Чингис-хан в «Сокровенных хрониках маньчжурской династии»

Наряду с «Сокровенным сказанием монголов» существует второе дальневосточное монументальное произведение, которое в западной историографии определяется как «сокровенное». При этом речь идет о составленной при императоре Цяньлуне копии древнеманьчжурского труда «Тонгки фука аку хэргэн и дангсэ» («Деловые бумаги без точек и кругов»), китайское название «Цзю маньчжоу дан» («Первоначальный архив на маньчжурском языке») ¹.

Японское издание этой копии вышло под английским названием "The Secret Chronicles of the Manchu Dynasty" («Сокровенные хроники маньчжурской династии»), кроме того, имеет маньчжурское название «Тонгки фука синдаха хэргэнь-и дансэ» («Деловые бумаги с точками и кругами»), а также китайское «Маньвэнь лаодан» («Старый архив на маньчжурском языке») ².

Как известно, здесь речь идет о хронологической, отчасти с перерывами, записи истории становления маньчжурского государства периода с 1607 по 1637 г.

Оба эти произведения, т. е. монгольское «Сокровенное сказание» и маньчжурские «Сокровенные хроники», резко отличаются друг от друга по своему происхождению и структуре. Поскольку характеристика этих произведений общеизвестна, то специально останавливаться на них здесь представляется излишним.

Известно также, по каким причинам их определили как «сокровенные».

Однако и то и другое затрагивают одну тему: становление двух азиатских империй, которое характеризуется выступлением на историческую арену таких личностей, как Чингис-хан и Хубилай с монгольской стороны, а Нурхаци и Хун-тайджи — с маньчжурской.

Предметом данного исследования является вопрос о том, в какой степени личность Чингис-хана оказала воздействие на политику с позиции силы маньчжурского правителя Нурхаци.

Оба маньчжурских правителя — Нурхаци и Хун-тайджи связывали свое политическое продвижение, в частности, с чрезвычайно действенной пропагандистской кампанией: так, провозглашая в 1616 г. свою собственную «Золотую» династию Айсинь, Нурхаци подчеркнул свои претензии на господство не столько идеальной, сколько реальной связью с чжурчжэньской династией Цзинь, т. е. «Золотым государством» XII в. Название династии недвусмысленно демонстрировало связь с чжурчжэньской династией маньчжурских предков. Его преемник — Хун-тайджи оправдывал свое право быть наследником монгольской империи тем, что он распространил не столько идеальный, сколько реальный рассказ о чудотворном обнаружении печати династии Юань ³. [218]

Этот известный рассказ был впервые записан в древнеманьчжурских деловых бумагах, а именно в сообщении Доргоня, Иото, Сахаляня и Хоогэ, датированном 26-м днем 9-й луны 9-го года правления Сурэ-хана (5 ноября 1635 г.) ⁴. Этот рассказ был включен и в более поздние исторические сочинения об основании маньчжурского государства» например, он есть в гл. 20 «Хуан-Цин кай-го фан-люэ» («Записки об основании династии Августейшая Цин»):

«Когда Тогон Тэмур, последний император юаньской династии, бежал в пустыню Гоби, он взял с собой государственную печать, которая после его смерти затерялась. Более чем через двести лет люди, пасущие овец у подножия горы, заметили, что в течение трех дней коза не дотрагивалась до травы, а только била копытами об землю. Когда же пастухи стали копать в том месте, то они обнаружили государственную печать [династии Юань]. Они передали ее Бошокту-хану, потомку юаньской династии, которого позже убил чахарский Лигдан-хан, также являвшийся потомком юаньской династии. Таким образом, государственная печать перешла к Лигдан-хану. После того как маньчжуры убили его, печать хранилась у его жены Сутай Фучинь. Доргонь заставил Сутай Фучинь выдать ему печать и передал печать маньчжурскому хану, так как она считалась драгоценностью, подаренной Небом» ⁵.

