-

Поденная записка пребывания г. Лоренца Ланга, агента его величества императора Российского при китайском дворе, 1721 года.

(Продолжение.)

18-го. Когда приехал к нам Аллегадаг, для покупки товаров, я просил его вспомнить об обещаниях, каковые Его Величеству угодно было дать Г. Измайлову в рассуждении свободы торговли; ибо столь долгая проволочка дел показывает, что это совершенно забыто. Он, вместо всякого ответа, сказал мне: «что это дело ни мало не принадлежит ему, а есть на то Совет, к которому и должно мне относиться» ⁴¹. [86]

22-го. Я посылал моего переводчика в Совет с напоминанием о сем деле, но Мандарины не приняли его, под тем предлогом, что надобно на это получить предварительно от Председателя приказание и узнать от него, прикажет ли он принять оное или нет.

В сей же день четыре поверенные, пришедши ко мне, объявили, «что время, обыкновенно назначаемое для содержания под присмотром Комиссара, оканчивается; то они пришли с ним торговаться и узнать, по чему он просит за каждый род товаров, дабы они, договорившись с ним, могли тотчас объявить свободным вход всем в дом наш». Я, в ответ на сие приказал спросить у них, кто мог дать им власть держать нас в заперти столько времени, и как могли [87] они сделать невольниками подданных столь великого Монарха, каков Царь, наш Государь? Но эти люди не рассудили отвечать мне на столь щекотливый вопрос, а сказали только, «что для Комиссара гораздо выгоднее отпустить требуемые ими товары по той цене, какую они почтут сходною, нежели тратить столько издержек, которые несравненно превзойдут барыш, каковой он по упрямству своему надеется получить; и что он, будучи принужден содержать людей на собственный свой щет, поступает прямо против своих выгод, не желая окончить с ними дела». На это спросил я у них; имеют ли они повеление от Двора так жестоко угнетать нас, чтобы мы дали им товары? Они отвечали; что не имеют, а пришли только для торгу с Комиссаром, который должен отпустить им самые лучшие товары в караване и по такой цене, какую обыкновенно платил прежде Двор. Комиссар наконец принужден был предложить им такой же доброты товары, какие прежде сего получал Двор, без всякой прибавки цены; но это их еще не удовольствовало; они ушли, сказавши, что посоветуются вместе и посмотрят, можно [88] ли прибавить цены на товары выше той, какую прежде платили.

Несколько спустя пришли из Совета за моим переводчиком, для получения ответа Председательского на мое напоминание; почему я тот же час опять послал с ним записку туда, не сомневаясь, что Председатель давши уже об этом ответ, ее не примет. По возвращении своем, переводчик уведомил меня, что Председатель приказал одному Мандарину объявить мне следующий ответ, который в точности я и написал со слов переводчика: «Я говорил с Аллегамбою в рассуждении напоминания Господина Агента, и он не только запретил нам принимать его, но и приказал мне сказать ему тоже, что прежде объявлено было Г. Измайлову, то есть, что торговля у нас в пренебрежении и почитается за самый малый предмет, да и Г. Агент сам знает, сколько мы противились приезду нынешнего каравана; и подлинно, никак бы не согласились впустить его в Китай, если бы Его Величество, по многократном настоянии Г. Чрезвычайного Посла, наконец не согласился на это». Сверх того, Аллегамба примолвил и то, «что купцы, приезжающие сюда только сами обогащаются, а не наши люди; это потому, что [89] они сами назначают цену своим товарам, и стараются продавать как можно дороже. Почему объявите Г. Агенту, что не только мы отказываем по напоминанию его, но и впредь просим не беспокоиться предлагать нам о таких делах, потому что мы не желаем уже на будущее время иметь дела с купцами Рускими».

Заключение наше все еще продолжалось, кроме только того, что позволено было входить к нам одним только служителям первого Министра и Председателя, да писцу от Гардеробмейстера, которые весьма часто и, кажется, для присматривания, что делается в нашем подворье, приходили. Конечно они надеялись чрез это принудить нас отдать им на волю нашу торговлю.

