ПРИЛОЖЕНИЕ II

ЗАПИСКИ И. X. ШНИЧЕРА О СОПРОВОЖДЕНИИ ЦИНСКОГО ПОСОЛЬСТВА К КАЛМЫЦКОМУ ХАНУ АЮКЕ в 1714-1716 гг. ¹

О КИТАЙСКИХ ПОСЛАННИКАХ, КАК ОНИ В 1714 ГОДУ ИЮЛЯ 2 ДНЯ КАЛМЫКАМИ ПОЧТЕНЫ И ПРИНЯТЫ БЫЛИ

Как мы 17 июня 1714 году чрез реку Волгу переправились, то мурза Узин-тайша, которой и Дейнерихом назывался, нас принял, и с находившимися при нем калмыками провожал нас до ханского кочевья.

На одну милю от того ханского кочевья встретил нас один Аюки-хана служитель со 100 лошадей, которой прискакавши к нам сказал: «Ци Амолан богдохан менду?», то есть: «Здорово ли живет ваш хан?» На что как отвечали китайцы: «Менду», то есть: «Здорово», то он, тотчас оборотясь, поскакал назад к своему народу, а мы ехали не останавливаясь до того места, где поставлено было для нас и для нашей свиты 10 кибиток.

Июля 2 дня пришел манзик ханской и поздравил китайцов от своего хана. Сказал, что они бы в тот же день, как приехали, могли быть допущены до их хану, естьли бы хан не разсуждал, что по той трудной езде надлежит им прежде иметь отдых; теперь хан желает их у себя видеть без дальняго отлагательства. Посланники изготовляясь поехали к хану, а я их провожал с 40 человеками. Из Астрахани были присланы дворянин Борис Крейтоп ² и порутчик Лиц со 100 человек драгун, которые стояли по обеим сторонам дороги пред ханским шатром и, при игрании музыки, оружием честь отдали.

Китайские посланники, к ханскому шатру пришедши, выняли из деревянной коробочки грамоту, писанную на золотой бумаге. Главнейшей из них Агадай, взявши оную, держал обеими руками на четверть аршина выше головы, и так шел с протчими своими товарищами весьма тихо в шатер до ханского места. Хан сидел в бархатных креслах, поставленных на четверть аршин вышиною, на персидском ковре. По окончании речи подал агадай хану грамоту от своего хана, а потом обнял обеими руками аюкины колени. Напротив того положил Аюка правую свою руку на посланниково плечо, изъявляя чрез то свою благодарность, и опять сел ³. Потом выступили заргучей Тулешин, Гатту, Хабун-сайзан, бичеч и Карган, и тоже, что первой, зделавши, сели все рядом. Хан говорил с посланниками о разных вещах.

Между тем подносили чай, смешанной с пахтаньем. Кусок простой камки розослан был на земле вместо скатерти, и перед каждым положена была салфетка толстая бумажная, а тарелок, ложек и ножей не было. Потом на оловянных блюдах поставлены были разные овощи: смоква, миндаль, изюм, орехи и большие куски сахару. Оловянная оная посуда принадлежала одному армянину, которой у калмык нанялся поваром ⁴. Как час или долее с онаго ели, то на той же посуде поставили баранину вареную с пшеном сорочинским и изюмом, пред каждым полное с оным блюдо. Калмыки ели, хватая все руками, а китайцы по их обыкновению брали долгими тонкими палочками.

После чего подали мелкоизрубленное вареное баранье и говяжье мясо в больших деревянных корытах, из коих каждое корыто несли два человека, таких корыт поставили пред каждого одно особливо же. Как и сего немного поели, то снявши оное, поставили пред каждого еще по другому корыту побольше прежних, потому что находилось в них [485] по целому вареному барану с головою и с ногами. Между тем свой кумыс, или кобылье молоко заквашенное, вместо вина не лениво подливали.

Еще ж принесли шесть человек одно корыто в полторы сажени длиною, которое наполнено было всяком мясом — лошадиным, верблюжьим, говяжьим и бараньим — высокою кучею. Сие стояло в шатре с четверть часа для взгляду. Как довольно на оное смотрели, не прикушавши, то паки вынесли, на телегу поставили и в наш стан привезли для раздания по людям нашей свиты. Наконец и протчия блюда сняты, скатерть и салфетки вместе сложены и вынесены.

