ХРАПОВИЦКИЙ М

ХРАПОВИЦКИЙ М. Д.

СОБЫТИЯ В ПЕКИНЕ ¹

ПРИ ПАДЕНИИ МИНСКОЙ ДИНАСТИИ

Услышав, что внешний город взят, государь бегал в смущении по дворцу, — ему было не до сна. Около 9 часов вечера вбежал Евнух и донес, что внутренний город тоже падает. Государь спросил: «где же войска? — где Ли-го-чжэн?» — Тот отвечал, что войска рассеялись; — государь еще торопливее стал бегать по зале, — Евнух немедленно удалился; государь закричал вслед ему, чтоб он возвратился, но Евнух не обращал внимания на призыв. В это время Ли-го-чжэн, источая последние усилия, бился с мятежниками на улицах; но его личная храбрость ничего не значила без войск и при многочисленности мятежников. Государь между тем, в сопровождении Евнуха Ван-чэн-энь, пошел в Нань-гун (южный дворец) и взошел на гору Вань-суй-шань; — пламя пожара ложилось багровым [53] заревом на небе; оттуда вскоре он отправился во Дворец Цянь-цин-гун. В то же время был дан приказ Верховному Совету, чтоб Чэн-го-гун чжу-чунь-чэнь был генерал-полициймейстером города. Государь приказал подать вино а вместе с императрицей Чжэу-хоу и второстепенной, любимейшей женой Юань-фэй, выпили по нескольку золотых чарок; освободившись несколько от внутренней горести и сделавшись решительнее, государь со вздохом сказав: «жалко народа», приказал трех сыновей своих отнести в домы родственников по женской линии Чжэу и Тань, потом, обратившись к императрице, сказал: великое дело кончено, — и все вместе заплакали. Прислуга последовала их примеру. Государь приказал им удалиться, внушив им чтобы сами помышляли о себе. Тогда императрица, склонив голову, отвечала: 18 лет живу я с тобою, ни одного ризу ты не следовал моему совету и вот мы дожили до настоящего дня, — за тем обняла наследника и двух князей с невыразимою горестию, повторила это в другой в третий раз и отослала их, — сама отправилась во дворец Кунь-нин-гун в там повесилась. Государь, проходя мимо дворца, увидел это зрелище и сказал: «хорошо, хорошо», за тем призвал старшую княжну, достигшую тогда 15 летнего возраста; княжна пришла, обливаясь горькими [54] слезами, — государь с сокрушением сказали: «за чем ты родилась в моем доме?» закрыл себе глаза рукавом левой руки, а правою извлек мечи и нанес ей удар, — княжна хотела защититься рукою, — удар нанесен был в левое плечо а рука отвалилась; — несчастная упала без чувств на землю; кровь текла потоком; но у государя опустилась рука и он не в состоянии был далее действовать мечем. По дворцу вдруг пронеслась молва об этом и некоторые кричали: «государь поднял меч». Отсюда государь направился во дворец Си-гуна и приказал любимой жене Юань-фэй самой наложить на себя руки; она не задумалась в тотчас повесилась, но веревка оборвалась и несчастная упала на землю; вскоре она опять пришла в чувство; государь мечем нанес ей три удара; за тем призваны была остальные жены и наложницы, — государь всех их предал смерти собственным мечем, и в то же время послал сказать императрице-матери Чжан-тай-хоу, чтоб она поторопилась умереть. Тогда государь позвал Евнуха Ван-чэн-энь; они поговорили несколько времени и выпили вина, — после чего государь приказал немедленно собраться всем придворным чиновникам, намереваясь бежать; переменил одежду, надел сапоги Ван-чэн-эня в выехал из дворца; это было около 3-й ночной стражи, — в руке у него [55] было 3-х ствольное ружье; сопровождавшие его Евнухи, в числе нескольких десятков человек, имели при себе секиры; от ворот Дун-хуа-мынь их поезд направился к воротам Ци-хуа-мынь; охранявшие ворота Евнухи, подозревая, нет ли каких либо переворотов во дворце, направили на них пушки и стрелы, — по этому нельзя было бежать на юг; отсюда разными переулками государь с своей свитой добрался до городской стены, взошел на нее и увидел, что на сигнальных столбах при воротах Цянь-мынь вывешено 3 фонаря; тут они узнали, что самое важное дело потеряно — неприятели вступили во внутренний город. В это время охранение ворот Ци-хуа-мынь поручено было Чжу-чунь-чэню; государь с сопровождавшими его поехал к его дому, в намерения посоветоваться с ним, но его не было дома, — он был где-то вне города на пирушке и прислужники не впустили их в дом; государь поехать к воротам Ань-дин-мынь, но эти ворота были укреплены и завалены так, что нельзя было их отворить; время приближалось к рассвету, и так государь без всякого успеха возвратился во дворец.

19-го числа до рассвета государь вошел в Палаты Юй-цянь-дянь и ударил в вестовой колокол, — по звуку его должны были собраться все чиновники, — между тем никто не являлся; государь приказал [56] придворным чиновникам разойтись и, взяв за руку Ван-чэн-эня, увлек его во внутренний сад; там они поднялись на гору Вань-шэу-шань и вошли в павильон Шэу-хуан-тин, — иначе красную башню на горе Мэй-шань. Здесь государь вздохнул и сказал: «мои милости к чиновникам была не малы, а ныне, когда дела дошли до такого положения, отчего нет ни одного из них при мне? Есть ли теперь хоть один такой, каков был Чэн-ци при перевороте в южной столице?» За тем присовокупил: «кажется они не слышали призыва, в потому не могли издалека приехать»; окончив свои грустные размышления, государь повесился на дереве Хой-тон-шу ¹⁴, подле самого павильона, — Евнух Ван-чэн-энь повесился против него. В это время по всему дворцу раздавались сильные вопли и рыдания, — все в смущении бегали, но не было дверей для спасения. Уже начало светать; чиновники, состоявшие при дворце наследника, препроводили наследника к дому Чжеу-куя; но этот еще спал, двери были заперты, прислужники не хотели беспокоить своего господина, и наследник принужден был укрыться в доме одного Евнуха. Прежде еще, когда государь направлялся во дворец Нань-гун, он послал человека с [57] вестию к императрице И-ань-хуан-хоу, предлагая ей позаботиться о себе, — но посланный не мог уже туда проникнуть. Когда в двух дворцах уже все предали себя смерти, тогда придворные прислужники с громкими рыданиями бегали из одного места в другое, — во дворце же происходило страшное смятение. Императрица И-ань в черном платье, обернув голову платком, пешком добралась до дома Чжу-чунь-чань. Между тем один из Евнухов, войдя во дворец, увидел княжну с отрубленною рукою лежащую на земле, созвал других Евнухов и привел ее в чувство; княжна была даже недовольна оказанною ей помощию: император отец мой желал, чтоб я умерла, смеюль я после этого жить? — сказала она окружавшим Евнухам. Ее спаситель отвечал: мятежники сейчас войдут, надобно опасаться, чтоб княжна не подверглась оскорблению от них; по этому Евнухи, желая поскорее укрыть ее в безопасном месте, на руках перенесли ее в дом деда ее Чжэу-куя.

