но от великой быстрины реки той и за неспособностью перевощиков (которые имели только шесть маленьких лодок, связаных по две, без весел с одними только шестами) до самаго вечера не могли 30 верблюдов переправить. /л. 90/ И хотя ни одного на лодки не ставили, а плавили подле оных, но возвращаться на нашу сторону без весел против быстрины времяни и труда проходило не мало. И так и сего числа принуждены были не переезжая сами со всем нашим багажем ночевать.

3-го числа пополудни, переправясь через Иро (В тексте название подчеркнуто), отъехали пять верст и ночевали.

4-го числа пришли к реке, называемой Шара (В тексте название подчеркнуто), тут намерены были переправляться, но умножение воды принудило начевать. Сего числа перешли мы около 20 верст.

5-го числа шли мы в верх по реке Шаре верст 12 и, переехав вброд, с великим трудом отошли верст с 20 и, дошед до речки Хары, ночевали.

6-го числа шли в верх по речке Харе (В тексте название подчеркнуто) верст с 50 и ночевали. До сего места имели мы как верблюдов, так и лошадей купеческих из Кяхтинскаго селения. И тут их оставили, получа на перемену верблюдов и лошадей мунгальских.

7-го числа шли в верх же по речке Харе верст с 40 и, дошед до места, где переправляться, ночевали. /л. 90об./

8-го числа простояли на том месте за великою водою, которая в ночи убывать стала.

9-го числа по утру с трудом переедучи через Хаару, перешли верст с 30 и ночевали. Остановились мы ранее обыкновеннаго за тем, что при переправе через реку подмочили два тюка с бобрами, которые, развязав, принуждены были провешивать. Того ж дня приехал к нам посланной навстречю от пограничнаго генерала бошко, которому (как он сказывал) велено нас препровождать до Пекина и обратно на границу. Мы почитали ево за такова человека, которому не по чину зделана поверенность для тово, что он манжур, да и проводники наши делали ему почтение. И для тово разсудилось Кропотову подарить ево тремя соболями, двумя лисицами красными и одною выдрою, чтоб тем получить ево ласку, которое после, хотя и за лишнее, увидели.

10-го числа перешли мы верст с 50 и ночевали.

11-го числа перешли верст с 30 и стали ранея обыкновеннаго за тем, что гору, через которую переезжать надлежало, не думали на томных верблюдах переехать.

12-го числа, с великим трудом переехав гору, пришли к Урге (которое место мунгалы называют Курень). Тут живет джанджун ван, или /л. 91/ генерал, имеющей команду над немалою частию мунгалов. Селение, состоящее из несколько юрт деревянных и множество войлочных, показалось нам и издали велико, а приедучи, увидели множество жителей, вышедших нас смотреть, между которыми служащих мунгалов почти никово не было, а все ламы (духовные). И все то селение принадлежит кутухте, которое называют монастырем. [292]

Нам приготовлены были юрты несколько одаль от селения при речке, называемой Нарин. Как скоро мы приехали и не успели еще прибрать нашева багажу, прислан был от генерала один офицер с поздравлением, которой сказывал, что генерал их желает с нами видеться, но за поздним времянем отлагает то до завтрея.

13-го числа по утру посылай от нас был переводчик Сахновской к генералу с поздравлением и докладом, когда угодно будет ему нас видеть. Сахновской видеть ево допущен не был, а приказано ему было через заргучея, что мы после полудни видеть ево можем.

Итак, в провожании наших дорожных товарищей поехал Кропотов и при нем переводчик Сахновской, студент Екимов, один толмачь и два лейб-гвардии унтер-офицера к генеральскому двору верхами. Не доехав /л. 91об./ до онаго, сажень за 30 остановились против ево канцелярии и сошли с лошадей. Тут вышел к нам навстречю тусалакчии, которой отправляет должность адъютанта, и, поздравя Кропотова, требовал, чтоб мы шли к генералу. Итак, пошли мы к ево двору. У ворот генеральских стояли мунгалов шесть человек, до ворот шел адъютант с Кропотовым рядом, а в ворота пошел наперед. Как скоро вошли мы на двор, вышел к нам из покоев генеральской товарищ гун (граф) и, поздравя, просил Кропотова иттить в сени, у которых по сторонам стояли мунгальских унтер-офицеров человек с 20, а в сенях (которые очень малы) было офицеров человек с 10. До дверей комнаты шел гун с Кропотовым рядом, а в комнату входя, гун остался. Кропотов вошед, поклонился генералу, сидящему за столом, на котором было множество конфектов и поздравил через переводчика Сахновскаго. На что генерал, ответствовав, просил Кропотова сесть за поставленной по правую сторону стол с конфектами, а против тово поставлен был стол такой же, за которой сели гун, которой нас встретил, и еще один обер-секретарь /л. 92/ Мунгальскаго приказу. С Кропотовым вошли в комнату переводчик, студент и толмачь, а унтер-офицеры остались против дверей в сенях, которые были не затворены. Кропотов благодаря за высокую его ханскаго величества милость и удовольствие в пути нашем, поздравил генерала от имяни господ сенаторов российских и генерал-майора Якобии, на что генерал, спрося о их здоровье, сказал, что благодарение Кропотова за удовольствие в пути, лишнее, потому что соседственная двух государей дружба и трактатное положение тово требует. Потом спрашивал Кропотова о причине нашей комисии, на что Кропотов отвечал, что он имеет в Трибунал их листы, которыми возвещается о благополучном возшествии на всероссийский престол Ея императорскаго величества, и еще некоторые коммисии поручены ему, между коими послана с ним известная и его светлости мяхкая рухлядь на жалованье российскому духовенству. На что генерал говорил, чтоб мы впредь не почитали себе в пример то, что ныне в 15 человеках пропущены, которое де зделано для тово, чтоб невозвратить вас, так далеко /л. 92об./ ехавших, да и жалованье де впредь пропущать не будут. На что Кропотов представил, что то зделано по требованию их Трибунала, чтоб жалованье прислано было с нашими людьми, а на свои руки принять они тово не хотели, а что он с таким числом людей приехал, тому причина как та мяхкая рухлядь (которая присмотру требует), так и чин ево, которой по высочайшей милости нашей императрицы делает ему позволение иметь при себе людей много. Потом спрашивал генерал, не имеет ли Кропотов чего в ответ и на те дела, которые касаются до границы, о чем де ответу надлежит уже по времяни быть. На что Кропотов сказал, что он из Москвы отправлен прежде, нежели те дела в Москве в Сенате известны были, и что отправленной с тем от генерал-майора Якобии встретился с ним на дороге. Тут примечено было, да и после чрез приставов наших сведали мы, что он был об ответе на пограничные [293] дела в сумнении и казалось ему, что Кропотов не хочет в том открыться. А что он в сем деле интересован, да и не без опасности, то так же видно было. /л. 93/

Поговоря о посторонних делах, Кропотов подчиван был чаем, которой как генералу, так и сидящим двум товарищам подаван был. Потом требовал Кропотов, не угодно ли генералу видеть данной ему от Сената пашпорт. На что он, желание оказав, смотрел данной ему от Кропотова пашпорт и требовал, чтоб переводчик сказал ему по-манжурскии, что значат слова, положенные в круге печати. И по переводе сказал, что печать сходна с прежнею. Кропотов спросил, когда ему в путь отправиться приказано будет, и кто провожать ево станет. На что ответствовал генерал, что отъезд наш полагается в нашу волю, к тому же почитает он за надобное несколько дней промедлить для тово, что в реке, называемой Тола, вода очень велика, а перевозу нет. Провожать же нас будет другой тусалакчий, а прежней останется. И так Кропотов возвратился в свой лагерь и провожаем был до ворот теми двумя мунгалами, которые сидели с генералом.

14-го числа простояли на том же месте.

15-го числа по утру объявлено нам было, что вода стала убывать и нам надлежит /л. 93об./ завтре выехать. Мы, согласясь на то охотно, требовали, чтоб доложено было генералу, не угодно ли будет нас еще ему видеть. Нужды же никакой, кроме благодарения за высокую милость его ханскаго величества, не имеем. На что в ответ получили, что генерал позволил нам себя того же дня видеть с тем, что он и сам желает с нами проститься.