Итак, маньчжурские ханы, или, вернее говоря, их историки, попали в своего рода странную ситуацию, из которой они смогли выйти лишь путем вполне обоснованных положений государственной философии: ведь, с одной стороны, они являлись потомками уничтоженной монгольским врагом Чингис-ханом чжурчжэньской империи, императоров которой они должны были почитать согласно традиционному культу предков. Однако, с другой стороны, они являлись также наследниками именно того монгольского врага, потомки которого им теперь были нужны в качестве союзников при расширении претензий на власть и в борьбе против совместного злейшего врага — китайской империи Мин. Другими словами, по государственно-политическим причинам, т. е. чтобы не лишиться симпатии монгольских поданных, Нурхаци был вынужден изображать Чингис-хана, могильщика своих предков, положительным правителем.

Этот дипломатический эквилибристический маневр он осуществил, прибегнув к философской концепции «подаренного Небом дао», что пригодилось в первую очередь ему самому в борьбе против Китая.

Как известно, по классическому китайскому представлению, правитель для осуществления своей власти нуждался «в поддержке Неба». Ведь если властитель поступал несправедливо, то Небо отнимало у него право на правление и передавало его другому, а именно противнику.

Этим пониманием оправдывалось не только восстание с целью свержения согрешившего против Неба властителя, но и гибель какой-либо династии, а также провозглашение другой, «избранной Небом».

Нурхаци не раз пользовался этой концепцией для оправдания своей борьбы против Минов и представлялся как избранный Небом борец против китайской династии, которая, по его словам, совершила несправедливые поступки и тем самым лишила себя небесного покровительства. В качестве подтверждения антикитайских утверждений Нурхаци служили его бесспорные военные победы, которые могли быть добыты лишь благодаря «милости Неба».

Именно эту философию Нурхаци использовал в отношении к Чингис-хану и его противнику — чжурчжэньскому императору Тайхэ. Впервые это было зафиксировано [219] в послании к князьям «пяти халхаских палаточных лагерей» (монг. табун оток халха), датированном 18 мая 1620 г., с которыми Нурхаци незадолго до этого заключил союз ⁶.

В этом послании оправдывается не только борьба Нурхаци против Китая и его претензия на собственную маньчжурскую империю, но и уничтожение чжурчжэнями государства Ляо и северной династии Сун. Вместе с тем доказывается и справедливость того, что Чингис-хан как исполнитель воли «справедливого Неба» уничтожил государство чжурчжэней.

В начале своего послания Нурхаци подробно изложил причины, по которым он объявил войну китайской империи, и подчеркнул, что его победы доказываются поддержкой Неба. Затем, касаясь известного рассказа, Нурхаци упоминает о гибели государства Ляо и подъеме чжурчжэньского вождя Агуды, основоположника чжурчжэньской династии:

«В старые времена император великого государства Ляо победил Чжао Хоу-цзуна, китайского императора. Он также покорил монголов, корейцев и все другие государства.

Во время торжественного пиршества на стол подали осетров, пойманных в реке Ула в чжурчжэньской стране, и все сановники чжурчжэньской страны должны были пуститься в пляс. Приказали пуститься в пляс и сановнику по имени Агуда. Но так как он не стал танцевать, то Тянь-цзо, император Ляо, сказал своему сановнику Сийоо Фун-сияню (Сяо Фэнсяню. — Дж. С.): "Этот Агуда не танцует, хотя я ему это приказал. Он не слушается моих слов. Казнить его за такой проступок!" После этих слов Сийоо Фун-сиянь предупредил: "Это страна диких обычаев. Если [Агуда] не имеет никаких плохих намерений и является честным человеком, то [твой приказ] может повлечь за собой дурные последствия. Зачем его убивать? Потому, что он не пустился в пляс и не совершил никакого другого проступка?" Тогда император отменил приказ о казни Агуды.

Когда Агуда узнал об этом, то он предусмотрительно построил в государстве Ляо укрепленные города и другие военные сооружения. А когда разразилась война, Агуда оказался на стороне дао и покорил все государство Ляо» ⁷.

