ВОЖЕ ДЕ БРЮН

ИСТОРИЯ О ЗАВОЕВАНИЯ КИТАЯ МАНЖУРСКИМИ ТАТАРАМИ

Содержание Книги Второй.

|112| 1) Характер бунтовщика Листшинга. 2) Он овладел пространною областью в Шанзи. 3) Удивительное число войск сего бунтовщика, и рачение его в приведении оного в порядок. 4) Завоевания его в Гонане. 5) Знаменитая оборона Фузондонга, Китайского Генерала. 6) Великодушный ответ сего полководца Листишингу, и жестокость, оказанная к нему от последнего. 7) Осада Кайфонга. 8) Бедственное предприятие одного Китайского Генерала, чтоб освободить Кайфонг. 9) Затруднение Листшингово, и подозрения его. 10) Он повелевает умертвить одного из полководцев своих. 11) Одерживает великую победу. 12) Входит паки в Шензи, и берет там город Сингам. 13) Листшинг, овладев третью Китая, объявляет себя Императором. 14) Отправляется в путь к Пекину. 15) Знаменитый отпор, учиненный одним [105 (129)] Китайским полководцем в |113| неукрепленном городке. 16) Похвала, учиненная Листшингом мужественному Шеуюке. 17) Смятение Императора по познании мятежничьих успехов. 18) Великодушное, но тщетное предложение первого Министра Ликиентая. 19) Совет, данный им Императору. 20) Листшинг входит в Петшели, и приближается к Пекину. 21) Величайшая измена трех старших евнухов, 22) Листшинг повелевает предложить Императору, чтоб он отрекся короны. 23) Один полководец из евнухов вводит бунтовщиков в Пекин. 24) Слова Императора, сказанные Вельможам Двора его, и Императрице. 25) Императрица удавила себя; что сделали и прочия жены. 26) Император хочет заколоть молодую Княжну, дочь свою. 27) Ищет случая уйти из Пекина. 28) Входит на холм Киншан, и там умерщвляет себя. 29) [106 (130)] Изумление одного военного Мандарина, именем Гозина, при входе его во Дворец. 50) Гозин уговаривает Княжну спасаться бегством. 30) Листшинг превозносит похвалами храбрость |114| мужественного Ликуешинга. 32) Узанкуей готовится итти против бунтовщиков. 33) Делает договор с Манжурскими Татарами. 34) Он не соглашается ни на какое с Листшингом примирение. 35) Разбивает одного из Листшинговых полководцев. 36) Листшинг идет сам против Узанкуея, и разбит. 37) Он оставляет Пекин, а Узанкуей преследует его. 38) Благоразумие Узанкуея в обнародовании повеления его при встрече с Листшинговым обозом. 39) Новое Татарское подкрепление. 40) Великая баталия, в которой ни одна сторона не почитает себя побежденною. 41) Листшинг оставляет Петшели. 42) Узанкуей хочет отпустить Татар. 44) [107 (131)] Нешингуанг входит в Пекин с своими Манжурами, и делается в нем властелином.

КНИГА ВТОРАЯ.

|115| 1. Давно уже дух возмущения колебал Китай, как на границах так, и в недрах областей его. Но в 1637 году тревога сделалась сильнейшая, как будто бы судьба сей обширной Империи определила ей видеть себя попеременно жертвою нападений жесточайших ей неприятелей и мятежей вероломнейших подданных оные.

Сии мятежники повиновались разным Начальникам, которых |116| можно, не прерывая Истории, оставить в молчании, или о которых со временем будет случай говорить. Один только заслуживает здесь, чтоб дать знать о нем, кто он таков; понеже ужасные успехи возмущения его, [108 (132)] произвели всю перемену, нами описываемую.

Имя его было Листшинг; а произхождение так не достоверно, что и поныне еще не знают, в которой провинции он родился. Что касается до личных его достоинств, то не льзя отрещи, чтоб он не имел всех тех в вышней степени, которые составляют великих злодеев, Имея острый и коварный разум, был он столькожь горд и притворен; столько же неустрашим посреде величайших опасностей, сколько замысловат в обретении помощи в бедах своих; наполнен жара в действии и удивительно хладнокровен в злодеянии; красноречив и щедр, когда то нужно было, чтоб снискать себе ревностных участников, или чтоб умножить себя в своих единомышленниках; явный неприятель всякому законному повиновению, но в предприятиях своих толь властолюбивый, что [109 (133)] дерзнул распространить желания |117| свои даже до престола, на которые имел он бесстыдность и взойти. Коликую причину имеют Государи изтреблять без жалости сих чудовищ, как скоро они могут узнать об них!

Тот, о котором мы говорим, не однократно уже захвачен бывал; но приторная покорность и великая хитрость легко спасали его от напасти. Не давно разбит он был на голову, и принужден бежать от войск Императорских, преследовавших его целые два дни. Но как он не доверял большей части из тех, которые следовали за ним по разбитии, почитая их подкупленными от Мандаринов, чтоб убить его: то вдруг их оставил. Тогда пришло ему в мысль бежать к другому знатному бунтовщику, старинному своему по службе товарищу, к которому писал он письмо самое [110 (134)] покорнейшее. Но тот, зная весьма хорошо дерзкое свойство сего человека, не рассудил принять его паки в |118| товарищи к себе; он совсем даже не хотел с ним и видеться. В сей крайности, которую долговременная болезнь соделывала еще несноснейшею, Листшинг ушел скрываться в уголок провинции Сешуенской. Выздоровев там совершенно, старался он составить себе небольшую партию из воров, которую отвел он в Шензи. Дела его тут совсем поправились меньше года, и он находил себя уже в состоянии, в начале 1639 года, предприять какой нибудь важный поход.

2. Листшинг усмотрев, что обстоятельства, о которых мы не знаем, воспрепятствовали ему наполнить предприятие свое в той провинции, в которой он находился тогда, перешел в провинцию Шанзи, и устремил взор [111 (135)] свой на Йоннанг ⁴⁴, город второй степени, коим управлял Князь рода Императорского. Бунтовщики едва к нему приблизились, как окружив его совершенно, пошли |119| на другой день приступом, и взяли оный без великого урона. Князь, гарнизон и все жители были порублены, чтоб вселить ужас во все города окрестные. Сей разграбили они; а несколько дней спустя, сожгли его. Более сорока важных мест подвержены были сему же жребию, или принуждены были сдаться на волю победителя; что подвергло Листшингу великую область.

Но чтоб можно было достовернее удержат оную, и быть в состоянии что нибудь присовокупить к тому, сей новый победитель, толь мало достойный быть оным, рассудил за блого собрать еще многочисленнейшее войско. Он предложил [112 (136)] пристанище у себя всем беглецам из других возмущенных и разбитых войск; но не почитая сего довольным к совершению великих своих намерений, послал он лазутчиков в близ лежащие провинции, которые приглашали в соединение к нему всех находившихся там воров и разбойников, Обещании, чинимые им, |120| чтоб снабжать их всем потребным им, и даже со временем обогатить, привлекла к нему из отдаленных мест столько народа, что он увидел себя в средине 1640 года предводительствующего 500000 человеков.

В сем великом числе воинов, которое должно казаться невероятным, кто не знает, сколько Китай многолюден, без сомнении было много весьма дурных. Бунтующий предводитель понимал то лучше всех, и он старался привести их в порядок. Трудные работы, военные упражнения, [113 (137)] насилия, убийствы, казни, все было употреблено, чтоб приобучить к войне сие войско так, как ему хотелось; и по нещастию он имел в том великую удачу.

4. По разграблении всего Шанзи, перешел он с войском своим в Гонань, где тотчас взял |121| Гонань-Фу ⁴⁵. Жители, благоприятствовавшие входу Листшинга в их город, не были ничем озлоблены, а воины по большой части передались к нему: но Князь, начальствовавший в крепости, и все Мандарины без изъятии были умерщвлены. Бунтовщики перешли оттуда в Кайфонг ⁴⁶, [114 (138)] столичной город провинции, имеющий двойные стены и наружности в хорошем состоянии. Приступали к нему целую неделю без всякого успеха; что принудило Листинга снять осаду: однакожь он твердо положил возобновит ее, когда о том и помышлять не будут. Другия крепости, осажденные и взятые им |122| в сем 1641 году, казалось наладили его за осаду, неимевшую успеха. Одна из них отдана ему была с забавными договорами, то есть, чтоб он из благодарности тот же час женился на дочери изменнику предавшего ему оную.

Празднование сей свадьбы, и радость, причиненная ему взятьем оных городов, были несколько возмущены известием, полученным о войске Императорском, которое шло поспешно с тем намерением, чтоб с ним сразиться. Войско сие соединено было из четырех разных корпусов, [115 (139)] набранных толиким же числом Генералов, которые сами между собою не столь союзны были, как то скоро оказалось. Листшинг по собрании нарочитой части воинов своих, не казался уже ужасающимся приближения неприятельского. Он сначала расположился было встретить их мужественно; но размыслив обстоятельнее, почел должностию своею сделать что нибудь более, нежели ожидать его. И для того пошел к нему на встречу; что и сделал в |123| совершенном порядке. Собственный его поступок и горделивое постоянство окружающих его, рассеяли ужас между Имперцами. Один из четырех корпусов, составлявших их армию, отрекся стать в линию, и отступил. Бунтовщики тотчас напали, и употребили величайшее свое усилие против войске, предводительствуемых мужественным полководцем Фузонлонгом, которое и понудили они к отступлению. В [116 (140)] то самое время два остальные корпуса Императорскою армии, показались объяты мечтательным ужасом, и предались покосному бегству.

5. Фузонлонг увидел тогда, что не осталось для него иного средства, кроме свойственного храброму воину, то есть, чтоб защищать себя мужественно и продать жизнь свою дорого. Размышляя притом, что он оставил позади себя обоз свой в месте довольно близком и выгодном, чтоб по крайней мере несколько еще там обороняться, употребил он искусство, отступая мало помалу, не приходя в расстройку, и таким образом приближился к своим повозкам, из которых сделал он на |124| скорую руку Некоторые Род окопов, Листшинг, не такой будучи человек, чтоб щадить воинов своих, приказал нападать на Китайского Генерала беспрерывно, но без успеха: а сие [117 (141)] наконец понудило его стеснить оного и оголодить.

Фузонлонг сначала приказал побить всю свою возовую скотину. Но видя в третий день, что неприятель не переменяет намерения своего, и что крепостца его могла быть в одно мгновение сожжена, ежели бунтовщики вздумают зажечь оную, приготовил он людей своих к тому, чтоб употребить крайнейшее свое усилие, которое моглоб освободить их от сей осады. По наступлении ночи в час, им назначенный, все вдруг выходят из ограждении с великим молчанием, бросаются как отчаянные на одну часть стана, окружавшую их, очищают себе путь, и вступя в поход с ревностию, которую легко можно себе представить, стараются дойти до какого |125| нибудь безопасного места. Рвение Листшинга не позволило им сыскав сего убежище; конница его настигла их поутру посреде чистого и [118 (142)] открытого поля, где легко можно было ему изрубить их. Фузонлонга пощадили. Листшинг точно приказал сие учинить более для собственной своей пользы, нежели из почтении к сему храброму человеку.

В самом деле, уверен будучи, что власть сего Мандарина была велика между войском в провинции Шензи, начальник бунтовщиков вздумал употребить его к отвлечению оного от службы Императорской; но скоро он приметил, что надежда его была неосновательна. Приведши пленника своего пред Гантшинг ⁴⁷, сильно побуждал он его преклонить гарнизон сей крепости к отворению ему ворот. Такое предложение раздражило добродетельного воина, и подало ему случай отлично доказать даже при конце жизни своей все величество души своей и постоянство. [119 (143)]

6. Кем ты меня почитаешь, негодный? Отвечал ему мгновенно Фузонлонг, «Я всегда был верен своему Государю, и не скажут никогда, что я способен был к измене. Теперь я в твоих руках: какую имеешь ты причину отлагать далее смерть мою? - Нет, нет, сказал на то безчеловечный мучитель; ты так скоро не умрешь. Для теперешнего времени довольно мне сего малого опыта ко мщению». Последния слова сказал он в то самое время, как по повелению его обрезывали Фузонлонгу нос и уши, которого в продолжение трех дней имел он лютость заставить претерпевать безчисленные ругательства и ужасные мучении. Но вот что удивительно, что известие о толь жестоком поступке в рассуждении толь достойного Мандарина, вместо того, чтоб ободрить гарнизон Гантшинской мстить за то по крайней мере мужественным защищением, произвело в них [120 (144)] действие совсем противное тому. Сии робкие люди проведав, как поступили с Генералом их, |127| лишились мужества, и сдались, так как робкие люди.