Около четырех часов пополудни привели нам лошадей, и Кропотов поехал в четырех человеках свиты своей в провожании наших приставов. Встречены были по-прежнему, разница же та только была, что он подал Кропотову при входе руку для обнятия по их обыкновению, но не вставая с места своего, потом просил сесть и, говоря о многом, спросил еще, не имеет ли Кропотов ответнова листа на пограничныя дела, поставляя за возможное по толь долгому времяни возвратиться с ответом отправленному от генерал-майора Якобии. На что Кропотов отвечал, что он, почитая его светлость и желая заслужить себе от него в Пекине хорошее в министрах мнение, конечно, бы не скрыл тово, ежели бы было с ним о том, что писано. Но как прежде доносил, то и ныне же /л. 94/ подтверждает, что ответу на то не получено. Он, напротив того, доволен будучи вежливостию Кропотова, уверял, что он не оставит написать в Пекин к министрам и друзьям своим о том, что он поступками Кропотова как понаслышке от приставов в пути, так и самолично видя, имеет удовольствие. Притом подал надежды, что мы можем (ежели знатнова препядствия не случится) получить щастие видеть его государя. Кропотов благодарил ево за обещанную рекомендацию, а притом просил о продолжении ево благоволения. Он на то охотно отозвался и сказал, что оказывает Кропотову хорошее свое об нем мнение и тем, что выбрал для препровождения нас до Пекина одного тусулакчея, на котораго он полагает надежду, что он должность свою исправлять может. Мы сведали после о причине той тусалакчею похвалы, которая, по мнению нашему, тем вероятна, что тусалакчей ему свойственник и довольно им любим. Подтвердил же и о бошке, которой к нам навстречу прислан был, что и он в помощь тусулакчею дан для проезда в китайские места, потому что тусулакчей /л. 94об./ по-китайски говорить не умеет, и кликнул обеих их знать для показания им, что он Кропотовым доволен. Потом Кропотов требовал позволения, в лагерь возвратясь, ехать в путь, когда приказано будет. Итак, получа позволение, поехал с провожанием по-прежнему до ворот двумя генеральскими товарищами.

16-го числа по утру, навьюча верблюдов, поехали мы к реке Толе, которая от нас в двух верстах была. И на берегу реки увидели мы, против чаяния [294] нашего, младшаго товарища генеральскаго, которой с двумя знатными мунгалами получил от генерала приказ быть при переправе нашей через реку. Кропотов, сошед с лошади, перед полаткою, в которой он сидел, вошел к нему и, посидя немного, благодарил за попечение его светлости генерала и поехал за реку вброд, а он остался дожидаться пока весь наш обоз переправится. Быстрина воды чрезвычайная, а при том троякое течение реки много труда нам в переправлении верблюдов приключило, а хотя и переправились, но не без вреда: на последнем течении один верблюд упал в воду и тем подмочил лежащей на нем вьюк с платьем, /л. 95/ а потом карета от боковаго стремления воды упала, и от того падения изломалась. К тому же многое, хотя недостойно описания, выпало и потонуло. Мы для того принуждены были остановиться, чтоб пересушить помоченное, а притом и починить карету, чего для и следующее.

17-го числа на том месте простояли.

18-го числа, отправясь в путь наш, перешли около 40 верст и ночевали.

19-го числа перешли верст с 40 и ночевали, переменя подводы при урочище, называемом Цантуй.

20-го числа перешли верст с 30 и за утомлением верблюдов принуждены были ранее стать и ночевали.

21-го числа, перешед верст с 40, ночевали при урочище, называемом Улан-нор. Тут и подводы переменили.

22-го числа, перешед верст с 30, ночевали при урочище Окиту.

23-го числа за великою бурею с снегом, бывшую целые сутки, простояли на том месте.

24-го числа, перешед верст с 40, ночевали при урочище Булен, тут и подводы переменили.

25-го числа перешли верст с 30 и ночевали /л. 95об./ при урочище, называемом Цаган Тологой.

26-го числа шли между каменных бугров, которые прозваны от российских караванных служителей гребнями, и, перешед верст с 30, ночевали при урочище, называемом Нарату, у озера.

27-го числа, прошед между каменных бугров верст около пяти, отошли всего верст с 30 и ночевали при урочище, называемом Гурбун-Туру.

28-го числа, перешед около 40 верст, ночевали при урочище Улан-Худук.

29-го числа перешли мы верст с 40 и ночевали при урочище Янту-Курету, тут и подводы переменили.

30-го числа, перешед около 50 верст, ночевали при урочище, называемом Кобер.

31-го числа перешли верст с 60 и ночевали при урочище, называемом Арали, где и подводы переменили.

Июнь

1-го числа перешли верст с 30 и стали ночевать ранея обыкновеннаго за тем, что воды впереди получить не надеялись. Место, где начевали, называется Хоничи.

2-го числа перешли верст с 30 и, переменя половину подвод, при урочище /л. 96/ Чабык-Шахан ночевали.

3-го числа перешли около 50 верст и ночевали при урочище Курень-Азарга, тут и другую половину подвод переменили.

4-го числа перешли верст с 20 до урочища, называемаго Аршан. С сего места начались инова ведомства мунгалы, называемые сониты.

5-го числа перешли верст с 30 и ночевали при урочище Цаган Джирин. Тут и подводы переменили.

6-го числа, перешед верст около 40, начевали при урочище, называемом Алмату и переменили подводы. [295]

7-го числа, перешед верст с 50 и начевали при урочище Сыржикей, тут и подводы переменили.

8-го числа перешли верст с 40 и, окончав сонитское ведомство, начевали при урочище, называемом Кур-Зарга. С сего места началось ведомство Чагарское, тут переменили подводы.

9-го числа, перешед верст с 50, начевали при урочище Бад-Муту.

10-го числа, перешед верст около 40, начевали при урочище Ангуту, тут переменили подводы.

11-го числа перешли верст с 40 и начевали при урочище Хара-Бургасту и переменили лошадей, /л. 96об./ а верблюды шли до Калгана.

12-го числа, перешед верст с 10, степью спустились с крутой и великой каменной горы к китайской первой деревне, называемой Толомбу. От сей деревни почитают до города Калгана, называемаго по-китайски Джандзяку, 30 китайских ли, куда мы того же числа в четыре часа пополудни прибыли. До сего места от самой границы получали мы на пищу баранов на каждой день по три, из которых всегда по одному отдавали подводчикам, будучи и двумя довольны. А прибыв в Калган, выдали нам кормоваго серебра: Кропотову пять чин и пять фун, прочим всем каждому по чину, итого на всю свиту одну лану девять чин и пять фун на день. Проводники наши требовали от нас известия, долго ли мы намерены пробыть в сем городе? На что Кропотов ответствовал, что желает четыре дни прожить в Калгане, для исправления починкою кареты и перевязывания тюков, а притом надобно время и на отдачу под охранение комов и войлоков для того, что с сего места верблюдов не будет, а поедем телегами. На что и получили известие, что можем по нашему желанию прожить, и в той надежде стали починивать карету, развязали некоторый тюки, а отдачю войлоков отложили до другова дни. /л. 97/

13-го числа были у нас некоторые китайские купцы с требованием, не продадим ли мы чего из наших товаров. На что мы, согласясь, обещали им следующаго дня показать по их желанию белку и бобры. Но, к удивлению нашему, сказано нам было, чтоб мы завтре очень рано из Калгана выехали, и что телеги того же дня будут готовы в нашей квартире. Мы о причине высылки нашей, спрося, получили в ответ, что комендант приказал как наискорее отправить нас для того, что 17-го числа его богдыханово величество изволит выехать из Пекина в город Жехе. И хотя мы ево и не можем никак застать, однакож надобно де будет о приезде нашем в Пекин доклад ему зделать на дороге.

От сего нечаяннаго приказания пришли мы в великую разстройку. Надобно было того же дня все окончить, и укладывать тюки на телеги оказалось невозможным. Однакож нужда чево не делает? Карету и телегу оставили тут, разбитые для показания купцам тюки увязали в войлоки. Комы и войлоки сбросали в кучю, и тою же ночью помощию луннова сияния начали класть тюки в телеги, которых привезено было только четыре. А ожидая прочих, принуждены были о сне мнение отложить.

