Политика Минской империи в отношении чжурчженей (1402-1413 гг.)

После свержения в Китае власти монгольской династии Юань новое минское правительство более десяти лет не имело достаточных сил для ведения активной политики в Ляодуне (современная пров. Ляонин). Население этого района составляли монголы, корейцы, чжурчжени ¹ и другие родственные им племена.

Первые упоминания о контактах минского правительства с чжурчженями относятся к 1382 г. Так, под 25 февраля 1382 г. «Мин шилу» ² сообщает следующие сведения: «Сюйкэ-темур, тысячник [из местности] Цинхай, Орцзэй-темур, тысячник из Мудаха, Цзаохуа — тысячник из Халань прежней династии Юань с земель чжурчженей перешли на сторону [Минской империи]. Они сообщили, [что расстояние] от Ляояна до Фочухунь — 3400 ли, от Фочухунь до Одолинь — 1000 ли, от Одолинь до темничества Товэнь — 180 ли; от Товэня до ущелья Фосыму — 180 ли; от Фосыму до Хулигая — 180 ли; от Хулигай [252] до бывшего ущелья Лолан — 170 ли; от Лолана до Цилелянь — 190 ли; от Фочухунь до Цилелянь лежит район, который издавна находился под их управлением...» [16, цз. 142, 3б-4а].

В апреле 1383 г. бывший юаньский чиновник в Хайси сообщил о своей готовности подчиниться китайским властям в Ляодуне [см. 16, цз. 153, 6б], В октябре 1385 г. источники сообщают, что «три чжурчженя — Гаонажи, Баду и Тулубухуа прибыли в Ляодунское управление, чтобы заявить о желании перейти на сторону Минов. Они сообщили, что Гаонажи был сотником в цянь ху со (тысяче) Шуинь у главнокомандующего [округом] Цигуань бывшей [империи] Юань, а Баду и Тулубухуа находились в подчинении тысячника Шилянь. [Они] были захвачены в плен племенами диких чжурчженей и обращены ими в рабство. Не в силах переносить страдания, они просят разрешения поселиться в Ляодуне, в этой счастливой стране. И поэтому обращаются с просьбой к священной династии [Мин] явить к ним милость и выдать им стеклянные бусы, тетивы для луков и оловянный сплав для уплаты [выкупа] племенам дикарей [за своих родных] и таким образом освободить более чем 800 семей, [которые после этого смогут] переехать в Ляодун. Когда об этом доложили [императору], он пожаловал Гаонажи и другим по [комплекту] одежды, 500 связок стеклянных бус, 500 цзиней олова и 10 тетив для луков» [16, цз. 175, 3б].

4 августа 1386 г. «Хунъу шилу» сообщает о создании Дуннинского вэя [см. 16, цз. 178, 5б-6а] ³, а 2 февраля 1388 г. — чжурчженьского Саньваньского вэя [см. 16, цз. 187, 7а], который в мае 1388 г. был упразднен [см. 16, цз. 189, 17а].

Под 16 января 1388 г. источник сообщает об одаривании Агуйя и пяти других чжурчженьских вождей одеждой и бумажными деньгами, а некоего Сиянха и 133 других вождей племен диких чжурчженей — одеждой и серебром [см. 16, цз. 187, 6а]. Это награждение, по-видимому, было связано с капитуляцией юаньского наместника на северо-востоке — Нагачу. Основной базой Нагачу являлся стратегически важный район Цзиньшань, находившийся к западу от современного Чанчуня и Нунъаня на водоразделе между бассейнами рек Дунляохэ и Итунхэ.

25 января 1388 г. минский двор информировал короля [253] Кореи о том, что район к северу, востоку и западу от Телина (Телин находился в окрестностях Цзянцзе на р. Ялуцзян) являлся старой территорией Кайюаня и что проживающие здесь чжурчжени, дада (монголы) и корейцы находятся ныне в зависимости от Ляодунского управления. Население к югу от Телина по-прежнему может находиться под юрисдикцией Кореи. Однако, поскольку устанавливаются границы, они «должны быть защищены и не должны допускаться никакие вторжения» [16, цз. 187, 7б].

В июне 1388 г. некий Аньдэмиши был послан в Хайси и другие места, дабы «умиротворить варварские народности» и поднести в дар каждой из них одежды [см. 16, цз. 190, 6б].

В июле 1395 г. упоминается о военном походе Минов против Сиянха. Китайские войска под командованием Чжоу Сина продвинулись по суше и спустились на судах вниз по р. Нонни и Сунгари, достигнув селения Мэнгушань-чжай и старого города Фудали; было захвачено большое число пленных, но о судьбе Сиянха ничего более не сообщается [см. 16, цз. 239, 1б-2а]. Это единственное упоминание в «Хунъу шилу» и «Юнлэ шилу» о военных действиях минских войск против диких племен. Возможно, что других военных действий не было.

Таковы первые, фрагментарные записи в «Мин шилу» о взаимоотношениях Минской империи с чжурчженями, относящиеся к периоду Хунъу (1368-1398 гг.).

Очевидно, в этот период Мины только начали устанавливать первые связи с чжурчженьскими племенами, пытались привлечь на сторону империи некоторых чжурчженьских вождей и бывших юаньских чиновников на северо-востоке.

В связи с упрочением минского режима и устранением угрозы внешнего нападения в период правления Юнлэ (1403-1424 гг.) политика Минов на северо-востоке становится значительно более активной. Однако сразу же необходимо указать, что эта активизация отнюдь не получила должного отражения в «Мин шилу».