Хотя покорению сего города следовало взятье других многих, однакожь Листшинг чрез то не позабыл снятия осады Кайфонга. Он решился итти туда паки, и не отходить от него в сей раз даже до того, как покорит сию Гонанскую столицу. Тогда было начало 1642 года.

7. Между тем предприятие сие не легко было, и можно почесть оное самым труднейшим из тех, на которые бунтовщики могли покушаться. В город ввели новое войско для подкрепления тамошнего гарнизона; Наместник сам шут находился; а Князе Тшеуской заперся в оном нарочно с сокровищем своим, чтоб ободрить воинов к сильнейшему сопротивлению. Поступок [121 (145)] Комменданта с начала сей осады показал, что он всевозможно станет |128| защищаться, и ничего не пощадят, чтоб для осаждающих соделать бедственным сие второе на Кайфом покушение. Рассуждая, что настоящая война гораздо менее заслуживает сие имя, как именование разбойничества и возмущения, обещал он 200 таелей серебра у кто успеет убить Листшинга, или кого нибудь из главных его полководцев; а 100 тому, кто ранит их опасно.

Сие было великою приманкою для Китайцев, сребролюбие которых, как известно, есть всегда владычествующею их страстию. И так в первой вылазке, самые предводитель оные, узнав Листшинга, пошел прямо на него, и довольно ранил его в лице. Хотя рана была и не смертельна, однакожь она привела в робость войско мятежническое. Листшинг поспешил вывесть оное из линий, опасаясь, чтоб труды осадные [122 (146)] производя в воинах мало помалу отвращение от оных, не подали им впредь повода к бегству в его отсутствие. И так употребил он их к действию более им сродному, то есть к набегам и к граблению.

Целый месяц прошел в сем безчеловечном упражнении; и как Листшинг совершенно тогда оправился, то возвратился в третий раз к осаде Кайфонга. Чтоб уговорить людей своих, дабы они в сем случае превзошли самих себя, дал он им возчувствовать со всевозможною живостию пользу, которую они имели в том, чтоб славно окончат предприятие сие. Он представил полководцам своим, а посредством их и всему войску, что «дело идет о покорении одного из многолюднейших городов в Империи; что величайшие неприятели их находились там заперты, и что Князь Тшеуской особливо, кажется, собрал туда сокровище свое [123 (147)] только для того, чтоб оно достовернее досталось в их руки». К тому присовокупил он, что «намерение его есть сделать из Кайфонга место военное, и утвердить в нем обыкновенное свое |130| пребывание, в ожидании того, как победы его доставят ему лучшее место». Чрез сие разумел он Пекин.

Сии разные предметы, представленные с живостию человеком по природе сладкоречивыми не могли не сделать сильного в разумах впечатлении. Но между тем, как стремление страстей, приведенных в движение, располагало так осаждающими, чтоб вспомоществовать властолюбию своего Начальника, другия причины, поистинне достойные великих душ, то есть честь службы, любовь к отечеству и преданность должная Самодержцу, производили в храбрых Офицерах гарнизона действие еще чувствительнейшее. Бунтовщики не могли показаться [124 (148)] ни в каком месте на стенах, чтоб мгновенно не были они опроверженье. Проломы починивали с удивительною скоростию; а вылазку часто одна за другою чинимые, были всегда полезны для справедливой стороны. Правду сказать, опасно было, чтоб в случае продолжении осады осаждающие, число которых было ужасно велико, наконец не преодолей; |131| но в Кайфонге уповали, что Двор, извещенный уже о настоящем сего города положении, действительно наберет хорошее войско, которое и поможет им в надлежащее время.

Упование их было не тщетно. Войско сие было уже в походе; и вероятно, что оно спасло бы осажденный город, ежели бы предводитель сей помощи имел достоинство искусного полководца. Ничего не можно было прибавить ко тщанию, которое сей человек имел, чтоб увеличить число войска своего столько, сколько можно; [125 (149)] со всем тем, когда он увидел вблизи неприятеля, то число сие, как оно ни велико было, показалось ему еще малым, как будто бы в некоторых нужных случаях, когда малейшее медление может соделаться бедственным, весьма подробное изчисление не было очевидно не кстати.

8. Сверьх того сия великая воздержность, или, говори откровенное, сей явные трусости |132| поступок был бы еще сносен, ежелиб мнимое вспоможение было только просто бесполезно: храбрые люди, защищавший Кайфонг, может быть не менее успели бы в утомлении терпении осаждающих. Но Китайскою Генерал, не могши показать знаков мужества своего, хотел испытать другия свои дарования, а особливо разум в вымыслах, которым почитал он себя одаренным. «На поражение бунтовщиков, говорил он своим любимцам, в настоявших обстоятельствах [126 (150)] покушаться нам не пристойно. Однакожь я хочу нечто сделать могущее мгновенно погасить возмущении: я хочу погубить Листшинга и войско его, потопив их в водах Гоанго ⁴⁸».

|133| Река сия, берега которые суть выше местоположения Кайфонга, заперта двумя крепкими плотинами, препятствующими потоплять ровное место. Бунтовщики, большая часть людей неученых, способные более к драке, нежели к познанию, как занимать под стан место, приметили однакожь легко опасность сего соседства. В следствие сего взяли они мудрую предосторожность захватить в линии свои все окрестные пригорки; и там-то были главнейшие их [127 (151)] пребывания. Когдажь ученый Генерал разрыл плотины реки Гоанга, ибо таково было действие, произведенное глубокими его размышлениями то воды ее: разливаясь со стремлением по равнине, погубили у осаждающих около 10000 только человек, вместо того город Кайфонг потонул совсем, так что погибло в нем более 200000 душ как гарнизонных, так и обывательских.

|134| В первом смятении от сего нещастия Князь Тшеуский бросился в судно и имел щастие избавиться от потопления; но сыну его не так было сие удачно. Многие из Офицеров и из воинов нашли также средство спастися; а Кайфонг остался без защитников. По слитии вод и по исправлении плотин, Листшинг употребил все свое войско к вычищению города и к приведению всех вещей в наилучшее состояние, сколько было возможно. Он овладел после того некоторыми [128 (152)] другими местами в сей провинции, приобретение которых соделало его совершенным господином всего Гонана.

Толикие успехи, которые могли бы удовольстовать властолюбие сего знаменитого бунтовщика, напротив того поострили его только более. Давши месяце или два на отдохновение людям своим, собрал он их в средине года около Гоананг-Фу, и разделил оных на четыре большие корпуса. Три назначены были к хранению |135| завоеваний его, а четвертый отправился с ним в Шензи. Он старался с успехом в покорении сей провинции, когда сообщили ему ведомость, естественно долженствовавшую его весьма встревожить.

9. Один из главных его полководцев, которому вверил он корпус войска своего, поссорился в распутстве с Офицером под ним начальствовавшим, а сей подчиненный, будучи человек наглый, не уважая особы [129 (153)] Начальника своего, разрубив ему голову одним ударом сабли. Чем более действие было соблазнительно, тем паче спешили наказать его: друзья убитого Генерала, бросившись на виновного, изрубили его мгновенно на части. Сей человеке имел также ревностных защитников, которые предприяли мстить смерть его; смятение же, возбужденное ими, произвело раздоре в войске: одна часть оного удалилась, чтоб не служить; а другая пошла соединяться с Имперцами, которые приняли оную с распростертыми руками.

|136| 10. Листшинге поопасся тогда, чтоб дух заговоров, которым он столько был одушевлен, и который крайнейше ненавидел он в своих подчиненных, нечувтствительно не заразил других двух корпусов, оставленных им в Гонане. Ревнивость его и подозрения возгарались особенно против некоторого Лоеузая, начальствовавшего одним из сих [130 (154)] небольших войск. Он обязан был сему полководцу сорокью тысячами бродяг, приведенных им к нему за три года пред тем; но не взирая на сию услугу, Лоеузай один был ненавистен, Сей человек был предприимчив, любим воинами и почти такой же злодей, как и Листшинг: и шах смерть его была определена. Листшинг дал повеление некоторым конным, доказавшим ему верность свою, ехать немедленно к осужденному Генералу; а они так хорошо употребили время свое, что вошед в палатку его, убили оного во время сна.

|137| Слух о сем убийстве, рассеявшийся в стане на рассвете дня, побудил бежать всех к оружии: но убийцы весьма удалились уже с головою Лоеузаевою. Легко узнали, кем был нанесен удар сей, так что в первом негодовании, тем произведенном, творец сего злодеяния был ни что [131 (155)] иное, как чудовище, предаваемое безчисленным заклинанием ⁴⁹, от службы которому навсегда отрицались. Половина сих войск |138| пошла также к Имперцам, а другая разошлася. Листшинг утешал себя без великого труда в рассуждении сего известии тем удовольствием, которое имел он, что нет в войске его ни одного такого человека, кто бы дерзнул равняться с ним. [132 (156)]

11. Между тем Имперцы, по разбитии Фузонлонга нерассуждавшие за блого казаться в поле, вдруг ободрились, увидя число бунтовщиков знатно уменьшавшееся, а себя чувствуя так много усилившимися. Один из их Генералов, особливо человеке мужественный и весьма искусный в военкоме деле, покорив Шанзи, вошел в Гонан, где отобрал уже несколько крепостей. Листшинг узнав о сем, тотчас пришел в сию провинцию со всем войском, бывшим у него, решившись сразиться, ежели неприятельский Генерал согласится на то. Мандарин того только и желал, имея у себя изрядное войско, по крайней мере в 60000 человеке состоящее. Понеже они искали |139| один другого, то скоро сошлися, и тотчас началось сражение с удивительною злобою, каковой кроме междуусобных браней весьма редкие бывают примеры. Победа в продолжение несколька [133 (157)] часов казалась в равновесии для обоих сторон; но наконец дурная преодолела: Имперцы были разбиты, порублены, или обращены в бегство. Побежденный Генерал, из остатков войска своего собрав небольший корпус, поставил оный под пушками Тонгсана ⁵⁰, в месте выгодном, занятом им за несколько дней пред сражением, Листшинг известясь о том, пошел тотчас с яростию сбить его с сего места. В самом деле он атаковал его там с такою храбростию, что побил у него почти всех людей, и овладел Тонгкоаном.

|140| 12. Тогда спокойно владея Гонаном, сей неутомимый бунтовщик отправился паки к Шензи, и прямо пошел к Сингану ⁵¹, [134 (158)] столице оные. Сей городе, который можно почесть вторым, или по крайней мере третьим в Китайкой Империи, не мог противиться более трех дней; он взят был приступом. Гарнизоне порубили наголову, но пощадили жителей, сильно понуждавших Комменданта к добровольной бунтовщикам сдаче.

Победитель по взятии сего города имел изрядный случай наградить войско свое без всякого для жителей отягощении. Провинциальное сокровище, то есть доходы, ежегодно Императором оттуда получаемые, собраны были в Сингане за несколько лет: Листшинг захватил оные, и тотчас разделил их воинам своим.

|141| Учинив сие награждение, и видя, что все довольны щедростию его, послал он в Фонсианг ⁵² [135 (159)] требовать сдачи его. Требование отвержено с презрением; но скоро имели причину раскаиваться о томе. Листшинг пришел к сей крепости сам, велел делать к ней приступ вдруг по разным местом, взял оную в тот же день, и все предал в ней огню и мечу.

Таким образом завладев полуденною частью Шензи, повел он войско свое к северу сей провинции, и осадил Юлинг ⁵³, знатную крепость, естественно долженствовавшую остановить его надолго. И подлинно, по прошествии двух недель видя, что люди его не успевали, и что осада |142| может быть весьма продолжительна, снял он ее, и пошел к другим крепостям, взятье которых не так дорого стоило [136 (160)] ему. По покорении же сих напав он паки на Юлинг с ужасным множеством артиллерии, привезенной из разных мест провинции с великим иждивением, из которой производили непрерывную стрельбу целый месяце. По прошествии сего времени сделаны ужасные проломы; сделали сильный приступ и взяли крепость.