Однакож все труды и старании наши им угодить /л. 97об./ были тщетны, потому что телеги на другой день к полудни на силу собрались, да еще и не все. Назначено было от них привести 20 телег, а получили мы всех 15, в том числе две малые об одной лошади. Видев мы худой успех, принуждены были послать в канцелярию их переводчика Сахновскова сказать, что не мы причиною замедления. Однакож никого, кроме одного подьячаго, там он не нашел, и кто от коменданта их с тем приказанием, чтоб мы ехали, был присылая, того никто не знает. Сахновскому велено было съездить к коменданту о том спросить. Однакож сказали ему, что того дня видеть ево нельзя для того, что у него праздник и гостей много. Итак принуждены мы были 14-го числа в [296] первом часу пополудни выехать из Калгана. И, отъехав 60 ли, напевали в городе, называемом Сюянфу. Тут переменили одних верховых лошадей. Сей город величиною и строением Калгана гораздо превосходит, только, казалось нам, не так многолюден. Оттого, может быть, что в Калгане много разного-родных купцов, которые торгуют /л. 98/ на российскую границу и из Калгана 22 развозят товары во все провинции, не заезжая в Пекин. Почему мы и немалую надежду имели было продать несколько товаров хорошею ценою, а тем облегчить обоз свой сколько-нибудь. Однакож не удалось, а зачем мы не могли причины тому узнать.

15-го числа проехали городок, называемой Дзиминьи и, перемени верховых лошадей прибыли в город Бауанфу. Сей город, величиною крепости, больше Калгана, а прочим селением меньше. Тут переменили верховых лошадей и начевали, а всего отъехали от Сюянфу 80 ли.

16-го числа проехали городки Шачен и Тхуму, из которых в последнем, переменя верховых лошадей, прибыли в город Хуайлай. Всего отъехали 90 ли. Сей город меньше прежних, в нем, переменя верховых лошадей и шесть телег, начевали.

17-го числа по утру сказано нам было от пристава нашего бошко, что он получил из Пекина письменное повеление объявить нам, чтоб Кропотов, по указу его богдыханова величества, в четырех человеках свиты своей, доехав до города Цан-Пинджу, поворотил прямою /л. 98об./ дорогою к Жехе (сие место от Пекина разстоянием 420 китайских ли), куда его величество изволит сего числа из Пекина выехать. Достальным же людям свиты нашей с тягостьми велено в Пекин следовать. Мы, исполняя сказанной нам его величества указ, приехав в город Цан-Пинджу, разделились. Кропотов и с ним переводчик Сахновской, толмач Трубачев и один служитель поехали к востоку лежащею дорогою прямо к Жехе, а прочие отправились с одним мунгальским стольником в Пекин.

18-е и

19-е числы были в сем пути без достойнаго примечания, а

20-го числа, выедучи на прямую из Пекина к Жехе дорогу, объехали начюющую в одном дворце мать его величества вдовствующую супругу хана Юнджана 23, а в вечеру прибыли к одному дворцу, в котором его величество находиться изволил. Проводники наши тусалакчи и бошко не могли ничего сведать, что с нами будет, а сказали только, что лучше нам еще продолжать путь, авось либо де не получим ли увидеть кого из Мунгальскаго приказа служителей. Мы, огорчась очень, принуждены были в ночь ехать и, отъехав 30 ли, /л. 99/ остановились в одном почтовом дворе ожидать будущаго дня.

21-го числа прислан к нам от его величества с имянным повелением один офицер манжур, которому объявить нам велено, что его величество изволит нас видеть, и чтобы мы приготовились на пути поклониться. А ежели по трудам нашим покой нам потребен, то отлагать он изволит до приезду в Жехе. Мы, не хотя упустить сего случая, оделись и, оставя в квартере служителя, вышли на улицу с присланным к нам и с приставами нашими в то самое время, как показались едущие пред его величеством придворные служители, которых числом около 200 24 человек было, не считая по сторонам едущих. За ними показались и знатные придворные, в средине которых и его величество изволил ехать верхом. Нам велено было стать на колени, а когда против нас доехать изволит, поклониться в землю, что все, кроме Кропотова, и учинили. А он, не поклонясь (для того, что имел на себе гранодерскую с пером шапку), стоял на коленях. Мы так блиско стояли, что разговор ясно слышан был, и его величество изволил одному из придворных /л. 99об./ на китайском языке сказать, что платье наше сходственно с европейским, и с тем миновать нас изволил, а нам тот час велено иттить в нашу квартеру. [297]

Сие происходило в шестом часу по полуночи, а в девятом часу приехал к нам секретарь Мунгальскаго приказу от перваго министра Фу-гуна с приказом, чтоб мы готовились ехать в Жехе после проезду матери его величества, которая приезжает всегда в тот дворец начевать, где хан начевал. Итак, мы принуждены были в почтовом дворе до указу остаться. В пути нашем от Цан- Пинджу до сего места получали мы пищу казенную, а серебра по числу свиты нашей давано же было до сего числа.

22-го числа по утру в седьмом часу проехала и мать его величества, которой свиты не токмо нам, но и никому видеть было нельзя за строгим приказанием, чтоб всяк из покоев выттить отнюдь не дерзал. А около десятаго часу отправились и мы в путь наш к Жехе в провожании четырех человек секретарей Мунгальскаго приказу и, доехав до городка Хара-Хотон, начевали. В вечеру же сказано нам было, чтоб мы завтре очень рано ехать готовились, чтоб предварить /л. 100/ приезд его величества в Жехе, для того что он изволит нас на дороге еще видеть. И потому 23-го числа в два часа пополуночи поехали мы в путь и, не доехав до Жехе за пять ли, остановились против одной беседки между зделанных для проезду ханскаго двух триумфальных ворот. В седьмом часу показалась свита его величества, а потом и самого увидели. Мы поставлены были против беседки и поступали по приказанию проводников следующим образом. Как скоро в первые ворота его величество показался, стали мы все на колени, а потом Кропотов снял шапку и с прочими поклонился трижды в землю и говорил: «Великий государь, вашему величеству приношу покорнейшее поздравление с благополучным прибытием». Его величество, остановясь, изволил сказать по-манжурски: «Бисуони хен килеребе еджехе», — которое значит по-руски: «Я ваши поздравлении не забуду» 25. Мы, поклонясь еще в землю, встали, а в то время его величество въехал в другия ворота. Итак мы, седши на лошадей, приехали в свите его величества в Жехе и поставлены на квартиру, где и начевали. /л. 100об./

24-го числа в девятом часу пополуночи определенной нашим приставом секретарь объявил Кропотову, что алихада, первейшей министр, и президент 26 всех коллегей Фу-гун, которому все государственныя дела поручены, приказал нам сказать, что его величество имянным своим повелением указать изволил посланные с нами листы ему принять и о причине приезду нашего уведав, доклад учинить, и что мы, хотя и от Сената, а не от Ея величества, присланы, однакож из особливой милости будем не в Трибунале, но ко двору его величества допущены. И посланные листы приказал подавать, став на колени в честь двору его величества и в благодарность оказанной Кропотову милости. Почему Кропотов и с ним переводчик Сахновской и толмач Трубачев в провожании четырех секретарей верхами поехали ко двору его величества, и у первых ворот, сошед с лошадей, увидели вышедшаго на встречю одного секретаря, называемаго Иктамбу, которому бывшие с нами уступили предводительство. Он приказал нам мало в воротах подождать, пока доложено будет Фу-гуну. /л. 101/ И, чрез пять минут вышед, повел нас во дверь 27. Мы, вошед, увидели множество разных чинов людей сквозь которых, прошед, дошли до одной небольшой залы. В ней на полку сидели: по средине Фугун, а по сторонам двое манжуров, графскаго достоинства сенаторы. При входе Кропотова с листами, кои он сам нес 28, встали все трое с мест своих и, сошед с полку, встретил Фу-гун на половине зала, а Кропотов, став на колени, подал ему листы, потом, встав, говорил следующее.

Ея императорское величество Екатерина Вторая императрица и самодержица всероссийская моя всемилостивейшая монархиня и государыня 29 изволила указать своему Правительствующему российскому сенату послать меня ко двору его богдыханова (В тексте, вероятно, описка: богдынова) величества с объявлением о благополучном [298] возшествии своем на всероссийской императорской престол и со уверением с Ея высокой стороны доброй соседственной дружбы к его богдыханову величеству. И по тому Ея императорскаго величества указу /л. 101об./ российские господа сенаторы поручили мне при засвидетельствовании их почтения вашему сиятельству лист сей подать, из котораго донесенное мною яснее усмотреть изволите. Я, с мою сторону, почитаю себе за великое щастие, что сим случаем получил честь видеть его богдыханово величество, толь великаго и славнаво в свете государя, и принести мое покорнейшее поздравление. За высокую же его величества ко мне милость в знак глубочайшаго моего благодарения усердно желаю, да продлится здравие, щастие и благополучное государствование его богдыханова величества.