В «Мин шилу» сведения о чжурчженях весьма лаконичны, а главное — однотипны. Почти ничего не сообщается о принципах политики Минской империи в отношении чжурчженей; этот официальный источник лишь приводит сведения о регистрации большого числа даннических посольств, прибывавших к минскому двору от отдельных чжурчженьских вождей, и как следствие каждого такого посольства — учреждение в этих землях чжурчженей вэев. Много сведений о создании вэев встречается в разделе «Юнлэ шилу» (см. табл.). И лишь дважды в этом источнике встречается краткое упоминание о двух минских посольствах к чжурчженям (в 1402 и 1405 гг.). [254]

Хронологическая таблица учреждения чжурчженьских вэев и цянь ху со в период Юнлэ (1403—1424 гг.)

{Большинство из этих созданных Минами чжурчженьских вэев носило совершенно формальный характер, и. идентифицировать их местонахождение не представляется возможным. Тем не менее факт создания того или иного вэя чрезвычайно важен с точки зрения развития политических связей отдельных чжурчженьских племен с Минской империей в годы правления Юнлэ.}

Все племена чжурчженей постоянно враждовали между собой. Минский автор Вэй Хуань отмечал: «Нецивилизованные чжурчжени Хэйлунцзяна постоянно находятся в состоянии войны с чжурчженями горных селений (культурными чжурчженями. — Г. М.)» [см. 7, цз. 2, 15б].

Зная о постоянных междоусобицах среди чжурчженей и располагая указанными свидетельствами «Мин шилу», можно было бы предположить, что в своем подавляющем большинстве такие добровольные приезды чжурчженьских вождей с данью к минскому двору, т.е. формальное признание ими своего подчинения Минской империи, были, очевидно, обусловлены стремлением этих вождей заручиться поддержкой Минов в случае возникновения опасности извне.

Далее, отсутствие информации в основном источнике создает впечатление, что сами Мины не вели активной политики на северо-востоке, а лишь пассивно принимали приходившие отсюда посольства с данью и отдаривали новых добровольных данников шелками и другими товарами, учреждали для чжурчженьских вождей «вэи», присваивали им различные минские чины и звания, но отнюдь не вмешивались в их внутренние дела. Таким образом, можно [258] предположить, что приезд чжурчженьских вождей к минскому двору имел случайный и совершенно добровольный характер.

Из материалов «Мин шилу» (хотя и не очень богатых) можно сделать вполне правомерный вывод, что инициатива в этих отношениях всецело исходила от чжурчженей, но отнюдь не от Минской империи. Это выглядит тем более правдоподобно, что именно чжурчжени пользовались в первую очередь значительными экономическими выгодами, которые вытекали из взаимоотношений чжурчженей с Минской империей. Следовательно, они были и более заинтересованы в развитии таких контактов с минским Китаем.

Бесспорно, что те политические и экономические выгоды, которые получали чжурчженьские вожди от взаимоотношений с Минской империей, в значительной степени способствовали притоку в Китай новых данников с северо-востока. К тому же минское правительство также старалось увеличить число данников и учреждаемых «округов», т. е. создать на границе Минской империи определенную буферную зону для защиты границ империи от вторжения извне.

Однако картина чжурчжене-китайских отношений, воссозданная только по «Мин шилу», была бы неполной, так как в этом источнике не содержится никаких сведений о политике минского Китая в отношении чжурчженей.

Японскому синологу Хироси Икэути принадлежит заслуга введения в научный оборот такого ценного источника по китайско-чжурчженьским отношениям, как «Личао шилу» [см. 11; 10], приводящего важные данные о подлинном характере взаимоотношений Минской империи и чжурчженей. Широкий круг материалов по данному вопросу имеется и в японской многотомной публикации последних лет — «Мин дай маммо: сирё» [см. 14]. Эти сборники документов по-новому раскрывают историю китайско-чжурчженьских отношений в начале XV в. и позволяют взглянуть на нее прежде всего глазами непосредственного свидетеля этих отношений — соседней Кореи.

На вопрос, почему именно в корейских источниках можно найти более полные сведения о политике Минской империи в Ляодуне, чем в «Мин шилу», ответить довольно легко. Чжурчженьские племена являлись не просто ближайшими соседями Кореи; многие из них в течение длительного предшествующего периода платили ей дань. Поэтому Корея весьма ревниво следила за активизацией минской политики в непосредственой близости от своих границ и, будучи втянутой в соперничество с Минской империей за влияние на эти племена, отмечала в своих хрониках любые признаки активности китайской стороны. Полноте корейских хроник по данному вопросу в немалой степени способствовало и то [259] обстоятельство, что большинство китайских посольств к чжурчженям следовало через корейскую столицу. Активизация минской политики в отношении чжурчженей проходила, таким образом, под знаком соперничества с Кореей и борьбы за то, чтобы вырвать чжурчженьские племена из-под корейского влияния.

В декабре 1402 г. минские посланники доставили различным «диким племенам» и улянхаским дада императорское послание, в котором объявлялось о вступлении на престол нового минского императора (Юнлэ). Послание, в частности, гласило: «Последнее время командующие пограничных [районов] доносят, что вожди различных племен готовы установить отношения с [Минской империей], чем мы очень довольны. Мы специально приказали сотнику Пэйяшили доставить вам этот документ, чтобы уведомить вас о следующем: все живущие в пограничном районе будут всегда иметь средства к существованию, если пожелают, то смогут вести торговлю; желающие явиться ко двору могут отправиться вместе с нашим послом» [17, цз. 14, 8а].

Под 14 июля 1403 г. «Личао шилу» сообщает об обсуждении корейским правительством вопросы о соседних с Кореей чжурчженьских племенах. Дело заключалось в том, что минский император приказал чжурчженям местностей Одоли, Улянха и Удиха явиться для поднесения дани минскому двору, хотя эти группы чжурчженей не были подвластны Китаю [см. 10, 139].