25-го. Пришел к нам писец из Совета наведаться о нашем здоровье, чрез которого я не пропустил случая объявить Аллегамбе, «что я не так глуп, чтобы не мог проникнуть истинной причины сего нечаянного ответа, недавно мною от него полученного; но торговля, о которой они так низко думают, может быть, вскоре будет казаться им очень значительным предметом, когда пограничные дела окончатся, и, кажется, [90] они вспомнят тогда о том неправосудии, с каковым ныне поступают с нами; но я почитаю за обязанность себе известить их, что есть еще время помочь сему делу дружеским образом».

В сей же день узнал я, что Бригадир, имевши до сего надзирание над стражею при дворе Руском, пришел в милость у Императора, и Его Величество пожаловал его Обер-Маршалом придворным и препоручил начальство над войсками, находящимися в областях Монгольских ⁴². Почему я в тот же час отправился к нему с поздравлением, и [91] нашедши способный случай, рассказал все случившееся у нас с четырьмя Мандаринами, поверенными от Двора; он мне дал слово, тогда же позвать их ко Двору и в точности расспросить о состоянии сего дела; а после того непременно приказать им взять без отлагательства все нужное для Его Величества и для Двора. Он в то же время чрезвычайное изъявил удивление о поступках брата своего, первого Министра и Аллегамбы, относительно сего дела.

27-го. Первый Министр, пришедши к нам, сказал мне, «что известился он, будто бы запрещение с нашего подворья еще не снято; желал бы он знать тому причину». Я отвечал ему, «что я давно стараюсь узнать о сем, но никто не хочет меня уведомить; а впрочем, по необходимости, должно со временем это дело объясниться, потому что крайне несправедливо содержать в заперти столь долгое время караван, который приехал в Пекин, полагаясь на договоры, торжественно утвержденные». Он возразил мне на это, «что с давнего времени Двор решился не принимать более караванов, потому что торгующие с Россиянами совершенно разорились, по той причине, что ныне очень много находится [92] товаров Руских в Китае, что по сильной только настоятельности Г. Измаилова Двор наконец согласился на приезд нынешнего каравана, с тем условием чтобы Комиссар и люди его содержались впредь на своем щете; но он, ни мало не обращая внимания на сии обстоятельства, отвергает теперь обыкновенную цену, предлагаемую ему от Двора за его товары, и думает продать их дороже прежнего; так он желал бы, чтоб я внушил Комиссару сказанное им». В ответ на сие я сказал ему, что я не могу наложить новой цены на товары, порученные Комиссару: это не зависит от меня, потому что Комиссар отвечает за товары, ему поверенные, и он не позволит другим, кроме себя, налагать цену на то, что ему должно продавать. Чтож касается до приезда каравана, то за долго еще до прибытия Господина Измайлова в Китай выговорено об этом было; почему нельзя сделать ни малейшей перемены, не потрясши главных оснований договоров, заключенных между обеими Империями. И положим, что можно в них что нибудь переменить, но не иначе, как с общего согласия и чрез поверенных, избранных для сего обеими Империями, которые, в самом основании рассмотревши [93] дело сие, предложили бы новое начертание союзов. Сие возражение очень сильно было для Министра. Он, прервав разговор, приказал принести Комиссару некоторые для себя товары.

Месяц Декабрь.

Четыре Мандарина, поверенные от Двора, видя наконец, что мы лучше хотели быть в заключении, нежели уступить их безрассудным притязаниям; и как с другой стороны Обер-Маршал придворный живейшее принимал в нас участие и старался скорее окончить сие дело, сняли наконец запрещение с дома нашего, и

