ПОСОЛЬСТВО С. Л. ВЛАДИСЛАВИЧА-РАГУЗИНСКОГО В ПЕКИН

Посольство в Цинскую империю С. Л. Владиславича-Рагузинского и подписанный им с маньчжурскими представителями 21 октября 1727 г. Кяхтинский трактат являются важнейшей вехой в истории русско-китайских отношений XVIII столетия. А если учесть неудачи посольств Дж. Маккартнея (1793 г.), Ю. А. Головкина (1805 г.), лорда Дж. Амхерста (1816 г.), то об этом посольстве можно с уверенностью сказать, что оно было наиболее примечательным явлением во всей истории связей европейских государств с цинским Китаем вплоть до середины XIX в. Преодолевая традиционный китаецентристский догмат цинской дипломатии и фактически осуществлявшуюся ею политику изоляции Китая, русский посол сумел и в ходе посольства, и в заключенном договоре добиться осуществления принципа равенства сторон. Россия установила достаточно прочные, договорно обусловленные, взаимовыгодные добрососедские отношения с империей Цин в политической, экономической и культурной областях. На протяжении последующих ста с лишним лет Россия была единственной державой, имевшей столь разносторонние связи с цинским Китаем.

Две основные причины обусловили этот несомненный успех русской дипломатии. Во-первых, посол представлял Россию, занявшую благодаря реформам Петра I новое место в международных отношениях в Европе и в Азии и стремившуюся привести в соответствие со своим положением и отношения с империей Цин. Во-вторых, он был представителем той России, которая, по меткому выражению К. Маркса, шла путем «поднимающейся нации, умевшей даже поражения превращать в орудия победы» (Маркс К. Ретроспективный взгляд на Крымскую кампанию. — Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 10, с. 589). Действительно, успех миссии С. Л. Владиславича был подготовлен тем, что русская дипломатия извлекла урок из неудачного для нее результата Нерчинской конференции 1689 г. и в полной мере учла трудности, с которыми сталкивались в Пекине русские посольства XVII — начала XVIII в. Несомненно, наиболее поучительным был опыт посольства Л. В. Измайлова (1719-1721), когда петровская дипломатия, даже пойдя на существенные уступки в области посольского церемониала, что являлось камнем преткновения для всех прибывавших в китайскую столицу европейских дипломатических миссий, не смогла найти компромиссное решение, которое совместило бы стремление цинского двора к решению [6] политических проблем, в первую очередь касавшихся разграничения в районе Халхи, с желанием русской стороны развивать экономические отношения, не поступаясь интересами России на Дальнем Востоке и в Центральной Азии (РКО в XVIII веке. Т. 1, с. 195-276, док. № 151).

Добиваясь договорного оформления границы между русскими владениями в Забайкалье и Южной Сибири и захваченной Цинами Халхой, маньчжурское правительство в первую очередь стремилось достигнуть международного признания новых рубежей своей империи, обеспечить нейтралитет России в период экспансии Цинов против Джунгарского ханства. Для оказания нажима на русское правительство динская дипломатия под предлогом нерешенности вопроса о перекочевавших в русские пределы монголах с 1722 г. запретила русскую торговлю в Китае (Там же, с. 332, док. № 202). А на переговорах о перебежчиках осенью

1723 г. в Селенгинске динские дипломаты угрожали русскому представителю Л. Лангу, что если перебежчики не будут возвращены, то установленный Нерчинским договором вечный мир динские власти «яко недействительный почитать будут» (Там же, с. 389, док. № 241).

В марте 1725 г. Коллегия иностранных дел через Л. Ланга известила цинское правительство о том, что Россия «вечной междо обоими государствами, Российским и Китайским, мир и дружбу твердо содержать намерена» и для этого в Китай направляется «министр из знатных особ, которой снабден будет полною мочью и довольными инструкции и указы между обоими государствы, Российским и Китайским, как разграничение земель учинить, так и все произшедшия на границах несогласии со определенными уполномоченными китайскими министры ко удовольствованию обоих стран ко окончанию привести и успокоить» (Там же, с. 428, док. № 217).

Решение об отправлении в Цинскую империю полномочного посольства было принято еще при жизни Петра I, скончавшегося в январе 1725 г. Правительство Екатерины I остановило выбор на С. Л. Владиславиче, который 18 июня 1725 г. был назначен главой посольства (См. док. № 1).

С. Л. Владиславичу был присвоен ранг чрезвычайного посланника и полномочного министра. Новый посол к цинскому двору уже имел значительный дипломатический опыт, приобретенный как на Востоке, так и в Европе. Он выполнял поручения русского правительства в Константинополе, откуда в 1703 г. прибыл на своем корабле в Азов. Став одним из заметных коммерсантов петровской эпохи, он в 1710 г. был пожалован титулом графа Иллирийского, так как был уроженцем расположенного на земле древних иллирийцев г. Рагуза (ныне Дубровник), в 1716-1722 гг. по поручению Петра I Владиславич побывал в своем родном городе, а также в Венеции и Риме, где приобрел несколько статуй для царского дворца в Петергофе и Летнего сада (Интересный и наиболее полный очерк жизни и деятельности С. Л. Владиславича был опубликован Н. И. Павленко в связи с 250-летием основания г. Кяхты (см.: Павленко Н. И. Савва Лукич Владиславич-Рагузинский. — Сибирские огни. 1978, № 3, с. 155-168)). При назначении посланником С. Л. Владиславич, бывший к этому времени надворным советником (гражданский чин 7-го класса), был сразу же произведен в действительные статские советники, т. е. получил чин 4-го класса, который; давал потомственное дворянство и позволял занимать высокие государственные должности. [7]

В состав посольства был включен Л. Ланг, хорошо осведомленный об обстановке в Пекине, обычаях цинского двора и, в свою очередь, известный маньчжурским чиновникам. Командование эскортом посольства было поручено И. Д. Бухолцу, еще в 1715-1716 гг. возглавлявшему русскую экспедицию в Восточный Туркестан (См.: Гуревич Б. П. Международные отношения в Центральной Азии в XVII — первой половине XIX в. М., 1979, с. 68-70). Заметную роль в посольстве играли пограничный комиссар С. А. Колычев, который до того уже демаркировал границы России с Польшей и Турцией, а также И. И. Глазунов, секретарь посольства, выполнявший эти же обязанности и в посольстве Л. В. Измайлова.

Морская академия обеспечила посольство специалистами в области геодезии и картографии. Епископ И. Кульчицкий в сопровождении нескольких священнослужителей и двух студентов Московской славяно-греко-латинской академии также был придан свите посла. Всего посольство насчитывало около 120 человек, а сопровождавший его отряд — 1500 человек. Снаряжение посольства обошлось правительству почти в 100 тыс. руб., из них 10 тыс. руб. было потрачено на подарки цинскому императору и 3 тыс. руб. — его министрам. Посол и его свита везли для продажи личных товаров более чем на 20 тыс. руб. (См. док. № 20; Cahen G. Histoire des relations de la Russie avec la Chine sous Pierre le Grand (1689-1730). P., 1912, c. 201-202; Маncall M. Russia and China. Their Diplomatie Relations to 1728. Cambridge, Mass., 1971).

Подготовка нового посольства приняла широкий размах. В распоряжение С. Л. Владиславича были предоставлены все документы о деятельности его предшественников — Ф. А. Головина, И. Идеса, Л. В. Измайлова. В составлении инструкции послу, готовившейся Коллегией иностранных дел, принимали участие и Коммерц-коллегия (См. док. № 24), и другие правительственные учреждения. Инструкция (См. док. № 56), состоявшая из 45 пунктов, характеризовала состояние русско-китайских отношений на момент отправления посольства, указывала маршрут миссии.

В инструкции предусматривалось, что если во время следования посол не получит «резолюции» от китайского двора о своем пропуске, то должен послать пограничным управителям и самому императору сообщение о том, что он послан поздравить его, императора, с «восприянием наследственного Китайского государства правления», а также для «нотификации» о том, что после кончины Петра I русский престол заняла императрица Екатерина I, кроме того, он направлен «ради нужнейших дел, к пользе обоих государств касающихся» (п. 9)

Русское правительство опасалось, что цинская сторона может воспрепятствовать прибытию посла в Пекин без выполнения предварительного условия, касающегося пограничного размежевания. В таком случае посол должен был разъяснить, что согласно «обыкновению между всеми соседними государствами» он именно в столице империи должен «надлежащим образом объявить» о событиях, имевших место в Русском государстве, и от имени русской императрицы поздравить Иньчжэня, четвертого сына императора Сюань Е, с вступлением на престол. Что же касается остальных вопросов, то русский посол облечен «полною мочью» и специальными инструкциями, чтобы «между обоими государствы, Российским и Китайским, как о разграничении земель, так и о всех произшедших на границах ссорах при дворе ханова величества ко удовольствованию обоих стран согласие учинить и тем вечную дружбу утвердить» (п. 11). Именно это и является главной целью его визита в Пекин. [8]

Особые пункты инструкции предусматривали необходимость охранения «высокой чести» представляемого послом государства, касались характера аудиенции у императора. Прецедентами должны были служить прием императором Сюань Е Л. В. Измайлова и аудиенция, данная шахом персидским посланнику Артемию Волынскому. Причем С. Л. Владиславичу следовало получить несколько более высокий уровень («с прибавкою чести») на императорской аудиенции, чем оказанный Л. Измайлову, так как последний являлся только чрезвычайным посланником, а С. Владиславич был «прислан в характере полномочного министра» (п. 14). В числе задач посольства указывались возобновление караванной торговли и деятельности русского торгового представителя в Пекине, обсуждение вопроса о пребывании в столице Цинской империи православного священнослужителя, рассмотрение вопроса о разграничении (Там же).

Безусловно, главными были две проблемы, требовавшие договорного оформления: стабильность политических и экономических отношений и устойчивость ситуации в пограничной зоне. С. Владиславичу поручалось обобщить сведения о русской казенной и частной торговле в Китае, еще раз проверить имеющуюся информацию о рынках, портах, реках и каналах Цинской империи, о торговле там европейцев, о товарах, покупаемых и продаваемых в маньчжурской империи, о путях и средствах перевозки товаров из Китая в Россию (ЦГАДА, ф. Коммерц-коллегия, д. № 460, л. 1-54; АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 6, л. 16-51 об.).

Подробно были оговорены в инструкции, полученной Владиславичем, и различные стороны деятельности посланника по подготовке и проведению нового разграничения русских и цинских владений. Так, пункт 8 гласил: «Ему ж, чрезвычайному посланнику, надлежит в проезде своем чрез Сибирь, такожде и во время своего тамо в каком месте пребывания стараться получить все к комиссии его касающиеся известии и особливо о пограничных с китайцами землях, которыя при прежнем с китайцы съезде графа Федора Алексеевича Головина без разграничения оставлены и которые места китайцы в свою сторону ныне получить желают, сколь оные Российскому империю нужный для чего в то время не разграничены, и, сколько возможно будет, учинить оным обстоятельное описание и карту».