В этот день пред рассветом облака начали покрывать небо с четырех сторон, — дым повсюду поднимавшийся из пепелищ южного, города, застилал небо, — малый дождь не прекращался, — вдруг пошел небольшой снег и в это время мятежники вошли в город. Одни говорят, что предварительно [58] вошедшие в город сообщники мятежников с братом Евнуха Цао-хуа-чунь открыли ворота; — другие утверждают, что Евнух Ван-сян-яо, собрав партию из 1,000 человек, открыл ворота Сюан-ву-мынь и встретил мятежников; еще другие говорят, что министр Военной Палаты Чжан-цзин-ян, находившийся при воротах Цянь-мынь, и Чжу-чунь-чэнь, защищавший ворота Ци-хуа-мынь, в одно время впустили неприятелей в город двумя воротами. В этот же день по городу ходили слухи, что Ли-го-чжэн взят в плен мятежниками, что государь уехал из города, — что чиновники намереваются, изменив одежду, искать спасения в бегстве. В самом городе происходила страшная суматоха, народ бегал взад и вперед, крики в рыдания потрясали воздух; защищавшие стену все бросились вниз, тогда как неприятели занимали оную; многие из высших чиновников укрывались в домах простолюдинов, — неприятели запружали улицы конницею и громко приказывали жителям немедленно представлять мулов в лошадей. В эти страшные минуты, министр Вэй-цзао-дэ собирал от всех чиновников пожертвования на угощение войск. Первый отряд неприятельской конницы в числе 1,600 человек въехал в город воротами Чжэн-ян-мынь (цянь-мынь) и, ломая стрелы, отдавал жителям, [59] приказывая им немедленно разойтись по домам и запереть двери, — для избежания смерти. Немного спустя громогласно было объявляемо повсюду, чтоб жители отворяли двери своих домов и что открывший не будет казнен; при этом жители, открыв двери, вышли из домов и с курениями стояли при воротах; когда проходили мятежники, то жители с коленопреклонениями приветствовали их; на лицах у них были наклеены буквы: «покорный народ», — над воротами у иных было написано: «юн-чан юань-нань» (1-й год вечно светлого правления), у других: «шунь-тянь-ван вань-вань-суй» (десять тысяч десятысячелетий князю покорному небу). Все эти громкие надписи на лицах и домах была деланы в надежде снискать милость мятежника и избегнуть бедствий. Но и в этих надеждах народ был обманут, из 10-ти человек едва ли два-три избегли бедствий и угнетений. Бесстыдные чиновники, из подражания народу, также налепили у себе на лице буквы; «покорный народ», и вмешивалась в толпу домашней прислуги, надеясь продлить свою жизнь хоть на один вздох. Когда мятежники проходили мостом Сян-фан-цяо (мост для слонов), то слоны жалобно застонала, как рассказывают, и слезы дождем лились у них из глаз. После 11-ти часов утра Ли-цзы-чэн в войлочной ширококрылой шапке на [60] голове и короткой одежде, на вороном коне, со свитой из отборных воинов, въехал в город воротами Дэ-шэнь-мынь; отсюда вдоль городской стены направился к воротам Да-мин-мынь (что теперь Да-цин-мынь) и этими воротами вступал в Красный город; один из главных военачальников Сун-сянь-цэ (по малорослости прозванный — карла), главный министр Ню-цзинь-син, Сун-ци-цзао (будущий министр Палаты Чинов) и другие — всего 5 человек, были главною его свитою. Ли-цзы-чэн, подъезжая к воротам Си-чан-ань-мынь, натянул лук и, с самоуверенностию в своем искустве стрелять из него, указывая на среднюю букву в надписи (ань — спокойный), сказал: «веди я попаду в среднюю букву, то поднебесная будет спокойна», — но выстрел попал в край черепицы; при этом Сун-сянь-цэ сказал в утешение ему: «ты попал в средину канала и река Хуай-хэ будет границею» (т. е. южный Китай будет достоянием другого мятежника Чжан-сянь-чжуна, действовавшего в Сы-чуани и Ху-гуане). Далее, доехав до ворот Чэн-тянь-мынь, он с самодовольством озирался по сторонам и, смотря на надпись над воротами, состоявшую из четырех букв: Чэн-тянь-чжи-мынь, он громко закричал в услышание всех своих главных сообщников: «если я могу быть государем, то попаду [61] в средину четырех букв», но выстрел был не меток, стрела ударила внизу буквы тянь (небо); Ли-цзы-чэн опустил голову и сделался печален. Министр его Ню-цзинь-син, быстро подъехав в нему, сказал: «ты попал пониже этой буквы, значит поровну (с Чжан-сянь-чжуном) разделите империю». Ли-цзы-чэн повеселел, бросил лук и засмеялся. Таким образом мятежники вступили во дворец. Евнух Ван-дэ, собрав 300 человек придворных чиновников, вышел на встречу мятежникам и встретил их заранее, когда только они вступали в ворота Дэ-шэн-мынь. Ли-цзи-чэн приказал им по прежнему занимать свои должности; в то же время представились Ли-цзы-чэну и управляющие по разным частим дворцового ведомства, и им отдано было тоже приказание.

Войдя во дворец, Ли-цзы-чэн прежде всего спросил — «где император?» начали искать его по всему дворцу, но ненаходили. Тогда сообщник Ли-цзы-чэна и полководец Ли-моу сказал, что император вероятно, скрывается где-либо в народе; если не прибегнуть к обещанию большой награды с одной стороны и к угрозам жестокими казнями с другой, — то его нельзя будет найти, в настоящее время нельзя быть опрометчивым. Ли-цзы-чэн послушался этого совета и потому издано было [62] объявление, которым определено было 10,000 лан серебра и достоинство Во ¹⁵ тому, кто откроет или выдаст императора, — а за укрытие назначена была казнь виновного со всем родом.

Скоро после входа мятежников во дворец, вышли оттуда Лэ-цзун-минь, главный военачальник, и Ню-цзинь-син; они объявили, чтоб завтра утром все военные и гражданские чины прежней династии собрались во дворец, для представления, в одежде черного цвета и в малой шапке, — приготовили предварительно послужные свои списки и отнесли их в областное управление для пометки; кто хочет оставить службу, тот пусть распоряжается по своему желанию, кто хочет остаться на службе, тот будет определен по мере его способностей, кто, вопреки этому повелению, не объявит своего имени, тот будет казнен смертию, укрыватели чиновников подвергнуться одной с ними казни. Между тем мятежники предварительно отправили доверенных людей во все присутственные места, чтоб они от низших чиновников и служителей узнали имена состоящих в каждом управлении чиновников, — таким образом ни один из чиновников не мог ускользнуть от рук мятежников. [63]

Главные изменники прежней династии вскоре были награждены Ли-цзы-чэном за свои услуги. Евнухи Ду-Чжи-чжи и Цао-хуа-чунь, с другими, служили для мятежников вожатыми в город и дворец. Ли-цзы-чэн сказал: «вы изменили государю и предательски впустили нас в город, — по этому вас должно казнить». Тут только эти низкие души увидели всю бездну зла, в которую сами ввергли себя своею изменою и неблагодарностию прежнему государю. Они пали на колена и, кланяясь в землю, взывали: — «кто мог звать, что небо повелит так умереть?!» но Ли-цзы-чэн не любил по пусту тратить слова, и в последствии изменники были казнены.

Сколько мятежники искали убежища государя, столько искали и убежища его детей; вскоре наследник престола с князем Дин-ван найдены были в домах Евнухов; первого из них Ли-цзы-чэн приказал отправить для надзора к Лю-цзун-минь, — второго — к Ли-моу; в тоже время наследника престола пожаловал княжеским достоинством ¹⁶, а князя Дин-вана другим титулом ¹⁷. Как ни искали третьего из детей императорских, не могли найти.

Прежде других вступила во дворец конница. Придворные женщины и девицы хотели спастись бегством, [64] но встретилась с мятежниками и бросилась обратно во дворец. В эта последние минуты одна из придворных женщин, (по имени Вэйши), громко вскричала: «неприятели вошли во дворец, — мы непременно подвергнемся оскорблениям; у кого есть ум, тот заранее придумывай средства» и с этими словами бросилась в речку Юй-хэ, — в одну минуту последовали ее примеру 108 женщин в девиц; одна из дворцовых прислужниц, 16-ти летняя девушка, бросалась в безводный калодезь, — разбойники вытащили ее оттуда и, увидя ее красоту завели между собою опор, — тогда она сказала им: «я Гун-чжу (княжна), — если вы будете бесчестно поступать со мною, то; я пожалуюсь вашему господину»; по этому мятежники представили ее Ли-цзы-чэну; этот приказал евнухам удостовериться правду ли она говорит о себе; ложь открылась и Ли-цзы-чэн подарил ее одному из своих военачальников; когда же военачальник немножко развеселился, довольный таким вниманием Ли-цзы-чэна, и в след за тем неумеренно выпил, тогда мнимая княжна вытащила острый нож, который имела при себе а нанесла ему смертельную рану, а потом сама зарезалась тем же ножем.