2-го числа сего месяца Совет объявил, что позволено торговать с нами; но все еще остались привязки, чрезмерно оскорблявшие нас и отгонявшие всех от нас купцов. Ибо лишь только увидели, что купцы начали приходить к нам, то объявлено им было, что никто не может ни малейшей части купленного у нас унести без того, чтоб не показать четырем Мандаринам, поверенным от Двора, дабы они могли брать все, что найдут потребным для нужд придворных». Таковое извещение отняло всю [94] охоту у купцов торговать с нами, потому что они ничего бы не нашли, кроме верных издержек, когда им должно было проходить чрез руки сих бесстыдных Мандаринов. Это более всего меня уверило, что торговля в Китае есть самое тяжкое ремесло, когда оная принуждена бывает зависеть от наглости Мандаринов и солдат, не имеющих никакого в оной участия. Но Пойямба или Обер-Маршал придворный, узнавши о сем, благоволил еще пособить сему новому несчастию, приказавши Мандаринам не брать ни от кого другого, кроме Комиссара, товаров нужных для Двора; и для сего послал сам своего правителя с ними к Комиссару, с объявлением, что он пришел от господина своего посмотреть, сколько и какие товары сии люди получат от него для Двора, дабы в точности об этом донести Пойямбе. Почему и поданы были им товары; но они столь скромно поступили в присутствии сего человека, что взяли только небольшую часть оных. Впрочем не преставали приходить в дом наш и брать у Китайских купцов то, чего у нас не смели требовать. А для совершенного воспрепятствования торговли нашей, Министерство представило Императору, что как много годов уже [95] собираются в магазины Его Величества пушные товары, и притом более, нежели сколько потребно для Двора, и что сие количество с году на год умножается, то не лучше ли Его Величеству повелеть, продать часть оных, нежели оставить их портиться?

12-го, 13-го и 14-го многие Китайские купцы и поверенные, как из больших домов, так и от частных Пекинских людей, приходили к нам и осмелились купить несколько белых мехов и других недорогих товаров, дабы чрез то узнать настоящую цель Мандаринов, находящихся при доме нашем. Сначала они не находили со стороны их никакого препятствия; но как только заключен был торг, то объявили им, что они не должны ничего уносить из сих товаров, пока не будет выбрано лучшее для Двора.

15-го. Как только узнали при Дворе и в Совете, что мы начали торговать, то и объявили всенародно, что в пушных Императорских магазинах продается по настоящей цене 20.000 соболей. Почему все те, кои начали было торговать с нами, пошли покупать туда, одни, опасаясь привязок Мандаринов, а другие потому, что надеялись купить там дешевле, нежели у нас. В самом деле я узнал после, [96] что лучшие соболи продавали по 2 1/2 лана, средние от 1 1/2 до 1/2 лана, а меньшие по 90 фун. Но соболи сии ничуть не были Сибирские, а Тунгусы, подвластные Китаю, ловят их в окружности реки Амура, и каждогодно доставляют известное количество в казну Его Величества. Страна, из которой доставляются сии соболи, называется Соллони.

16-го узнал я, что Мандарины, приставленные к нашему дому, не смотря на то, что Двор согласился на свободную торговлю обоих народов без всяких налогов, дали строгое приказание страже, не впускать никого к нам, если не покажет вида от них, за который они берут по 30 штосс, стоющих около 4 фун; а те, кои хотят иметь всегдашний свободный к нам вход и выход для торговли, обязаны платить им за каждый раз, или за некоторое только, или за все время, пока караван будет в Пекине, и получать от них вид, с которым по своей воле могут входить и выходить от нас. Все же те, кои не хотели платить им таким образом за вход к нам, отсылались, как люди, кои приходили брать у нас в долг, или может быть при случае и красть.