По окончании сего лишь только Сахновской зачал переводить, то они просили Кропотова сесть на поставленную близ полка скамейку, а листы отданы одному из предстоящих (которых было человек до 50). По переводе от Сахновскаво спросил Фугун, имеет ли Кропотов что еще словесно представить? По чему Кропотов, разсудя запотребно не дожидаться другаго свиданья, представил о посольстве по силе даннаго особливаго ему наставления, Фугун, выслушав то /л. 102/ от Сахновскаго, сказал, что посольство от Ея величества к их государю охотно примется, и ежели де поступки его так государю понравятся, как и твои, то де, может быть, и в ответ от его величества посольство в Россию будет, а прежде узнать того точно нельзя. Однакож де я о том доложу. Потом спросил, не поручено ль чего Кропотову о пограничных делах, бывших пред сим при разводе елы, говорить, и что наши сенаторы о том деле, чтоб по Амуру суда пропущать, разсуждают? На что Кропотов ответствововал, что ему о том, как не о порученном деле, не известно.

Потом Кропотов по многим посторонним разговорам, немного посидя, требовал позволения возвратиться в квартиру, на что Фугун сказал, что они для великаго жару в той зале больше ево не удерживают, а желают щастливаго пути в его квартеру. По чему Кропотов, встав, пошел вон, и провожаем будучи теми же секретарями, возвратился в свою квартиру. Через час времяни, пришед двое из тех секретарей, требовали, чтоб Кропотов повторил /л. 102об./ то, что во дворце говорил. А они, услышав через переводчика, запишут, с чего бы обстоятельнее и без ошибки зделать доклад его величеству. В чем им послушание и зделано, присовокупи притом от себя требование о позволении присланную с нами мягкую рухлядь продать, и чтоб для того в Пекине купечество допущаемо было в нашу квартиру. Также и что будет купить нам надобно, можем ли мы иметь позволение, а получая столь великую его величества милость без указу, ничего предпринимать не желаем. Которое все с удовольствием они, записав, пошли с обнадеживанием не продолжительнаго ответу потому, что де по видимой всеми его величества к вам милости дела ваши медлиться не станут 30.

По прошествии трех часов пришел к нам один из приставов наших с объявлением указу его величества, которым повелено удовольствовать наше требование, то есть по приезде нашем в Пекин продавать нам товары свои повольною ценою и для того допускать к нам всех желающих у нас покупать, л. юз также и нам покупать, что где потребно /л. 103/ будет. Подводами, сколько мы в возвратной путь ни потребуем, удовольствовать, выход, куда бы мы ни пожелали, не возбранять, день отъезда нашаго назначить нам самим, невзирая на обыкновение, по которому не больше 30 дней в Пекине позволялось нашим прожить. Что же и еще нам потребно будет, или какое не удовольствие от кого иметь будем, о том бы Кропотов писал доношении на имя ханское и отсылал их чрез пристава к первому министру, а он, не замедляя, докладывать хану будет. Мы, тем очень довольны будучи, требовали позволения ехать в [299] Пекин. Однакож сказал он нам, чтоб мы завтре в три часа пополуночи готовы были ехать с ханом на охоту, а после полудни позволено будет смотреть при дворе комедию. И тут де изволит наш государь с вами сам говорить да и награждение получить, о котором после сведали мы, что оное состояло в 5000 лан серебра. Мы, изъявляя благодарность нашу, обнадежили повеление исполнить. По выходе приставов через два часа вошел к нам один манжур, котораго переводчик наш, узнав, сказал, Кропотову, что то переводчик русского /л. 103об./ языка, называемой Фулохе. Он по обыкновенном приветствии сказал нам, что по нещастию его, привез он нам худую ведомость, то есть присланной лист из вашева Сената переведен здесь, и тем, как ему думается, мало добра нам он пророчествовать может. Мы, хотя и желали оной посмотреть, однакож он нас в том, не удовольствовав, оставил.

25-го числа по утру сказано нам через секретарей наших, чтоб мы готовились сего дня вместо охоты в Пекин ехать. А что до дела нашего принадлежит, о том в Мунгальской приказ повеление пришлется. Итак, мы того же числа пополудни в провожании вышепомянутаго Иктамбу (которой имеет чин ицихера хафаня, или секретаря в кабинете) и прежних наших дорожных проводников в путь отправились, в котором прошли.

26-е, 27-го числы с претерпением многих досад от пристава 31, а 28-го числа пред полуднем прибыли в Пекин в российской Посольской двор 32. Оной нашли мы в великом опустошении, так что ни в одном из тех покоев, где прежде директоры караванные /л. 104/ со свитами и учениками живал, никоим образом жить невозможно было. И для того свита наша поместилась в монастыре в покоях монашеских, хотя и не без тесноты, а товары как казенные, так и наши собственные положены близ зала в Посольском дворе в двух боковых полатах, кои мы своим коштом, сколько можно было, починили. С приезду людей наших в Пекин поставлен у первых и вторых ворот караул, состоящей в 40 человеках манжуров, называемых баеры (гвардия), да около двора в трех пикетах по дватцати человек. Все оные команды подчинены были одному штап-офицеру с двумя обер-офицерами, которые того же числа с приехавшим с нами из Жехе приставом приходили к нам поздравить с приездом и сказывали, чтоб мы не почли за досаду, что до сего времяни как к нам во двор 33, так и нашим выход запрещен был, которое де обыкновенно до получения от государя указу всегда бывает. А ныне де в Мунгальской приказ о свободе повеление есть, и через два дни прибит будет лист на воротах, в котором позволение написано /л. 104об./ написано (Так в тексте) будет. А между тем потребно…(Так в тексте) им знать, в каких вещах товары наши состоят, чтоб о том публикацию желающим купцам зделать. Мы сказали им, что наши товары состоят в пяти только вещах, кои примечанию достойны, а имянно: бобры камчатские, белка, сафьяны, да черных лисиц и соболей по нескольку. А хотя и другие вещи есть у людей наших, но понемногу и для того примечания недостойны. И с тем они от нас пошли.

29-го числа было надлежащее церковное торжествование. А по молебне архимандрит с причетники делали присягу в верности к службе Ея императорскаго величества. После полудни главной наш пристав, пришед к нам, спрашивал, сколько было дано нам с границы под отвоз багажу казеннаго на жалованье и собственнаго нашего верблюдов до Калгана, а от Калгана до Пекина телег, и сколько в возвратной путь нам потребно будет телег? Мы о прежних подводах ему сказали, а в возвратной путь, ежели позволено будет потребные нам вещи купить, то на 10 телегах до Калгана доехать /л. 105/ можем, а верблюдов 25 довольно будет. [300]

30-го числа были опять караульные наши и пристав с пустыми обнадеживаниями о скорой нашей свободе, вместо которой умножено число караульных вдвое.

Июль

1-го числа посетили нас поутру все господа командиры. А ввечеру прислали чрез башков (которых было трое, и всегда вместе за всяким делом к нам приходили) кормоваго серебра всем за прошедшие дни и впредь на пять дней по-прежнему. А притом объявили, что президент Мунгальскаго приказу Шудажин желает с Кропотовым завтре очень рано видеться, и чтобы мы, когда по нас приставы приедут, были готовы. Мы обнадежили их в том послушанием. Того дня прислали к нам с поздравлением из четырех езуитских коллегий патеры, на что мы ответствовали им чрез церковников (которых выход невозбранен был) подарками 34, чем они, а притом и учтивостью нашею, довольными /л. 105об./ показались и изъявляли желание посетить нас, когда позволение публичное будет.

2-го числа поутру, хотя мы и приготовились ехать к президенту, однако ж напрасно. Нам сказали, что он сего дня видеть нас не может за некоторою нуждою. Потом пришли приставы наши и с ними еще четверо офицеров манжурских, из которых один казался нам знатным человеком по почтению, которое ему прочие, отложа обыкновенную спесь свою, делали. Мы прежде подумали, что они дело какое говорить с нами имели, но напоследок увидели, что одно только любопытство видеть нас причиною прихода их было. Мы потребовали от проводника своего свободы, ежели оную зделать нам велено. На что он с великим извинением отозвался, что сего же дня лист прибит будет, и с тем пошли.

3-го числа обещанное нам позволение мы услышали: лист прибили на воротах, на котором означено всем желающим купить у нас товары и нам потребные продать вольно. Однако ж до /л. 106/ 5-го числа мы никого приходящих к нам купцов не видали, а слышали множество желающих, но входить к нам иные не смели, а иные под видом опыту, что другие покупать будут, будто дожидались.