На следующий день (21 числа) мятежники открыли труп императора и тут только они узнала о [65] горькой его кончине. На двух половинках дверей вынесли труп его и императрицы из дворца и отнесли в дом Вэй-го-гуна. У государя волоса были закинуты на лицо, — он был в коротком голубом платье, с белым воротником; платье по краям было обшито белой оторочкой; поверх голубого платья был надет камзол из белого бумажного полотна, без рукавов; на ней были штаны из белой шелковой материи, левая нога была без обуви, на правой ноге был чулок из тонкой шелковой ткани и красный башмак с узорами; на верхней поле платья был написан кровью указ: «уже 17 лет я сидел на престоле, как мятежники стеснили столицу. Правда, мои добродетели ничтожны и я возбудил гнев Верховного Неба; — но причина всего этого в том, что Чины вводили меня в обман. Я умираю, не имея глаз, чтоб видеть моих предков под землею, — по этому я снял шапку и волосами закрыл лице; пусть мятежники раздробят на части мой труп, но не наносят вреда ни одному из народа». При нем была еще записка, написанная тушью, которою повелевалось всем чиновникам идти в восточный дверец (дворец наследника и других детей императора). Эта записка была, вероятно, не иное что, как черновая указа, данного государем Верховному Совету пред тою минутою, когда он намеревался [66] уже лишать себя жизни. Этим указом повелевалось, чтоб Чжу-чунь-чэнь позаботился о наследнике; но в то время, когда указ, написанный по обыкновению красною кистью, доставлен был в Верховный Совет, все члены уже разъехались; указ был положен там на столе; император не знал о судьбе его, а из чиновников никто не знал об его существовании. Этот указ попался с первого раза в глаза мятежникам и послужил им поводом к подозрениям относительно преданности чиновников; по этому мятежники решили немедленно казнить их, а имущество описать в казну. По другим сказаниям император прокусил себе палец и кровью написал на рукаве своей одежды: «я теряю Империю оттого, что гражданские чиновники действовали не единодушно, военные чиновники не исполняли моих повелений; военных и гражданских чиновников всех должно предать смерти, но не должно убивать народа».

Надлежало предать погребению тела императора и императрицы; для этой цели мятежники дали одному Евнуху 2,000 монет, приказав ему купить ивовые гробы, а вместо подушек положить кусок земли; после этого тела их положили в гробы и поставили вне ворот Дун-хуа-мынь, в кумирне Ши-ча-ань (кумирня безмездного раздавания чая), под [67] рогожным навесом; два Хэ-шана читали над ними молитвы, при гробах находились 5 человек престарелых Евнухов; гроб Евнуха Ван-чэн-эня стоял рядок с гробом императора. Чиновники не смела приходить туда, чтоб оплакать своего государя, — только Ли-го-чжэн с весьма немногими плакал над гробом; он же увещевал всех других чиновников общим голосом просить о дозволении похоронить государя с подобающею императорскою честию; он успел согласить на это чиновников, — и они все единодушно составили прошение и подали его Гу-цзюнь-эню, занимавшему важную должность при Ли-цзы-чэне, прося его передать их просьбу новому государю. Гу-цзюнь-энь отвечал им: вероятно, вы делаете это только заботясь о своем имени; ужели действительно вы руководитесь благодарностию к прежнему государю? за тем изорвал их прошение и бросил на землю. В тоже время вышел из дворца один прислужник, держа в руках написанный красною кистью указ, в котором предписано было похоронить государя по церемониалу, существующему для императоров, а жертву приносить по церемониалу для князей; двух князей — детей императора — содержать по примеру Династии Чжэу в отношении к потомкам Династий Шан и Ся. Чиновники просили изменить повеление касательно жертвоприношений, и [68] чрез несколько минут было объявлено им, что их просьбу приказано привести в исполнение. 23-го числа был приготовлен гроб как для императора, так и для императрицы; гроб императора был покрыт лаком киноварного цвета, а гроб императрицы черным лаком. На государя была надета императорская шапка, возложен нефритовый — ему свойственный пояс, украшенные золотом сапоги; императрица была убрана также по церемониалу; для совершения пред ними обычных жертв устроен был жертвенник. Когда все это было приготовлено, Ли-цзы-чэн сам совершил пред ними четырекратное поклонение; на глазах у него были слёзы. Правитель области Шунь-тянь-фу отправлен был в Чан-пин-чжэу, где находились императорские кладбища Минской Династии, для надзора за приготовлением гробниц. 3-го числа 4-й луны тела их были перенесены на приготовленное кладбище, 4-го преданы погребению; гробы их несли только 30 человек; несколько мятежников верхом сопровождали процессию; детям императора позволено было совершить должное поклонение пред прахом их родителей, но запрещено было надеть траур. Чиновникам также не запрещалось исполнить обряды поклонения, но не много было таких, которые пришли отдать последний долг, — очень немногие из пришедших плакали [69] от глубины сердца, — некоторые оказала даже самое холодное равнодушие и явились более из приличие, нежели по чувству долга.

Многие из чиновников хотели остаться верными прежнему государю, и в следствие сего лишили себя жизни. Между ними особенно замечательны: главный министр Фань-цзин-вынь, министр Палаты Финансов Ни-юань-лу, генерал-прокурор Ли-бан-хуа и другие, около 40 человек; из родственников императора особенно известны только 5 человек, не хотевшие подчиниться новому правительству и кончившие жизнь самоубийством. Остальные за тем чиновники наперерыв старались объявлять имена свои мятежникам; целою толпою собрались к дворцовым воротам и делали сильный напор, так что стража принуждена была отгонять их палками. Чиновники собрались ко дворцовым воротам слишком рано; — нужно было ждать; все уселись на улице и сидели тут почти целый день без пищи, слушая ругательства и терпя побои от солдат. На них были простые шапки, потому что, при входе неприятелей в город, многие испытали невыгоды форменной одежды и поспешили истребить свои шапки. Но Ли-цзы-чэн осмеял их за это при представлении 20 числа; по этому 21-го числа все представились в парадной одежде, свойственной чину и должности каждого. В [70] это время советник Палаты Финансов с двумя другими чиновниками в цветных одеждах въехали во дворец воротами Си-чан-ань, — они предались на сторону мятежников кто в Тун-чжэу, кто в Бао-дин-фу. В тот же день въехал в столицу и известный нам военачальник Ли-цзянь-тай и был принят в почестями.

22-го числа Евнух Ду-чжи-чжи выбрал придворных чиновников для службы при новом Дворе. В этот же день один из незначительных столичных чиновников просил Ли-цзы-чэна в зале Хуан-цзи-дянь казнить смертию виновников падения прежней Династии; между лицами, указанными им, были Чжан-цзинь-янь, Вэй-цзао-дэ, Чэнь-янь и многие другие. Но Ли-цзы-чэн спросил его: почему же ты молчал при прежнем правительстве? — и выгнал его вон.