17-го. Посетившему нас Мандарину [97] изъявил я, что очень рад, «что Двор начал вступаться в торговлю, которую до того времени почитали столь презренною у них, и в которой недавно упрекали нас, называя ее ненужною; а когда Его Величество оказал столь явные знаки почтения к торговле, то я надеюсь, что на будущее время научатся говорить об ней с большею скромностию». Он мне отвечал, «что Император, без всякого виду прибыли, приказал продавать соболей, но единственно по той причине, что как у него в магазинах оных очень много, то и рассудил лучше некоторую их часть продать, нежели сгноить». Я возразил ему на сие, что «если бы у Его Царского Величества могли в его Государстве расходиться все пушные товары, получаемые из областей его, то можно положиться, что никто не отважился бы с столь великими опасностями ездить в Китая». После того спросил я его: «с позволения ли Императора Мандарины, приставленные к нашему дому, продают пропускные виды людям, имеющим с нами дела, и воспрещают вход в дом наш тем, кои не хотят у них купить оных». Я спросил также и о четырех Мандаринах, посланных от Двора и [98] беспрестанно находившихся у нас в доме. Он сказал в ответ, «что Император ничего этого не знает, да и никто не осмелится сказать ему, потому что Аллегадаг позволил им продавать пропускные виды, так как небольшие случайные выгоды; чтож касается до четырех Мандаринов, он совершенно не знает, за чем они приходили». В заключение сказал я ему, «что я не знаю, для чего Господа Министры столько нам препятствуют в этом деле, что даже не хотят нас видеть и принимать от нас записок. Очень желал бы я, чтоб они не вынуждали меня, прямо отнестись с моими жалобами к Его Богдыханскому Величеству, тем более, что я ничего не ищу противного договорам; и если сии договоры должны оставаться в силе в обоих Государствах, то необходимо должно меня в таковом случае выслушивать и давать сообразные ответы на мои записки, кои я иногда могу представлять им».

В конце сего месяца Его Величество уехал в Кайсу, дворец с прекрасным зверинцем в нескольких ли на юг от Пекина, где он и провел несколько недель, почему ничего и не случилось замечательного между Министрами и мною. [99]

1722 год.

Месяц Генварь.

15-го числа сего месяца стража, бывшая у наших ворот, не пустила несколько телег с сеном, купленным моими людьми, потому что крестьяне не имели пропускных видов и не хотели ничего дать солдатам. Не смотря на то, что я послал уведомить офицеров и Мандаринов, коим препоручено было смотрение при моих воротах, о наглости стражи, крестьяне прогнаны были с сеном. Я жаловался также об этом и моему Мандарину, но с таким же успехом.

16-го. Получа известие о заключении вечного мира между Его Царским Величеством и Оттоманскою Портою, я приказал отпеть в церкви См. Николая благодарный молебен и праздновал весь день.

Месяц Февраль.

2-го числа сего месяца я был при Дворе и, по Китайскому обычаю, чрез Камергера представил по случаю Нового года некоторые подарки Его Величеству. В сей Империи такой обычай, что всякой, имеющий общественную должность, непременно обязан исполнить это, если не хочет подвергнуться всеобщему нареканию. [100] Его Величество столь милостиво принял мои небольшие подарки, что подарил мне равномерно всякого рода дичины, наловленной им прошедшей осени на охоте ⁴³ и довольное число овец. Таким образом обыкновенно Его Величество дарит всегда при конце года всех тех при своем Дворе, коих намерен отличить.

4-го. Последний день года у Китайцев Двор окончил старый год праздником, который очень мало продолжался, потому что Его Величество недавно выздоровел от тяжкой болезни. При сем случае я имел честь сидеть напротив Его Величества, на несколько шагов от престола, не много ниже Принцев крови, а выше первостепенных Мандаринов. По окончании праздника, по входе Его Величества, Церемониймейстер сказал мне, чтоб я не приходил ко Двору для поздравления Его Величества с Новым годом, потому что обыкновенно в этот день Князья и Мандарины Империи становятся но чинам во дворе замка, где я, как иностранец, не могу занять места. [101]

14-е. Первый Министр давал обед мне и Комиссару, но замечательного не случилось ничего, кроме того, что Министр спросил меня, не отправлюсь ли и я с караваном. Это заставило меня думать, что уже помышляют о том при Дворе. Я отвечал ему, что не от моей воли зависит ехать от Двора, у коего Царь, мой Государь, назначил мне пребывание до Своего вывоза.