13. Можно сказать, что взятье Юлинга было великое щастие для бунтовщиков, Крепость сия начальствовала над великою областью, которая следовательно досталась в руки Листшингу. Кредит сего хищника сделался чрез то знаменитее, и, казалось, заглаживал в народных понятиях тот ненавистный характер грабителя, который до того времени приписывался ему. Подчиненные его полководцы, коих старался он выбирать с лучшим уже рассмотрением по смерти Лоеузаевой, видя, что тиранния его ежедневно крепче утверждается, взирали на [137 (161)] возвышение его, как на основание |143| своего собственного, и не упустили ничего к его споспешествованию; словом сказать, те и другие успели так хорошо, что прежде окончания настоящего года, сей разбойнический начальник, единственный почти в сем роде, увидел себя обладателем третьей части Империи, и даже при самом входе к завоеванию целые. И так почел он должностию не отлагать долее обрядов, с помощию которых помышлял он объявить себя Императором, и возложить на главу свою величественные сего достоинства знаки. Сие совершил он в начале 1644 года, не упущая притом ничего из всего того, что Китайские предания предписысают новоизбираемым Монархам, как то давать имя поколению своему, ежели они суть основатели оного; определять Князей, Министров, Государственных Советников и назначивать выражение, которое должно [138 (162)] употреблять к означению лет царствования его.

14. Но дабы лучше возчувствовал, что все сделанное им не есть суетное тщеславие, и что он действительно имел столько силы, сколько потребно оные к окончанию предприятия его и к его |144| подкреплению, мнимый Императоре приказал с точностию переписать войско, служащее под предводительством его. Число оного нашлось в и 1000000 человек, то есть в 600000 конницы и в 400000 пехоты. Из сего ужасного множества выбрал он самых лучших воинов, и составив из них сильное войско, пошел с ним прямо к Пекину.

Предприятие его с первого взгляду не могло казаться иначе, как дерзновенным, что бы ни воображали о числе и мужестве войске его. Надобно ему было переправляться чрез Гоанго, где всего легче было остановит его. Шанзи, которую должно было пройти [139 (163)] ему с одного конца до другого, не имела недостатка в крепостях, в коих оставались гарнизоны Императорские; а Петшели, в которую надлежало по том вступить, долженствовала представить ему оных еще более, которых по видимому не мог он покорить иначе, как осадами. Сверьх того сии и смежные с ними провинции, куда дух |145| мятежей не проник еще, были в состоянии поставить Императору от 4 до 500000 сражающихся: но не взирая на все сии препоны, поход бунтовщиков был весьма поспешен, и один только городок, называемые Тайтшеу, имел славу остановить Листшинга.

15. Место сие имело Правителем своим одного из тех старых воинов, которые, посвятив себя службе с нежной юности, всегда любят должность свою, знают оную хорошо и в состоянии сделать честь ей. Какая помощь для великого государства, [140 (164)] когда Начальники сего свойства, мудрые и в потребных случаях мужественные, бывают в нем не редки, и когда там почитают их столько, сколько должно!

Тот, о котором идет здесь дело, назывался Шеуюки: он видел ясно, что Тайтшеу с полуразоренными стенами, и имея во многих вещах нужных к защищению недостаток, не мог так долго обороняться, сколько желал бы он того; но по его мнению довольно уже было и того, чтоб остановить быстрый поход |146| неприятеля, дабы дать свободу Императору и Министрам его осмотреться и запастися нужным к сохранению Пекина. Поеликужь предприятие сие казалось ему весьма нужным для пользы Государя его, как-то оно было и действительно: то он гордо отрекся отдать город, чего требовали от него. Отказ сей произвел то, чего желал он, то есть приуготовление к порядочной осаде. [141 (165)]

Листшинг старался, чтоб ни в чем не было недостатка; умноженные батареи, жестокие приступы, частые по лестницам возхождения, нее было употреблено во дни первые: ибо осаждающие понуждались к тому; Начальник же их, как то сказано уже, не имел привычки жалеть людей своих. Шеуюки также не такой был человек, чтоб легко притти в замешательство от тревог толь многочисленных: он везде оборонялся и пребывал в крепости своей мужественно, убив у осаждающих более 10000 человек. Между тем уведомили его, что в военных и съестных припасах явился недостаток. Он |147| удостоверился в том сам собою, и признался, что то была правда, не думая однакоже о сдаче ничего.

Намерение, предприятое тогда сим неустрашимым Начальником, состояло в том, что он отдал приказ гарнизону своему оставить вдруг все места в 4 часа [142 (166)] ночи, и собраться в назначенном ему место. По собрании войска открывает им намерение свое короткими словами, увещавает их к исполнению оного и предводительствуя ими, выводит их со всевозможною тихостию загород. А как неприятель отнюдь сего не чаял, то часть стана его, на которую сделано нападение, была тотчас взята. Там побили несколько людей; и таким образом без всякой утраты Шеуюки с людми своими прибыли со славою в Нингукоан.

Листшинг весьма досадуя, гнался за ними вслед; но не могши достигнуть до прибытии их в крепость, осадил он ее в тот же часе, и стрелял по ней с яростию со многих сторон. |148| В третий день, не рассматривая, точно способны ль были проломы к приступу, или нет, приступал он к оной с утра до вечера беспрерывно. Сие упорство осаждающих стоило им дорого, [143 (167)] и было для них совсем бесполезно. И подлинно казались они довольно унылыми, когда Листшинг велел отступать, чтоб дать против воли своей людям его некоторое отдохновение.

Сего-то точно и ожидал Шеуюки для учинения еще славного дела. Приметив, что скоро недостанет у него пищи и военных снарядов, решился он воспользоваться сим родом бездействия, чтоб нечаянно напасть на бунтовщиков, надеясь по лучить из двух одно: либо уйти из их рук в другой раз, либо сделать им столько зла, чтоб они принуждены были оставить осаду.

Вылазка, учиненная сими мужественными Китайцами около полуночи, была сначала весьма успешно: они побили около 3000 человек, и рассеяли в стане |149| ужас. Но Листшинг пришед впору туда, где наиболее убивали воинов его, сделал толь хорошие распоряжения, что наконец [144 (168)] гарнизон был отбит, и принужден паки заключиться в Нингукоане. Приступ, который надлежало выдержать два дня спустя после того, был ужасен и поистинне достоин Листшинга: так точно говорит о сем один Китайский Писатель. Все мужество Шеуюки не могло тому сопротивляться: крепость была взята и тотчас потоплена в крови человеческой.

16. Уверяют, что Листшинг, весьма способный различать достоинства, и который впрочем был более зол из корысти и по рассуждениям его, нежели по природе, казался некоторым образом неутешим, что не мог спасти храброго Комменданта. «Помыслите, друзья мои, говорил он старшим своим полководцам, что бы с нами сделалось, ежели бы Государь Мингов, которого желаем мы низвергнуть с престола, имел многих Шеуюки к противоборству нашему?» [145 (169)]

|150| В то время, как дела сии произходили описанным нами порядком на границах Шанзи и Петшели, Император получил нарочного от первого своего Министра Ликиеншая, с точною подробностию о истинном состоянии дел мест сих. Вот по какому случаю сей великий Мандарин, оставя Двор, находился тогда в провинции.

17. По получении в первые дни настоящего года, Китайским Государем о всем случившемся в Шензи известия, что Листшинг имел дерзость объявить себя Императором; что он предводительствовал 1000000 воинов, и что действительно приуготовлялся итти к Пекину: приведенный в ужас Монарх сей советовал с Вельможами Двора своего. Поелику все они были люди ученые, то каждый из них отвечал ему прескладными словами: но в самом деле известили они его о том только, о чем и сам он знал столь же хорошо, как и они: [146 (170)] |151| то есть, что «намерения бунтовщиков были очевидно бедственны; что сила их страшна, а по тому и обстоятельства были самые дурные; что они требует придельного внимании, и что должно искать помощи без всякого замедлении».

18. Один только Ликиеншай тотчас приступил к делу. «Всемилостивейший Государь! сказал он своему Монарху: до нынешнего времени осыпаем был я вашими благодеяниями столько же, да еще и более прочих ваших подданных. По тому и справедливо, чтоб я первые, посвятил себя службе в ней. Ежели угодно Вашему Величеству, то я тотчас поеду в Шанзи, где имении мои велики и где родственники мои сильны. Я поведу с собою часть войск, которые теперь у нас находятся: другия соединятся со иною в пути моем; соединяжь все сии силы с теми, которые [147 (171)] дадут мне друзья мои на самом месте, может быль найдусь я в состоянии поразить сего разбойника, или остановить в пути его».

Император, знавши все достоинство сего Колао ⁵⁴, согласился без труда на все предлагаемое им. Весьма желал бы он быть в состоянии снабдить его денежною помощию, потребною к походу толикие важности: но придворные евнухи так разточили доходы его, что не могли дать [148 (172)] сему ревностному Министру ничего более, кроме похвале и сильных обещаний. Но чтоб наградить по возможности недостаток денег нужных к предприятию его, Государь сей дал ему позволение, которого просил он неотступно, взять с собою человека, без всякого прекословия |153| славнейшего в Империи к управлению артиллериею, и искуснейшего в рассуждении переправ чрез реки. То был Езуит-Таньяданг ⁵⁵. [149 (173)]

Новый Генерал и новый Фельдцейгмейстер, которого он избрал, не надолго отлагали отъезд свой из Пекина: но ни тот, ниже другой не имели случая отличить |154| себя в сем походе. Оба они находились еще в провинции Петшели, как Ликиентай узнал о быстрых бунтовщичьих успехах в Шанзи, о совершеньем изтреблении своего рода, и об особенном потерянии всего имении, бывшего у него в той стране. Получив сие сведение, рассудил он за блого остановиться, чтоб узнав о всем обстоятельнее, дать в следствие того наилучшие приказы по возможности своей, и внушить по том Императору то, что покажется ему быть полезным в настоящих обстоятельствах.

19. Сие-то и действительно учинил он посредством письма, [150 (174)] в виде доношения, привезенного к Монарху Китайскому куриером, о котором мы говорили уже. Ликиентай представлял Государю своему, чтоб он, сложив с себя на время достоинство свое, и вручив оное наследственному Князю, удалился по том в Нанкин ⁵⁶, где особа его конечно будет в совершенной безопасности.

Предприятие сие без сомнения |155| имело свои неудобства. В Совете рассматривали оное, и сравнивали с пользою, какой от него ожидали; но рассмотрев все, ничего не заключили. Посреде разногласицы, причиненной советом первого Министра, Император испустил тяжкий вздох: «Увы! возопил он: я вижу ясно, что владычество мое оканчивается. [151 (175)] Но ежели бы я и мог еще сомневаться в сем, то суетность слов ваших, и малая ревность, примечаемая здесь мною к службе моей, с излишеством довольныб были к удостоверению меня в оном».

Сии кранкие слова Государя, украшенного многими добродетелями, и чрезмерная которого доброта была почти единственный порок его, непременно долженствовали пронзить сердце того, кто имел еще чувствительность между Министрами его. Презренная толпа ласкателей, заражающих |156| разтленный Двор сей, и гнусное сборище евнухов, обезчещивающих первые места в государстве, могли бы особливо видеть в них праведную укоризну за поступки их против сего Монарха.

20. Между тем хищник не терял времени в походе своем. Прибыв в Петшели, увидел он, что тамошние крепчайшие [152 (176)] города покорились ему без кровопролития. В Суенгое ⁵⁷ воины и обитатели принуждали насильно Губернатора отдаться бунтовщиком. Он не хотел того сделать, и даже приготовился было стрелять по неприятельскому стану, когда пришли и схватили его на волах, чтоб запереть его в его доме, где от отчаяния распорол он себе брюхо.

Кионгкоанг было место выгодное, хотя и небольшое. Наместник сей части провинции, |157| граничащей с Шанзи, находился там действительно с великим числом знатных Офицеров; а войско, собиравшееся туда с разных сторон, было толь многолюдно, что казалось составляло порядочную армию. Сверьх того [153 (177)] земля быта гориста, а дороги тесны, так что всего легче было там защищаться и погубить многих бунтующих. Но Наместник, начальствовавший здесь, не был ни Фузонлонг, ниже Шеуюки. По приближении неприятеля, сей малодушный Мандарин вышел из крепости с частию войска своего, под видом, чтоб напасть на первоприходящих. Между тем вероломец ничего того не сделал: он пошел дорогою совсем противною тому, и более не возвращался. Офицеры, оставшиеся в крепостце, собрались на больший Военный Совет, решение которого было отворить городские вороты и сдаться. Матай, один из Генералов, пришед вне себя от |158| гнева, взирая на сей недостойный поступок, которому не мог он воспротивиться, побежал как умоисступленный в покои жены своей, заколол ее, и имел еще [154 (178)] время вытти из города, учинив сие бешеное дело.