В связи с малоизученностью района предстоящего разграничения и неопределенностью границы, намеченной Нерчинским договором, пункт 26 инструкции вменял посланнику в обязанность узнать: «1. Которые земли действительно разграничены и которые еще не разграничены. 2. В тех неразграниченных землях до которых мест российское владение и границы были и насупротив того такожде китайские. 3. В которые земли имянно китайцы вступают и ныне претензии чинят и которого владения оные прежде сего были», кроме того, Владиславичу следовало составить карту всех этих земель, один экземпляр которой отправить в Коллегию иностранных дел, а по другому совещаться с цинскими представителями.

Пункт 27 инструкции предписывал посланнику при переговорах как можно дольше откладывать обсуждение пограничных проблем, пока в Петербурге не будет получена карта, чтобы по ней «последняя определительная резолюция на оные (границы. — В. М.) учинена быть могла». Пункты 28-31 предлагали Владиславичу смотря по обстоятельствам использовать различные формы соглашения: сначала ждать описания пограничных районов и составления карты, выделив для исполнения этой работы с обеих сторон специальных комиссаров, и лишь [9] потом заключать договор, подписать общее соглашение, а затем провести детальное разграничение.

Специальные пункты инструкции отводили претензии маньчжурских правителей Китая на русские владения. Если Владиславичу, как и Измайлову, в Пекине заявят, гласил пункт 34, что Селенгинск, Удинск и Нерчинск построены якобы после первого русско-китайского разграничения; (1689 г.) и что русские постоянно приближаются к границам империи Цин, то посланнику следует ответить ссылкой на статью 2 Нерчинского договора, устанавливавшую границей в этом районе р. Аргунь. Если же ему, как и Измайлову, будет сделано заявление о желании цинского правительства построить крепость на Иртыше, то Владиславич должен категорически возражать против этого, так как «Иртыш-река во владении Российской империи изстари» (п. 35).

В целом посланник имел всесторонне взвешенную позицию по вопросу об очередном размежевании владений России и земель, вошедших в состав империи Цин. Специальной грамотой Екатерина I уполномочила С. Л. Владиславича на встрече с цинскими министрами, обладающими равными полномочиями, «не токмо о разграничении тех земель, но и обо всем протчем, что касаться имеет к пользе обоих государств и подданых, соглашаться и о том трактат постановить, заключить и подписать» (Док. № 43).

12 октября 1725 г. посольство Владиславича выехало из Петербурга.

В период подготовки к переговорам с цинскими уполномоченными: Владиславич особое внимание обратил на обеспечение своего посольства надежными картографическими материалами. С этой целью он устанавливает связь с главой 1-й Камчатской экспедиции В. И. Берингом, которому 30 марта 1726 г. из Илимска посылает письмо, подчеркнув, что имеет «необходимую нужду в ланкартах Сибирской губернии, наипаче мест и сторон, которые с Китайским государством граничат» (Док. № 128. В. И. Беринг, находясь в Якутске в июне 1726 г., вел переписку с Адмиралтейств-коллегией через Иркутск, где в это время находился С. Владиславич. Письма В. Беринга отправлялись в Петербург с посольской почтой С. Владиславича (см.: Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в. Сборник документов. М., 1984, док. № 32, с. 53)).

5 апреля 1726 г. посольство прибыло в Иркутск, где задержалось на три месяца. В августе С. Владиславич и его свита были в Селенгинске, здесь провели они более трех недель, ожидая от китайской стороны ответа о приеме русского посольства. Чтобы не терять времени, Владиславич немедленно организовал геодезическую съемку местности приграничной зоны. С этой целью из Селенгинска были направлены две партии геодезистов, одна к Удскому острогу, другая в верховья Абакана. Инструкция первой группе, данная из Походной посольской канцелярии, обязывала геодезистов добраться от Нерчинска до верховья р. Уды, описать по пути всю местность, составить затем подробное описание района Удского острога, исследовать горные хребты, идущие вдоль Амура до верховья Уды, узнать, не приблизились ли китайские владения в данном районе после Нерчинского договора. Аналогичные задачи по описанию местности ставились и второй партии геодезистов, направлявшейся от Селенгинска на запад (См. док. № 144-145).

Владиславич по документам, хранившимся в Селенгинской [10] приказной избе, расспросам местных жителей и материалам, собранным геодезистами, составил описание границы от Енисея до Аргуни и, приложив к нему ландкарту, направил в Коллегию иностранных дел. Однако это описание не касалось района «каменных гор» и Уды, так как посланная туда партия геодезистов не смогла справиться с поставленной перед ней задачей и вернулась ни с чем. «И для получения о тех землях и реках подлинного известия, — сообщал Владиславич в реляции в Коллегию иностранных дел от 31 августа 1726 г., — посланы два геодезиста чрез Якутск, которые тамошнему воеводе рекомендованы и господину капитану Берингу. И оным велено то известие, описав, приобщить в моей небытности господину комисару Колычеву, дабы он о всем имел подлинное известие» (Док. № 189).

Наряду с этим Владиславич деятельно организует оборону русской приграничной полосы, он предлагает правительству построить крепость на Селенге, торопит с ее закладкой полковника И. Д. Бухолца.

В Селенгинске в Походной посольской канцелярии посланник составил книгу с «записями трактатов, учиненных с мунгальскими и прочими народами». Сюда входили: шертная грамота 1634 г. о принятии в русское подданство Алтын-хана Бадмы, подтвержденная впоследствии сыном его Лубсаном, а также договоры семи тайшей и табунгутских сайдов о вступлении их в русское подданство, заключенные монголами с Головиным в 1689 г. Владиславич решил представить эти документы пекинскому двору при обсуждении вопроса о границах.

Чтобы понять весомость аргументов русской дипломатии, необходимо учитывать, что собранные Владиславичем документы давали широкую картину более чем векового укрепления русско-монгольских связей и их правового оформления.

Приближение границ Русского государства к Монголии имело важное значение для изменения политической обстановки в Центральной Азии, так как оно положило конец длительному доминирующему влиянию Китая в этом обширном районе, установившемуся после поражения монгольских ханов в войне с минскими генералами к середине XV в. Государство Алтын-ханов в Западной Монголии, оказавшееся не только буфером, но и связующим звеном между Русским государством и Цинской империей, было склонно к установлению добрососедских отношений с московским правительством. Вместе с тем Шолой Убаши-хунтайджи рассчитывал на помощь русских в борьбе с соседними феодальными владетелями, в частности с ойратским ханом Хара-Хулой (РМО 1607-1636. Сборник документов. М., 1959, с. 79-80). Русское государство, не располагавшее в тот период ни силами, ни средствами для укрепления границ своих владений в Сибири, стремилось к присоединению соседних кочевых народов путем мирного их приведения к присяге (шерти). Все это способствовало тому, что уже в начале 1617 г. в ответ на просьбу Алтын-хана ему была послана грамота из Москвы о принятии его в русское подданство (Там же, с. 68).

Хотя Шолой Убаши-хунтайджи получал из Москвы жалованье и сам довольно регулярно присылал посольства с подарками царю, зависимость его от Русского государства была довольно условной. Отказ русского правительства предоставить ему военную помощь и быстро меняющаяся обстановка в степи, где ему удалось одержать несколько побед, временно охладили его интерес к укреплению связей с Москвой. Однако политические и экономические интересы [11] государства Алтын-ханов диктовали его правителю необходимость установления прочного союза с более сильным северным соседом, союза, который носил бы не временный характер, а стал постоянным фактором в развитии русско-монгольских отношений. Поэтому второй Алтын-хан, Бадма Эрдэни-хунтайджи, в 1634 г. формально присягнул на верность и подданство русскому царю и был принят «со всей его ордой» «под высокую руку» царя Михаила Федоровича (Там же, с. 203-215).

Принятие феодалами Западной Монголии русского подданства не являлось для русского правительства средством колонизации данного района. Это и определяло в целом успешное развитие русско-монгольских отношений в дальнейшем.

В 1637 г. Алтын-хан вновь подтвердил верность данной им шерти (РМО. 1636-1654. Сборник документов. М., 1974, с. 77-102), вместе с тем просьбу об оставлении в русском подданстве подал и один из духовных феодалов Западной Монголии — лама Дайн Мерген-ланза (ЦГАДА, ф. Монгольские дела, оп. 2, 1637, д. № 2, л. 158-165). Посылка московским правительством жалованья своим подданным оказалась весьма привлекательной для многих мелких монгольских феодалов, которые изъявляли готовность вступить в русское подданство, как это сделал, например, табунанг Дурал-джайсун в 1639 г. (РМО. 1636-1654, с. 157).

Отношения московского правительства с наследниками Алтын-ханов Западной Монголии во второй половине XVII в. продолжали оставаться весьма дружественными. В 1662 г. Лубсан-хунтайджи (сын Алтын-хана Бадмы Эрдэни-хунтайджи), последний из Алтын-ханов, пытаясь получить от русских военную помощь для ведения междоусобной войны, вновь подтвердил свое подданство русскому царю и предлагал ему построить крепость на р. Кемь, «чтобы дань собирать» (Шастина Н. П. Письма Лубсан-тайджи в Москву. — Филология и история монгольских народов. М., 1958, с. 287). Посол Лубсана-хунтайджи на приеме в Москве подчеркивал, что если русское правительство поможет его хану ратными людьми для борьбы с халхаскими феодалами, то он «де тех своих неприятелей всех, которые кочуют и до Китайского государства, приведет под царского величества высокую руку». Однако царское правительство, испытывавшее недостаток в ресурсах для обороны своих сибирских владений, предпочло не вмешиваться в феодальные распри в монгольских степях (ЦГАДА, ф. Сибирский приказ, стб. 1469, л. 25).

11 ноября 1688 г. в Удинск прибыли посланцы 20 монгольских тайшей, просивших в специальном послании на имя русского царя: принять их в русское подданство и «от калмыцкого Бушукту-хана оборонить». Головин предложил им оформить вступление в русское подданство особым договором (РКО в XVII в. Т. 2, с. 364-367).

В преамбуле договора, указывалось, что монгольские тайши принимаются в русское подданство на условиях 10 нижеследующих статей: 1) тайши и все их улусные люди будут в вечном подданстве у русского царя; 2) обязуются давать русским тягловый скот в случае необходимости; 3) обе стороны наказывают по своим законам похитителей скота; 4) за убийство полагается смертная казнь; 5) насильно не вынуждать монголов принимать христианство и выдавать беглецов на обе стороны; 6) ранее объясаченные русскими буряты оставались в русском подданстве, и на них более не предъявляли претензий; вступать в сношения с их прежними сюзеренами монгольским [12] тайшам разрешалось лишь с ведома русских властей; 8) тайшам призывать и других монгольских владетелей в русское подданство, а также обеспечивать всем необходимым прибывающие к ним русские посольства; 9) отпустить монгольских послов в Москву; 10) ежегодно тайши с каждого улуса должны были поставлять в Селенгинск продовольствие: по 50 голов крупного рогатого скота и по 50 баранов. «А [у] улусных их людей поголовного ясаку не имать», — говорилось в договоре (ПСЗ. Т. 3, с. 3-7, № 1329; РКО в XVII в. Т. 2, с. 383-385; Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах в XVII в. М., 1969, с. 170-171; то же, изд. 2-е, Хабаровск, 1984, с. 172-173).