В мае 1404 г. новую китайскую миссию к чжурчженям возглавил тысячник Ляодуна Ван-кэжэнь. Целью миссии Ван-кэжэня было уведомить «11 групп чжурчженей» о вступлении на престол императора Юнлэ. В документе, который вез с собой минский посол, император Китая обещал прислать этим племенам печати, чтобы усилить административную власть их вождей, и убеждал их жить в мире, заниматься охотой, разведением лошадей и торговлей. «Личао шилу» датирует прибытие Ван-кэжэня в столицу 12 мая 1404 г. Этот мелкий минский чиновник был встречен королем Кореи за пределами столицы. После встречи с королем посол проследовал к чжурчженям в сопровождении корейских чиновников. Корейское правительство было встревожено тем обстоятельством, что целью посольства, по словам Ван-кэжэня, было создание Цзяньчжоуского вэя — на землях, которые принадлежат корейцам. В действительности же, вождь Ахачу, с именем которого связывалось образование этого вэя, уже побывал при китайском дворе, и Цзяньчжоуский вэй официально был создан еще 11 декабря 1403 г. Это был первый чжурчженьский «округ», созданный в период Юнлэ. Поэтому сообщение китайского посла являлось сознательной попыткой ввести в заблуждение корейский двор. Корейский источник с [260] удовлетворением отмечает, что, когда Ван-кэжэнь возвратился в корейскую столицу, по его словам, «большая часть чжурчженей отказалась склониться на его предложения», что, вероятно, тоже было своего рода дипломатическим маневром.

Уже в середине того же 1404 г. к чжурчженям было направлено еще минское посольство, посетившее Цзяньчжоу [10, 151-152].

Позиция Кореи в чжурчженьских делах была значительно ослаблена теми отношениями номинального вассалитета, которые сложились у нее к этому времени с минским Китаем. Серьезные опасения корейцев в связи с посольством Ван-кэжэня и двойственность позиции Кореи хорошо видны из следующего документа, посланного корейским двором чжурчженьским вождям Мэнгэ-темуру и Поисо, ставшим вскоре командующими соответственно — Левым Цзяньчжоуским вэем и Маолиньским вэем (оба на р. Тумыньцзян), с приказом не чинить никаких затруднений минским посольствам:

«Смысл императорского документа, привезенного Ван-кэжэнем, — говорится в нем, — заключается не в том, чтобы лишить вас ваших земель, а в том, чтобы вы жили в мире и занимались охотой и выращиванием [лошадей], и мы хотим, чтобы вы приняли указ с уважением и не устраивали беспорядков и таким образом не нанесли бы оскорбление императорскому двору. Между вами (чжурчженями. — Г. М.) должен сохраниться мир. Если вы не выполните этого требования, корейскому государству придется из-за вас обращаться к императорскому двору. Если вы не подчинитесь данному приказу, мы направим свои войска для ликвидации смут» [10, 153].

В январе 1405 г. в источниках отмечено еще одно китайское посольство, проследовавшее через Корею. Возглавили его Чжан-боло и Ван-лэха, командиры полусотни и десятка в Ляодуне. На аудиенции у корейского короля они сообщили, что их целью было передать командующему Цзяньчжоу Ахачу письмо императора в связи с присвоением ему звания советника (цаньчэна). Деятельность Ахачу, впоследствии породнившегося с минским императорским домом, в значительной степени способствовала дальнейшему распространению китайского влияния среди других чжурчженьских племен [см. 14, т. 1, 155; 24, 51].

Позднее, в этом же 1405 г., источники упоминают о китайской миссии, доставившей подарки вождям Чолубунаю и Еэргуни [см. 17, цз. 34, 1б].

В последующие годы китайская дипломатия настойчиво добивалась привлечения на сторону Минской империи весьма влиятельного среди чжурчженьских племен вождя местности [261] Одоли — Мэнгэ-темура. Приблизительно через месяц после поездки Чжан-боло и Ван-лэха к чжурчженям был направлен новый посол Гао-шилэ с письмом Мэнгэ-темуру от Минской империи. Гао-шилэ был первым китайским послом, который ехал к чжурчженям не через корейскую столицу. Согласно донесению корейского чиновника, Мэнгэ-темур не принял послание на том основании, что в нем территория Одоли называлась вэем (Удули вэй) и был опущен его титул начальника темничества, пожалованный ему корейцами. Гао-шилэ напрасно длительное время убеждал Мэнгэ-темура подчиниться Минам, указывая на то, что вожди в Уиньхой, Аиэр, Чжуичэнь, Хода и др. уже сделали эти и уже созданы семь округов: три Улянха, два Хаолэху Удиха, Шахэинь Удиха и Цзяньчжоу. Но Мэнгэ-темур решительно отказался подчиниться Минам даже «наперекор совету своей матери и [мнению] народа, предупреждавших его, что император может заставить короля Кореи арестовать Мэнгэ-темура и выслать его в минскую столицу».

Весьма интересна реакция корейской стороны на эту дипломатическую неудачу Гао-шилэ. В связи с отказом Мэнгэ-темура вступить в контакт с Минской империей корейцы направили к нему, а также к начальнику темничества Улянха Поисо и к начальнику темничества Гуикань Удиха и Цяньцинь Удиха одну за другой три миссии с дипломатическими посланиями и подарками. Очевидно, Корея была озабочена тем, чтобы сохранить свое влияние над этими чжурчженьскими племенами, в то время как китайцы всячески стремились подчинить их себе [24, 53].