И так все удавалось по хотению Листшинга; он, отделив больший отряде конницы, велел ей подойти к самому Пекину, и по том возвратиться как можно с большим числом пленников, которых могли бы они взять на дороге. Повеление исполнено во всей точности; и бунтующий Генерале узнал от людей своих, что в столице было более 150000 человек порядочного войска; что вороты ее хранятся с довольным тщанием, и что сей великий город был также снабжен всякого рода припасами: а сие паче всего тревожило его. Пленники, ежедневно в великом числе приводимые, согласно подтверждали истинну сего известия. Толь |159| неблагоприятные сведения долженствовали заставить бунтовщика опасаться какой нибудь превратности щастия, или по крайней мере упорного сопротивлении способного [155 (179)] наскучить войску его. Но ведомость, скоро им полученная о слабом поведении Императора, все сии страхи совершенно рассыпала.

Сей добрый Государь, предавшись паче прежнего евнухам своим, с издетства приобретшим совершенную власть над разумом его, и давшим ему робкое и нерешимое воспитание, причинившее погибель его, выбрал из них трех лучших Генералов, которых хотел послать против бунтовщиков. Каждый из них, взяв с надменностию великой корпус войска, вышел из Пекина в назначенный день, и отправился занимать некоторые важные места в окрестностях, где неприятель без великого труда мог остановлен быть.

21. Листшинг, тотчас о сем уведомившийся, послал три |160| многочисленные отряда, повелев им точно атаковать Императорские войска, какие бы окопы их ни прикрывали, и какая бы [156 (180)] опасность ни была, чтоб быть им от них разбитым. Но сие нападение не нужно было. При первом явлении бунтовщиков Генералы евнухи почитали себя пропадшими, ежели не поспешать положить оружие. Они сделали то без малейшего угрызения совести; следуяяжь их примеру великое число войск их, отдались полководцам Листшинговым. Сей ободрясь победою, столь выгодною для стороны его, спешил паче Прежнего явиться пред Пекином, и волею или неволею войти в оный. Не прошло и трех дней, как показался он пред вратами сей столицы, и расположился против ворот Шанжименских.

Там под великолепным балдахином старался он изъявить весь величественный вид Китайского Императора. Одеяние его было пышно; великоежь число |161| старейших Начальников окружая его, старались представить наилучшим образом притворною важность [157 (181)] великих Мандаринов: между тем, как при подножии престола видимы были два Князя Тсин и Дзин, которых хотел он отличить от обыкновенных пленников.

22. Лишь только горделивое сие позорище открылось, как хищник, гори от нетерпеливости окончать оное каким нибудь и важнейшим действием, приказал представить пред себя двух из евнухов, добровольно отдавшихся ему. «Вы знаете свойство Императора, прежнего вашего Государи, сказал он им; и мне известно, что давно уже имеете вы власть над разум его: ступайтежь сей час, обнадежте его с моей стороны, что я дарую ему жизнь и вольность, ежели он согласится без замедления отрещися от короны».

Два Посланника отправились в самом деле тогда же, какая опасность для них ни была от препоручаемого им дела: но то было повеление Листшинга, который не [158 (182)] |162| преминул бы наказать смертию тех, кои изъявили бы в сем случае хоть малейшие знаки отказа. Вороты Шанжименские, к которым пришли они, отворены им по некоторых притворных только затруднениях. Оттуда пришед во Дворец, введены они в него в достоинстве усердных подданных, разбитие которых без сомнении почитаемо было как необходимое следствие разбития их войск; или может быть так притворялись, чтоб снискать чрез то некоторый способ к благополучному окончанию дела их Государя, находившегося тогда в толь мучительных обстоятельствах.

Но едва отверзли они уста свои о сказанном отрицании, как Императору объятый гневом, повелел, чтоб изрубили на части сих двух злодеев. Повеление было правосудно, и приготовлялись уже исполнить оное, как сии бездельники дали знать [159 (183)] раздраженному Монарху, что жизнь обоих Принцов Тсина и Дзина была необходимым поручительством за |163| них. По выслушании сих слов Государь, весьма любивший сих двух знаменитых пленников, ближних своих сродников, действительно устрашился, чтоб не лишили их живота; и как он сверьх того был кротчайший человек, то уничтожил повеление, данное им, довольствуясь обратною отсылкою сих двух мнимых Посланников, не давши им никакого ответа.

23. Вход их в столицу не был однакожь бесполезен для бунтовщиков. Евнух, которому препоручена была стража ворот Шанжименских, узнав от сих двух своих товарищей при их проходе содержание препорученного им при Дворе дела, думал, что окажет великую услугу Листшингу, ежели предложив ему в толь нежном обстоятельстве услуги свои. Предложение было так [160 (184)] важно, что не льзя было отвергнуть его: и так оно мгновенно принято; в следствие чего вороты Шанжименские войском, посланным от хищника, найдены отверзтые.

В сию минуту Император находился на пригорке, обретающемся в стенах Пекинских, называемом ныне Киншан, откуда уповательно хотел он видеть расположение мятежнического войска, чтоб быть в состоянии с лучшим успехом противиться ему. Поступок, довольно легкомысленный, по толиком с его стороны небрежении. Там-то по край ней мере удостоверен он был в сем чувствительнейшим образом, известясь о том, что делалось; что вороты Шанжименские отворены неприятелям его, и что они входили в городе толпами.

Легко можно вообразить, что ведомость сия для неблагополучного Монарха была громовым [161 (185)] ударим. Он стоял несколько времени неподвижен, имея стесненное сердце горестию, страхом и досадою; и не произнося слов порядочно, как человек, совершенно пришедший вне себя, и незнающий ниже того, что должно ему делать, ниже того, где он находится. По некотором облегчении сего бремени, имел он довольно разума к пониманию, что время было драгоценно, ежели |165| хотел он пещися о собственном своем спасении, а особливо о чести и о безопасности фамилии своей. И так спешил он возвратиться во Дворец, чтоб все то учредить наилучшим образом.

Смятенный слух о настоящем нещастии привлек ко входу сего Императорского дома множество Мандаринов, Министров и других придворных чинов, мало привыкших к звуку оружия. Расстроенный их вид, и ужас, покрывший бледностию их лицы, очевидно доказывали, что они [162 (186)] пришли более искать убежище у Государя, нежели предложить ему руки свои к его защищению. Как скоро Император увидел себя в состоянии быть выслушанным от тех и других, то произнес он следующие плачевные слова:

«Нет ничего достовернее, Мандарины! как то, что бунтовщики овладели городом, и что я в рассуждении себя лишился всякой надежды. Однакожь ежели осталось в вас несколько верности к вашему Государю, докажите ее ныне, ускоряя спасти сынов моих. |166| Сие только одно повелеваю я вам: даже прошу я вас о сем как о милости».

По сих словах повсюду слышан был стон в пространных стенах, окружающих Дворец; и как болезненный вопль сей проникнул до внутренних чертогов, то приведенная в ужас Императрица мгновенно вышла из оных. «Ах, [163 (187)] Государыня! вскричал Монарх, узрев ее бегущую: все свершилось, и нет уже для нас никакой помощи. Станем мыслить вы и я о спасении только нещастных детей наших, ежели сие возможно, и о том, как бы умереть нам свободными».

Императрица весьма изрядно поняла, о чем говорил ей супруг ей, увещавая ее помышлять так же, как и сам он, о средствах, оставшихся им, чтоб умереть свободными. Правила их в рассуждении нравоучения были одинаковы как в том, так и в другой; одинакие предрассуждения, и те же самые заблуждения. Сего весьма довольно было к мгновенному преклонению сея Государыни, чтоб предприять странное намерение, которое она скоро и |167| совершила. Но надлежало привести в безопасность наследника и двух братьев его. Сия нежная мать приказала принести их к себе, взяла их в свои объятия, [164 (188)] и несколько времени орошала их своими слезами. «Бегите, дети мои, сказала она им по том; сею только ценою можно купить спасение ваше. Те, которым и вверяю вас, наилучшим образом доказали верность свою. Они получили повеление отвезти вас к родственникам моим в Шантонг. Да поможем вам Тиен в бегстве вашем; сего только благодеяния ожидаю я от него. Цалую вас в последний раз, прощайте!» И в самом деле она оставила их тогда, препоручив оных их предводителям, но непрестанно обращая взоры свои на них даже до того, как удалились они от Дворца Императорского.

25. Когдажь она потеряла их из виду своего, то тотчас бросилась в комнату свою, куда ввела с собою двух только невольниц. Прочия женщины, находившиеся при ней по должности, легко предузнавали намерение ее; [165 (189)] но ни которая из них не |168| дерзнула воспрепятствовать тому. Поражены будучи сами всем тем, что ужас смертный производит оцепеневающего, ощущали оне движение и жизнь единственно для того, чтоб стенать совокупно как о настоящей вообще перемене, так и особенно о жребии их великодушной Государыни. Судьба сия скоро совершилась, мак как того ожидали. Императрица, приказав привязать шелковой шнур в место удобное к употреблению, которое она хотела из него сделать, удавила себя оным в тужь самую минуту с великим хладнокровием..

Две невольницы, отворившие минуту спустя после того двери комнаты, дали свободно видеть весь ужас оные. В то самое мгновение женщины, вошедшие туда, наполнили оную ужасным воплем, и Император, бывший оттуда не далеко, извещен был сим знаком, что супруга его скончалася. [166 (190)] Он пришел удостовериться в том собственными своими глазами, пролил несколько слез, и весьма превознозил то, что безумно называл он доказательством геройской верности.

По были еще другия жертвы, которых предрассуждения его требовали от него. То были Царицы, супруги его вторые степени ⁵⁸, составлявшие число около сорока женщин. Он приказал представить их себе, и показывая им тело Императрицы: «вот, говорил он им, пример, которому должны вы последовать! я прошу вас сделать сие немедленно, и сие повелеваю вам». [167 (191)] Государь сей имел причину быть довольным: ему в том повиновались, так что ни одна из сих нещастных, почти всех бывших в цвете лет своих, не дерзнула жаловаться на судьбу свою.

26. Оставалась одна только юная Княжна 15 лет, присоединявшая к наружным прелестям, |170| которыми она щедро одарена была, приятность острого разума, и мудрость, соответствуящую природе ее. Императоре, не доверяя толь великой молодости, почитал невозможными делом требовать от ней добровольной жертвы жизни ее, хотя он и твердо предприял окончить дни оные. Приказав позвать ее к себе, сказал он ей обливаясь слезами: «Откуда произходит то, любезная дочь моя, что Тиeн произвел тебя в свет от нещастнейших рдителей? Мать твоя и прочия мои супруги, тела которых зришь ты здесь бездушные, доказали по смерть [168 (192)] свою их верность. Удостоверь меня в сей же бродетели, и ускори соединиться с ними». Выговорил он сие слова, распростер он одну руку свою на лице Княжны, между тем как другою старался он пронзить грудь ее кинжалом. Княжна отразила от себя удар в половину, не весьма зная, что она делала; а отец ее, будучи вне себя, и думая, что поражена она смертельно, вышел.

27. Таким образом распорядив все, по мнению своему, касающееся до чести фамилии своей, и до безопасности сынов его, время было Императору помыслить о себе самом, и наконец принять какое нибудь намерение, много или мало достойное званию его. Вот на что он решился скачала: приказав вооружить себя всяким оружием сей добрый Государь, поистинне неимевший ни расположения, ни склоности к войне, сел на коня, и выехал из ограды Дворцовой, посреде ста человек [193] конных, составленных из числа Офицеров, находившихся при нем, по большое части из евнухов, и столь же мало военных, каков был и обладатель их. В ужасном смятении, царствовавшем повсюду с тех пор, как бунтовщики, преодолев сопротивление, вошли в большем числе в Пекин, никак не могли различит друга от неприятеля. И так Императоре ласкал себя надеждою, и некоторым образом основательно, что может он без великого труда спастися. Но Листшинг овладел уже девятью воротами; и имели при них толь |172| бодрую стражу, что повсюду, где конница Императорская ни являлася, не могла она пробиться. Сие принудило Государя возвратиться во Дворец свой.

Лишь только он вступил в него, как предприял другое намерение легкомысленнее еще и первого: то есть привлечь к себе людей сколько можно более, [194] уповая, что многочисленнейшее препровождение приведет его в состояние очистить себе дорогу. В сем намерении велел он звонить в Императорский колокол ⁵⁹, требуя скорой помощи. Помощь сия долго не являлася; да и действительно никто не явился. Некоторые из великих Мандаринов, а особливо из военных, храбро сражались в улицах; ученые по |173| большей части прятались, желая явиться после бури уже; но великое число тех и других приняли меры свои так благовременно, что они были тогда весьма далеко от Пекина.