В период пребывания посольства С. Владиславича на границе с Халхой тяга монголов к переходу в русское подданство усилилась. Под защиту русских властей перекочевывают все более крупные партии. Наконец, летом 1726 г. в русские пределы откочевали 1000 халхасцев и угнанных маньчжурами в Халху ойратов. Цинское правительство тщетно добивалось их выдачи (Златкин И. Я. Очерки новой и новейшей истории Монголии. М., 1957, с. 79).

Для извещения маньчжурских сановников о своем прибытии к границам Цинской империи и готовности к посольской конференции С. Л. Владиславич направил в Пекин А. Лаврентьева, снабдив его соответствующим письмом к маньчжурским министрам (См. док. № 139). Получив известие о решении цинского правительства принять русского посла, Владиславич отправился в столицу Китая.

В пределы империи Цин русские представители вступили у р. Буры, находившейся в четырех с половиной верстах от последнего русского караула. Бура по существу являлась небольшим ручьем, впадавшим в р. Орхон. «Над гой речкою Бурою с китайской стороны стоял караул мунгальский в двадцати юртах; а по сю сторону той же речки, верстах в двух, на сопке Орогойту их же караульный маяк стоял, наметанный каменьем», — отметил посланник в своем путевом журнале (Док. № 88). Здесь и состоялась встреча С. Владиславича с цинскими уполномоченными Лонготу и Сыгэ. Главным из них был Лонготу, маньчжур из желтого с каймой знамени, отличавшийся знатностью происхождения. Мать императора Сюань Е приходилась ему теткой, а его сестра, являясь одной из жен Сюань Е, стала императрицей Сяои. Таким образом, Лонготу был двоюродным братом и одновременно шурином Сюань Е, а императору Иньчжэню (правившему под девизом Юнчжэн) он приходился дядей. Его назначение главой делегации чем-то напоминало соответствующее назначение Сонготу главой цинской делегации на Нерчинской конференции.

Как в свое время Сонготу помог Сюань Е стать императором, так и Лонготу, являвшийся с 1711 по 1725 г. генерал-полицмейстером Пекина, в решающий момент борьбы за власть после кончины Сюань Е примкнул к принцу Иньчжэню. Его солдаты обеспечили порядок в столице, и это позволило главному претенденту занять престол. Лонготу был осыпан императорскими милостями: он возглавил Либу (Министерство чинов), одновременно являясь главой Лифаньюаня (который он возглавлял в 1720 г., еще при Сюань Е). Но уже в 1725 г. его сместили с поста главы пекинской полиции, а затем и с других постов: императору не нужен был чересчур родовитый и всесильный приближенный. Лонготу был отправлен во главе комиссии определять границу между ойратами и халхасцами в предгорьях Алтая. Когда же стало известно о прибытии российского посла на границу, Лонготу был поставлен во главе цинской делегации. Вторым лицом делегации был дорги амбань Сыгэ, имевший титул «бо», один из высших [13] наследственных титулов, соответствовавший приблизительно европейскому «граф»,

1 сентября 1726 г. посольский караван, сопровождаемый дорги амбанем Сыгэ, двинулся к Пекину, куда и прибыл спустя полтора месяца, проделав от Петербурга путь в 11 055 км.

Встречали русское посольство весьма пышно и почетно. У ворот Пекина было выстроено до 8 тыс. войск, салютовавших из ружей. Однако все это не помешало цинским властям рассматривать приезд представителя Российской империи как очередной привоз «дани». «Русский Чахан-хан прислал посла Савву, — повествует “Цин шилу”, — преподнести двору грамоту, поздравляющую его величество с восшествием на престол, и приподнести местную продукцию в качестве дани» (См. док. № 122). Когда С. Владиславич и его спутники разместились на посольском дворе, двор заперли и, «поставя кругом всего двора караул, наших людей спускать не велели» (Док. № 196).

4 ноября на императорской аудиенции состоялось вручение русским послом грамоты императору. Цинская дипломатия проявила известную гибкость в вопросах протокола: после обеда и политических бесед с высшими сановниками империи в одном из павильонов Запретного города С. Владиславич был препровожден в тронный зал, где Иньчжэнь лично принял грамоту из рук посла. Эта часть церемонии вполне соответствовала европейскому этикету. Но после нее посол исполнил ритуал «коутоу», отдавая дань местной традиции.

На этой аудиенции Иньчжэнь, обратившись к русскому послу через главу Лифаньюаня Тэгута, отметил, что «у его родителя был с Российским империем блаженный мир и покой и добрая дружба, к содержанию которой и его величество имеет склонность», и поэтому присланного российским правительством посла он принимает «с учтивостию и честью, как прежде послы не приниманы. А между де двумя империи после мирных договоров до сего числа никаких великих дел не происходило, а которые малые происходили на границе, о тех он давно желал российского посла, дабы все успокоить» (Там же). С. Владиславич, отметив «склонение» обеих сторон к «блаженному покою и доброму согласию», выразил надежду «все окончить благополучно» и просил назначить верховных и вернейших министров для переговоров с ним и докладов императору.

Цинские делегаты на переговорах с русским посланником были достаточно высокого ранга: президент Лифаньюаня Тэгут и вице-президент Бинбу Тулишэнь, а во главе их стоял Чабина, президент Либу (Министерства чинов). Официальные переговоры начались 15 ноября 1726 г. Но если церемониальная часть посольства шла вполне удовлетворительно, то о переговорах по существу стоявших перед посольством проблем этого сказать нельзя.

Вначале С. Владиславич предъявил цинским уполномоченным развернутую программу предстоящих переговоров, выдвинув основные предложения русской стороны по вопросам расширения и упорядочения русско-китайской торговли и разграничения в районе Монголии.

Цинские уполномоченные упорно отклоняли пункты о торговых отношениях, требуя прежде их обсуждения решить вопрос о границах. С. Владиславич же настаивал на совместном обсуждении и политических и коммерческих вопросов для выработки статей общего трактата о взаимоотношениях Цинской и Российской империй. Согласование точек зрения сторон происходило крайне медленно, маньчжуры [14] попытались проводить на переговорах ту же тактику, что и на Нерчинском конференции: они выдвинули неимоверные территориальные притязания и начали оказывать на русского посла всевозможный нажим — пытались подкупить «великим награждением» от императора Иньчжэня, угрожали тюремным заключением, прекратили давать продовольствие, носили для питья непригодную («соленую») воду и т. д.

Маньчжурские дипломаты не хотели признавать уже сложившегося в районе Халха-Монголии разделения территорий обоих государств. Они категорически отказались считаться с документами, представленными русской стороной, — договорами Алтын-ханов и табунгутских тайшей, заявив, что теперь это подданные Тушэту-хана, и Россия утратила на них свои права. Тогда русский представитель указал им, что монгольские владения ограничиваются линией монгольских караулов: на р. Буре (Тулишэнь, который участвовал в переговорах, при проезде через Монголию с посольством к Аюке-хану отмечал, что северная граница Халхи — р. Боро (Бура), где находился Буринский караул. Отсюда Тулишэнь и его спутники через сутки приехали на «межевое двух государств место», называвшееся Субукту. По расчетам цинского посла, от границы и от Буринского караула до Селенгинска было 200 ли (РКО в XVIII в. Т. 1, с. 444)).

С. Л. Владиславич показал цинским уполномоченным всю абсурдность их притязаний на русские земли. Когда же маньчжурские сановники попытались заявить, что русские якобы «неправдою завладели» этими землями, то посланник ответил им: «таким же способом, как богдыханово величество Китай завоевал», и как богдыхан никому без войны не уступит своих провинций, так и русский император не поступится территорией его государства (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 12а, л. 223 об. – 224). Цинская сторона настояла на том, чтобы в Пекине были решены лишь общие вопросы, а детали установления границы между двумя империями обсуждены на месте, т. е. в приграничной зоне. Стремясь перейти от общей дискуссии об «исторических» правах на те или иные территории к конкретному согласованию будущих рубежей, Владиславич предоставил цинским дипломатам картографические материалы, получив взамен цинскую ландкарту.

Русский посол настаивал на том, чтобы Цины очистили незаконно занятые ими земли в верховьях Аргуни, но в этом вопросе пекинские дипломаты попытались дать произвольное толкование Нерчинского договора, заявив, что «в мирном договоре написана граница река Аргунь, с их стороны написана до вершины, а с российской стороны вершин не упомянуто!» (Там же, л. 229). На деле же именно в русском экземпляре договора говорилось о прохождении границы до верховий Аргуни, а в маньчжурском тексте и китайском его переводе было опущено.

Хотя цинское правительство отказалось признавать действительным соглашение между Русским государством и Алтын-ханами, но само заявление русских дипломатов о том, что Россия могла бы предъявить права на наследие владетелей Западной Монголии, в течение почти столетия приносивших присягу на верность русскому правительству, заставило маньчжуров признать, что границу здесь следует вести «с равною сатисфакцией для обеих сторон». Даже сам факт признания цинской дипломатией равенства прав обоих государств при разграничении на рубежах Монголии был уже победой реалистичной политики, проводившейся русским представителем на переговорах.

26 декабря состоялся второй прием цинским императором русского посла. На сей раз это было связано с процедурой вручения [15] Иньчжэню подарков от русской императрицы и лично от посла, а 10 января 1727 г. русский посол был приглашен в императорский дворец на прием по случаю китайского Нового года. Согласившись присутствовать на торжественном обеде, если ему будет предоставлено столь же почетное место, как и на аудиенции, С. Л. Владиславич подчеркнул, однако, что поздравления императору он выразит отдельно, в другой день, а не тогда, когда это будут делать высшие сановники империи, подданные императора.

С. Владиславич установил тесные отношения с французским миссионером Д. Паренином, который сообщил ему, что цинский двор «с Россиею мир содержать зело желает, однакож российскому торгу и коммуникации зело не ради, границу б развесть ради» (Док. № 196). Паренин обещал в качестве переводчика с латинского языка содействовать успеху русского посольства. Одновременно нанеся визиты и другим миссионерам, С. Владиславич выяснил возможности строительства русской церкви в Пекине.

Уже 13 января цинские представители дали С. Л. Владиславичу письменный ответ на его предложения. Маньчжуры не хотели рассматривать конкретных вопросов принадлежности определенных участков территории тому или иному государству, а ограничивались лишь общими соображениями о справедливости подхода русских дипломатов к решаемым проблемам. Но под прикрытием общих рассуждений цинские представители пытались на деле выдвигать собственные далеко идущие запросы и территориальные притязания.

Цинские дипломаты принесли С. Владиславичу «большую ландкарту», на которой были наклеены кусочки красной бумаги, означавшие знаки, по которым цинское правительство предлагало вести границу в районе Монголии. «А те знаки, — отметил русский посол, — были так далече внесены в российскую землю, которыми бы был Нерчинск, Селенгинской, Удинской и Тункинской и Красноярской уезд так притеснен, что б более половины владений тех уездов осталось в китайском владенье» (Там же).