9 апреля в корейскую столицу прибыла другая китайская миссия к Мэнгэ-темуру. Возглавил ее Ван-цзяохуады. Мины приглашали Мэнгэ-темура к своему двору в Наньцзин. Ему были обещаны чины и награды, если он подчинится Китаю. Сопровождать его в Наньцзин были приглашены другие местные вожди. Корейцы старались уговорить Мэнгэ-темура не подчиняться Китаю, корейский король назвал его своим «оплотом на северо-востоке» [10, 159-160]. Мэнгэ-темур принял присланные ему минским двором подарки, но отказался ехать в Китай.

15 мая этого же года Ван-кэжэнь вновь был отправлен в земли чжурчженей, но на этот раз не через Корею. Миссия посетила Цяньцинь Удиха и Гуикань Удиха и пригласила чжурчженьских вождей отправиться к минскому двору. Здесь источник добавляет, что шесть чжурчженей из Даньчжоу, Эрчжоу, Ацзиланъэра и Уиньхоя, которые перед этим сопровождали Ван-цзяохуады в столицу, теперь вместе с Ван-кэжэнем, одаренные минским правителем, вернулись обратно. Это свидетельствует о непосредственной связи этих двух [262] китайских посольств. По-видимому, некоторые из многочисленных чжурчженьских миссий являлись ответом на прибывавшие к чжурчженям китайские посольства [24, 53].

В это же самое время, параллельно с миссией Ван-кэжэня, к «диким племенам» был направлен Ван-цзяохуады. Он должен был также посетить Мэнгэ-темура, Баэрсуня (Поисо) и других вождей. Чжурчженьские вожди заявили корейцам, сопровождавшим эту китайскую миссию: «Мы служим Корее свыше 20 лет и даже если между Кореей и Минской империей установятся отношения как между младшим и старшим братьями, то почему мы должны служить Минам?» Через несколько дней, когда сюда приехал Ван-цзяохуады, три начальника темничеств — Баэрсунь, Чжухэ и Алань — тажже заявили ему, что они будут продолжать служить Корее и заключили соглашение с Мзнгэ-темуром, о том что останутся верными этой стране.

С целью попытаться уладить дело 23 мая Ван-цзяохуады снова приехал в Улянха, где информировал вождей Баэрсуня, Чжухэ и Даши о восшествии на престол императора Юнлэ (?!) и о его обещании в случае, если они подчинятся Мин, создать для них вэи, а им пожаловать печати и титулы. На сей раз Ван-цзяохуады одержал победу — под 29 и 31 мая в источниках уже сообщается, что Мэнгэ-темур и другие названные выше вожди Улянха приняли предложение минского-императора и привезенные от него подарки.

Корейские источники сообщают об этом факте с горечью: «Когда Ван-цзяохуады прибыл в первый раз, Мэнгэ-темур, который жил на корейской территории и получал богатые дары от Кореи, [еще] делал вид, что совершенно не имеет никакого желания ехать к китайскому двору, однако в душе он уже склонялся к тому, чтобы установить отношения с [Минами]. Но корейцы не подозревали в это время о его [подлинных] намерениях» [14, т. 1, 169-170].

25 сентября 1405 г. «Ли чао шилу» отмечает, что «Мэнгэ-темур отправился в [китайскую] столицу вместе с Ван-цзяохуады» [14, т. 1, 170].

Мэнгэ-темур, оправдываясь, заявил, что он не мог отказать китайцам, так как опасался, что Ахачу (из Цзяньчжоу) может завоевать его племя. Этот факт показывает, насколько выросло могущество Ахачу после признания его Китаем и назначения «командующим» Цзяньчжоу [см. 10, 170].

После подчинения Мэнгэ-темура на специально созванном совете, где присутствовали около 20 вождей Улянха, Баэрсунь тоже заявил, что он не может поступить иначе, как поехать ко двору получить назначение, однако «по возвращении он будет по-прежнему служить Корее (!)» [10, 177-178]. [263]

Тогда корейцы в начале 1406 г. применили против чжурчженей определенные санкции: закрыли пограничный рывок в Цинъюане, в нижнем течении р. Тумыньцзян, на котором «дикие племена» обычно приобретали соль, изделия из металла, рогатый скот и лошадей. Среди населения Цзяньчжоу вспыхнуло недовольство, и возникли пограничные конфликты [см. 10, 185].

Недовольство корейцев китайским проникновением в земли чжурчженей, расположенные поблизости от корейской границы, ясно выражено в докладе от 5 октября 1406 г. одного чиновника корейскому королю: «Король делает все возможное, чтобы верно служить Минской империи, однако основание императором [Мин] Цзяльчжоу на востоке [Минской империи] равносильно тому, что он схватил нас за горло и правую руку; за пределами [Кореи император] создает вассальные владения, чтобы переманивать наш народ, а нам преподносит особые дары, чтобы усыпить нашу бдительность!» [14, т. 1, 196-197].

У Кореи были все основания для недовольства: число чжурчженьских вэев и цянь ху со за последнее время резко возросло, только в 1406 г. было создано 25 вэев и цянь ху со.

12-14 октября 1406 г. источники сообщают о новом китайском посольстве во главе с Ван-фаинчжи, направленном к Гуикань Удиха. Далее в корейском источнике содержится упоминание о поездке к чжурчженям в 1408 г. начальника полусотни из Дуннинского вэя некоего Цзинь-темура, которого корейский дипломат встретил в Цзяньчжоу [10, 302].

Других минских посольств к чжурчженям корейские источники в период 1406-1409 гг. не отмечают. В то же время число приездов к минскому двору чжурчженьских вождей резко возрастает. В 1407 г. отмечается максимальное количество новых взев за период Юнлэ — 33 вэя и 3 цзянь ху со; в 1408 г. — 30 вновь учрежденных вэев; 1409 г. — 21 вэй и 1 цянь ху со. Впоследствии число вэев уменьшается до 6-8 (см. табл.).