Уничтожение основанного Агудой государства представляется как неминуемое последствие злодейских намерений, которые питал один из последних чжурчжэньских императоров к Чингис-хану, и изображается следующим образом:

«В дальнейшем айсиньский (чжурчжэньский. — Дж. С.) император Тайхоо (Чжан-цзун. — Дж. С.) в 5-м месяце 6-го года [своего правления] ⁸ отправил своего дядю князя Юнцзи, чтобы тот в городе Цзиньчжоу принял Тэмучжина, правителя монгольского государства, приехавшего к нему на поклон с данью. Прибыв в Цзиньчжоу и увидев принесшего дань Тэмучжина, Юнцзи узнал в нем выдающегося человека.

После того как Тэмучжин вернулся в свои владения, Юнцзи сказал айсиньскому императору: "Тэмучжин не такой человек, чтобы привозить нам дань на вечные времена, а такой, который принесет ущерб нашему государству. [Из предосторожности] надо убить его под предлогом каких-нибудь нарушений границ". Айсиньский император ответил: "Если мы убьем приехавшего к нам с данью человека, разве люди всей империи поймут нас?" И так слова [князя Юнцзи] были оставлены без внимания. Когда об этом узнал Тэмучжин, он больше не приезжал на поклон лично, а посылал своих вельмож. После того как айсиньский император Тайхоо умер, Юнцзи, который хотел убить Тэмучжина, был провозглашен императором. Все это дошло до Тэмучжина. [220] [Из осторожности] он спросил посланника айсиньской империи, кто именно после смерти императора стал преемником. Посланник ответил, что императором стал Юнцзи, седьмой сын императора Дай Цзинь. Тогда Тэмучжин сказал: "Вы думаете, что ваше Айсиньское Срединное Государство ведет существование, которое можно сравнить с Небесным. А на самом деле, провозгласив Юнцзи императором, вы назначили не кого иного, как обыкновенного человека". При этих словах он плюнул и прекратил свои приезды. А когда после рассуждений, рожденных злым сердцем, разразилась война, Небо поддержало Тэмучжина, и власть правления перешла от айсиньских императоров к Чингис-хану монголов».

Таким образом, Чингис-хан изображен не как злонамеренный разрушитель чжурчжэньского государства, а как действенная рука Неба: так как право было на его стороне, то его подъем и связанная с этим гибель чжурчжэней не явились последствиями войны во имя жажды власти, а делом, одобренным и поддержанным Небом. Совершенно ясно, что такой политикой Нурхаци приобрел не только симпатию монголов, но и в войне против Минов (которые, как известно, изгнали из Китая последнего императора монгольской династии Юань) он представил себя правителем, избранным Небом. Именно в этой связи о многом говорит то обстоятельство, что в письме Нурхаци гибель династии Юань никоим образом не связана с какой-либо несправедливостью монгольских правителей. Наоборот, это событие излагается в невыгодном для Минов свете и притом в одном единственном предложении:

«Город Даиду (Пекин. — Дж. С.), избранный Хубилай-сэчэн-ханом в качестве столицы, во время правления Тогон Тэмура был захвачен китайским императором Хун У, который там и обосновался» ⁹.

Это единственный случай, когда родоначальник какой-то династии (который, по рассуждениям Нурхаци, может действовать вообще только как исполнитель воли Неба) изображается даже как своего рода узурпатор («захватчик столицы»). Политическая подоплека очевидна.

В обращенной к китайцам речи от 21 мая 1621 г. Нурхаци второй раз упоминает победу Чингис-хана как следствие коварных планов айсиньской династии, которую он называет «нашей династией» (маньчж. мусэи гурун):

«Позже и последний хан нашей айсиньской империи хотел убить Чингис-хана монголов. Когда из-за этого разразилась война, верховная власть (маньчж. доро, т. е. дао) айсиньского императора была передана монгольскому Чингис-хану» ¹⁰.