Русский посланник и полномочный министр заметил, что «ежели той границе быть, то все крепости и земли по сю сторону Байкала доведетца отдать им, так ли они чают и так ли за правду рассуждают». В связи с такой прямой постановкой вопроса маньчжуры попытались провести дипломатический маневр, свидетельствовавший об их попытке исказить смысл Нерчинского договора. Они заявили: «Что их прежде было, то и ныне быть имеет, и посмотрел бы он, чрезвычайной посланник, в мирном трактате, не написано ли — все земли и реки, которые между ограниченными каменными горами и рекою Удою протягаютца, да разграничатца впредь, где ныне граница праведная быть имеет» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 12а, л. 247 об.). Итак, цинские власти, ранее произвольно опустившие часть первой статьи Нерчинского договора о неразграниченности земель по Уде (См.: РКО в XVII в. Т. 2, с. 43; Мясников В. С. Империя Цин и Русское государство в XVII в. М., 1980, с. 255), теперь попытались воспользоваться этим положением, применив его к совсем другому району!

Русский представитель без труда уличил цинских дипломатов в искажении текста процитированного ими договора: «Рассмеявся, чрезвычайный посланник ответовал, что они трактат не так толкуют и в трактате о тех землях, которые по сю сторону Байкала, не упомянуто, и не та река Уда, на которой острог Удинский и которая в [16] Селенгу и в Байкал впадает, но упомянута другая река, Удь, которая в Камчацкое море впадает, чтоб они смотрили внятно мирный договор» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 12а, л. 247 об. Дело в том, что в Восточной Сибири имеются три реки с названием Уда: одна впадает в Охотское море, земли по ней были оставлены неразграничеиными по Нерчинскому договору; другая является притоком Селенги, о ней-то и пытались толковать цинские дипломаты; третья впадает в Ангару, о ее существовании маньчжуры, видимо, не знали. Самое название Уда в эвенкийском диалекте означает спокойное, тихое течение (см.: Мурзаев Э. М. Словарь народных географических терминов. М., 1984, с. 572)). Поняв, что их уловка не удалась, они продолжали упорно твердить, что граница должна пройти «по Байкалу, куда прежде мунгалы владели». Тогда С. Владиславич решил применить против маньчжуров их же оружие и сделать такого же рода территориальные запросы, как и динская сторона, с тем чтобы впоследствии он мог бы без ущерба для России поступиться ими. Он объявил уполномоченным цинского двора, что «не хочет их трудить, ни спрашивать по Калган (Чжанцзякоу, — В. М.), а река Курулюн (Керулен, — В. М.) и Тола от бога сделана российская граница» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 12а, л. 248).

Переговоры затянулись. После сделанного С. Л. Владиславичем разоблачения подмены маньчжурами одной Уды другой цинские уполномоченные стали требовать установления границы не только в районе Халхи, но и у побережья Охотского моря. Русский посланник отказывался обсуждать вопросы разграничения территорий в Приморье, указывая на совершенную неизученность этого района и отсутствие у него полномочий на проведение там границы (Там же, л. 295-296). В конечном итоге С. Л. Владиславичу удалось настоять на том, чтобы разграничение земель по Уде, впадающей в Охотское море, было отложено до более благоприятных обстоятельств (Там же, л. 362-362 об.). Это был серьезный выигрыш русской дипломатии, так как, зарезервировав право возвратиться к территориальному размежеванию в этом районе, она сохранила в своих руках юридический ключ к разрешению амурской проблемы в середине XIX в. Цинские же представители продолжали выдвигать необоснованные притязания на Забайкалье.

В ходе переговоров с цинскими министрами С. Л. Владиславич подготовил проект будущего трактата между двумя государствами. Этот проект, состоящий из 13 пунктов, касающихся политических и торговых сношений двух государств, он передал маньчжурским дипломатам 19 января 1727 г. Через три дня цинская сторона пыталась провести обсуждение переведенного с латинского на маньчжурский язык проекта трактата, но не на уровне министров, а путем присылки на посольский двор чиновников низкого ранга — «заргучеев», которые стали полностью искажать уже согласованные с министрами пункты. Владиславич, выслушав цинских посланцев, отказался вести с ними переговоры, так как это не соответствовало его рангу.

Но это не сказалось на формальном ходе посольства. Цинская дипломатия проявляла большое искусство в том, чтобы добиться выгодного ей исхода переговоров. Так, в конце января, когда продолжались новогодние празднества, русский посол был приглашен в знаменитый загородный дворец Юаньминъюань, где присутствовал на фейерверке, устроенном для императорского двора. По окончании праздника у русского представителя спросили, что он хотел бы сообщить императору. Владиславич выразил благодарность за прием и сказал, что главное его желание заключается в том, чтобы император дал указание своим министрам быстрее окончить государственные дела с ним [17] и разрешил отослать курьера к российскому двору с извещением о результатах переговоров.

Тем не менее к середине февраля переговоры С. Л. Владиславича с цинскими министрами зашли в тупик. Камнем преткновения в проекте предполагаемого трактата являлось равенство в титуловании обоих монархов, на что не соглашалась маньчжурская сторона. Но еще более важным было то, что цинские дипломаты попытались отказаться от уже согласованного на предыдущих заседаниях принципа установления рубежей: «каждый владеет тем, чем владеет теперь». Вообще, после длительных празднеств и угощений, присылавшихся императором в перерывах между деловыми встречами дипломатов двух стран, цинские министры изменили свое поведение и далее перешли к языку угроз, когда касались территориальных вопросов. Они категорически отказывались отпустить из Пекина русского курьера с посольскими донесениями.

Дела посольства осложнились еще и тем, что С. Л. Владиславич заболел. Цинский император даже прислал к нему личных врачей. Но доктора китайской медицины правильно рассудили, что русскому послу лучше пользоваться предписаниями своего доктора, «которой де знает лутче их ево природную натуру и климат» (Док. № 196), они же взяли на себя функции повседневного наблюдения за больным. Примерно через три недели посланник справился со своим недугом, и 5 марта переговоры возобновились.

Цинская дипломатия решила оказать нажим на русского посла. 15 марта ему было объявлено, что оканчивается срок выдачи «корма» от богдыхана русскому посольству и С. Л. Владиславич должен готовиться к отъезду из цинской столицы. Посол резонно возразил, что сроки выдачи «корма» касаются только торговых караванов, а посольства во всех странах мира пользуются иными привилегиями. Если же содержание его и его свиты обременительно для императора, то он может жить до окончания дел на жалованье своего правительства. Кроме того, в марте, когда в степи еще не было корма для скота, переезд до границы был бы связан с большими лишениями, о чем свидетельствовал опыт посольства Л. Измайлова. В конце концов срок пребывания посольства в Пекине был продлен до апреля.

21 марта 1727 г. С. Л. Владиславич передал цинским министрам «два образцовые проекта, один с границею (будущий Буринский договор. — В. М.), а другой без границы (будущий Кяхтинский договор. — В. М.), на русском и латинском языках» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1725 г., д. № 12а, л. 390 об.). В проектах были предусмотрены практически все стороны постоянных связей России и Китая, а также отражен принцип будущего разграничения — «да владеют обе империи всем тем, чем ныне владеют» (Там же, л. 392-392 об.).

26 марта министры сообщили своему императору «о всем подробну, что происходило в их конференциях, и объявили последний его, чрезвычайного посланника, проект» от 21 марта 1727 г. Иньчжэнь принял полностью проект будущего Кяхтинского договора, а проект будущего Буринского договора принял с оговоркой в отношении принципа «кто чем владеет», ссылаясь на то, что «двор пекинской о владении неизвестен и для того посылаются министры для окончания на границу, и когда пограничное дело окончится, то и трактатами разменятся» (Там же, л. 419).

По приказу Иньчжэня министры Чабина, Тэгут и Тулишэнь были отстранены от переговоров за то, что «не умеют с ним, чрезвычайным [18] посланником, дело окончить», и на их место назначены «два первых алегоды, сиречь верховные тайные действительные советники... а имянно Малое и Фулое» (Там же, л. 401 об., 404). Было определено и, новое место для переговоров — «ханский двор». До этого все конференции проходили на посольском подворье. Таким образом, 27 марта начался новый этап переговоров, на более высоком уровне, завершившийся 16 апреля и не прибавивший ничего нового. Даже эти опытные дипломаты самого высокого ранга, не смогли сломить волю «упрямого» русского посла. С. Л. Владиславич непоколебимо стоял на том, что «ни здесь (в Пекине. — В. М.), ни на границе ничего не выключит» из своего последнего проекта (Там же, л. 415).

1 апреля С. Л. Владиславич был приглашен во дворец к богдыхану, где состоялось вручение ответных подарков русской императрице. Эта процедура являлась началом подготовки к отъезду из Пекина. Цинские дипломаты попытались предложить отправить с С. Л. Владиславичем грамоту о делах посольства, подготовленную в Лифаньюане. Но посол твердо заявил, что он может принять только ответную грамоту цинского императора русской императрице. Вместе с тем, проявляя дипломатический такт и гибкость, он предложил отправить письмо Лифаньюаня или грамоту от имени цинских министров к их же представителям на границу, и если в письме не будет чего-либо оскорбительного для Русского государства, то он примет такого рода документ на границе и перешлет его в Петербург. Было условлено, что переписка будет осуществляться от имени министров цинских к министрам российским без упоминания названий учреждений — Сената и Лифаньюаня.

И все же, несмотря на различные методы, использовавшиеся цинской дипломатией с целью оказать давление на посла, ход посольства ясно показывал, что маньчжурское правительство Китая было заинтересовано в установлении стабильной границы с Россией и что имеется обоюдная заинтересованность в поддержании нормальных добрососедских отношений между двумя империями.

Свидетельством этому явилась и прощальная аудиенция, данная императором С. Л. Владиславичу.

Аудиенция состоялась 19 апреля в Юаньминъюане. Несомненным успехом С. Л. Владиславича было то, что он сумел обсудить дела посольства; непосредственно с Иньчжэнем. «Я в Пекине долго жил, а государственных дел не окончил, — посетовал русский посланник. — Прошу, ваше величество, по своей высокой склонности повели оное окончить здесь или на границе посредственною правдою, дабы в неокончании не произошло какое дело трудное обоим империям и прежде всего караван российской, которой на границе обретается, дабы пропущен был» (Док. № 196). Иньчжэнь, который помнил, что его отец, император Сюань Е, вел дружественные беседы с Л. Измайловым, решил продемонстрировать миролюбие и стремление к улаживанию дел с Россией. Ему необходим был внешнеполитический успех и для усиления борьбы против Джунгарского ханства, и для подавления дворцовой оппозиции. Поэтому, приказав С. Л. Владиславичу приблизиться, он сказал: «О всех де делах, что ты говорил с нашими министры, я известен. И что здесь дело не окончено, ты не печалься. Я посылаю с тобою на границу добрых министров, которым велел все праведным посредством окончить. А тебе приказываю моим и твоей императрицы указом, хотя ты и не мой подданной, поступай праведно и склонно и почитай интерес равномерно как твоей императрицы, так и мой, не держа все одну [19] сторону, но обе, то все благополучно и радостно окончишь, когда я и твоя императрица имеем к такому доброму делу склонность, в чем я на тебя более надеюся. И ты с границы на уезжай, не окончав. А караван впредь пропуститца, когда все окончено будет» (Там же).