А 5-го числа ввечеру пришли к нам с одним офицером (о котором после упомянется) пять человек купцов и требовали, чтоб им все товары наши показаны были, а они хотят все, что мы ни имеем, купить. Мы привели их в ту палату, где товары лежат. Они тотчас стали все порознь, спрашивая цену, записывать, почти ничего не пересматривая, и, переписав, пошли от нас будто домой, сказав нам, что они старшему из них о том скажут, и что он велит давать, с тем придут завтре. Однакож выход их был только до наших приставов, а с ними переговори, тотчас возвратились к нам, сказав, что они тому, кому надлежало, сказывали и по совету будто его подали нам четвертую часть, или в иных товарах и меньше настоящей цены. А притом требовали от нас /л. 106об./ объявления последняго, без чего мы не отдадим. Нам, видя их поступок, разсудилось не зделать им в том удовольствия, и для того убавили малую часть из требования, которое они, тотчас записав, послали сказать будто домой, а как мы после сведали, к приставу нашему и, мало подождав, пошли домой.

6-го числа купцы посещением своим нас не удостоили. А пришел только главной наш пристав с тем офицером, которой вчерась был и спросил, был ли кто у нас вчера из купцов? Мы, указав на пришедшаго с ним, сказали, что он от него яснее о том сведать может. Сим, казалось нам, довольно уличили мы его, что он о известном спрашивает, и думали, что он впредь нас недогадливыми почитать 35 не будет. Однакож противное тому и много раз от него претерпели. Офицер, которой с купцами приходил, называется по-китайски ци, имеет белую светлую на шапке шишку, а чин еджекухафаня, которое [301] сравнивать с нашим /л. 107/ регистратором можно. Он некоторым из нашей свиты под другим имянем знаком потому, что он приезжал не один раз в Кяхту с казенными товарами, не сказывая о себе, что офицер и отлагая спесь свою (которую ныне наблюдал), хаживал по домам наших купцов и покупал всякие товары, имея всегда преимущество пред прочими купцами. Так, что он поторгует, тово другие купить не смеют, пока он откажется (которое видно в казну покупано бывало). Итак, мы, собирая все наши при продаже обстоятельствы, стали догадываться, что у нас все в казну купить хотят, в чем много и еще уверения имели тем, что чрез целые 10 дней никого, кроме тех купцов, к нам не допускали. А об них сведали, что они одни дозволение имеют к нам ходить. Мы о причине того спрашивали у нашего пристава и получили в ответ, что другие для того не впускаются, что об них, можно ли им верить, неизвестно 36, и чтоб вместо добра, худа мы не получили. А о тех купцах по знатности их достатка /л. 107об./ будто уверен, что они без обману у нас все купить могут. Мы хотя и видели, что им никого других купцов пускать не велено или не хотят, но что было делать — принуждены были повиноваться тому, что с нами делается.

Шесть дней прошло, а мы ничего не продали, и никто, кроме приставов и избранных купцов наших, к нам не ходил. В сие время присылали к нам из коллегии езуитской с поздравлением и конфектами, также из других двух монастырей, которым мы через церковников наших посылали подарки тайно для того, что явно было не позволено ничего выносить. Всякаго, кто бы из людей наших ни шел со двора, осматривали, а церковников прежде пропускали, но после и им велено все, что ни купят на пищу нам, или что со двора понесут, объявлять приставам, чему мы и повиноваться им велели. Между тем спрашивали пристава о такой строгости и получили в ответ, что та предосторожность делается для нашего ж /л. 108/ охранения, чтоб кто чего не украл, а сверх того мы де и приказ имеем.

Сведали мы чрез езуитов, что прислан был его ханскаго величества указ к Шу-Дажину, которым повелено призвать Кропотова и спросить, подлинно ли так пишется всегда титул Ея императорскаго величества, как в присланном за нами вслед листе (которой за два дни до приезду нашего в Пекин получен), или в первой раз ныне так написано? И для того-то хотел Шу-Дажин с Кропотовым видеться, но отменил за тем, что прежде призывал переводчика из езуитов, называемаго патер Амиот, и спрашивал о титуле: так ли прежде писывали из российскаго Сената в листах? На что он сказал, что прежде патер Гобиел и после его он переводил с латинскаго всегда весь титул Ея величества, а манжурские переводчики, которые с рускаго оригинала переводят, по всегдашнему обыкновению титул без перевода на манжурской язык пропускали, что было и при нынешнем случае зделали, опасаясь гневу его величества. Ежели он такой титул, другому государю приписанной, увидит, /л. 108об./ какова, кроме себя, никому иметь не позволяет. А и с его перевода в Мунгальском приказе списывая, титул Ея величества всегда пропущали. И потому хан ныне в первой раз услышал, и то по причине, что возжелал оригинальной лист сам видеть. И для того не посмели, титул пропустя, подать, а частию Фу-гун, желая озлобить его величество против России, умышленно весь титул написать велел в намерении, что его величество примет за новое прибавление в титуле Ея величества и тем по желанию его (которое от многих давно примечено) подаст причину к войне. Но как переводчик дажину объявил, то после призваны были и манжурские переводчики, которые признались, что прежде сего пропускали титул для той же причины, как выше объявлено, и для того отменил дажин видеться с Кропотовым.

Тут же сведали мы, что как на те листы, кои с нами присланы были, и на словесное предложение о посольстве, так и на присланной после лист, [302] ответствовано было чрез нарочнаго куриера, и что в ответе гнев /л. 109/ его ханскаго величества очень виден был. Мы, сведав о сем, немало опасались, чтоб не простерся гнев его величества и на нас 37. Притом же сведали мы, что его величество по возмущению от Фу-гуна не один раз принимал намерение указать всех нас казнить, чтоб тем подать причину российской стороне объявить им войну. Но, знать, наша невинность или неправосудной поступок нам способствовали. Мы же к спасению своему, ничего иного не находя, старались все озлоблении пристава нашего сносить, не давая ему о том приметить. А он, получа нашу склонность, стал прибавлять нам огорчения.

12-го числа купцы наши сторговали у нас бобров сто за 2500 лан серебра с тем, чтоб мы у них што-нибудь из шелковых товаров купили. А, а выбирать оные положено было у них в лавке, чего ради мы спросили главнаго пристава о позволении купить и о выезде к ним в лавку. А притом спрашивали, будем ли мы иметь подводы в возвратной путь и сколько? На что получили ответ: купить, что мы желаем, также /л. 109об./ как и продавать, позволение по указу его величества мы имеем, а подводы, когда сюда мы получали, то и в возвратной путь получим, как о том и в трактате упомянуто. Да и прежде посыланные наши подводы по требованию получали. Что ж до выезду нашего в лавку к купцам надлежит, о том он хотел, Шу-дажину доложась, нас завтре уведомить. Однакож по многим требованиям нашим свободы к выезду не получили до 14-го числа. Тут прислал к нам пристав сказать, что мы можем ехать, и верховые лошади готовы. Мы послали к купцам сказать, что сего дня будем, и будто до сего времяни нам у них быть время не было (а что не пущали, о том сказать постыдились). Между тем, приготовясь, велели лошадей седлать, но, к великому удивлению и огорчению нашему, увидели приведенных для нас лошадей таких, на которых не токмо ехать, но и оседлать нельзя: пересаднены все до костей и от худобы насилу ходят. Мы послали к приставу с требованием, не можно ли полутче лошадей прислать. /л. 110/ На что ответ получили, что у него для нас лошадей своих нет, а приведены лошади казенные, и мы напрасно прихотничаем в чужом государстве, и ежели де лошади не нравятся нам, то бы мы остались дома до того времяни, когда лошади случатся лутче. Однакож мы, не хотя купцам показать того, что не на чем приехать, пошли пеши под видом гулянья (к чему великой жар хотя и препядствовал), а в самой вещи думали, что участниками в пути нашем и труде будет кто-нибудь из приставов. Однакож и в том обманулись: провожали нас три человека бышков и человек до 10 баеров караульных. Все, что мы выбрали из товаров, бошки записывали и неотступно при нас до дому были, знатно предостерегая, чтобы мы на дороге не поговорили с кем-нибудь из купцов кроме тех, которые покупают у нас товары.

15-го числа пришел к нам главной наш пристав и спросил, что мы вчера купили? Мы уже не смели ему не сказать для того, что бошки всё записывали, и разсказали /л. 110об./ все подробно. А притом спросил Кропотов, не угодно ли ему, чтобы мы, записку всей покупке зделав, ему подали? На что он сказал, что не надобно. Кропотов стал ему учтиво выговаривать о вчерашних лошедях, на что он, вместо извинения, сказал: вы де, я чаю, не на своих хороших лошедях из России приехали, а получали мунгальских, может быть, и хуже и не спесивились, а ныне хотите, чтоб хорошие лошади для вас были. Напоследок сказал, что впредь лошади будут получше.