23-го числа происходило избрание чиновников на службу; в этот день также, как и в прежние, все чиновники рано утром собрались к дворцовым воротам Ву-мынь; встречаясь с кем либо из шайки мятежников, они корчили насильно улыбку и низко кланялись. Когда вышел из дворца Сун-сянь-цэ, то несколько человек стали пред ним на колена, и с подобострастием спросили его; новый государь выйдет из дворца или нет? Сун-сянь-цэ с [71] ругательством отвечал: вас не зарезали, и то для вас счастье; ужели не можете вы потерпеть несколько времени? — Чиновники со стыдом отступили назад. Около полудня вышел Ли-цзы-чэн и сел на приготовленном седалище; на голове у него была остроконечная шапка из белого войлока, — одежда из синего холста, употребляемая им для верховой езды, кожаные сапоги на ногах. Ню-цзинь-син с главнейшими лицами из партии мятежников разместились по обеим сторонам седалища. Между сидевшими тут были Хоу-сюнь и Дун-синь-куй, посаженные в тюрьму при прежнем государе; они были освобождены, как только мятежника пришли в город. Прежде всех других Дун-синь-куй, во главе многочисленной партии, представился Ли-цзы-чэну; Ли-цзы-чэн подзывал его до трех раз, хвалил, успокоивал и обещал должность. Между столичными чиновниками, передавшимися новому правительству, большая часть купили должности на деньги, данные мятежниками; в числе их, как говорят, был а Дун-синь-куй с предводимою им партиею. Ню-цзинь-син сидел по правую сторону седалища; управляющий Хун-лу-сы начал по списку вызывать чиновников; первый предстал министр Вэй-цзао-дэ; он пал пред Ли-цзы-чэном на колена и просил принять на службу, сказав между прочим: [72] «прежний государь не внимал моим словам и вот настало такое время». Ли-цзы-чэн, повернувшись немного в сторону, выразить ему свое внимание наклонением головы; после этого Ню-цзинь-син, сам взял список и, положив его пред собою, по произволу начать вызывать, — кто хотя немного опаздывал откликаться на вызов, того предавали военному суду. Рассердившись на некоторых из чиновников за то, что они выбрили волосы, Ню-цзинь-син приказать немедленно вырвать у них все волосы на лице (брови, ресницы и пр.) и закричал: вы уже предварительно обрили себе голову, к чему же подавать имена ваши? т. е. обрили голову, так ступайте в Хэшаны. В это время Ли-цзы-чэн, обращаясь к сидевшим с ним сказал: «верные чиновники только те, которые умерли во время взятия города; что касается до тела, его частей и принадлежностей, то все это получено от отца и матери и никто не должен истреблять их; по этому обрившие волоса и неверны (государю) и не почтительны к родителям; что пользы оставлять их?» Избрание происходило до самого вечера и отмечено только 92 человека; их отправили под конвоем в Палату Чинов к Сун-ци-цзяо для определения к должностям. Избранные были разделены на три степени и самую высшую получили замечательные по внешней осанке. К [73] чиновникам, которые остались не избранными, приставлено было к каждому по два конных солдата с мечами для стражи; вскоре вышел приказ отправить их для содержания под караулом в помещения при воротах Си-сы-пай; после этого чиновники были связаны железными цепами с замками, — 5 человек составляли одну цепь; солдаты, сидя верхом, гнали их к означенному месту, как свиней и баранов; если кто либо немного медлил, того били по спине саблями, — если кто либо падал на землю, того топтали ковами и труп его смешивали с грязью. Вдруг на дороге последовало другое приказание, — повелевалось отправить их в дом главного военачальника Лю-цзун-миня, — где должны были ожидать его распоряжений. Лю-цзун-минь в это время шумно пировал, ему некогда было производить допросы и произносить приговоры. Он приказал конвою стеречь чиновников до следующего дня. Чиновники были в платье, употребляемом преступниками, осужденными на казнь, и в цепях; они жестоко страдали от голода, и самые важные из них с жадностию подбирали остатки солдатской пищи. Между тем, домашние их, считая главу семейства уже погибшим, старались захватить самое ценное имущество и бежать в эту ночь из города; но попытки их, по большей [74] части, были напрасны; ворота городские были строго охраняемы.

В след за избранием, в тот же день вывешена была доска в дворцовых воротах с именами избранных и с означением против каждого чиновника должности, на которую он определен. Из 92 человек избранных и определенных известны нам по предшествовавшим обстоятельствам Сан-юй, вместе с Ли-бан-хуа подававший мнение об отправлении наследника на юг, и Гуан-ши-хэн противник этого мнения.

24-го числа Ли-цзы-чэн хотел совершить церемонию восшествия на престол, но едва только он всходил на трон, как у него сделалась головная боль, как будто голова хотела расколоться, — три раза он всходил и три раза повторялась боль. Говорят, что ему каждый раз представлялся человек огромного роста, в белой одежде; что у дракона, изображенного на потолке, грива и когти начинали двигаться, что пасть у него раскрывалась, — как будто он хотел пожрать злодей. А потому в этот раз церемония не могла совершиться. Между тем было сделано изменение в названиях правительственных мест и чинов. Все эти названия были не новы, — потому что неоднократно употреблялись при прежних Династиях. Лю-цзун-минь с своей стороны [75] хлопотал о приготовлении орудий для пытки и столбов для виселицы; он приготовил тиски для сжимания колена, и опыт произведен был над двумя приказными служителями, пришедшими вместе с мятежниками с запада. Опыт был так удовлетворителен, что эти два человека умерли на другой же день. При воротах дома, где жил Лю-цзун-минь, поставлены были два столба для виселицы, на которой ежедневно совершались казни.

С 21-го числа, т. е. с того дня, как чиновники объявили имена свои мятежникам, все служившие прежде в императорском охранительном корпусе, под стражею из отборных войск, отправлены, были для жительства в домы простолюдинов, и притом приказано было, чтоб они разместились в одном каком-либо углу города, а не смели жить рассеянно по разным местам; в продолжении этих 3-х, 4-х дней их держали вовсе без пищи. 24-го числа мятежники пометили из числа этих чиновников более 500 человек и, связав их, отправили за ворота Пин-цзы-мынь, где им отрублены были головы.

По вступлении в город, мятежники не слишком предавались грабежу и убийству; сделано было даже повсеместное объявление, запрещавшее грабить, убивать и насиловать, и постановлено немедленно резать [76] в куски виновных в этих преступлениях. Один из числа мятежников действительно предан был этой казни за изнасилование и убийство. Это обстоятельство произвело благоприятное впечатление на жителей и жестоко обмануло их в последствии; они успокоились и стали по прежнему производить торговлю. Но вскоре увидели она свое заблуждение. 25-го числа приказано было всем чиновникам снова явиться для отметка имен и избрания в должности; их подвергли заключению и голоду в продолжении одних суток; на следующий день утром 800 слишком человек отмеченных приказано было заковать в цепи в под строгим караулом в оковах отправили в бывший дворец отца императрицы Тянь-хуан-цин, где жил в то время Лю-цзун-минь, которому поручено было производить допросы и пытки. От чиновников требовали, чтоб они признались в лихоимстве; пытки производились в продолжение 10-ти дней; кто был виновен в большой сумме, с того требовали несколько ваней лан, — кто обвинен был в умеренном взяточничестве, с того требовали до 1000 лан; самый бедный из чиновников присужден был ко внесению 500 лан, о других нечего и говорить. Если у кого из чиновников было состояния, приблизительно на 10,000 лан, с того требовали вдвое или втрое более. Если он вносил не [77] полную сумму, то подвергали еще страшнейшим пыткам, от падок переходили к тискам, от тисков к раскаленному железу; ужас этих мучений трудно и вообразить. Для избежания пыток одни из чиновников соглашались на неслыханные подлости, и доходили до такого унижения пред мятежниками, что не только не было у них ни малейшего сознания человеческого достоинства, но даже поступки их трудно выразить на образованном языке. Часто мятежники не довольствовались одновременною пенею, одного и того же чиновника брали на истязание по два, по три раза; не имея возможности избавиться от их алчности и жестокости, он до 3-х раз представлял серебро и не редко тотчас умирал, как только был освобожден от цепей. Кто не мог внести определенной пени, того под караулом отправляли в купеческие лавки для займа у купцов; купец если и в глаза не видывал такого чиновника, несмел однакоже отказывать в требуемой сумме; чиновники давали с своей стороны росписку; в этих росписках говорилось: такой-то чиновник, имеющий в супружестве такую-то, занял для спасения жизни столько-то серебра. От чиновников мятежники перешли к купцам и простым обывателям. Чтобы никому не удалось избежать их хищнических рук, они, до вступлении в столицу, [78] учредили закон круговой поруки из 10-ти домов так, что еслибы жители одного дома бежали, то остальные 9-ть домов должны были подвергнуться смерти. Если в числе 10-ти домов был хотя один дом богатый, то Ли-цзы-чэн сам описывал его, прочие предоставлял обирать своим сообщникам, которые с своей стороны употребляла для разведывания о состоятельности жителей слуг и разных бродяг. Если эти негодяи указывала на кого-либо, как на богача, то его тотчас заковывали и пытали. Не достойные доносчики обязаны были каждый день сделать, по крайней мере, одно открытие, и таким образом ограбить хотя один дом. Грабеж этот простирался до того, что выносили из домов все вещи и отправляли в лагерь, и все лучшие домы в столице были выметены до чиста. Никто из жителей не мог ускользнуть от рук грабителей. Солдаты с веревками в руках расхаживали всюду целыми толпами. Если встречали кого либо по опрятнее одетого, то тотчас приходили к заключению, что в его доме можно поживиться и немедленно вязали его; если он мог занять серебра у кого либо на пути, то освобождали, в противном случае провожали до дому, и там брали что находили и что им было угодно; если же отправляли в дом Лю-цзун-миня, то трудно было надеяться избегнуть смерти. С [79] другой стороны еще новые бедствия производила в то время страсть вести; при этом дело всегда шло уже не о богатстве, а о жизни. От 22-го чада до 26-го на всех улицах только и видно было, как забирали чиновников и богачей и водили их в цепях. Пеня, взимаемая мятежниками с чиновников за лихоимство, взыскивалась с прибавлением 2-х процентов, головные украшения не оценивалась и в половину их стоимости; жемчуг, нефрит и разные дорогие вещи со всем не принималась, новое платье принималось в самой ничтожной цене, кусок лучшего атласа не ценился даже в лану серебра. Если случалось, что купцы были родственники или единоземцы с чиновниками, то вместе с чиновниками забирали и их под арест и не было ни одного, который бы не принес последних крох и окончательно не разорился.