В мае 1410 г. была послана китайская миссия к «племенам, живущим по морскому побережью [на границах] с Кореей». Однако финал ее был весьма неудачный. Ее глава (?) Ян-шилицзи был убит чжурчженями, а члены посольства подверглись пыткам со стороны местных вождей и вынуждены были бежать в Корею [см. 10, 302]. Таким образом, с 1402 по 1410 г. можно отметить не менее 15 датированных китайских посольств к чжурчженям, из которых в «Юнлэ шилу» упомянуты только два [24, 57] ⁴. Примечателен тот факт, что ни один [264] из минских послов не был китайцем; все они были или чжурчженями, или монголами [см. 24, 67].

Из приведенных материалов становится ясно, что в период 1402-1410 гг. Минская империя осуществляла в отношении местных чжурчженьских племен серию последовательных дипломатических акций, рассчитанных на освобождение этих племен из-под влияния Кореи и подчинение их Китаю.

Несмотря на однотипность сведений «Мин шилу», удается выяснить, что Мины, во-первых, были также весьма заинтересованы в контактах с чжурчженями, а во-вторых, осуществляли на северо-востоке стройную и целенаправленную политику. Целью этой политики не были какие-либо дальнейшие территориальные приобретения в этом регионе, а в первую очередь — обеспечение спокойствия и неприкосновенности северо-восточных границ Минской империи. Эти цели достигались не военным, а исключительно дипломатическим путем.

Важнейшим средством этой политики ослабления и разобщения чжурчженей было создание на их землях многочисленных вэев, управлявшихся каждый своим местным вождем. Все усилия Минов были направлены ко всемерному привлечению чжурчженьских вождей, «подчинение» которых Минской империи было весьма условным.

Таким образом, отмечаемые в «Мин шилу» массовые приезды чжурчженьских вождей к минскому двору являлись именно следствием политики, проводившейся Китаем, а отнюдь не носили случайного характера. Сущность и цели этой минской политики на северо-востоке предельно четко выразил минский автор Вэй Хуань. Он писал: «В начале династии восточные варвары (дунху) были разделены на 300 с лишним вэев, [а также] Улянха, состоящее из трех вэев, и в каждом были поставлены дуду (командующие). Это является высочайше [предложенной] системой осуществления управления и контроля [цзими]: если племена разобщены между собою, они [остаются] слабыми и их легко держать в повиновении; если племена разделены, они чуждаются одно другого и легко подчиняются. Мы поощряем кого-либо [из их вождей] и позволяем им воевать между собою. Это является принципом [ведения] политики, который гласит: “внутренние войны между варварами благоприятны для Китая". Чжурчжени представляют дань один раз в год, три вэя (Улянха) — дважды в год» [6, цз. 2, 16б].

Таким образом, эти учреждаемые «вэи» являлись с точки: зрения Минов наиболее удачной формой, в рамках которой шло развитие отношений между двумя сторонами, вернее — между Минской империей, с одной стороны, и большим [265] числом разрозненных чжурчженьских племен — с другой. Эту удобную и полезную для себя форму минское правительство всемерно поддерживало и развивало и в последующий период своих взаимоотношений с чжурчженями, подтверждением чего является увеличение к периоду Ваньли (1573-1620 гг.) числа таких вэев до 384 [18, цз. 7, 31а].

Что же в сущности представляли собой эти чжурчженьские вэи? Прежде всего следует отметить, что все эти вэи, в соответствии с их характером и назначением, носили название цзими вэй, т. е. вэи связывания (сковывания) сил. Территория, занимаемая ими, никогда не считалась территорией, собственно принадлежащей империи.

При создании Минами очередного вэя или цянь ху со чжурчженьские вожди признавали свое номинальное подчинение Китаю, т. е. брали на себя обязательства (в обмен на значительные политические и экономические преимущества, которые давали им эти отношения с Китаем) определенной лояльности по отношению к своему партнеру. Одновременно с учреждением очередного вэя принималось решение о назначении его командующего и между членами делегации, прибывшей ко двору, распределялись различные чины в соответствии с положением, занимаемым ими в аппарате управления племенем. По этим чинам между ними распределялись и дары империи: шелка, хлопчатобумажные ткани, одежда, бумажные деньги и пр.

Каждому командующему в качестве знака его нового достоинства выдавалась специальная печать. Получение печати и определенных военных чинов Минской империи, без сомнения, означало для племенной верхушки упрочение ее собственного политического положения. После официального учреждения вэя чжурчжени регулярно (обычно раз в год) посылали к минскому двору посольство. Цель такого посольства состояла в «принесении дани», институт которой вместе с системой «отдаривания» в действительности представлял собой одну из форм внешней торговли Китая. Естественно, что такие торговые обмены с Минской империей имели для чжурчженьских племен чрезвычайно важное значение, и они стремились всемерно развивать их. К тому же каждое посольство в период пребывания в Наньцзине и во время пути туда и обратно находилось на полном обеспечении двора; члены посольств получали щедрые подарки от минского двора, в честь посольства неоднократно устраивались банкеты.

Следует отметить, что именно это являлось для чжурчженьских вождей приманкой не менее существенной, чем получение печати и чина «командующего» землями своего же собственного племени или рода. [266]

Не имея возможности детальнее остановиться на характере этой даннической торговли между чжурчженями и Минской империей, следует все же упомянуть еще об одной важной доходной статье, которую обеспечивало чжурчженям установление формальной «зависимости» от Минской империи. Мы имеем в виду так называемые конские ярмарки. В апреле 1406 г. [17, цз. 41, 4а; 15, цз. 6, 4а; 6, цз. 2, 12б] минская администрация официально открыла в Ляодуне две такие ярмарки — в Кайюане и Гуаннине — по продаже лошадей, где в установленные дни года чжурчженьские и другие племена северо-востока могли продавать Китаю своих коней, которые высоко ценились китайцами. За каждого хорошего коня официально выплачивалось 8 кусков шелка типа «цзюань» и 20 кусков хлопчатобумажной ткани.