28. Тогда Император, видя себя оставленным от всех тех, кто мог бы помочь ему, помышлял о [195] том только, как бы совершить течение свое ударом отчаяния, столь часто в сей Истории видимым, и безумие которого однакожь толико ощутительно. Он сложил с себя оружие, вышел скоропостижно из Дворца, и побежал так как лишенный ума на холм Киншанской. Там обращая плачевные свои взоры на город, начертал он на поле одежды своей разные Китайские буквы, |174| смысл которых был следующий ⁶⁰: «Я царствовал уже 17 лет, когда множество [172 (196)] бунтовщиков, по разхищении части областей моих, дерзнули напасть на меня в столице моей. Признаюсь откровенно, что сие есть наказание Тиена, которого нерадение мое раздражило. Однакожь не я один виновен. Многие из придворных моих Вельможей виновны столькожь и даже более, нежели я. Они-то погубили меня, не давая мне сведений о делах Империи моей. С каким лицем дерзну я явиться пред предками моими? Как могу снести я справедливые их укоризны? А вы, приведшие меня в сие бедственное состояние! возьмите тело мое и изрубите его на части, ежели того хотите; я на сие согласен. Но |175| умилосердитесь, пощадите бедный мой народ; он невинен и довольно уже нещастен, что толь долго имел меня своим Государем».

Таково было последнее завещание Монарха. По окончании [197] оного вошел он в ближний намет, снял с себя пояс свой, и тотчас употребил его к удавлению себя ⁶¹. Начальник |176| евнухов его, следовавший за ним на холм, тогда же [198] засвидетельствовал верность свою чувствительнейшим образом. Предвидя, что бунтовщики не преминули ругаться над телом Государя его, ежели бы нашли оное, паче всего старался он спасти его от их злодейства. Он снял с него Императорские ризы, и предал его погребению в дальнем оттуда расстоянии, столь глубоко, сколько было можно. Ежели бы он остановился, сделав сие доброе дело, то он исполнил бы должность свою, и заслуживал бы одне только похвалы. Но ревность его поистинне преступила пределы должности. Облекшись в Императорскую одежду, и возложив на себя украшении смертные, повесил сам себя в том точно месте, где Монарх скончался, лаская себя надеждою обмануть тех, которые захотели бы ругаться над телом Государским. Однакожь предосторожности его были бесполезны. Другие |177| евнухи, примечавшие за ним, так что он и не видал того, [199] открыли на другой день всю тайну сию хищнику.

29. Между тем, как на холме Киншане сие ужасное действие совершалось, а бунтовщики входили в город, не взирая на сопротивление, чинимое им во многих местах, военный Мандарин, имянем Гозин, видя, что выгнали его из места, им защищаемого, думал, что он довольно имеет еще времени принести особу Императора в безопасность, бедственные которого судьбы не знал он. И так полетел он во Дворец, последуемый малым числом конницы, составленной из людей отважных и предприявших положить жизнь свою за Государя. Но какое было удивление тех и других, взирая на Дворец, так как на опустошенный и приведенный в ужасный беспорядок! Гозин пошел далее, и дошел без малейшая препятствия до чертогов Императрицы, увидел ее там и всех Цариц, [200] |178| висящих еще на шнурах смертоносных; сверх великого числа других женщин, которые, по особенной Китайцам преданности, не возхотели пережить Государынь своих. Гораздо удобнее возчувствовать, нежели выразить всю жалость такового позорища.

30. Но скоро привлекла взоры молодого воина Императорская дочь, опроверженная в диване и плавающая в крови своей. Гозин приметил, что смерть не совсем еще похитила ее. Он подошел к ней трепеща, чтоб в том удостовериться, и с радостию узнал, что она жива еще. «Ах, Государыня! возкликнул он: какой я ужас зрю в сих чертогах! Спешите убегать, бунтовщики приближаются; не должно терять ни одной минуты». «Нет, нет, отвечала Княжна, помоги мне лучше совершить желание отца моего: он не доверил мне в моем великодушии, и хотел окончат дни мои [201] собственными своими рунами; но я нещастная, я имела малодушие отразить смертоносный удар, |179| которым он поражал меня. Окончай же, кто бы ты таков ни был, удар сей; умилосердись надо мною, окончай то, чего отец мой совершить не мог. Он-то повелевает тебе, Мандарин, твой Государь повелевает сие совершить тебе: докажи верность свою, предав меня смерти».

Гозин имел более разума, нежели чтоб учинить сие ненавистное преступление, повинуясь таковым повелениями. Напротив того поднял он Княжну, и отдав ее двум придворным женщинам, которых брал с собою, отвел ее в безопасное место, где рана ее скоро изцелена была. А как Императоре обещал ее отдать в супружество одному из придворных Вельможей, то несколько месяцов спустя, господин сей потребовал [202] ее; а мужественный Гозин имел великодушие возвратить ему оную.

Поступок другого полководца, имянем Ликуешинга, заслуживает неменьшие похвалы за особенную верность, блистающую в нем. Как скоро узнал он, что бунтовщики входят в Пекин, побежал против них с |180| эскадроном Императорской гвардии, и защищался долго, отступая из улицы в улицу, оспоривая сам каждый шаг земли. Но неприятель, силы которого ежеминутно увеличивался, обратил его в бегство; и так он вдруг увидел себя между двух огней. Престрашные удары, наносимые им на право и на лево, легко его показывали. Тогда наступили на него и окружили, и не смотря уже на то, что он ни делал к своему освобождению, победили его и взяли пленным.

31. Листшинг, которому представили его на другой день, был свидетель храбрости его, и не мог тому не удивляться; [203] почему старался превозносить оную пред всеми явно. Он сделал более, чтоб изъявить особенное уважение, которое он имел к достоинству сего Мандарина; предложил ему одно из первых достоинств в Империи, убеждая его добровольно покориться; потому что, говорил он ему, прежний ваш Государь скончался уже.

|181| Ликуешинг знал сие: но Император, кончина которого была несомнительна, оставил по себе наследников, его представляющих; а храбрый Китаец хотел показать себя толь же верным к детям, сколько был в рассуждении отца. Сие рассуждение удерживало его: он размышлял несколько времени сам с собою; после чего, с вольным и решительным видом, всегда пристойным военному человеку, приобретшему славу храброго мужа, отвечал хищнику, что он предложение его примет на следующих договорах, которые одни только [204] по мнению его могут оправдать пред обществом покорность его. Первое, чтоб новый Государь приказал учинить погребение Императору и Императрице, со всеми торжественными Императорскими по обычаям обрядами. Второе, чтоб кладбище, назначенное Мингам, и палата предков сей |182| фамилии содержание были в том же состоянии, в каком они находились доныне. Третие, чтоб братья наследного Принца, о которых сказывают, будто они в бегстве своем поиманы, не получили никакого озлобления, и чтоб они освобождение были.

Листшинг, не взирая на злодейство свое, имел великую душу. Не только не оскорбился он предложениями сего неустрашимого человека, но видел себя принужденна удивляться благородству их. Позабыть так самого себя, чтоб мыслить единственно о пользах того Монарха, которого уже не было, казалось ему в [205] Ликуешинге чудотворением великодушие, блистание которого обратится на новое его царствование, ежели согласится он на все без изъятия. Он сделал сие; а дабы показать, что поступок его чистосердечен, тогда же дал он достоинство Князя Сонгского старейшему из двух братьев, о которых уверяли, что они взяты в плен, и повелел, чтоб в следуящий день учинили великолепное погребение Императору Мингов, и первой его супруге. Ликуешинг присутствовал при оном, омывая лицо свое слезами; и хищник, которому сказали о сем, |183| казалось, нимало тем не огорчался. Сии два человека радовались поступкам своим: один думая, что он исполнил для прежнего своего Государи все то, что мог сделать по человечеству; а другой был уверен по справедливости, что преклонил к стороне своей полководца первого по [206] достоинству его. Но сие состояние не много продолжалось.

Несколько дней спустя после того, разнесся во всем Пекине, правду сказать лживый, слухе, хотя и доказываемый всем тем, что могло соделать его вероятным, будто наследный Принц находился в Шантонге в безопасности, и будто он там настоял в требовании права своего. Сие известие привело Ликуешинга в странное затруднение. Он видел в сем молодом Князе истинного Государи; а Листшинг, не взирая на благодеяния его, казался ему совершенным хищником. И так затруднение состояло в том, как бы согласовать клятву его и исполнение обещанных договоров с должностию верного подданного. Ликуешинг думал, что нашел сие согласие в отчаянном |184| действии, склонившем его удавиться, как несмысленного человека, в тот же самый день, в [207] который сообщена ему была сия лживая ведомость.

Листшинг легко узнал тайную сея смерти причину. Страсть его нашла предлог к распространению оные: он забыл данные им обещания, и разослал противные тому повеления, писанные мучительскою его рукою. В следствие сих-то лютых приказов поругали гроб покойного Императора, разорили палату предков Минговых ⁶², и без жалости изтребили всех тех из сего поколения, которых нашли в Пекине или в окрестностях его.

32. Между тем Провидение предуготовляло мстителя чрезмерным злодеяниям сего мучителя. Сей мститель был Узанкуей, предводитель войск Китайских на крайнейших восточных границах к Татарии. Совершенное [208] мужество Героя, довольное превозходство разума и откровенная душа, в благородном и |185| почтение возбуждающем виде: вот сокращенное свойство сего воина! Ежели бы он несколько более упражнялся в познании людей, в искусстве иметь к ним благовременную доверенность, в принятии в рассуждении их всякой той безопасности, которой требует благоразумие; словом сказать, ежели бы он более разумел политику в колких обстоятельствах жизни своей: то великие его предприятия имели бы совершенный успех, слава его была бы блистательнее и щастие безконечно прочнее, нежели каково оно было в самом деле.

Сей полководец, узнав об опасности, в которой находится Император быть угнетенным силами бунтовщиков, предприял сам собою итти в помощь сему Монарху, обратя путь свои к Пекину. Но как ни привыкло войско его [209] к войне посредством небольших сражений, выдержанных оным против Татар: однакожь он ясно видел, что быв малолюднее Листшинга, не возможно ему было одному управиться с мятежниками. Самая доверенность, которую имел он к ободрению примером своим Китайцов, |186| верных Государю своему, подавала ему неизвестную только надежду знаменитого умножения войск своих, взирая на успехи, произведенные уже мятежем во всех частях государства. И так рассмотрев все, Узанкуей желая с делать великое дело, почел нужным снискать себе сильное подкрепление, с которым бы он удостоверен был в победе. По нещастию предприятое им намерение, к освобождению отечество своего от его тиранна, не сей один конец имело: он искал ему одних только союзников, а вместо того дал новых обладателей. [210]

33. Понятие, довольно основательное, какое сей Китайский полководец имел о мужестве и праводушии Манжурских татар, подавало ему надежду, что обратяся к ним, легко получит он от них сильную помощь. И так отправил он к ним верного человека, с предложением от себя великого числа денег, многого количества кусков шелковых, полотняных по пропорции, и столько молодых супруг, сколько им потребно будет по мере надобности в их семействах ⁶³; но все сие с таким договором, чтоб немедленно прислали они к нему войско, которое служило [211] бы под его предводительством против Листшинга.

Посланник сей прибыл в Шинианг в то самое время, как Совет Князей Манжурских собрался туда для дел общенародных. Он объявил им причину приезда своего, представя предложение Узанкуея: оно было выслушано благоприятно, и в тот же час единодушно принято. Правда, что в то время не было готовых людей более 1000 человек, которым дан приказ итти в Китаю: но обещали скоро отправить |188| за ними большое число; и может быть, что в подобных сему случаях никакое обещание лучше исполняемо не было, как сие ⁶⁴. [212]

Между тем Узанкуей пошел уже в походе с войском своем, не ожидая возвращения посланного своего. Он узнал на другой день о взятии Пекина и о плачевной кончине Императора: но сия ведомость, чувствительно его огорчившая, ни мало не лишала его бодрости в совершении своего [213] предприятия. И когда уже не мог он защищать своего Государя, то по крайней мере желал он мстить за него и спасти оставшийся род его.