К этому злу присоединилось другое, едва ли не ужаснее первого. Мятежных войск вошло в столицу слишком 400,000, и все они предалась разврату. Ли-цзы-чэн сначала хотел было обуздать эти бесчинства, но ему с бранью отвечали: император отдал тебе престол, ужели же не отдал нам золота и серебра, женщин и девиц? Между тем самые вожди были руководителями в этом деле; заняв богатейшие домы, они окружили себя [80] множеством женщин и девиц; их распутство указало дорогу всем остальным, строгого суда нельзя было ожидать. Входя в домы, солдаты Ли-цзы-чэна первоначально просили взаймы кухонной посуды, потом кроватей, наконец требовали жен, сестер и дочерей для сожительства. Кто из жителей прятал жен и детей, того солдаты заковывали в кандалы, потом искали спрятанных всюду и не переставали искать пока не находили их. Если которая из женщин и девиц нравилась им, то сажали ее на лошадь и уводили в жилища свои; часто один человек забирал с собою 3-х и 4-х; если женщины сопротивлялись им, их убивали; если следовали за ними в не хотели угождать, тоже убивали; если не соглашались быть достоянием всех, опять убивали. В порыве необузданных страстей, солдаты не обращали внимания ни на время, ни на место, ни на возраст, ни даже на различие пола. Один из благородных жителей столицы пожаловался чиновникам на обезчещение его малолетной дочери. Чиновник, призвав его дочь, сказал ей, что если она покажет правду при допросе, то лишена будет жизни; несчастная, страшась, собственной смерти, приготовила смерть, отцу; когда потребовали ее к допросу, она ни как не смела подтвердить истины слов своего отца, и ему отрубили голову за ложный донос. Это [81] обстоятельство придаю новую наглость мятежникам. Часто солдаты, захватив женщин, уводили их на городскую стену; если случалось, что в то время проходил начальник для обзора исправности стражи, то они, опасаясь наказания за нарушение порядка, бросали несчастных со стены. Правители областей и уездов, поставленные мятежниками, пред приходом войск в подведомственные им места, наперед собирали женщин и девиц и представляли их войскам; если было недостаточно, то солдаты били чиновников сколько было угодно. Безнравственность разбойников доходила до того, что они не щадили даже трупов, так что не редко и смертию нельзя было избавиться от поругания. А сколько было жертв самоубийства? Женщины и девицы, избегая посрамления, без числа предавали себя смерти, колодези и каналы были завалены трупами; одни прибегали в петле, другие к ножу; в переулке Ань-фу-ху-тун в одну ночь погибло от самоубийства 370 слишком женщин и девиц. Жены и дочери чиновников, передавшихся на сторону мятежников, также не могли избегнуть бесчестия; у всех был ропот в душе, все желали бы бежать, но не было выхода. Только домы чиновников, которые, из верности к прежнему государю, заранее лишили себя жизни, были свободны от поругания. Странная [82] смесь самого ужасного порока с чувствами, достойными всякой похвалы!

26-го числа передавшиеся на сторону мятежников сановники Чжу-чунь-чэнь и Чэнь-янь, вместе с другими чинами поднесли Ли-цзы-чэну адрес, в котором, льстиво изображая его величие, говорили, что военными доблестями он превзошел Яо и Шуня (древнейших государей Китая), что добродетели его не уступят добродетелям Тан-вана и Ву-вавя, (основателей Династий Шан и Чжэу). Этот адрес был не иное что, как выражение общего желания, чтоб Ли-цзы-чэн объявил себя императором.

27 число. В то время, когда мятежники производили бесчинства в столице, небо готовило им опасного врага в лице У-сань-гуя. По вступлении мятежников в столицу, главный их военачальник Лю-цзун-минь захватил отца У-сань-гуева и хотел узнать от него: где Чэнь-юань, наложница У-сань-гуя; будучи не в силах достигнуть этого миролюбивым образом, Лю-цзун-минь прибег к пыткам; весть об этом скоро дошла до У-сань-гуя и ускорила его деятельность; он усилил войска свои еще 7,000 человек и 27-го числа совершенно разбил войска, отправленные Ли-цзы-чэном для охранения северо-восточных границ государства. Число их простиралось до 20,000 человек, из них [83] осталось в живых только 32 человека; предводитель их, тяжело раненый, бежал, — после чего У-сань-гуй завял укрепление Шань-хай-гуань. Когда известие об этом дошло до Ли-цзы-чэна, он отправил Тан-туна, сдавшего прежде укрепление Цзюй-юн-гуань, остановить действия У-сань-гуя; кроме войск, данных Тан-туну, еще отправлены были вспомогательные войска в Юн-пин-фу под предводительством другого изменника Бо-гуан-эня.

Того же числа Ню-цзинь-син отмечал чиновников в дворцовых, воротах Хой-цзи-мынь; избранные, выходила из дворца воротами Дун-хуа-мынь и отправляемы были в Палату Чинов; неизбранные выходили воротами Си-хуа-мывь и отсюда под стражей и в цепах были отводимы в домы Ли-цзун-миня и Ли-моу, где ожидали их пытки.

На следующий день (28 числа) те из чиновников, которые были избраны на службу мятежниками, в высоких шапках и богатом платье, величественно и гордо расхаживали по улицам, а те, на коих не пал выбор, снова должны, были испытать тяжесть алчности и жестокости новых обладателей, — опять вопли и рыдания оглашали, улицы и домы; все имущество их, более ценное, отобрано было в казну.

Скоро и ученые, пришедшие в след за мятежниками, были разочарованы в своим надеждах. Все [84] они, вместе с передавшимися на сторону мятежников военными чиновниками, еще не получившими должностей, отосланы были в Палату Чинов для определения на службу. Но Сун-ци-цзяо обманул ожидания их; он сказал им, что все должности в ученые степени даны были им по экзамену, сделанному прежним правительством, и что новый государь держится особых правил в этом отношении, «по этому я с своей стороны советую вам», присовокупил он, «возвратиться в прежние домы». Таким образом их планы рушились и они принуждены были ни с чем удалиться в прежние жилища.

