№ 183

1726. г. августа 18. — Письмо С. Л. Владиславича-Рагузинского из Селенгинска сибирскому губернатору М. В. Долгорукову о готовности посольства к встрече с цинскими министрами и об укреплении пограничных районов

/л. 133/ Сиятельнейший князь Михайло Владимерович, мой милостивый государь и надежный благодетель.

На многия вашего сиятельства милостивые ко мне писания (См.: АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 9, д. 1-33) ответовать долженствую и на последнее, полученное вчерашняго числа, за которые и за всякую премногую милость сиятельству вашему отдаю достойное благодарение. Притом же сиятельству вашему чиню известно, что я Байкальское море прешел благополучно и сюды прибыл в добром здоровье и заутро, богу извольшу, путь свой восприять намерен до Пекина, ибо на границе, имянуемой Буре, 80 верст отсюды растояния, ожидают мене два министра китайские, которые посланы от двора китайского для моего приему и препровождения со удовольством до Пекина, с которыми я неоднократно имел пересылки, чтоб караван ея императорского величества со мною пропущен был. Однакож они в том и письменно и словесно отказали, а писали, когда де ты будешь при дворе богдыханова величества и окончится дело [370] перебещиков и протчия, тогда и о том можно доложить, с которого их письма (См. док. № 176) во известие к вашему сиятельству приключаю копию. Итак, о караване ныне способа не вижу, токмо когда буду при дворе при тамошнем, не оставлю лишних трудов приложить. И как скоро пашпорт о приеме получить могу, то и о караване нарочного куриера пошлю. Между тем илибо от двора ея императорского величества или от вашего сиятельства по указу пошлетца новый купчина, хотя, кажется, первый целовальник Дмитрей Молоков, который в караване обретается, человек добрый и такому делу искусный, однакож, по-видимому, кто ныне купчиною поедет, никто прав не будет того ради, что чрез Ургу навезено мяхкой рухляди так много, что уже никто ни по чему не покупает, и сказывают, что и в Пекине в торгу превеликая мизерия, и божатся, что 20 прецентов /л. 133об./ дешевле здешняго. Л что может быть в то время, когда такой превеликой караван придет?

А чтоб тот караван в сущее раззорение не привесть, я иного способу не вижу, кроме того [что] (В тексте слово что опущено; восстановлено по смыслу) пишу ко двору ея императорского величества, нашея всемилостивейшей государыни и самодержицы, представляя в моей подданнейшей реляции (См. док. № 189), дабы указом ея императорского величества впредь купцем было заказано мяхкую рухлядь отпускать в Ургу и в Наун и никуды в Китайскую державу, дабы протчими товары торговым людем торговать было вольно, кроме мяхкой рухляди, до указу, ибо кроме того не вижу иного способа к починению торгу, но как публичным, так и приватным таваром последнее раззорение. А что потом следовать будет, то полагается на волю ея императорского величества, притом и на премудрее вашего сиятельства разсуждение. И ежели такой указ состоитца, надеюся, послан будет чрез почту с нарочным к вам, послан из Санкт-Питербурха, дабы тот указ публиковать сей зимы прежде приему каравана, которой ежели состоится, несумнительно более 100 тысяч рублев тот караван может иметь пользы. А ежели таким великим числом мяхкой рухляди впредь торговые люди промышлять будут, то подлинно они все банкаротеры останутся, а торги от мизерии в мизерию превосходить будут.

Я имею надежду на всевышняго бога при дворе китайском торговый дела установить, но и протчие благополучно окончить, ежели бог всевышний нам поможет, токмо воистинну, мой милостивый государь, не имею до сего числа помошника кроме бога, наипаче что было наинужнейшее, и должность камисарская, не моя, получить подлинное известие о состоянии границы и регистру о перебещиках и протчих убытках, которые империум Российское имела после заключения мира, в чем трудился четыре месяца дневно и ночно, и, чаю, больше 50 /л. 134/ посыл ьщиков посылал и с многими камисары и прикащики бранился, ибо воистинну, кроме скотской глупости и шумности, ничего иного у них добра нет. И не токмо дивлюся, что на границе непорядок, токмо ум мой постичь не может великое счастие Российского империя, как такая преславная и великая правинция, наипаче места пограничные, без добрых управителей на границе содержаны быть могли. А ежели б не было господина агента Ланга, которой по возможности с добрым усердием что мог управлял, а без него воистинну и еще бы хуже было. А понеже он со мною отъезжает по указу, а впредь единую надежду имею на господина Колычева, понеже он человек разумной, и ежели не обленится, как в своем марше от Москвы до сего места ленился, надеюся на милость божию, все может быть благополучно.