Листшинг с своей стороны, узнав заблаговременно о намерениях сего нового неприятеля, не мог не страшиться его, слушая описание, деланное о нем, как о человеке, военное искусство весьма знающем, и который был притом ревностен и неустрашим, и разумел науку приводить себя у всех в любовь. Паче всего боялся он в сей войне помощь тех страшных Татар, которых полководец сей, как сказывали ему, |190| вел за собою. Древняя их к Китаю склонность могла между ими возобновиться; и как могли они забыть ее, когда Государственные мятежи час отчасу усиливалися? И так первое тщание хищника состояло в томе чтоб утишить бури сию, не делая ничего явно, с помощию тех только средств, которые одно [214] искусство его, к получению пользы от малейших обстоятельств, способно было приобресть ему. Узианг, отец Узанкуея, жил тогда в Пекине и наслаждался в тишине всеми приятностьми щастливой старости, которая была плодом умеренности его и прочих добродетелей. Листшинг приказал ему быть к себе, и велел писать к сыну своему убедительнейшее письмо, увещевая его лучше остаться в своем месте покойным, нежели копать себе бездну, могучую поглотить его и с их родом.

Не довольствуясь сим, в то же время хищник отправил одного Офицера, имянем Тонгонга, человека остроумного и весьма способного вкрасться в доверенность соперника его. Сей посланный имел повеление предложив Узанкуею превеликие выгоды, и даже часть Государства, ежели он отошлет в леса сих Манжур, их общих неприятелей, и соединится с новым [191 (215)] Монархом к единодушному примирению всего Китая.

34. Сие сугубое Листшингово покушение равно было без успеха. Тонгонг явился к Узанкуею; но он не удостоил его и выслушать. Он приказав даже ему как можно скорое удалиться, чтоб не быть изрублену на части людми, как говорил он, зрящими в нем одного только безчестного служителя убийцы их Государя. Чтожь касается до письма отца его, то полководец Китайский принял оное с великим почтением: но в ответе своем, данном на него, не оставил ни малейшего сомнения в том, что ненависть его к тиранну есть непримирима. Пo учинении некоторых нежных выговоров сему доброму старцу, за весьма скорое принятие закона от злодея |192| и предателя, окончал он сими словами весьма сильными в настоящих обстоятельствах: «Я предвижу ясно, дражайший мой [216] родитель, что предприятие мое окончится разлучением моим с вами на веки, и я соболезную о том безконечно: но я не хочу обезчестить вас моею подлостию. Нет, что бы такое ни случилось, ни что не может изторгнуть из рук моих оружия, пока я не изтреблю сего разбойника, причинившего смерть добродетельного нашего Государя».

35. Несколько дней спустя по сем ответе, учиненном на письмо отца своего, Узанкуей проведал, что больший неприятельской отряд шел весьма скоро обозреть его и атаковать. Сей отряд получил повеление итти в походе в тожь время, как и Тонгонг поехал из Пекина, дабы в случае, когда переговоры его не будут иметь успеха, Посланник, соделавшись Генералом, мог мгновенно мстить за неприятные от него предложении. Войско сие сколько ни подходило, не |193| приметило, чтоб с другой стороны [217] сделали какое нибудь движение; тишинажь сия произвела то, что приписали ее страху, им произведенному.

Узанкуей вывел его тотчас из заблуждении. Видя одним вечером, что бунтовщики старались укрепить стан свой, без сомнения в том намерении, чтоб выступя из него на рассвете, напасть на него самого; он приказал атаковать их врасплох, что исполнено с таким мужеством, что весьма немногие мятежники спаслись от него: ибо победившие воины не делали никакой пощади, дабы тем лучше вспомоществовать мщению полководца своего.

36. Листшинг, несколько усмиренный сим разбитием, в первый раз в продолжение шести лет претерпенным в войске его, решился итти сам против неприятеля, с лучшими людьми своими, составлявшими около 60000 человек. А как наследный [218] Принц и два брата его недавно попались в руки сего тиранна, то он за блого рассудил везти их с собою обремененных оковами, |194| так как и отца Узанкуеова. Намерение его было то, чтоб устрашит сим безчеловечным позорищем войско и полководца, с которыми хотел он сразиться.

Жар, одушевляющий его в его походе, не мог уже быть сильнее. Сверьх естественной его живости, которая всегда была чрезмерна, и стремительного его желания, кое он имел омыть стыд оружия своего в крови неприятелей, весьма полезно было для него сразиться прежде прибытия Манжуров. И так, не ожидая Узанкуея под пушками Йонпинга ⁶⁵, что полководцы его советовали ему, прошел он сию крепость и [219] расположился весьма близко от неприятельского стана. В тот же самый день приуготовился он к сражению, поставя войско свое так, что оно необходимо распростиралось далее войска Узанкуеова третьею частью его малейшего, и чрез то |195| подвергал оное опасности быть окруженным.

Узанкуей тотчас усмотрев могущее из того произойти бедствие, и искал средства от оного избавиться, уверен будучи, что на войне наступающий на неприятеля, и предупреждающий его, обыкновенно имеет великие преимущества. Тогда же решился сим воспользоваться. Не только что почитав он должностию своею атаковать, но учинил сие с боку: повелевая правому своему крылу удвоить шаги его, между тем как остальная часть линии сближалась бы по мере сего хода медленнее. Он уповал, что стремительность удара сей правой стороны непременно разорвет у [220] неприятеля левое крыло, и что сей первой успехе будет иметь благополучные следствия.

Надежда его не была суетна. Как ни хорошо было неприятельское войско, но сия смелость в предупреждении его удивило оное; ибо наступали на него столь жестоко, что не возможно уже стало ему не |196| отступать. Листшинг, видя левое свое крыло прогоняемое, при казал вывесть с сей стороны все то, что было у него в резерве, и бросясь сам в то место, где сильнейшее было сражение, со смелостию и свирепостию, свойственными Начальнику заговора, приведенному в отчаяние, так хорошо восстановил дела свои, что Узанкуей разбит бы был совершенно, ежели бы Татары не прибыли к нему весьма кстати.

С близ лежащего пригорка познали они опасность друзей своих, и поскакали, чтоб подать им благовременную помощь. И действительно скоро они [221] прибыли; веселясь же тому, несколько отдохнули; по том собравшись вмести и построившись надлежащим образом, вдруг напали на неприятеля с обнаженными саблями, остановили его, опровергли и устлали землю побитыми от них. Таковый образ сражении, толико свойственный Татарам, сначала удивил неустрашимого Листшинга; но бранный дух его, или лучше сказать, бешенство и досада, пожиравшие его, возбуждаясь паче прежнего в сей военной душе, |197| понудили было его возобновить сражение, как вид Узанкуея совсем лишил его сей мысли. Сей полководец, имевший время собрать людей своих, шел соединиться с Манжурами, чтоб помочь им, твердо предприяв победить, или в тот же день умереть с ними. Листшинг считал себя погибшим, ежели бы отложить ему хотя на одну минуту отступление свое. И так он учинил сие в то же мгновение, [222] оставя на месте сражении около 30000 воинов своих, Йонпинг был оттуда недалеко; он ушел в него с остатками войска своего.

На другой день послал он еще к Узанкуею другого Депутата, с предложением ему о мире: но сей полководец прежде всего требовал, чтоб отдать в руки его трех пленных Князей с отцем его Узиангом. Хищник конечно не мыслил о том: все сие делал он, чтоб выиграть только время. |198| И так видя, что победитель его не казался расположенным быть обмануту, оставил Йонпинг и отправился к столице, в окрестности которой рассеянное войско получило повеление с ним соединиться.

Первое, что он сделал по прибытии своем в Пекин, состояло в учреждении 18 небольших корпусов, долженствовавших охранять пути, по которым Узанкуею итти надлежало, расположив их так, чтоб они [223] могли друг другу помогать. Ничего не можно было сделать лучше сего в обстоятельствах, в которых бунтовщики находились: но поспешность Узанкуея, и чрезмерное мужество войска его, соделали сии предосторожности бесполезными. Все корпусы, которые нашел он по пути рассеянными, или соединенными, были тотчас разбиваемы и обращаемы в бегство. В две или в три недели путь для победителей очищен был, чтоб показаться им пред Пекином.

По первом известии о сем новом неучастии, тиранн чувствовал, что бешенство его усугубляется. Три Князя, сыновья покойного Императора, и отец храброго Узанкуея, были первою оного жертвою. Смерть Князей казалась Лисшингу необходимою, чтоб не допустить народ волноваться в пользу сих Принцов, а особливо во время церемонии, которую спешил он совершить прежде [224] выступления своего из Пекина. Он собрал во Дворец всех Мандаринов, предложил им коротко мнимое свое на Империю требование по праву завоевателя; и обегав им впредь трудиться в соделании Китайцов щастливыми, объявил себя порядочным образом законным Китайским Императором.

Едва сей пустой обряд совершили, как Узанкуей показался пред стенами Пекина, с войском, в 60000 человек состоящим; ибо слух о успехах его привлек к нему многих Китайцов. Но радость, чувствуемая им, видя себя готовым освободить сей великой город, была тотчас ограничена первым предметом, увиденным им на высоте стене. |200| Там выставил Листшинг голову отца его Узианга, с самою безчестнейшею надписью.

Воззрев на сие Узанкуей произнес ужасный вопль: вся армия учинила то же; а сей вопль, [225] слышанный и городе, дошел даже до ушей тиранна. Хоти в нем не было ничего необычайного, но Листшинг узнав причину оного, казался устрашенным, признавая из сего всеобщего в неприятельском войске крика бедственный союз полководца с воинами его, чтоб гнать его и погубить совершенно.

37. Он тотчас решился бежать из Пекина, оставя однакожь свирепые знаки пребывании своего в нем. В ту же ночь нагрузили по его приказу превеликое множество повозок безчисленными богатствами, похищенными им при Дворе; по том расположил он несколько отрядов легких войск по разным частям города, которым приказал зажечь Дворец и девять ворот точно в третьем часу дня; сам же вышел со всем остальным войском, несколько спустя по возхождении солнца, держась дороги к Западу.

Пламень пожара дал знать Узанкуею, что он значил: то есть [226] известил его о бегстве неприятельском. Немедленно повелевает он разным Начальникам войти в Пекин, чтоб ободрить жителей и понудит их гасить огонь; между тем как сам он с конницею своею и с Татарами преследовал бунтовщиков в их бегстве. Хотя поход его начался не прежде двух часов по полудни, однакожь он так поспешен был, что передовое его войско напало на последния неприятельские повозки на мосту Лайкеуском ⁶⁶.

Препровождавшее сей ужасный багажь войско состояло в 8000 |202| человек; и вероятно, что ежели бы оно тотчас соединилось и учинило отпор при начале моста: то Узанкуей нашелся бы в превеликом замешательстве; ибо дорога была узка и чрезмерно испорчена от проезда толь многих лошадей. Но сим войском так худо [227] предводительствовали, что оно не могло оказать своей храбрости. Составлявшие его наверно полагали, что неприятеле, единожды вошед в Пекин, проживет в нем несколько дней, для отдохновении от трудов своих, вместо того, чтоб думать о преследовании; а в сих мыслях шли они не наблюдая никакого порядка. Безопасность их была даже так велика, что многие из них, для покоя своего, мало размышляя, оставили оружие свое и положили его на повозках. По сей причине воины Узанкуеовы немного имели хлопот, управляясь с сими 8000 человеками; весь труд состоял в том только, чтоб рубить их.

38. Не должно умолчать здесь |203| о поступке, ясно доказывающем благоразумие сего полководца. Как скоро приметил он издалека обоз, то понял, что передовое его войско будет сильно покушаться напасть на оный и грабить его. Но дабы обуздать [228] сребролюбие Китайцов в толь нежном обстоятельстве, и не допустить чтоб овладело ими таковое искушение, отдал он приказ, под смертною казнию им запрещающий не касаться ни до чего, что бы такое ни было: обнадеживая, что по возвращении своем часть сей богатой добычи будет верно разделена всему войску. Воины приказу повиновались; а он с своей стороны сдержал данное им слово.

Убиение сего прикрытия, хотя и скоро производилось оно в действо, учинило однакожь остановку в походе. Теснота дороги, произведенная сим множеством повозок, занимавших место на многия мили, была также препятствием, причинившим потеряние времени. Листшинг тем воспользовался в рассуждении снискания безопасности своей; а Узанкуей, отчаяваясь настичь его, или не уповая видеть себя в состоянии легко разбить его, оставил [229] |204| преследование и дал войску своему отдохнуть.