В это же время придворные чиновники, передавшиеся на сторону мятежников, рассказывали вне дворца, что Ли-цзы-чэн хотя считается главным предводителем, но что есть более 20-ти человек, которые все имеют почти равную силу и один другому не подчинены; и что при всяком деле они держат общий совет.

29-го числа Ли-цзы-чэн вручил Тан-туну 40,000 лан серебра (более 80,000 руб. сер.) для передачи отцу У-сань-гуя У-сяну с тем, чтоб последний, собственноручно написав к сыну письмо, призывавшее его в столицу, отправил к нему серебро. У-сян согласился исполнить желание мятежника; судьба письма будет помещена ниже. [85]

1-го числа 4-й луны Сун-сянь-цэ, изложив пред Ли-цзы-чэном бедственное положение народа, просил оказать ему милость в сострадание, присовокупляя, что на небе видны неблагоприятные предзнаменования, — что солнце как бы потеряло свой блеск, и что, в следствие этого, должно прекратит казни, что звезда Ди-син горит не ясно и в следствие того необходимо скорее занять упраздненный престол. На первое предложение т. е. относительно прекращения казней не вдруг обращено было внимание; 7-го числа Ли-цзы-чэн, отправившись в дом Лю-цзун-миня, увидел там более 300 человек в истязаниях, и уже половину из них испустивших дыхание; тогда Ли-цзы-чэн сказал Лю-цзун-миню: «небесные знамения заставляют страшиться; Сун-сянь-цэ предлагает прекратить казни, — нужно освободить всех». Таким образом все истязаемые получила свободу, — но большая половина не могла воспользоваться этою милостию, потому что умерла от пыток. Лю-цзун-минь представил собранного им серебра 100,000,000 лав, более 200 миллионов руб. серебром. Ли-моу, который употреблял более слабые пытки и оказывал более человеколюбия, собрал только половину этой суммы, а потому для уравнения сбора должен был пополнить его из своего капитала; этою умеренностию он заслужил [86] добрую молву между народом. Выпущенные на свободу старалась поскорее бежать от новых бед и торопились уехать на юг. Второе представление — о восшествия на престол имело более успеха; и 3-го числа повелено было возвратить; прежнюю должность управляющему Хун-лу-сы, потому что ему известны были все эти церемонии, и потому что никто, кроме его, не мог распорядиться надлежащим образом этим важным делом. Ню-цзинь-син с своей стороны представил, что если вступление на престол будет совершено без соблюдения существующих на этот случай обрядов, то можно опасаться внутреннего мятежа, в советовал Ли-цзы-чэну: приказать Палате Обрядов объявить повсеместно, что 17-го числа будет совершена церемония вступления на престол, — что все чаны должны 12-го числа совершить обряды пред воротами Ву-мынь, 13-го в зале Хуан-цзи-дянь, — за тем 15-го- издать манифест, 16-го совершить церемонию в Го-цзы-цзяне в честь Конфуция, после чего все чины соберутся в храм Неба для участия в церемонии; по окончания же оной, изображение родоначальника Минских государей перевести в храм Династий (Ди-ван-мяо), а изображения прочих государей предать созжению. Лишь только дан был этот указ Палате Обрядом, — изменник Гун-юй, не дожидаясь определенного [87] времени, в 4-й день 4-й луны вошел в храм предков (Тай-мяо), изображение родоначальники Минской Династии перенес в храм Династий, а изображения прочих государей предал огню. В. столице не было ни одного человека, который бы не негодовал на такое нарушение вековых постановлений.

4-го же числа, когда Гун-юй сожигал изображения государей, другие производили экзамен на ученую степень Цэюй-жэнь. Испытателями были Ню-цзин-син и Сун-ци-цзяо. Все предложения для сочинений были принаровлены к тогдашним обстоятельствам и к тому, чтоб выставить в хорошем свете новое правительство, и 5-го числа было объявлено, что из 70-80 человек, явившихся на экзамен, 50 удостоены степени. В тот же день областным правителем области Шунь-тянь-фу было произведено испытание на низшую ученую степень.

6-го числа Ли-цзы-чэн созвал старейших из жителей в залу Ву-ин-дянь, расспрашивал их о бедствиях народа и обещал немедленно принять деятельные меры к уничтожению зол.

9-го числа приказано было отлить 9-ть печатей, употребляемых государем. В этот же день получено было ответное письмо У-сань-гуя к его отцу. И то и другое письмо замечательны по своему содержанию. Вот что писал отец: «ты взыскан [88] милостию государя по уважению ко мне, и получил должность военачальника не потому, что в продолжение нескольких лет совершал великие подвиги. Ты упорствуешь теперь, в той уверенности, что ты еще сильный противник и что тебя нельзя привлечь сюда, если не будут оказаны тебе особые: милости. Это похоже на совет Гуань-цзы князю Хуань-гуну задарить свои войска, поступок родоначальника Ханьской Династии пожаловавшего важною должностию Хань-пэна, при первом свидании с ним. Ты напрасно стараешься теперь об усилении войск своих, бегаешь суетливо, смотря в даль, в ожидании врагов. Пусть только войска Ли-цзы-чэна пойдут большими массами прямо на тебя, — у тебя уже не будет средств занять какое либо место, от которого бы зависел успех всего дела. К тому же у тебя недовольно войска, чтоб меряться с ними в бою, недостанет силы, чтоб преодолеть их. Когда дело будет проиграно, тогда судьбу трудно обратить назад. Наш государь уже скончался, и жизнь твоего отца зависит от минуты. Тот, кто умеет понимать обстоятельства, умеет также пользоваться и средствами к благоприятным переменам. В древности Сюй-юань-чжи ¹⁸ покинул княжество Хань и [89] перешел в княжество Вэй; его нельзя назвать изменником; Цзы-сюй ¹⁹ оставил княжество Чу и удалился в княжество By, — его также нельзя назвать непочтительным к отцу. Если сравнить эти два примера, то труднее подражать примеру Цзы-сюя, легче последовать примеру Сюй-юань-чжи. По этому я советую тебе, связав руки и сомкнув рот, с топором и гробом, теперь заблаговременно подчиняться, — при чем не лишишься награды достоинством Хоу и сохранишь в целости имя отцепочтительного. Еслиже будешь бесполезно и не в меру горячиться в чваниться, то отношения хозяина и гостя будут уничтожены; твои малые силы не в состоянии будут противодействовать многочисленным полчищам, твои лагери и крепкие стены в одно утро будут разорены. Тогда твой отец, без всякой вины, тоже подвергнется казни и посрамлению; жизнь и имя погибнут вместе, обязанности подданного и сына будут в одно время тобою нарушены, — что может быть больнее для сердца? Пословица говорит: никто не может звать сына, как отец; я немогу сравниться с Чжао-шэ, но и ты в неразумении едвали не превзойдешь Чжао-ко. И так я [90] указываю тебе хорошее средство, и еще и еще подтверждаю».