В третий раз эти обстоятельства упоминаются Нурхаци в послании от 26 мая 1622 г., направленном двум из его полководцев. В нем говорится: «Да будет воля Неба: оно делает большое маленьким, а маленькое большим». И Нурхаци оправдывает свою войну против Китая, перечислив ряд смен династий в самом Китае:

«Когда в древние времена [последний] император [династии Ся] Гийэи (Ди Люй-гуй цзе. — Дж. С.) лишился дао и плохо правил, поднялся ¹¹ Чэн Тан, [имевший свою резиденцию] на расстоянии семидесяти миль, и получил дао императора Гийэй.

Когда [последний] император [династии Шан] Чжуо (Ди Синь. — Дж. С.) лишился дао ¹² и плохо правил, поднялся Бэнь Бан (У-ван. — Дж. С.), [родоначальник династии Чжоу, имевший свою резиденцию] на расстоянии ста миль, и получил дао от императора Чжуо.

Когда император Цинь Ши Хуван-хан (первый император объединенного Китая Цинь Ши-хуан. — Дж. С.) лишился дао и плохо правил, поднялся император (из [221] династии Хань. — Дж. С.) Гао-цзу из села Сышантин и получил дао от императора Цинь Ши Хуван-хана.

Когда Тяньцзо, император династии Ляо, приказал нашему айсиньскому императору Тайцзу-хану пуститься в пляс и хотел убить его из-за того, что тот отказался танцевать, то дело дошло до войны, в течение которой [наш айсиньский хан] получил дао.

Когда Хоу-цзун, император из династии Чжао, отказался после приема послать обратно Чан Гио, вельможу находящейся в состоянии войны с айсиньским ханом династии Дайляо, то разразилась война. Императоры Хоу-цзун и Цинь-цзун, отец и сын, оба из династии Чжао, попали в плен и были сосланы в расположенный восточнее Белой Горы город Угочэн.

Когда последний айсиньский хан сказал одному пришедшему на прием подданному монгольского Чингис-хана, что он (Айсинь-хан. — Дж. С.) хочет убить Чингис-хана из-за его внешности, Чингис-хан объявил войну, в которой Айсинь-хан лишился дао» ¹³.

Кроме концепции «оправданного Небом мятежа» против недостойного правителя, первые маньчжурские правители еще два раза ссылались на фигуру Чингис-хана для оправдания своих поступков.

Первый раз это имело место в речи, с которой Нурхаци 31 мая 1621 г. обратился к своим ближайшим соратникам, когда они открыто выступали против перенесения центра власти в только что завоеванный и, наверное, еще не надежный город Ляоянь. Нурхаци упрекал их в «нерешительности» (маньчж. сарталунь), а также в неспособности принять меры предосторожности на будущее. В этой связи он упоминает о Чингис-хане следующими словами:

«Завоеванное монгольским Чингис-ханом, но еще не полностью покоренное ханство было окончательно завоевано его внуком Угэдэем» ¹⁴.

В качестве второго примера приведем цитату, принадлежащую преемнику Нурхаци, Хун-тайджи, его восьмому сыну. Она содержится в датированном 26 марта 1632 г. послании, подоплека которого неизвестна. Судя по его содержанию, речь идет о неправильном, надменном отношении чиновника к простому народу:

«В старое время Чагантаи, один из сыновей Чингис-хана, отрезая зубчатым ножом тамариск, чтобы сделать бич, говорил: "Вот этот простой народ, наверно, собрал мой отец Чингис-хан. Кажется, что этот бич из тамариска мне еще пригодится". На это ему ответил Очир-хан: "Если бы собранные твоим отцом-ханом ремесленники не выковали нож, которым ты сделал бич, тебе пришлось бы самому делать его своими ногтями и зубами"» ¹⁵.

Маньчжурский правитель даже своим собственным дружинникам ставит Чингисхана в пример для достойного подражания как организатора справедливой социальной политики, которая со времен Нурхаци являлась основой основ восходящей маньчжурской власти и не раз подчеркивалась в соответствующих трудах по истории.