16-го числа присланы к Кропотову подарки от езуитов, состоящие в разных вещах лаковых, финифтной посуде и чаю, которое все от приставов пересматривано. Но прежде нежели главной пристав прибыл, другие пропустить не смели. А от нас к ним подарки явно пронести было нельзя. И для того принуждены были чрез церковников тайно разсылать чрез несколько дней [303] после. Приставы наши, знать для показания своей знатности, присылали к Кропотову от своего имяни чрез /л. 111/ два и через три дни фрукты и птиц жареных. А мы, напротив того, присланных, хотя не помногу, однакож дарили. А когда они придут сами то, почти не дожидаясь благодарения, выпрашивали то вопросами, получили ли мы от них присланное? Мы разсудили было самих их подарить, и прежде случилось одному штаб-офицеру, чау называемому, поднесть соболей и сафьянов, но он отрекся и сказал, что он не примет, а после ежели нам надобно будет, то он принять может, то же и главной наш пристав зделал. Кропотов подавал ему в знак дружбы одного бобра, но он сказал, что после, когда можно будет, он сам спросит. Мы так и отложили, однако ж сведали после, что они и желали бы, будучи очень бедны, от нас принять, но опасались, чтоб то не дошло до Фу-гуна, которой был всей над нами строгости причиною.

До конца сего месяца ходили к нам ежедневно наши купцы и купили у нас белку черную по сороку по осьми лан тысячю, белку серую по тридцати по шести лан тысячю, лисиц бурых по 12 и по 25 /л. 111об./ лан одну. Лисиц же сиводушек по три ланы одну, сафьяны красные, желтые и черные по шести чин кругом за каждой. Сторговав же товары наши, не все вдруг выносили, а, отговариваясь неисправностью в серебре, брали по несколько и за то приносили серебро или товары свои. По выносе первых ста бобров (кои, как выше показано продали мы по 25 лан), показали мы еще 140 бобров, полутче прежних, чрез которые увидели еще доказательство, что почти все или лутчие наши товары покупают у нас в казну. Купцы, увидя их, послали тотчас по того офицера, которой прежде на Кяхте покупывал, и при нем, пересмотря, охотнее прежних стали торговать и через два дни (приходя всякой день) купили по тритцати по пяти лан каждой, также с договором, чтоб мы несколько их товаров взяли. Однакож мы в том большаго угождения им не могли зделать, а взяли не больше как на 200 лан. Чем они /л. 112/ немало огорчились и долго серебра не приносили. Мы, видя то, стали было сомневаться, чтоб они не отказались. И для того говорили о том приставу. Он сказал, чтоб мы не сумневались, а притом спрашивал, для чего мы у них не покупаем товаров? Мы отговорились неведением, можем ли получить подводы в возвратной путь и сколько, чтоб не набрать лишней тягости. Он опять нас уверил (Вставка в текст со слов чтоб не набрать… и до …нас уверил написана на полях слева), что указ его величества есть удовольствовать нас подводами, сколько бы мы ни потребовали.

20-го числа, пришед к нам пристав наш, спросил, скоро ли мы ехать, намерены, и сколько телег до Калгана и верблюдов нам потребно. Мы сказали, что ежели дано нам будет так, как и прежде 25 верблюдов, то мы довольны быть можем, а в прочем полагаемся в повеление его величества. Сказали притом, что мы намерены купить чаю, но, не зная сколько получим подвод, не можем положить намерения. Он сказал, чтоб мы покупали, не опасаясь, сколько нам потребно. И так купили мы столько чаев разных, чтоб на четырех верблюдах увести можно было. /л. 112об./

26-го числа, пришед к нам, пристав наш сказал, что велено ему нам указ его величества объявить, чтоб мы заплатили за подводы, на которых мы привезли все свои товары, то есть за верблюдов и телеги, за каждаго верблюда от границы до Калгана по 21 лане серебра, а от Калгана до Пекина за каждую телегу по 28 лан серебра — всего 1223 ланы. Также и в возвратной путь, сколько надобно телег и верблюдов, за то бы число наперед серебро отдали. Мы представляли ему, что такой поступок не согласует с трактатом, и мы без указу Ея императорскаго величества нашей монархини то зделать не смеем. [304]

Да хотя бы и смели, но не имеем чем заплатить. На что он сказал, чтоб мы о том разсуждали в России, а здесь бы повиновались воле его величества и больше б не врали. Серебро же может он и сам от тех купцов взять, кои бобры купили. Мы сколько ни старались неправильной сей поступок /л. 113/ доказывать, но кроме грубости ничего не получили. И с тем он от нас пошел.

31-го числа объявил нам пристав, чтоб мы завтре готовы были явиться в Сенат, о чем он имеет приказание от господ сенаторов. На что мы, охотно согласясь.

Август

1-го числа поутру приехали в Сенат (по-китайски найго называемой). Тут были два сенатора: первой алихада, а другой, прежде упоминаемой, Шудажин. По обыкновенных приветствиях просили Кропотова сесть и подчивали чаем, потом спрашивали, когда намерены мы в возвратной путь вступить, и есть ли из свиты нашей больных (которых было пять человек) свободнее. На что Кропотов отвечал, что отъезд свой полагает на волю его величества, а больные, хотя свободу получили, но несколько еще слабы, однако ж то препятствовать не будет. На что говорил Шудажин: мы де вас просили сюда для того, что давно имели желание с вами видеться, но нужные дела, которые нам поручены по сие время, случаю к тому не подавали. Ныне же по желанию /л. 113об./ нашему, увидясь с вами, просим труд ваш на наш счет поставить.

А притом и нужда есть вас спросить: вы, живучи с вашими священниками, могли, я чаю, приметить, так ли худо они живут, как в Сенате вашем показалось? На что Кропотов ответствовал, что хотя прежде сего Сенату нашему чрез несправедливой слух и доходило сему противное, однако ж после обстоятельно уведомясь, что священники наши здесь по высокой его величества милости живут во всяком благопризрении, то уже, как мне небезизвестно, в присланном со мною листе изображено о том. На что Шудажин сказал, чтоб Кропотов, возвратясь в Россию, сенаторам объявил то, что видел, и уверил бы их, что наши священники никакого притеснения не имели, и что сумнение с нашей стороны к ним было напрасное. Притом сказал, чтоб Кропотов донес своим сенаторам о том, что здесь получен недавно из Сената лист, в котором писано о получении российских перебещиков, о чем де с здешней стороны, /л. 114/ как о окончанном уже деле, ответствовать на российской лист не разсуждено, и чтоб впредь о том из российскаго Сената не было ожидаемо от них упоминания.

Кропотов потом представил, что получил он чрез пристава словесной его величества указ о платеже за провоз как присланной с ним на жалованье российским священникам мягкой рухляди, так и собственнаго со свитою екипажу, да и в возвратной путь серебра. Которое повеление его величества он исполнить намерен, хотя то с трактатом и не согласно, но притом просить, чтоб в приеме серебра дана была ему росписка. Также и в российской Сенат с китайской стороны благоволено б было о том написать. И может ли он надеяться получить ответной лист на привезенные им из России листы. На что Шудажин отвечал, что до платежа за провоз принадлежит, о том уже указ его величества последовал, по которому непременно исполнить велено определенному к нам приставу. А он, приняв, и росписку /л. 114об./ от себя даст. А в Сенат о всем том, о чем надлежало, уже писано. Лист же тот можешь де ты получить от генерала мунгальскаго в Урге. А ныне больше с тобою никакого листа послано не будет. И чтоб Кропотов за обиду себе не почел, ежели им при отъезде его увидеть случаю не будет, однако ж когда готов будет, то бы приставу сказал. А мы де, от него сведав, может быть, и еще увидимся. С тем мы и поехали.