18-го и 19-го. Его Величество приказал торжествовать праздник фонарей, который, говорят, отправляют при Дворе Китайском больше уже 2.000 лет. С особенным великолепием сей праздник торжествовать был в Чанчунниене. Во время великолепного обеда, данного по сему случаю при Дворе, были представляемы всякого рода комедии и другие забавные зрелища, а ввечеру зажжены прекрасные потешные огни, с таким освещением и таким множеством разноцветных фонарей, что во всех сторонах представлялись в темноте ночной ⁴⁴ [102] удивительные для глаз зрелища Я также и в сем случае помещен был, как и прежде в Пекине, за несколько шагов от престола.

29-го. По возвращении моем в Пекин посетили меня некоторые Корейские главные купцы; но когда я хотел их ввести в моя покои, то некоторые из солдат, сопровождающих их, воспротивились сему и дошли даже до такой дерзости, что угрожали им своими бичами, бывшими в их руках. Почему я приказал моим людям вывести их со двора и подождать, пока помянутые купцы возвратятся от меня. В тоже время дал я им заметить, что они в другой раз очень благоразумно сделают, если не осмелятся употреблять при мне своих бичей. После того, хотя купцы и вошли в мои покои, но не смели долго оставаться, опасаясь снова подвергнуться наглости солдат, их сопровождавших ⁴⁵. Признаться надобно, [103] что учтивость, с каковою я их принял и какой они никогда не видали у Китайцев, им очень понравилась; и потому опять было они пришли 22-го к моему дому, но стража, бывшая у ворот моих, их не пустила.

Месяц Март.

В сем месяце мы продолжали столько нашу торговлю, сколько Мандарины и солдаты нашей стражи нам позволяли. Впрочем замечательного ничего не случилось, кроме того, что Комиссар посылал писца, бывшего при караване, в степи для осмотра лошадей, оставленных там во время проезда в Пекин, который возвратясь, уведомил нас, что они в самом худом положении, и если вскоре не будет послано туда денег, чтоб поставить их в конюшни, то думать надобно, что большая часть их падет.

Месяц Апрель.

6-го числа сего месяца я посылал моего переводчика с прозьбою от [104] Комиссара к Мандаринам, находящимся при нашем Дворе, и велел им сказать, что как Комиссару нужно послать одного из своих людей с деньгами в степи, дабы люди, оставленные там для смотрения за лошадьми, могли ввести и держать оных в конюшнях; то нужен ему, для большей безопасности, какой нибудь провожатый; и я просил их постараться об этом деле. Они приказали мне объявить в ответ, что донесут об этом Совету, без приказании коего они не смеют ничем располагать.

7-го числа два Мандарина с писцом принесли об этом следующий писменный ответ от Президента, который они мне и прочитали: Аллегамба узнавши вчера, что вы опять хотите отправить Посольство в степи, напоминает вам, что невозможно, чтобы люди ваши ездили столько раз из Пекина в степи не за другим чем, как только для лошадей. Сие заставляет его подозревать, что вы, при помощи Монголов, не имеете ли какой тайной переписки с Селенгинском, что может возродить неудовольствия и недоверчивость между обеими Империями; ибо всякому известно, что Монголы такие люди, которые не преминут взяться за такие дела; а господа Россияне в [105] таковых случаях не жалеют своих денег.

Я спросил их: Аллегамбин ли этот ответ, или они сами его составили; они уверяли меня, что он написан слово в слово с того, который дал их Аллегамба, а из этого и видно было, что он по этой причине не соглашается на требуемое отправление. После сего объяснения, я почел за нужное, для большей моей безопасности, сказать от меня Аллегамбе, «что принимаемая им предосторожность единственно к тому клонится, чтоб содержать нас пленниками, если не перехвачено никакого письма, из которого бы можно было усмотреть, что мы стараемся возбуждать несогласия в обеих Империях. И так, как я человек государственный, то могу писать всегда, когда мне угодно, не имея нужды ни в провожатых, ни в согласии Г. Председателя, и если б я имел своего гонца, коего бы мог отправить с частными моими делами, то никто бы не мог мне воспрепятствовать без явного оскорбления».