И ныне на границе все смирно, а я, почитай, о всех пограничных [371] землях и протчих угодьях, а имянно Кузнецкого, Красноярского, Удинского, Селенгинского, Нерчинского дистриктов получил информации письменные до самой реки Амура за скасками многих знающих людей и с разъездом геодезистов, о чем сочинил описную книгу (См.: АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. 4, л. 108-121) и маленькую ланкарту о сущей границе, которая с Мунгальскою землицею и с Китайским государством граничит и протягается вниз до реки Горбицы, токмо осталось то, что против Камчатки близ моря. Те земли стоят между каменными горами и рекою Удою, для описания которых посланы геодезисты, однакож отсюды проехать не могли, ниже я о тех местах мог получать известия. Того ради был принужден посылать геодезистов, от вашего сиятельства определенных по указу блаженные и вечнодостойныя памяти его императорского величества для сочинения генеральной ланкарты сибирских правинцей то я по силе указа ея императорского величества, предуведая необходимую нужду под и иной информации о границе, послал двух человек геодезистов вверх до самых Енисейских /л. 134об./ вершин, где контайшина граница, других двух в Якуцк, дабы описали те земли и реки, которые в море впадают и между рекою Удою и каменными горами обретаются. И когда то описание учинят, то б в моей небытности камисару господину Колычеву все приобщили, а потом бы следовали сочинения ланкарты генеральной, что им велено чинить по прежнему указу. И я надеюся, что сиятельство ваше сие изволите разсудить за благо и мне в противность не причесть, ибо господину Колычеву, почитай, пограничныя дела все готовы моими трудами, и информации вашего сиятельства, в таком порядке, что токмо ему надлежит свидетельствовать, праведно ли описание розграничению, хотя своею особою, а потом привесть в действо.

Трудами нашими сочинены три книги 2 для трактования с двором китайским и пользы высокого интереса ея императорского величества, а имянно: первая, описание пограничных земель, рек и угодья, как выше упомянуто, с приключением ланкарты о тех пограничных дистриктах; вторая о перебещиках и всех обидах, что мунгальцы и китайские подданные учинили подданным всероссийским (См.: АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 4, л. 65-97 об.); третия, список с трактатов Алтын-хана, учиненный на красноярской границе во 142 году (1633/34 г.), когда дался в подданство всероссийское (См.: АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 4, л. 98-107), список же с трактату семи тайшей (См.: РКО в XVIII в Т. 2. С. 383-385) и протчих табунуцкого роду саетов (Там же, с. 436-437) 197 году (1689 г.) — поддалися в подданство всероссийское при посольстве покойного Федора Алексеевича Головина, хотя оригиналов сыскать не мог, а по спискам кажется правда. А правда ль или неправда, о том подлинно не ведаю, однакож все сие известие в немалую пользу негоциации при дворе богдыханове произыйти может, понеже до сего числа они требовали о перебещиках, а против регистру сочиненного всероссийских у них и впятеро больши, о которых до сего времени мало кто или и никто генерально не упоминал. /л. 135/

Они ж, как по видимому, претендуют границе быть с великим утеснением Российского империя и не стыдятца в розговорах упоминать, Байкальское море бутто граница быть имеет. Против сего по силе вышеписанных трактатов я буду претендовать немалое число Мунгальской землицы и множество саетов. А что произведено будет в действо, о том время покажет.

Я со всего вышеписанного один список беру с собою, для моего [372] известия и трактату при дворе, таков же другой оставляю здесь к отданию господину Колычеву, когда он прибудет, третий посылаю с сим листодавцом, нарочным куриером, ко двору ея императорского величества в Коллегию иностранных дел. И хотя бы моя должность была четвертую к вашему сиятельству отпустить, однакож, ей-ей, за краткостию времене успеть не мог, токмо пишу господину Колычеву, дабы он в моей небытности со всего послал списки для вечного известия к вашему сиятельству в архиве тамошней канцелярии.