В этой аудиенции и прямой беседе русского посла с императором было примечательно то, что все три цинских министра, которые вели переговоры с Владиславичем, отсутствовали на императорском приеме. Когда же на следующий день они нанесли русскому посланнику прощальный визит, то сделали вид, что не знали о содержании беседы С. Владиславича с Иньчжэнем. Получив же известие об этом от русского посла, изложившего им «от слова до слова, как происходило», маньчжурские сановники выразили благодарность и пожелания послу с успехом закончить дела на границе. Владиславич заметил им, что если «министры с такою склонностию и правдою поступать будут, как он желает и как богдыханову величеству слово дал, то дело государственное скоро окончится, а ежели друг друга будут обманывать, то ничего доброго не будет» (Там же).

Переговоры в Пекине завершились, предстояло их продолжить на границе. Сопровождать посольство С. Владиславича от Пекина до России было поручено Тулишэню, назначенному вместе с «обретающимся» в то время на границе графом Лонготу и другими чиновниками привести переговоры с русским послом к окончанию и заключить трактат.

23 апреля 1727 г. русское посольство покинуло столицу Цинской империи...

Публикация документов, прямо или косвенно относящихся к посольству С. Л. Владиславича, началась еще в XVIII в. Первой увидела свет записка С. И. Писарева о поездке в Цинскую империю в составе посольства С. Л. Владиславича (Опубл. в кн.: Катифор А. Житие Петра Великого. СПб., 1772, с. 481-511). Затем академик П. С. Паллас опубликовал на немецком языке дневник Л. Ланга о поездке с торговым караваном в Пекин в 1727-1728 гг. (Lang L. Tagebuch einer in den Jahren 1727 und 1728 ueber Kjachta nach Peking unter Anfuehrung des Agenten Lorenz Lang gethanenen Karawanenreise. Neue Nordische Beitraege. Herausgeber. V. Prof. P. S. Pallas. St.-Pbg. und Leipzig, 1781, Bd. 2, c. 83-159), а М. Д. Чулков напечатал доношение С. Л. Владиславича в Коллегию иностранных дел от 22 августа 1725 г. (См. док. № 36) и «Пункты» Коммерц-коллегии от 10 августа 1725 г. (См. док. № 24), предназначенные для включения в инструкцию посла (Чулков M. Д. Историческое описание российской коммерции... Т. 3. Кн. 2. М., 1785).

В XIX в. появилось большое число публикаций, но они не имели планомерного, систематического характера. Отдельные документы (реляции и письма посла, инструкция послу, некоторые документы из «Пограничного определения» С. Л. Владиславича) публиковались в трудах историков, в «Полном собрании законов Российской империи», «Сборнике имп. Русского исторического общества» и в других сборниках. Была опубликована в одних изданиях частично (Сычевский. Историческая записка о китайской границе, составленная... в 1846 г. М., 1875, с. 134-135), а в других почти полностью работа С. Л. Владиславича «Секретная информация о силе и состоянии Китайского государства», поднесенная императрице Анне Иоанновне графом С. Рагузинским (Русский вестник. 1842, № 2, с. 180-243; № 3, с. 281-337) и напечатаны выдержки из [20] статейного списка посольства (Бантыш-Каменский H. Н. Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год. Казань, 1882, с. 128-135; Gahen G. Histoire des relations, с. LXI — LXIV). Неоднократно публиковались Буринский и Кяхтинский договоры в специальных сборниках трактатов и в трудах историков.

В начале XX в. публикаций, вероятно, не было, за исключением отрывка из «Секретной информации...» (Русский архив. М., 1900, № 8, с. 572-580). В советский период повторно публиковались отдельные документы из «Пограничного определения» (Кудрявцев Ф. А. История Бурят-Монгольского народа. Очерки. М.-Л., 1940), а также тексты Буринского и Кяхтинского договоров (Русско-китайские отношения. 1689-1916. Официальные документы. М., 1958. Следует отметить, что Кяхтинский договор как в России, так и за рубежом многократно публиковался и полностью и частично. Нами выявлено более 40 публикаций на русском и иностранных языках за период 1810-1979 гг. Буринский договор публиковался значительно реже).

Указанные публикации в основном и послужили источниковой базой для освещения в отечественной и зарубежной историографии хода посольства С. Л. Владиславича. Однако специальных работ и публикаций по этой теме не имеется.

Впервые сведения о посольстве появились в газете «Санкт-Петербургские ведомости»: 30 апреля и 11 ноября 1728 г. сообщалось о том, что посол возвращается в Москву, «посольство свое счастливо окончив» и добившись «позволения» российскому торговому каравану «ежегодно по дважды приезжать» в Пекин; 4 января 1729 г. напечатано сообщение о возвращении посла в Москву.

В трудах русских историков дореволюционной поры — Н. Н. Бантыш-Каменского (Бантыш-Каменский Я. Н. Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год), С. М. Соловьева (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 19. М., 1876), В. А. Уляницкого (Уляницкий В. А. Русские консульства за границею в XVIII в. М., 1899), А. К. Корсака (Корсак А. Историко-статистическое обозрение торговых сношений России с Китаем. Казань, 1857), М. Д. Чулкова (Чулков М. Д. Историческое описание российской коммерции. T. III, кн. 1. СПб., 1785), Сычевского (Сычевский. Историческая записка о китайской границе. М., 1875), Адоратского (Николая) (Адоратский (Николай). История Пекинской духовной миссии в первый период ее деятельности (1685-1745). Вып. 1. Казань, 1887), X. Трусевича (Трусевич X. Посольские и торговые сношения России с Китаем (до XIX в.). М., 1882) и других имеются сведения о посольстве разной степени подробности, с публикацией некоторых документов. Из всех этих работ наиболее полной является книга Н. Н. Бантыш-Каменского, в которой посольству отведено большое место и опубликовано значительное число документов. Частичное отражение данная тема получила в опубликованных письмах и мемуарах о С. Л. Владиславиче, а также в дореволюционных и советских энциклопедиях, различных словарях и справочниках.

В советский период этой теме посвящена работа Г. Г. Балдаева (Балдаев Г. Г. Русско-китайские отношения в 1-й четверти XVIII ст. и посольство С. Л. Владиславича-Рагузинского в Китай. Автореф. дис. на соиск. учен. ст. канд. истор. наук. М., 1953. Диссертация (машинопись, 283 л.) не опубликована), основанная главным образом на печатных источниках и литературе. Из архивных материалов автор использовал лишь документы, хранящиеся в ЦГАДА и не имеющие отношения к посольству С. Л. Владиславича. По этой причине работа Г. Г. Балдаева не может претендовать ни на новизну, ни на полноту. В трудах по смежным темам [21] многих других советских историков (Силин Е. П. Кяхта в XVIII веке. Из истории русско-китайской торговли. Иркутск, 1947; Курц Б. Г. Русско-китайские отношения в XVI-XVIII столетиях. Днепропетровск, 1929; Чимитдоржиев Ш. Б. Взаимоотношения Монголии и России. XXII-XVIII вв. М., 1978; Сладковский М. И. История торгово-экономических отношений России с Китаем (до 1917 г.). М., 1974; Мясников В. С. и Шепелева Н. В. Империя Цин и Россия в XVII — начале XX в. — Китай и соседи в новое и новейшее время. М., 1982, с. 34-89; Беспрозванных Е. Л. Приамурье в системе русско-китайских отношений. М., 1983 и многие другие), а также в коллективных монографиях (История Бурят-Монгольской АССР. Т. 1. Улан-Удэ, 1951; История Тувы. М., 1964; История Монголии. М., 1967) содержится значительный материал по интересующей нас теме, но он, как правило, почерпнут из опубликованных источников и дает сведения лишь общего характера.

Из работ зарубежных авторов следует указать прежде всего на капитальный труд французского историка Г. Казна (Cahen G. Histoire des Relations), базирующийся на большом архивном материале Московского Главного Архива МИД (ныне АВПР), где автор занимался довольно продолжительное время. Г. Кази подробно исследовал вопросы, связанные с посольством, и опубликовал ряд документов. Следует, однако, отметить, что Г. Кази использовал главным образом те же документы, что содержатся в труде Н. Н, Бантыш-Каменского, поэтому его работа не так уж много прибавляет к ранее известному. В большей или меньшей степени вопросы, связанные с посольством С. Л. Владиславича, затронуты в работах современных западных историков (Foust С. M. Muscovite and mandarin. Pussia’s Trade with China and its Setting 1727-1805. Chapel Hill, 1969; Mancatl M. Russia and China. Their Diplomatic Relations to 1728. Cambridge (Mass.), 1971; Stary G. Chinas erste Gesandte in Pussland. Wiesbaden, 1976; Widmer E. The Russian ecclesiastical mission in Peking during the eighteenth century. Cambridge (Mass.) — London, 1976) но все они основаны на широко известных, главным образом русских источниках, к тому же некоторые авторы нередко трактуют источники без должной научной объективности.

В современной китайской историографии имеет хождение интерпретация, русско-китайских отношений в XVIII в., развивающая концепции, сформулированные еще в начале 70-х годов. Встречаются работы, авторы которых идут на явное искажение исторических реалий, связанных с посольством С. Л. Владиславича (Шаэ циньхуа ши (История агрессии царской России против Китая). Т. 1. Пекин, 1978). В ряде исследований подчеркивается, что политика России в отношении Китая якобы была частью «политики агрессии мирового масштаба», намеченной в завещании Петра I (См.: Фу Суньмин. Основное направление в отношениях между Китаем и Россией в XVIII веке и его характер. — Дунбэй шида сюэбао (Вестник Северо-Восточного педагогического института). Серия философия, общественные науки. Чанчунь, 1984, № 2 (88), с. 49-52). Как свидетельствуют документальные источники и весь ход исторических событий, эта трактовка не соответствует реальному содержанию отношений России с империей Цин в указанный период и к тому же основана на заведомой фальшивке, каковой является так называемое «завещание» Петра 1 (См.: Яковлев И. О так называемом «завещании» Петра Великого. — Исторический журнал. 1941, № 12; Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Первого. 2-е изд. М., 1986, с. 439).

Определенный интерес для исследователей представляет выпущенный, в КНР «Путеводитель по фондам первого исторического архива Китая» (Чжунго дни лиши дапъаньгуань гуаньцзан данъань гайшу. Пекин, 1985).

В главе 12 этого «Путеводителя», посвященной архивам учреждений, ведавших внешними сношениями Цинской империи, дается [22] описание фондов Лифаньюаня и Вайубу. Отмечается, что в Лифаньюане был специальный «русский стол» (элосы гуань) (Там же, с. 143). Среди монгольских дел этого фонда имеются документы о китайско-русской пограничной торговле (Там же, с. 145). Специальный раздел отведен сношениям Китая с Россией и в архиве Вайубу, документы которого отражают политику цинской династии в отношении иностранных государств, различные стороны действий западных держав в Китае, историю двусторонних связей Китая с различными государствами, в том числе историю формирования границ империи Цин (Там же, с. 147). В «Путеводителе» отмечается, что документы и карты, относящиеся к территориальному размежеванию, составляют одно из важнейших достояний архива (Там же, с. 148).