Приготовясь к пути, положили мы намерение выехать 12-го августа. И для того 8-го числа приставам своим дали о том знать, почему призваны мы [305] были 10-го числа в Мунгальской приказ, называемой по-китайски Лифаньюян, для получения его величества награждения. И прибыв туда, Кропотов с пятью 38 человеками своей свиты дожидался прибытия Шудажинова в особливой комнате два часа. Между тем пристав наш говорил Кропотову, чтоб он, когда будет Шудажин подавать ему его величества награждение, став на колени, принимал /л. 115/ для того де, что сие будет от лица самаго государя. На что Кропотов сказал, чтоб они того отнюдь не надеелись для того, что таких поступок с прежде бывшими из России присланными ни с кем не бывало, из коих некоторые и меньше его чинами были. На что он говорил, что де прежде было, о том он не знает, а ныне то зделать надобно для того, что когда вы получили отменную пред всеми прежде от вас присланными его величества милость, то отменную и учтивость зделать вам непредосудительно. На что Кропотов отвечал, что сие то и делает его от коленопреклонения свободным. И он, кроме его величества высокой особы, никому таким почтением не обязан. А чтоб уважал подаваемое ему награждение, такой предосудительной поступок зделать того он не признавает, разсуждая, что Шудажин не может уже столько подарками сими его ощастливеть, сколько он от его величества тем пожалован, что получил щастие /л. 115об./ дважды видеть его величество и приносить поздравление. Что ж до важности награждения надлежит, то он и всякой день получая кормовое серебро, также как награждение его величества, не был обязан никакою не приличною чину его учтивостию, и потому ныне обещаемое награждение не столь важно, чтоб для него предосудительной зделать поступок. И хотя другие, при том бывшие офицеры, и советовали приставу нашему от сего требования отстать, однако ж он по всегдашней своей грубости не преставал принуждать Кропотова на требуемое склониться.

Между тем прибыл Шудажин, и все офицеры пошли встретить его и проводили до присудственной залы. Мало помешкав, пришел пристав и сказал от имяни Шудажина Кропотову, чтоб он на прежнее предложение склонился, ежели не хочет, чтоб ему подарки офицер подавал, а не Шудажин сам. Кропотов сказал, что милость его величества нынешняя от кого ни была бы подана, я равно приемлю, будучи уже столь щастлив, что имел случай получить /л. 116/ персональную милость его величества, которую ни с чем нынешним не равняю и подарков никаких не требую.

В сие время вышел другой офицер и сказал, чтоб мы были представлены к Шудажину, на колени же становиться чтоб не принуждали. Оное казалось приставу нашему несносным ударом, а противуречить приказанию великаго человека был не в состоянии. И с тем пошли мы в зал, в котором Шудажин на полке за столиком сидел. При вступлении Кропотова Шудажин встал и велел офицеру подавать Кропотову подарки, сказав притом: «Сим жалует его величество наш великий государь господина российскаго посла». По чему офицер подал Кропотову три куска шелковых материй и 24 конца дабы, которые Кропотов приняв, отдал стоящим за ним своим служителям, потом сказал, что он за высокую его величества милость благодарит. После подавал офицер переводчику Сахновскому камку и шесть концов дабы, унтер-офицерам двум, толмачю и двум /л. 116об./ служителям каждому по одной камке самой ниской руки и по четыре конца дабы, также и прочим оставшим свиты нашей, не смотря на персону, каждому по одной камке и по четыре 39 дабы подано было.

По приеме подарков Шудажин просил Кропотова сесть и разговаривал о многом, не показывая нималаго за то неудовольствия, что Кропотов на колени не стал, из чего видно было, что все то принуждение было от нашего пристава. По сем подчиван был Кропотов и переводчик Сахновской чаем. И при прощанье изъявлял Кропотов благодарность свою за все его величества милости, которыми он в областях его величества пользовался, а притом просил [306] уведомить его, может ли он надеяться, что поступки его как его величества высокой особе, так и господам министрам, были угодны, и может ли он получить ответной по обыкновению лист в российской Сенат. На что Шудажин сказал, что листа в российской Сенат ныне послано не будет затем, что уже, как прежде сказано, /л. 117/ обо всем писано, а поступки господина посла, ежели бы не заслужили его величества милости, то бы не имел он щастия представлен быть к его величеству. А я де и господин алихада довольно известны будучи о ваших поступках кроме похвалы, ничего сказать не можем, о чем де и в российской Сенат уведомление во свое время зделано будет. И так мы, поклоняясь, поехали домой.

До сего времяни приходившие к нам купцы были в мнении, что мы товары свои (ежели не проданы останутся) назад не повезем, а за что б ни было продадим. Но когда услышали, что мы отправлены и оставшие 174 бобра камчатских лутчих намерены с собою вести, в чем уверились больше тем, что как надлежащее за провоз в возвратной путь серебро должно было нам заплатить по весу, то и бобры с прочими вещами взвешены и за них серебро заплачено, котораго за весь экипаж было за 9000 гиней, за каждой гин по чину? итого 900 лан, в том числе все платье наше, постели, сухари, /л. 117об./ крупа и мука, да еще с великим излишком, потому что пристав наш велел свои весы принести, в которых не надлежащей шеснатцатиланной вес в гине был, а только по двенатцати лан в гинь щитали. Однако ж мы без прекословия принуждены были платить, опасаясь оказать какую досаду, которой (как мы после сведали) очень им желалось, чтоб тем больше нанести на нас гневу его величества.

Итак, всего за оба пути взято с нас 2223 ланы серебра, в чем получили от пристава росписку. По сему купцы наши увидели ошибку свою в надежде дешево купить у нас бобры и для того подослали других купцов, кои стали торговать бобры и подали за все 174 бобра 40 8000 лан серебра. А наше требование было 9000 лан, и как мы не согласились, то они на другой день, пришед, подали 8500 лан, но с тем, чтоб мы у них приняли серебром 3000 лан, а достальное золотом тайно. Мы бы и желали на том заключить торг, но опасались /л. 118/ золото принять за тем, что им золото из государства выпускать запрещено, и чтоб они после обличением не навели нам, а больше архимандриту, беды, оттого, что они требовали, чтоб бобры у него оставить, будто с тем, чтоб после отдать ему серебро за нынешнею в том неисправностию. Однако ж мы не согласились променять безопасность на прибыток, будучи награждены высочайшею Ея императорскаго величества милостию не по заслугам, да и для того, чтоб впредь, когда при посольстве за неимением на прожиток серебра превезены будут товары, то бы китайцы не думали, что назад увести их было не можно, и что мы не для прибытков своих, но на самую только нужду, возим к ним свои товары.

И с тем намерением 12-го числа из Пекина выехали в провожании одного манжурскаго офицера, которой ни для чего иного приставлен к нам был, как только чтоб у нас кто из купцов не купил увезенные из их почти рук бобры, и по всем городкам строго присматривая за нами, никого /л. 118об./ к нам не допущали.

В таком крепком обережении прибыли мы 19-го числа в Калган. Сей путь наш продолжился за недостатком подвод. В Калгане для починки кареты и за другими нуждами пробыли до 24-го числа. И в сие время очень строго содержаны были, но не для чего иного, как для бобров. В сем городе публиковано было, чтоб никто отнюдь не дерзал купить их у нас, разве мы согласимся отдать не больше 10 лан каждой. Тут заплатили мы еще за карету и за прибавочные сухари и войлоки, кои в Калгане были оставлены, 74 ланы два чина [307] серебра и в том получили от манжурскаго офицера нашего росписку. Всего и с пекинским взято с нас за провоз 41 2297 лай два чина, а на российские деньги, считая лану по рублю по семидесяти копеек, 3905 рублев и 24 копейки.

24-го числа выехали мы из Калгана в провожании прежних наших степных приставов и прибыли в Ургу сентября 18-го 42 числа. /л. 119/

До сего места шли мы не прежнею дорогою, но. держась запада, пустыми местами за неимением по дороге воды от засухи, и в сем пути не имели ни малой остановки 43. Притом сведали мы от пристава нашего манжурскаго бошко следующую причину нашего в Пекине нещастия: прежде сего незадолго был на границе съезд с обеих сторон, с российскую генерал-майор и кавалер Якобий, а с китайскую один амбань (которой из домашних офицеров перваго их министра по представлению его в сей чин произведен единственно для переговору с нашим генералом). На сем съезде, как сказывают, переговоры были о разных делах, а между прочим о размене, называемом ела, по которому должно с китайской стороны в российскую великое число скота заплатить. Причину же приписывают они не мунгалам, живущим при границе, но китайцам, торгующим при Кяхтинском порте (Так в тексте. Речь идет о Кяхтинском форпосте), которые будто запрещенным образом покупали у россиян лошадей и скот, в чем и изобличены от мунгал были. Однакож амбань их /л. 119об./ чрез взятки с купцов сложил вину ту несколько на мунгал, а больше на российскую сторону, будто поклепали напрасно.