По учинении сего, присланным туда из Астрахани с 4 пушками констапелям дан был знак к стрельбе. После обеда играли астраханские музыканты на гобоях и скрипицах, притом пили и астраханское виноградное вино и вотку. После того, как уже музыканты с час времени играли, принесены были в шатер гусли, длиною больше сажени и о пяти черевьих Струнах; тогда вошли и двое певчих. На гуслях играли два человека. Сверх того имели и две скрипки со струнами из конских черев, от коих был толь тихой голос, что едва слышать можно было. Когда они играли, то подставливали под струны вместо подставки ножик. Также был у них орган в 6 вершков длиною, от котораго внук был лучше всех других инструментов. Гусли называют они «геттагу», скрипицу «хор», а орган «темир-хор».

Как еще последнее кушанье вынесено не было, то пришли в шатре два обжоры, крим поставили большой сосуд, наполненной верьхом изсеченным мясом, на которое кушанье сии обжоры, бросясь, так жрали, что я думаю, они бы еще такое блюдо опорожнили, естьли б им дали.

После сего поставили 24 пары бойцов нагих до портков, в кои они обернулись. Сии, к ханскому шатру подошедши, весьма ниско наклонились, и кланяясь захватили полны горсти песку, но скоро опять опустили. Потом дрались они между собою с такою яростию, якобы друг другу голову сломить хотели. Они были разделены на две партии, одна стояла с отцовской, а другая с сыновьей стороны.

По окончании сего выступили стрелки, и стреляли из луков в мету. К сим присовокупились два человека из свиты китайских посланников, именем Бицет и Карга, и сселяли с оными о заклад. Никто из калмык не был в состоянии так метко, как сии двое; стрелять, да и никто не мог Каргина лука натянуть. Как все сие окончилось и молоко почти все было выпито, то посланники пошли назад к своим лошадям и возвратились в стан свой. При сем возвратном пути паки происходила пальба из четырех малых пушек.

Почти на выстрел от ханского стану стояло великое множество простых срамных калмык, которые, не взирая на ханское запрещение, ближе подойти хотели, чего ради четырем человекам, луками вооруженным, было приказано их удерживать — естьли кто блиско подойдет, то сии в него стреляли, не уговаривая прежде, отчего они весьма нестатно себя показали. На конце у стрел посажены были круглые головки, дабы не причинить глубоких ран.

Ханский шатер был внутри до половины высоты от крышки обвешен дорогою камкою, и над креслами висел четвероугольной желтой из двух частей сшитой кусок камки, такой же висел и над дверьми. Пол услан был турецкими коврами. Пред входом стояла еще другая палатка, в которой сидели многие за неимением себе места в ханском шатре или за недозволенней туда войти. Стены обтянуты были голубою камкою с золотыми травами; над оною камкою висела вокруг шатра бахрома длиною на пол-аршина, в том месте, где начинается крышка.

После того были мы 3 июля у ханской супруги Дарма-Балы подчиваны таким же кушаньем и музыкою, как было у хана. Ханова сестра Доржи-Раптань и сын ханской Сакдуржап также нас к себе позвали, и 5 июля слышали мы у них ту же музыку, как и у хана, и видели оных же бойцов и стрелков. 10 числа того ж месяца хан позвал нас вторично к себе, и мы также как и прежде угощены были.

Потом на другой день прислано к посланникам в подарок 300 лошадей и с другими вещами, а именно: от хана 80 лошадей да 300 корсаков, от старшего ханова сына ⁵ 70 лошадей и 300 кож юфтеных, от младшего сына ⁶ 60 лошадей, от ханской сестры 50, а от хановой супруги 40 лошадей. Китайские посланники, желая показать себя учтивыми, взяли токмо по одной лошади от каждаго, а юфти и корсаки назад отослали. Потом уже ничего им больше не присылали.

12 дня онаго ж месяца объявлено им было, чтоб мы в возвратной путь вступили, к чему потребные подводы стояли в готовности. Но китайцы не изготовились еще к подъему, чего ради хан был принужден, за недостатком корму для лошадей, прежде подняться и нас оставить.

Июля 13 числа поднялись мы оттуда при провожании мурзы Дейнриха, а 23 прибыли в Саратов. Оттуда мы, не имея недостатка в подводах, возвратились в Тобольск, куда 2 декабря 1715 года и прибыли. [486]

Пробывши со 2 декабря 1715 по 3 февраля 1716 года в Тобольске, были мы оттуда паки отправлены. И 11 февраля приехали в Самаров, где принуждены были ждать, пока реки скроются. Между тем один из посланников, именем Хабун, 27 марта скончался.