Все эти примеры являются доказательством того, каким большим уважением пользовался Чингис-хан в начале XVII в. и у маньчжуров. Но в первую очередь, наверно, они были адресованы новым союзникам — монголам. Именно во второй половине XVII в. монголы играли чрезвычайно большую роль в подъеме и дальнейшем существовании молодого маньчжурского государства.

Ссылки на Чингис-хана, данную ему позитивную оценку и восхваление его беспримерного понимания истории (частично даже за счет собственных предков из рода правителей айсиньской империи) следует рассматривать как хорошо обдуманный [222] расчет, и это тем более важно отметить, так как после окончательного удержания и укрепления маньчжурского государства все названные здесь примеры не были включены в официальные исторические документы цинской династии. Их нельзя обнаружить ни в «Кайго фанлюэ» («Записки об основании династии»), ни в «Ши лу» («Правдивые записи»).

Эта «цензура» поздних документов доказывает, что после окончательного упрочения маньчжурского государства прославление Чингис-хана (пусть оно и было скромным) в рамках маньчжурской историографии оказалось больше ненужным, а наоборот, по националистическим причинам могло быть даже вредным. Только упомянутый эпизод передачи печати юаньской династии сохранился и в более поздних произведениях, потому что это оказалось выгодным вплоть до падения маньчжурской династии для оправдания маньчжуров как наследников юаньской империи.

Историко-литературное произведение «Сокровенное сказание монголов» в ранней истории маньчжуров не оставило, как кажется, никаких следов. Иначе обстоит дело с Чингис-ханом: в «Сокровенных хрониках» маньчжуров он с приписываемыми ему изречениями упоминается пять раз. Эти изречения, в свою очередь, в более поздних маньчжурско-китайских произведениях считались «сокровенными». А многочисленные связи «сокровенного»с Чингис-ханом только подчеркивают ту «святость», которую полтысячи лет спустя в этом властителе усматривали не только монголы, но и маньчжуры.

Комментарии

1. Tongki fuka aku hergen i dangse (Chiu Man-chou tang). Vols. I-X. Taipei 1969 (далее — TFAHD).

2. Tongki fuka sindaha hergen i dangse (Man-wen lao-tang). Vols. I-IX. Tokyo, 1955-1963 (далее — TPSHD).

3. Cp.: Волкова М. П. Зачем Абахаю понадобилась печать императора юаньской династии // Девятая научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 2. М., 1978. С. 19-26.

4. TFAHD, IX, л. 4427а-б.

5. Цит. по: Bischoff F. A., Sagaster K. Das Zaubersiegel des Cinggis Khan // Gedanken und Wirkung. Festschrift zum 90. Geburtstag von Nikolaus Poppe. Asiatische Forschungen. Bd 108. Wiesbaden, 1989. S. 19-26.

6. Ср.: Weiers M. Die Vertragstexte des Mandschu-Khalkha Bundes von 1619-20 // Aetas Manjurica, I. Wiesbaden, 1987. S.119-165.

7. TFAHD, I, л. 529а-б, соответственно TFSHD, I, 225-235.

8. Май-июнь 1205 г.

9. ...Hubilai secen han i arafi tehe daidu hecen be. Tohon temur han i fonde. nikan i hung u han durifi tehe... (См. примеч. 3.)

10. TFAHD, II, л. 636а-б, соответственно TFSHD, I, 300-302.

11. В 1767 г. до н.э. как родоначальник династии Шан.

12. В 1123 г. до н.э.

13. TFAHD, II, л. 1123а-б, соответственно TFSHD, II, 599-602.

14. TFAHD, II, л. 651а-б, соответственно TFSHD, I, 312-313.

15. TFAHD, VIII, л. 3701а-б, соответственно TFSHD, V = T’ai-tsung 2, 687-688.

Текст воспроизведен по изданию: Чингис-хан в «Сокровенных хрониках маньчжурской династии» // Письменные памятники Востока, № 1 (5). 2006