Китайские историки уделили специальное внимание посольству С. Л. Владиславича в опубликованной в конце 1986 г. двухтомной «Краткой истории России» (Сунь Чэнму, Лю Цзуси, Ли Цзянь. Эго тунши цзяньбань. Т. 1-2. Пекин, 1986). Однако такое важное событие в истории русско-китайских отношений, каким явилась миссия С. Л. Владиславича, к сожалению, не нашло объективного освещения в указанной работе. Дело в том, что ни переговоры С. Л. Владиславича с представителями цинского правительства, ни итог этих переговоров — Кяхтинский договор — не упомянуты в данной книге. Авторы следующим образом концентрируют внимание на целях посольства: «В сентябре 1725 г. правительство Екатерины I направило в Китай посла Савву для того, чтобы разведать, обстановку в районе Амура, выяснить «военные силы и материальные ресурсы» Китая, с тем чтобы подготовить впоследствии вторжение в районе Амура. Побывавший в Китае русский посол Савва Владиславич после возвращения представил царскому правительству план вторжения на Амур» (Там же, т. 1, с. 288). Далее говорится о том, что С. Л. Владиславич считал Китай богатым государством с плотным населением, но слабым в смысле обороны и делал из этого вывод, что «возможности экономического и территориального распространения России на Дальнем Востоке поистине безграничны» (Там же, с. 288-289). Для реализации этих планов, по мнению авторов указанной работы, С. Л. Владиславич дал описание шести путей, ведущих из Сибири в Китай, три из них пролегали через Амур.

Нетрудно убедиться, что такая интерпретация истории посольства С. Л. Владиславича тенденциозна и абсолютно не раскрывает действительные цели и результаты деятельности выдающегося русского дипломата (В своем построении китайские историки опираются на вышедшее в КНР в 1961 г. издание книги Г. Казна (об этом издании см.: РКО в XVII в. Т. 1, с. 25). Однако если мы обратимся к цитируемой Сунь Чэнму и др. 111-й странице упомянутой книги Казна, то увидим, что он, анализируя инструкции С. Л. Владиславичу, говорит о четырех главных задачах, сформулированных в данном послу наказе: 1) заключить торговый договор или по крайней мере восстановить прерванную Цинами русско-китайскую торговлю; 2) определить границу в районе Забайкалья и Южной Сибири; 3) урегулировать вопрос о перебежчиках границы; 4) учредить в Пекине православную духовную миссию. Произвольно опустив эти главные задачи, характеризовавшие всю деятельность С. Л. Владиславича, китайские авторы сделали упор па упоминание Каэпом двух пунктов секретной инструкции послу, предписывавшей ему насколько возможно тщательно осведомиться о военной силе и ресурсах империи Цин. Такой прием освещения исторического факта, когда выхватывается лишь одна его сторона и отбрасываются другие, причем основные, в научном плане нельзя считать корректным). [23]

Краткое описание миссии С. Л. Владиславича-Рагузинского приводится в 9-м томе «Истории Китая», где говорится, что Екатерина I направила его в качестве полномочного посла в Пекин для того, чтобы поздравить императора Юнчжэна с восшествием на престол, а также провести переговоры о торговле, определении границы, перебежчиках и православной миссии в Китае. По прибытии осенью 1726 г. в Пекин С. Л. Владиславич вступил в переговоры с цинской делегацией, в которую входили: глава Либу Чабина, глава Лифаньюаня Тэгучэн, товарищ министра Бинбу Туличэнь (Так транскрибированы в этом издании имена Тэгута и Тулишэня). Сам ход переговоров не анализируется, но указывается, что после; 30 встреч, к 10 марта следующего года, стороны в основном достигли договоренности. 16 мая Лункэдо (в июне отозванный императором Юнчжэном обратно в Пекин), цинь-ван Цэлин, нэйдачэнь Сыгэ и шилан Туличэнь на берегу р. Буэр (Бура) вели переговоры, обследование и размежевание границ двух государств с русскими представителями Саввой, Колычевым, Лангом, Глазуновым (Цай Мэйбяо, Ли Сигуан, Янь Юйлянь, Лю Дэхун. Чжунго тунши (История Китая). Цзи цзю цэ (Книга 9-я). Пекин, 1986, с. 424). Таким образом, в данной работе мы находим вполне объективное освещение первого этапа посольства С. Л. Владиславича-Рагузинского в Цинскую империю.

В некоторых работах посольство С. Л. Владиславича-Рагузинского упоминается только в связи с договорным оформлением существования в столице Цинской империи Российской духовной миссии (См.: Шань Гуаннай. Шаэ чуаньцзяо шитуань юй чжун-э вайцзяо гуаньси (Российская духовная миссия и китайско-русские дипломатические связи). — Вестник Цицикарского педагогического института (философия и общественные науки). 1984, вып. 1, с. 102-111; У Ян. Циндай «Элосы цзолин» каолюэ (О «русской роте» в эпоху Цип). — Лиши яньцзю. 1987, № 5, с. 84).

Таким образом, обзор имеющейся литературы свидетельствует о необходимости предоставить в распоряжение историков достаточную документальную основу для воссоздания реальной картины истории посольства С. Л. Владиславича в цинский Китай. Этой цели и служит предлагаемая публикация. [24]

АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ

Настоящий том 2 продолжает серийную публикацию документов «Русско-китайские отношения» (РКО в XVII в. Т. 1-2; РКО в XVIII в. Т. 1) и наряду с готовящимся к изданию томом 3 посвящен русскому посольству С. Л. Владиславича в Цинскую империю в 1725-1728 гг. — главному, узловому событию в русско-китайских отношениях второй четверти XVIII в., оказавшему большое влияние на всю последующую историю отношений двух стран.

Архивные источники о посольстве 1725-1728 гг. исключительно богаты и разнообразны по своему содержанию. Достаточно сказать, что основной их комплекс, хранящийся в Архиве внешней политики России, столь обширен, что для его публикации в полном объеме понадобилось бы многотомное издание.

Настоящий сборник является первой специальной публикацией по данной теме. Однако он не имеет целью дать исчерпывающие сведения обо всех сторонах деятельности посольства. Составители поставили перед собой задачу показать возможно шире и полнее главный аспект деятельности посольства — дипломатический.

Том 2 охватывает период с 18 июня 1725 г. по 20 апреля 1727 г. и отражает события, начинающиеся с организации посольства и заканчивающиеся отъездом его из Пекина.

В томе 2 использованы главным образом фонды тех же государственных учреждений первой половины XVIII в., что и в томе I, где дана подробная их характеристика (Демидова Н. Ф. Археографическое введение. — РКО в XVIII в. Т. 1, с. 22-42). То же самое следует сказать об историографии вопроса вообще и о публикации документов в частности. Так, труды Н. Н. Бантыш-Каменского, X. И. Трусевича, Г. Казна, М. Мэнкола, Фу Ло-шу и других авторов, а также серийные сборники документов («Полное собрание законов Российской империи» и др.) содержат материалы о русско-китайских отношениях не только первой четверти XVIII в., но и последующего периода.

В работах русских историков М. Д. Чулкова, А. К. Корсака, Сычевского, С. М. Соловьева, В. А. Уляницкого и других также имеются сведения разной степени подробности о посольстве 1725-1728 гг. и публикуются некоторые материалы. Отдельные документы издавались в серийных публикациях, сборниках и журналах. Краткое освещение эта тема получила в дореволюционных и советских энциклопедиях, биографических и иных словарях и справочниках. В советских исследованиях о русско-китайских отношениях и в работах по смежным сюжетам, а также в документальных изданиях уделено [25] значительное внимание посольству С. Л. Владиславича (Подробнее об этом см. с. 19-23 настоящего издания), однако эта тема никогда не была предметом специальной публикации.

В первой четверти XVIII в., в период утверждения абсолютизма и преобразования системы государственных учреждений, в России были созданы важнейшие части нового аппарата управления: Сенат (1711-1917) — высший орган по делам законодательства и государственного управления, подчиненный императору; коллегии — центральные распорядительные учреждения ведомственно-отраслевого характера, созданные вместо приказов в 1717-1721 гг. и упраздненные с образованием министерств в начале XIX в.; в связи с новым административно-территориальным делением государства и зачатками отраслевого управления на местах некоторые изменения коснулись и местных учреждений (Куликов Ю. В. Государственные учреждения XVIII века. М., 1956, с. 4-5).

Во второй четверти XVIII в., в период борьбы дворянских группировок за власть, быстрой смены царствований, стремления сторонников олигархической формы государственного правления быть «соправителями» императора (Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981, с. 106), продолжалась дальнейшая ломка государственных учреждений. В 1726 г. был создан Верховный тайный совет и политическая роль Сената заметно ослабла: фактически все важнейшие государственные вопросы решал не Сенат, а Верховный тайный совет. Подверглась частичному сокращению коллежская система, произошли сокращение и централизация местного аппарата управления. В этой связи и делопроизводственная система государственных учреждений претерпела некоторые изменения.

Основным учреждением, ведавшим сношениями России с иностранными государствами и, следовательно, с империей Цин, во второй четверти XVIII в. по-прежнему оставалась Коллегия иностранных дел, которую в период посольства С. Л. Владиславича возглавляли канцлер Г. И. Головкин, вице-канцлер А. И. Остерман (получивший это звание за успешное заключение в 1723 г. торгового договора с Персией) и советник В. В. Степанов.

В статуте Коллегии иностранных дел (далее — КИД), утвержденном 13 февраля 1720 г. Петром I, указывалось, что А. И. Остерману и В. В. Степанову вменялось в обязанность «сочинять грамоты к чужестранным государем, рескрипты к министром и резолюции и декларации и прочая» (ЦГАДА, ф. Кабинет Петра I, отд. II., оп. 9, д. № 52, л. 661).

В империи Цин продолжала свое существование прежняя система управления. Связями с Россией, как и раньше, ведал Лифаньюань, руководимый в тот период алиха амбанем Тэгутом. «Листы» (письма) Лифаньюаня в Россию (в КИД и отдельным должностным лицам) сохранились в АВПР главным образом в подлинниках.

В АВПР, хранящем материалы КИД, была сформирована на рубеже XVIII-XIX вв. тематическая коллекция дел по сношению с империей Цин (ф. № 62 — Сношения России с Китаем). В этом фонде имеется большой и хорошо сохранившийся комплекс документов Походной посольской канцелярии, учрежденной вскоре после назначения С. Л. Владиславича главой посольства. В Походной посольской канцелярии отложились едва ли не все важнейшие материалы посольства, поэтому, естественно, многие из них составили основной массив публикуемых документов.

Дела Походной посольской канцелярии формировались в пределах каждого года по номинальному, вопросно-предметному и [26] корреспондентскому признакам и в дальнейшем архивной обработке не подвергались. Это дает возможность составить представление о достаточно высоком уровне делопроизводства учреждений того времени, в частности упомянутой канцелярии.