Прошу ваше сиятельство сего куриера отпустить немедленно к Москве и до Санкт-Питербурха, ибо в посланных с ним письмах и чертеже имеется немалая государственная нужда, а деньги на прогоны я ему выдал отсюды.

Преждепосланного куриера салдата Шумилова я ожидал с наивящшим желанием, дабы мог с оным получить письма илибо публичные, илибо мои приватные, наипаче от вашего сиятельства, однако за краткостию времене он еще не возвратился.

Из письма вашего сиятельства (См.: АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 18, л. 142 об. – 148) вижу отправление господина камисара Колычева 10 дня майя, а полковника Бухолца /л. 135об./ 15 того ж, однакож не токмо еще сюды не бывали, но и слухом про них не слышно. И воистинну отъезжаю с печалию, что я не мог с господином Колычевым увидеться прежде моего отъезду и в высоком интересе ея императорского величества словесную конференцию иметь, в которой немалая нужда, наипаче ежели двор китайский, чево не дай боже, письменную нашу корреспонденцию пресечет с ним 3. Я бы и еще ожидал ево прибытия, однакож китайские министры более мене ожидать не допускают и чрез их посланцов отзываютца, ежели я скоро не прибуду на границу, то они возвратятся назад, того для я принужден трактовать. А господину Колычеву по возможности писал, что разсудил в лучшую пользу ея императорского величества (См. док. № 184).

Прежде сего, как я вашему сиятельству писал из-Ыркуцка, была здесь немалая тревога для того, что мунгальцы, гоняся за своими перебещики, несколько раз оружейною рукою за границу преходили, для чего и подданные ея императорского величества принуждены были оружиться и посты держать, дабы их не допустить к нечаянному нападению и раззорению подданных. И тем, и моею комисиею пограничные служивые люди вельми утруждены, без чего ни по которой мере отбыть им невозможно, притом же обубожали и в последнюю нищету приходят, отчего принуждены лошадей и ружье продавать, которые били челом ея императорскому величеству, показуя последнее раззорение и невозможность, и что им за четыре года правианту, также и на нынешний год денежного жалованья ничего не дано, о чем я в моей бытности говорил господину каменданту Измайлову, для какой притчины /л. 136/ им жалованье не дается, понеже в Сенате определено, которые служивые действительно определены по последнему комплету в службу ея величества, тем жалованье давать. И он, камендант, на то мне ответовал, бутто того жалованья не велено давать по указу, присланному ис Тобольской губернской канцелярии. И тот указ стар, и я разсуждаю, что сиятельство ваше тогда велел тот указ послать за умалением казны, дабы тем полковое дело и мою экспедицию не остановить.

А ныне экспедиция моя совсем исполнена, и казны в собрании немало, как он, камендант, словесно мне предъявлял. И в таком случае за лучший интерес ея императорского величества и честь вашего сиятельства, дабы совсем пограничных служивых не разорить и [373] границу без ружья не учинить, к тому ж и по приезде господина Колычева на границе служивым превеликия труды будут, я принял смелость против их слезного челобитья, а имянно действительным служивым, которые по последнему комплету написаны, селенгинским и удинским, велел по указу ея императорского величества дать им правиант и жалованье на сей настоящий 1726 год один неотменно, а о протчем описоватьца с иркуцким камендантом и чинить по указу ея величества и вашего сиятельства определению. Я надеюся, что сиятельство ваше не изволите сие принять в противность, о чем с покорностию прошу, ибо поистинне не за какую иную притчину, токмо за государев интерес дерзнул сие учинить.

Капитан Михайло Миклашевской с девяти служительми 723 году послан был от полковника Сонцова в-Ыркуцк и в протчей /л. 136об./ дистрикт, к нему принадлежащей, для собрания штрафных денег, которые, собрав, по указу отдал иркуцкому каменданту господину Измайлову, от которого совершенную в отдаче квитанцу получил и потом до Тобольска хотел трактовать, однакож, видя я в то время здесь мало порядку, а много дела, наипаче дабы, чево не дай боже, здешней крепости каравану и пограничным местам не учинилось нечаянное нападение или раззорение, то разсудил за благо ево, Миклашевского, с осмью служители здесь покинуть до приезду полковника Бухолца с полком для всякого случая и до указу вашего сиятельства. А одного из ево салдат девяти человек, взял с собою в Китай за охранение Походной канцелярии. К тому ж ежели вашего сиятельства волею и определением в комплет Бухолцова полку будет нужда в афицерах или салдатах, то мочно ево, Михайла, и достальных служителей употребить, что па вашего сиятельства указ и решение оставляю.