39. Между сим временем, как Узанкуей покоился, прибывая и разные корпусы Манжуров, кои всегда давали знать, что идут к ним еще другие из тогожь народа. Таковое рвение служит Китаю казалось в сих чужестранцах беспристрастным, и не производило еще никакого подозрении. Их принимали ласково; ибо все войско было уверено, что чем более будет сих помощников, тем паче удостоверятся о скорейшей победе над бунтовщиками и о совершенном усмирении мятежа.

Когда Узанкуей увидел, что число сих Татар распростиралось уже до 60000 человек и более: то он думал, что с таким подкреплением может итти искать неприятеля, и атаковать его без малейшей опасности, где и как бы он ни окопался. Но Листшинг, ожидавший уже скорого на [230] |205| себя от сих союзных Китайских и Манжурских войск нападения, ничего не упустил в рассуждении приуготовления своего к храброму их принятию.

Оставляя Пекин, сей человек, с наполненным воображением о величестве своем, и твердо настоя в первом своем намерении, чтоб рано или поздо захватить Империю, не хотел очистить великого числа крепостей в Петшели. Он ласкал себя надеждою, что обратившееся щастие, с помощию сих разных гарнизонов, может его паки ввести в столицу. Но теперь не так уже он мыслил. Видя, что Узанкуей твердо предприял погубить его, и что тучи Татар беспрерывно умножают армию сего Генерала, понял он, что имеет нужду во всех своих людях, и так собрал к себе все войско, бывшее у него в провинции; соединив же оное с некоторыми иными корпусами, призванными [231] им из Шанзи, составил он армию, в 200000 состоявшую, из которых большая часть была из |206| старых воинов.

Узанкуей скоро о том обстоятельно уведомился: но вид толикой силы, которая непременно остановилаб всякого другого полководца, не столько искусного, или не так стремительного ко мщению, как он, был для него новым побуждением вступить в поход, как скоро увидел он войско свое в состоянии к действию. Соединение сего великого числа бунтовщиков казалось ему средством способным к исполнению намерения его, которое он предприял, чтоб изтребить их на голову. Одно только на то покушение увеличило бы славу его оружия к поражению неприятелей. Поход его не стремителен был, ниже медлен: он продолжался шесть дней; а в вечер последнего подошли так близко к бунтовщикам, что Узанкуей, по совету [232] полководца Татарского, решился на другой день атаковать их, употребя нарочитую часть ночи к устроению войска своего для сражения.

|207| Удивительнее всего в сем случае было то, что Листшинг тожь самое делал, надеясь, что употребя поспешность, разобьет он неприятельскую армию, утомленную еще походом, и мало приготовившуюся к толь скорому сражению. Занимаясь сими мыслями, вышел он на рассвете из окопов своих с немалою частию конницы, и подошел к стану Узанкуеову, чтоб осмотреть оный и потревожить. Но там были осторожны, так что Листшинг, имея случай в том не сомневаться, о отступил.

Как скоро Узанкуей узнал, что бунтовщики весьма желают сразиться, отдал приказ воинам своим, чтоб они несколько поели, и были готовы к походу по первому знаку. И [233] подлинно вся армии выступила мало спустя по том; полководец же устроил оную так, что неприятель не препятствовал сему. Сие самое доставило Листшингу свободу стать в боевый порядок, так |208| как ему казалось лучше; и можно уверить, что он совершенно не упустил ничего касающегося до устроения войск своих.

40. Желательноб было, чтоб Писатели тогдашнего времени оставили нам какую нибудь подробность действия дня сего; но не имея оные, удовольствуемся приметив здесь, что весьма справедливо, что оба полководцы были искусны в летах мужественных, и храбры несомнительно; что войско с обеих сторон было хорошо, и составлено из людей, приобыкших к войне; что ежели войско Листшингово имело пред другим в рассуждении числа преимущество: то сие првозходство довольно награждаюсь чрезмерным мужеством [234] Манжуров, из которых многие служили при Тайтсонге великом; что наконец польза для обеих сторон была почти одинакова, ибо совершенная той или другой погибель зависела без всякого изъятия от разбития в сражении, которое они дать хотели. По сему легко можно представить себе, |209| с каким жаром долженствовали сии две великая армии сражаться, наступать, прогонять, возобновлять паки сражение, и, одним словом сказать, делать все те усилия и обороты, какие военная наука, необходимость и отчаяние могли вдохнуть в сих обстоятельствах.

Уверяют, что битва сия продолжалась с 11 часов утра до захождения солнечного, и что, по наступлении ночи, разошлись они, как будто по согласию, так что ни которая сторона не могла приписать себе другой славы, кроме того, что она не побеждена была. Листшинг, имев более сражающихся, [235] потерял тут более и людей. Но главнейшая утрата его состояла в потерянии великого числа старых Офицеров, людей неустрашимых, преданных судьбе полководца своего, и совершенно неспособных ни к какому разкаянию.

А как они составляли истинную крепость войска его, то он с того времени лишился всей надежды удержаться в том месте, где он находился; и для того тотчас обратился к Шанзи. Два дни спустя после сего |210| ужаснага дня, приказал он итти войску своему в назначенное им место, а сам шел позади оного.

Не льзя описать всеобщей радости, какую сие бунтовщиков отступление произвело в Узанкуеовом войске. Но сей полководец принимал в там более участия, нежели другие. Бегство неприятеля (ибо толь стремительное отступление имело в себе весь вид оного) было род признания, что [236] он побежден в последом сражении. Узанкуей, обладая уже Пекином, сделался чрез то господином и во всем Петшели, которое есть, как известно, из наилучших Наместничеств в Китае; а сие уполномочивало его почитать себя с сего дня так как освободителя Империи, имеющего совершенную волю дать ей Самодержца по своему выбору. Другая польза, казавшаяся ему поистинне не менее знаменитою, была та, что он в отдалении Листшинговом с войском его, имел благопристойную причину |211| к возблагодарению Татар за их услуги и к честному их отпущению в их домы.

Народ сей, так как многие то предвидели, час отчасу возобновлял древнюю свою к Китаю склонность. Каждый день видели прибывающие вновь эскадроны, другие были в пути; да и вероятно было, что не они будут последние отправившиеся [237] туда из Татарии. Дело дошло до того уже, что месяц спустя по отшествии бунтовщиков, Манжуры, или Мунгалы, не взирая на утрату людей своих, в разных сражениях, данных со дня Йонпингского действия, нашлись в числе 80000 человек, соединенных в одном стане.

Узанкуей принимал их всегда ласково; но видя, что сии союзники начинали по множеству своему становиться тягостны, и что они справедливо Китайцов тревожили, решился наконец предложить им порядочно отпуск. Он приказа и просить |212| Татарского Генерала в свою палатку, в которой хотел угостить его; что и исполнил весьма изрядно. По окончании стола, Узанкуей говорил наедине с Князем Манжурским: Князь сей был один из братьев покойного Императора Тайтсонга. Сначала речь составляла одну только великолепную и чистосердечную похвалу [238] храбрости Татар, препровождаемую величайшею благодарностию за добрые услуги, оказанные ими Китайцам. По том, обращая, оную искусным образом к главнейшему предмету, дал он разуметь Нешингуангу (так назывался Князь, с которым говорил он), что Империи не может далее отлагать исполнения договоров, заключенных с храбрыми их союзниками; и так он просит приказать войску его итти к Пекину, где вручат им золото, серебро, обещанные штофы и молодых девиц, определенных к умножению плодородием их |213| храбрейшего в свете народа. «Я не изчитаю подробно, присовокупил он, того, что благодарность наша естественно должна внушить нам к учинению сверьх договоров».

Речь Китайского Генерала казалась весьма справедливою однакожь. Нешингуангу не рассудил за блого соглашаться на оную, не [239] сделав ответа. Намерение, чтоб утвердиться в Китае, сим ли Князем предприято, или он был токмо толкователь жеваний его народа; только Манжур ожидал уже сего от Узанкуея приветствия, и для того ответ на оное был готов. Писатели Татарские со тщанием сохранили его. Он состоял в следующих выражениях:

«Вам известно, знаменитый полководец, что Империя имеет еще в недрах своих многих бунтовщиков; что скорое наше выступление ободрит их, так что они могут получить и верьх. В сем случае, прошу вас, скажите мне, не весьмаль поносно будет народу |214| Манжурскому, когда он оставит Китай нужде его?

Вы говорите мне о награждениях, о которых мы условившись; но знайте, что драгоценнейшее для нас воздаяние, которое паче всего теперь пленяет [240] нас, есть то, что мы способствуем к примирению Китая. Чтожь касается до условии, положенных в Шинианге: то довольно нам вашего только слова; и я весьма удостоверен, что мы в рассуждении сего никогда не будем иметь ни малейшего затруднения.

Позвольте мне, Узанкуей, говорить теперь вам со всею откровенностию Татарина. Единственное ваше отныне попечение долженствует состоять в совершенном исполнении толь хорошо начатого вами дела, то есть в изтреблении Листшинга и участников его. Сей хищнике побежден, но он может еще оправиться. Признаюсь, что он боится вас, испытав толико крат то, что могут против него храбрость и мудрость ваша. Между тем к чему стремится боязнь |215| сия в человеке толь смелом и толь предприимчивом, ежели не к усугубляению усилий его, чтоб [241] восстановить себя и единомышленников своих, и соделаться толико же сильным, как и прежде? Даже и теперь не сомневайтесь в том: трудится он день и ночь в наполнении войска своего; и вы увидите его возвращающегося к сражению со всеми находящимися в Китае бродягами.

И так примите предложение мое в рассуждении войск моих. Возьмите из них лучшую часть с собою для изтребления сих бунтовщиков; остальную разделим на два большие корпуса, из которых пусть один пойдет в провинцию Шантонг, разгонять грабителей, опустошающих оную; а другой, чево, как кажется, и вы желаете, отправить в окрестности Пекинские. Он тут остановится для подкрепления в сем городе мира, ежели помощь его нужна будет; в противном же случае он отправится в Татарию». [242]

Под видом великой откровенности, сей Нешингуангов ответ скрывал хитрость, самую тонкую может быть, какую |248| только удобно вымыслить. Дело состояло в том, чтобы остаться в Китае, не устрашая однакожь Китайцов весьма сильным к тому желанием, неимеющим благовидных предлогов; и для того Князь употребляет все в действо, чтоб нужду, которую Узанкуей имеет в Манжурах, соделать чувствительною. Многочисленность сих чужестранцев, соединенных в одну армию, справедливо устрашает мудрых Мандаринов, Что же в рассуждении сего делает лукавый Татарин? Сам он предлагает разделить сие множество воинов; а сие долженствовало рассыпать страх, им вселяемый, удаляя даже и малейшее подозрение в рассуждении какого нибудь властолюбивого замысла. Но какое в то же время искусство в сем сил Татарских разделении! Он [243] определяет из ней половину за Узанкуеом в Шанзи: сия половина составляет около 40000 человеке; следовательно корпус довольно сильный иметь себя в почтении, куда бы ни повели его, так что ревность Китайцов не могла вредить ему. Шантонг |217| есть провинция приморская и не весьма удаленная, где Манжуры легко могут получать всякого рода подкрепления из своих областей. По сей причине ухватился он за предлог некоторых движений в сей части, чтоб отправить туда отряд войска своего. Наконец столица Империи есть предмет весьма нежный. Нешингуанг не говорит, чтоб он желал ввести туда Татар своих; намерение его состоит в том только, чтобы они близко были от сего города, и то единственно, как кажется, соображаясь с желаниями Узанкуея: представляя себе свободу, которую употребить он в пользу свою на месте и во [244] время, толковать оные по своему произволению, или лучше сказать, чтоб им ругаться, как иго мы увидим, странным образом.

Вероятно, что полководец Китайкой весьма хорошо проникал, что сим чужестранцам приятно было жить в отечестве его, и что несколько трудно будет выжить их из него; но можно также уверить, не делая бесславия просвещению сего великого человека, что он и не предусмотрел тогда всей хитрости предложений, |218| им слышанных. Он узнал их яснее не прежде, как из следствий уже; равно и мы знаем теперь о сем по тем же самым следствиям.