Исходящие документы Походной посольской канцелярии, адресованные различным учреждениям, должностным и частным лицам, в большинстве случаев затерялись или погибли в результате пожаров, наводнений и других причин. В этой связи большую ценность представляют так называемые книги (журналы), в которых копировались (зачастую полностью, а иногда с некоторыми сокращениями) входящие и исходящие документы. По этой же причине представляют интерес и многочисленные копии документов, приложенные к реляциям и письмам посла, а также других участников посольства. Так, например, письма С. Л. Владиславича к В. И. Берингу (док. № 128, 179), к цинским министрам (док. № 140, 165 и др.), к монгольскому владетелю Тушэту-хану (док. № 141, 164 и др.), подлинники которых нам неизвестны, публикуются в настоящем издании по журнальным записям Походной посольской канцелярии и по копиям, приложенным к реляциям посла.

Значительная часть документов Походной посольской канцелярии воспроизведена на страницах неопубликованного статейного списка С. Л. Владиславича.

Своеобразным дублированием документов посольства явилось составление «Дневной записки» Коллегии иностранных дел за соответствующие годы. Этот многотомный труд создавался по указу Екатерины II от 26 марта 1784 г. чиновниками Московского архива КИД Н. Н. Бантыш-Каменским, М. Соколовским и И. Стриттером. В «Дневной записке» дан хронологический перечень входящих и исходящих бумаг с подробным изложением буквально каждого из документов, отложившихся в Коллегии иностранных дел за период с 1720 по 1796 г. Составленные Н. Н. Бантыш-Каменским 13 томов «Дневной записки» за период с 1727 по 1738 г. являются «прообразом» некоторых его научных трудов, в частности книги «Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 г.» (Казань, 1882). Подлинники «Дневной записки» хранятся в АВПР, а копии (за 1720-1733 гг.) — в Архиве ЛОИИ АН СССР.

В АВПР имеется еще несколько фондов, документы которых прямо или косвенно относятся к посольству С. Л. Владиславича. Фонд Внутренние коллежские дела (ф. № 2) содержит материалы об отправлении из Москвы походной посольской церкви, о выдаче денег «изографу» (художнику) И. Адольскому «за письмо к той церкви святых образов», о копировании для этого посольства статейного списка Ф. А. Головина. В фонде Высочайше апробированные доклады по сношениям России с иностранными государствами (ф. № 8) имеются «протоколы резолюций» Екатерины I на доклады «тайного совета министров» по вопросам снаряжения посольства, определения его участникам жалованья, назначения комиссаров по разграничению. Сведения о «приискании» в архивах подлинных шертей (присяг) монгольских владельцев, принявших российское подданство в XVII в., находятся в фонде Монгольские дела (ф. № 126).

Кроме того, отдельные документы о посольстве имеются и в других архивах.

В Центральном государственном архиве древних актов хранятся фонды центральных учреждений, деятельность которых была связана с вопросами русско-китайских отношений. Фонд Сената (ф. № 248) наиболее насыщен документами по интересующей нас теме. Через его канцелярию проходил весь комплекс вопросов по организации, материальному обеспечению, комплектованию личного состава посольства, [27] торгового каравана и пекинской духовной миссии. В Сенат поступала информация из КИД и других учреждений, а нередко и от участников посольства о ходе, завершении и результатах переговоров С. Л. Владиславича с представителями империи Цин. В 1731 г. Сенат начал специальное расследование по результатам посольства, которое не было доведено до конца, вероятно, из-за смерти генерал-прокурора П. И. Ягужинского (в 1736 г.) и самого посла (в 1738 г.).

В других фондах ЦГАДА — Коммерц-коллегии (ф. № 276), Сибирского приказа, возобновившего свою деятельность в 1730 г. (ф. № 214), Штатс-конторы (ф. № 279) — отражены вопросы торговых отношений с империей Цин, главным образом караванной торговли. Небольшая группа документов Троицко-Савского пограничного управления (ф. № 1092) характеризует обстановку на русско-китайской границе после заключения Буринского и Кяхтинского договоров.

Значительно меньше документов о посольстве отложилось в фондах центральных учреждений в других архивах. Так, в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР в фондах Военной коллегии (ф. № 2) и ее структурной части — Артиллерийской экспедиции (ф. № 5) выявлены указы Военной коллегии о назначении отряда из 24 солдат и 2 офицеров для охраны посольства, о снабжении этого отряда обмундированием, переписка Военной коллегии с Сенатом, Коллегией иностранных дел, Инженерной конторой и Сибирской губернской канцелярией об укреплении пограничных крепостей.

В Центральном государственном историческом архиве СССР в фонде Канцелярия Синода (ф. № 796) имеются указы и переписка Синода о назначении главы Российской духовной миссии в Пекине, об отправлении с посольством священника для походной посольской церкви, а также двух учеников Славяно-греко-латинской академии с целью изучения китайского и маньчжурского языков; письма и доношения в Синод епископа Иннокентия (Кульчицкого) и архимандрита Антония (Платковского) по вопросам, касающимся их назначения в Российскую духовную миссию.

В хранящихся в Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота СССР фондах Адмиралтейств-коллегии (ф. № 212) и Канцелярии Ф. М. Апраксина (ф. № 233) находим указ Адмиралтейств-коллегии о выдаче геодезических инструментов для посольства, письма С. Л. Владиславича и А. И. Остермана к Ф. М. Апраксину о нуждах посольства и о жалованье секретарю посольства И. И. Глазунову.

Копийные документы о сношениях Генерального пограничного правления (в Селенгинске) со ставкой монгольского управителя Тушэту-хана (в Урге) обнаружены в фонде Портфели Миллера (ф. № 21), хранящемся в Ленинградском отделении Архива АН СССР.

Архив Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР хранит фонд Иркутской воеводской избы (ф. № 168) и фонд Воронцовых (ф. № 36), в которых также есть несколько документов по теме сборника: подлинник указа Синода епископу Иннокентию о назначении его главой Российской духовной миссии в Пекине, копии Буринского и Кяхтинского договоров, «разменных писем» И. И. Глазунова и Т. М. Бурцова. Еще одна копия соглашения Т. М. Бурцова имеется в Архиве востоковедов Института востоковедения АН СССР в Ленинграде.

Вопросы, связанные с цинским посольством 1731 г. к калмыцкому наместнику Цэрэн-Дондобу, получили некоторое отражение в фонде Состоящий при калмыцких делах при астраханском губернаторе (ф. № 36), хранящемся в Государственном архиве Калмыцкой АССР.

Заканчивая краткий обзор материалов фондов, хранящихся в [28] советских архивах, можно констатировать, что раскрытие интересующей нас темы обеспечено поистине огромной разносторонней источниковой базой, дополненной материалами из Центрального государственного исторического архива Монгольской Народной Республики, а также из опубликованных исторических хроник Цинской династии.

Фонд Канцелярии ургинских правителей (ф. № 1), хранящийся в ЦГИА МНР, содержит документы 1730 г. о перебежчиках, о пограничных инцидентах (отгон лошадей, захват пленных в районе Аргуни), о движении российского торгового каравана в Пекин.

Указы императора Иньчжэня о необходимости, по его мнению, установления границы между Россией и Халхой напечатаны в хронике «Цин шилу» (период правления Юнчжэн) (Да Цин личао шилу (Записи деяний дома Великая Цин). Токио, 1933-1937. Да Цин Шицзун Сяньхуаньди Шилу (Записи деяний императора Шицзуна). Цз. 40), а краткие сведения о пребывании посольства С. Л. Владиславича в Пекине отражены в известной работе Хэ Цютао (Хэ Цютао. «Шофан Бэйчэн» («Готовьте боевые колесницы на страну Полунощную»). [Б. м., б. г.]).

При отборе документов для включения в данную публикацию составители руководствовались в основном теми же принципами, это и при подготовке тома 1 серии «Русско-китайские отношения в XVIII в.», вышедшего в свет в 1978 г. Тематически публикуемые документы ограничены дипломатической стороной отношений между Российской и Цинской империями, о чем уже говорилось выше. В публикуемый сборник включены материалы по организации посольства 1725 — 1727 гг., официальная переписка сторон, документы о состоянии торговых отношений, реляции и письма посла и других участников посольства, путевой журнал, выписка из статейного списка, свидетельства коренных жителей о принадлежности районов территориального разграничения, документы об описании и картографировании земель и т. д.

Из огромного числа документов о караванной торговле, о Российской духовной миссии, о перебежчиках в сборнике печатаются лишь те, без которых представление о дипломатической стороне деятельности посольства не может быть достаточно полным.

Некоторые документы публикуются в извлечении. Так, статейный список посольства, состоящий из двух томов (в общей сложности 1086 листов), напечатать полностью невозможно. Составители ограничились публикацией «Выписки из статейного списка» (док. № 196), изготовленной под непосредственным наблюдением С. Л. Владиславича и потому имеющей самостоятельный интерес. В «Выписке» нашли отражение такие узловые вопросы, как прием посольства в Пекине, аудиенции у императора, атмосфера пекинских переговоров и позиция сторон, цели и методы русской и цинской дипломатии, перенесение переговоров на границу и завершение их 14 июня 1728 г. ратификацией Кяхтинского договора. Таким образом, «Выписка» вполне отвечает главной задаче составителей — показать дипломатическую линию отношений двух стран в рассматриваемый период. Кроме «Выписки» в сборник вошли многие из включенных в статейный список документов и, что особенно важно, публикуются они главным образом по подлинникам или по самым ранним копиям.

Произвести отбор документов, установить основной текст каждого из них оказалось не так просто из-за большого объема, многообразия и сложности материала. Главными критериями в этой трудоемкой работе служили научная значимость документа, степень его подлинности, полноты и известности в литературе. Для исходящих документов Коллегии иностранных дел (грамот, указов, инструкций и др.) в [29] большинстве случаев мы не располагаем подлинниками. Эти документы в архиве представлены отпусками, текстами, утвержденными на заседании Коллегии, и копиями. При выборе текста для публикации предпочтение отдается отпускам. В корпус сборника наряду с делопроизводственными документами вошли служебные и частные письма, прошения и другие документы посла, а также лиц, в той или иной степени имевших отношение к деятельности посольства. Документы расположены в хронологическом порядке с общей нумерацией арабскими цифрами. При публикации двух вариантов текста одного и того же документа каждому варианту предпосылается дополнительный номер, обозначенный римской цифрой.

Несмотря на то, что о посольстве С. Л. Владиславича сохранился огромный комплекс материалов, большинство которых составляют подлинники, в сборнике воспроизводится по подлинникам только половина всего количества входящих в него документов. Это вызвано следующими причинами. Первая — «листы» Лифаньюаня присылались в Россию чаще всего в трех экземплярах: на русском, маньчжурском (или монгольском) и латинском языках. Все три экземпляра оформлялись одинаково, в конце текста каждого из них вместо подписей ставился красный оттиск квадратной печати (10?10 см), на которой имелась двуязычная надпись: с левой стороны на маньчжурском языке «Тулэрги голо бэ дасара чжургань и доронь» (что означает «Печать Лифаньюаня»), с правой — идентичная надпись на китайском языке стилизованными иероглифами. Поэтому все три экземпляра фактически являются подлинниками. В Коллегии иностранных дел основным (исходным) текстом считали маньчжурский (или монгольский), а русский и латинский — переводами с них. Русский текст был крайне неудовлетворительным из-за плохого знания русского языка переводчиками Лифаньюаня, поэтому в Коллегии иностранных дел для «лутчего выразумления» заново переводили маньчжурские и монгольские тексты «листов». Эти-то переводы, более совершенные, чем переводы Лифаньюаня, и публикуются в сборнике, а поисковые данные маньчжурских и монгольских подлинников сообщаются в легендах. То же самое относится и к «листам» Тушэту-хана и цинских министров, переписывавшихся на границе с С. Л. Владиславичем, Л. Лангом и другими участниками посольства. «Листы» Тушэту-хана и его помощников писались только на монгольском языке, заверялись вместо подписей красным оттиском печати, идентичной по форме и размеру печати Лифаньюаня, но с иной по содержанию надписью на маньчжурском языке: «Калкай вачирай бату Тушэту хань и доронь», что означает «Печать халхаского Тушэту-хана вачирай бату». Таким образом, документы цинской стороны, составляющие значительную часть сборника, воспроизводятся не по имеющимся в архиве подлинникам, а по их переводам.