И сие вашему сиятельству представляю: которые каштаки построены по всей правинции, я чаю, от их никакой прибыли в казну не будет, понеже что прибыли на каштаках, то умаляется в городах, а от тех каштаков начинается быть воровство и непорядок, наипаче которые на здешней границе, из которых я указом ея императорского величества по челобитью многих брацких мужиков и протчих ясачных людей, дабы их тем не озлобить и в Мунгалы не отогнать, велел снесть один каштак, где вино курят и продают, а другой, пивоварню, которая на реке Чикою на земле тайши Лупсана построена, /л. 137/ третий же, сказывают, что на реке Буре на самой границе китайской, где многое пьянство и непорятки бывают, что воистинно смеху и удивлению достойно. И китайские министры посылают нарочно смехом проведывать, какое шаловство и непорядочное человеческое житие на том каштаке бывает, что смеху и немалому поношению и предосуждению предают. Того ради я намерен и тот каштак велеть снести илибо пред очми китайских министров сожгу, дабы за такие безделицы славнейшему Российскому империю не было поречения. На конце сиятельству вашему представляю мое мнение, быть ли или не быть в Сибири каштанам, то сиятельство ваше можете лутче мене смотреть прибыль государственную и порядок народу.

А что по сю сторону Байкальского моря всеконечно каштакам быть не надлежит для трех притчин: первая, что сожгут хлеб, которого здесь родится мало и огладнят границу; вторая, что брацкие ясачные мужики разгорятся до конца и умалится ясак; третия, прибывает около каштаков всяких непорядков не токмо мошенников, но и воров и разбойников, что прежде сего не бывало, и бывают частые ссоры между брацкими и рускими, чему камисары и прикащики пограничные зело ради того для, что за малую притчину ищут своего интересу и иноземцов раззоряют. Я о всем по моей должности вашему сиятельству мое мнение представляю, а к двору ея императорского величества [374] ныне о том /л. 137об./ не пишу, что полагаю на вашего сиятельства премудрое разсмотрение, как лутче разсудите за интерес ея величества и вашего сиятельства предосторожность, так изволите поступать.

Что же надлежит о пограничных крепостях, которые я до сего числа видел, а имянно Иркуцкой, Удинской, Селенгинской, ей — ей, не фортецою, но и добрым селом назвать не можно, наипаче Удинской и Селенгинской, которые пограничные. Ежели б неприятель не токмо формально, чево не дай боже, пришел облаковать, но и с неколико тысяч мунгалов, то б ни трех часов ни единая удержаться не могла. А Нерчинск, сказывают, еще и хуже. Что удивительно, как бог до сего числа сию границу предостерег. Ежели ваше сиятельство разсудите за благо, то Иркуцкой и Удинской велеть по указу ея императорского величества огородить полисатами, разложа по нескольку бревен по розщету на тамошних жителей, не обходя никого, а сваи побить и делинацию учинить Бухолцову полку, то из казны ея величества, почитай, ни копейки изждивения не будет, а то место укрепится от набегов нерегулярных войск и воровство торговых людей о утайке пошлин пресечется.

Селенгинской же и Нерчинской не строить и напрасно трудов и казны не держать, ибо Селенгинской сущая безделица и положением на таком месте, что не токмо от неприятеля ни един день отстоять не может, но и от воды скоро разнесен будет, а токмо фортеца деревянная, который кругом 80 сажен, а жилья всего города 250 /л. 138/ дворишков. А выше Селенгинского в трех верстах на реке ж Селенге на другой стороне, на горе каменной осмотрел я такое положение места, каково мало на свете бывает, понеже натуральная фартеца на высокой ровной горе, 400 сажен от реки, утесом ограждена. Вышиною утес, бутто каменная ровная стена, от 3 до 6 сажен, а с другой стороны далече от гор на преизрядном прешпективу, на той же горе ежели еще 400 сажен укрепить и снести с каменными утесами, то с малым коштом непобедимая фартеца будет. Кругом же того места все поля к угодья, якобы нарочно бог строил все то, что к одному граду во время мира и войны угодно, и ежели бы ту крепость построить, то б граница и вси пограничные подданные в лучшей надежде и крепости пребывали. А изждивения на то строение было бы небольшее, ибо ежели строить каменем, сущее место гора каменная, и ежели землею и фашинами, то фашины в 50 саженях растояния, ежели лесом, то лес в четырех верстах растоянием. А построя такое новое преславное место, то старой Селенгинск в одну зиму перенесть можно, а наипаче когда полк Бухолцов на границе пребывать будет, то все без труда с малым вспоможением построить может. Я о сем месте пишу в моей реляции в Коллегию Государственных иностранных дел вкратце (Имеется в виду реляция от 31 августа 1726 г. (см. док. № 189)), токмо что я такое место усмотрил, а за краткостию времене подлинно описать ис успел, токмо буду писать, богу извольшу, ис Пекина. И сие вашему сиятельству предлагаю во известие.