Напоследок, знать, открылись подлинно его бездельническия дела, и он присланным от хана нарочным офицером взят в Пекине под арест (то есть положена ему на шею веревка) и так осужен на смерть в наступающем декабре. И сие произходило в апреле 763-го году в бытность нашу на Кяхте. Сие приключение раздражило очень перваго министра, да казалось, что ему и самому у двора стало было хуже (как то он и без того в народе добраго слуху о себе имеет мало). Однакож получением присланнаго за нами вслед листа все то переменилось. Он произвел в хане совсем иное о России мнение. Все, что прежде на амбаня ни думано было, прошло, а он не токмо от казни свобожден, но и прежнее место получил, а на место его гнев ханской на россиан досталось чювствовать нам будучи в Пекине. И Фугун, озлобя хана, получил случай к притеснению нашему. /л. 120/ И всё то, что мы прежде думали, будто покупают товары наши в казну ханскую, покупано у нас ево людьми, да еще с таким повелением, чтоб за половинную цену, а за то, что мы не догадались дешево продавать, терпели всякие огорчении. Увозом же 174 бобров камчатских в Россию зделали ему обиду немалую. Он прислал вслед за нами на границу бухарцов, которым велено было (как мы после на границе сведали) стараться купить у нас те бобры, однако ж на границе мы побольше знакомых себе имели, нежели в Пекине, которые нас остерегли, и для того бобры те и поныне не проданы. Единственно в доказательство тому, что мы для собственной корысти казенной вред приключить не желали, а тем дали им разуметь, что мы и без их серебра, которое бы за бобры получить следовало, прожить можем.

В Урге пробыли мы целые сутки. Затем первое, посылали к оставшему вместо прежде бывшаго вана (которой уехал в Жехе к его величеству /л. 120об./ на охоту) амбану с требованием ответнаго листа, по словам Шудажина. Но получили в ответ, что он уже давно на границу отправлен.

Другое, проводник наш мунгальской тусалакчи, будучи в Пекине, купил у нас на имя Джанжен вана своего, несколько товару по цене на ста на шестьдесят лан серебра, а за строгим за ними 44 присмотром неможно было нам никому, кроме избранных купцов наших, продавать свои товары. И для того товар тайно снесен был, а серебро обещал он отдать, как скоро из Пекина [308] выедем. По выезде же сказал, что серебро готово, а отдаст в Калгане, куда приедучи заплатил только 50 лан, прочее же обещал отдать в Урге будто из дому генеральскаго. По прибытии же в Ургу целой день тот по привычке своей употребил в пьянстве, котораго держался он чрез все время в пути нашем и не пропускал ни одной юрты, чтоб не заехать, ежели выпить где что сыскать можно, да и ночевал /л. 121/ в некоторых местах затем, что на лошадь сесть не имел силы. Мы, видя такой его поступок, посылали в дом генеральской спросить, получим ли мы надлежащее серебро? И получили в ответ, что тут о выдаче нам серебра никакого от генерала приказу не оставлено, а к тому ж известно им, что в Пекине из дому генеральской супруги (которая там без выезду живет) серебро тусулакчею отдано. Да и в Пекине сам он сказывал, что серебро получено, и для того посылали мы его искать и нашед, у друзей ево тут живущих ламов, сказать велели, что мы ево дожидаемся и желаем получить наше серебро, а без того не поедем, в противном же случае станем просить в канцелярии. Он, хотя не вытрезвясь, однакож приехал и просил потерпеть до границы, а там надеелся сыскать тех купцов, которые будто от генерала их торгуют, и получа от них по посланному с ним письму серебро, нам заплатит. С тем мы и поехали. /л. 121об./

На другой день противное тому от него услышали. Едучи дорогой, пьяной сказал Кропотову, чтоб он не токмо того серебра получить не надеялся, но и еще приготовил бы на платеж за умерших верблюдов и лошадей в проезд наш в Пекин, за караул мунгальских подвотчиков, за прибавочные верблюды (коих хотя они по своему желанию в некоторых местах употребляли) и другия многия пустыя требовании с угрожением таким, что он нас за границу, не получа серебра, не выпустит. Кропотов не хотя с ним, так как с пьяным человеком в спор вступать, сказал, что он впредь что будет, то и зделает, а теперь желает ему продолжать путь свой, как ему угодно. Однакож он тем доволен не был и делал многие угрозы, а притом и бранил, но что было делать. В следующей после того день, несколько протрезвись, вместо того, чтоб стыдиться тем, требовал, чтоб ему сказали, где серебро отдать мы намерены, котораго по ево щету будет около 500 лан. Кропотов сказал, что с ним серебра нет, а намерены послать к генералу нашему с уведомлением, чтоб серебро приготовил, чем он доволен будучи, позволил нам /л. 122/ одного толмача на границу наперед послать, по отъезде котораго, знать, опомнился он или ему товарищ ево бошко протолковал, что он непристойно поступает и неприличнаго требует, отчего стал несколько учтивее.

А приедучи уже на последней стан, что при реке Иро, требовал Кропотов позволения ехать наперед верхами с четырьмя человеками. Но он с великою грубостию не токмо отказал, но и оседланных уже лошадей отнял и тем принудил еще тут на сутки остаться. Однако ж при приезде на границу, знать, в робость пришед, ничево уже о прежнем не говоря, просил на два дни сроку в платеже нашего серебра, которое и заплатил однакож не через иной способ как тем, что мы живущаго в Кяхте заручея о том просили. И он свое серебро за нево заплатил, опасаясь с нашей стороны неприятнова впредь к ним отзыву.

Мы на границу прибыли 25-го числа сентября со всею свитою благополучно и желали было немедля в путь наш отправиться, но за неимением летнева экипажу и за разбивкою вьюков для клейменья в таможне товаров промедлили до октября, а напоследок (В тексте, вероятно, ошибочно: наследок), увидясь с господином /л. 122об./ генерал-майором Якобии, по совету ево для великой опасности в переезде через Байкал-море вознамерились остаться до зимняго пути, а отправили в Санкт-Петербург [309] господина прапорщика Заева, которому велено кругом море ехать и обстоятельное о опасности переезду чрез море известие учинить.

Иван Кропотов
Подан в Коллегии лейб-гвардии
капитаном-порутчиком Иваном
Кропотовым 10 июня 1764.

АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. Оп. 62/2. 1762-1769 гг. Д. 8. Л. 18-122 об. Подлинник.

Копия II Там же. Оп. 62/3. 1763 г. Д. 1. Л. 1-33 об.

Опубл. частично: VII научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1976. Ч. II. С. 227-249.


Комментарии

20. Данная часть журнала сохранилась в двух вариантах (подробнее об этом см. Археографическое введение).

21. Торговый город Маймайчэн был построен китайцами «почти одновременно с Кяхтой, в 120 саженях от нее, на самой границе с монгольской стороны» (Силин Е. П. Указ. соч. С. 51. См. также: Мороз И. Т. Российско-китайские пограничные отношения (Кяхта-Маймайчэн) // Востоковедение и мировая культура: К 80-летию академика С. Л. Тихвинского. М., 1993. С. 185-200).

22. Здесь и далее приводятся разночтения с другим вариантом журнала: на л. 70 об. — из Кяхты.

23. Имеется в виду цинский император Инь Чжэнь.

24. На л. 71 об. — около 50.

25. На л. 72 об. — «Я ваши поклоны помню».

26. На л. 72 об. — обер-президент.

27. На л. 73 — во двор.

28. На л. 73 — (кои он сам нес в руках).

29. На л. 73 это слово отсутствует.

30. В другом варианте журнала текст после этих слов до слов: 25-го числа — отсутствует.

31. На л. 74 об.это предложение отсутствует.

32. О Российском посольском дворе см. коммент. 2 к док. № 15.

33. На л. 75 за этим словом следует слово вход.

34. На л. 75 об. — ...подарками, осьми человекам знатным, каждому по четыре соболя и по два сафьяна, чем они...

35. На л. 77- ...недогадливыми почитать и грубости делать не станет.

36. На л. 77 после этого слова следует «А о тех купцах...».

37. На л. 78 об. далее следующий текст до слова старались отсутствует.

38. На л. 83 — с шестью.

39. На л. 84 — по четыре конца.

40. На л. 85 последовательность текста такова: ...и подали за все 174 бобра 8500 лан...

41. На л. 86 — за провоз серебра.

42. На л. 86 — 15 числа.

43. На л. 86 после этих слов следует: «В Урге пробыли мы целые сутки, т.е. отсутствует текст, соответствующий л. 119 — /19 об., 120 другого варианта журнала.

44. На л. 86 — за нами.