Потом послал я моего переводчика с Мандарином дабы узнать, на что решился Министр; но он мне сказал, что он не может употребить для наших услуг лошадей и военных людей [106] Императора, своего Государя, и притом в такую дорогу, где они должны иметь издержки, на которые не достанет обыкновенного их жалованья. Я предложил ему на это, что мы на свой счет будем содержать сих людей, а если угодно, дадим своих верховых лошадей для них, дабы не были на то употребляемы Императорские; или если и это еще не угодно, то я прошу только пропускного вида и осмелюсь послать одного из наших людей и без провожатых. Но он твердо настоял и не соглашался ни на какое отправление, приказавши вместо всякого ответа сказать мне, что не будет ничего. Я узнал тогда же от моего переводчика, что так они рассуждали о сем между собою: «Сии де иностранные люди приехали сюда торговать с тем, чтоб каждую минуту обременять нас безделицами, представляя себе, что должно во всех случаях благоприятствовать им, как будто по обязательству, но мы еще в силах поддержать первый ответ их в рассуждении дел наших».

16-го числа узнал я, что за несколько недель пред сим Тушидту, Хан ⁴⁶ [107] Монгольский, расположившийся станом в Урге, принес жалобу Двору Китайскому на дурные поступки купцов Руских, бывших в Урге, и в то же время известил Министерство, что никогда не было столь великого стечения купцов Руских и Китайских в его местопребывании как в течение сего года. И для сего Его величество решился послать туда Мандарина с приказанием Хану, дабы он выгнал всех купцов, как Руских, так и Китайских. Но, кажется, это сделалось не по повелению Его Величества, а по собственному произволению Тушидту-Хана, поелику он, как повелитель в своей стране, может и сам это сделать.

В тот же день гонец, прибывший недавно из Селенгинска с донесениями от Мандарина, находящегося в сем [108] городе, рассказал переводчику моему, что начальник Селенгинский представлял несколько свертков писем, полученных им из России, сему Мандарину и просил его отправить в Пекинский Совет Монгольских дел; но он не принял их, потому что начальник не мог его уведомить о содержании оных.

27-го. Пронесся в Пекине слух, будто Руские купцы покусились увезти несколько семей из Урги, что страшно раздражило против них Тушидту-Хана.

Месяц Май.

4-го числа сего месяца из Совета два Мандарина с тремя писцами и двумя офицерами стражи нашей, пришедши ко мне в 11 часов ночи, объявили, что Квиментиту (так называются Губернаторы Пекинские), возвратясь от Императора, имеет поговорить со мною о важных делах; а как он весь день, с утра до вечера, был занят, то и просил меня потрудиться теперь притти к нему, не смотря на то, что тогда уже была ночь. Я еще до прихода упомянутых людей лег спать; но впрочем без всякой трудности встал для исполнения желания сего Министра, поелику Мандарины [109] уверяли меня, что дело, о коем он хочет говорить со мною, очень нужное. По прибытии моем в дом его, я принят был с особенною учтивостию, и сам Квиментиту вышел ко мне даже на двор, ввел в свои покои и просил подле себя садиться. Он начал сперва разговор извинениями, что он столь долгое время не имел удовольствия видеть меня ни у себя, ни в другом месте; но, он думает, мне известно, что он должен находиться всякой день с утра до вечера в Чанчунниене, при Его Величестве. Я отвечал ему, что извинения его столь правильны, что я не могу ни слова сказать противу их, и что мне очень прискорбно быть принужденным проводить столь невыгодным образом мое время. После многих и других такого рода учтивостей, кои только занимают время, он спросил меня, давно ли я получил известия из Селенгинска? Я ответствовал, что уже очень давно не получал.