Как скоро он умер, то его раздели и, не обмывши тела, одели его в самое лучшее празднишное платье. Потом положили они его на прежнюю постелю, а под него послали вместе склеенных 15 листов бумаги. На грудь ему положили зеркало, с желанием, что как лучи солнечные посредством зеркала повсюду, куда захотят, наведены быть могут, так бы и бог своими лучами чрез сие зеркало освещал усобшаго. После того зделали они бесчисленное множество бумажных денег величиною с каролин, в средине коих была дыра. Сии сожгли они подле его постели, и притворились притом чрезвычайно печальными и сокрушенными. В тоже время зделан гроб шириною с четвертью в аршин, а вышиною в аршин, которой как для величины своей в ту избу, где лежал покойник, не вошел, то поставлен оной в сенях. И как мертвое тело, так и гроб в сенях были кругом завешены, дабы солнце тела не осветило, потому что оное по их мнению бурю или непогоду причиняет. Окуривши покойника довольно ладаном, вынесли его со всеми подушками и положили так, как он прежде лежал, во гроб, которой по снятии занавеса поставили на одр и понесли в то место, где приготовлены были два большие струба, на которые его таким образом положили, что голова на одном, а ноги на другом струбе лежали. Между тем, как его туда несли, бросали они такие ж бумажные деньги, о коих уже выше объявлено, целыми пригоршнями на воздух, что у них молитву за умершаго представляло.

Как скоро они поставили тело на струбы, то зажгли оные с ужасным криком и воплем. Потом всяк пошел в свою дорогу, кроме тех, кои к сожжению тела приставлены были. По сгорении тела разбросали они оставшие головни. После сего повесили они прежней занавес над угольями, дабы оставшиеся от сожженнаго тела кости не лежали открытые освещающим солнечным лучам. Потом разослали они под занавесом плат, взяли 2 тонкие палочки, которыми они обыкновенно едят, и вырывали оставшие кости из пепла, а именно, сперва голову, а после собирали кусочки от сожженных костей, от головы до ног, а собравши положили в плат, и так понесли домой. Особливой был зделан ящик, в которой поклали они сперва кости, а уже на верьх их голову. Все сие поставили к месту, и притом 2 или 3 восковые свечи; за неимением больше таких свечь зделали они лампаду с коровьим маслом к сему же употреблению. Старшей умершаго служитель был в знак траура одет в белое платье. Они срезали ему часть косы до низу, кисть с шапки была снята, и ему запрещено ходить в обыкновенные их беседы. Напротив того надлежало ему носить такое платье до тех пор, пока господина его похоронят.

Комментарии

1. Шничер (Schnitscher) Иоганн-Христиан — швед на русской службе, по распоряжению сибирского губернатора сопровождал цинское посольство в Калмыкию во время его проезда по территории России. Его записки «Beraettels, от Ayuckiniska Calmuckien») впервые были опубликованы на шведском языке в Стокгольме с примечаниями Рената. В 1760 г. перевод записок на немецкий язык был опубликован Г. Ф. Миллером в томе IV «Sammlung Russischer Geschichte». На русском языке часть записок издана в 1764 г. в «Ежемесячных сочинениях и известиях о ученых делах» (СПб., 1764 г., ноябрь, с. 428-440). При публикации текст записок был несколько сокращен за счет описания обычаев и верований калмыцкого народа. Вторично переведенный и сокращенный вариант записок был издан в 1842 г. в «Саратовских губернских ведомостях» (№ 18-19), а в 1843 г. переиздан в «Прибавлениях к Астраханским губернским ведомостям» (№ 39). В двух последних публикациях опущено описание сожжения тела китайского посла, умершего в пути.

Публикуемый текст повторяет изданный в «Ежемесячных сочинениях» перевод.

2. Борис Кереитов (см. ком. 1 к док. № 95).

3. О вручении хану Аюке грамоты императора Сюань Е см. также ком. 169 к Приложению 1.

4. Для встречи посольства у Б. Кереитова также были взяты серебряные чарки и другая посуда, привезенная из Астрахани (Н. Н. Пальмов. Этюды по истории приволжских калмыков. Ч. 1. Астрахань, 1926, с. 31).

5. Старшим сыном хана Аюки являлся тайджи Чакдоржаб (см. ком. 1 к док. № 55).

6. Имеется в виду любимый сын хана Аюки — Гунчжэб.