Все сделалось по намерениям Генерала Манжурского: Китайцы с 30 или с 40000 человек отправились в Шанзи, под предводительством Узанкуей; отряд же, назначенный в Шантонг, пошел туда, а Князь Нешингуанг, творец сего дела, повел останки Манжур к Пекину. [245]

41. Не было положено, чтоб впустить сей послании корпус в столицу: но не сделано также и запрещения входить ему в оную. Генерал взял то на себя, чтоб сей вход дозволен был ему добровольно, или и по неволе; он подошел к воротам сего великого города: дал знать, что хочет стоять там с войском своим, и принят был туда безотговорочно. Можно даже сказать, что принятие, учиненное ему, казалось иметь блистание торжества. Обитатели не видя еще в сих Манжурах кроме |219| союзников, верно исполняющих обещания свои, и освободителей Китайской Империи, друг перед другом усердствовали угощать их. Все Мандарины, одетые в церемониальное платье, собрались к воротам, в которые входили они: отвели всем им хорошие домы; и хотя по толиких злонолучиях не было в Пекине изобилия, однакожь все достаточные люди приняли на себя доставлять оное сим храбрым воинам. [246]

Сей вид удовольствии и радости недолго продолжался. По прошествии несколька дней, Князь Татарский судя, что дела были в таком состоянии, в каком он им быть хотел, думал, что возможно ему совершить великое свое намерение. Под видом некоторых заговоров коих, как говорил он, должно бояться от бунтовщиков, сокрытых в городе; овладел он важнейшими местами, и даже отобрал от Китайских воинов стражу девяти ворот, которую также |220| препоручил своим Манжурам.

Тогда народ открыл глаза. Он узнал, с каким родом союзников имеет дело: но не мог ничего предприять. Никакой полководец, и никакой разумной человек из военных людей не нашелся в городе, ктоб осмелился показаться и быть их Начальником. Все Мандарины были ученые, учащиеся и Доктора, а более никого. Сверьх того были весьма [247] обязаны сим Татарам, которые вдруг начали так сильно повелевать; поведениежь их в рассуждении людей частных наполнено было умеренностию. Все сие совокупно сделало то, что каждый остался покоен, и что приняли на себя иго без роптания. С 18 или с 20000 своих людей Нешингуанг, хотя и был он чужестранец, с первых дней, как захватил Пекин, владычествовал в нем более, нежели последние Китайские Императоры с тем безчисленным множеством войск, которые содержали они по внутренности его.

|221| Впрочем сей Князь совсем не имел ничего такого, чтоб было варварское. Быв мудр, честен и примечателен на все, был он от природы добр; и когда короче рассматриваются поступки его, то приходят в искушение оправдать оные. Сверьх прав, которые Тайтсонг думал иметь на Китай, и которые достались в [248] наследство роду его: народ Манжурский был удостоверен, что он приобрел оные весьма существенные, изторгнув сию Империи из рук тиранна.

Правда, что поколение Мингов существовало еще в особах разных Князей, способных заступить праздный престол: но право вступить на оный преимущественно пред другими, не было так очевидно присоединено к сей фамилии, чтоб было оно безопасно от всякого противоречия. В сем государстве не бывает того, что делается во Франции, где умирающий, как говорят, делает обладателем живого в томе же доме, то есть где скончавшийся Король по необходимости вручает корону свою ближайшему до |222| безконечности родственнику, по прямой мужеской линии. Сей закон, за основание Французам служащий, против которого и сам Самодержец ничего сделать не может; и сей удивительный в [249] наследстве порядок (по мнению Фрацузов) совершеннейший из всех, какой только политика могла учредить для подкрепления тишины в обширном государстве, совсем не имеет места в Китае. Тут Император определяет по воле своей Князя, долженствующего по нем наследовать, ни мало не взирая на порядок первородства, или на близость родства. Таков есть непременный закон сей пространной Империи. - Ежели бы Монархе, предупрежденный смертию, не исполнил сего по обычаю: то Вельможи совершили бы то почти с равною вольностию, не следуя с точностию поколенной росписи. Мы увидим многие тому примеры во мнимых Императорах Мингов, которых хотели противуположить Татарам в продолжение войны сей.

Наконец право Манжуров на корону Китайскую основательноль было, или нет; только сие достоверно, что Нешингуанг в сем [250] случае тотчас склонился в пользу |223| рода своего; взяв же сие намерение единожды, производил оное в действо с таким твердым духом, которого умеренность его умножает цену. Он мог бы удержать для себя самого тот скипетр, который без всякого прекословия заслуживал он паче прочих Князей своего рода: однакожь сего не сделал. Пример великодушия, которому весь свет удивляется; но мало бывает таких людей, которые согласились бы следовать тому в таковых обстоятельствах. В следующей Книге увидим мы, на кого пал выбор сего великого человека; или ежели угодно, какое было избрание, которое велел он сделать собранию, назначенному быть в Пекине, состоявшему из Князей и других Вельможей Манжурского народа.

Комментарии

44. Йоннанг Тшеу лежит под 17 гр. 33 м. 36 с. ш. и под 119 гр. 39 м. долготы.

45. Гонань-Фу, город Гонаня, получивший имя свое от сей провинции, или которой может быть дал оное, был по глупости древних Китайцов почитаем срединою обитаемой земли. Положение его есть под 34 гр. 43 м. 15 с. ш. и под 130 гр. 15 м. 40 с. д. Впрочем и Греки не были умнее Китайцов в рассуждении сей мнимой середины земли, которую утверждали они быть в Дельфах. Пинд. Пиф. Од. 6.

46. Кайфонг-Фу лежит под 34 гр. 52 м. 15 с. ш. и под 132 гр. 21 м. долготы. Уповательно, что под именем наружностей должно разуметь один только ров; а может быть и несколько редутов.

47. Гантшинг Гиень, город третьей степени в Шензи, под 35 гр. 30 м. 30 с. и под 138 гр. 11 м. 33 с. долготы.

48. Гоанго, или река Желтая, есть река великая, протекающая чрез Китай от запала к востоку. Източники ее находятся в Татарии на западе Шензи, около 35 гр. ш. и 114 гр. долготы. Устьем своим впадает она в восточный Окиан на границах Киангнанских к северу сей провинции, под 34 гр. 10 м. ш. и под и 137 гр. долготы.

49. Сии заклинания в Китае не совсем по пустому делаются. Когда кто претерпит обиду, а правосудия сыскать не может, да и мстить обидчику не в силах: то имеют обычай всходить на кровлю дома, и кричать там с непокровенною головою, предавая виновного разным проклятиям, одно ужаснее другого. Величайшие злодеи обыкновенно страшатся таковых заклинаний, особливо же когда выражении оных суть сильны и произносятся ужасным голосом. Как новообращенные христиане удерживались от мщений сего рода по закону, то бродяги удобно могли их грабить. Наконец вымыслили другое средство, и нашли способ умереннейший. Не делая ворам никаких заклинание, довольствовались тем только, что угрожали им гневом небесным. Некоторые же благоразумные и поразительные увещания имели более силы, нежели все Катайские проклятия. См. Декон. Новые Записки.

50. Тонгсан-Уен лежит на границах Гонана, под 34 гр. 39 м. 10 с. ш. и под 128 гр. 58 м. 30 с. д. Окончание Уен означает место, обитаемое одними воинами. См. примеч. 26.

51. Синган-Фу лежит после 34 град. 15 мин. 24 с. широты, и под 116 гр. 42 с. долготы.

52. Фонсианг-Фу, большой и прекрасной город в Шензи, лежит под 34 гр. 25 м. 12 с. широты, и под 125 гр. 17 м. 35 с. долготы Имя сего города происходит от птицы, удивительной красотою цветов своих. Китайцы любят носить на платье своем начертание ее.

53. Юлинг-Уеи лежит под 38 гр. 18 м. 8 с. ш. и под 127 гр. 10 м. 30 с. долготы.

54. В Китае дают имя Колао тем великим Мандаринам, кои обыкновенно составляют Совет Государственный, и которые равняются с Министрами. А как Ликиентай был или старший, либо имел большую протии прочих доверенность: то Сочинитель сея Истории без околичностей дает ему достоинство первого Министра. Весьма обманулись бы, ежели бы слово сие взяли в том же смысле, как в Европе. Император Китайский есть сильная пружина правления; и ежели он не сам собою действует, то действуют всем любимцы его. Во время последних Мингов правление Государева было в руках главных евнухов: сие-то погубило их поколение.

55. О. Адам-Шалл, Немец природою, уроженец Келнский. Легка можно было доказать, что сей Мандарин Европейский по сущей истинне был великие человек века своего. Разного рода услуги, сказанные им Китайцам, почести, полученные от них, темница и мучения, кои претерпел он по их определению, искуство его в скором приобретении у Татарских Императоров милости и большей поверенности, нежели сколько имел он ее во времена Мингов, довольныб были к содеянию имени его навсегда знаменитым. В Езуитской-Лионской книгохранительнице есть письменная грамота на Китайском языке от Императора Тшангти, и от сына его Канги, в подтверждение первой, в пользу О. Шалла. Они суть род Диплома на дворянство его и для предков его до пращуров. Но сей великой человеке очень знал суету почестей сего года, чтоб ими величаться. Он оставил Европу, и трудился в Китае, служа величайшему паче всех Государей царствующих в сем мире.

56. Нанкин древняя столица Китая осталась теперь столицею провинции Кионнангской. Обширность стен его превосходят Пекинскую; в нем есть капище знаменитое фарфоровою башнею. Широка Нанкина 33 гр. 4 м. 30 с; а долгота его 136 гр. 44 м. 30 с.

57. Суенгоа-Фу большой и прекрасный город в Петшели, во внутренности составленой двумя оградами большой стены; лежит под 40 гр. 30 м. 10 с. ш. и под 132 гр. 56 м. 8 с. долготы.

58. Китайцы и Император, так как и прочие, одну только законную жену имеют; но они могут брать наложниц, или жен вторые степени, дети которых почитаются законными по крайней мере во многих случаях. Женам вторые степени Императора дают имя почтенное, однакожь нижнее против звания первой супруги. Сие-то побудило Европейцов почесть последнюю достоинством Императрицы, а прочих называть именем Цариц только.

59. Сей колокол есть без сомнения больший из двух колоколов Двора Императорского. Весьма трудно сказать что нибудь достоверное о качестве колоколов Пекинских и Китайских. Одни приписывают им удивительный звон, а другие род только журчания, или глухого шума, производимого, как говорят, деревянным языком. Толщина сих колоколов чрезмерна.

60. Ни что с первого взора толь нелепым не покажется, как сие Императорское письмо, на одной из пол одежды его написанное. Но чтоб уничтожить сию мнимую нелепость, довольно приметить следующие три обстоятельства: 1) что платье Китайское делается из атласа, или камеи весьма плотной и гладкой; 2) что вместо пера в Китае употребляется кисть; 3) что буквы в Китайском языке составляют целое слово, иногда многия, и даже целый смысл. Впрочем сия краткая Китайского Государя речь описывается разно Писателями, повествовавшими о смерти его; но разность состоит в одном только выражении, а не в существе обстоятельств.

61. По предрассуждениям народа Китайского, образ смерти, коим сей нещастный Государь скончал живот свой, кроме похвального ничего в себе не имеет. Однакожь разуме открывает тут преступление, и даже явное малодушие; ибо наконец покушается на жизнь свою, весьма страшась великого нещастия, могущего случиться с нами, есть очевидно быть побежденыу нещастием и слабостию к понесению бремяни бедствий своих. Для свершения сего потребно одно безумие, или слабость. Опечаленная баба и бедный Араб, доведенные до отчаяния, зарежут себя с такоюжь, да еще и с большею смелостию, нежели Утический Катон, или Брут. Возьми двух знаменитых нещастных, поведение коих в сем случае есть совсем противоположно: на примере сего Китайского Монарха, и Французского Короля Людовика IX. Первый без сомнения произведет в вас сожаление и презрение, вместо того как другой во всех нещастиях своих будет приводить вас в удивление. Гоайтсонг на холме Киншанском всегда будет весьма малым человеком; а отец Бурбонов (Фр. Государей) напротив того как в Египетской темнице, так и зараженный в Тунисе явится тем, что был, то есть великим Героем.

62. Палата предков есть часть дома, посвященного погребальным почестям, каждою фамилиею предкам своим воздаваемым, в день, назначенный для сей печальной церемонии.

63. Сие весьма достоверно, что народы Татарские столь много имеют мущин, что великое число из оных в каждом поколении принужденным находится вести жизнь холостую. В Китае напротив того число женщин обыкновенно превышает пол мужеский: по крайней мере то не сомнительно, что между простым народом, а особливо в деревнях, семействы, почитая себе в тягость множество дочерей, у них рождающихся, не редко бывают так безчеловечны, что повергают их на больших дорогах.

(пер. А. Р.)
Текст воспроизведен по изданию: История о завоевании Китая манжурскими татарами, состоящая в 5 книгах, сочиненная г. Воже де Брюнем B et P. D. M. М. 1788

© текст - А. Р. 1788
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Иванов А. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001