Наконец дело мало по малу начало открываться; он спросил меня: «помню ли я, когда я хотел отправить недавно посланного через Калханну в степи, то он приказал сказать мне, что нельзя на это согласиться, потому что сомневается, не отправляется ли через [110] таковые посылки тайная переписка, которою можно поссорить обе Империи». Я сказал ему, что «помню только конец столь неожиданного для меня ответа, полученного от него; но не могу и до ныне проникнуть, на чем основывается такое подозрение; он безмерно обязал бы меня, еслиб вразумительнее объяснился мне об этом деле». Он на это сказал мне: «мы думаем, что вы получили некоторые известия в рассуждении наших беглецов, но не хотите нам сообщить их». Я отвечал ему, «что если потрудятся, рассмотрят, какое обширное пространство находится между С. Петербургом и Пекином, то легко сами рассудить могут, возможно ли отправленным гонцам возвратиться, хотя бы они умели летать; впрочем он сам знает, что такие важные дела не одним днем решатся и для производства их потребны не одни тайные переписки». Он на сие покачал только головою, потому что в то время пронесся слух, будто бы в Селенгинске получены повеления от Его Царского Величества, чтоб не возвращать перебежчиков. Спустя несколько минут, он спросил меня, открою ли я что ни будь ему, когда получу письма? Я уверял его, что не скрою ничего, хотя бы [111] то к нему лично относилось, или касалось Двора, потому что о таковых делах обыкновенно относятся по имянным Государевым поведениям, которых никак не осмелюсь скрывать хотя бы я того и хотел». Сей Министр, не удовольствовавшись этим, спросил опять меня: если я получу частные письма, то позволю ли иметь с них список? Я отвечал ему: «что от начала света в первый раз делают такое предложение; но я не могу поверить, чтоб об этом говорили теперь правду, потому что очень поздно смеяться». Этот ответ не очень ему понравился; он переменил разговор и сказал мне, «что намерен доложить Его Величеству, поелику караван скоро отправится, то что он прикажет в рассуждении меня?» Я просил его напомнить Его Величеству и о деле, о котором я столь много просил его. Наконец заговорил он о моем пребывании в Пекине и сказал, что срок, до которого дали согласие Господину Чрезвычайному Послу Измайлову быть при Дворе сем, скоро окончится; и притом довольно ясно заметил, что и мне должно решиться возвратиться с караваном. Об этом долго мы между собою спорили и наконец я сказал ему, «что если [112] он помнит, что я был при всех собраниях по сему случаю, читал и храню всю переписку Г. Чрезвычайного Посла с Советом, в отношении торговли, и что я находился при всех аудиенциях, данных сему Министру Его Величеством, то нельзя не знать ему, что все происшествия с самого приезда Г. Измайлова до отъезда столько же известны мне, как и ему самому». Я сверх того припомнил ему ответ, присланный в рассуждении меня им самим из Совета в Феврале месяце прошлого года к Г. Измайлову, в котором он извещал его, что Его Величество дал свое согласие на пребывание при Дворе своем Агента, без всякого, ни прямо, ни стороною, назначения срока. Но этот Господин, ни мало не отвечая на все мои представления, крепко стоял в первом своем намерении и утверждал, что пребывание мое назначено только до отправления нынешнего каравана, и спор сей кончился последним моим ему ответом, что «Царь, мой Государь, не приказал въезжать в их Империю на досаду Двору, или оставаться там противу удовольствия Его Богдыханского Величества; и потому мне должно сообразоваться при сем случае во всем тем, чем Его Величество [113] заблагорассудит решить». После того он показал мне небольшое письмо с Рускою надписью, сказывая, что оно от Василья Тирсова, переводчика Селенгинского, и что Кутухта ⁴⁷ прислал его в Пекин для отдачи мне, прибавив к тому, «что он очень известен, что с самого отъезда Г. Чрезвычайного Посла я получил довольно писем, но содержании их никому не сказывал; но сие письмо должен распечатать при нем и дать ему список, если хочу иметь его у себя. Ибо если я не могу согласиться на сие, то не прочитаю и сам, потому что он постарается отослать его туда, откуда оно пришло». Для сего приказал он двум переводчикам, находящимся при нем, стать подле меня и читать вместе со мною письмо. Но я, не распечатывая еще письма, спросил его: «что заставляет его любопытствовать столь непозволительным образом? или не знает он, что такое притязание прямо противно правам человеческим». Он отвечал, «что он [114] очень знает, что это совершенно противно порядку; но как сие письмо прямо попалось ему в руки, то он надеется, что я добровольно ему сообщу это и решусь на выбор, им мне предложенный». Вместо ответа, я отдал ему запечатанное письмо, прося его, по лучше подумать о следствиях столь непозволительного любопытства, а в ожидании сего я после приду к нему и посмотрю, как далеко простирается власть его на мои письма. Потом вышел я от него и возвратился в свое подворье.