Нерчинск же, сказывают, построен под горою на месте самом худом и пуще Селенгинского, и старая деревянная фортеца больше разсыпалась, на которое, не чаю, что достойно держать изждивения напрасно. /л. 138об./ И ежели строить фортецу, то надобно прежде приискать место, которое б было безопасно от неприятеля и к фортификации было угодно. А таких мест, сказывают, близ Нерчинска много. И ежели строить фортецу, то строить как надлежит на угодном месте, ежели ж не строить, то огородить полисатами, и то за мунгальцов довольно.

А я, ежели жив буду, по моем возвращении и в Нерчинском побываю и тамошнее место осмотрю, дабы мог по моей должности [375] очевидную реляцию на моем проезде вашему сиятельству, а потом ея величеству донесть и мнение мое предложить.

Нерчинские жители приносили ко мне челобитье, в котором пишут, что от серебреных заводов весь уезд разоряется, и живут от несносных работ в последней десперации, а на Аргунских серебряных заводах чинитца превеликое изждивение напрасно, а прибыли зело мало, что ея императорского величества интересу зело противно. А правда ль или неправда, я о том неизвестен. Однакож, боюся, чуть не правда ли.

Я такого челобитья принять не разсудил за благо и велел им, дабы оное послали к вашему сиятельству и к господину генералу Геннину 4, на которого то дело положено. А я, богу извольшу, по моем возвращении илибо и сам осмотреть могу, а ныне не токмо челобитья принять не могу, но ниже какой резолюции учинить могу.

Прошу ваше сиятельство, ежели впредь письма ко мне будут или от двора или из дому моего, повели оные сюды отсылать, а я здесь определение учинил и с министрами положу, каким образом оные в Пекин приходить могут. Притом же с прилежностию прошу не оставить мене от неотменной любви и особливой своей корреспонденции, уведомляя меня по своей склонности, о чем разсудите за благо и что /л. 139/ мне ведать надлежит, что я приму за особливое благодеяние в таком дальнем растоянии. Ежели я сиятельству вашему в чем служить могу, добросердечно обещаюся.

И с должнейшим респектом пребываю вашего сиятельства, моего государя и древняго благодетеля всякого добра желательный и верный слуга граф Сава Владиславич.

Из Селенгинска, 18 августа 1726 году.

Р. S. При сем разсудил за благо приключить список с-ынструкции, оставленной здесь господину камисару Колычеву (См. док. № 184), для известия вашего сиятельства, которую прошу содержать секретно.

АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 18, л. 133-139. Запись в журнале.


Комментарии

1. См. коммент. 1 к док. № 144.

2. См. коммент. 7 к док. № 146.

3. Еще находясь в Тобольске, Владиславич в письме Колычеву от 22 февраля 1726 г. высказал опасение, что Цины не будут пропускать корреспонденцию: «Ежели... не будет допущена от двора китайского письменная корриспонденция, то учинятца немалые убытки и остановка в делах» (АВПР, ф. Сношения России с Китаем, 1726 г., д. № 17, л. 11 об.), и в дальнейшем неоднократно его повторял (см. док. № 183, 187, 189, 190; коммент. 2 к док. № 198).

4. Геннин Вилим Иванович (Георг Вильгельм) (1676-1750), голландец, на русской службе с 1697 г., генерал-лейтенант, управляющий Уральскими горными заводами с 1722 г. В 1734 г. его сменил на этом посту В. Н. Татищев (Кузьмин А. Г. Татищев. М., 1987, с. 81-82, 220).