В чем же конкретно выражалось подчиненное положение того или иного чжурчженьского вождя по отношению к Минской империи? По-видимому, это «подчинение» имело лишь чисто внешнюю форму. Эта внешняя подчиненноеть выражалась единственно в «обязанности» периодически являться к минскому двору с данью, исполнявшейся чжурчженями в силу указанных выше причин весьма охотно.

Что же касается влияния, которое оказывало создание «округов цзими» на суверенность местных вождей и на внутреннюю жизнь отдельных чжурчженьских племен, то следует заключить, что оно было весьма незначительным. Можно говорить скорее только об определенном культурном влиянии Китая на эти племена, усиливавшемся с течением времени.

Слабость фактического влияния Китайской империи на чжурчженей была обусловлена прежде всего тем, что Мины оставили в неприкосновенности институт местных вождей и весь внутренний уклад жизни чжурчженьских племен. «Meстным вождям было приказано управлять своими подчиненными в соответствии со своими собственными обычаями», — говорится по этому поводу в «Хуаньюй тунчжи» [см. 19, цз. 116, 5а-5б].

Основным доказательством слабости китайского контроля в землях чжурчженей безусловно является отсутствие соответствующей информации в китайских официальных источниках. «Это убеждает нас в том, — пишет в этой связи Г. Серройс, — что создание округов привело к чрезвычайно небольшим изменениям (в племенной организации чжурчженей. — Г. М.), если вообще такие изменения имели место» [24, 42].

Мы видели, как много усилий и терпения прилагали посланники Минской империи, чтобы склонить чжурчженьских вождей к признанию своего «подчиненного» «положения но отношению к Минской империи. В условиях отсутствия [267] какого-либо военного завоевания в этой созданной Минами системе «округов цзими» чжурчжени отнюдь не чувствовали себя зависящими от деспотии Китая и не испытывали перед ним страха. Об этом свидетельствуют китайские материалы, относящиеся к чжурчженьским посольствам в Китай. Наиболее типичным является следующий документ, из которого становится, совершенно ясно, что некоторые чжурчженьские посольства чувствовали себя в Китае настолько «свободно», что по пути занимались даже грабежами, захватами и уводом в плен местного китайского населения.

«Мин шилу» приводит следующий императорский указ: «Все дада и дикие чжурчжени, являющиеся ко двору, когда [мы] отсылаем, их обратно, вознаграждаются [нашими] дарами. Мы приказываем всем областям и округам, через которые они проезжают, обращаться с ними вежливо... Там, где они проходят, они часто захватывают людей, воруют животных и ценности, однако в сельских [отдаленных] районах, [напротив], когда местные жители узнают, что [именно] дада и дикие чжурчжени везут с собой, они отнимают это у них. С этого времени следует [их] защищать, давать сопровождающих и провожать через границу» [17, цз. 48, 4а] ⁵.

Вместе с тем Минская империя была вполне удовлетворена характером своих взаимоотношений с чжурчженями.. Развивавшиеся в указанном направлении китайско-чжурчженьские отношения создавали все условия для наиболее успешного осуществления традиционной китайской внешне» политики — «руками варваров обуздывать варваров». Эта политика Минской империи проводилась довольно целенаправленно и успешно. Однако, чтобы еще больше укрепить свой авторитет среди чжурчженей, Мины предприняли в 1411 г. так называемую экспедицию Ишиха на Амур. (Подобные экспедиции, например, экспедиции Чжэн Хэ, уже направлялись в этот же период Юнлэ в страны Южных морей) [см. 1, 62-65 и след.]. Ишиха тоже, несомненно, было вменено в обязанность оставить свидетельство о своем пребывании в этих отдаленных местах. Это подтверждает и состав его экспедиции, в которой названы имена ряда мастеровых и строителей: кирпичных дел мастера, каменщика, кузнеца, лепщика и других [см. 6, 015].

Как известно, Ишиха воздвиг на скале Тыр на правом берегу Амура, приблизительно в 100 км от его устья, кумирню Юннинсы («Кумирня вечного успокоения») и поставил [268] в честь этого события стелу, текст которой в основном сохранился и дошел до наших дней. Стела озаглавлена: «Мин Юнлэ ши и нянь циньсю Нуэргань Юннинсы цзи» («В память о строительстве по высочайшему повелению кумирни Юннинсы в Нургане в 11-м году [эры] Юнлэ [династии] Мин»). Текст этого памятника (см. наш перевод в приложении к статье) является основным историческим свидетельством об экспедиции Ишиха.

Честь открытия и первого изучения памятника принадлежит русским иследователям: геологу М. Г. Шевелеву и востоковедам В. П. Васильеву [см. 2], В. Панову [см. 4]. Первые переводы его на русский язык были выполнены приблизительно в 1898 г. А. М. Позднеевым с монгольской версии (черновой перевод вследствие неудовлетворительного состояния копии, имевшейся у автора [см. 5, 71-74]) и с китайской версии памятника — в 1905 г. П. С. Поповым [см. 6].