Это письмо составил Ню-цзинь-син, а отец У-сань-гуя только переписал его. Письмо это произвело на У-сань-гуя совершенно противное действие тому, какого ожидали неприятели. Они сильно рассчитывали на то, что обязанности отцепочтения преклонят несговорчивого У-сань-гуя на их сторону. У-сань-гуй, получив письмо, пришел в сильное негодование. «Мятежники», сказал он, «до какой степени низки! У-сань-гуй, твердый в истине и храбрый, ужели согласится предаться бунтовщикам, чтоб навлечь на себя посмеяние всех веков? Да, теперь нельзя сохранить в целости и верность государю и Повиновение отцу!» Он велел своим полководцам казнить смертию посла. Но некоторые из них сказали ему в ответ: мы готовы сражаться на смерть, но теперь гораздо лучше взять присланное серебро и раздать войску, потом поднять оружие, чтоб мятежники не могли приготовиться. У-сань-гуй с удовольствием выслушал этот совет и отвечал послу: я хочу видеть кого либо из князей-детей императора, потом передамся. Видно, мятежники весьма дорожили покорностью У-сань-гуя, потому что как только ответ его был им передан, они в тот же день отправили туда князя Дин-вана с тем, чтоб он [91] находился в лагере Тан-туна. Но У-сань-гуй отправил послов просить помощи у Маньчжуров, — 4-го числа 4-й луны овладел укреплением Шань-хай-гуань; Тан-тун, передавшийся на сторону мятежников в укреплении Цзюй-юн-гуань и действовавший в это время против У-сань-гуя, перешел на его сторону, вместе с ним и князь Дин-ван перешел в лагерь У-сань-гуя. За тем У-сань-гуй напасал Ли-цзы-чэну, что он прекратит войну., когда отправят к нему наследника престола. В это время (9-го числа) было получено в столице ответное письмо У-сань-гуя к отцу; вот что он писал: «недостойный сын У-сань-гуй плачет кровью и стократно кланяется у ног высокого родителя. Я по заслугам отца сделался чиновником и слышал добрые наставления; по этому должен, нося преступление на своей голове, подвизаться на войне; день и ночь я напрягаю свои мысли, ожидая благоприятного времени, чтоб возблагодарить государя за высочайшие его милости. Беспокойства на границах до этого времени были сильные, военные посты в Нин-юань, где сосредоточены мои войска, составляют дверь в государство и едва не были вовсе потеряны; теперь с удвоенными усилиями я старался взять их обратно. Что касается до наглого Ли-цзы-чэна, то его немедленно должно было стеснить и [92] истребить, но опасения, чтоб чрез переезды туда и обратно не испортить того и другого дела, заставили меня замедлить. Но я не думах, чтоб в государстве не было людей, чтоб она рассеялась при первом ветре. Мой отец управлял императорскими охранительными войсками, силы его были не малы; как могла высокие и вооруженные множеством боевых башень стены пасть в продолжение одного, двух дней? Еслиб я теперь отправился в столицу, то было бы поздно, по истине это достойно скорби и негодования! С поникшею головою услышал я, что августейший государь скончался, что чиновники и народ подвергаются смерти и позору, и глаза мои готовы закрыться от досады. Но я еще думаю, что отец мой, храня верность и долг, не смотря на то, что главное дело потеряно, все же должен, пользуясь случаен, хотя один раз нанести удар молотом мятежнику, поклявшись не жить с ним в сообществе; если это не удастся, то перерезать себе горло, чтоб не переживать бедствий государства и тем заставить сына в трауре, с воплями и скорбию в сердце вооружиться для новой мести; еслиб и он не успел, то смерть его была бы также честна, как и смерть отца его. Не было ли бы это прекрасным сочетанием верности к государю и почтительности к отцу? отчего же ты терпеливым предательством [93] спасаешь жизнь и с удовольствием в сердце попираешь священный долг? Ты не имеешь духу сражаться с врагами, и стыдишься мужества изобличить злодеев? Сюй-юань-чжи по нерешительности своей сделался причиною смерти своей матери, а Ван-лин ²⁰ и Чжао-бао ²¹ прославились; мой же отец, славный военачальник охранительных войск и именитый вельможа, срамит себя даже пред слабыми женщинами! отец не мог быть верным государю, как же сын может быть почтительным к отцу? Я совершенно прерываю связи с тобою и предупреждаю тебя, что если ты не предпримешь ничего против разбойников, то пусть поставят тебя подле котла или ступы, чтобы смягчить меня, и тогда я не буду внимать. Сын твой У-сань-гуй еще стократно кланяется». Прочитав это письмо, Ли-цзы-чэн приказал предать смертной казни все семейство отца У-сань-гуева, в числе слишком 30 человек.

11-го числа мятежники услышали, что [94] Маньчжурские войска приближаются к укреплению Шань-хай-гуань. Медлить было нельзя; Ли-цзы-чэнь умолял своих военачальников Лю-цзун-миня и Ли-моу итти на войну, но так как они погрузились с самого прохода в столицу во все удовольствия, то не слишком расположены были к походу. Еще прежде Лю-цзун-минь питал неудовольствие против Ли-цзы-чэна за изменника Бо-гуан-эня, соперника своего в ратном искусстве; потом, когда Пекин был взят, глава мятежников забирал в свои руки все золото и серебро; Лю-цзун-минь тоже хотел воспользоваться готовым богатством, но не получил ничего, за что еще более охладел к главе мятежников. Эти обстоятельства также отчасти были причиною его неохоты идти войною против У-сань-гуя; он считал себе обиженным. В этой крайности Ли-цзы-чэн отдал приказ, что 13-го числа он сам, отправится на войну, за тем приказал казнить смертию всех родственников Минского государя. Таким образом Чэнь-янь, Вэй-цзао-дэ, Сюй-юнь-чжэн и все родственники государей Минской династии, равно чиновники корпуса телохранителей (Цзинь и Вэй) были казнены.

12-го числа Ли-цзы-чэн, предводительствуя 400,000 войска, отправился на восток; он выехал воротами Цянь-мынь; наследник престола, старший сын [95] последнего Минского императора, ехал позади его; Лю-цзун-мин сопровождал наследника. Ли-моу и Ню-цзинь-син оставлены были для охранения города.

Между тем на улице Си-чан-ан-цзе было прибито неизвестным лицом объявление, что срок, положенный небом для Минской династии, еще не кончился, что народ помышляет остаться ей верным и 20-го числа возвести на престол законного наследника. Первоначально Лю-цзун-минь часто казнил смертию жителей нескольких домов разом за частные объявления; теперь объявление было прибито на дворцовой стене и некого было обвинять в преступлении; усилили только полицейские меры строгости, дав тайно знать об этом обстоятельстве Ли-цзы-чэну.

15-го числа мятежник прибыл в уездный город Ми-юнь-сянь. Между тем оставшиеся в столице предводители отправили все награбленное золото и серебро в губернию Шань-си. Для удобства перевоза; они велели перелить золото и серебро в большие кусни. Кроме серебра, приобретенного грабежом в завоеванных городах и столице, из одного неприкосновенного казначейства во дворце, мятежники, говорят, вывезли 370 ваней кусков серебра, каждый кусок в 500 лан весом. Но трудно поверить этой громадной цифре уже потому, что все серебро отмечено было годами — царствования государя Юн-лэ, [96] невероятно, чтоб он один мог накопить такую сумму, особенно если принять во внимание огромные издержки, какие деланы были, в его правление, на разные государственные нужды.

17-го числа мятежники прибыли в областной город Юн-пин-фу. У У-сань-гуя было мало войска и оно целый день сражалось с неприятельскими войсками, так что не имело досуга подкрепить себя пищею. В этой крайности У-сань-гуй устроил пустой лагерь вне укрепления в, собрав простой народ, дал ему в руки знамена, барабаны, думая обмануть тем противников. Но этот лагерь вскоре был взят и все старые и малые, находившиеся в нем, убиты; после чего Ли-цзы-чэн устремился прямо к стенам укрепления и обложил его в нескольких местах. У-сань-гуй, видя, что силы Ли-цзы-чэна слишком велики и ему невозможно бороться с ним, начал настоятельно просить помощи у Маньчжуров, о чем сносился с ними еще прежде. Гонец его 8-мь раз ездил к Маньчжурскому князю и обратно; подозрительность Маньчжуров наконец успокоились и 9-й по старшинству из князей Жуй-ван пришел к У-сань-гую на помощь с 140,000 войска. У-сань-гуй, узнав что Маньчжурские войска уже находятся близко от укрепления, отправился сам в их лагерь, в разговоре с князем [97] называл себя подданным (чэнь), подбрил себе волоса по обычаю Маньчжурскому, принес белую лошадь в жертву небу, — черного быка в жертву земле, переломил стрелу в знак клятвы; после чего, отправившись опять в укрепление, приказал народу подбриться по Маньчжурскому обыкновению и, отворив ворота, ждал прибытия Маньчжурских войск. Но войско У-сань-гуя, почти без отдыха сражаясь с Ли-цзы-чэном, не успело исполнить приказания относительно подбрития волос. Опасаясь, что по этой причине Маньчжурам трудно будет отличить его войско от войск Ли-цзы-чэновых, У-сань-гуй дал ночью тайный приказ, чтоб люди его нашивали себе на верхнем платье три ленты из белого холста, шириною в 3 пальца, предупредив Маньчжуров не убивать тех, у кого есть этот знак. Число три было употреблено в ознаменование того, что войско принадлежит У-сань-гую (Сань значит три); белый цвет — для означения чистоты нравов Маньчжурских войск.