(Продолжение впредь.)

Комментарии

41. В Китае все дела производятся в назначенных для них Коллегиях, так что никому ни с какими делами не позволено прямо относишься ко Двору. Прежде того Коллегии сии были так сильны, что иногда и сам Император не осмеливался переменять их определений; но когда Китайский престол заняли Государи из Татарского рода, то и Коллегии потеряли свою силу. Сие доказывается свободным отправлением всех иностранных вер и пребыванием Агента Российского, которое позволено вопреки всем настояниям Министерства и постановлениям правительства Китайского, из одного только удовольствия Императору.

42. Монголы живут в северной части Китая. Они разделяются на два поколения; первые называются восточными Монголами или Нейшею, и живут на берегах Японского моря, между рекою Амуром и великою стеною. Они то овладели в прошедшем веке Китайскою Империею, и теперь составляют природных подданных Татарского, царствующего ныне в Китае дома. Они погребены в самом грубом язычестве, и почти не имеют никакой религии, живут большею частию в городах и деревнях, и питаются хлебопашеством. Второе поколение составляет Татар западных, иначе называемых Калхами (Calchas). Они состоят только под покровительством Китая и имеют своего Хана. Живут в шатрах, питаются скотоводством, не обработывая земли. Вера Далай-Ламская.

43. Монголы и другие язычники Татары умеют с особенным искуством сушить всякого рода мясо на воздухе и на солнце, так, что оно никогда не портится, и таким образом сохраняют они дичину до другого года.

44. Китайцы обыкновенно чрезвычайные тратят издержки в сей праздник на фейерверки и фонари, так, что они простираются до 10.000 и более. Ракетный огонь их чрезвычайно красив: он стольких бывает цветов, что признаться должны наши искусники, что Китайцы весьма превзошли их в сем случае.

45. Китайцы очень жестоко поступают с Корейцами и не позволяют никакого иметь им сообщения с иностранцами, и кажется, что они едва ли бы и в сем случае кротко обошлись с ними у Посла Российского. Впрочем сим только образом можно удержать Корею в повиновении Китаю. Ибо рекою Амур Руские могут въезжать во все Корейские пристани, так, что Китайцы не в состоянии и воспрепятствовать им. Может быть сей поступок Г. Ланга заставил Двор Китайский столь скоро отослать его.

46. Название Хана западных Монголов. Сей Хан прежде был самодержавным; но когда западные Монголы завладели Китаем, он пошел под покровительство Китая, дабы больше можно было противиться Калмыкам, о которыми он почти во всегдашней войне. Он весьма силен, владения его с западной стороны простираются до реки Енисея а от оной до реки Оби, с востока же до великой стены. Сей Хан имеет многих подчиненных себе других Ханов, и может выставить в поле 100.000 и более войска; но ему очень многое потребно, чтоб сравнять солдат своих с Калмыками.

47. Кутухта главной жрец Монголов и Северных Калмыков; он прежде зависел от Далайламы, но тайно нашедши средство освободился от своей зависимости и сделался сам идолом Калмыков вместо Далай-Ламы.

Текст воспроизведен по изданию: Поденная записка пребывания г. Лоренца Ланга, агента его величества императора Российского при китайском дворе, 1721 года // Северный архив, Часть 4. № 20. 1822