Значительное место в надписи на стеле уделяется восхвалению минского императора и его правления. Однако наиболее существенно не это. Надпись приводит основные данные (в том числе и хронологические даты) об экспедиции Ишиха. В ней говорится: «Что касается страны Нуэргань, на северо-востоке, то [она] расположена за пределами [местности] Саньи. Ее население составляют цзилеми, а также живущие разбросанно различные другие дикие племена. Все они восхищались величием [минского двора], но сами прибыть [к нему] не могли [...].

По этой причине император направил... в их страну [своего] посланника... рассеять страхи и успокоить [...] (выделено мною. — Г. М.).

Весною в 9-й год [периода правления] Юнлэ (1411 г.) [император] специально отправил придворного сановника Ишиха с другими чиновниками во главе более тысячи человек войска на 25 крупных судах повторно прибыть в их владение. И впервые было создано управление Нуэргань...»

Необходимо отметить весьма характерные для феодальных китайских документов (в особенности внешнеполитических) высокомерие и напыщенность, вытекавшие из китаецентристской концепции «Срединного государства» — Китая с его императором — «сыном неба», и окружавшей Китай якобы «варварской» периферии. По отношению к населению этого северного района, предкам современных малых народов Советского Союза, издавна имевшим свою собственную самобытную культуру, многие элементы которой были позднее заимствованы китайцами, подобные утверждения не имеют никаких оснований.

В приведенном отрывке прежде всего следует обратить внимание на слова: «...но сами прибыть [к нему] не могли [...].[269] По этой лричине император направил... в их страну [своего] посланника... рассеять страхи и успокоить [...]», — они проливают свет на цели и назначение миссии Ишиха. Из приведенного отрывка также ясно, что до Ишиха сюда уже.посылались минские гонцы.

В надписи на стеле не приводятся имена командующих Нурганьским управлением и нет точной даты его создания. Когда же оно было создано и кто его возглавлял? Приведем основные данные, касающиеся учреждения Нурганьского вэя и «Нурганьского управления».

Первые сведения о Нурганьском вэе относятся к 12 марта 1404 г. (см. табл.). Под этой датой «Юнлэ шилу» сообщает: «...прибыло посольство от чжурчженей Хулавэнь. В результате был создан Нурганьский вэй, его командующими, были назначены четыре вождя: Баладаха, Аласунь и другие» [«Юнлэ шилу», гл. 26, стр. 8а].

5 мая 1409 г. источник сообщает, что 65 вождей (народа) дада из Нургань: Хуладунну и другие явились ко двору, и были созданы два вэя — Фулици и Цилэни, а также цянь хусо Фудахэ [см. «Юнлэ шилу», гл. 62, стр. 9а]; а 21 мая 1409 г. сообщает уже о создании Нурганьского управления — «Ну-эргань дучжихуй шисы» [«Юнлэ шилу», гл. 62, стр. 10а].

Между тем такой важный источник, как «Ляодун чжи», свидетельствует, что «весной 9-го года Юнлэ (1411 г.) Ишиха был вновь послан с войсками на больших лодках. Когда он прибыл в их страну, он вознаградил тех, кто явился подчиниться, и создал [Нурганьское] управление во главе с тремя высшими командующими: Кан-ваном, Дун-талаха, Ван-чжаочжоу для управления местным населением...» [12, цз. 4, 10б].

«Хуан Мин сы и као» сообщает: «Он (имеется в виду Ишиха. — Г. М.) собрал местных вождей и с помощью назначений и наград склонил их к подчинению. В связи с этим четыре вождя: Дун Ван (Дуннинский Кан-ван), Дун-талаха, Ван-чжаочжоу и Сошэнгэ подчинились вместе со своими людьми, было создано управление, четверо вождей стали высшими командирами, и им были выданы бунчуки и печати» [22, цз. 1, 28а].

«Да Мин хуйдянь» датирует создание Нурганьского управления 1411 г. [см. 8, цз. 109, 86б].

Г. Серройс, приводящий в своей работе краткую подборку свидетельств из различных китайских источников о создании Нурганьского управления, отмечает это расхождение, считая более верной датой 1411 г. в противовес свидетельству «Мин шилу» и «Маньчжоу юаньлю као» [13, цз. 13, 4а; 24, 43].

Из свидетельства «Хуан Мин сы и као» вытекает, что так [270] называемое Нурганьское управление по структуре ничем не отличалось от обычных чжурчженьских вэев, создававшихся Минами до и после 1411 г. Здесь, как и в других вэях, вся полнота власти была оставлена в руках местных вождей, не назначалось каких-либо китайских наместников, не размещался минский гарнизон. Командующие должны были управлять подчиненными людьми, ежегодно приносить дань кречетами и различными местными продуктами. Сообщение этого района с Ляодуном осуществлялось зимой на собачьих упряжках.

Следует заметить, что это «Нурганьское управление» не вошло в списки военных управлений Минской эпохи и упоминаний о нем больше не встречается в минской истории, хотя с самим Нурганем были связаны третья и четвертая экспедиции Ишиха, соответственно в 1427 и в 1432 гг.

Для того чтобы склонить местные народности к подчинению Минам, Ишиха применял различные методы: уговоры, присвоение чинов, одаривание и угощение. По свидетельству текста стелы: «Зимой в 10-й год [периода правления] Юнлэ (1412 г. — Г. М.) император... приказал придворному сановнику Ишиха и другим отправиться в их страну. Все население от Хайси до Нуэрганя, а также заморские куи ⁶, мужчины и женщины, были одарены одеждой и предметами обихода, им выдано зерно, все потчеваны вином и кушаньями. Все они были вне себя от радости, и не было и и одного человека, который бы упорствовал и не внял [нашему призыву]».