Второй причиной публикации в сборнике копийных документов является отсутствие подлинников. Такие документы, как указы, инструкции и письма из центра и из Походной посольской канцелярии, адресованные представителям сибирской администрации, осели в архивах местных учреждений и в частных собраниях (Материалы для истории торговли русских с Китаем. — Сын отечества. 1839, т. 9 (май, июнь), раздел VI, с. 68), а потом многие из них были утрачены. В источниках имеется немало свидетельств о гибели материалов сибирских учреждений от пожаров и наводнений. Так, в 1705 г. Красноярская канцелярия «з делами згорела», а самая важная часть селенгинского архива пострадала от наводнения в 60-х годах прошлого века, дела кяхтинского архива сгорели во время пожара [30] 1868 г. (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 12, л. 3-4; Птицын В. В. Селенгинская Даурия. Очерки Забайкальского края. В 2-х частях. СПб., 1896, с. 91-93, 111), в Иркутске «великой» пожар в 1716 г. и пожар в 1879 г. уничтожили многие документы Иркутской провинциальной канцелярии (ЦГАДА, ф. Портфели Миллера, п., 481, ч. VII, л. 1, 4 об.), а в пожаре 1787 г. в Тобольске сгорел консисторский архив, где хранились документы первой Российской духовной миссии (Адоратский (Николай). Об источниках истории Пекинской духовной миссии в первый и второй периоды деятельности. — Православный собеседник. Казань, 1888, № 1 (январь), с. 151). В отписке удинского комиссара Ф. Бейтона от 17 мая 1726 г. в Походную посольскую канцелярию указывалось: «О бытности в Удинску... графа Федора Алексеевича Головина которые обреталися великого государя всякие дела в столицах и в тетратях... как принял я по указу блаженныя и вечнодостойныя памяти его императорского величества Удинской пригород и всякие дела в 720 году, и вышеписанные прежние дела явились многие избиты гнусом», поэтому из них «подлинного известия изобрать невозможно» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 17, л. 19).

О плохих условиях хранения архивов в сибирских учреждениях свидетельствует также грамота Сибирского приказа от 31 августа 1700 г., разосланная воеводам сибирских городов (Енисейска, Илимска, Якутска, Иркутска, Нерчинска), в которой констатировалось, что «во многих сибирских городех... грамоты и дела, и столпы, и книги прошлых лет валяютца под приказными избами и в анбарах и небрежением, от многих лет лежа, погнили, и мыши переели, подраны. А на Красном Яру хитростию и воровством бывших воевод ис Красноярска свезены». Далее грамота предписывала воеводам навести порядок в хранении дел «прошлых лет», реставрировать поврежденные документы, составить на них перечни в особых тетрадях и все архивы «держать в великой бережи» (Цит. по: Овчинников Р. В. Из истории сибирских архивов в начале XVIII века. — Советские архивы. 1972, № 2, с. 56-57).

Во время крупных пожаров в Москве в 1737, 1773, 1787, 1812 гг. пострадали также архивы многих учреждений. От пожаров в 1718 и 1761 гг. в Петербурге погибла часть материалов сенатского архива (Сенатский архив. T. Н. Журналы и определения Правительствующего Сената. СПб., 1889. Предисловие (с. не обозначены); Сборник Русского исторического общества. Т. 34. СПб., 1844, с. 300).

По установившейся уже традиции, в каждом томе серии печатаются Приложения. В публикуемом томе — это записка участника посольства С. И. Писарева-Выявленные, но не вошедшие в сборник документы использованы при составлении справочного аппарата.

Каждый том серии снабжен историческим предисловием, археографическим введением, текстуальными примечаниями, комментариями, терминологическим словарем, именным и географическим указателями, перечнем публикуемых документов, иллюстрациями, списком сокращений и оглавлением.

Настоящий том содержит 228 документов (включая Приложение), из них, по имеющимся у нас данным, 194 публикуются впервые, 110 документов печатаются по подлинникам. Из 34 полностью или частично опубликованных ранее и вошедших в данный том документов 17 воспроизводятся по подлинникам, 5 по прежним публикациям, остальные — по отпускам и копиям.

Текст тома подготовлен в соответствии с «Правилами издания исторических документов» (М., 1969). Документы, как правило, воспроизводятся полностью, со всеми имеющимися на них отметками и [31] пометами. В извлечении передаются только многопредметные документы (протоколы, письма), при этом составительский заголовок начинается с предлога «из» («Из протокола...», «Из письма..»). В очень редких случаях опускаются также незначительные части текста, повторяющие другие документы или не относящиеся к теме. Опущенные места обозначаются отточиями в квадратных скобках без специальных оговорок, сокращения же, которые могут представить интерес для исследователей другого профиля, оговариваются в подстрочных примечаниях.

В настоящем издании отпала необходимость подробно останавливаться на приемах археографической обработки документов, поскольку такая работа уже проделана в предыдущем томе (См.: Демидова Н. Ф. Археографическое введение, с. 36-42). Ограничимся лишь сообщением самых необходимых сведений.

Текст документов воспроизводится с предельной по возможности точностью. Орфография оригинала сохраняется. Единственным ее нарушением является внесение в текст выносных, а также прописных букв, мягкого и твердого знаков по существующим ныне правилам. Разбивка текста на абзацы и расстановка знаков препинания произведены по смыслу документа. Однако в тех случаях, когда строй предложения или оборот речи не соответствует нормам русского синтаксиса (например, в некоторых переводах иноязычного текста, в документах, авторами которых были лица иностранного происхождения или проживавшие в Пекине пленные албазинцы и их потомки), текст почти не пунктируется. Встречающиеся в тексте скобки сохраняются, а введенные составителями — оговариваются.

Текст документов, состоящий из двух и более вертикальных колонок, печатается в строку, при этом для ясности вводятся из названий соответствующих граф поясняющие слова и обозначения. Принятые в то время в канцелярском обиходе сокращения раскрываются без оговорок. Без оговорок восстанавливаются и ошибочно пропущенные буквы. Все описки оговариваются. Конъектура в прямых скобках принадлежит составителям и оговаривается в подстрочных примечаниях.

Многовариантное написание собственных имен и географических названий в тексте сохраняется, общеизвестная их транскрипция дается в комментариях и указателях, а рядом в скобках приводятся варианты их написания в оригинале. Личные имена, правильное написание которых вызывает затруднение, переданы только по оригиналу. Не поддающиеся точной идентификации географические названия также приведены по оригиналу. Применительно к цинским чиновникам высшего ранга мы сохраняем терминологию русских документов, которые называют их министрами. Китайские, маньчжурские и монгольские именования учреждений, должностей и званий объяснены в терминологическом словаре.

Текст документов набран прямым шрифтом, составительский — курсивом.

Подавляющее большинство документов имеет точные даты, причем часть из них приведена по китайскому календарю, перевод последних на русский календарный стиль дается в подстрочных примечаниях. Отсутствующие даты устанавливались составителями. В случае, если документ не поддавался точной датировке, составители ограничивали ее пределами от и до, т. е. не ранее и не позднее возможных дат. Обоснование всех установленных дат приводится в подстрочных примечаниях. Даты протоколов, приговоров и определений Сената, Верховного тайного совета и Коллегии иностранных дел даются по дню «закрепления» (подписания) документа. Двойной датой снабжены путевой журнал и выписка из статейного списка посольства: по времени начальной [32] и последней записей в этих документах. Все даты в сборнике приведены по русскому календарному стилю, принятому Петром I в 1700 г.

В составительских заголовках сохраняется по возможности самоназвание документа («мнение», «сказка», «доезд» и т. п.). Делопроизводственный или авторский заголовок дается вразрядку, а составительский — курсивом. Подписи под подлинными документами выделяются разрядкой. Чисто канцелярские пометы с подписями под ними разрядкой не выделяются.

Каждый документ снабжен легендой, где архивный шифр воспроизводится в том виде, какой принят в хранящем его архиве. При этом в ссылках на фонд Сношения России с Китаем номер описи указывается лишь в том случае, если документ числится не по описи № 1. После шифра помещены сведения о публикации документа.

К документам дается источниковедческий, биографический и реальный комментарий, при написании которого использованы главным образом архивные материалы, впервые вводимые в научный оборот, поэтому составители сочли возможным широкое цитирование их наиболее важных фрагментов. Упоминающиеся в тексте имена общеизвестных исторических деятелей не аннотируются. О видных государственных деятелях даются краткие биографические справки, но с дополнением тех сведений, которые до сих пор не были известны или продолжают оставаться малоизвестными. Биографические данные об остальных лицах приводятся в зависимости от объема выявленной в источниках информации. Комментарии обозначены цифрами с валовой нумерацией к каждому документу в отдельности, подстрочные примечания отмечены звездочкой.

Том 2 подготовлен в Институте Дальнего Востока АН СССР, при этом были выполнены следующие виды работ.

Выявление документов проведено составителями тома. Перевод китайских текстов — А. Д. Воскресенский, Н. Е. Кондратьева, В. С. Мясников. Перевод дат китайского календаря — Н. Ф. Демидова, А. И. Тарасова. Историческое предисловие — В. С. Мясников. Археографическое введение — А. И. Тарасова. Составление комментариев — В. С. Мясников, Н. Ю. Новгородская, В. Н. Тарасов, А. И. Тарасова. Составление терминологического словаря — В. Н. Тарасов; его оформление — Н. Ю. Новгородская, Г. И. Саркисова. Составление именного и географического указателей — В. Н. Тарасов. В выявлении документов на первоначальном этапе принимала участие М. Б. Давыдова; в археографической работе с документами, включенными в том, участвовал В. Н. Тарасов. Техническое оформление рукописи — Н. А. Гайдамака, Е. Л. Гришина, М. Л. Лаврова, Н. Ю. Новгородская, Г. И. Саркисова.

Составители благодарят за помощь в работе М. И. Автократову, Н. С. Агафонова, О. А. Глушкову, В. И. Жиленко, В. И. Мазаева, И. Т. Мороз, Г. И. Слесарчук, С. Л. Турилову, С. И. Яковенко, рецензентов В. А. Александрова, А. С. Ипатову, Е. Д. Степанова, а также сотрудников АВПР, ЦГАДА, ЦГВИА, ЦГАВМФ СССР, ЛОА АН СССР, ОР ГПБ и других архивов.