19-го числа У-сань-гуй сразился с войсками Ли-цзы-чэна. Сражение кончилось только на закате. Маньчжурский князь приказал У-сань-гую быть в передовых войсках и первому открыть бой; это сделано было с одной стороны для того, чтоб испытать силы и искусство Ли-цзы-чэна, — с другой — [98] чтоб убедиться в искренности намерений У-сань-гуя. Ли-цзы-чэн увидел, что он имеет дело с опасным врагом; известия, получаемые в столице, говорили о неудаче мятежников; в самой столице деятельно занималась приготовлением военных снарядов.

20- го числа произошла решительная битва между обеими сторонами. Сражение и в этот день начал У-сань-гуй; во время самого жаркого дела, Маньчжурский князь отправил несколько десятков тысяч конных латников; они зашли в правый фланг неприятелю и напали на него с такою стремительностию, что он не мог держаться. Ли-цзы-чэн в сопровождении нескольких десятков всадников, взяв с собою и наследника престола, взошел на возвышение, находившееся в близь лежавшей кумирне, и оттуда наблюдал за ходом дела. Они вдруг увидели войска под прикрытием белого знамени, которые неслись, как волны морские, гонимые сильным ветром во время прилива; куда ни бросались они, везде производили губительное поражение; Ли-цзы-чэн обратился в бегство; Лю-цзун-минь, беспримерно храбрый военачальник его, тяжело раненый, тоже бежал.

21-го числа мятежники стали лагерем в Юн-пин-фу. У-сань-гуй отправил человека для [99] переговоров с Ли-цзы-чэном о мире и требовал, дабы он, в доказательство искреннего желания мира, прислал к нему наследника; Ли-цзы-чэн обрадовался такой благоприятной перемене обстоятельств и немедленно отправил наследника в стан У-сань-гуя. С той и другой стороны остановлены были военные действия. Но У-сань-гуй только того и желал, чтоб выручить наследника; как скоро он достиг желаемой целя, тотчас послал сказать Ли-цзы-чэну, чтоб он шел обратно с своими войсками и как можно скорее удалился из столицы, потому что я, говорил У-сань-гуй, немедленно возведу на престол наследника. К несчастию он ошибся в расчете — престол достался не хозяину, а гостям.

Ли-цзы-чэн немедленно отправился обратно с войсками и прибыл в столицу 26-го числа. 27-го, в злобе на неудачу и невозможность долго держаться в столице, он дал полную волю войскам своим грабить и бесчинствовать. В тот же день пришло известие от У-сань-гуя; он объявлял жителям о скором прибытии в столицу защитников правого дела, предлагал всем надеть траур по прежнем государе и приготовиться к встрече законного наследника.

Видя совершенную невозможность удержать за собою столицу, Ли-цзы-чэн хотел, по крайней мере, [100] совершать в ней торжество восшествие на престол и эта церемония отправлена была 29 числа, в зале Ву-ин-дянь; предков своих в 7-ми поколениях по прямой родословной линии он назвал императорами и императрицами, государству дал название Да-шунь-го (великое покорное небу государство), свое правление назвал Юн-чан (вечно светлое). Мятежникам показалось не совсем законным восшествие на престол без особенной воли неба; для этого они прибегли к обману, изготовили чашу, вырезали на ней год правления, месяц и день, и тайно поставили ее во дворце, — там она была найдена, как бы чудом и этот хитрый обман был принят за предзнаменование. Одной лжи им показалось недостаточно и они придумали другую, — нарядили несколько человек в одежду западных Лам и научили их говорить, что они из западных стран из такого-то государства, узнали о восшествии на престол нового сына неба и явились принести ему поздравление.

Между тем в тот же памятный для себя день, Ли-цзы-чэн готовил столице новые бедствия, которыми хотел увенчать здесь свои злодейства и утолить хотя несколько злобу свою на превратность судьбы. После полудня со всех пригородных мест привозили во дворец солому, которою и наполнили весь дворец. [101]

30-го числа на рассвете Ли-цзы-чэн в обыкновенном костюме своем, только с прибавлением зонта — императорской принадлежности, в сопровождении многочисленного войска, выехал из столицы воротами Цянь-мынь и направился на запад; все сообщники его следовали за ним; для чиновников, давно к нему передавшихся, назначены были охранительные войска, прочие не имели этого преимущества; чиновникам столичным приказано было собраться у городских ворот, — они совершили здесь коленопреклонение пред мятежником и получили приказание не провожать далее; народу велено было тоже выйти за город; — беззащитные люди повиновались; когда уже мятежники отошли от города на несколько десятков китайских верст, вдруг напали на народ, кого изрубили, кого увлекли с собою. Во дворце прежде всего зажгли главные здания и храм предков: уцелела одна только зала Ву-ин-дянь; обывательские дома также преданы пламени. Из всех улиц и ворот уцелели от пожара только те, которые идут от ворот Цянь-мынь и самые эти ворота, улицы Дун-цзян-ми-сян и Си-цзян-ми-сян с окружными строениями. Эти улицы и ворота пощажены были мятежниками только для. того, чтоб оставить поджигателям дорогу для выхода из города. Когда уже все места были подожжены, 2,000 человек [102] мятежников, оставшийся в городе для этой цела, скакали из города и убивали народ; у жителей истощилось наконец терпение переносить эти кровавые забавы, почти всякий из них вооружился чем мог и старался вредить мятежникам; улицы, где им надобно было проезжать, завалены были столами, стульями и разною рухлядью, чтоб остановить бегство этой вооруженной горсти, и к вечеру ни одного из них не осталось в живых. За городом все дома и стоги были также преданы огню, так что Пекин с окрестностями представлял одно огненное озеро; говорят, что вопли и крики, слышны были на несколько десятков китайских верст.

С этого времени начинается новый ряд событий в истории Китая. Маньчжурский князь, приказав У-сань-гую преследовать бунтовщиков, 3-го числа 5-й луны занял Пекан, принял на себя права временного правителя и своими благоразумными мерами основал в Китае новую Династию в пользу старшего Маньчжурского князя, который еще прежде объявил себя императором в Маньчжурии.

Комментарии

14. Из рода Amigdalus.

15. Третье из достоинств.

16. Сун-ван.

17. Чжай-ань-гун.

18. Но подложному письму от лица матери князь Вэй заставил его оставить княжество Хань, — но когда мать увидела его и узнала причину возвращения, то немедленно удавилась.

19. Князь Чу предал смерти его отца и Цзы-сюй, заняв войско у князя By отмстил за смерть своего отца.

20. Когда происходила война между Сянь-юй и родоначальником Ханьской династии, Сянь-юй захватил мать Вань-лина, сражавшегося под знаменами его противника; но мать предупредила чтоб он усердно служил Ханьскому князю и в след за тем предала себя смерти.

21. Когда Чжао был правителем в Лю-си, то он вызвал туда мать и жену, но на дороге их захватили Сянь-би, грабившие пределы Китайского государства; Чжао-бао вышел против них войною и, увидев между ними свою мать, сказал громким голосом: теперь нужно быть верным государю; мать отвечала: за чем из жалости ко мне нарушать верность и долг? Сянь-би были разбиты но убили мать и жену Чжао-бао.

Текст воспроизведен по изданию: События в Пекине при падении Минской династии // Труды членов Российской духовной миссии в Пекине, Том 3. 1857