Таким образом, минский представитель без особого труда добился подчинения местных жителей. Однако вскоре после отъезда Ишиха кумирня и изображение будды были разрушены местными жителями, которые выразили этим «свое истинное отношение к попыткам минских властей подчинить племена Амура своему влиянию», — комментируют этот факт Е. И. Кычанов и Э. В. Шавкунов [3, 644]. В связи с экспедицией Ишиха ни одна из сторон не предпринимала военных действий.

Таким образом, кратковременное создание так называемого Нурганьского управления отнюдь не является какой-то особой мерой с точки зрения общих принципов политики Минской империи по отношению к чжурчженям и всемерного поощрения империей создания как можно большего числа чжурчженьских вэев в Ляодуне.

В противовес этим фактам некоторые китайские авторы, например Сюй Чжун-шу, Ли Цзи и Цзян Тин-фу [см. 9; 23; 21], [271] оценивают экспедицию Ишиха как военный поход, приведший якобы к установлению контроля Минской империи над устьем Амура и островом Сахалином и чуть ли не к присоединению к империи всех этих территорий. Это ошибочное представление китайских историков о миссии Ишиха вытекало прежде всего из игнорирования ими общих принципов политики Минской империи на северо-востоке в 1402-1413 гг. и рассмотрения экспедиции Ишиха не в свете всего комплекса дипломатических и политических мероприятий Минской империи в данном регионе и на общем фоне минской политики, а в качестве какой-то обособленной меры. Однако еще более важной причиной ошибок этих китайских историков являлись их великоханьские националистические взгляды, антирусская направленность, стремление утвердить влияние Минской империи на землях, никогда ей не принадлежавших, и вытекавшее из всего этого недостаточно объективное изучение материалов, связанных с рассмотренной экспедицией Ишиха, в частности Тырской стелы.

Как свидетельствуют китайские источники, экспедиция Ишиха не представляла собой какой-либо военной акции, а тем более не была военным походом в земли чжурчженей; она отнюдь не ставила перед собой цель захватить и присоединить к Минской империи чжурчженьские земли. С нашей точки зрения эта оценка является правильной и подтверждается текстом Тырской стелы.

Кстати сказать, во взаимоотношениях с чжурчженьскими племенами Минской империи было значительно легче достичь поставленных целей именно не военным, а прежде всего дипломатическим путем. Ведение активных военных действий против чжурчженей, как мы видели, не входило в рассматриваемый период в расчеты минской политики; к тому же необходимость такого военного решения чжурчженьских проблем отнюдь не вытекала из вполне успешного развития политики. Минской империи, избранной для Ляодуна.

Нашу точку зрения подкрепляет и то важное обстоятельство, что сведения как о первой, так и о второй поездке Ишиха не нашли никакого отражения в основном официальном источнике того времени, в «Мин шилу» [см. 24, 44].

Приведенные материалы отнюдь не свидетельствуют о каком-либо завоевании или фактическом покорении Минской империей чжурчженьских племен или осуществлении какой-либо минской юрисдикции над их территорией.

Комментарии

1. Средневековые китайские авторы делили чжурчженьские племена на три группы: культурных чжурчженей (шу-нюйчжи), нецивилизованных чжурчженей (шэн-нюйчжи) и диких чжурчженей (нюйчжи-ежэнь). К культурным они относили сравнительно крупные племена чжурчженей, жившие оседло в непосредственной близости от границ Минской империи; к нецивилизованным — племена, расселявшиеся в районе Хуйлунцзяна (Амура), а к диким — мелкие и разрозненные племена, проживавшие на периферии Северо-Востока и в Приморье [см. 7, цз. 2, 14б-15а]. В китайских источниках племена чжурчженей часто не разделялись.

2. «Мин шилу» представляет собой официальную погодную хронику («шилу») правления всех императоров династии Мин (1368—1644 гг.).

Труд, насчитывающий сотни томов, создавался на основе дворцовых архивов из записей о каждодневных деяниях минских владык и важнейших событиях при их дворце, поступавших ко двору донесений и издаваемых императорских указов.

Несмотря на определенную органически присущую феодальной китайской историографии классовую ограниченность, а также тенденциозность подбора для компиляции хроники «избранных» материалов из огромного числа документов и материалов минского архива, это собрание официальных документов является до настоящего времени наиболее ценным и достоверным историческим источником для изучения минского периода.

3. Вэй в системе минской регулярной армии — это воинская единица. численностью в 6600 воинов и командиров. Ввиду коренных отличий, имевшихся между этими вэями и вэями, во множестве созданными для чжурчженей в годы Юнлэ, последние можно обозначать этим термином только условно. Под термином «цзими вэй» [«вэй связывания (сковывания) сил»], как часто называют эти чжурчженьские вэи источники, имелась в виду не воинская единица, а какая-либо более или менее определенная местность (округ).

4. Г. Серройс отмечает в период 1403-1410 гг. 14 минских посольств к чжурчженям. Сведения об одном из этих посольств, которое Г. Серройс не датирует, в нашем изложении опущены.

5. Последнюю фразу можно понять не только как желание «оберегать» самих чжурчженей, но и как стремление обезопасить от налетов чжурчженьской вольницы местное китайское население. (Кстати, на беспорядки, часто чинимые чжурчженьскими посольствами, проезжавшими в корейскую столицу, неоднократно жаловалась и Корея.

6. Куи — по-видимому, имеются в виду орочи, ороки или айны. «Заморские» — возможно, имелись в виду представители этих народностей, приезжавшие с острова Сахалина.

Текст воспроизведен по изданию: Политика Минской империи в отношении чжурчженей (1402 -1413 гг.) // Китай и его соседи в древности и средневековье. М. Наука. 1970

© текст - Мелихов Г. В. 1970
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Halgar Fenrirrson. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1970

Мы приносим свою благодарность
Halgar Fenrirrson за помощь в получении текста.